сой. -- Ну, вы и поисковики! Разве это результаты? Несколько ржавых мин и изношенный ствол. Вот разведка обнаружила рубиновые копи! Россыпи рубинов валяются под ногами! -- И что они озолотились, обогатились? -- усмехнулся я. -- В принципе, наверное, да, но не все, а отдельные высокопоставленные разведчики. Роту в полном составе вывезли вертолетами, построили возле штабных машин и раздели до носков. Что смогли, начальники конфисковали. Армейское и дивизионное руководство теперь радуется трофеям. А что нашли вы? Металлолом? -- А откуда ты о рубинах знаешь, сидя тут, вдали от этих событий? -- удивился я. -- Разведвзвод проходил через мою вершину. Жаловались, -- ответил Острогин. -- Я стрелял в лису, но не попал, -- вздохнул с досадой Жердь. -- Не рубины, но тоже кое-что. -- Эх, если б подстрелил... Не умеешь охотиться на лис, ищи слонов: по ним не промажешь. Зачем я вас послал в долину? Чаи гонять? -- продолжал возмущаться ротный. -- Слушай, посылальщик, завтра я лягу возле палатки с радиостанцией, а ты ходи со своими бойцами. Ищи рубины и лазуриты! -- огрызнулся я. -- Серж, ты забываешься. Кто подчиненный? Совмещенный обед с ужином начальнику готов? -- Так точно! Товарищ старший лейтенант! -- шутливо вытянулся в струнку Сергей. -- То-то же! Смотри у меня! Корми давай. -- Кормлю. Предлагаю два блюда: вонючее овощное рагу и дрянной чай с добавлением аскорбиновой кислоты. -- С таким меню ноги протянешь. Хорошо, что казанок плова навернули, не то опух бы с голодухи! -- возмутился Афоня. -- А мне, отцу-командиру, принес? Нет?! Подчистую стрескал? Вот прорва! Наказываю тебя ночным дежурством! Замполита, сам понимаешь, не могу. Не подчинен он мне! -- иронично произнес Острогин. -- Ладно, раз внизу есть еда, завтра пойду я со спецминерами ставить "охоту". Моя очередь наслаждаться пловом. -- Пока нас не было, возле нашего лагеря днем разместилась рота саперов. "Охота" -- это группа мин, ставящаяся компактно, в нескольких местах. Человек, попавший в район минирования, живым оттуда никогда уже не выйдет. Мина, точнее ее датчики, установлены и рассчитаны на частоту человеческих шагов. Ишак пройдет и, возможно, уцелеет, а на шаги взрослого человека она сработает. Первая мина включит вторую, а взорвется третья или даже четвертая. Тот, кто поспешит на помощь, подорвется совсем в другом месте, не дойдя до жертвы. И так будет продолжаться, пока последний "сюрприз" не бабахнет. На следующий день, перед выходом из кишлака, лейтенант Дибажа отыскал головку наведения "Стингера". Ого! Успех! Впервые находим такую вещицу. На прощание "кроты" заминировали тропы и обочины дорог по всей округе. Ну, что ж, если кто придет за ракетой, обратно уже не выйдет. Удачи вам, "духи", в этом безнадежном деле. Возвращение обратно сразу не заладилось. Ночь напролет опять шел ливень. Под утро этот небесный водопад вроде утих, и нам даже удалось посуху собрать вещи. Но стоило сдвинуться с места, как капли вновь забарабанили по нашим телам. Мой горный костюм какое-то время сдерживал напор воды, но спустя полчаса одежда все же намокла. Внутри обуви мерзко хлюпала вода, и кости пронзительно ныли от сырости. Струйки текли по спине к пояснице, а далее по ногам. Бр-р-р... Отвратительные ощущения. Переобуваешься на коротком привале, выжимаешь носки и снова чвакаешь по грязи промокшими ногами. Так и до ревматизма недалеко. Радикулит наверняка многим из нас обеспечен к возвращению домой. В этой сплошной дождевой облачности авиация не летала, артиллерия не стреляла. И только пехотинцы шагали, временами ползли на четвереньках по липкой глине или скатывались вниз на спине, перепачканные грязью. Вторая рота уходила последней, прикрывая "кротов". Ребята оставили врагу принесенные в горы мины, устроив ловушки на тропах, и теперь шагали бодро, с чувством выполненного долга. -- Через час будем выжимать мокрую одежду и сушиться на легком ветру, -- радостно прокричал Острогин, забравшись на последнюю вершину, за которой начинался спуск к дороге. -- А некоторые, вроде меня, лягут в "санитарке" и будут дремать! -- ехидно улыбнулся я. -- Счастливчик! А мне придется подставлять мокрую морду холодному, пыльному ветру, -- вздохнул Серж. -- Каждому -- свое. Подрастешь, станешь замом по тылу или начальником штаба, и будешь дрыхнуть в "кунге". Все впереди. Повоюешь еще годик-другой... -- нагло рассмеялся я. -- Что ты сказал? Годик?! Другой?! -- взвизгнул Острогин под раскатистое ржание Афони. -- Да я сегодня в горах, дай бог, в последний или в предпоследний раз! Домой! Навоевались. Я заржавел под сегодняшним дождем. Мой сменщик отпуск, наверное, отгулял и уже чемоданы упаковывает! Он надо мной издевается! Молчи, "зеленый"! Мне остался месяц, а тебе три! Афоня ничего не говорил, он раскатисто смеялся. Ему до замены осталась уйма времени, чтобы не вернуться обратно домой. Внизу кто-то громко вскрикнул. -- Эй, саперы! Что случилось? -- окликнул их Острогин. -- Что-то с ногой у нашего замполита, -- ответил сержант. -- Кажется, майор сломал ногу! Сергей отправил к ним медика для оказания первой помощи. Через пятнадцать минут санинструктор вернулся и подтвердил: нога сломана. -- Открытый перелом! Наложили шину, перевязали, сделали носилки. Сейчас понесут вниз. -- Чертовы замполиты! -- выругался Афоня. -- Недотепа! Ходить ногами не может, чего в горы поперся! -- За орденом! -- хохотнул старлей-сапер, сидящий рядом с нами. -- За год в первый раз отправился на войну. Он только в гарнизоне мастер поучать и призывать к сознательности. А в горы и "зеленку" не заманишь показать личный пример. -- Но-но! Попрошу без обобщений и грубости! -- возмутился я, обидевшись. -- Почти два года по рейдам шарахаюсь! Сапер виновато посмотрел на меня и выдавил из себя: -- Ну, замполит роты, это само собой. Куда же рота без него? Я замполита батальона имею в виду. -- Вот-вот, меня в виду и имеешь. Я замполит батальона! Но по горам и кишлакам брожу вместе с пехотой. Старлей смутился, почесал затылок, а мы рассмеялись. Сапер хмыкнул и произнес, переходя на "вы": -- Вам, наверное, делать не хрен. Сидели бы в ленинской комнате да плакаты рисовали. Может, походная жизнь нравится? Хобби? Иначе, понять не могу... Я и сам себя не разумею. Дожил, дослужился до замкомбата, а сачковать, как мои предшественники, не получается. Почему? Черт знает... Благодаря "сломавшемуся" майору вторая рота ползла очень медленно и в результате попала под минометный обстрел "духов". Откуда они взялись? Как из-под земли. И расставленная "охота" не остановила, не подорвались они почему-то. Хотя все верно. Эти мины рассчитаны на настоящих людей, а не на стадо оголтелых религиозных фанатиков. Бараны! Вот так мы и выбирались. Сверху лил дождь, а вокруг сыпались мины. Несколько раз, подскользнувшись, я упал на склоне и проехался на заднице по размокшей глине. Рядом также подскальзывались и падали солдаты. Мимо нас по ложбинам текли ручьи, потом они соединялись внизу в мощные потоки. Пересохшее русло речушки, по которому батальон неделю назад шел к горам, теперь превратилось в бурную стремнину с крупными валунами. В ней плыли коряги, деревья, вымытые из почвы вместе с корнями, и различный мусор. И через этот поток нужно было как-то переправиться. Вот это да! Ну и занятная ситуация! Почти два года жариться на солнце, чтобы перед заменой утонуть в этой грязной жиже? Парадокс! Рота побрела вдоль русла в надежде на какой-нибудь брод, а время шло. Мы оказались отрезанными от своих. Лишь бы "духи" не стали расстреливать нас с господствующих вершин. Выручили появившиеся на горизонте БМП. Это Вересков примчался на броне, чтоб ускорить возвращение родной затерявшейся пехоты. Техника группировки уже уходила отсюда. Только мы и саперы со своим "сломавшимся" майором задержались. Броня -- хорошо, лучше, чем еще восемь километров топать пешком нагруженными, словно промокшие вьючные животные. Однажды вечером, после возвращения на "базу", куда-то запропастился Кирпич. На построении его не оказалось. Поиски ни к чему не привели. Мишка бесследно исчез. Комбат был зол до чертиков. Чапая постоянно ругали за этого старшего лейтенанта, а он его не мог наказать, потому что через месяц предстояло ехать служить в ту армию, которой командовал папа этого разгильдяя. Подорожник скрежетал зубами, теребил усы и матерился, получив очередной выговор. Утром на нас с Иванычем опять орало начальство. С подъЈма Ошуев отправился проверять несение службы нарядом по полку. После его тяжелейшего ранения народ думал, что Султан Рустамович успокоится, перестанет "рексовать" и терроризировать нас. Но нет, не тут-то было! Начальник штаба стал, наоборот, злее и яростней. Всему виной, говорят, было то, что его долго мурыжили с наградой по ранению. В конце концов, вместо "Красного Знамени" дали "Красную Звезду", которая по статусу гораздо ниже. Вроде бы, кто-то наверху решил: слишком много наград на троих братьев. Десяток орденов! (Оба брата Султана Рустамовича отслужили в нашей дивизии и тоже были при наградах.) Того, кто так думает, самого бы в "зеленку" на неделю. Так вот, подполковник подошел к КПП, проверил дежурного, залез к пулеметчику, осмотрел капонир и оттуда увидел мчащийся к полку в предрассветных лучах "уазик". Машина притормозила у ворот. Из нее выбрался разыскиваемый взводный и нетвердой походкой направился в полк. Герой выскочил навстречу и схватил за рукав Кирпича. -- Товарищ старший лейтенант! Вы где были? Кто разрешил покинуть гарнизон? Михаил громко икнул и, взглянув на начальство сверху вниз мутными глазами, ответил: -- Пьянствовал, товарищ полковник. Ночью пил с генералом Хрековым. Можете позвонить и уточнить! Ошуев подпрыгнул на месте, заскрежетал зубами и буквально пролаял: -- Пять суток ареста! Шагом марш на гауптвахту! -- Есть, пяток суток ареста! -- усмехнулся Мишка и бодрым строевым шагом промаршировал к казарме. Он молодцевато отдавал воинскую честь встречным офицерам, несказанно удивляя этим и вызывая смех. Сразу до гауптвахты Кирпич, конечно же, не дошел. За поясным ремнем у него были засунуты две бутылки водки. С ними Кирпич пришел в роту и предложил выпить ротному Коршунову. Для компании вызвали к себе Хмурцева и Мандресова. Двух флаконов оказалось недостаточно, и дозу повторили. Ошуев позвонил в караульное помещение и, узнав, что Кирпичевский не прибыл, отправился за ним в роту лично. В каптерке туманной пеленой стоял дым от сигарет, и на всю катушку гремел магнитофон. Пьяные офицеры начальника уже не узнавали. Рассвирепевший Султан Рустамович вызвал комбата и меня. Общими усилиями удалось препроводить развеселый коллектив на отдых -- трезветь в камере. Следующим утром генерал Хреков позвонил начальнику штаба полка и поинтересовался самочувствием Кирпича. То, что он сидит на гауптвахте, Ошуев благоразумно сообщать не стал, отрапортовав: -- Со старшим лейтенантом полный порядок. -- Ну и ладно. Дайте мальчику отдохнуть. Он вчера немного перебрал, пусть расслабится после боевых. Вы, знаю, несмотря на мой запрет, начали вытаскивать его на боевые действия! -- выразил неудовольствие генерал. -- Он сам попросился, товарищ генерал! Его взял в горы под свою ответственность командир батальона Подорожник. -- Ну, ладно. Раз сам просится в рейд, бог с ним. Не маленький. Но поберегите парня. Сколько раз он был на боевых? -- Два рейда! -- ответил Ошуев. -- Хм-хм. Две рейдовые операции.... Не кажется ли, что пора Кирпичевского к ордену представить? Парень-то -- орел! Пусть позвонит мне вечерком! -- Подумаем о награде, товарищ генерал! -- буквально проскрежетал в трубку возмущенный начальник штаба и по окончании разговора вдребезги разбил телефонный аппарат о стену. Ошуев распорядился выпустить с гауптвахты Кирпичевского, а остальных оставить. Чухвастов пришел в караулку выпустить на волю дебошира. Володя в ужасе обнаружил, что в камере сабантуй продолжается с новой силой. Водка, закуска, сигареты. Для полного набора удовольствий не хватало только женщин. Начальник караула, молодой взводный, ничего, конечно, поделать не мог. -- Лейтенант Дибажа! В чем дело? -- воскликнул Чухвастов. -- Почему пьянка в камере? -- А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают. Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось. -- Ну, ладно, допьют, что есть -- и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. -- Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: -- Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение. -- Куда меня? -- посмотрел на него осоловелыми глазами Кирпич. -- Зачем? -- Свободен! Приказ Ошуева. Иди, отсыпайся к себе в комнату. -- Почему меня одного? -- удивился взводный. -- Потому что велено выпустить только тебя, -- вздохнул Чухвастов. -- Я не предатель! Нет! Один не выйду! Без братанов отсюда шагу не сделаю. Мишка вернулся обратно в камеру и громко крикнул: -- Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех, либо никого. Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе "пленника" выйти из камеры, сказал: "Ну и хрен с ним, пусть сидит". Но вскоре вновь позвонил замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался непреклонен: "Свободу всем!" Собутыльники торжествовали, выходя на свободу. Через неделю загул повторился. Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела. -- Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем делать? -- спросил я, заходя в кабинет комбата. -- Их Ошуев застал! На меня полчаса кричал, что разлагаем батальон. -- Ротных вызывай ко мне! Буду разбираться! Этот запой осточертел. Кирпичевский других взводных и ротных с толку сбивает. Черт его подери! -- Кирпича тоже вызывать? -- усмехнулся я. -- Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не с руки с сыночком возиться! -- ответил комбат и задумался: -- Знаешь, комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не могу с Кирпичом ругаться. Папа -- генерал, он четыре раза сюда звонил и разговоры вел о здоровье сына, о службе. Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда, Коршунов при этом смеялся: "Мой крестный папа, замначальника генштаба. Боюсь, этот номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!" Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться. С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову. -- Товарищ старший лейтенант! Садитесь! -- предложил я вошедшему в кабинет Кирпичевскому. Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич), а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки. -- Спасибо! -- ответил взводный и сразу произнес следующее: -- Никифор Никифорович! Просьба к вам огромная -- не воспитывайте меня! Я уже большой мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю: виноват, мерзавец. Исправлюсь! -- Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! -- вздохнул я. -- Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! -- ухмыльнулся Кирпич. -- Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь от этого деваться? Еще в училище в выходные по вечерам мы, те, кого в увольнение не пустили, нажремся водки и проводим плац-парады. Встанешь в полный рост на тумбочку и орешь, что есть силы луженой глоткой: "Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!" И так далее. В нашей "бурсе" учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат хитрец! Тебя, Никифорыч, на "амбразуру" толкнул! Не хочет моего папаню обидеть? Жук усатый! -- И что прикажешь делать с тобой -- грустно улыбнулся я. -- Расстрелять? -- Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в служебную карточку записать или строгий выговор. -- Ну что ж! Получай строгий выговор! -- объявил я, вставая из-за стола. -- Есть, строгий выговор! -- ответил Кирпич и приложил руку к кепке. -- Разрешите идти? -- Иди, проспись! "Маршал"-гофмаршал! -- Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я лишь сын генерала. Будет все, как положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом! Глава 16. Проводы комбата Василий Иванович мысленно себя ощущал уже в Прикарпатском округе, на Родине. Появлялся он только на построениях, поэтому проблем становилось все больше и больше. А тут еще, как назло, Роман Ахматов вернулся из отпуска по ранению. Ему, чертяке, пить было совершенно нельзя, но они вдвоем с комбатом схлестнулись и ушли в "штопор". Два комбата в запое -- полк без управления. Роману Романычу предстояла сдача экзаменов в академию. Умные книги, учебники и конспекты в результате оказались завалены закуской, пустыми бутылками и табачным пеплом. Тяжело надсадив печень, поджелудочную, желудок, сердце и прочие внутренности израненного организма, Ахматов вырвался из крепких объятий Чапая и, не протрезвев окончательно, умчался в Ташкент. Иваныч с отъездом друга загрустил еще пуще. Он собрал нас, своих заместителей, и распорядился готовить батальон к рейду, а его не тревожить. -- Будя, отвоевал! Теперь сами справляйтесь! Тебе, Петро, нужно опыта управления батальоном набираться, -- обратился Василий Иванович к Метлюку. -- Уеду -- станешь на мое место. Нужен совет по какой-нибудь проблеме -- подходи. А по пустякам не тревожь. Касается всех! Не беспокоить ерундой заменщика! Мы пожали плечами и разошлись. Ситуация ожидания смены монарха состоит в том, что король еще жив, а престолонаследники в растерянности толпятся сзади трона. "Царедворцы" в это смутное время мышей не ловят, спустя рукава выполняют распоряжения короля. А сам властитель больше думает о Боге, чем о государстве. Вот и наши некоторые "деятели" обнаглели окончательно. Один из таких -- Грымов был назначен два месяца назад со взводом охранять комендатуру города. Вел себя скромно, спокойно, без замечаний. Внезапно он объявился в полку и вскоре подошел ко мне с лейтенантом, который сменил Калиновского. Замполит роты Корсунов протянул на подпись стопку наградных. Первым было представление на "Красную Звезду" Грымова. Я с удивлением приподнял брови, нахмурился и принялся читать текст. "Участие в сорока (!!!) боевых операциях! Уничтоженны десятки мятежников! Спасение замполита роты (вынес на руках!)". Я, недоумевая, перевел взгляд на офицеров, переминавшихся с ноги на ногу. -- Понимаю насчет количества боевых -- чем больше напишешь, тем лучше. Убил десять "духов" -- хрен с ними: не проверит никто. Но Калиновского вынес на руках из-под обстрела? Ты ж в Ташкенте в это время был! В командировке. -- Ну и что! Я два года воюю. Пусть не все два года по горам хожу, но многие, из штабов не выходя, ордена получают. Кладовщики и прочие тыловики и те с наградами, -- огрызнулся, сверля меня черными глазами, Эдик. -- Только учитывая последний довод, соглашусь подписать. Но согласится ли комбат? -- произнес я с сомнением и скрипя сердце поставил на бумаге подпись. Комбат вечером, ухмыляясь, спросил у меня: -- Никифор, честное слово, я удивлен. Думал, ты более злопамятен и не поставишь свою закорючку. Корсунов вначале ко мне заявился. А я специально к тебе их направил. Думал, припомнишь старые обиды и не подпишешь. Не хороший он человек, этот Грымов. Когда вместо Сбитнева ротой командовал, на тебя кляузничал, просил снять с должности. -- Я знаю, мне говорили. -- А теперь воевать совершенно не хочет, уклоняется. Караулы, командировки... Hу, и я не мешаю, пусть подальше от роты будет. Не портит Мандресова и не разлагает коллектив. Никифор, ты съездил бы в комендатуру, проконтролировал, как обстоят дела в карауле! Там собраны десять человек из разных рот. Что-то они подозрительно затихорились. Не к добру. Навести старого товарища. Проверишь, доложишь обстановку, а потом приму окончательное решение по его ордену. На корме БМП, стоящей возле ворот комендатуры, дремали бойцы. Во внутреннем дворе слонялись еще два сержанта, которые оторопели, увидев меня. -- Муталибов, ко мне! -- крикнул я одному из них. -- Сержант Муталибов прибыл по вашему приказанию, -- доложил тот, застегивая гимнастерку и приложив ладонь к шапке. -- Гасан, почему воротничок не подшит? Где ремень? Почему в кроссовках бродишь? Хочешь на гауптвахту загреметь? -- Да мы же их и охраняем! Мы тут свои. К нам ни помощник коменданта, ни начальник "губы" не придираются. -- Значит, я придираюсь? Вы вернетесь, а следом "комендачи" донос пришлют, что в карауле был бардак, -- рассердился я. -- Собрать всех во дворе на построение. Живо! Через пять минут взвод стоял в одну шеренгу, в которой не хватало двух сержантов и самого Грымова. -- Гасан, где старший лейтенант? Куда подевался ваш начальник караула? Стоящие в строю потупились, а сержант почесал затылок и, смущаясь, ответил: -- Вроде в полк поехал. -- Что-то я его не встретил по пути. -- Наверное, разминулись. -- Разминулись, говоришь? Может быть. Хорошо, делаю общее замечание -- неопрятный внешний вид. Привести себя в порядок! -- приказал я и обратился к сержанту: -- Гасан, проводи меня в спальное помещение и неси постовую ведомость. Сержант показал мне помещение с двухъярусными койками. Затем кликнул дневального, чтобы привести все к надлежащему виду, потому что я начал его "тыкать носом" в окурки, огрызки, грязную посуду в тумбочках. Прибежавший Батранчук принялся подметать пол, выгребать мусор из углов. Когда Муталибов вышел, солдатик настороженно прислушался к удаляющимся шагам и свистящим шепотом сказал: -- Товарищ старший лейтенант! Тут у нас процветает воровство. Грымов торгует всем подряд. Вчера заставил сержантов продать лагерную палатку. -- Что-что? Откуда он ее взял? -- опешил я от неприятной новости. -- Еще триплекс продал в дукан, банки десятикилограммовые со смазкой и два брезента. -- Б...! Ну, дела! Батранчук, ты-то откуда про все знаешь? -- удивился я вновь. -- Я ж не тупой. Меня заставляли это имущество в "газик" грузить. Но я точно знаю, что таджики в дукан продали, а деньги он себе забрал. Сержантам лишь на сигареты дал. Только не выдавайте, что это я рассказал, а то меня прибьют. -- Чудно. Интересно, почему все разгильдяи -- отличные вояки, а все стукачи -- трусы, мерзавцы и сачки? Ладно, спасибо, за наводку, живи дальше мозгляком. Не выдам. -- А в столовую официантом вернете? -- Верну на месяц, а то тебя еще грохнут. Отвечай потом за твою инвалидность. Собирай шмотки и садись в машину! Противно пользоваться услугами доносчика, но вынужден. Возвращаясь, я весь обратный путь матерился. Вот ведь говнюк Грымов! Сам в грязи, а еще и сержантов замарал. В караул послали расслабиться после боевых лучших сержантов батальона. Чтобы парни могли посмотреть город, отдохнуть от полка. Отдохнули! Комбат выслушал мой доклад и взбеленился: -- Ты посмотри, какая дрянь! Ведь он продал брезент первой роты, а как Мандресову по имуществу отчитываться? -- Предлагаю поменять Грымова на лейтенанта Васькина. Тот все одно контуженый и в рейд ходить не сможет. -- Добро! Так и сделаем. А этого барыгу -- сюда! Будем разбираться по полной программе. Комбат был взбешен. Ему предстояло вскоре сдавать батальонное хозяйство, а тут такое ЧП. Василий Иванович пригласил особиста Растяжкина и нас, заместителей, к шестнадцати часам собраться в его кабинете. Грымов, узнав о моем визите, об отъезде Батранчука, почуял неладное. Он примчался в батальон с объяснительными от остальных солдат, что обиженный боец его оговорил. Однако недостача брезентов уже вскрылась по свежим следам. Повезло! Нашлись даже очевидцы погрузки казенного добра в "газик". Особист увел провинившегося в отдел. Немного погодя, комбат собрал совещание офицеров и объявил о решении снять Грымова с должности. -- Вы, товарищ старший лейтенант, поедете в Союз взводным. Может быть, даже лейтенантом. Возможно, беспартийным. Это нож в спину нашему славному коллективу. Ладно бы сам воровал, так еще и солдат вовлек в аферу! Грымов пытался что-то возразить о том, что и другие командиры продают и сдают, что могут. -- Молчать! Я могу сдать в дукан свои сигареты, обменять фотоаппарат на джинсовую куртку. Но я у своих товарищей вещи не ворую! -- рявкнул комбат. -- Мандресову как прикажешь по замене роту сдавать? А триплекс зачем "духам" понадобился? Из укрытий наблюдать? Даже неважно, зачем он им, важен сам факт разбазаривания имущества! Оптика в десятикратном размере идет. Мандресов, проверяй, пересчитывай и готовь две или три получки на возмещение ущерба! И хватит Грымову прохлаждаться в караулах и командировках. В рейд его! Из партии его не исключили, но строгий выговор с занесением объявили, с должности сняли. Недостачу возместили, вычтя деньги из тех, что лежали на лицевом счете. Наградной я порвал... От боевых Эдуард опять увильнул, скрывшись в санчасти: якобы последствия гепатита. Так до замены и слег. Василия Ивановича все же заставили пойти в последний раз в горы. Район, куда забросили батальон на вертолетах, был нами давно не хожен. Прошла информация о прибытии каравана с переносными зенитными комплексами и реактивными снарядами. Поступил приказ -- найти оружие противника, а боеприпасы уничтожить. За каждый "Стингер" -- орден Красного Знамени, а годом раньше давали Героя. Но в последнее время слишком часто находили "Стингеры", ведь их количество резко увеличилось в Афгане. Ценность этого трофея упала. Вторая рота и КП батальона заняли широкое высокогорное плато. Туда и сложили все, что нашли в ущелье. А разыскали за три дня немало! Около сотни "РСов" (реактивных снарядов), станковый пулемет, несколько ящиков с патронами, мины... Настроение было отличное: хорошие трофеи, потерь нет, задача не тяжелая -- ходить вокруг площадки и собирать, что найдем. "Духов" не видно нигде. Одно плохо -- паек закончился, но с этим обещали помочь. Ошуев вышел на связь и сообщил: -- Скоро прилетит Берендей с сухпаем, а вы вертушку заполните трофеями. Борт не задерживайте, быстро сгрузить и также скоренько закинуть оружие. Вертолетчикам за день нужно десятки точек нашей дивизии облететь. Комбат оглядел трофеи и велел сложить в штабель. -- Сейчас сделаем снимок на память. Как-никак два года войны позади. Отвоевался! Шапкин намалевал зубной пастой на снарядах: "2 года! ДМБ 1987" -- и поставил их вертикально в ряд. Сбоку взгромоздили на постамент из снарядных ящиков пулемет. Бойцы столпились, тесня друг друга и позируя. -- Ура!!! -- заорали дружно дембеля, и комбат принялся щелкать затвором фотоаппарата. В небе тем временем кружила пара "крокодилов", сопровождавших и прикрывавших грузовую вертушку с пайками. Одновременно с нашим раскатистым "ура" за спиной раздался громкий хлопок. Мы оглянулись и с ужасом увидели падающий "Ми-8". Из двигателей тянулся шлейф черного дыма. Вертолет попытался спланировать, но ему это не удалось. Он исчез из виду, и раздался взрыв. Мы подбежали к краю плато. Вертушка врезалась в самую последнюю вершину холма, расположенного на горном хребте. К месту катастрофы тянулась от нашей площадки и далее вниз к горной речушке узкая тропка. -- Острогин! Бегом с людьми вниз, может, кого спасем! -- приказал комбат и начал докладывать командиру полка о происшествии. -- Василий Иванович! Спускаюсь с взводом! -- крикнул я и помчался следом. Начальство по связи орало, что на борту было четверо: три пилота и наш новый начальник службы ГСМ. Этот худощавый очкарик в звании лейтенанта недавно прибыл вместо застрелившегося Буреева. Куда его понесло в вертолете? Вниз к дымящимся обломкам отряд добрался за считанные минуты. К этому ужасу не привыкнешь никогда, хотя вижу подобные катастрофы невпервые. Два пилота лежали на камнях, на верхнем пятачке сопки. Они вылетели через разбитый вдребезги лобовой фонарь. Одежда была изодрана в клочья, шлемы треснули, лица залиты кровью. Оба не шевелились и не подавали признаков жизни. Сероиван разрезал летные костюмы на груди, послушал биение сердца, пощупал пульс. -- Мертвы. Мгновенно умерли от удара! -- произнес он расстроенно. -- Вон еще один лежит возле горящего десантного отсека! -- крикнул кто-то из солдат. Прапорщик подскочил к третьему найденному телу, которое с трудом оттащили в сторону от пламени. Вид бортмеханика был ужасен. Разлившийся и вспыхнувший керосин сильно опалил мертвого летчика. -- Нашли все три тела! -- доложил Острогин по радиостанции комбату. -- Нет, не все! -- ответил тот. -- Должен быть где-то еще Васильев, начальник ГСМ. -- Тут больше никого нет. Если только внутри поискать, но туда сейчас не добраться. Пламя сильное, близко не подойти к вертолету! Исковерканный остов пылал. Не горели только хвост, валявшийся метрах в двадцати внизу, и винты, улетевшие немного дальше места падения. Вокруг нас, вспыхивая, трещала сухая трава и колючки, а также картонные коробки с пайками. Поиски затрудняли ежеминутные громкие хлопки в горящем чреве. Это взрывались от перегрева консервные банки. Осколки тонкого металла словно бритва, разрезали руку одного из солдат и распороли х/б другому. -- Нет! Я туда не ходок! -- Отказался Острогин выполнить распоряжение комбата. -- Пусть вертолет перестанет гореть, завтра поищем. Других трупов больше нет, но появятся среди нас, если сунемся поближе. -- Никуда не уходить! -- приказал Василий Иванович. -- Сейчас прилетит вертушка с комиссией. Найдите "черные ящики", соберите оружие, тела перенесите в безопасное место. Займите оборону и ждите. Огонь по всему подозрительному. К барражировавшим в небе "Ми-24" присоединилась еще одна пара. Они по очереди сжигали ракетным огнем противоположный хребет, откуда был произведен выстрел. Поздно! Свое дело "духи" сделали, теперь их ищи-свищи. К нам приблизился на большой скорости вертолет и, на мгновение зависнув, приземлился. Из него выпрыгнули полковник и подполковник в пятнистой форме. Следом в проем люка выпал капитан, с висящим на шее фотоаппаратом. Некоторое время фотограф скреб по земле руками и ногами, но подняться так и не сумел. -- Вася! Ну, е... мать! Я же тебе говорил, на кой... было пить этот крайний стакан? Мало высосанного пол-литра водки? Нет, он еще хлопнул самогонки. Свинья! Кто будет фотографировать? Я? -- громко возмущался подполковник. -- С-с -- спокойно! Я м-могу ф-ф-фотографировать даже во с-сне, не открывая глаз! А тут, какие п-проблемы? Ну, ч-чуть перебрал. С-самую малость! -- проговорил, лежа под днищем и улыбаясь глупой, пьяной улыбкой, фотограф. -- Вы м-меня под руки держ-ж-ж-жите и п-поверните в нуж-ж-жном н-а-а-аправлении! -- Вася! Ты совсем офонарел! Мы, два старших офицера, станем тащить твое жалкое, бренное тело беспробудного пьяницы! -- окончательно рассердился подполковник и отошел в сторону. Другой полковник молчал и задумчиво глядел на сложенные в ряд тела вертолетчиков. Он закурил. Чистые холеные руки дрожали. Ему было явно не по себе от этой ужасной картины катастрофы, от запаха паленого человеческого мяса и пылающего керосина. Консервы тоже загорелись, распространяя не менее тошнотворный запах. -- Откуда такая вонь? -- поинтересовался подошедший к нам подполковник. -- Это картофельно-овощное рагу в банках. Наверное, уже протухло, когда овощи на заводе консервировали. А нам их жрать пришлось бы. Первая экспериментальная партия была вкусная, а теперь воняет помойкой, -- объяснил Афоня и сердито сплюнул в пыль: -- Ну что, будем загружать? -- Нет-нет, -- остановил Афоню подполковник. -- Сейчас фотосъемку катастрофы проведем, а потом эвакуируем разбившийся экипаж. Нужен общий план, вид сбоку, бортовой номер. Вы четвертое тело нашли? -- Какое на хрен нашли! Если он внутри был, то там и сгорел, дотла. -- А если "бортач" к "духам" сбежал или они его захватили? -- подозрительно спросил инспектор-полковник. -- Какие "духи"? -- с негодованием отверг я гнусное предположение подпола . -- Кто его мог украсть? И никуда никто не мог сбежать! Мы тут оказались спустя пять минут после падения! Никаких следов. Если только он в воздухе не выпрыгнул. Но борт падал с высоты трехсот метров, высоковато для прыжков без парашюта. В ущелье тела нет. Мы осматривали дно оврага. Никого. Значит, он внутри пожарища. Попробуй загляни в кабину -- банки взрываются шрапнелью. -- Что прикажете делать? Как докладывать? -- нахмурился инспектор. -- Догорит вертушка, осмотрим. Возможно, что-то найдем. Не могут же исчезнуть останки, -- вздохнул Афоня. -- Хорошо, завтра сообщите, -- согласился "летун". -- Сейчас разыщите "черные ящики". Они ярко-оранжевого цвета. И пусть солдаты подержат нашего фотографа. -- (Чудно! "Черный ящик", но оранжевый.) Мы со Шкурдюком переглянулись и дружно покачали головами. У нас в пехоте такого не случалось. На боевых -- пьяными! Один совсем в хлам, двое других крепко поддатые. Да и пилот с бортачом тоже что-то употребили. Ну, орлы! И как с ними после этого летать? Сергей распорядился, и два солдата подхватили под руки капитана. Тот щелкнул пару кадров и заплетающимся языком велел сместиться чуть вперед. Сделал еще пару снимков. Приказал перенести себя ближе. Затем снимки справа, слева, снизу. Отставил фотоаппарат на вытянутой руке, навел на свое лицо и сделал кадр на фоне пепелища. Остаток пленки истратил на полковника у обломков вертолета. Погибших положили на плащ-палатки, быстро погрузили в вертолет. Туда же бросили один найденный бортовой самописец. -- Мужики, -- обратился к нам бортмеханик. -- Вам парашюты нужны? -- Наверное, нет! -- пожал я плечами. -- Можно я их заберу с собой? -- спросил летчик. -- Забирай конечно! -- утвердительно кивнул Афоня Александров. -- На хрен они нам? Тяжелые, по горам тащить замучаешься. -- Вот и хорошо, -- обрадовался лейтенант и подхватил оба парашюта. Третий, подгоревший, он бросил в огонь. -- А зачем тебе парашюты? -- удивился Шкурдюк. -- У вас ведь этого добра полно? -- Эти -- спишут. Они уже ничьи. На водку махнем. Афганцы парашютный шелк хорошо берут. Другой, к потолку раскрытым с куполом прибью. Красиво. Ну, спасибо, ребята! Вертолет улетел, оставив нас на голодный желудок томиться в ожидании, когда потухнет пожарище. На весь следующий день у меня был один сухарь, пачка галет и микробаночка паштета. Пришлось, перебивая аппетит, "обжираться сытным, наваристым" чаем. Чай аж трех видов: горячий, очень горячий и чай обжигающий. Утром разведчики на соседнем склоне нашли использованную упаковку от английского "Блоупайпа." Судя по внешнему виду, труба-трубой. А вот -- бац! -- выстрел из нее и нет вертолета с экипажем! Солдаты из третьей роты на следующий день, проходя мимо продолжавшего тлеть дюралюминия, порылись в углях. Бойцы нашли в пепелище оплавленный ствол автомата, принадлежавший исчезнувшему тыловику. От него самого даже металлической оправы очков не осталось. Горстка пепла. Вопрос о похищении или пропаже офицера был снят. Этого ствола оказалось достаточно для подтверждения факта смерти. Почему же в вертушке очутился не Берендей, как сообщили вначале, а совсем другой? Когда Сашка подошел к перегруженному борту, и пилот увидал нашего толстяка, он наотрез отказался с ним лететь. -- Лишний вес! Дайте сопровождающего полегче. К вертолету подошел Соловей, практически такой же по габаритам. -- Вы что, издеваетесь? -- воскликнул летчик. -- Пусть возьмут меня! -- вызвался худощавый Васильев, не летавший ни разу в вертушке. Он слетал в первый и последний раз. Берендею, таким образом, дико повезло. Неделю пока продолжалась операция и неделю по ее окончанию Саня и Соловей отмечали свое чудесное спасение беспробудным запоем. Рейд не удался! Вертолет сбили, ребята погибли, а тут еще и бородавку на руке сорвал, и та сильно кровоточила. Медик Саша Пережогин заметил это и спросил: -- Никифор, что с рукой? Дай перевяжу! Не дай бог, инфекцию занесешь. -- Саша! Это бородавка. Достали они меня! По всей руке пошли, уже штук пятнадцать! Не знаю, что с ними делать. -- Что делать? Я тебе помогу! Я ведь дерматолог и венеролог! Вернемся с гор, приходи в медпункт -- выжжем эту дрянь. -- Ах! Шурик, ты меня сильно выручишь! Надоели эти заразы, язви их душу! С меня коньяк! Целую неделю я мысленно готовился к экзекуции и, глядя на бородавки, говорил им: "Ну, что? Кранты вам! Пришел конец, проклятые! Выжгу! Как пить дать, выжгу! Изничтожу!" Несколько дней после боевых прошли в суете из-за очередной комиссии, и до санчасти было никак не дойти. Но каждый день я обещал себе, что завтра обязательно пойду прижигать. И как-то утром я с удивлением обнаружил, что выводить практически нечего. Бородавки, шелушась, облезли или отвалились. Радости не было предела. Мучения отменялись, все прошло само собой. И позднее как только самая малюсенькая бородавочка где-нибудь появлялась, я ее сразу предупреждал: "Выжгу!" И она, пугаясь, быстро исчезала. Великая вещь -- самовнушение! Я вошел в свою комнату и не узнал ее. Как она изменилась за две недели моего пребывания в горах. Словно по ней прошло стадо мамонтов или пронесся смерч. Во-первых, дверь была снесена с петель. Окно полностью разбито, и ветер шевелил выцветшие занавески и оборванную светомаскировку. Один из карнизов валялся на койке комбата. Оторванная и расколотая дверца шкафа лежала вдоль стены. Лужа запекшейся крови на полу, загаженном, кроме того, остатками закуски и "бычками". В углу рядком стояло штук шесть пустых бутылок коньяка и водки. Из-под кровати торчал мой открытый чемодан, в котором кто-то тщательно порылся. Сбросив на кровать нагрудник с магазинами и гранатами, я устало присел на нее... Что же тут произошло? Погром? Налет? В дверях появился Борис Петрович, дежурный по ЦБУ. Он оглядел обстановку и ехидно хохотнул. -- Петрович, что тут было? -- возмутился я. Старый "лис" Борис Петрович рассказал забавную историю с печальными и для меня тоже последствиями. Был не погром, а дебош... После отпуска по ранению, проездом к новому месту службы в комнату заявился майор Степанцов. Покидая коллектив доблестного первого батальона, он решил устроить банкет, заодно обмыть орден за ранение. В то время пока полк воевал, Степанцов решил обойтись компанией тыловых героев. Саня набра