Сорок восьмой. Третий рост, -- ответил я, раздеваясь. -- Хоть пятый. Ты мне еще размер обуви и головного убора назови! Фото ведь делаем по пояс. Мне бы китель лейтенантский найти! Вокруг одни майоры, подполковники и полковники! Семенов, продолжая громко ругаться, убежал. Вскоре пришел сержант -- киномеханик и вручил мне станок с тупым лезвием и кусок мыла. -- Солдат, ты лезвие дал, словно палач заключенному перед казнью. Когда человек бреется в последний раз перед экзекуцией. Я сейчас плакать начну навзрыд от боли. Другого чего-нибудь, более острого у тебя нет? -- Есть, но лезвие совсем новое, для себя. Затупите, чем я после бриться буду? А про то, что нужно хорошее лезвие принести, мне никто не сказал. -- У-у, -- завыл я, продолжая соскребать неподдающуюся щетину, в некоторых местах удаляя ее вместе с кожей и формируя волевой подбородок багрового цвета, как бы обветренный в боях старым фронтовиком-окопником. Лицо заметно преобразилось. Щеки пылали огнем, шрам на подбородке кровоточил. Этот же солдатик достал машинку для стрижки, накинул мне на плечи простынку и взялся ровнять всклоченные вихри. Возвратившийся Семенов, взглянув на меня удовлетворенно, кивнул головой и начал устанавливать фотоаппарат на штатив. -- Виктор! Ты посмотри, что сделалось с моей физиономией после кошмарного бритья! Она красная, как перезрелый помидор! -- возмутился я. -- Ничего страшного! Фотография черно-белая. Румянец сойдет за южный загар. Меня больше волнует, куда это медик запропастился с кителем. Вскоре вошел скромный лейтенант-двухгодичник с кителем, висящим на вешалке плечиках. -- О-о-о! Я буду медиком? -- ухмыльнулся я. -- Черт! Не подумал. Сейчас привинтим другие эмблемы в петлицы и добавим звездочек. -- Семенов грубо надорвал петлицы, скрутил "змею в стакане" и заменил на "сижу в кустах и жду героя". Затем шилом проткнул погоны и привинтил еще по звездочке. -- Товарищ капитан! Вы что делаете? Я пиджак всего один раз одевал, в штаб округа, а вы его дырявите и рвете? -- взвыл лейтенант. -- Не писай кипятком, медицина! Не пиджак, а китель! Это ты у нас "пиджак"! Звание тебе через год присвоят, и звездочка пригодится. Не скручивай. А пехотная эмблема или медицинская, какая тебе разница? -- Но я только на два года в армию попал, мне его придется на склад по увольнению сдавать! -- Сдашь. Был бы китель, а на эмблему и не посмотрят. Сейчас вкрутим покрепче, иголочками петлицы пришпилим. Готово. Хорош! Ох, как хорош! -- Закончив подготовку формы, Семенов принялся суетиться, бегая от штатива ко мне. -- Очень даже неплохо! Садись на стул, руки на колени. Выпрями спину, да расслабься, не лом же проглотил! Не хмурься. Теперь убери эту дурацкую улыбку! И не делай страшную рожу! Уф-ф-ф. Устал я с тобой, Ростовцев. -- Это я устал от маскарада. Лучше бы у дувала лежал и мух от себя отгонял, жуя виноград, чем терпеть вот это издевательство надо мной. -- А где виноград? -- встрепенулся Балалаечник. -- Привез? -- Нет. Я пешком до штаба добрался, через кишлаки. Машины застряли у поста. -- Ну, ладно, будь другом, ящичек набери для меня. Я после рейда заскочу к вам в полк, тебе фото на память завезу! -- пообещал капитан. -- А мне виноград будет за эксплуатацию кителя? -- оживился медик. -- Тебе? -- задумчиво произнес я. -- Тебе сколько угодно. Сейчас быстро переобуваешься в кроссовки, получаешь автомат, набираешь патронов, гранат и айда со мной. А там в "зеленке" жри сколько угодно, пока не лопнешь! -- засмеялся я, хлопая по плечу лейтенанта. Откуда ни возьмись, в аппаратную ворвался взмокший Артюхин. -- То-о-о-в-а-арищ капитан! Здравия желаю! Вы откуда? Наверное, в "зеленку" вместе поедем? -- ухмыльнулся я. -- Иди к черту! -- огрызнулся замполит батальона. -- Я за тобой. Бегом к начальнику политотдела, скорее! -- Так к черту или к начальнику политотдела? -- спросил я, рассмеявшись. -- Или он это и есть черт? -- Хватит юмор разводить и шуточки шутить! Дело серьезное! За мной! -- Григорий сильно потянул меня за руку. -- Стой! Стой! -- взмолился я. -- Дай переодеться! Чего я буду туда-сюда пугалом по полку ходить? Китель не по росту с длиннющими рукавами и вместо брюк -- массетка! Целый день сегодня бегом и бегом! -- Ладно, быстрее! Севастьянов больше часа нас ждет! Еле-еле тебя нашел! -- пожаловался Артюхин. -- Повезло, что нашел. Через пять минут я бы взял ноги в руки и убежал отсюда к батальону. Интересно, зачем меня вызывает высокое руководство? -- Скоро все узнаешь! -- загадочно произнес Григорий. Я быстро переоделся, и мы поспешили в политотдел. Начальник политотдела сидел за длинным столом, уставленным телефонами и сувенирами. На стенах кабинета висели графики, таблицы, лозунги и плакаты. Настоящий центр политграмотности и эпицентр перестройки. -- А-а-а! Ростовцев! Заходи, дорогой, заходи! -- встретил меня полковник протяжным восклицанием. Аркадий Михайлович вскочил, поздоровался, пожав руку, и усадил нас с Артюхиным на стулья. Сам он начал энергично ходить по кабинету из угла в угол, быстро при этом разговаривая. Вскоре шеф стал носиться по кабинету, словно сгусток энергии, только не понятно какой: отрицательной или положительной! -- Товарищ старший лейтенант! У командования о вас за год сложилось хорошее мнение, вы это, наверное, заметили. -- Так точно, товарищ полковник! -- ответил я, смущаясь. (То, что они знают о моем существовании, я понял всего месяц назад). -- У нас возникла сложная ситуация. Сменщик капитана Артюхина куда-то пропал. Точнее, Артюхин полгода назад занимал должность секретаря комитета комсомола полка, а кадровая машина не поворотлива. Нам прислали молодого лейтенанта. Мы решили вас, Никифор Никифорович, выдвинуть на вышестоящую должность. Было три варианта с разными батальонами. Но возникла блестящая идея -- убить двух зайцев разом. Мы назначаем вас, Ростовцев, заместителем командира родного батальона, а Григорий Николаевич благополучно и своевременно, без дальнейших проволочек, едет домой. В результате -- все довольны. Я и командир дивизии уверены, что вы справитесь! -- Ох! -- охнул я. -- Прямо огорошили меня этой новостью. Даже не знаю, что и сказать. Справлюсь ли... Вчера с лейтенантами-взводными я из одного котелка ел, вместе с ними шутил, анекдоты травил, а завтра командовать... Как-то мне не по себе. -- Все будет хорошо. Вы, товарищ старший лейтенант, знаете этот батальон, его проблемы, быт. Досконально изучили людей. Батальон "рейдовый", сложный, я бы даже сказал, тяжелый. Тут не только политические вопросы решать надо, но и постоянно участвовать в боевых действиях. Нужны молодость и здоровье, молодецкая удаль! Значит, так и порешим! Принимайте дела, и в процессе службы будем вас учить, поправлять. Так что перестраивайтесь! Вся страна перестраивается! -- Начпо пожал нам обоим руки, похлопывая по спинам, довел до дверей кабинета и еще раз попрощался. -- Черт! Черт! Черт! -- завопил я за порогом политотдела. -- Что ты так возмущаешься? -- удивился Артюхин. -- Что-что... Как я буду с Подорожником каждый день общаться? Он меня на дух не переносит, целый год третировал как последнего человека. Издевался каждый день. Я, было, обрадовался, что в новом батальоне начну службу с новыми подчиненными, с теми, кого не знаю, с кем не пил! Тяжело это: вчера -- друзья, а сегодня -- подчиненные. -- Учись. Хочешь дальше расти, нужно учиться быть жестким, даже жестоким, -- вздохнул Гриша и, пожав мне руку, отправился восвояси. Он ушел куда-то по своим делам, а я, захватив на КПП дремавших бойцов, поспешил к саперам за тягачом. Саперы машину не дали. Вся исправная техника крушила развалины. Удалось достать артиллерийский тягач из батареи "Ураганов". Радость переполняла мое сердце, что не нужно будет вызывать помощь из "зеленки", не придется падать в глазах комбата и ротного. Застрять на двух машинах! К моему удивлению, машины в помощи не нуждались. Увиденная на дороге картина озадачила. Сидевшие в песке БМП, теперь стояли в твердой накатанной колее. -- Кречетов! Как вы выбрались? -- изумился я. -- Сами откопались. Набежали "дикари" с лопатами, человек пятнадцать, притащили бревна, сучья, раз-два -- и готово. Не захотели, что б мы им "кузькину мать" устроили. Побоялись, что на чей-нибудь случайный выстрел ответим шквалом огня. Пушки, направленные на кишлак, -- самый лучший аргумент, -- объяснил механик. -- Ребята, нам повезло, хорошая банда попалась, душевная, -- рассмеялся я. Пришлось извиняться перед капитаном-артиллеристом за доставленные хлопоты. Водитель тягача получил пачку "Охотничьих" и, удовлетворенный отсутствием работы, уехал в Баграм. В обратный путь тронулись и мы. Подорвав сотню домов, сровняв с землей развалины и дувалы между виноградниками, полки вернулись на базы. Хватит. Хорошего понемногу. Отвели душу за гибель наших ребят. Авиация еще два последующих дня обрабатывала эту территорию бомбами повышенной мощности, глушила "духов" в подземельях, обрушивали кяризы. Афганская госбезопасность вскоре получила информацию о более шестидесяти захороненных мятежников в результате нашей работы. Да и сам Керим чуть позже погиб. Без базы, без банды, без складов ему стало очень тяжко воевать. С двумя телохранителями на лошадях "курбаши" куда-то ехал. На его беду, всадников заметили вертолетчики. Пара "крокодилов" зашла на штурмовку и накрыла их залпом из неуправляемых ракет. Вот такой бесславный конец грозы и хозяина Баграмской "зеленки". Ну да, свято место пусто не бывает. На место убитого главаря пришел другой, не менее кровожадный и жестокий. Усилия армии оказались тщетны. То, что мы разрушили, афганцы через месяц восстановили. Это ведь не дворцы и не современные многоэтажные здания. Конструкция простейшая: глина, песок, кизяк, солома и вода. Размешал и лепи, лепи, лепи. А виноградники и кустарники весной следующего года вновь будут стоять зеленой стеной, как будто их и не ломали, и не рубили. Джунгли! Создать в этих местах безопасную зону -- сизифов труд! Бессмысленный и чрезвычайно опасный. Глава 4. Большая трагедия и маленькие драмы -- Ростовцев? Мой заместитель?!! Какому идиоту пришла в голову подобная бредовая мысль? Это что, продолжение эксперимента по проверке прочности моих нервов и терпимости? -- заорал Подорожник на весь полковой плац, когда Артюхин сообщил комбату решение командования. Его усищи, топорщившиеся в разные стороны, гневно дрожали, и лоб покрылся испариной. Я скромно потупил глаза к асфальту и ответил, хитро улыбаясь: -- Могу подсказать и фамилии и должности этих идиотов. -- Василий Иванович! Все решалось на высоком уровне. Я тут не при чем. Хотя мое мнение: хуже других он не будет, -- вступился за меня Артюхин. -- Людей знает, с обстановкой знаком, боевого опыта немеренно. А руководить людьми научится. -- Юра, и ты туда же, заступаешься за него? -- возмутился Подорожник. Артюхин молча развел руками, скорчил скорбную гримасу и произнес сакраментальное: -- Замена в опасности, а где она? Один не доехал из Союза, двое увильнули от моей должности в штабе армии. Сколько еще можно ждать? -- А я и не навязываюсь. Не нравлюсь -- напишите рапорт комдиву. Меня и первая рота вполне устраивает. Между прочим, Севостьянов другие, более спокойные батальоны предлагал, -- подал я голос, окончательно обидевшись на реакцию комбата. Подорожник гневно сузил глаза и прошипел: -- Опять батальоном разбрасываешься? Мы тебя сделали за год человеком! Почти Героем! -- Я не разбрасываюсь, но реакция ваша не нравится. Конечно, лучше меня люди есть. Мелещенко, к примеру, спит и видит, как бы начальником стать. -- Но-но! Только не надо ерничать. Сами с усами, разберемся! Без сопливых! -- рявкнул Подорожник, постепенно сменив гнев на милость. Чувствовалось, что внутренне он с каждой минутой смирялся с таким поворотом и готовился сделать шаг к примирению. Я же захотел ужалить в отместку будущего шефа и сыронизировал: -- С усами, да еще с какими! Зависть всей афганской армии... -- Вот что верно, то верно. Но это уже не усы, а так пародия! Были когда- то... -- не понял шутки комбат и искренне загрустил: -- Никифор, ты помнишь, какие у меня они были прошлым летом и осенью? -- Я подумал и кивнул. -- Так вот эту мою красоту и гордость, каждый ус по семнадцать сантиметров, при вступлении в должность комбата заставили обрезать! -- А вы их что измеряли линейкой? -- улыбнулся я ехидно. -- Тьфу ты! -- сплюнул комбат презрительно. -- Я ему о серьезном деле, о своей беде и печали! А он шуточки шутит! Да, измерял! Представь себе! Хотел до двадцати вырастить. Сорвали мой эксперимент. Афганцы-то как уважительно всегда разговаривали, восхищались! И что? Начпо твой любимый, Севостьянов, на заседании аттестационной комиссии заявляет: "Подорожник -- хороший начальник штаба и неплохо исполняет обязанности комбата. Но доверить батальон офицеру с такими шутовскими усами мы не можем!" Шутовскими! Это же надо было так сказать! Я ваше политплемя после этого окончательно перестал уважать. Подводя итоги собеседования, командир дивизии нахмурился и промолвил, что собственных возражений у него против моих усов нет, но мнения Севостьянова не учесть не может. Дали мне времени два дня на обдумывание. Выпил я два стакана водки и сказал "стюардессе": "Режь!" Половины усов как и не бывало. Остались жалкие обрезки былой гордости! Пожертвовал ради должности! Подорожник тяжело вздохнул и, расстроившись, закурил. Мы с Артюхиным переглянулись, но промолчали. Василий Иванович, нервно притоптывая носком туфли по асфальту, выкурил сигарету и произнес, примиряясь с неизбежным: -- Так тому и быть! Ладно, Ростовцев, тебя я знаю как облупленного, со всех сторон. А кого еще пришлют -- неизвестно. Одно условие: сбрей вот эту гадкую растительность под носом. Не даны природой усы и не пытайся вырастить. Борода у тебя бывает неплохая, подходящая. Но эти волосенки -- просто гадость, пародия! Удали и приступай к обязанностям. Принимай дела и должность! Что ж, действительно, раз мои попытки что-то приличное взрастить над верхней губой не удались, значит, я без малейшего сожаления могу сбрить свои усы. Вопрос далеко не принципиальный. Принципиально другое: как вести себя с друзьями-приятелями? Разглядывая себя в зеркале, я намылил помазок, провел им по щекам, подбородку и начал мужественно снимать растительность с лица. В душевую, напевая украинскую песню, вошел погрузневший в последние месяцы Мелещенко. Жирок несколькими складками свисал по бокам и перекатывался на стороны, а животик слегка оттопыривался, будто на пятом месяце беременности. -- О! Никифор! Избавляешься от мужской гордости? -- ухмыльнулся он, намекая на предстоящую потерю усов. -- Чего не сделаешь ради должности замкомбата! Выполняю главное условие для продвижения по служебной лестнице. -- Хм! Я бы не только усы сбрил, но и что-нибудь кому-нибудь лизнуть, -- вздохнул Микола. -- Лизни мне, и я уступлю должность замполита нашего батальона, -- хохотнул я. -- Как! Что я слышу? Ты уже замполит батальона? -- вытаращил глаза Мелещенко и шумно выдохнул воздух. -- Расслабься, я тебя еще не имею. Пока... Но впредь веди себя хорошо, -- и я похлопал успокаивающе его по широкой спине, довольный произведенным эффектом. -- Приседать и гнуть спину при моем появлении не обязательно. Новость сразила Николая наповал. -- Ну почему такая несправедливость? Ты самый отъявленный оппортунист и антисоветчик, который мне встречался в Советской Армии! Тебе чужды идеалы социализма, постоянно насмехаешься над руководителями партии, над государственным устройством! -- Почему не доложил, не донес, раз так возмущен? -- удивился я. -- Если тебя это так задевает и раздражает то, что удерживало от этого? И, в конце концов, если ты хотел ускорить свой должностной рост, то не надо жрать водку и самогон каждый день! -- Не знаю, почему не сообщил, куда следует? Определенно надо было настучать особистам. Тогда никому не взбрело бы в голову лепить из тебя Героя Советского Союза! Но я думаю, ты себе шею еще свернешь, -- произнес Николай и ушел, громко хлопнув входной дверью. Ну вот, мнение одного из сослуживцев стало известно. Жаль, что произошел такой нехороший разговор. Вместе с Коляном с первого дня войну хлебаю. Парень он малограмотный, туповатый, но не подлый и компанейский. Реакция Сбитнева была вовсе удивительна. Володя ругался минут пять. Крыл матом начальников, вплоть до Министра Обороны. -- Забрали Мандресова, Грымов сбежал в горы на пост, замполита на повышение выдвигают, Бодунова в Союзе могут в тюрягу упечь! С кем в рейд идти? -- Володя, не гони волну. Приказа о назначении еще нет, и на мое место кто-то придет. Мандресову вот-вот будет замена. Да и я пока никуда не ушел. Вдруг начальство в последний момент передумает. -- А раз приказа нет, то заступаешь сегодня со мной в наряд по полку, помощником дежурного. -- Спасибо за доброту, -- с напускным смирением я. -- Пожалуйста. Не подавись, -- буркнул Володя и вышел из канцелярии. -- Никифор, ты, наверное, в последний раз "помдежем" заступаешь перед повышением. Поэтому напоследок я над тобой поиздеваюсь, -- произнес Володя попивая "Нарзан". Он сидел за пультом дежурного и нахально скалил позолоченные зубы. -- Вова, вряд ли у тебя это получится, могу и послать подальше, -- ответил я, глотая прохладный "Боржом". В дежурку ворвался начальник штаба полка и с порога дико заорал: -- Сбитнев! Тебя из Генерального штаба разыскивают! Сними трубку и ответь! Ошуев стоял в дверном проеме и пытался вникнуть в смысл разговора с Москвой. -- Здравствуйте, дядя Вася! -- поздоровался в трубку смущенный Сбитнев. -- У меня все в порядке. Не болит. Нет. Нет. Нет! Не беспокойтесь. Да как-то неудобно просить. Хорошо. Тете Кате привет. Маме скажите, чтоб не переживала. Да. Да. Ну, конечно, берегу себя. Никуда я не лезу, на боевые не хожу, берегу зубы и голову. До свидания! Начальник штаба, осознав, что это обычный частный разговор, по личным вопросам, молча вышел и закрыл за собой дверь. -- Ну, ты, Вован, даешь! Переполошил штаб полка! Генштаб на проводе! Складывается такое впечатление, что из столицы советуются со старшим лейтенантом Сбитневым по тактике и стратегии ведения войны в Афгане, -- произнес я иронично. -- Хм... Могли бы, и посоветоваться, я плохого не подскажу. Объясню, как войну окончить и домой убраться целехонькими! -- ответил очень серьезно Володя. -- Тебя за этакие речи маршалы сразу разжалуют в рядовые и со службы попрут. Ты только подумай, сколько народа вокруг воюющей армии кормится! Сколько на нашей крови, на солдатском поту карьер выстроено, высоких должностей получено, званий, орденов. Не покидая кабинеты и не выезжая за пределы Кабула, штабные куют свое светлое будущее. Министр Обороны, начальник Генштаба, Главком стали Героями Советского Союза, а помимо них еще десяток генералов. А сколько украдено материальных ценностей? Многие себе и детям будущее обеспечили. Армия в мирное время (по мнению гражданских "шпаков") -- это балласт общества. Но вот организовали маленькую войну, напомнили о себе, доказали свою необходимость -- и, пожалуйста, расходы на вооруженные силы возрастают на порядок. Штатная численность увеличивается, генеральские и маршальские звания штампуются, заводы гудят от напряжения, загруженные заказами на вооружение, технику и боеприпасы. А гибель одного солдата или даже нескольких тысяч -- малозначительный эпизод. В нашей стране руководители всегда говорят: бабы новых солдат еще нарожают. Главное -- политическая или идеологическая целесообразность! И она заключается в расширении лагеря социализма любыми путями и по всему миру. -- Никифор! А ты действительно, как любит балакать Мелещенко, диссидент и оппортунист, -- улыбнулся ротный. -- Нет, я просто здраво мыслю. Боюсь, что страна надорвется и лопнет. Не выдержим гонки вооружений, не осилим поддержку мирового национально-освободительного движения в Азии, Африке и Латинской Америке. Мы считаем своим долгом каждого, кто вчера слез с пальмы, а на завтра объявил о построении социализма, поддерживать изо всех сил. Однажды наша военная мощь может рухнуть. -- Если силы и мощь страны иссякнут, главное -- успеть отсюда выбраться. Не то "духи" захватят Саланг или взорвут мост у Хайратона -- и абздец! Придется остаток жизни или овец пасти в горах, или каналы рыть, или восстанавливать виноградники. Тебе особенно! Я приму ислам и непременно расскажу афганцам, сколько Ростовцев сжег сараев и хибарок сломал! -- рассмеялся Сбитнев. -- Не успеешь! Они тебе обрезание начнут делать с "конца", а закончат в районе горла. Как-никак командир рейдовой роты! Каратель! -- улыбнулся я, а затем через пару минут молчания осторожно спросил: -- Ты с кем болтал-то по телефону? -- С мужем родной сестры моей мамы. Дядя Вася, адмирал. Служит в Генштабе, в одном из Главных Управлений. Он еще зимой, после моего ранения, вместе с матерью прилетел в госпиталь и предлагал помочь остаться в Ташкенте. Я отказался. Неудобно было перед вами, балбесами. Вы тут будете потеть в горах, жизнью рисковать, а я вроде бы друзей предаю. Бросаю на произвол судьбы свою роту. Отказался. Дядька ругался, материл очень сильно. "Мало одной дырки, -- говорит, -- в башке, еще хочешь? Мать не переживет твоей смерти, одна останется на белом свете!" Я же улыбался и отшучивался. Шашлыка не наелся из баранины, не все горы покорил, орденов мало получил. Снова сейчас спрашивал: не передумал ли? Нужна помощь или нет? Хотел сказать: нужна! Оставьте замполита в роте, не дайте ему стать моим начальником! Но пожалел тебя, олуха. -- Ах, ты, гад! Спишь и видишь, как бы меня извести, замучить! -- возмутился я. -- Конечно! Кому охота, чтобы бывший подчиненный командовал. Но мы тебя всегда на место поставим. Найдем способ напомнить, под чьим руководством вырос, кто был первый наставник. -- Не первый, а второй. Первый -- капитан Кавун! -- Неважно! А пока служим, как и прежде идем в рейд вместе. Я тобой покомандую напоследок! Утром как гром среди ясного неба -- объявили начало вывода войск! Неужели долгожданный конец войне? Командир полка распорядился о проведении совещания через час и умчался в штаб армии. Убежал к "уазику" на предельной скорости, которую позволяет развить тело массой сто сорок килограммов. По возвращению сообщил офицерам: -- Товарищи! Через два месяца начинается частичный вывод подразделений из Демократической Республики Афганистан! Далее подполковник Филатов продолжил свою речь, перейдя с возвышенного слога к "человеческой речи": -- Нас, долбое...в, он не касается. "Ох-ох!" -- прошли по рядам вздохи горечи и сожаления. -- Полку выпадает почетная миссия принять Правительственную комиссию, которая прибудет для контроля над этим торжественным, историческим событием. И если какой-нибудь чудак на букву "эм", на порученном участке работы по встрече комиссии что-либо загубит, то пожалеет, что на свет родился. Откуда вылез -- туда и засуну обратно! Из зала послышался тихий голос, и в воздухе повисла вопрошающая фраза: "Интересно куда и как?" Филатов напряженно всматривался в зал. -- Кто посмел п...еть?! А?! Помощник начальника штаба, это ты? -- сурово спросил Иван Грозный у худощавого капитана Ковалева. -- Никак нет, -- ответил Ковалев, бледнея и сьеживаясь. -- Значит, не ты? Но мне показалось, твой умный голосочек раздался из зала. В документах -- неразбериха! Штатно-должностная книга полка словно филькина грамота: ничего не поймешь! А он тут вякает! -- Товарищ подполковник, ШДК заполнена согласно правилам и требованиям. В ней полное соответствие. -- Ах, соответствие?!! -- рассвирепел Филатов. -- Да у вас до сих пор покойный Буреев начальником ГСМ числится! А он месяц назад застрелился, и нового прислали давно! И зам по тылу в полку все еще Ломако! Подполковник Махмутов, штаб не считает вас руководителем тыла! Командир полка ехидно посмотрел на недавно прибывшего зама по тылу и развел руками: -- Вот так-то! И зампотех в полку не Победоносцев! -- Командир ткнул пальцем в унылого, длинноносого майора, прибывшего неделю назад. -- Я сегодня утром листал "штатку", ужасался и покрывался холодным потом! Опять кого-нибудь не по тому адресу хоронить отправите! Канцелярские крысы! Иван Васильевич в конце тирады уже не говорил, а рычал, вспоминая служебное несоответствие за прошлогоднее происшествие с похоронами не того солдата. Он тогда оказался без вины виноватым. -- В строевой части все проходит согласно приказам, -- робко попытался возразить капитан. -- Бегом! Неси полковую книгу приказов, штатную и свою служебную карточку не забудь. Будем сравнивать, и если я прав, сразу накажу! -- рявкнул командир и с силой бросил рабочую тетрадь на стол. -- А пока Ковалев бегает, зам по тылу, ставь задачи! Маленький, щуплый подполковник-татарин вышел на край сцены и, нервно теребя кепку-"афганку", начал путано формулировать свои мысли. Он от волнения слегка заикался, говорил гнусаво через нос. Татарский мягкий акцент от этого еще больше усиливался. -- В полку мною спланирован большой объем работы! Вот перечень того, что необходимо сделать в каждой казарме, в общежитиях, в столовой, на складах. Самое главное -- внешний вид полка! Приедут гражданские люди, и ухоженность, благоустройство для них главное! Я наметил следующее: покрасить казармы светло-розовой краской. Стены на солнце выгорели, и сейчас не поймешь, какого они цвета. Мусорные баки сделать черными! Обсерить бандюры! По всему периметру городка! -- Чего сделать? -- громко спросил Подорожник, не поняв незнакомую фразу. -- Обсерить бандюры! -- еще раз повторил зам по тылу. Народ в зале тихо засмеялся. -- Фарид Махмутович, поясни, я ни хрена не разобрал последнее выражение. Что за х...ню ты несешь? Я вроде не дурак, но не понял смысла. Какое-то новое ругательство ты ввел в русский язык! -- в свойственной ему манере грубо хохотнул Филатов. -- Обсерить бандюры-то? Как? Что непонятного? Ну, бетоные камни вдоль дорожек сделать серыми. Покрасить цементным раствором, -- смущаясь и краснея, пояснил Махмутов. -- А-а-а-а... Обсерить... Ага, бондюры-бордюры... Теперь понял. Хорошо хоть не пересерить! А то пехотинцы, понимаешь ли, дружище, большие мастера все вокруг пересерить! Поясню для бестолковых: покрыть серой краской бордюры. А не то, что вы подумали! Продолжай дальше, -- махнул рукой командир, вытирая брызнувшие слезы. Его большое тело сотрясалось от беззвучного хохота, лицо покраснело. Сидящие в зале давились от смеха. Зам по тылу продолжил: -- Показывать будем казарму артдивизиона, танкистов и первой роты. Офицерское общежитие подготовим одно. Наверное, первого батальона. Сегодня я обошел эти помещения. У артиллеристов в целом хорошо, танкистам нужно будет немного поработать. А в казарме первой роты -- кошмар! Захожу в роту: там грязь! Захожу в тумбочку: там бардак и крыса! Мухам по столбам везде сидят. -- Кто сидят? -- удивился командир. -- Мухам как? -- Мухам летают, по столбам садятся! -- растерянно произнес Фарид Махмутович. -- А-а-а... Летают... Сбитнев! Почему мухам у тебя летают и по столбам сидят? В тумбочку войти мешают... -- из последних сил сдерживая смех, произнес "кэп". -- Не знаю, -- чистосердечно ответил Володя и пошутил: -- Постараемся переловить, крылья оборвать и истребить. Весь зал заливался диким хохотом. Махмутов что-то пытался говорить, но его никто не слушал. С этой минуты кличка "Мухам по столбам" закрепилась за ним навсегда. Сбитнев толкнул меня в бок и прошипел: -- Если мы по казарме будем бегать и мух бить, времени на службу не останется. -- Володя, нужно внести изменения в штатную структуру роты. Вместо одного снайпера ввести должность забойщика мух, москитов и комаров, -- согласился я, весело смеясь. Тем временем в клуб вернулся Ковалев с книгами приказов и штатно-должностной. Командир полка взял их, развернул на столе и принялся показывать Ошуеву и Золотареву на несоответствия. -- Капитан, иди сюда! -- рявкнул Филатов, оборвав смех офицеров. Тыкая пальцем в страницы, он произнес: -- Смотри вот, вот и вот. Долболоб! Порублю "конец" на пятаки! Далее последовали самые грубые и сочные варажения. По окончанию тирады командир метнул "штатку" в голову осторожно пятившегося к краю сцены капитана. Тот словно игрушка "ванька-встанька" мгновенно согнулся пополам, а затем вновь выпрямился, как ни в чем не бывало. Разгильдяй сумел увернуться от запущенного в него убойного снаряда. Огромная книга полетела в зал, словно птица, размахивая обложкой, будто большими крыльями. Она звучно плюхнулась среди сидящих впереди танкистов, не долетев до нас всего полметра. Я почесал затылок и тихо произнес, наклонясь к Сбитневу: -- Больше я на совещания не ходок. В следующий раз тут туфли или сапоги метать начнут. Уж лучше я воспитательную работу с бойцами буду проводить в ленкомнате. Там спокойнее. -- Все прекратить п...деть! -- рявкнул "кэп", что-то записывая в карточку Ковалева. -- Я вам что, клоун? Капитана -- под домашний арест, на трое суток! Шагом марш! Проштрафовавшийся подобрал штатную книгу и, втянув голову в плечи, понуро сгорбившись, удалился. Полк покинул свои казармы и двинулся в горы, а на наше место прибыли строители наводить чистоту для очередной показухи. Что ж, каждому свое: одним -- строить, другим -- все ломать. Четвертый день рота сидела в горах на указанных задачах, а паек был получен на трое суток. Грустно. Желудок рычал и гневался. Ну не нравился ему суточный пищевой рацион. Банка фруктового компота, банка фруктового супа с рисом и изюмом, банка с пятьюдесятью граммами паштета, банка с пятьюдесятью граммами сосисочного фарша и такая же баночка перченой говядины. К этому набору -- пачка галет и несколько сухарей. А еще чай, чай и чай. Его пили, пока была вода во фляжках. Вода, к сожалению, быстро кончилась. Убогие пайки за трое суток истреблены полностью, больше нечем поддерживать полуголодное существование. Как питаться на четвертые сутки? Рано утром, допив последнюю кружку чая, я сидел и рылся в вещмешке в поисках съестного. А чего исследовать его содержимое? И так знаю -- пусто. В нем нет ничего, кроме половины пачки галет, двух конфет и стограммовой баночки сока. Умереть, конечно, не умру, но обидно голодать в пяти километрах от развернутого полевого лагеря дивизии. Да и кишлак рядом внизу, где бродят куры, овцы, коровы. Но нельзя! Мародерство... Я лежу в СПСе, жарюсь на солнце и злюсь сам на себя. Пыль, пекло, мухи, грязь, голод. Ведь мог, как белый человек, уже пару недель служить на посту в одном из батальонов, охраняющих дорогу или "зеленку". Предлагали же! Нет, отказался -- и вот результат. Вертолеты пара за парой заходили на штурмовку. Они наносили удар за ударом по горному хребту справа от нас на расстоянии пяти-шести километров. Треск и грохот сверху дублировали разрывы авиабомб и снарядов на земле. -- Муталибов, что у нас с чаем? -- поинтересовался я у сержанта. -- Чая только два пакетика осталось. Эти придурки его выкурили, когда сигареты кончились, -- сердито ответил Гасан, одновременно отвешивая затрещину курильщику Царегородцеву. -- Царь! Сколько можно говорить вам, дуракам, что курение чая приведет к туберкулезу. Сдохнешь быстрее, чем от никотина, -- рассердился я. -- Много раз пытался бросить курить, но не получилось, -- грустно ответил солдат, разогревавший воду на костерке в трех банках из-под компота. -- Ну, что ж, мучайся дальше, бедолага-табачник, -- похлопал я по плечу солдата. Свернутой в несколько раз оберткой от салфетки я взялся за отогнутый край горячей баночки. Вытянув губы в трубочку, осторожно начал прихлебывать обжигающий рот и горло желтоватый напиток с легким запахом гари. Последние два кусочка сахара, последняя галета и последняя кружка чая. Далее остается только грусть, наблюдение за горящим кишлаком и бесцельное разглядывание неба. -- Гасан, ты чего такой неразговорчивый и хмурый? -- поинтересовался я у сержанта. -- Плохие известия получил с дороги из третьего батальона. Кунаки погибли. Узнал буквально перед выходом. -- Коздоев и Эльгамов? -- догадался я. -- Да. Я с ними подружился, когда они в батальонном разведвзводе служили и жили в нашей казарме. Хорошие ребята! Почти земляки. Коздоев меня звал к женщинам сходить. Но я без любви не могу. А у него это запросто. Пообещает большие деньги, и многие на все согласны. Первая была библиотекарша молодая, потом официантка "Унылая Лошадь". -- Ха-ха! Ну, ты сказал! "Унылая Лошадь"! Это Вера, что ли? Вы ей такую кличку дали? -- засмеялся я, догадавшись о ком разговор. -- Угу. А что, прозвище на все сто! У нее до тошноты тоскливый и унылый вид. Не ей за услуги деньги платить, а она должна -- за развлечение. За то, что с ней сумели переспать. Башир пообещал две тысячи афгани, но потом прилепил ей между ног двадцатку! В тот момент у нее физиономия была еще унылее обычного. -- И что Верка? Возмущалась? -- А ничего. Пожалуйся и в двадцать четыре часа в Союз вышлют. Встала, отряхнулась и ушла грустная... Эх, жалко погибших джигитов... Я не стал расстраивать сержанта рассказом, как встретили смерть его земляки. Эти мерзавцы были бедой батальона, они доводили Подорожника до белого каления. И когда командир разведроты Ардзинба по указанию Ошуева попросил отдать ему обоих "суперменов", то Чапай их с радостью сплавил. Позднее избавилась от них и разведка, негодяев перевели во второй батальон. Затем они оказались в третьем батальоне. Там и погибли. Эльгамову кто-то из бойцов выдернул чеку из гранаты, лежавшей в кармашке разгрузки. Солдата от взрыва разорвало пополам. Официальная версия: попадание из РГП. А Каздоев схлопотал пулю в затылок. Якобы "духовской" снайпер. (Эта версия предназначалась для командования, а также родным.) -- Гасан, хорошо, что их убрали из батальона. Ты такой приличный парень, эти варнаки сбили бы тебя с толку. Как чеченцы из казармы исчезли, ты изменился в лучшую сторону. Стал самим собой, без придури. Сержант тяжело вздохнул и отвернулся. Ничего не ответив, он продолжал грустить. Полк возвращался в Кабул в хорошем настроении. Немного поголодали, но зато все живы и здоровы. В моей роте полоса удачи несколько затянулась. Обычно такой период сменяется чем-то ужасным. Не дай бог! На душе тревожно... Пора менять место службы... В казарме меня дожидался нервно курящий сигарету Артюхин. -- Ну, где ты болтаешься? Я тебя устал ждать! Забудь о роте и принимай дела батальона! -- Как забыть? Будет приказ, возьмусь за батальон, а пока занят своими бойцами, -- огрызнулся я в ответ. -- Приказ есть! Ты второй день как назначен. Поздравляю! А я второй день как исключен из списков части. Завтра улетаю. В основном все бумажки написаны, планы за сентябрь сам сделаешь. Чего тебя учить, постоянно исполняешь чужие обязанности. Торжественно вручаю стопку тетрадей и бумаг. Изучай. Утром доложим Золотареву и бери бразды правления в свои руки. Вчера заменщика на твою первую роту нашли на пересылке. Вечером привезут. Так-то вот! Дерзай... * * * Я крепко и сладко спал. Снилось что-то цветное и красивое. Да и какие могут быть сновидения у человека, только что назначенного нежданно-негаданно на вышестоящую должность! Кто-то резко схватил меня за руку и словно выдернул из снов в реальность. -- А? Что? Где? Уф!.. -- забормотал я спросонья, протирая глаза. На будильнике стрелки показывали шесть утра. По комнате энергично и нервно расхаживал Артюхин, громко матерясь. -- Гриша! В чем дело? Мне сегодня не надо на подъем бежать! Очередь зампотеха! Просмотр такого хорошего сна сорвал! Пляж, девки, солнце, шампанское! -- Тебе сейчас будет не до шуток! Вставай быстрее! Сержанта Алаева застрелили, -- буркнул Артюхин. -- Алаева? Минометчика? Холодный пот прошиб меня насквозь. Черт побери! Побыл замполитом батальона одну ночь. Сегодня могут уже снять. Проспал должность... Артюхин продолжил рассказ: -- Он был дежурным по минометной батарее. В рейд не ходил, казарму охранял. Утром пришел со сторожевого поста у казармы сдавать оружие Рахманкулов. Во время разряжания произошел неосторожный выстрел. Пуля попала сержанту в шею и вышла из левого уха. Наповал. Я мгновенно натянул форму, и мы побежали к минометчикам. По казарме ходил, пиная табуретки и громко ругаясь, полковник Рузских, заместитель командира дивизии. Рузских являлся старшим группы офицеров дивизии по подготовке городка к показу, поэтому он нервничал. ЧП в полку, и он вроде бы частично виноват в этом происшествии. А какая его причастность и вина? Никакой!.. Следом за полковником туда-сюда, ходил командир полка в огромных солнцезащитных очках-блюдцах. Последними явились замполит Золотарев и полковой "контрик", подполковник Зверев. Оба были растеряны и сильно помяты. После ночной попойки лица у них распухли, а вокруг распространялся крепкий запах перегара. Особист полка -- колоритная фигура! Спирт пил стаканами, а из закусок отдавал предпочтение хорошей русской водке. Однажды зам по тылу Ломако скрутил гепатит. Когда его на носилках несли в санитарный "уазик", он, поманив пальцем Муссолини, простонал: -- Женя, под моей кроватью стоит канистра со спиртом. Береги ее как зеницу ока! На что замполит-два ответил: -- Выздоравливай, Виктор, не беспокойся! Сохраним! Оба политических руководителя (Муссолиев и Золотарев), командир полка, Зверев, а также их заезжие друзья-приятели три недели радовались жизни. Счастье закончилось с последней каплей алкоголя. Когда Ломако вернулся из инфекционного госпиталя и заглянул в горлышко канистры, то с ужасом обнаружил, что спирта нет. -- Женя, а где спирт? Муссолини разгладил усы и, хитро ухмыляясь, ответил: -- Васильич, ты канистру не закрыл. Наверное, забыл в горячке болезни. Она возьми и высохни. Я вчера приподнял ее, а там спирт на донышке плещется. Усох, зараза! Лучше бы выпили, чем так бездарно добро пропало! ...Большую часть того спирта поглотил контрразведчик. Мы с Артюхиным не стали приближаться к командованию, а встали у входа, разглядывая мрачную картину. Сержант лежал ногами к оружейной комнате, а головой упирался в тумбочку дневального. Вокруг затылка образовалось широкое кровавое пятно. Над телом склонился начмед Дормидович, и после недолгих манипуляций он грустно вздохнул, констатируя: -- Мгновенная смерть! -- Где этот стрелок? Какого он призыва? -- спросил Артюхин у командира батареи. -- Рахманкулов? Молодой солдат... -- ответил Степушкин. -- Только прибыл с пополнением. -- Над ним издевались? Неуставняк? Что тебе известно, Виктор, из всей этой истории? -- посмотрел я с тоской на Степушкина. -- Отчего он стрельнул? -- Да вроде бы не били. Врачи бойца осматривали, на Рахманкулове побоев нет. Черт! Не дожил Алаев месяц до дембеля! -- Куда девали недоумка -- снайпера? -- переспросил Артюхин. -- В особый отдел забрали. Его допрос ведет Растяжкин, -- уныло ответил капитан. Медики уложили тело сержанта на носилки и унесли в медпункт. К нам подошел злой и угрюмый Подорожник, и все замолчали. Он х