муро посмотрел на лужу крови, огляделся вокруг и сказал: -- Степушкин! Кровь убрать, оружейку проверить и запереть! Офицерам и старшине батареи написать рапорта о происшедшем. Доложить кому что известно. Ответственному по казарме во время происшествия, лейтенанту Прошкину, прибыть ко мне в кабинет. В штабе Прошкин пояснил: -- До подъема ночь прошла спокойно. Солдаты после дороги устали, и отдыхали. Никаких инцидентов не было. В полшестого утра лейтенант отправился в штаб к дежурному по полку и на ЦБУ (помимо ответственного по батарее, он был дежурным по артиллерии). В это время и случилось несчастье. Подорожника, меня, Артюхина и Степушкина вызвали к Филатову. В кабинете за длинным столом сидела "инквизиция": Рузских, "кэп" "особисты", оба замполита полка. Закрывая большой стол, лежала развернутая карта Кабула и план полка. Рузских хмурился и был явно удручен случившимся. -- Через две недели прибывает комиссия и подобное происшествие нам ни к чему. Для гражданских министров узнать о расстреле будет шоком. Необходимо обставить события, как можно, приличнее. Ваши варианты? -- спросил Рузских. Мы переминались с ноги на ногу, и чувствовали себя отвратительно. -- Может быть, обстрел позиции? -- подал я несмело голос. -- Ростовцев, какой на хрен обстрел, если в голове пуля от АК-74? -- возмутился Филатов. -- От казармы до кишлаков больше полутора километров. Не долетела бы. -- За парком до сих пор стоит полковая колонна. Технику вечером заправляли топливом. В принципе, если бы его убили там, то можно было бы рассчитать необходимую траекторию выстрела, -- неуверенно продолжил я. -- Так-так. Давайте развивайте свою мысль. Думайте, начальники! -- поторопил нас полковник. -- А если сержант пошел проверять дополнительный пост у техники? -- выдвинул свою версию Артюхин. -- Он дежурный по батарее, вот и направился осмотреть технику и охрану, -- робко высказался Степушкин. -- Хорошо. Уже почти хорошо! -- воскликнул замкомдива. -- Где колонна? Сколько до Даруламана? -- Оттуда метров четыреста до ближайших афганских строений. Теоретически, могли из развалин пальнуть... Могли от заграждений из колючей проволоки, -- поддержал версию Подорожник. -- Как на схеме это выглядит? -- еще больше заинтересовался Рузских, и "полководцы", тесня друг друга, склонились над планом. После замеров, подсчетов начальство принялось оживленно обсуждать предполагаемый официальный сценарий для проведения следствия. Замполит полка-один Золотарев махнул рукой, чтоб мы скрылись с глаз. Когда он появился перед нами через полчаса, последние детали были уже уточнены. -- Товарищи офицеры! Понятно, что мы выбираем в качестве официальной -- версию с обстрелом. Но за само происшествие спрошу с вас на полную катушку! Теперь решаем, что делать с солдатом. В полку он не жилец. Его азербайджанцы, земляки Алаева, уничтожат. Сегодня Рахманкулов ночует в санчасти, а завтра этого недотепу отправляем в дивизию. В медсанбате подлечит мозги. Подготовить документы, исключить из списков части, экипировать. Вывезти как можно быстрее. И главное -- меньше болтать! Артюхин не стал затягивать с убытием. Он быстро собрал вещи и на следующий день уехал домой в Россию. История с неосторожным убийством Алаева завершилась отправкой тела на Родину и орденом -- посмертно. Повез тело в "Черном тюльпане" наш старшина роты Халитов. Другие офицеры сопровождать "груз-200" в горный азербайджанский аул не решились. Из такой командировки живым и здоровым славянину вернуться проблематично. Изобьют или убьют многочисленные родственники. Армян отвозят прапорщики армяне, грузин -- грузины. Если убьют чеченца, придется Ошуеву опять ехать. Коздоева и Эльгамова он отвез лично, другие офицеры отказались. * * * Комбат представил меня батальону в новой должности и велел переселяться в его комнату. Я неохотно перебрался на опустевшую койку Артюхина. Что ж, жизнь идет своей чередой. Происшествия, трагедии, праздничные мероприятия. Вот опять запланированная пьянка. А куда денешься -- традиция, ритуал... Чапай два дня молчал, ухмылялся, а потом спросил: собираюсь ли я вливаться в коллектив управления батальона? После полковой вечерней проверки собрались комбаты и офицеры управления батальонов. Сели за столом в нашей комнате. Чествование проводили скрытно, соблюдая маскировку и конспирацию. Как всегда в период развернувшейся кампании борьбы за трезвый образ жизни. После четвертой рюмки слово взял Ахматов: -- Василий Иванович! Ну, тебе и заместитель достался! Алкаш и дебошир! -- Рома, ты чего это, обалдел? -- удивился Подорожник. -- Кто? Ростовцев? Пьяница? Он, конечно, отъявленный разгильдяй, но трезвенник. Это ты напраслину возводишь на парня. -- Самый что ни наесть пьянчуга! А когда напивается, то орденами разбрасывается. Бухарик! Подорожник удивленно уставился на меня, а я с укором посмотрел на Романа. -- Извини, замполит, но ящика коньяка я так и не дождался, -- усмехнулся танкист. -- Дольше правду от своего друга Василия скрывать не могу! Совесть не позволяет! Месяц назад напился Никифор в моей комнате, да так, что не помнил, как ушел и куда орден Красной Звезды бросил! -- Почему не помнил! -- возмутился я. -- Все отлично помню. Как Роман Романыч, ты меня к себе тащил, потому что у танкистов спиртное кончилось. Отчетливо припоминаю стриптиз на столе, девку голую в твоей кровати. Помню, не забыл. -- Молодец! -- хлопнул меня по плечу Скрябнев. -- Уделал "бронелобого". Правильно, нечего стучать на собутыльников. -- А он и сам бывший "бронелобый", танковое училище закончил, -- смутился Ахматов. -- Порядочные люди за стриптиз, между прочим, деньги платят, а мы пехоте бесплатно показали. Эх, хороша была Элька. Огонь-баба! -- Была? А шо так! Куда девалась? -- участливо спросил Подорожник. -- Обиделась. Чертова шалава! Застал с начальником штаба, побил маленько, для профилактики. А она теперь из койки Светлоокова не вылазит. Гадина, наглая и бессовестная. -- Романыч плеснул коньяка в стакан и с досадой залпом выпил. Офицеры сочувственно и ободряюще улыбались. -- А, вообще, Никифор молодец! -- продолжил Ахматов, поставив стакан. -- Наконец-то у тебя, Василий Иванович, будет заместитель не только в полку, но и на боевых. Этот и в горы пойдет, и в "зеленку". А то уже четвертого получаешь политрука за год. Одни теоретики. Резво ты, старлей, начал! Так дослужишься до начальника Политуправления какого-нибудь военного округа. Дай-то, бог! Выпьем за это! -- Жизнь покажет! -- нахмурился Подорожник и опустошил рюмку. -- А что со Светлооковым происходит, Рома? Что у него за проблемы? -- поинтересовался Скрябнев. -- Гнусная житейская история. Драма как в кино. Сейчас расскажу. Мне за Эльку на него обидеться нужно, а я его даже жалею. Понимаю: должен же кто-то утешить мужика. Одно обидно: почему утешает моя женщина? Что других баб в полку не мог найти, потащил эту к себе? -- Так что за история? -- живо заинтересовался Подорожник. -- Грустно и смешно. Генка копил деньги, покупал жене подарки, почти ничего не пропивал. Пару недель назад он особенно заскучал и отпросился в Кабул. Решил домой позвонить. Международная связь, сами знаете, ужасно дорогая, но Геша не поскупился. Разменял Светлооков сто чеков на афгани, приехал на городскую телефонную станцию, каким-то образом объяснился с телефонистом. Звонил, звонил и дозвонился, наконец, в Благовещенск. Снимает трубку какой-то мужик. Спрашивает: "Что нужно?" Гена удивился, оторопел и говорит: "Позовите Елену!" А тот: "Ты кто?" -- "Это ее муж!" -- ответил Светлооков. Мужчина на том конце провода засопел и злобно рявкнул в ответ: "Пошел на..., козел! Ее мужик в Афгане! Сейчас я ее муж!" И бросил трубку. Генка опешил. Приехал в полк ни жив, ни мертв. Пришел в комнату, а там Элька одна сидела в тот момент, я на совещании был. Геша поведал о беде. Выпили, покурили, выпили еще. Она расчувствовалась, пожалела и приголубила. Гады и сволочи. Меня-то за что обидели? Прихожу: лежат в кровати голые, пьяные, грустные и курят. Стол бутылками и окурками завален. Даже не смутились, наглецы! Налили мне стакан коньяка. Я выпил, собрал ее шмотки и вышвырнул за дверь. Дал ей сочную оплеуху и пинка под зад. А Генке приказал выметаться в комнату зампотеха. Теперь не разговариваем. -- Поучительная история, -- задумчиво вздохнул Подорожник. -- Но бывают промашки и хуже. Даже со старыми "зубрами", вроде меня! Говорю всегда "сами с усами", а опростоволосился, словно "зеленый" лейтенант! Рома, помнишь, приезжал в полк ансамбль "Крымские девчата"? -- А как же! -- ухмыльнулся Ахматов. -- Улыбаешься? Вот и я недавно улыбался. Хорошие девчатки, ядреные, сочные. Я после банкета Люську-солистку на руках нес к себе. Спьяну запнулся, уронил ее на лестнице. Ох, и пухленькая дивчина! Как она колыхалось со ступеньки на ступеньку! Пампушечка! А в постели хороша! Прислала мне позже из Ялты открытку: "Васенька, никогда не забуду наши жаркие ночи, эти счастливые мгновения. Навеки твоя!" Я, старый дурак, имею привычку читать книги, пользуясь закладками. Эту крамольную открытку, прочитав "Милый друг" Мопассана, случайно оставил на последней странице. -- И что? -- засмеялся в предвкушении хохмы Скрябнев. -- А то! Мина замедленного действия! Уезжал домой Папа-Айзенберг, я его попросил пачку книг к тещеньке в Ташкент завести. Жена у меня тоже книголюб. Прочла книжку и ознакомилась с любовным посланием. А я-то думаю, что-то письма получаю уж больно холодные, почти официальные. Приехал, начал к жене моститься, а она и говорит, чтоб я вначале присланный роман прочел. Протягивает книжку, открываю -- и сердце замерло. Эта злополучная "улика" на первой странице лежит. Пропал отпуск... Никто, конечно, смеяться не стал. Присутствующие сочувственно хмыкали или понимающе кивали. Теперь мне стало понятно, почему Подорожник вернулся из отпуска грустный и ходил словно "пыльным мешком" ушибленный. Не было прежнего командирского задора, рвения и пыла. Сохранилась только злость. Крепко видимо жена в отпуске нервы потрепала. Спиртное, что закупили, выпили, но некоторым показалось этого мало. Роман пригласил меня и Василия Ивановича к себе в гости. Я не хотел идти, но комбаты настояли на своем: -- Никифор, ты знаешь, редко выпадает случай пить с будущим Героем! С нашим нынешним полковым Героем никто не пьет, в силу его нелюдимого характера. Детям и внукам, впоследствии, дома буду рассказывать про тебя. Пошли с нами! -- улыбнулся Ахматов и, взяв меня под локоть, увлек за собой. -- Не обижай отказом! И не дуйся на то, что я про потерянный орден рассказал. В комнате Романа комбаты после каждой рюмки затягивались очередной сигаретой, и меня слегка замутило. -- Товарищи майоры! Я выйду, подышу! -- сказал я и вышел из модуля. На лавочке за углом домика сидел Светлооков и что-то грустно насвистывал. Он уставился на меня и спросил: -- Ростовцев! У тебя сто чеков есть с собой? -- Ну, есть! А что? -- осторожно поинтересовался я. -- Дай! Взаймы на неделю! -- попросил Гена. Вспомнив о приключившейся беде Светлоокова, я не смог ему отказать и протянул деньги. -- Ой, спасибо! Выпить жутко хочется, а мы со Скворцовым получку уже прикончили! Быстро заходи к нам в комнату. Я мигом! В помещении сидели командир роты Женька Скворцов и Элька. Оба дымили "Столичными" и молча слушали магнитофон. -- Никифор, тебе чего? -- спросил Женька. -- Гена взял у меня денег, направил сюда, а сам побежал к работягам за водкой. -- А-а-а! Тогда заходи, очень рады! Светлооков вернулся спустя пять минут и сразу без лишних слов разлил водку по стопкам. Залпом выпил содержимое своего стакана, достал пачку сигарет, закурил и задумался. -- Гена, да не грусти ты. Прекрати себя изводить, -- похлопал его по плечу капитан Скворцов. -- Совсем себя измучил. Вот посмотри на меня. Я ведь ни капли не печалюсь, хотя знаю наверняка, что жена мне с соседом изменяет. -- С каким соседом? -- оживилась Элеонора. -- Да с майором, начмедом полка! Будь он не ладен! -- И ты так спокоен? -- удивился я. -- Непостижимо! -- А что беспокоиться? Она в надежных руках. Тем более я сам виноват. Мы с начмедом соседи по лестничной площадке семьями раньше дружили. Отправили Семена (соседа) в Афган на два года, а жена у него раскрасавица и знойная женщина. Мимо равнодушно пройти тяжело. Просто невозможно не обратить внимания. Короче говоря, через полгода после отъезда дружка однажды под бутылочку и музычку мы с Валентиной согрешили. Потом еще раз и еще много раз. Полтора года я пахал на два фронта, в двух постелях. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Вернулся начмед, а гарнизон маленький, правду не скроешь, про всех знают. Ехидные бабы любят влезть не в свое дело. Какой-то гадюке приспичило раскрыть глаза мужу на измену жены. У него дома произошло небольшое сражение, побили посуду, цветочные горшки. Валька шикарный синяк под глаз получила. -- Тебе, негодяю, майор морду набил? Признавайся, сволочь! -- со злостью в голосе спросил Светлооков. -- Нет, Гена. События развивались совсем по-другому сценарию. Я уже получил предписание убыть в Афган. Ну, думаю, пронесло, уеду без скандала. Мне и самому перед Семеном неудобно. Не знаю, как в глаза смотреть, друзьями же были. Собрала жена вещи в чемодан, плачет, провожая в дорогу, криком кричит. Я ей: "Дура, не хорони раньше времени!". Тут звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит начмед с бутылкой водки. У меня в груди похолодело. Приглашаю войти, а жену выставляю из квартиры, к соседке. Она единственная, наверное, в городке про нас с Валькой ничего не знала. Сели мы с Семеном за стол, я закуску приготовил. Нарезал сало, колбаски, огурчики соленые, помидорчики, капустка. Грибочки всевозможные: грузди, маслята, рыжики.... -- Ух, отменный закусон! -- проглотил я слюну, представив все эти яства. -- Пьем, жуем, молчим, -- продолжил рассказ Скворцов. -- Выпили его бутылку, я достал свою из морозилки. Разливаю по стопкам, и тут сосед говорит: "Женя! Как ты уже понял, я знаю про тебя и Валентину! Нашлись доброжелатели, просветили. Ну, спасибо, удружил, сердешный... Ты эти годы услаждал мою жену, холил ее, лелеял, пока я в Афгане служил. Ну ладно, забудем... Слышал, Женя, ты теперь воевать едешь?" Я киваю головой, а самого в жар и в пот бросает. Понимаю, к чему он клонит! А сосед продолжает: " Ну, теперь, Женя, не обессудь. Моя очередь кобелировать. Служи спокойно, не переживай. Пригляжу за твоей супругой, будет в целости и сохранности". И так уверенно, гад, говорит. Улыбается недобро. -- Жека, не расстраивайся, на понт тебя брал медик, -- попробовал я успокоить капитана. -- Если бы.... С каждым месяцем письма реже и реже приходят. И те немногие как дежурные отписки. Последняя весточка -- почти месяц назад... А раньше пару раз в неделю получал депеши. Мужик он видный и выгодный. Спирт, лекарства... Начмед, такая же, как и я сволочь... Светлооков внимательно выслушал байку, но не повеселел. Наоборот, еще сильнее пригорюнился, нахмурился и ушел в себя. Бедняга Генка Светлооков! Нельзя воевать с таким настроением! Пропали сто чеков. Зарекался же я не давать в долг перед рейдом. Гибнут все мои должники! Не везет им... Глава 5. Расстрелянный стройбат Тревога! Пропала колонна автомобилей строительной бригады. Стройбат отправился на девятнадцати КАМАЗах за щебнем и исчез. Похоже, заблудились и уехали к "духам". В карьере они не появились. Обратно в Кабул не возвращались. Затерялись в окрестностях Пагмана. Вскоре афганцы сообщили, что видны горящие машины в центре поля, вдали от трассы. Причем совсем в другой стороне от установленного маршрута. Батальон быстро пополнили боеприпасами, продуктами и без лишних строевых смотров отправили на вертолетную площадку. Вертолеты сменяли друг друга, унося каждые пять минут в горы очередной взвод. Людей разбили на группы по десять человек. Всевозможные списки и донесения офицеры составляли на ходу, а штабные забирали бумажки прямо на площадке. Что случилось, никто толком не знает. Остались в живых строители или давно погибли? Примерное количество "духов" не известно, точный район высадки для нас не ясен. Начальство, конечно, основной информацией владеет, но почему-то до нас она не доходит. Одни недомолвки. Не хотят верить в масштабы этой трагедии. К лежащим на бетонке солдатам подъехал "уазик" и из него выбрался важный начальник. Это был начальник политуправления армии. Я поспешил к нему и представился, доложил обстановку. Генерал махнул рукой и отправил меня обратно, начальство желало прямого общения с бойцами. Ну что ж, беседуйте. Следом за главным политруком армии из машины выбрался еще один не менее важный пассажир, которого не обхватишь и в четыре руки. Он был в отутюженном камуфляже без знаков различия и звезд на погонах, но вид имел начальственный. Ходил этот товарищ степенно, переваливаясь с боку на бок, заложив пухлые руки за спину. Неизвестный остановился возле первой роты, и Сбитнев вскочил для доклада. Солидный поздоровался, похлопал Вовку по плечу и отправился догонять генерала. Я громко расхохотался и ткнул Вовку в бок. -- Не догадываешься, кому ты представлялся? -- Ну? Кому? Полковнику или генералу. А что? -- Да нет, ничего. Это прапорщик Вася или Петя. Холуй-ординарец армейского ЧВСа (Члена Военного Совета). Рыло видишь, какое солидное, наел за годы совместной службы! Генерал его с собой в Афган привез, с ним и уедет дальше. Тоже ветеран войны будет, как и мы с тобой. -- А ты откуда его знаешь? -- с сомнением спросил Володя. -- На сборах видел, он генералу портфель носил и его распоряжения выполнял. Вот умора! Командир боевой роты перед денщиком прогнулся! -- Гад ты! Мог бы предупредить! -- Не успел. Ты так шустро рванулся к нему, даже резина на ботинках задымилась! -- рассмеялся я. -- Ну и рыло прапор наел! А солидный, ну прямо маршал! Породистый! -- За то и держат, за представительность, -- усмехнулся я. Батальон разместился по высотам, с которых можно было разглядеть убогие кишлаки, притулившиеся на крутых склонах. Виноградников было мало, но много ореховых деревьев и шелковицы. Витамины! В бинокль хорошо видны дома, дворы, домашний скот. Людей нет. Скрылись. Раз аборигены сбежали, значит, это они сотворили побоище, чувствуют за собой грехи. Первая установка командования: искать кого-нибудь из спасшихся солдат. Артиллерия с площадки у шоссе обстреляла дальние горные хребты, авиация бомбила и наносила ракетные удары. Дымы от бесчисленных пожарищ в зарослях густого кустарника стелились по горным вершинам и столбами поднимались в небо. Ночь напролет артиллерия выбрасывала смертоносный груз через наши головы по невидимому противнику. Кто знает, попадают они в кого-нибудь или нет? Стрельба приятно радует, потому что понимаешь: ты не один, не брошен на произвол судьбы в "духовском" районе. Утром десантники вошли в кишлаки со стороны долины, а наши разведчики спустились со стороны гор. Что-то взорвали, что-то подожгли. Изредка происходили скоротечные перестрелки. Авиация теперь летала уже где-то в стороне, и слышны были только доносящиеся издали глухие взрывы бомб. Время текло медленно и монотонно. Мир вокруг словно замер. На ясном голубом небе ни облачка. Сентябрь в Центральной Азии -- это не сентябрь на Урале. Солнечные лучи опаляли камни, колючки, одежду и, конечно, наши тела. Марево раскаленного воздуха обволакивало укрытия, и не было никакого желания вылезать наружу -- прочесывать кишлаки. Брезентовые накидки, натянутые над СПСами, оберегали от прямых солнечных лучей, но не спасали от духоты и зноя. Новости поступали с каждым часом все ужаснее. Обнаруженные машины были сожжены "духами". Офицеры и солдаты найдены, но живых нет. Убиты, замучены, изуродованы. Многих из них сожгли в стоге сена. Некоторых бросили в огонь живыми. У строителей был один на всех пистолет, и у какого-то водителя под сиденьем лежали две гранаты. Постепенно выяснялись подробности этой жуткой трагедии. Колонна сбилась с пути, какие-то афганцы указали дорогу, но не к карьеру, а в мятежный кишлак. Местные жители, работавшие в поле, увидели легкую добычу и обрадовались. "Духи" схватились за автоматы, гранатометы и принялись расстреливать головной КАМАЗ. Он моментально загорелся. Замыкающие колонну машины попытались развернуться, сдать назад. Но из гранатомета подбили самую последнюю из них. После этого водители бросились врассыпную. Словно загнанную дичь на охоте, их расстреливали в упор. Раненых добивали прикладами, лопатами, мотыгами и прочими орудиями "мирного труда". Многих оскальпировали, кастрировали, некоторым спороли животы... Лейтенант был скошен очередью, так как расстрелял всю обойму из пистолета. Прапорщик бросил одну гранату, а вторую не успел -- застрелили. Машины подожгли, даже грабить не стали. После этого побоища местные жители быстро покинули кишлаки и ушли, кто в горы, кто в Кабул. Второпях и скотину не увели с собой. Голодные, привязанные к деревьям и столбам ишаки, брошенные в спешке хозяевами, оглашали своим ревом окрестности. Батальоны на следующий день спустились с гор в аул. Через него шел маршрут к поджидавшей в долине технике. Жизнь после нашего посещения кишлака замерла окончательно. Коровы, лошади, ослы лежали всюду, тут и там, расстрелянные из автоматов. Это десантники выместили на них накопившуюся злость и ярость. После того как мы покинули поселение, крыши домов и сараев во дворах дымились и горели. Черт! Эти жилища и не подожжешь толком. Одна глина и камни. Глиняный пол, глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу, да плетенные из виноградной лозы и веток кровати. Убогость и нищета вокруг. Парадокс! По нашей марксистской идеологии тут живут как раз те люди, ради которых затевался пожар мировой революции. Это их интересы Советская Армия прибыла защищать, выполняя интернациональный долг. И все же мы для них оккупанты, чужеземцы и неверные. Собрать бы этих Брежневых, Сусловых, Громыко, Андроповых, Устиновых и т.д., даже тех, кто уже умерли, привезти в такой кишлак и ткнуть мордой в этот бессмысленный кошмар. Спросить: зачем? почему? Какой социализм они собрались тут строить? Раскройте глаза! Напрягите старческие мозги! * * * Это был мой последний рейд, во время которого я совмещал две должности. Сменщик не прибыл, и я воевал с родной ротой. Офицеры ухмылялись, но были смущены резким изменением моего статуса. Я и сам чувствовал неловкость. Командование задачу несколько изменило, и полк перебросили в Пагман, в прошлом живописный дачный район Кабула. Когда-то, еще не очень давно, до череды революций, переворотов и мятежей, это был цветущий край. Здесь размещались загородные дома-виллы, принадлежавшие иностранцам и местной знати. Сейчас остались от этого великолепия только остовы плохо сохранившихся зданий. Разруха, одним словом. Мы вошли в один из дворцов. На отциклеванных паркетных полах рассыпана солома, а на ней разложены помидоры. Большая белая ванна до половины наполнена грецкими орехами. Бак газового титана старательно расстрелян автоматными очередями вдоль и поперек. Высокий зеркальный потолок холла зияет многочисленными выбоинами, а те стекла, что не осыпались, разбиты. Кто-то очень целеустремленно разрушал все вокруг. Оконные рамы вырваны, двери сломаны. В центре большой комнаты, на паркете, потухший очаг и казан на подпорах. Холл выгорел, в кухне нагажено. Вот она -- деградация. Закончилась эволюция от обезьяны к цивилизованному человеку! Развитие пошло вспять, обратно к неандертальцу. Нашествие варваров из глубины мрачных веков. Но стены этого дома были пока еще целы. А другие виллы взорвали или сожгли. Что-то уничтожили мы, что-то -- "духи". Сады в запустении, фонтаны загажены. Гнетущая картина. Домой, скорей домой! Я стоял у казармы и переругивался с Лонгиновым. Он в прошлом году был избран партийным "вождем" батальона. Теперь из-за неоформленной партийной документации его не отпускали домой. Бронежилет пытался эту писанину свалить на меня. -- Товарищ старший лейтенант! Старший лейтенант Калиновский прибыл на должность заместителя командира первой роты по политчасти! -- громко доложил подошедший к нам круглолицый, голубоглазый офицер. -- Вот, видите, Семен Николаевич! Не могу я доделывать за вас документацию. Сами разбирайтесь с Цехмиструком. Мне и за Артюхина бумажки переписывать и "хвосты" заносить, и за собой подбирать. Я взял за локоть старшего лейтенанта и отвел в сторону, продолжая ехидно улыбаться Лонгинову. -- Коллега, а как по имени отчеству? -- поинтересовался я. -- Александр Васильевич, -- ответил мой сменщик. -- Я выпускник Минского училища позапрошлого года. -- Меня зовут Никифор Никифорович! Выходит, выпускались одновременно. Рад твоему прибытию. Такая сложилась ситуация, что я и тут и там, а в итоге нигде не успеваю. Я подвел старшего лейтенанта к Сбитневу. -- Владимир Сергеевич, вот получите моего наследника и сменщика. Любите и жалуйте. Сбитнев удивленно посмотрел на меня. Впервые за всю службу я назвал его по имени отчеству. Он едва выдавил из себя: -- Спасибо, Никифор... м-м-м... Никифорович! Надеюсь, сменщик окажется не хуже предшественника. Возможно, даже лучше. -- Конечно. Будем надеяться, что через год он встанет на мое нынешнее место. Сменит на батальоне, -- усмехнулся я в ответ. В канцелярии я сложил большущей стопкой журналы, тетради, амбарные книги, блокноты, дневники, планы. Хлопнув ими по столу и выбив пыль из "макулатуры", я сказал: -- Вот, мое наследство! Написаны планы за август, сентябрьские составишь сам. Знакомься, осваивайся, обживайся. Дерзай, Александр! Я пожал новенькому руку и, загрустив, вышел из казармы. Закончилась большая полная тягот, но и счастливая часть моей жизни. Были ведь и удачи. Можно сказать, что фортуна улыбалась мне до этого момента. Что же будет дальше? Полк поразила эпидемия. До выхода в "зеленку" осталась неделя, а треть батальона скосила инфекция. Санчасть переполнилась. Санитарная машина каждый день увозила в госпиталь очередную партию пациентов. Их место занимали новые больные. В батальоне заболели большинство офицеров и прапорщиков. Комбат лечился водкой и ежедневными физическими упражнениями на "стюардессе", поэтому не заразился. Я долго боролся, но "вирус" сразил и меня. Поднялась температура, начался кашель. Помещением для карантина по распоряжению командования стала стоящая на бугре, рядом с горами, казарма. Вышло так, что я болел, не отходя от рабочего места. Общий кабинет заместителей комбата находился тут же, напротив канцелярии роты. Когда Золотарев звонил по телефону, отдавая распоряжения, приходилось вставать с койки, бросать игру в карты и писать бумажки. Окончательно уяснив, что выход на боевые действия под угрозой срыва, в наш мини-лазарет примчались Филатов и Золотарев вместе со штабной свитой. Командир полка хлопал дверями, топал ногами, разбросал по коридору ротную документацию, крыл больных отборным матом. Затем он сел на табурет у входа и спросил у Подорожника: -- Василий Иванович! Что будем делать, дорогой ты мой? Это катастрофа! Командир вытирал большим платком пот со лба и лысины и шумно сопел. Подорожник сердито накручивал усы и нервно подергивал правой ногой. Что он мог ответить? Эпидемия -- это словно стихия, как снежная лавина. Обрушится, не остановишь, пока не долетит до самой земли. Так и тут. Когда все заразившиеся переболеют, тогда и встанут в строй -- Рейд нужно отложить на два дня. С кем идти? Ни ротных, ни заместителей! Солдат по половине комплекта. Войти в "зеленку" сумеем, а как потом оттуда выбираться? Надо докладывать командованию. -- Черт! Слушайте мой приказ, обалдуи! Жрать таблетки! Пить микстуры, ставить уколы, выполнять назначенные процедуры, но чтобы через четыре дня чихающие были на ногах! Кто не подымится на пятый день, станет моим личным врагом, -- прорычал Иван Грозный. Командир отшвырнул табурет и с грациозностью африканского слона, сметая на своем пути мебель, умчался прочь. Золотарев невнятно промямлил что-то о сознательности, долге, чести, затем переваливаясь с боку на бок, удалился. Штабные еще некоторое время позубоскалили, подшучивая над нами, и тоже ушли. Мы остались один на один со своей непонятной болезнью. Чтение книг надоело, карты опротивели, анекдоты и байки закончились. Отлежанные спина и бока болели. Однажды после обеда пришел в лазарет Виктор Бугрим, наш прапорщик. Он вернулся из длительной командировки в Ташкент, со слета комсомольских "вожаков" ТуркВО. Я этого своего ближайшего подчиненного давно ждал, чтобы нагрузить работой. -- Привет доходягам! -- поздоровался Витек. -- Эй, прапорщик, не забывайся! -- подал голос майор Вересков. Бугрим заметил дремлющего рядом с зампотехом начальника штаба, приложил руку к груди и, смущаясь, извинился: -- Виноват, товарищи майоры! Это не к вам. Это вот ко всем лейтенантам, старшим лейтенантам и прапорщикам относится. -- И замполитов с нами лежащих касается? -- съехидничал Вадик Хмурцев. Бугрим нагло посмотрел на меня и Мелещенко и кивнул. -- И Ростовцев -- доходяга? -- продолжал уточнять Вадик. Бугрим хмыкнул и ответил: -- Герои тоже бывают доходягами. Героями становятся, ими не рождаются. Может быть, он постепенно станет настоящим мужчиной. Вдруг и Героя дадут. -- А у тебя, Витюша, похоже, будущего больше нет. И исключительно по глупости и из-за длинного языка, -- улыбнулся связист. -- Вадик, ты чего болтаешь? О чем ты? -- удивился прапорщик. -- Виктор, ты сейчас издевался над своим главным и ближайшим начальником, -- пояснил Вадим. -- Ростовцев назначен замполитом батальона! Люби и жалуй! Ха-ха! -- Ха-ха-ха, -- рассмеялись лежащие рядом офицеры и прапорщики. Виктор растерянно озирался вокруг и непонимающе переспросил: -- Никифор, замполит батальона? Издеваетесь? Ладно, хватит разыгрывать! Он уходит в другой полк! Я точно знаю. -- Нет, Витюша, не Никифор, а теперь Никифор Никифорович! Или товарищ старший лейтенант!- продолжал насмехаться над Бугримом Хмурцев. -- Не может быть... -- горестно вздохнул Виктор и сел на свободную койку. Я завернул майку, почесал волосатую грудь и сказал: -- Ну что, подчиненный, пошли в кабинет, поговорим! Серьезно побеседуем! Бугрим пошел за мной под градом насмешек, обреченно шаркая подошвами ботинок. -- Садитесь, товарищ прапорщик, не стесняйтесь, -- радушно предложил я. -- Спасибо, товарищ старший лейтенант, за приглашение, -- поблагодарил смущенный Виктор. -- Как будем дальше жить, Витек? -- поинтересовался я, выкладывая из сейфа на стол комсомольскую документацию. Это был не сейф, одно название. Металлический ящик, доставшийся мне по наследству от предшественников. Только и годился что для тетрадок. -- Как прикажете, так и будем жить, -- вздохнул Бугрим. -- Не хотите -- расстанемся. Виктор был растерян и не знал, как себя вести. В мою бытность замполитом роты мы частенько ругались. Он имел неосторожность пару раз "стукнуть" начальству на меня. Часто подкалывал и ехидно подшучивал надо мной. Работа Виктора в батальоне заключалась в основном в организации застолий начальству. Подай-принеси. Конечно, в рейды с батальоном он ходил, как положено. Но если Артюхин сачковал от войны, оставаясь в полку, то и Бугрима держал возле себя в гарнизоне. Прапорщик деградировал на глазах. Его использовали в качестве посыльного по магазинам и для подвоза девочек с торговой базы, причем пользовались его услугами оба замполита полка и даже партком. Мне такой помощник был не нужен. -- Виктор, главное условие совместной службы -- прекращай "шестерить" в штабе. -- А шо, я напрашиваюсь? Вызывают, посылают, приказывают. Артюхин мастер в этих делах -- достать, привезти, поднести, в койку подложить. -- Я лизать зад Золотареву не собираюсь и тебе не позволю. Хочешь нормально служить, оставайся. Нет -- найду замену. Золотарев себе подыщет других "шестерок". У нас вон какой огромный батальон: пятьсот пятьдесят рыльников. -- Товарищ старший лейтенант! Заберите меня и не отдавайте политбоссам. Я, конечно, хочу остаться. -- Ладно, Виктор, вольно. При народе обращайся официально, по званию или по имени отчеству. А между собой будем поддерживать по-прежнему товарищеские отношения. -- Уф-ф-ф, -- облегченно вздохнул Бугрим, осознав, что "гроза" миновала. -- Бери свои бумажки и иди куда-нибудь, где нет инфекции, заполняй, исправляй, сочиняй, -- распорядился я. Виктор, обрадовавшись, схватил тетради, попрощался и убежал. -- Ну, что трахнул Бугрима? -- засмеялся начальник штаба. -- Поиздевался немного. Ему полезно. Вон, какую он ряшку наел в Ташкенте. Теперь будет в горах и "зеленке" худеть. Быстро приведу его в чувство. Сбитнев хитро улыбнулся и прошептал, обращаясь только ко мне: -- За перехваченную из-под твоего носа парикмахершу Витюше мстить не будешь? Простишь? Или теперь ее уступит тебе? -- Володя, пошел к черту. Кто о чем, а ты сразу все на баб переводишь. Между прочим, и тебе прощаю прошлые издевательства и гадости, -- улыбнулся я. -- Сегодня я словно Христос, добрый и всепрощающий. -- Это спорный вопрос, кто над кем больше издевался! Значит, мы с тобой на "вы" переходим? Думаю, скоро о нашей дружбе некоторые, высоко воспарившие, забудут. -- Дурак ты, Вовка, и уши холодные. -- Может, и дурак. В ответ оскорблять начальство не буду, промолчу, -- сердито сказал Сбитнев и отвернулся к стене. Лекарства ли, отдых ли помогли или время действия инфекции закончилось, но к установленному командиром сроку, офицеры и прапорщики выздоровели. Большинство солдат тоже поправились. Кое-кто продолжал чихать, но все встали на ноги и отправились в подразделения готовиться к опасному рейду. В полк пришла трагическая весть. Погиб подполковник Жонкин. Заместителя начальника политотдела застрелила во время проведения стрельб какая-то машинистка. Нелепая и глупая смерть здорового, доброго, жизнерадостного человека. Жонкин должен был проверить выполнение вольнонаемными женщинами упражнения по стрельбе из пистолета. У одной из стреляющих случилась осечка. Она спросила старшего на огневом рубеже штабного майора: "Почему пистолет не стреляет?" Тот велел перезарядить ей оружие. Но и второй патрон сделал осечку. Девушка крикнула: "У меня не получается! Не стреляет!" Зам начпо подошел к ней и попытался успокоить: "Пробуйте еще раз!" Она вновь перезарядила с его помощью пистолет, нажала на спусковой крючок -- осечка! Повернулась к подполковнику и говорит: "Вот видите, не стреляет!" И при этом вновь нажала на спуск. Бах! Выстрел в живот! Жонкин скончался через несколько часов в медсанбате. Хороший был мужик. Душевный. * * * Мы познакомились с ним ровно год назад. На тот момент я был совсем "зеленым" лейтенантом. Роте во время очередной операции крупно повезло. Солдаты каждый день находили реактивные снаряды, мины, оружие. Извилистое ущелье открывало нам свои тайники с удивительной легкостью. Очевидно, несколько караванов прибыли совсем недавно, так плохо боеприпасы были спрятаны. Скорее всего через какое-то время эта масса смертоносного металла обрушилась бы на города и военные гарнизоны. Мы осторожно подошли к развалинам домов. На окраине селения у огромного валуна лежали тела двух расстрелянных афганцев. Тут же валялся мертвый ишак. Один из убитых, видимо, сумел отбежать метров на пятнадцать, но не успел спрятаться в кустарнике. Возле окровавленного трупа мятежника валялся спичечный коробок. На этикетке была изображена карикатура: Горбачев колет большим шприцем в голову афганцу вакцину с надписью "коммунизм". Этого нарисованного афганца за руки держит Бабрак Кармаль -- лидер НДПА (Народно-Демократической Партии Афганистана). Я поднял спички и протянул командиру: -- Иван, взгляни, вот это оперативность пропаганды! У нас пока и портретов Горбачева на стендах нет, а тут уже на коробках рисунки и карикатуры на него. Капитан Кавун прикурил трофейной спичкой и выбросил коробку. -- Ну ее к черту, а то, не дай бог, особисты заметят, объявят антисоветчиком, припаяют вражескую пропаганду! -- Да прекрати, ерунда все это! Из-за такой мелочи? -- Мелочь? Может быть! Но сейчас после скандала в восемьдесят первом полку контрразведчики взвинчены и напуганы. -- А что за происшествие? -- спросил я удивленно. -- Ничего не слышал. -- Ты еще много чего не слышал. Командир разведвзвода пьяный вдрызг поздним вечером шел через плац и наткнулся на замкомандира полка. Майор начал воспитывать лейтенанта, назвал его алкашом. Тот в ответ достал из кармана пистолет и выстрелил в грудь начальнику. Лейтенанта скрутили, отвели на гауптвахту, а чуть позже повезли в комендатуру. По дороге лейтенант накинулся на солдат-конвоиров, отбросил их от заднего борта и выпрыгнул из кузова. Проезжали они неподалеку от американского посольства, и, по слухам, "летеха" рванул туда, чтобы укрыться и попросить убежища (не знаю, правда, это или нет, за что купил, за то и продал). Догнали беглеца, сбили с ног, связали и повезли дальше. Посадили в камеру. Скандал! -- И что было впоследствии? -- спросил я, заинтересовавшись этим рассказом. -- А ничего! Меньше болтай, больше молчи и думай, живее будешь! Солдаты быстро собрали три больших штабеля из ящиков с патронами и гранатами, выложили в ряд мины, выстрелы к гранатомету, принесли два ДШК и несколько запасных стволов к ним. Четыре вертолета вывезли трофеи и двух пленных афганцев. Вскоре прилетел еще один борт, сел и тут же взлетел. Из вертушки выскочил кто-то с мешком и автоматом и быстро побежал к развалинам. Вертолет исчез за хребтом, а прибывший пассажир начал испуганно озираться вокруг. Взвода на ночь укрепились на холмах, гость нас не увидел в лучах заходящего солнца и растерялся. Кавун послушал радиостанцию и, усмехнувшись, сказал мне: -- Это по твою голову проверяющий, по связи передали -- замначальника политотдела Жонкин. Иди встречай! Захватив с собой двух солдат, я спустился к хибаркам и проводил начальника к СПСам. Иван доложил проверяющему о результатах операции, об обстановке и пригласил его на ужин, успев тихо шепнуть мне: -- Шагай к бойцам, изображай политработу. Проводи беседы с ними, пусть начальник радуется. Я расположился за камнями с тремя солдатами, рассказал последние новости, о которых прочел в газетах, пошутил немного и вернулся. Слышно было, как подполковник спросил, где я, и как ротный ответил, что на занятиях. Жонкин улыбался, попивая чай вприкуску с сахаром, расспрашивал о роте, о трофеях. Он был тоже, как и я, новичок. В дивизию прибыл накануне рейда. Нашим гостеприимством и радушием он остался доволен. Кавун подарил подполковнику новый трофейный спальник, чем окончательно расположил его к себе. Утром начальника вызвали на КП дивизии. Для этого предстояло пройти по ущелью несколько километров и подняться на горную вершину. Зам начпо попрощался с каждым солдатом и офицером, крепко пожал руку Ивану. -- Товарищ капитан, кто будет сопровождать меня? -- спросил у командира Жонкин. -- А замполит и проводит. Пойдет вместе с первым взводом, -- ответил, улыбаясь, ротный. Вс