от она и убегала от нее в мир фантомов. Ведь даже ее мнимое, как потом выяснилось, еврейство - не только практическая выдумка, но и мечта о счастливом детстве, а у нее не было даже сносного. По самой сути своей, она была эскапистской. Но ничего этого я тогда не понимал. В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила: - Ты же и заставляешь меня лгать, следя за каждым шагом, за каждой тратой. - Опять я виноват! Поразительная у тебя способность - с больной головы на здоровую. - У нас общий счет в банке, общие кредитные карточки... - Да, но зарабатываю я один! - Хорош! Попрекаешь меня своими заработками! А кто с утра до вечера возится с твоей дочкой? На ком все хозяйство? Готовка? Кто подает его величеству завтрак, лэнч и обед? Согласна - давай махнемся: ты будешь заниматься домашней работой, а я - зарабатывать. Тут я не выдержал: - Где и как? - Да хоть в притоне! Блядью! - Блядью? - повторил я ошалело. - А по-твоему брак - не узаконенная проституция на выгодных для мужчины условиях? - Тебя никто не неволил, - рассердился я, но ее уже понесло. - Единственное отличие профессиональной проституции от непрофессиональной под названием "брак" - что жена предоставляет мужу разнообразные услуги, включая сексуальные, задаром. - А как насчет любви? - поинтересовался я у этой взбесившейся фурии с матримониальным статусом моей жены и феминистскими заскоками. - Любовь? - как-то уж совсем грубо расхохоталась она. - Мужская выдумка, чтобы меньше платить либо не платить вовсе! - Ты говоришь с чужого голоса, - сказал я, разумея ее братана и зная по прежним скандалам, что выяснять с ней отношения - пустое времяпровождение, сотрясение воздуха. - Хочешь знать, я - настоящая шлюха. И не в фигуральном смысле, а в самом что ни на есть прямом, - продолжала она наговаривать на себя. - Предпочитаю в таком случае притон. Какая ни есть, а независимость. Все лучше, чем выслушивать твои мелочные попреки. - Ничего себе мелочные! Лучше скажи, куда ты просвистела те семь тысяч! Тут она схватила свою сумочку и грохнула дверью. Всю ночь места себе не находил, хотел звонить в полицию, но что-то меня удержало. Во всем корил себя. Дал слово: если вернется жива-здорова - ни одного упрека. В смысле денег слово свое сдержал, тем более таких значительных снятий со счета больше не было. Явилась на следующий день к вечеру, когда я уже был в полном отчаянии. Был так рад, даже не поинтересовался, где провела ночь. Уложили Танюшу, а сами миловались - ну как в первый раз. Такого рода ссоры, если только не кончаются кромешным разрывом, укрепляют постельные отношения. В ту ночь она впервые была не просто ласковой, а страстной. Или имитировала страсть. Теперь уже не знаю. В постели она обычно была простушкой, вся инициатива исходила от меня, мне было приятно чувствовать себя профессором любви, а ее ничтожный и, к тому же, насильный опыт я приравнивал к нулю. Развращал я ее в меру, никаких особых изощренностей, а тем более извращенностей в нашей любовной жизни не было: возраст у меня не тот, да и есть все-таки некоторое различие между женой и блядью, считал я. Так вот, в ту ночь она была совсем иной, чем знал ее прежде. Впервые - раскованной: перехватила инициативу, проявив изобретательность и продемонстрировав ухватки и приемы, мне неведомые, несмотря на возраст, многобрачие и дюжину женщин, с которыми имел дело. Чего ханжить: мне было очень хорошо, но наутро мой рассудок уже рыскал в поисках объяснений. Либо бабы изначально опытнее мужиков - либо... С той ночи и началась моя ревность и сосредоточилась на ее брате: если она крутит на стороне, то с ним. С кем еще? Тут я и понял вдруг, что их физическое несходство и разные фамилии могли быть, а могли и не быть следствием того, что у них одна мать, но разные отцы. А что если они вовсе не брат и сестра? Литературные прецеденты сыпались как из рога изобилия - начиная с притворившихся в Египте братом и сестрой Аврама и Сары и далее. Подозревал в них давних любовников, которые возобновили отношения после нескольких лет разлуки. Мне казалось, что их тела знают друг друга, и никуда было не деться от этого преследующего меня кошмара. Я готов был простить ей прошлое, но не настоящее. Но и для того, чтобы простить прошлое, надо знать его. Нельзя простить, незнамо за что. Может, Лена и покончила с прошлым, пойдя за меня замуж, но появился лжебрат и тянет ее обратно, по любви или шантажируя - не все ль равно! В любом случае, он превосходил меня в своем знании Лены: в отличие от него, я не был допущен в ее прошлое, а то как раз и составляло ее тайну. Точнее, их совместную тайну! Вот что меня сводило с ума. Подозрительным казалось теперь и то, что я так редко сталкиваюсь с Володей - Лена предпочитала с ним встречаться tete-a-tete либо на прогулках с Танюшей. Да и дыру в нашем бюджете чем еще объяснить как не денежными подачками мнимому брату. Альфонс! Жиголо! Натурально, я не мог высказать свои подозрения прямо, чтобы не выглядеть в глазах Лены полным идиотом в случае ошибки. А ревность, загнанная внутрь, гложет еще сильней. Вот уж, действительно, зеленоглазое чудище, повреждение ума: ревность не от того что любишь, но потому что хочешь быть любимым. Мне катастрофически не хватало ее любви, а здесь как раз и подвернулся Володя. Я понял, что не обрету покоя, пока не раскрою ее тайну, чего бы мне ни стоило, а потому решил предпринять келейное расследование. Нет, я еще не докатился до того, чтобы нанимать частного сыщика, чтобы тот выследил Лену во время ее участившихся отлучек. Я пошел иным путем и решил заглянуть в ее прошлое. Узнать, в частности, брат ей Володя или нет. Некоторые возможности для этого у меня имелись. В предыдущую эпоху - холодной войны и конфронтации двух супердержав, одна из которых с тех пор исчезла с карты мира и с лица земли - я довольно часто ездил в Россию по культурно-университетскому обмену. Не удивительно, что раз-другой мне пришлось столкнуться с всемогущим тогда КГБ: однажды - на таможне, при перевозе в Москву нескольких книг, которые были тогда под запретом; другой раз в Питере - во время посещения мастерской художника-нонконформиста, когда меня задержали и слегка припугнули. Не то чтоб струхнул, но при тогдашнем произволе властей, мне могли пришить какое-нибудь дело. Знаю, русские часто корили иностранцев малодушием, но что делать: они привыкли к условиям своего существования, у них - своего рода иммунитет, которого у нас нет. Вопрос скорее физиологии, чем морали. Это как желудок: наш, избалованный американской стерильной едой, мгновенно реагирует на полную микробов пищу в странах третьего мира, да в той же России, в то время как привыкшим аборигенам - хоть бы хны. Теперь-то я просек их психологический расчет: сначала запугать, а потом обласкать. Методом кнута и пряника. Короче, после хама и жлоба, который меня допрашивал, угрожая и шантажируя, я попал к другому следователю, который дружески со мной потрепался на общие темы и отпустил с миром, извинившись за не в меру ретивого коллегу. На этом, однако, наши отношения не кончились. В каждый мой приезд в Россию, он звонил мне, и мы с ним встречались. Конечно, я сознавал, что он меня прощупывает и снимает кой-какую информацию с наших разговоров, но успокаивал себя, что никого из моих русских знакомцев не выдал, не подвел, не скомпрометировал. Полагаю, нужен был ему для бюрократической галочки - еще, мол, один иностранец на крючке. Агент влияния, так сказать. Не исключаю также, что чисто по-человечески он испытывал ко мне некоторую симпатию. Я к нему тоже - не сразу, но привык и даже привязался. Как мышка к кошке (шутка). Был он мне интересен - не сам по себе, конечно, но как представитель мощной и таинственной организации. Мы как бы заключили молчаливое соглашение - за мой с ним безобидный треп власти смотрели сквозь пальцы на мои русские связи, в таможне я проходил без досмотра, мог везти в оба направления что хочу, чем и пользовался: туда - запрещенные книги, оттуда - рукописи и картины нонконформистов. Идеологический экскьюз для моего коллаборационизма. Не удержался и разок-другой переправил несколько псковских икон 16-го века, имея с того некоторый гешефт. Звали моего питерского покровителя Борисом Павловичем. Когда империя зла рухнула в одночасье, а с ней вместе и учреждение, в котором он служил, Борис Павлович мигом сориетировался и организовал частное сыскное агентство - благодаря прежним, кагебешным связям, крупное и престижное. Лично он прославился обнаружив многострадальную "Данаю" Рембрандта, которую похитили из реставрационных мастерских, где ее чинили после того, как какой-то литвак продырявил ей лобок ножом и залил купоросом, протестуя против оккупации своей родины. Презабавная история, читал о ней роман эмигрантского писателя Владимира Соловьева, который живет по соседству со мной в Куинсе (шапочно знаком): там мой приятель является собственной персоной и под своим именем. И вот приезжаю уже в демократическую Россию, и Борис Павлович тут как тут: традиционно мне звонит, я с ним встречаюсь, но уже не подневольно, а из любопытства - как с одним из "новых русских", которые уже обрастали мифами, пусть пока что в форме анекдотов. Он же мне их и рассказывал. Вот несколько образчиков: Заходит НР к ювелиру и спрашивает золотую цепь с крестом на шею. Рассматривает, примеривает, а потом говорит продавцу: "Только акробата с креста уберите." Два НР встречаются в Париже. "Я тут галстук за полторы штуки зеленью отхватил", - хвастает один. "Ну и дурак! - отвечает другой. - Здесь за углом точно такой же продается за две." Лежит в гробу НР - в дорогом костюме, на пальцах кольца, на шее толстая золотая цепь. Мимо проходит старушка, глядит на покойника и причитает: "Живут же люди..." Короче, в новых условиях свободной России мы с ним сдружились на добровольной основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге - выяснить все про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если он ей брат. Готов был заплатить, но Борис Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно, не стал, да и кто в наше время от халявы нос воротит. На эту тему тоже есть анекдот о НР, который сидит на презентации в новом банке напротив англичанина, а тот ничего не ест. "Почему вы ничего не едите, сэр? - спрашивает НР. - Ведь это все бесплатно." "Спасибо, но мне не хочется." "А почему вам не хочется, когда все бесплатно?" - настаивает НР. "Наверно потому, что я не голоден", - говорит англичанин. "Вы хотите сказать, что едите только когда голодны?" "Совершенно верно." "Ну ты, блин, как животное." Борис Павлович обещал перезвонить недели через две - как только соберет необходимые сведения. Однако события тоже не стояли на месте - вот что произошло, пока я ждал от него известий. После очередной семейной разборки, Лена снова исчезла - на этот раз вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался, наконец, что она выполнила свою угрозу: рванула обратно в Россию. Хоть и нисколько не сомневался в этом, но решил все-таки проверить - ни на одном российском рейсе они не были зарегистрированы. Тогда я расширил поиски, и компьютер, наконец, выдал имя моей жены: билет был куплен на рейс Нью-Йорк-Париж пакистанской авиакомпании. Как ни странно, но билет заказан был еще два месяца назад, а дата проставлена совсем недавно. На этот раз мне крупно повезло - судя по этой дате, Лена должна была улететь в тот самый день, когда я все это выяснил. Времени в обрез, я помчался в Ди Эф Кей. В настроении был боевом: если бы мне и не удалось задержать Лену, то умыкнуть Танюшу я бы ей не позволил ни в какую, пусть даже пришлось бы прибегнуть к помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил! Посадка была объявлена, но пуск еще не начался. Пассажиры на пакистанский рейс сбились в небольшом зале, я обошел их трижды, протискиваясь среди смуглокожих в чалмах, чадрах и паранджах, но Лену с Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и не нагнал: видел издалека, со спины - мог и ошибиться. Примостился у колонны, держа под наблюдением вход в закуток. Начался пуск, и когда пассажирская очередь пошла на убыль, подумал вдруг: потому и выбран пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой. Но я мог ручаться, что Танюши среди галдящих детишек не было. В самый последний момент, когда посадка была закончена, увидел бегущую парочку - мгновенно узнал! Они уже стояли у контроля, когда я их нагнал и резким движением развернул мужика в ермолке к себе: не ошибся - блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный знак. Зато женщина оказалась не та: молодая незнакомка, запуганное лицо, вижу первый раз. - Где Лена? - крикнул я, хватая Володю за грудки. Подбежал полицейский и оттащил меня. - Где Лена? - повторил я, с трудом сдерживая бешенство. - Вам виднее, Профессор, - сказал Володя и странно как-то на меня глянул. Я повернулся и побрел обратно не солоно хлебавши, гадая по пути, упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она? А где Танюша? Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно - вот и мотанул на Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек - малолюдных, укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным владением, которым, еще в период жениховства, поделился с Леной, и она, наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные места. Я - тоже. Как уже говорил, не чужд морской романтике, которая на самом деле морская реальность, а романтика только для сторонних. Много путешествовал, душа моя пропиталась солью дальних и ближних странствий. Знаю повадки океана, как мгновенно он меняется, каждый раз другой, словно не один он, а множество. И как меняется человек на океане, само его мироощущение. Куда дальше - если не смыть океанскую соль горячей струей душа, всю ночь снятся кошмары: мне однажды - что я женщина и работаю в публичном доме. Может и мое катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой? Как мечтал в молодости переселиться с земли на воду и в качестве эксперимента пространствовал как-то больше года на яхте, ни разу не ступив ногой на сушу. Я и Лене предложил нечто подобное, и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась. Нашим планам, однако, помешало появление Танюши, которую мы вовсе не планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме. На этот раз я махнул к штатному парку Роберта Мозеса на Огненном острове, но съехав с моста, свернул не направо, а налево от фаллической башни - в сторону маяка, к которому проложен сквозь дюны деревянный пандус для пешеходов (изначально для калек). Не было случая, чтобы эта прогулка меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто наверно: сначала один, потом приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я никак не мог понять почему, пока не выследил ее однажды там, а в Фанди она мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла. Чаще всего мы были здесь совсем одни, не считая летящих в Европу или возвращающихся из нее самолетов, один из которых - TWA - рухнул неподалеку без видимой на то причины. Если кто и попадался навстречу, то какой-нибудь чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью, как лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную, а получив или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние копыта, с излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы здесь безбоязненны и об них только что не спотыкаешься, а хитрый лис подпускает на расстояние каких-нибудь пяти-десяти шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной слушали лягушачьи концерты, которые лично я предпочитаю птичьим: знаю два-три таких болотца в дюнах, которые ничуть не хуже соловьиного сада. Слушателей и поклонников эти сверхчуткие существа не жалуют, предназначая серенады исключительно своим прекрасным дамам: стоит приблизиться - один за другим замолкают. В заливе - а Огненный остров вклинился между океаном и заливом - мне попалась моя старая приятельница одинокая голубая цапля: осторожно переступая с ноги на ногу и вытягивая змеиную шею, прохаживалась в прибрежном тростнике и выуживала что-то в водорослях, выделяясь своей фальшивой статуарностью и абсолютным безмолвием на фоне по-базарному или по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она и вовсе вдруг не застывает как памятник самой себе. Я плохо разбираюсь в птичьих породах. Вот промелькнула парочка изумительных черных птиц с красными погончиками, которые только в полете и видны. С тревожными криками пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия - лебяжье семейство: белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста от берега, стоя на камне, проветривал свои крылья мазутно черный корморан, потрясающий ныряльщик: так долго остается под водой, что нам с Леной часто казалось - утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от нырка. Если меня больше всего занимали звери, а Лену - птицы, то Танюша была заворожена морской фауной. Было чем! Похожие на плавучие острова, страшилища-скаты; гигантские медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола которых угадываются таинственные миры; валяющиеся на песке голубые крабы, выеденные изнутри чайками; трупы морских коньков, ежей и звезд; утконосый осетр с каменистыми наростами по всему телу, на которого мы как-то наткнулись; наконец, похожие на солдатские каски, исполинские крабы с устрашающими шпагообразными носами, которые выползают парами на берег и зарываются в песок совокупляться. Их носы - это хвосты, по-русски так и зовутся мечехвостами, несмотря на страховитость, безобидны и беспомощны и совершают ежегодное коллективное самоубийство на манер религиозных фанатиков. Точнее - самоубийством кончают только самцы, исполнив свой долг перед природой. Да и вовсе это не крабы, а ископаемая родня пауку, но под панцирем - какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если только Великий Инкогнито не создал наш мир изначально как есть, зараз, в неполную неделю. Жаль взял себе выходной день - мир был бы совершеннее, если бы Бог работал полную неделю не покладая рук. Однажды мы видели выбросившегося кита, а как-то наткнулись на шесть мертвых черепах, не сразу догадавшись, что они попали в сеть и задохлись под водой. Лена чуть не плакала над бежняжками. Ее сочувственный антропоморфизм распространялся и на тех несчастных, которых рыбаки вылавливают здесь вполне сознательно - голубая рыба, камбала, маленькие акулы, угри, лобстеры и даже меч-рыба. Рыба здесь идет косяками, ее можно ловить голыми руками, она беззащитна перед человеком. Я шел по берегу, вдыхая дивные запахи - был вечер, природа приходила в себя от полдневного зноя; я - вместе с ней. Только не от зноя, а от всех обрушившихся на меня несчастий - расслабился по полной программе. А настой этот незабываем, нерасчленим и неопределим, богат и сложен по составу: камыш, шиповник, жимолость, осока, боярышник, многообразные сорта малорослой хвои, пропитанные йодом морские водоросли, гниющие моллюски и черт знает что еще, включая соленый океанский ветер. Подошел к маяку, который возвышается над плоской водно-дюнной ведутой и зрительно держит ее горизонталь: толстенный черно-белый ствол прорублен редкими окошками с изящными голландскими переплетами, на самом верху - застекленная сторожевая вышка с крутящимся прожектором и шпиль над нею. Странным образом, мощный этот маяк стоит не на берегу, а среди дюн, вырастая, как гигантский гриб либо фаллос, прямо из-под земли, в четырех с половиной милях от западной оконечности острова, где он был изначально поставлен полтора столетия назад. Нет, никто, конечно, не перенес его внутрь острова - это сам остров с тех пор двинулся так далеко на запад, намывая песок и удлиняясь, но одновременно сужаясь, вытягиваясь, как струна, и хоть на наш век может и хватит, но в конце концов волны сглотнут Огненный остров, океан и залив сольются, а на его месте будет гигантская отмель с торчащим над водой маяком, которой возвратит себе былое значение и будет указывать судам на опасность. Отнюдь не метафора: в каждый ураган, которые здесь случаются все чаще и чаще - с 1635 года около 250-ти, а в этом сразу два - и местными жителями воспринимаются апокалиптически, океан наступает на сушу, отвоевывая пядь за пядью, меняя конфигурацию берега неузнаваемо. И никакие дренажные работы, которые регулярно ведутся, не остановят трансгрессию: экологически остров обречен, что придает ему прижизненную мемориальную ценность. И вот эта его человеческая смертность, в отличие от остальной вечной природы, привязывает к нему еще сильнее, делает любовь к нему почти болезненной. Как и мою - к Лене. Этой весной, когда с ней и Танюшей возвращались из Москвы и самолет спустился с заоблачных высот и был уже виден изрезанный берег и бьющие в него волны, прильнул к иллюминатору и гадал: Гаспе? Новая Шотландия? Акадия? Тресковый Мыс? - и только тогда узнал Лонг-Айленд, когда увидел внизу наш маяк. Зачарованное место, скажу вам. Сам не знаю почему, ни с того ни с сего взял и расплакался. Я шел и шел по берегу на восток, минуя один за другим свайные городки, которые тянутся по всему 18-мильному клину Огненного острова - после недавней бури дома стояли уже прямо в океане на торчащих из воды опорах и были недоступны ни для хозяев, ни для воров, если таковым случится здесь ненароком оказаться, но как это ни кощунственно, следы разрушений зрелищны, фантастичны и добавляют красоты здешним местам. Справа - сосновые гривы на дюнах, слева - океанские гривы. Прошел миль десять, наверно - и столько же обратно! Проголодавшись, обдирал по пути кусты дикой сливы, которую Лена называла алычей. Раньше я и не подозревал, что эти ягоды съедобны. А Лена еще любила жевать плоды шиповника, из которого однажды сварила дивно пахучее варенье. Ни одна жена не приносила столько горестей, как она, и ни одну не любил с такой отчаянной силой. На старости лет я познал, что такое настоящая любовь - когда любишь не благодаря, а вопреки тому, какова есть любимая. О этот горько-сладкий эрос! - со спокойной душой и чистой совестью краду образ у первой поэтессы на земле, если только дочь Соломона не сочинила первые книги Библии, как убеждают публику некоторые феминистки. Слезы высохли на ветру, в душе было пусто и тоскливо. И тут я почувствовал давно не испытанное мною возбуждение - мой член окаменел и рвался в бой. Это была не абстрактная, деперсонализованная похоть, как ночью во сне, когда все равно с кем - хоть в замочную скважину. И не старческая похоть, когда разгульное воображение разыгрывает постельную сцену хоть с заочной женщиной, которую ни разу в глаза не видел, а только договорился по телефону о сугубо деловой встрече: волнует юная плоть, а не ее конкретный носитель, то есть упругая девичья грудь, твердеющие от ласк соски, млеющее в твоих руках юное тело и как конечная цель - мускулистое, влажное, алчущее влагалище. Нет, это была конкретная страсть к конкретному объекту: к Лене. Хоть подзавожусь иногда от самых неожиданных вещей - к примеру, органная музыка действует на меня почище любого порно, но такое со мной впервые - чтобы встал на пейзаж! А по сути не на пейзаж, а на воспоминание. Именно здесь у нас впервые с ней все произошло, и потом еще несколько раз - с самой роскошной постелью не сравнить! Над тобой небо, вокруг волшебные запахи, слияние полное как никогда: с любимой, с землей, со всей вселенной. Возвращался домой запоздно, усталый, вымотанный, выжатый как лимон, и, как ни странно, успокоенный. Или у меня больше не осталось физических сил на эмоции? Или они изверглись вместе со спермой? В окнах у нас горел свет. Не дожидаясь лифта, взлетел на пятый этаж. Танюша бросилась мне на шею, а Лена как ни в чем не бывало сообщила: - Тебе звонили из России. Какой-то Борис Павлович. Просил срочно перезвонить. Тут меня, наконец, осенило - все эти дни она пряталась не от меня, а от своего братца. Вспомнил подозрительных типов, которые околачивались у дома и которых я приметил краем глаза, но не придал должного значения. А ссора со мной - всего лишь повод, и только дождавшись, чтоб он улетел, вышла из подполья. Это ее я приметил в аэропорту - не было еще случая, чтоб я ее с кем спутал. Я выслеживал ее, а она - своего братца, пока не убедилась, что улетел. Все встало с ног на голову. Я уже ничего больше не понимал. Единственная теперь зацепка - Борис Павлович. Не терпелось связаться с ним - там как раз утро. Решил дождаться завтра и позвонить с работы - без свидетелей. В ту ночь нам снова было хорошо, как в первые дни нашей близости. Мы истосковались друг без друга. Ставлю местоимение "мы" - нисколько в ту ночь не сомневался. Но уже после разговора с Борисом Павловичем сомнения захлестнули меня с новой силой. И так с ней всегда! Заколдованный круг какой-то. 5. Недели через две после нашей встречи в Нью-Йорке, мадемуазель Юго объявилась снова - сообщила по телефону, что неподалеку от Сент-Джон к берегу прибило труп молодой женщины двухмесячной приблизительно давности, и предложила немедленно прибыть для опознания. Мгновенно вспомнил двух русских, которых встретил в кемпграунде. Прежде был уверен, что утопших выносит на берег через день-другой. Труп застрял в коряге милях в тридцати от Фанди - могло отнести волной, по мнению мадемуазель Юго. Отменив классы в Куинс-колледже и вызвав бэби-ситтершу (студентка-негритянка на моем курсе "Два Набокова"), вылетел в Нью-Брунсвик. Заехал сначала в Фанди, спустился к воде, на меня, понятно, нахлынули воспоминания. Еще бы - именно здесь я видел ее в последний раз. В ночь перед исчезновением у нас состоялся крутой разговор - Лена во всем созналась. Передо мной открылась бездна, о которой я и предположить не мог. Все прежние подозрения - детские сказки по сравнению с тем, что узнал той ночью. Иногда мне казалось, что сплю и весь этот кошмар мне снится - как будто забыл смыть соль после океана. Мне еще надо набраться мужества, чтобы пересказать ее признания. Предпочел бы не знать ничего, клял себя за любопытство. Боюсь собственных слов - будто ее историю еще можно изменить, пока она не скреплена письменным словом. Так Танюша, совсем еще малюткой, закрывала ручками глазки - и думала, что спряталась. Я и есть ребенок, точнее был им, пока не узнал ее тайну, которой сам домогался. О если б мне отказала память! Лена исчезла на следующий день после ночного разговора. Во время утренней прогулки мы крупно повздорили, Танюша свидетель. Что она думает обо мне? И что - о Лене? Считает меня убийцей и тем не менее защищает? Океан в тот день сошел с ума, волны дыбились, грохот от их ударов о прибрежные скалы стоял пушечный, все было как на войне. Обезумев, низко над водой, носились чайки, крича и стеная. На этот раз океан спокоен. Время отлива: природа отступает, чтобы бросить на себя взгляд со стороны. Первозданный образ природы, первый день творения. Ну, второй-третий... По обнажившемуся илистому дну с ведрами и лопатами ходят сборщики моллюсков в высоких, по пояс, резиновых сапогах, а вокруг летают их соперники, черноголовые канадские чайки и тревожно голосят. Вдали приметил какую-то странную груду, а, приблизившись, увидел, что шевелится. Оказалось - чайка: безнадежно запуталась в рыбачьем неводе. Вся мокрая, измазанная в чем-то, она билась в сети, как рыба, за которой скорее всего и нырнула, в надежде на халяву. Завидев меня, прекратила борьбу и глядела с каким-то понимающим, как принято говорить, человечьим взглядом. Пусть и отходняк, но я все-таки вытащил швейцарский нож, который всюду таскаю с тех пор как Лена повадила меня к сбору грибов, разрезал сеть и долго возился, чтобы вызволить подранка. Тяжело дыша, чайка неловко поковыляла прочь, попыталась взлететь, но рухнула, растопырив правое крыло. "Не жилец", решил я. Однако со второй попытки чайке удалось взлететь - держалась сначала низко над волнами, а потом, тяжело ударяя по воздуху крыльями, набрала высоту, и я потерял ее вскоре из виду. Эпизод этот несколько поднял настроение. Чего мне меньше всего хотелось теперь, так это глядеть на разбухший от месячного пребывания в воде женский труп, кем бы он не был прежде. - Вам знакомо такое понятие как corpus delicti? - спросила мадемуазель Юго. Предпочел услышать ее объяснение, чем рыться в запасниках моей стареющей памяти. - Дословно: тело преступления. То есть совокупность улик. Какие бы подозрения не были у следствия, пусть даже доказательства, обвинение в убийстве не может быть предъявлено, пока не найден труп. - Вы подозреваете меня в убийстве? - сделал я большие глаза. - Такая возможность не исключена. Даже очевидное самоубийство мы расследуем сначала как убийство. На всякий случай. Вы видели ее последним. Это в детективах убийцей оказывается наименее подозрительный. По принципу головоломки. В жизни - наоборот. Короче, считаю нужным вас предупредить. Ничего не оставалось, как поблагодарить ее. Она повела меня в полицейский морг, пояснив по пути, что копы называют его "Сибирью". Меня как резануло - начало и конец ее жизни сошлись вдруг в одном этом слове. Вот кто самый великий в мире насмешник - случай, раскидавший на нашем пути аналогии и символы. В морге и в самом деле холодновато. По стенам - морозильные камеры с маленькими дверцами, а в них круглые окошечки - похоже на сушилки в прачечных. Сопровождавший нас крючконосый патологоанатом открыл одну дверцу - оттуда повалил пар, потянуло холодом. Неслышно, на роликах, выскользнули носилки. Крючконос откинул простыню - распухшее голое тело желтого цвета, с проступающими на нем фиолетовыми пятнами, с биркой на большом пальце ноги - образ смерти более правдоподобный, чем скелетина с косой. Зрелище скорее жалкое, чем пугающее. Вспомнил почему-то капуцинскую часовню на Изоле Тиберине в Риме с обращением мумифицированных покойников к пока еще живым, которое приковало к себе Лену: "Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем, что мы теперь, ты еще будешь." Повернулся к мадемуазель Юго, чтобы поделиться с ней впечатлениями, но она глядела не на труп, а на меня, пытательно следя за выражением моего лица, по которому, надеюсь, судить было не о чем. Решил воздержаться от общефилософских замечаний и повернулся обратно к трупу. Голова разбита напрочь, сплошное мессиво, из которого кое-где торчали волосы, заплетенные водорослями. Патологоанатом заверил меня, предъявляя тело, что женщина была еще жива, когда оказалась в воде, хотя, возможно, без сознания, но человек и в бесчувственном состоянии продолжает дышать: в легких и в левой части сердца обнаружена вода. Тело найдено голым, но это дело не рук человеческих, а морских волн, которые содрали с покойницы одежды. Голова избита о прибрежные камни, а те зубы, что не пострадали от механических повреждений, вымыты водой, что обессмысливает обращение к дантисту. Как и к дактилоскописту, но это уже работа морских стервятников: пальцы, в частности, были обкусаны сообщниками преступника, если таковой в данном деле имеется - крабами; эпидермис безвозвратно утрачен, процесс идентификации затруднителен. Вспомнил, как пытался отучить Лену от дурной привычки - обкусывала ногти до мяса, когда нервничала. И когда не нервничала. Или всегда нервничала? В любом случае, крабы - сообщники не только преступника, но и жертвы, если за ней водилась подобная привычка. Глядя на разбухшее, облепленное песком и водорослями, объеденное морскими хищниками, обезображенное и неузнаваемое, скорее уже морское, чем земное, существо, мысленно сужал, уменьшал его до изначальных размеров - требовалась работа воображения, чтобы по этой вздутой от воды бесформенности представить конкретную женщину. Никогда мне не понять, что движет некрофилом. Или его возбуждают исключительно свежие трупы? - Убийство, самоубийство либо случайное падение со скалы - сказать трудно, - просвещал нас с мадемуазель Юго хозяин трупохранилища, предоставляя нам выбор. - Если даже падению предшествовала борьба, то следов на "плывунчике" обнаружить не удалось. - И тут же извинился за профессиональный сленг. - Я имел в виду - на всплывшем трупе. Во-первых, фактор времени - тело пробыло в воде как минимум два месяца, а во-вторых, факт падения с большой высоты. Ни цвета глаз, которые разложились, ни цвета волос, которые выпали. С уверенностью можно сказать, что это молодая белокожая женщина. Скорее все-таки блондинка, судя по остаткам волосяного покрова на теле. Точно можно судить о росте - пять футов шесть дюймов. - Совпадает, - встряла мамзель. - Что касается возраста, то лет двадцать пять, плюс-минус пара лет. - Лене как раз и было двадцать пять, - сказал я. - Что мы хотели у вас узнать, то это особые приметы. Если они были, - и мадемуазель Юго глянула на меня вопросительно. Любой труп не имеет никакого отношения к живому человеку, а тем более этот вздутый, деформированный, неузнаваемый и несопоставимый ни с одной живой душой на свете. Дико было представить, что эта засоленная человекотуша была когда-то моей женой и принадлежала мне, если только ее обычно вялые ответные реакции можно счесть знаком принадлежности и собственности. Да и о какой собственности может идти речь после ее ночной исповеди! Всем и никому - вот как бы определил ее сексуальную принадлежность. В ее случае более индивидуальная сексхарактеристика невозможна. Что же касается особых примет, то я вспомнил россыпь родинок у нее меж грудей, прививку от оспы на правом предплечье, шрам в паху от операции аппендицита в детстве - и тут же почувствовал их форму и даже вкус на губах, словно покрывал поцелуями мгновенье назад. Крючконосый прозектор тем временем доступно объяснял, что и как меняется в теле в таких случаях. Как человек, у которого еще не совсем остыло любопытство к миру, прослушал его лекцию внимательно, пусть она уже не могла повлиять на мой ответ, который через несколько минут так удивит мадемуазель Юго, предупредившей меня о corpus delicti. Зачем она это сделала? Из симпатии к потенциальному убийце? Конечно, я понимал, к каким последствиям могут привести мои слова, но выбор у меня невелик. Точнее, никакого. Мог признать в этом трупе Лену, поставив себя в довольно сложное положение, а мог - не признать и, положившись на случай, ждать второго пришествия, когда волны выкинут на берег еще одну свою добычу. В сложившейся ситуации я должен исходить только из своих интересов, из собственной выгоды, тем более мадемуазель Юго не давила на меня, предоставив - в известных пределах - свободу выбора. Вгляделся внимательней в то, что когда-то, всего два месяца назад, было молодой женщиной, и обнаружил под левой грудью расползшееся пятно: не бывшая ли это родинка? спросил я. Судмедэксперт подтвердил. Тогда я сказал, что как раз в этом месте у моей жены тоже была родимое пятно. Уверен ли я? Посомневавшись для вида, сказал, что, хоть стопроцентной уверенности у меня нет, склоняюсь к тому, что это Лена: рост, возраст, родинка. Тут же поправился: - Труп Лены. Только произнес, передернуло от собственных слов. Будь суевернее, никогда бы не решился. - Теперь, ввиду наличия corpus delicti, вы меня арестуете? - поинтересовался я у мадемуазель Юго. - Вы этого хотите? - подивилась мамзель. - Не пойму, зачем вам? - Так я арестован или нет? - Видите ли, - уклончиво сказала мадемуазель Юго, - само ваше желание быть арестованным кажется мне странным, если не подозрительным. - У меня такого желания нет. Я не мазохист, не самоед. - Вы признали в трупе свою жену, хотя по всем параметрам труп неузнаваем. - А родинка? - Мало ли. Да и где гарантия, что вы сказали правду о родинке. А спросить больше некого. - Как это некого! - чуть не вырвалось, а вслух спросил: - Если труп неузнаваем, зачем вы меня сюда вызвали? - Потому и вызвали. Чтобы проверить - признаете вы в неузнаваемом, полуразложившемся трупе жену или нет. - К чему все эти игры? - поморщился я. - Вот это как раз мне и интересно. - Ничем не могу помочь. - Не можете или не хотите? - Не обязан. - Не обязаны, - согласилась мадемуазель Юго и развела руками. - Да, забыла сообщить - утопленница была беременна. - В трупе обнаружен трехмесячный фетус, - подтвердил патологоанатом. Голову даю на отсечение, что адреналин в этот момент подскочил у меня в крови - неопознанный труп, невостребованное тело, а тут еще фетус! Но я и виду не подал. - Тем более жаль, - сказал я. - Что странно - у вас нет никакой реакции на смерть жены, - добавила мадемуазель Юго. - И не считаю нужным ее симулировать. Сызмальства терпеть не могу театр - за версту несет фальшью. Да и какой из меня актер? Увольте - напускать на себя эмоции не стану. Если нас что и связывало последнее время, так только взаимное раздражение и рутинные скандалы. Это, однако, ровным счетом ничего не значит. К примеру, у нас с вами тоже натянутые отношения, но, как вы догадываетесь, я не собираюсь вас тюкнуть. Спасибо за corpus delicti, а я вам, в свою очередь, хочу напомнить о еще одном юридическом термине: презумпция невиновности. Я свободен? - Свободны. Но не от подозрений. - Я не убивал Лену. - Убийства бывают разные, - неопределенно сказала мадемуазель Юго, сверля меня взглядом сквозь окуляры. - Умышленные и непредумышленные, сознательные и бессознательные, прямые и замаскированные. Есть еще множество других возможностей. Скажем, заговор. - Заговор? Мамзель не ответила на мой вопрос, предоставив самому отгадать, к чему она клонит и что разумеет под словом "заговор"? - Как насчет похорон? Через несколько дней вы сможете забрать тело. - Я предпочел бы где-нибудь здесь, - сказал я, поражаясь собственному бесчувствию. Домой возвратился поздно, но моя Танюша не спала - дожидалась. Как только спровадил бэби-ситтершу, Танюша тут же спросила: - Ты видел маму? Мне стало как-то не по себе - тут же вспомнил беременный труп. Как рассказать обо всем Танюше, как подготовить мою малышку к смерти Лены? И тут только до меня дошло, что Танюша не могла знать о трупе, а говорила о живой Лене, уверенная, что та жива. И это несмотря на то, что сама говорила мадемуазель Юго! - Откуда ты взяла? Я ее не видел. - Но ты был там, где она исчезла! - Ты что, думаешь, мама эти два месяца гуляла в лесу и собирала ягоды с грибами? Так бывает только в сказках. - А как же, когда она заблудилась в лесу маленькой? - Несколько дней, а не два месяца. - Но она вернется к нам? Что мне ей ответить? Я мог бы, конечно, сказать, что "нет, никогда" или более обтекаемое "не знаю", но не посмел лишать мою дочурку толики надежды: - Рано или поздно. Я надеюсь. А сейчас пора спать. Танюша тут же заснула, а я, хоть и принял лошадиную дозу снотворного, вертелся несколько часов кряду, а