жо и празднично. Надо было радоваться снегу, преображению природы, но Василий остро почувствовал - как же он теперь далек от своей чистой и светлой, как этот молодой снег, Александры. Отошел от окна. - Ты чем-то расстроен, Вася? Возможно, мне не надо было приезжать. Я так боялась встречи с тобой: может, думала, я ему совсем-совсем не нужна. - Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в Покровку. К тебе. Александра неожиданно спросила: - Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза? - Это тебе кажется. - И Василий стал ходить по комнате, поскрипывая половицами. - Видишь - смотрю на тебя. Мне нечего скрывать. Ну, ты даешь!.. Они помолчали. Александра, будто ей стало холодно, плотнее закуталась в свою пуховую шаль и пододвинулась на лавке в угол. - Ты что, Саша, боишься меня? - Ты сильно изменился. С тобой что-то происходит. Мне тревожно. Василий остановился перед Александрой. - Саша, - повалился он на колени к ее ногам. - Милая моя Саша, мне так горько. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать... убежать в другую жизнь. - В другую жизнь? - испуганно спросила Александра и погладила Василия по голове. - Да, в другую жизнь. Понимаешь, я - вор и ничтожество. Он закрыл ладонями глаза. Руки Александры замерли, сползли на плечи Василия. - Вор? - шепнула она. - Что, Вася, ты украл? Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате: - Нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего... Я хочу, Саша, я хочу в наше прошлое! Как мы убежали из детского сада!.. Давай прямо сейчас убежим в новую жизнь, а? Он потянул ее за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась. - Но станем ли, Вася, мы там другими? Изменимся ли? Далеко ли убежим от самих себя? Василий выпустил Александру, присел на лавку, закинул назад голову. - Вася? - Я страшно грешный человек, Саша. И нет мне прощения. - Вася! - А перед кем грешен? Перед тобой, Саша, перед мамой... Она, знаешь, так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы? С шестнадцати лет я ступил на путь наживы любыми способами - а это разве не грех перед самим же собой?.. Как ты догадалась, что сильно нужна мне? - Вася, у меня же есть сердце. - Прости. Скажи, а у меня есть сердце? - У тебя большое доброе сердце. Вася, умоляю, расскажи, что с тобой стряслось? Я помогу тебе. - Понимаешь, во мне не достает мужества. Я тебе обязательно все расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами. Александра склонила голову на плечо Василия. Он взял в ладони ее лицо и долго смотрел в ее глаза. Через два дня он проводил Александру на поезд. Она не хотела уезжать, но он настоял. Закрылся в своей каморке и всю ночь, вспыхивая или угасая, злясь или радуясь, плача или смеясь, думал. "Теперь, кажется, я все свое вспомнил, - рано утром подошел Василий к окну. - Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к Коровкину - он должен принести мне деньги. Деньги!.. А вдруг возьму? Как за окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное, даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами снег. Наступила настоящая зима. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по снегу, белому и сочному, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме и сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни. Кто там впереди? Коровкин? Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля..." - Здравствуй, Васек, здравствуй, мой пригожий. За деньгами идешь? Возьми, возьми свою долю. - Мне страшно жить, - отстранил Василий руку Коровкина с деньгами. - Что с тобой? Возьми деньги - они тобою честно заработаны. - Честно! Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость, чтобы скрыть кражу, а вы... про честность? - Говори тише. - Прапорщик прищурился на проходивших мимо солдат и офицеров. - Что с тобой стряслось? - Я вам сказал - мне страшно. Я самого себя стал бояться. Разве я так хотел жить? - Говори тише. - Прапорщик был, как обычно, спокоен и суховато-строг. - Чего ты боишься? Разоблачения? - Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад. - Глупец! Чего же ты боишься? - Себя! - Говори, наконец-то, тише. Вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко? - Я больше не могу! - Молчи! На больше! - Коровкин протянул Василию пачку денег. - Бери! - Нет. - Бери. Не пугай меня. - Нет! - Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже крутило, душа заявляла о себе, но теперь я - волк. Когда мне горько, я не просто плачу - вою. Закроюсь и вою... - Коровкин, я убью тебя. - Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся нередко от мерзости и низости того, что творим, - и что же? Мы все те же - новые старые люди. Ты возжелал чистенькой жизни? В тебе пробудилась совесть? Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью поймешь и убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха - всего лишь темы для умных и хитрых разговоров. И ведут их чаще всего те, кто алчет отхватить от жизни самый большой лакомый шматок. Обманывают этими разговорчиками бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет. На том стояла, и будет стоять жизнь - настоящая, не придуманная. - Врешь, Коровкин. - Нет, не вру. Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо: - Возьми деньги, Василий. - Нет, не возьму. Знаешь, Коровкин, что я сейчас сделаю? - Что? - вытянулся прапорщик. - Пойду в казарму к ребятам и все про нас с тобой расскажу. Коровкин молча смотрел на Василия. А Василий, прижмурившись, всматривался в неясную заснеженную даль улицы, по которой к нему шла - Александра. - Вернулась, - сказал он. - Переживает. - Что? - спросил Коровкин, пытаясь заглянуть в глаза Василия. Но он не ответил - пошел навстречу Александре. 23