чушь собачья ... - Борис Михайлович, - спокойно, но без тени надежды начал я, - может, вы и меня послушаете, хотя бы как автора. Он положил перед собой чертежи к заявке, а я начал рассказывать суть дела. Вайнштейн напряженно вслушивался в мои слова. - Ну, тогда совсем другое дело, - вдруг протянул Вайнштейн, а то этот Немировский такое наплел, что волосы встали дыбом. Редчайшей бестолковости мужик! - добавил он, видимо не опасаясь, что я могу передать его слова. - Мне все понятно, - продолжал Вайнштейн, - параметры, конечно, не подобраны, но это детали. Интересная идея, но в нашем институте у вас все равно ничего не получится. Вот, у нас есть Борисов - начальник отдела - ту же идею с маховиком применил на экскаваторе, результат прекрасный, и что - внедрили? Институт у нас - дерьмо, хотя, впрочем, вообще все - дерьмо, кроме, разумеется, мочи! - добавил Вайнштейн. Я с ужасом слушал крамольные речи Вайнштейна, хотя последняя фраза мне понравилась. Как оказалось, это была его любимая присказка. А, забегая вперед, скажу, что через несколько лет Вайнштейн станет моим лучшим другом, можно даже сказать родственником, крайне много сделает для меня хорошего, и дружили мы до самой его смерти. Что же касается Борисова, которого он упомянул в разговоре, то и этот человек впоследствии сделает для меня много хорошего, я стану его преемником по заведыванию кафедрой, и мы будем дружить, опять же, до самой его смерти. Вот с какими людьми столкнула меня судьба, только благодаря отказу по заявке на изобретение! "Благодарите отказывающих вам", подделываясь под библейский стиль, советую я! Но это еще далеко не все, что принес мне этот отказ! Вайнштейн задумался, а потом медленно произнес: - А пошел бы ты знаешь куда... - он помолчал, а я с огорчением спросил: - Неужели, все туда же? - Ха, ха, ха, - да нет, я не то имел в виду, пошел бы ты в ЦНИИС, они реальными делами занимаются, им нужны земляные работы и хорошие машины для этого. Он перешел со мной на "ты", и это было хорошим знаком. - Позвони мне на днях, я разузнаю к кому лучше обратиться, - и Вайнштейн написал на бумажке свой телефон. Визитные карточки были тогда, пожалуй, только у партийных деятелей и академиков. Вайнштейн академиком не был, а деятелем был скорее антипартийным. Во всяком случае, как выяснилось потом, коммунистов мы ним любили почти одинаково. Остаток дня я посвятил устройству в общежитие. В справочном бюро я нашел адрес общежития МИИТа: 2-й Вышеславцев переулок, дом 17, в районе станции метро "Новослободская". Это где такие красивые витражи, которые мне удалось разглядеть еще в 1954 году, когда меня, полуслепого, мама отводила и приводила в общежитие через станцию "Новослободская". Найдя общежитие, я подрасспросил ребят, входящих и выходящих в заветные двери - как "устроиться" сюда. И все в один голос сказали - иди к Немцову. Я смело вошел в двери общежития, и когда вахтерша схватила меня за ворот, удивленно сказал: "Я же к Немцову!". Вахтерша указала на дверь - вот здесь сидит начальник! Войдя в кабинет я увидел полного пожилого полного человека с густыми седыми волосами, сидящего за столом в глубоком раздумьи. - Здравствуйте! - вкрадчиво поздоровался я. - Чего надо? - напрямую спросил Немцов. - Коечку бы на месячишко! - проканючил я. - Кто ты? - поинтересовался Немцов. Я рассказал, как и было дело, дескать, заранее прибыл на Спартакиаду профсоюзов, ищу, где бы остановиться. - Тебе повезло, - проговорил Немцов, - в нашем общежитие как раз и будут размещаться спортсмены. Но это - через месяц, не раньше. Я могу дать тебе койку заранее, мне не жалко. А еще лучше, если ты мне подкинешь за это рублей пятьдесят, - без обиняков закончил он. Я с радостью отдал Немцову эти небольшие деньги (две бутылки водки, если нужен эквивалент!), и прошел в комнату, где стояли три кровати, две из которых были заняты. Хозяева в задумчивости сидели на своих кроватях. - Гулиа! - представился я фамилией, решив, что в общежитии МИИТа так лучше. - Сурков! - представился один из них, коренастый крепыш. - Кротов! - представился другой, высокий и худенький. - Что грустите ребята? - спросил я. - А ты что предложишь? - переспросили они. Я, зная народный обычай обмывать новоселье, вынул из портфеля бутылочку чачи. Сама бутылка была из-под "Боржоми", и это смутило соседей: - Ты что, газводой решил обмыть койку? Не уписаться бы тебе ночью от водички-то! - Что вы, ребята, - чистейшая чача из Грузии, пятьдесят градусов! Ребята встали. - Пойдем отсюда, - предложил Сурков, - проверки бывают, сам знаешь, какое время. Выйдем лучше наружу. Я положил бутылку в карман, ребята взяли для закуски три куска рафинаду из коробки, и мы вышли в скверик. Экспроприировав стакан с автомата по отпуску газводы, мы засели в чащу кустов. Я открыл бутылку, налил Суркову. - За знакомство! - предложил тост Сурков и выпил. Следующий стакан я налил Кротову; тост был тем же. Наконец, я налил себе. Стою так, с бутылкой в левой руке и со стаканом - в правой, только собираюсь сказать тост, и вдруг появляются живые "призраки" - милиционер и дружинник с красной повязкой. - Ну что, распитие спиртных напитков в общественном месте, - отдав честь, констатировал старшина. И спросил: - Штраф будем на месте платить или пройдемте в отделение? И тут я внезапно стал автором анекдота, который в те годы, годы очередной борьбы с алкоголем, обошел всю страну: - Да это же боржомчик, старшина, - сказал я, показывая на бутылку, - попробуй, сам скажешь! - и я протянул ему стакан. Старшина принял стакан, понюхал, медленно выпил содержимое, и, вернув мне стакан, сказал дружиннику: - Действительно боржомчик! Пойдем отсюдова! Через несколько дней я уже слышал эту историю от других людей, как анекдот. ЦНИИС Позвонив через неделю на "Дукат", я поинтересовался, как идут дела с "остановами". Молодой человек мрачно ответил, что мастера не хотят ставить мои "остановы", а те, что установили на станках, оказались сломанными. - Я мог бы назвать причину этого, но не по телефону, подытожил молодой человек, - если подойдете на "Дукат", расскажу и отдам то, что осталось от ваших "остановов". Но я ответил, что причина мне известна, а девать искореженные "остановы" мне некуда. Так я и не пошел на "Дукат". На этом работа моя в области пагубной привычки человечества была закончена и больше не возобновлялась. Расстроенный неудачей, я позвонил Вайнштейну, и он назвал мне фамилию человека, к которому надо было обратиться в ЦНИИСе. Это был Федоров Дмитрий Иванович, заведующий лабораторией машин для земляных работ. Тогда еще кандидат наук, сорока двух лет (Дмитрий Иванович был "ровесником Октября" - он родился в 1917 году), заслуженный мастер спорта, бывший капитан сборной страны по волейболу, Федоров слыл человеком прогрессивным. Вайнштейн знал это и посоветовал мне подойти к Федорову без телефонного звонка, чтобы сразу не "отфутболили". - Пройдешь к нему, вход туда без пропуска, скажешь, что спустился с Кавказских гор и хочешь поговорить с самим Федоровым - автором нового экскаваторного ковша ... - Неужели, это тот самый Федоров? - изумился я, - мы ковш Федорова изучали на лекциях. - Вот и скажи, что ты его считаешь гением, и поэтому обращаешься к нему! А про то, что это я посоветовал - молчок! Понял? - закончил Вайнштейн. Узнав как проехать в ЦНИИС, я немедленно отправился туда. Институт находился в городе Бабушкине, тогда еще это Москвой не считалось. На автобусе No 117, я от ВДНХ доехал до последней станции, где машина делала круг, около маленького скверика с памятником Сталину в нем. Почему-то скверик и памятник чем-то привлекали лосей, они часто лежали у постамента. Народ как мог развлекался с животными - совали в них палки, сигареты, даже водку наливали в бумажные стаканчики и протягивали зверям. Лоси только храпели в ответ, иногда вскакивая на ноги и отпугивая любопытных. А когда в 1961 году памятник разрушили, лоси приходить перестали. И скверик "обезлюдел". Лежали лоси у памятника Сталину и тогда, когда я первый раз посетил ЦНИИС. Я посчитал это хорошим знаком - Сталина я любил, а лосей - уважал. Поэтому я решительно пошел к Федорову на четвертый этаж второго корпуса ЦНИИСа, куда направили меня люди, развлекавшиеся с лосями у памятника. Федорова в ЦНИИСе знали все. Я дошел до кабинета с надписью: "Зав. лабораторией тов. Федоров Д.И." и решительно вошел в дверь. В кабинете, вопреки моим ожиданиям, стояли два стола, за которыми сидели два человека. Который из них - Федоров, я не знал. Поэтому я громким голосом и с кавказским акцентом спросил: Могу я видеть изобретателя "ковша Федорова" - Дмитрия Ивановича Федорова? Оба сотрудника вытаращили на меня глаза, как на диковинного зверя, кенгуру какого-нибудь. Тот, стол которого был у окна, осторожно сказал: - Ну, я - Федоров, - а вы кем будете? Я подошел к столу Федорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Федорова. Я осмелел и, протянув руку, Федорову, представился: - Гулиа! Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет - первым протянув руку старшему, и более значительному человеку. А тогда я думал, что это - знак верноподданничества и уважения. Федоров встал - он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою руку. Здесь надо, забегая вперед, сказать, что у Федорова было необычное рукопожатие - так называемое "федоровское". Потом уже я слышал, что об этом знали все знакомые Федорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому Федоров встал и подал мне руку с явным интересом. Но подобная же привычка была и у меня - я натренировал свою кисть до того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив, бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к каждым весам, которые вместе с динамометрами ("силомерами") стояли там через каждый квартал. На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: "Медвесы". В детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей, и боялся подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращенно означает "медицинские весы", и я перестал бояться весов. Так вот, подойдя к очередным "медвесам", я, указывал на динамометры, спрашивая: - Сколько стоит? - Пятьдесят копеек - один и рубль - оба! - отвечал "весовщик". Динамометров было два - один кистевой, а другой - для становой силы. Я платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное - умение. Беря кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок хилую стрелку с ее стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор - он с треском лопался. Но 100 килограммов - это для кисти очень много, лично я не знал других людей, которые развивали бы такую силу. Со становым динамометром было еще проще. Я не тянул рукоятку одними руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал ее на бедра согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал ее вверх бедрами, разгибая ноги. Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой прием среди штангистов, назывался "староконтинентальным", так можно было подтянуть огромные тяжести. Но позже этот прием запретили. Но "весовщик", разумеется, не знал этого, да и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая "староконтинентальным" способом килограммов 400-500 тяги, я легко разгибал цепочку динамометра, и она рвалась. Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только наша веселая компания приближалась к "медвесам". А теперь перейдем к немой сцене моего с Федоровым рукопожатия. Сам Дмитрий Иванович и его сотрудник - Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой большой друг) не сомневались в его исходе. "Кавказский горец" должен был запрыгать и заорать от боли: "Вах, вах, вах ..." (Бакс, бакс, бакс ...). Но когда Федоров стал сжимать мою ладонь, я подумав, что в Москве так принято, стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось, что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным пожатием, причем, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в практике Федорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и ласково предложил мне сесть. Начало было успешным, и я, оставив свое "каказское" произношение, рассказал Федорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения. Так, - произнес Федоров, - мы будем изготовлять это хозяйство ("так" и "это хозяйство" - были любимыми словами Федорова). - Какой скрепер вам нужен? - деловито спросил Федоров. Я опешил от такого поворота событий и робко пролепетал: - Да какой-нибудь самый маленький и дешевый! Федоров рассмеялся. - Я считаю, что тут лучше всего подойдет девятикубовый Д-374. В Центрстроймеханизации есть такие, они дадут нам один. На нашем опытном заводе мы откроем заказ. Чертежи-то у вас есть? - спросил Дмитрий Иванович. Я покачал головой; в принципе "настоящие" чертежи для завода я и не умел пока делать. Студенческие проекты и рабочая документация для завода - вещи совершенно разные. Как пистолет и его муляж, к примеру. - Я приехал в Москву на соревнования, и пока только ищу заинтересованную организацию. Но чертежи будут, обязательно будут! - Считайте, что вы нашли "заинтересованную организацию" - Федоров усмехнулся, - делайте чертежи, если будут готовы даже через полгода, то это ничего. Вы знаете, что такое рабочие чертежи? Я закивал головой, хотя понятия не имел об этом. Тогда для меня главным было не потерять доверия Федорова. - А каким спортом вы занимаетесь? - поинтересовался Федоров. - Я - штангист, мастер спорта. Приехал на Спартакиаду профсоюзов от Грузии. - Никогда бы не сказал, что вы - штангист! Вы же очень худы для штангиста. По рукопожатию я понял, что вы - не простой человек. - Видите, Игорь Андреевич, - обратился Дмитрий Иванович к Недорезову, - я же всегда говорил, что у спортсмена все получается лучше, даже наука, даже изобретательство! Студент с гор Кавказа - и такое гениальное предложение! Только спортсмен мог додуматься до такого! Игорь Андреевич кивал, улыбаясь. Чувствовалось, что разговор на эту тему возникал у них не раз, и точка зрения Федорова здесь была ясна. На мое счастье, я дал еще одно подтверждение этой точке зрения, и видимо, стал симпатичен ему. Договорились на том, что я готовлю за осень рабочие чертежи моего устройства к скреперу Д-374, приезжаю весной в Москву, мы получаем скрепер, завод изготавливает устройство, и мы монтируем его на скрепере. А потом испытываем машину и ... Испытываем успешно - хорошо, а неуспешно - плохо. Закончив разговор с Федоровым, я спустился на первый этаж в столовую. В первый раз я зашел в столовую - мою будущую спасительницу - вечная ей благодарность! В ней хлеб - черный и белый, а также горчица, стояли на столах бесплатно. Бесплатным же был и горячий чай, без сахара, разумеется. Вы когда-нибудь ели бутерброд, "черно-желто-белый"? Это толстый кусок черного хлеба, намазанный горчицей с тонким куском белого хлеба сверху. И душистый горячий грузинский чай, и все это бесплатно! Но все это будет потом; а сейчас же я пообедал в столовой за деньги, не забыв набрать бесплатного хлеба в портфель. Выйдя к памятнику Сталину, я глубоко поклонился ему за поддержку и помощь, а лосей угостил бесплатным хлебом. Не из рук, конечно, а бросая куски издалека. Лоси храпели и ели бесплатный хлеб. На халяву, как говорят, и уксус сладок! Адюльтер Несмотря на небывалую удачу в ЦНИИСе, молодой организм требовал еще кое-чего. Нет, это я не насчет выпивки. Выпивка была, настроение поднималось, но куда его потом было девать? Помню и трудности, создаваемые "властями" выпивкам в общественных местах. Эти трудности только раззадоривали нас на поиски все новых средств конспирации. Были среди нас очень осторожные ребята, которые заносили бутылку с собой в туалет и, запираясь, выпивали там. Туалеты в Москве - конечно, не "азиатско-выгребной" вариант, но все-таки как-то недостойно строителей коммунизма. За что боролись?! Поэтому наиболее решительные и остроумные предпочитали обманывать власти по-хитрому: пить на виду и не попадаться. Помню, завтракать ходили мы на фабрику-кухню при МИИТе. Это огромная столовая самообслуживания, столы здесь стояли длинными рядами, а между рядов ходили толстые столовские тетеньки - "проверяльщицы" в белых халатах. Так вот задались мы целью выпить по стакану водки прямо на глазах у "проверяльщиц". Купили "Горный дубняк" по двадцать шесть рублей за бутылку (дешевле "Московской особой" и еще настоена на чем-то полезном, пьется легко!), взяли салатики, хлеб и стаканы, но без чая. Только собрались с духом - идет "проверяльщица". И тут меня осенило - "дубняк" был коньячного цвета, как чай. Я быстро опустил ложку в стакан и со звоном стал размешивать "дубняк", как чай, да еще и дуть на него, вроде чтобы охладить. Ребята быстро переняли пример, нашлись и такие, которые даже наливали "дубняк" в блюдце и хлебали из него, как горячий чай. Ужимки у нас были при этом подходящие - попробуйте "хлебать" сорокаградусный "дубняк", особенно из блюдца! Это потрудней, чем семидесятиградусный чай! Но природа требовала не только водки, но и любви. И мы вышли на улицы, кто куда. Мы с Сурковым, которого звали Толей, выбрали улицу Горького - нынешнюю Тверскую - не на помойке же себя нашли! Престиж! Но престиж выходил нам боком - нас "динамили" по-черному. По мордам нашим было видно, кто мы такие. Сейчас такие называются "лохами", а тогда "телками" (не путать с "телками", которых тогда еще не было!). Мы знакомились, приглашали девочек в кафе или ресторан, выпивали, а когда уже собирались вместе уходить, они выходили в туалет, чтобы "привести себя в порядок". При этом нередко оставляли свои вещи - преимущественно, картонные коробки из-под обуви, причем просили "приглядеть" за ними. Так мы и приглядывали, пока официанты не поясняли "телкам" истинное положение вещей. Взбешенные неудачами мы решили и сами отомстить "динамисткам". Набрали взаймы у соседей самые лучшие костюмы, я даже надел тогда галстук-бабочку и модную беретку. Решили изобразить студента-иностранца, прибывшего погостить в Москву к советскому товарищу. Нашли красивую коробку из-под вазы, поставили туда пустую бутылку из-под портвейна, перевязали ленточками и - на Горький-стрит. Говорил я тогда по-английски неплохо, недаром специально изучал. Сурков отвечал мне по-русски, поясняя непонятные слова жестами. Заходили в модные магазины, осматривали дорогие покупки. В магазине "Подарки", что почти на углу Горького с Охотным рядом, приметили парочку, явно из команды "Динамо". В руках у них была авоська с коробкой из-под обуви. Мы обратились к ним за помощью в выборе подарка для моей английской тетушки. При этом Толя всяческими жестами за моей спиной показывал девушкам, что хватит, дескать, и вазы, а остаток лучше пропить в подходящем ресторане. Наивный английский студент долго уговаривать себя не стал, и мы, перейдя Охотный ряд, дружной компанией отправились в ресторан "Москва", что был на третьем этаже одноименной гостиницы. Тем более, что я по "легенде", в этой гостинице и остановился. Надо сказать, что это было достаточно официальное заведение, в отличие, например, от "Зимнего сада" на седьмом этаже, или совсем уж демократичного кафе "Огни Москвы" на пятнадцатом. Но в два последних заведения вечером попасть было невозможно, а в "Москве" постоянно были пустые столики. Желающих слушать патриотические мелодии и вести себя "культурно" было немного - в основном, посетители были приезжие. Мы не стесняли себя в выборе закусок и выпивок, а под конец уже договорились с девочками, как будем проходить в мой номер через коридорного "цербера", отошли "разведать" обстановку. Я глупо порывался взять с собой вазу, Толя пояснял мне, что лучше ее понесут девушки, так "натуральнее", и мы, оставив вазу и, попросив беречь ее от ударов, отошли на "пять минут". Покатываясь от хохота, мы спустились в метро и поехали на свою "Новослободскую". Особенно развеселило Толю то, что я повесил на бутылку из-под портвейна "этикетку" с надписью "Привет от игроков тбилисского "Динамо"!" Утолив жажду мести, мы решили искать счастье, не отходя далеко от дома, то есть от общежития. Ведь в нашем же корпусе жили и студентки, но мы почему-то считали их "честными" и не рассчитывали на быстрый результат. В чем по неопытности, конечно же, ошиблись. На следующий вечер Толя привел в нашу комнату двух знакомых ему девушек с экономического факультета - Зину и Настю. Девушки отучились один год, а на лето никуда из общежития не уехали. Они жили в далеком пригороде в коммунальных квартирах - Зина с родителями, а Настя - одна. Где жила Зина, я не запомнил, а Настя (которая предполагалась, как я понял, мне) жила в Тучкове, под Можайском. Она была замужем, но мужа весной забрали в армию. Вот и вся предыстория. Мы выпили бутылочку портвейна прямо в комнате, а другую взяли с собой. Гулять пошли в детский парк, что был в Марьиной роще недалеко от общежития. Парк-то был уже закрыт, но в ограде имелся шикарный лаз, и мы конспиративно проникли на детскую территорию. Катались там на качелях, бегали друг за другом, потом Зина предложила все-таки выпить. Мы рассказали девочкам, как "обманули" старшину с "боржомчиком", они, конечно же, смеялись. Я выбил пробку из бутылки ударами по "казенной части", но ни стаканов, ни киосков с газводой, где их можно было бы украсть, не наблюдалось. А из "горла" девушки пить отказывались - некультурно. И тут я предложил способ питья, приемлемый сразу по двум критериям - и стакана не нужно, и в случае чего, девушек не обвинят в распитии спиртных напитков в детском парке (даже подумать страшно!). Способ я показал прямо на примере. Набрав из горлышка полный рот портвейна, я притянул к себе ошалевшую от удивления Настю и в поцелуе упругой струей "передал" ей половину набранного в рот вина. Сам я читал об этом у Мопассана, так поступил один его герой со своей невестой, и я мечтал повторить его опыт. И вот - довелось! Настя, задыхаясь, наконец, оторвала свои губы от моих и, тяжело дыша, долго смотрела мне в глаза. Сразу стало понятно, что Мопассана она не читала, и видимо, ее муж тоже. Я на такое впечатление и не рассчитывал. Глаза Насти в тот момент я и сейчас вижу перед собой - это были счастливые глаза человека, сделавшего открытие. "Давай еще, я не успела распробовать!" - потребовала Настя, и я под внимательные взгляды Зины и Толи медленно повторил Мопассановский поцелуй. Как вежливый кавалер, я предложил научить этому способу и Зину, но когда она согласилась и уже подошла ко мне, в Толе вдруг взыграла ревность. Он резко оттянул Зину назад, сказав, что эти варварские способы не для них, и Зина выпьет, как положено, из "горла". - Нечего тут свои бактерии людям передавать! - по-ученому подытожил Толя. Мы все трое бросились возражать, что в портвейне, дескать, бактерии дохнут, и опять продемонстрировали с Настей этот кошмарный для бактерий опыт. Наконец, разомлевший от выпитого, Сурков решился повторить пикантный опыт. Но по неопытности, залил платье Зины красным портвейном. Оба закашлялись, и мы били их по спинам кулаками. Возвращались мы домой уже веселые. Новый способ питья, как оказалось, пьянил вдвойне (советую попробовать, только не водкой!). Пока Толя и Зина, чертыхаясь, пролезали в лаз, Настя посмотрела мне в глаза каким-то смущенным взглядом и спросила: - А у тебя хватит сил на последующие поцелуи, или ты их уже все растратил? Я не совсем понял намек Насти, а может, тут и никакого намека не было, и жарко целуя ее, говорил: Хватит, на всю жизнь хватит, на тебя и сил и поцелуев навсегда хватит! Придя в общежитие, мы согнали заспавшегося "Крота" с постели. - Погуляй, Крот, тут много коек свободных рядом! - по старой дружбе прошептал Толя своему другу, и "Крот", вздохнув, взял простыню с подушкой и вышел из комнаты. Мы буквально ворвались в освободившуюся "обитель", и одежды полетели во все стороны. Вот вам - "честные" студентки и "нечестные" динамистки с "Горький-стрит"! Дома, дома у себя надо искать настоящую любовь, а не на Бродвее! Про жену свою, надо сказать, я забыл тогда начисто. Видимо, как и Настя про своего Сашу, который исполнял воинский долг перед Родиной в армии где-то на Урале. - Не спеши, я хочу, чтобы тебя хватило надолго! - вот последние слова Насти, которые, я еще смог осмыслить. Слова, а главным образом, междометия были и позже, но критического осмысления их уже не было. Да и надо ли было их осмысливать? Утром девочки, как сговорившись, проснулись ровно в шесть, быстро оделись и ушли. На прощание Настя поцеловала меня и сказала: - Твой друг знает, как меня найти. Если, конечно, ты захочешь этого! Я как был лежа, схватил Настю и прижал к себе. Я готов был не отпускать ее никогда, держать и держать вот так на себе до самой смерти, своей, по крайней мере. Столько нового, неиспытанного счастья и за такой краткий промежуток времени! Когда Настя ушла, а я, потянувшись, решил поспать еще, мне в голову пришла мысль, что это - моя первая измена жене, причем далеко не только физическая. Я уже любил Настю, любил так, как может не очень-то поднаторевший в любовных перипетиях "горец" полюбить настоящую русскую девушку или молодую женщину. Может я в свои теперешние годы еще и не очень опытный мужчина, может опыт еще прибавится (этак, годам к ста!). Но мне кажется, что именно в русских женщинах есть загадочная смесь решительности, безрассудства, прямота чувств, может даже и не очень серьезных, полной самоотдачи в любви, без каких-либо гарантий на ее продолжение, не говоря уже о сохранении пресловутой "верности". Вот в эту сладкую русскую западню любви я попал тогда в первый раз! - Дай Бог не последний! - чуть было не вырвалось у меня грешное пожелание; я совсем выпустил из головы, что уже венчан, и что мысли такие надо гнать из головы ... Чур меня, чур! Изнасилование в прачечной Наступило время спортивных сборов в Москве. Наша команда приехала, но ее разместили в другом месте. А я, разумеется, никуда уходить и не собирался. Мы хорошо устроились - выпроводили "Крота" в соседнюю комнату, а Настя поменялась комнатой с соседкой Зины. Теперь на ночь Толя уходил к Зине, а Настя приходила ко мне. Шел мой счастливейший медовый месяц. К нам в общежитие поселили спортсменов, приехавших на Спартакиаду профсоюзов. Пустующие комнаты заполнились, в общежитии стало людно, звучала речь на языках народов СССР. В соседнюю комнату поселили трех спортсменок из Армении - то ли толкательниц ядра, то ли метательниц диска. Огромные такие тетки, килограммов по сто двадцать, несмотря на молодость. Глаза огромные, черные, волосы курчавые, кожа смуглая. - Вот с такими - не хотел бы оказаться в койке?- пошутил Толя, как оказалось, достаточно пророчески. Теткам не сиделось у себя в комнате, они то и дело топали в своих криво стоптанных шлепанцах на кухню и обратно, громко разговаривая через весь коридор по-армянски: - Че! Ха! Ахчик, ари естех! Инч бхавунэс? Глхт котрац!? - гремели "мелодичные" армянские словечки из края в край этажа. Как-то утром мы с Толей принимали душ в нашей "законной" мужской душевой. И вдруг туда одна за другой вваливаются наши спортивные тетки ("телками" назвать их даже язык не поворачивается!) и на ломанном русском говорят: - Женски душевой весь польный, ти не протиф мы здесь моимся? - и плотоядно хохочут - откажись, попробуй! Мы с Толей забились в крайние кабинки, правда, кабинок, как таковых, и не было, были только коротенькие перегородки, тетки же заняли всю середину. Мы стояли под душем, глупо улыбались и не знали, как достойно исчезнуть. А дамы не терялись. Намывшись, они стали бриться. Нет, не подумайте, что они стали брить себе бороду и усы, хотя и это следовало бы сделать. Они сперва стали брить себе ноги, на которых росла черная курчавая шевелюра. Затем поднявшись повыше, они побрили поросшие черной проволочной щетиной лобки, и ягодицы, на которых тоже курчавились волосы, правда пожиже, чем на ногах. Такой же густоты волосы были и на животах. Наши с Толей взгляды поднимались вверх вместе со станком безопасной бритвы, срезающей шерсть, мохер или меринос (не знаю что ближе к истине!) с тел наших "граций". И, наконец, мы увидели то, что перенести было невозможно - меж арбузных грудей с темно-коричневыми, почти черными, сосками, свисала вьющаяся шевелюра, напоминающая пейсы у ортодоксального иудея. Мы прикрыли наши донельзя поникшие достоинства ладонями, и, сгорбившись, под улюлюканье наших дюймовочек, выбежали в раздевалку. Наскоро вытеревшись и сбросив с ног налипшую курчавую шевелюру (бежать-то приходилось почти по ковру из бритых волос!), мы, дрожа то ли от холода, то ли от животного ужаса, бросились к себе в комнату и заперли дверь. - Неужели моя Настя и эти существа принадлежат к одному и тому же виду - гомо сапиенс? - лихорадочно рассуждал я. Моя Настя, с тончайшей беломраморной кожей на руках и ногах, сквозь которую, как через матовое стекло, были видны голубые кровеносные жилки; жилки, которые я любил прижимать пальцами, и кровь переставала по ним течь - они обесцвечивались, пока я не убирал палец, и эти мериносовые, пардон, ляжки! Настя, которая, вообще слова не могла произнести громко: она говорила с придыхом, почти шепотом, чаще всего на ушко, например: - можно мне немножко побаловаться, миленький? И эти оглушающие непонятные звуки: "Инч бхавунэс? Глхт котрац? - которые издавали наши соседние "гомо сцапиенс". Да, да, именно "сцапиенс", потому что, попадись мы им ненароком вечером в безлюдном месте, так сцапают, что лужицы не останется! О, как в самом худшем виде оправдались мои опасения! После нашего позорного бегства из душевой, соседки просто начали издеваться над нами. Подловят иной раз кого-нибудь из нас в коридоре, одна спереди, другая сзади, и начинают сходиться, расставив руки. Глаза черные горят, рты приоткрыты, сквозь крупные зубы слышится то ли смех, то ли рычание. Рванешься вперед или назад - обязательно схватят и облапают вдвоем, сладострасно приговаривая: "Иф, иф, иф ..." Тьфу, ты! Мы - штангист, мастер спорта - я, и акробат-перворазрядник Толик, чувствовали себя несчастными девственниками, попавшими в какое-нибудь африканское племя. Бить по морде? Неудобно как-то, да и явно проигрышно. Жаловаться Немцову - засмеют на всю жизнь. Оставалось запираться и не попадаться, что мы пока и делали. Вечерами, перед встречей с нашими девушками, мы с Толей обычно принимали стимулирующий массаж в стиральных машинах. Поясняю. В подвале общежития была студенческая прачечная с огромными стиральными машинами активаторного типа. Это были баки из нержавейки с большую бочку величиной, в боках которых вращался активатор - небольшой диск с гладкими выступами. Вечером, когда прачечная почти всегда была свободна, мы запирали дверь на щеколду, набирали в стиральные машины теплой воды, садились в них и включали активатор. Вода приятно массировала кожу, разминая мышцы - лучше любой джакузи! Если сесть к активатору лицом, а правильнее - передом, то потоки воды начинали активировать нам известно что, а там уже и до оргазма было недалеко. Но последний нам не был нужен, даже вреден - можно было опозориться ночью. И еще один нюанс надо пояснить для полноты тех драматических событий, которые уже нависали над нами. У меня в тумбочке была початая бутылочка с зеленым ликером "Бенедиктин". Но бутылочка была с секретом - помните "тинктуру кантаридис" из шпанских мушек, которая чуть ни стоила мне жизни? Так вот, я добавил чуть-чуть этой настойки в ликер, и когда мы с Настей, уже потушив свет, быстро выпивали по маленькой рюмочке "любовного напитка", ночь наша после этого была активной, почти до членовредительства. Толя знал, что в тумбочке у меня ликер, но не знал его секрета. И вот однажды вечером (думаю, что это была пятница тринадцатое число!), я налегке пошел в прачечную подготовить машину - вымыть ее, залить воду и т.д. Толя должен был спуститься следом за мной. Я уже набрал воды, но Толи все нет. Минут через десять вбегает Толя с полотенцами и рассказывает: - Только я вышел из комнаты, наши тетки, уже поддатые, обступили меня и затолкали обратно в комнату. "Где твой друг?" - говорят, "хатым с вамы выпыт!" Я и объяснил, что мы должны белье постирать в прачечной, и что ты уже ждешь меня там. "Тогда давай водка!" потребовали они. Я им и отдал твою бутылочку ликера ... Толя замер, разглядев выражение моего лица. - Я верну, ты не сердись ... - залепетал он, но я стремглав бросился к двери. - Бежим отсюда, они знают где мы! - закричал я, пытаясь выскочить вон. Но было поздно. Дверь распахнулась и наши три грации с постыдными улыбочками на полуоткрытых красных губах, шатаясь, вошли в прачечную. Две прошли вперед, а последняя заперла дверь на щеколду и часовым встала возле нее. Дамы, скинув халаты, и оказавшись в одних стоптанных шлепанцах, привычно раздвинув руки, двинулись на нас, как толстые привидения. Мы осмотрелись - помещение подвальное, бежать некуда. Припертые к стенке, мы приняли бойцовскую стойку. - Гаянэ, - обратилась одна из обнаженных дам к нашему часовому, - иды аткрой двэр, крычи, зави помощ! Нас хатят износиловат! - Че!!! ("Нет!!!") - завопил я Гаянэ, которая уже пошла отпирать щеколду, - ари естех, ни бхави! ("иди сюда, не кричи!") Делайте - инч узумес, лав? ("Что хотите! Договорились?") - кричал я на диком армянском. Я представил себе, что будет, если нас поймают в подвале с этими голыми чудовищами. Поверят ли нам, что жертвы насилия - мы, а не наоборот? Поэтому я крикнул Толе, чтобы он не "ломался", а сам добровольно лег на стопку сложенных занавесей в углу. Шмотки скидавай! - приказала "моя" гигантша, а Толика его "пассия" просто подхватила, как жена лилипута Качуринера (если помните эпопею с лилипутами!), и поволокла в угол. Я покорно скинул майку, тренировочные брючки, закрыл глаза, зажал зубы и замер, лежа на спине. Я почувствовал, что на меня ложится что-то вроде гигантской породистой свиноматки с колючими бедрами, икрами и животом (небось, после того раза не брилась! - мелькнуло у меня в голове). Хуже всего то, что "свиноматка" чуть не задушила меня своими арбузными грудями, нависающими как раз над моими ртом и носом. Я понял, что она пытается вставить мне в рот свой черный сосок, который я хорошо запомнил с момента душа с бритьем. Я замотал головой, как уже насытившийся молоком младенец, и моя гигантская "кормилица" прекратила эти попытки. И тут меня буквально обжег липкий, засасывающий, пахнувший бенедиктином и водкой, густой поцелуй, от которого я чуть не лишился сознания. Я мычал, мотал головой, пытаясь высвободить губы из высоковакуумного засоса. Моя насильница попыталась раздвинуть своим языком мне зубы и просунуть его мне в рот. Но и этот маневр не вышел. Тогда она, надавив на меня всей своей тяжестью, стала использовать меня по прямому сексуальному назначению. Я знал, что если она не удовлетворится, то может вытворить что угодно, и поэтому отчаянно помогал ей, мысленно представляя себе Настю. Но эти два образа не "ложились" друг на друга, и я чувствовал, что скоро стану недееспособным. Поэтому я собрал все силы и, как последняя проститутка, имитировал оргазм. Видимо это было сделано натурально, потому, что вскоре оргазм охватил и ее. Удивительно только, что я остался жив от этих испытаний, и то, что на ее вопли никто не прибежал. Моя насильница (подруги называли ее Ахчик, но это могло быть и не именем, это слово по-армянски означает "девочка", "девушка"), медленно сползла с меня, не забыв "отвесить" прощальный густой поцелуй, и с рук на руки передала меня уже раздетой и готовенькой Гаянэ. - Это несправедливо, - все возмущалось во мне, - а Толик? Почему мне - две, а ему - одна? Но Толик с его соперницей сопели и ворочались в углу, и видимо, не без взаимного удовольствия. К моему ужасу я оказался не готов к сеансу с Гаянэ. - Сейчас перевяжут шнурком, и тогда конец! - успел подумать я, но все обошлось более гуманно. Гаянэ, более мелкая из своих гигантских подруг, быстро восстановила мою потенцию оральными упражнениями, и началась моя "вторая смена". Удивительно, а может и грешно, но акт с Гаянэ был мне менее противен, чем первый. Она не душила меня своими сосками, не пыталась протиснуть свой язык мне в рот, а совершала привычные и непринужденные сексуальные движения, которые были мне близки и понятны. И случилось то, чего я не мог никак ожидать - я изменил моей Насте - у меня произошел самый натуральный оргазм! Гаянэ, видимо, не ожидала этого, но быстро подстроилась, и, прежде, чем я окончательно лишился сил, успела удовлетвориться. Не так громко и бурно, как Ахчик, но оргазм явно ощущался. Я даже ответил на ее поцелуй. Мои дамы растормошили Толикину партнершу, и они вместе быстро покинули прачечную. Мы с Толиком, жалкие и "опущенные", сели в стиральную машину и минут десять приходили в себя, успокаивая царапины и ссадины на своих телах. Потом вытерлись, оделись, и понуро побрели в комнату Зины. Было около часу ночи, но девушки не спали - не знали, что и подумать. Мы честно рассказали, что с нами случилось. Опытная Зина быстро спросила: - А они шнурком вам не перевязывали? - Нет, - отвечали мы, пряча глаза, - мы старались сами, вас представляли, - не соврали мы. - Иначе - шнурок, и конец нашему счастью, если не всей жизни... Всю ночь шло оперативное совещание. Девушки решили забрать нас на время к себе по домам или устроить по знакомым, чтобы больше не подвергаться насилию. А Немцову - написать заявление о безобразиях спортсменок из такой-то комнаты, с требованием их выселить, и подписаться всем женским коллективом общежития. Наглые "тетки" были уже поперек горла всем девушкам, оставшимся на лето в общежитии. Под утро мы с Толей сделали робкие попытки исполнить все-таки свой мужской долг перед нашими возлюбленными. Удивительно, что они приняли наши ухаживания, но еще удивительнее то, что все замечательно получилось. Молодость! Любовь и штанга Нам было "приказано" покинуть нашу комнату, чтобы не подвергать себя угрозе повторного изнасилования. Толика Зина устроила где-то у своих родственников, а меня Настя забрала с собой в Тучково. Она очень беспокоилась и переживала - что подумают соседи, ведь они непременно узнают про мое пребывание у Насти. Выехав с Белорусского вокзала на можайской электричке под вечер, мы приб