какие интеллектуальные выси придаст полудохлому "Бюллетеню" "Джерузалем паблишинг корпорейшн". Он яростно листал свой ежедневник, в каждом столбце которого было написано: "22.00 - парить ноги!!", изображал поиск телефонов высокопоставленных своих друзей, топал ногами в ответ на малейшую попытку китайцев вставить хоть слово - короче, порвал удила и несся во весь дух. Кстати, в полемике Витя несколько раз цитировал древнекитайского поэта Цао Чжи и кое-что из народных песен юэфу, что вначале произвело на китайцев парализующее впечатление. (Не забыла ли я упомянуть, что Витя страшно образован? Не боясь показаться тенденциозной, я бы сказала, что он никчемно чудовищно образован. В его памяти, как товары на складе большого сельмага, громоздятся завалы самых разнообразных сведений, например, валяется никому не нужный, как старый макинтош на пыльном чердаке, польский язык. Ежеминутно он спотыкается о свое высшее музыкальное образование, что стоит поперек любого естественного движения, как колченогий табурет, на который и сесть-то опасно... Зачем-то он знает латынь... во всяком случае, читает Лукреция в подлиннике... и все эти дикие сведения невозможно приспособить ни к какому делу, и не приносят они радости ни их незадачливому носильщику, ни тому, на кого он вдруг захочет их обрушить... Поскольку в течение ряда лет мы публиковали в незабвенной нашей, замечательной газете переводы известного китаиста Леонида Черкасского, Витя много чего запомнил самым естественным порядком. Во всяком случае, не могу заподозрить, что к встрече с китайцами он специально учил что-то наизусть.) Короче, когда, помахивая короткопалой ладошкой, он певуче продекламировал: "В Лояне ван Жэньчэна почил. В седьмом месяце вместе с ваном Бома мы возвращались в свои уделы...", - вот тогда Яков Моисеевич опомнился и сказал: - Нет-нет, господа, вы китайцами не увлекайтесь. Речь идет о еврейском Шанхае, еврейском Харбине. И Витя, продолжая держать ладонь на поэтическом отлете, спокойно отозвался: - А нам, татарам, все равно - что санаторий, что крематорий. Я в который раз лягнула его под столом ногою. Магометанская тема в его поэтике была для меня некоторым сюрпризом. Итак, первая встреча с китайцами не закончилась ничем позитивным. (Позитивным итогом Витя называл обычно свежевыписанный чек на имя "Джерузалем паблишинг корпорейшн".) Так вот, чека не было. В конце нашей бурной встречи неукротимый Морис Эдуардович попросил представить подробную смету и проект издания. Они все изучат и взвесят. Мы брели по улице Грузенберг в поисках приличной забегаловки, где можно было бы выпить кофе и обсудить наше положение. - Мне опять снился отец, - проговорил Витя сокрушенно. - Он не давал разрешения на выезд, и я кричал, что убью его. И убил. - То есть - как? - поморщившись, спросила я. - Задушил, - обронил он просто. - Слушай, сколько лет назад умер отец? - Пятнадцать, - вздохнув, сказал Витя. - И ты до сих пор сводишь с ним счеты? - А пусть не лезет в мою жизнь! - огрызнулся он. Улица Грузенберг поднималась вверх довольно крутой горкой, и по ней, ожесточенно орудуя локтями, поднимался в коляске инвалид, каких в нашей сторонушке немало благодаря войнам, армейским будням, гражданским взрывам и количеству автокатастроф на душу нервного населения. Он, мучительно напрягаясь, вращал ладонями передние колеса своего нехитрого транспорта, локти ходили тяжело, как поршни. Мы с Витей подбежали, навалились и покатили коляску вверх. Калека страшно обрадовался. - Ого-го, ребята! - кричал он, отирая ладонью взмокший лоб, - лошадки славные! Вперед, мои кони! Я задам вам овса! А Витя стал горланить из Цао Чжи, который родился во втором, а умер в третьем веке нашей плебейской эры, и переводы с которого мы печатали когда-то в незабвенной нашей газете: "На холм по тропинке! Бредем в облака! И конь мой теряет! Последние силы! Последние силы! ...Но конь добредет! А я изнемог! От печали и муки!..". Так мы катили этого безногого парня, а он командовал - куда ехать, яростно ругал муниципалитет за переполненные мусорные баки, хохотал, распевал и вообще - кайфовал на всю катушку. Между тем мы продолжали делать городскую газетку, внося своей "Уголовной хроникой" изрядное оживление в благопристойную жизнь русской общины города. Например, в октябре сенсацией стало дело ночного охранника одного из предприятий, специализирующихся на производстве подгузников для младенцев и лежачих стариков. Этот парень развлекался долгими эротическими беседами по известным телефонам. Так он коротал свои унылые дежурства, пока начальство не насторожили телефонные счета на астрономическую сумму. Были наняты сыщики, и выяснилось, что этот милый человек развлекался не только с местными телефонными гуриями, но и до Америки дотягивался, так как английским владел свободно. В целом он был интеллигентным человеком, если вы не побрезгуете этим определением в данной ситуации. Словом, выяснилось, что он трахал начальство по большому счету. По действительно большому счету. Pси Pсон невозмутимо излагал сухие данные спокойным голосом, как бы призванным внушать гражданам веру в надежность наших правоохранительных органов. - А... личность задержанного? - спросила я. - К черту подробности! - отмахнулся Pси и, вздохнув, добавил: - Подробностей не знает никто. Нам с Витей очень нравилась эта история. Мы даже хотели организовать в газете "круглый стол" на темы сексуального воспитания новых репатриантов. Дискуссию, так сказать. Но потом одумались: в подобной дискуссии без подробностей не обойтись, а где их взять, эти подробности?.. Да, история многозначительная... Почему-то я усматривала почти неощутимую трагическую связь между дневным производством подгузников и ночными всхлипами этого непутевого охранника. Как будто, находясь посередине между беспамятным младенчеством и полоумной старческой немощью, он тщетно пытался заполнить часы своего одинокого и бессмысленного бдения телефонными судорогами эфемерной любви. Дней через пять после встречи в Тель-Авиве позвонил Яков Моисеевич. Нет, ничего определенного в ЦЕНТЕ еще не решили, но он хотел бы встретиться со мной еще раз и обговорить кое-какие частности. Если я не возражаю, там же, в доме доктора Тихо и жены его, художницы Анны. Должна ли я пригласить на беседу генерального ди...? - О, нет! - воскликнул он с неприличной поспешностью, - я бы попросил вас... К дому доктора Тихо можно было подойти по-разному. ^ стороны улицы рава Кука через тихий тупик с рядом молоденьких олив, растущих в каменных кадках, мимо здания, где, собственно, и жил по соседству с доктором умница Кук, пройти в железные распахнутые ворота и, обогнув торец дома с окном библиотеки, очутиться на террасе. Появиться на сцене из-за боковой кулисы. А можно пройти задворками Яффо, через мусорный узкий проулочек, из которого сразу попадаешь в маленький парк, и тогда весь дом с террасой открывается вам как из партера, а сходство со сценой дополняют ведущие на террасу каменные ступени. Я поднялась по ним и оказалась за спиною Якова Моисеевича, который уже заказал два апельсиновых сока и, ожидая меня, листал "Гаарец". Его кожаная кепка лежала на соседнем стуле, и ветер свободно ошкуривал и полировал небольшую опрятную лысину в довольно густой еще седине, этим неуловимо работая на образ мастерового. - Ваш красный плащ, - проговорил Яков Моисеевич, складывая газету,- ваш мятежный красный плащ напоминает мне времена харбинской молодости... В таком плаще щеголяла когда-то одна юная особа, к которой все мы были неравнодушны... Она рисовала, пела, сочиняла стихи. Я не решился без вас заказывать штрудель Анны. - Так закажите сейчас же, - сказала я. - Только на сей раз позвольте мне заплатить. - Боже упаси! - спокойно возразил он. После вчерашнего дождя черные космы плакучих сосен свисали еще безнадежней. Солнце уже покидало сад, взбегая по тусклому серебру стволов все выше, к макушкам деревьев... С каждой минутой между стволами уплотнялся пепел сумерек, и скоро должны были затеплиться фонари в парке и на террасе. - Что, Яков Моисеевич, не понравились мы ЦЕНТУ? - спросила я напрямик. Он помолчал, внимательно распределяя вилочкой облако взбитых сливок по коричневой корочке штруделя. - Видите ли, откровенно, - мягко начал он, - все, что вы говорили по поводу устарелости "Бюллетеня", звучит и справедливо, и убедительно. Да, скорее всего самым разумным было бы перейти на современный метод его издания... Но... понимаете, во всем этом новом процессе ни я, ни Морис, как ни пытались, абсолютно не в состоянии представить Алика. - Чего?! - Понимаете, все перемены ни в коем случае не должны задеть Алика. - А кто это? - спросила я, несколько оторопевшая от китайских новостей. - Ну... как же! Вам его представили... Я вспомнила бабское бледное лицо, стриженую макушку школьника, мягкие ручки, суетливым и тоже каким-то женским движением натягивающие на живот вязаный жилет... Мне захотелось плюнуть и уйти. - А при чем тут Алик? - грубо спросила я. - Так он - метранпаж. Собственно, Алик и клеит "Бюллетень". ...Это- прямая его обязанность. - Алика - на пенсию. С почетом, - с вкрадчивой злостью проговорила я. - Он и так получает пенсию, - сдержанно и грустно заметил Яков Моисеевич, - по инвалидности. Мы оба замолчали. Убейте меня, я не понимала, что хотят от нас с Витей эти чокнутые старики, именующие себя ЦЕНТОМ. И уже догадывалась - чем завершится очередной наш мираж в пустыне. Стоило поберечь время, раскланяться и пойти по делам, тем более что на этот вечер я наметила себе решение двух неотложных дел. Неподалеку, у дверей дома, перекинув ногу на ногу, сидел охранник, пианист из Rердловска Миша Кернер. У него, как обычно, был отсутствующий вид... Миша обладал редкостным туше, которое невозможно выработать, а нужно с ним родиться. Коньком его был Шопен. Несколько раз он выступал здесь же, по пятницам. Однажды исполнял все 24 прелюдии Шопена. Я была на концерте и, помнится, глядя на черный Мишин фрак и вдохновенные руки, ласкающие клавиатуру, никак не могла избавиться от мысли - где в данный момент он оставил куртку охранника и пистолет, который по закону нигде нельзя оставлять, и не высчитают ли у него из жалованья часы концерта... Рядом с Мишей стоял замызганный хиппи в грязной майке и продуваемых джинсах и, покачиваясь, бормотал что-то по-английски, пытаясь рассказать Мише свою жизнь. У Миши самого была вполне цветистая судьба, он не хотел задушевных бесед на иностранном языке. Он отворачивался от накуренного марихуаной хиппи и тоскливо говорил по-русски: "Чувак, иди себе, а? Чувак, смотри, ты замерз совсем... Чувак, холодно, летом поговорим..." - А вы и между собой говорили по-русски? - вдруг спросила я. - Когда? - Ну вот в детстве, в Харбине... Яков Моисеевич оживился. - Да по-каковски же еще? Деточка, Харбин был русским культурным городом! У нас в еврейской школе преподавание велось на русском языке по программе русской гимназии. Мы даже ставили спектакли - "Маскарад", например, пьесы Островского, "Бориса Годунова"... В "Годунове" Pмозванца играл Мотька Гершензон. Помните, то место: "Ты заменишь мне царскую корону!"... Я был суфлером и подсказал Мотьке - "корову"... "Ты заменишь мне царскую корову!"... Родители Мотьки, понимаете, держали молочную ферму... - Яков Моисеевич захихикал со свежим, даже изумленным удовольствием, будто подшутил над Мотькой не шестьдесят лет, а минут двадцать назад... - Да... Мы изучали русскую литературу как следует. Учителями-то все были белые офицеры, их там после революции накопилось - пруд пруди... Русских в Харбине около ста тысяч насчитывалось. А еврейская община - тысяч двадцать пять. И учтите, там же размещалась главная контора КВЖД. Кстати, знаете, как расшифровывали это название в то время? "Китайцы возят жидов даром"... Да, КВЖД... шла от границы России до станции Манчжурия, пересекала реку cнгари... Вы знаете что-либо об этих краях? - Не помню, что-то читала... - Ну! Река cнгари... могучая, полноводная - несколько километров в ширину. А рыбы сколько! Впадает в Амур... Изгибается дугой, вот так... - он показал вилкой на красной скатерти... - Главный приток - Нони... Так вот, КВЖД пересекала cнгари. На пересечении возник Харбин. Выгодное географическое положение... Прекраснейший город Китая возник из маленькой рыбацкой деревушки... А для европейцев Китай был рынком, и железная дорога играла в этом решающую роль. Русские добыли концессию на строительство железной дороги, и в 1898 году строительство началось. Выглядело это так - по обе стороны от полотна шла полоса отчуждения - по 15 километров. Русские получили экстерриториальные права. Понимаете? Свой суд, свое управление, охрана русская - русская автономия... На правом берегу cнгари был район, Пристань назывался. Дальше, наверху - Новый город. Там в основном и жили русские... Магазины принадлежали евреям и грекам. Извозчики кричали: "Гривенник в Палестину!" - из-за того, что там много евреев жило... У нас говорили: "Харбин-папа, Одесса-мама...". Миша заметил меня, помахал рукой. Я улыбнулась в ответ. Надо бы подойти, поговорить, спросить о ближайших его концертах. - Очень интересно... - вежливо проговорила я. - Послушайте, Яков Моисеевич... Знаете, как сегодня делают газету? Витя отлично верстает полосы в программе "Кварк", посылает мне по модему на вычитку, я вношу правку, отсылаю ему назад, и все это хозяйство отправляется в современную типографию, где печатается с бумажных плат... Черт возьми, мы удешевим вам издание! Мы сохраним вам ваши китайские драхмы! Но, к сожалению, для издания "Бюллетеня" цивилизованным образом Алик абсолютно не нужен. Он нам - как чирий на глазу. Ну, хотите, мы внесем его имя в "Бюллетень"? Он будет числиться в редколлегии. - Алик должен не числиться, а работать, - сказал старик. - Конкретно: что именно он будет делать? - Не знаю. Алик должен работать, - тихо и твердо повторил он. Мы замолчали вновь: я - обозленно-растерянно, он- смиренно-грустно. Что мешало мне уйти, ведь в одно мгновение я вдруг поняла, что китайцы, во-первых, и сами не знают, что им делать со своим странным наследием, во-вторых, до дрожи боятся любого вторжения в их маленькую затхлую норку. Но я все сидела, рассеянно подбирая вилочкой с тарелки липкие крошки штрудла. - Знаете что, - сказал Яков Моисеевич, - надо заказать булочки с маслом, они очень вкусно готовят здесь чесночное масло... Эти булочки почему-то напоминают мне шао-бин, лепешки моего детства, такие, посыпанные травкой, не помню названия, с соленой начинкой... Их продавали с лотков, на вокзале. Мы тогда жили в Мукдене, и родители посылали меня к вокзальным лоткам за лепешками шао-бин... Мне было лет семь... И я страшно любил поезда. Бывало, стою по часу, глазею на вагоны. Классы различались по полосам, наведенным под окнами. Первый класс - белая полоса, второй - голубая, третий класс, жесткий вагон - красная полоса... Американское производство... Официант принес тарелку с четырьмя свернутыми пухлой розой булками и розетку с фирменным маслом. Не только чеснок, но и укроп, и кинзу добавляла местная повариха в это масло. Яков Моисеевич разрезал булочку, подцепил ножом желтый шмат и стал основательно утрамбовывать его в рассеченное брюхо булки. И вдруг протянул мне требовательным жестом моего деда. Этим, почти уже забытым мною жестом... Я растерялась, растрогалась, пробормотала что-то и послушно взяла булочку, хотя давно уже сидела на диете и мучного старалась не есть. - Между прочим, я был свидетелем знаменитого взрыва на мукденском вокзале, когда убили старого маршала Джан Цзо-Линя... Вам, конечно, это имя ничего не говорит... Джан Цзо-Линь, он был кавалерийским офицером при китайской императорской армии... А после того, как свергли последнего китайского императора династии Мин - это произошло в 1911,- году, Джан Цзо-Линь стал просто бандитом... - А куда делся император? - спросила я. - Никуда. Он повесился в Угольной башне Запретного города в Пекине, когда манчжуры рвались к стенам города... Так вот, Джан Цзо-Линь... он был неграмотным. Подпись его была - отпечаток большого пальца... Со своей шайкой поначалу совершал налеты на банки, на богачей... Все раздавал крестьянам... Такой китайский Робин Гуд... Курил опиум - набивал трубку, раскуривал свечой... В русско-японской войне воевал и на той, и на другой стороне, но после войны поставил на японцев. Был властителем Манчжурии, а хотел стать новым императором Китая... У самого была кличка Дун-Бей, а бандиты его звались "хунхузами" - "краснобородыми". - Довольно странные военные отличия. - Хной красили... - пояснил Яков Моисеевич. - Влетает, бывало, на коне в зал суда, где идет заседание. Говорит судье: ты отъявленный мерзавец, все судишь в пользу богачей! Приговариваю тебя к смертной казни! Достает маузер с прикладом и... - Как это - маузер с прикладом? - спросила я. - Ну, деревянная кобура служила прикладом... Да... В Китае в то время пооткрывалось множество банков. Любой мерзавец мог открыть банк, ограбить людей и скрыться... Много было таких случаев. И вот Джан Цзо-Линь приглашает однажды на банкет десять самых крупных банкиров... Когда он вот так приглашал к себе, люди оставляли дома завещание... Ну, и он им говорит: "Я разрешил вам открыть банки, думал, что будете поступать по справедливости... Вы же кровососы и подлецы...". - ...Всех шлепнул? - ...Не всех, одного оставил, чтобы тот потом людям рассказывал... Их выводили по одному во двор, рубили головы. А Джан Цзо-Линь приговаривал сидящим за столом: "Кушайте, кушайте, угощайтесь, приятного аппетита!"... - Я смотрю, он вам нравится, - заметила я. - Нет, не нравится. Но он был одним из тех, кто не дает забыть о себе после своей смерти. Незаметно ожили фонари, на каждом столбе - по четыре простых круглых шара, как четыре желтые виноградины сорта "крымский". Этот желтый уютный свет, приручая старые сосны, одомашнивал крошечное пространство старого парка. До блеска натертые подошвами плиты каменного пола террасы празднично отливали желтым. - Ну, хорошо! - сказала я решительно. - Хотите, мы обучим Алика набирать текст на компьютере? Хотя, повторяю, для нас это будет тяжелой обузой... - Не знаю... - повторил он. - Не уверен, что это целесообразно. - Целесообразно?! - крикнула я. - Це-лесо-об-разно!! Нет, мне это нравится! А "Бюллетень" ваш целесообразен? Лу преданно ухаживал за ней! Яков Моисеевич, вы - умный интеллигентный человек, вас обучали русские офицеры!.. - Дитя мое, - сказал он, - не тратьте пороху. И мы опять замолчали... - Давайте-ка я лучше дорасскажу вам, как убили Джан Цзо-Линя! - проговорил Яков Моисеевич с неожиданным воодушевлением, но и некоторой просьбой в голосе. - Вам интересно? - Валяйте, - вздохнув, сказала я. - Он, видите ли, в Пекине связался с американцами, и япошки этого ему не простили. У него главный враг был генерал У Пей-Фу, тот сколотил большую армию. Почему-то называли его христианским генералом, и действительно, он крестил своих солдат весьма оригинальным способом: поливал из шланга... Да, так вот, японцы уговорили Джан Цзо-Линя возвратиться в Манчжурию. Но американцы предупредили его об опасности взрыва поезда, и тот- он был человек бесстрашный - пошел и напрямик спросил: что, мол, убить меня хотите? Тогда майор разведки, японец, сказал: "Я буду с тобой в одном купе до конца, до самого Мукдена". И вот когда поезд уже подходил к Мукдену, уже сбавил пары, а я в этот момент покупал с лотка лепешки шао-бин... японец и говорит Джан Цзо-Линю: Видишь, ничего не случилось, ты целехонек... а я пойду в свое купе, там у меня остались фуражка и шашка..." Выскочил из поезда, и... взрыв потряс город. И я все это видел... лепешки выронил... помню, лежат лепешки в пыли, а я плачу, собираю их и боюсь, что родители заругают... - Какой это год? - спросила я. - Двадцать седьмой... А вскоре мы вернулись в Харбин, меня записали в Первое коммерческое училище... Там давали прекрасное образование... - Русские офицеры? - Напрасно иронизируете, это все были высокообразованные люди... Русские мальчики учили закон Божий. Евреи изучали Ветхий Завет, иврит... Вообще, очень активная была еврейская жизнь... Знаете, много было кантонистов, они с волной беженцев прибыли из Xбири. Люди бывалые, грубые, с зычными голосами. Помню, на Xмхас-Тойре - это когда Тойру должны обносить вокруг "бимо" - поручили нести свиток одному старому кантонисту- большая честь, между прочим. И кто-то спрашивает его, не тяжело, мол, будет? Так он обиделся, кричит: "Я на своей спине пушки таскал! Что я - это говно не подниму?" Грубый народ, грубый народ... Ругаться все умели незаурядно, восхитительно!.. Помнится, уже здесь, во время Синайской кампании, сидим как-то мы с Морисом в палатке и - не помню, о чем ведем беседу... Вдруг, на полуслове, заглядывает незнакомое лицо, спрашивает: ребята, вы, случайно не из Китая? Да, кричим, из Китая, откуда ты узнал? Как, говорит, откуда - такую ругань только на углу Китайской и Биржевой можно слышать! - Яков Моисеевич улыбнулся сконфуженно. - И, знаете, да: на углу Китайской и Биржевой была стоянка извозчиков. - Я смотрю - вы наш человек, Яков Моисеевич. А я-то боялась, что Витя смутил ЦЕНТ своей несдержанностью... - Ваш Витя - сморчок и тля противу нашей крепости! - сказал он высокомерно. Я поднялась из-за стола и поцеловала его в румяный мешочек щеки. Впрочем, в желтом свете фонаря лицо старика тоже приобрело желтоватый оттенок. Хотя бы этим он напоминал сейчас китайца. - Мне пора, Яков Моисеевич. Спасибо за штрудл, за булочки... Я нисколько не жалею о том, что встретилась с вами, хотя, по логике событий, мы ведь сейчас расстаемся навеки с вашими китайскими гульденами? - Не говорите так! - взволнованно воскликнул старик. - Мы все взвесим, Морис изучит проект и смету. - К чертям вашего Мориса. - Я уверен, что мы найдем выход из создавшейся ситуации! Мы ведь искренне хотим поставить дело на новые рельсы! - И пустить по этим рельсам конно-железку. Он понурил голову. - Придумайте что-нибудь! - умоляюще проговорил он. - Алик должен клеить "Бюллетень". Он болен, он инвалид детства. Он добрый, хороший мальчик... Придумайте что-нибудь! Человек в таком победительном красном плаще должен знать выход из всех тупиков... Прошла еще неделя, китайцы отмалчивались. Я советовала Вите забыть этот незначительный эпизод нашего цветущего бизнеса. Он же уверял, что все впереди, что китайцы раскрутятся, что на базе "Бюллетеня" мы еще создадим международный журнал, и даже распределил рубрики. Я рассказываю все это только для того, чтобы вы поняли, с кем я имею дело. Основным нашим заказом оставалась газетка муниципалитета. ....Сейчас уже можно написать: светлой памяти газетка. Витя, тут ничего не скажешь, - страшный идиот. Как упомянуто мною выше - он очень образованный человек, просто - ходячий справочник. Но двигательный аппарат с мыслительным у Вити связаны опосредованно. Отсюда - вечная путаница во всем, за что бы он ни взялся. Кажется, это называется "дислексия", вещь вполне объяснимая с точки зрения медицины, но мне-то от этого не легче. А поскольку живем мы в разных городах и общаемся, в основном, по телефону и через компьютер, мне следить за каждым Витиным шагом накладно. Передавая газетный материал и посылая к нему фотографии, мне приходилось писать прямо в тексте - в скобках, конечно, - пояснительные приписочки с шеренгой восклицательных знаков. В выражениях я не стеснялась, тем более что только так можно было привлечь внимание рассеянного Вити. Предполагалось, что приписочки Витя в своем компьютере сотрет, чтобы, не дай Бог, они не попали на газетную полосу. Он и стирал. Всегда. Ведь он не был клиническим идиотом. Хотя, конечно, мне следовало понимать, что сколько веревочке ни виться... Ей-богу, дешевле было бы каждую неделю мотаться в Яффо и самолично надзирать за работами. Вы догадываетесь, куда дело клонится? Раз в месяц Витя на своей колымаге привозил готовый тираж газеты в город и сразу развозил по точкам: мы забрасывали экземпляры в Дом культуры, в поликлиники, в магазины - чего там скромничать! - среди русской публики газетенка имела оглушительный успех... А "Уголовная хроника" - та вообще шла на ура... Помню, как в последний раз явилась я к Pси Pсону за очередной порцией безобразий. - А! - сказал он, обрадовавшись при виде меня. - Ты вовремя. Есть горячий материал для вашей газеты. Я сразу поняла, что отличился опять кто-нибудь из "наших" и опять - с неожиданной стороны. Это Pси и называл горячим материалом: когда ему удавалось порадоваться за "русских". Я включила диктофон. - Такой вот один ваш идьет... из города Ди-не-пер-тер... - Днепропетровска,- подсказала я, - дальше! - ...Идиот и прохвост, не способный к какой бы то ни было работе, - рассказывал Pси... - Единственное и первое, в чем преуспел, - развозил на машине блядей по клиентам. Сидел внизу, в машине, ждал окончания сеанса. Решал кроссворды. Однажды заехал к приятелю на день рождения, говорит: "Слушай, я на работе, мне некогда. Хотел вот подарок купить, да с деньгами туго. Там у меня внизу в машине блядь сидит... спустись, трахни ее, считай, что от меня - подарок. Вроде как я пятьдесят шекелей тебе подарил". Приятель обиделся, говорит: "Да кто сейчас на день рождения пятьдесят шекелей дарит?" Тот подумал, прикинул: "Ну, два раза трахни". Так вот, этот приятель и стукнул нам, видно, сильно разозлился, - продолжал Pси... - Потому что, если у человека день рождения, так дари ему подарок как человеку, я так считаю, а? А мы положили глаз на этого типа из Дер-пи-дет... - Днепропетровска... - И что же выяснилось? За двадцать тысяч шекелей он купил проститутку, какую-то мулатку из Гвинеи. Поселил ее в отдельной квартире, платил тыщу долларов в месяц и водил к ней клиентов. Тут мы его взяли... И, представь, он охотно дает показания, уверяет, что одумался, и, когда освободится, будет вести только законную жизнь. Наверное, станет торговать надувными резиновыми женщинами. За них хоть не сажают... Интересно, чем он занимался в своем Пер-де-пен... - Pси, - сказала я. - К черту подробности! Поздно вечером я отослала Вите по модему все файлы с моими деловыми комментариями, которые в процессе верстки он должен был стереть за ненадобностью. Грешно вспоминать, что именно этот номер казался мне наиболее удачным. Ну, так вот. Через день, к вечеру, привез он, значит, тираж в город, раскидал по точкам... а на следующее утро - как принято писать в таких случаях- мы проснулись знаменитыми. Короче: объяснительные мои приписочки в целости и сохранности сопровождали фотографии видных деятелей города. На первой полосе, где обычно подавались городские новости, под заголовком: "Городу - расти и расцветать!" помещалась групповая фотография членов муниципалитета, под которой шел лично мною набранный жирным италиком текст: "Внимание! Не перепутай эту компанию мошенников с другой, на фотографии поменьше. Тут- сотрудники муниципалитета, там - работники отдела обеспечения. Справа налево: крашеная блядь с омерзительным оскалом - Офра Бен-Цви, заместитель мэра. За ней мужик с рожей уголовника-рецидивиста - глава отдела благосостояния Шай Дебек. Микроцефал в вязаной кипе - начальник отдела безопасности Нисим Хариш, а в центре - пузач с конфузным выражением на физии, словно он в штаны наложил, - министр транспорта Эли Базак. Ниже шел вполне культурный, отредактированный мною текст о визите в наш прекрасный город нового министра транспорта Эли Базака. И так далее. Мои интимные домашние комментарии сопровождали каждую фотографию. А фотографий у нас всегда было в изобилии. Все это венчала "Уголовная хроника" с ярким репортажем о торговце проститутками. Тут над скандалом я опускаю плотный занавес, если вам угодно - бархатный, с кистями, ибо действительно ничего не помню, не знаю: неделю я не выходила из дому и всерьез подумывала о том, чтобы сменить место жительства. Если не в глобальном смысле (почему бы не слинять в Новую Зеландию к единоутробной сестре?), то хотя бы в локальном. Мои домашние не звали меня к телефону и строго отвечали, что я серьезно больна. В сущности, это было правдой: стоило мне представить выражение лица первого раскрывшего газету жителя города, как на меня нападал захлебывающийся визгливый смех. Через неделю позвонил Витя, который не утратил ни грана своего великолепного апломба. Я уже могла говорить с ним почти спокойно. Компания "Джерузалем паблишинг корпорейшн", сказал он в странном оживлении, почила в бозе, дала дуба, приказала долго жить, и черт с ней. Муниципалитет отказался от наших услуг, и приходится признать, что до известной степени он-таки прав. В то же время налоговое управление потребовало представить подробный отчет о деятельности "Джерузалем паблишинг корпорейшн", так что легче уже объявить банкротство и слинять в другую область деятельности... Жаль только, что с китайцами получилось неудобно - они надеялись на нас, и кто же еще сможет им делать культурное издание, которое открыло бы миру ценнейшее наследие этих мудаковатых еврейских хунвейбинов... Я вяло подумала: Алик спасен. Напоследок Витя похвастался, что получил место охранника на каком-то предприятии высоких технологий. Чудное место - все блага цивилизации, чай, кофе, какао... Платят по шестнадцать шкалей в час. По ночам можно спать. У него есть спальный мешок. Отключит в двенадцать ночи какое-то чертово реле, завернется в мешок и будет спокойно спать. - Вот именно, - сказала я, - и дашь наконец отцу спать спокойно там, где он спит. Витя вдруг замолчал и спросил меланхолично: - Кстати, ты знаешь, где отец? - Ну... как же... Что ты имеешь в виду, дурак? В Киеве, на еврейском кладбище? - предположила я. - Отец в мамином шкафу на балконе, на верхней полке. На обоих концах провода воцарилась трескучая пустота. - Вв...нн...ты... Нет!! - сказала я наконец. - В... в каком виде? Он усмехнулся: - В виде пепла, конечно. А ты думала - мумия? Мать настояла, чтобы мы его вывезли. Она же чокнутая. - Но... Господи, Витя, почему вы его не захороните?! - Не разрешают. Ты что, не знаешь это государство?! Мы потеряли документы, что он еврей, и сейчас, чтобы доказать, нужны свидетели, а где их взять? - Но... нет, послушай... - я ужасно разволновалась. Мысль, что пять лет еженедельно я редактировала газету, сидя рядом со шкафом, на верхней полке которого стоит урна с прахом верного ленинца, совершенно лишила меня покоя. - Да, похорони ты его на христианском кладбище, наконец!! - воскликнула я. - Ну, знаешь! - сказал он гордо. - Если я жру свинину, это еще не значит, что меня можно оскорблять! И тут же, сменив гнев на милость, принялся рассказывать, как в голодные времена на Украине одной семье родственники из Америки прислали урну с прахом умершей общей бабушки, которая завещала похоронить себя на родине. По-видимому, забыли вложить объяснительное письмо в посылку. А те решили, что это американская помощь. Ну и... нажарили оладушек... Короче, съели бабушку. Потом дядя все приговаривал: не-ет, наша-то мучица, пшеничная, она и посветлее, и повкуснее будет!.. - Старая хохма, - сказала я. - Слышала этот ужастик из самых разных источников. - Тебе не угодишь! - сказал он. На сей раз я решила сама позвонить старику. - Яков Моисеевич, - сказала я, - хочу вас обрадовать: я нашла выход из тупика, все устроилось. - Так и должно было случиться! - крикнул он. - Человеку в таком победительном красном плаще повсюду сопутствует удача! - Вот именно... Я распустила "Джерузалем паблишинг корпорейшн" к чертовой матери... Акции проданы, биржа бурлит, кредиторы стреляются... Так что Алику ничего не угрожает... Пусть мальчик клеит газету... Мы немного помолчали оба, и в эти несколько мгновений я пыталась понять - что общего у меня и Вити с этими странными стариками. Я думала о призрачности нашего существования. О трагической легкости, с которой ветер волочит наш воздушный шар по здешним небесам, о крошечном замкнутом пространстве этой земли, уже исхоженном вдоль и поперек... О подспудном яростном желании выкарабкаться из клетки собственных ребер... О, дорогой, единственный, никчемный наш русский язык, которым мы все повязаны здесь до смерти! Жаль, подумала я, что мы так и не выпускали "Бюллетень" этих псевдокитайских призраков. Подобный альянс, пожалуй, был бы вполне логичен. - Но мы ведь встретимся по этому поводу? - робко спросил Яков Моисеевич. - Как насчет штрудла Анны? - Почему бы и нет, - сказала я. - И все-таки ваше пристрастие к красному цвету меня тревожит. Мы только что спустились со второго этажа, где на очередном пятничном концерте Миша Кернер исполнял ре-минорную сонату Брамса. Небольшая зала наверху была, как всегда, переполнена публикой. Позади всех, у дверей стояла хозяйка-распорядительница этого дома - жизнерадостная пожилая дама с невообразимым количеством разнообразных бус на свободной цветной блузе. Они погремушечно щелкали, позвякивали, потренькивали. Каждый раз эта милая дама появлялась в новой блузе с новыми, еще более разнообразными бирюльками на булыжной груди. Когда Миша рассыпал рокочущие пассажи позднеромантического Брамса, распорядительница счастливо оглядывала публику и сообщала гордым шепотом: "Это наш охранник!" А я опять мучительно думала - куда Миша дел свою форменную куртку и оружие, и это, как всегда, мешало мне слушать... Наконец, бурлящий пассажами "Блютнер" стих, Миша сбросил с клавиатуры ненужные руки, откинулся, встал - и публика яростно захлопала: сюда, на концерты в дом Тихо, приходили обычно настоящие ценители. - Это наш охранник! - победно воскликнула погремучая дура. Миша откланялся и ушел в боковую комнату - вероятно, переодеваться и идти домой. В день концерта обычно он брал отпуск за свой счет. А мы с Яковом Моисеевичем сразу спустились вниз, на террасу - занять столик. После концерта многие из публики оставались здесь пообедать... - Меня тревожит ваша любовь к красному... - повторил он. - Напрасно, - возразила я, - нынче этот цвет означает совсем не то, что означал во времена вашей молодости. Кстати, что там за юная особа щеголяла в красном плаще? Расскажите о какой-нибудь интрижке, а то мне может показаться, что во времена китайских императоров молодые евреи только и делали, что учились по программам русских гимназий, ругались, как извозчики... - ...И катались на коньках, - вставил он вдруг. - На конь-ках? В Китае? Это любопытно. - Вы невежественны, дитя. Вы не учили географии в школе. Или учили какую-то другую географию. В Китае зимой температура опускается до минус двадцати... Катки отличные. Все мы были прекрасными конькобежцами. Вообще спорт в нашей жизни был на первом месте... Все романы завязывались и рушились на катках... Музыка играла - вальсы, фокстроты... Вальсы в основном... Штраус "Сказки Венского леса"... "У голубого Дуная"... Знаете - это поразительно живо: я даже слышу сейчас, как с сухим хрустом режут лед коньки... Да - короткая шубка, муфта, коньки "шарлотта", коричневые ботиночки - тугая шнуровка... Он замолчал, зачарованно всматриваясь в далекий ледовый блеск слепящей юности. - Видели бы вы, какие кренделя выписывал Морис и как восторженно на него смотрели девочки! У него были настоящие "норвежки". У меня - тоже. Знаете, такие коньки для соревнований, высокие ботинки... И я вам скажу, что он довольно успешно противостоял знаменитому в то время Рудченко. Я вспомнила, как на Мориса смотрели две пожилые овечки в китайской резиденции. - А что, Морис и вправду был когда-то молодым? - Морис был отчаянной, наглой смелости парнем! - воскликнул обиженно Яков Моисеевич. - Хлесткий, резкий, очень остроумный... Если б я рассказал вам хоть пятую часть всех безрассудств его молодости, вы были бы шокированы. - Ну надо же! А я думала, он был коммивояжером. - Коммивояжером был я... Вернее, менеджером в "Чунь-синь комершиал компани"... Но это - гораздо позже... Мы торговали пушниной, кишками для колбас, английскими велосипедами "Геркулес". Как видите, вполне заурядная деятельность. Впрочем, моим героем в то время был Лесли Хауорд. - А кто это? - спросила я. - Боже мой, вы ничего не знаете! Он играл Эшли в "Унесенных ветром". Был чертовски элегантен... - И все-таки, Яков Моисеевич, - я отодвинула стакан, - откуда посреди полного китайского процветания вдруг отъезд в эту сумасшедшую призрачную страну, да еще в то время, когда ее мотало из стороны в сторону?.. Он улыбнулся: - Ну, это... надо всю жизнь по кирпичику восстанавливать, чтобы внятно-то ответить... А ваш отъезд - почему? То-то... Мама, помню, все просила: "Яшенька, погоди, не езжай ты в свою Палестину, пока эта история с арабами не закончится..." А я ей: "Мама, она никогда не закончится..." Знаете, в то время мы были покорены романтикой Жаботинского, Трумпельдора, Бялика... "Бейтар", "Два берега у Иордана" и все такое... Нет, мы были молоды, понимаете? Мы были молоды и крепки сердцем... Вот вы как-то насмешливо - о Морисе... Господи, если б я взялся рассказывать его жизнь! Где только этот парень не побывал! Например, во время войны оказался в Италии, так сложились обстоятельства. Ушел в горы, разыскал партизан, воевал с ними... Был командиром отряда... Однажды, уже в самом конце войны они ввосьмером обезоружили сто восемьдесят немецких солдат. - Ну это... положим! - Да-да! Сначала выловили двоих, заставили их написать листовку на верхнебаварском диалекте... Точно не помню, вроде, там обращение к товарищам звучало каким-то сленгом. "Шпец", что ли... Как наше "хэвре"! Остальные прочли, поверили... сложили оружие и ушли через границу со Швейцарией, как им было велено... Может быть, я что-то путаю в деталях, но по сути все верно... Морис напоследок сказал немцу, их командиру: "Мне не нужна твоя смерть. Для тебя и для меня война закончена. Но знай, что я - еврей". - Послушайте, да ваша сушеная вобла Морис - просто замечательная личность! - воскликнула я. - Да, - подтвердил Яков Моисеевич с достоинством. - Тогда за что вы его ненавидите? Он подпрыгнул на стуле, вспыхнул, побагровел. - Какого черта! Что вы себе позволяете! С чего вы взяли?! Я смиренно смотрела на этого чудного старика. - Моя профессия - наблюдать, - сказала я грустно. Он сердито покрутил ложечкой в полупустом стакане. - Да, - сказал он. - Человеку бывает трудно управлять своими чувствами. Но человек должен сделать все, чтобы эти чувства не бушевали на поверхности. - Вот именно, - сказала я. - Итак, за что же? - Он отнял у меня любимую женщину. Это было так давно, что уже не о чем говорить... - ...Юную особу в красном плаще? - ...В красном плаще... Через год она опомнилась и пришла ко мне, а он уехал в Италию... но после войны вернулся, и этот кошмар возобновился с какой-то безумной силой... И два года она металась между ним и мною и таяла от чахотки... История, знаете ли, банальная... - Все истории банальны, - возразила я, - пока они не случаются лично с тобой. - Я... я не знал - куда деться после ее смерти. Как будто окончен спектакль, и надо выйти из театра - а куда идти?.. Это был сорок седьмой год, и я придумал себе ехать в Швейцарию, в Монтре - где собирался конгресс еврейских общин... Выехал в Шанхай, за визой, и там меня вьюга застала - страшная вьюга, бушевала три дня... Лететь мы должны были на американском самолете, в то время летали такие, переделанные из военных транспортников... Ну, вьюга - куда деваться? Поехал в клуб "Бейтара", встретил там приятеля, заказали мы ужин... Вдруг - как наваждение: в дверях цыганка. Швейцар - гнать ее, а я как брошусь - впусти, впусти ради Бога! cнул мятую купюру, он впустил... А у меня такая тоска страшная! Только похоронил, знаете... все представляю, как ей холодно там, в такую-то вьюгу, одной лежать!.. Говорю этой цыганке - погадай мне, только смотри, не обмани! А она мне - эх, душа моя, вижу, сердце у тебя изранено... Знаете, эти их цыганские штучки... но, Бог мой, в самую-самую точку! Ну, прошли мы с ней в комнату. Она подает горсть амулетов, велит - брось на стол. Я бросил... Она долго рассматривала... Потом раскинула карты Таро. И наконец говорит мне: ты сейчас ехать хочешь, но никуда не поедешь. В казенном доме тебе нужной бумаги не дадут. А через полгода уедешь в страну, где будешь очень счастлив... Да... маленькая собачка была у этой цыганки, смешная такая, грызла трубку... И что вы думаете? Через три дня прихожу в швейцарское консульство, выходит консул с телеграммой в руках и говорит - конгресс откладывается на неопределенный срок... Вот так... И сюда я попал - точно по цыганскому слову - через полгода. - И были счастливы? - спросила я. Он помолчал. - Понимаете, - сказал он, - последняя карта выпала тогда - ярко-красный закат солнца... Черт возьми! - спохват