у, -- наконец отозвалась я. -- Где происходит? -- Где? -- заклокотало в трубке. -- Еще спрашиваешь?! По делу Молитвина! Какого черта ты натравила архаров? -- На кого?! Наверное, мой вопрос явился последней каплей, потому что в трубке зашипело, булькнуло... -- Немедленно ко мне! Тут такое... Слышишь? Бери все бумаги и дуй ко мне! Немедленно... Не люблю я его. Не скажу, что Ревенко такой уж плохой мужик -- получше многих, но слишком любит орать. Десять лет в военной прокуратуре дают о себе знать. Иногда, когда особенно надоедало, я начинала орать в ответ. Последний раз мы устроили взаимный ор в сентябре. Подействовало -- но только на полгода... 2 -- Читай! Вид у Ревенко оказался столь неадекватным, что я сразу подобрела. Не то, чтобы слишком -- все-таки ему бы не грех быть повежливей, но в данном случае, если судить по синякам под глазами и небритому подбородку, дело и вправду пахло жареным. При всех своих недостатках Ревенко, если не случилось что-то чрезвычайное, бреется регулярно. Все-таки бывший вояка. ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА... Что-то в этом мужлане все-таки есть. Однажды, в первый год службы в нашем желтом здании, я чуть с ним не переспала. Просто так -- с зеленой тоски. Почудилось, что рядом со мной -- все-таки мужик, несмотря на красный пропитой анфас и привычку этажить речь. Но в последний миг поняла -- что-то не так. Вся его лихость -- просто маска. А с тем, кто за этой маской, иметь дело не хотелось. Как в том анекдоте -- раз переспит, а потом год будет упрашивать, дабы жене не рассказала. А еще (все знают, все!) у него татуировка на заднице: черти лопатами уголь кидают. То-то он даже в сауне вместо плавок семейные трусы носит! Вот он какой, мой шеф Ревенко... Не ожидая приглашения, я села в кресло и взяла протянутую мне бумагу, походя отметив, как дрожат его пальцы. Но что могло случиться? Дело как дело, ничего особенного... Я прочитала бумагу, подождала, прочитала еще раз, затем, все еще не веря, принялась читать в третий. Бумаженция называлась "Рапорт" и была подписана полковником Жилиным, командиром городского ОМОНа, сиречь главным архаром. Странно, его я почти не знала. Кажется, встречались на совещании у мэра, раз или два. Полковник издалека походил на шкаф, вблизи... Вблизи тоже походил на шкаф. И еще на таракана. Усищи рыжие, глазищи пучит. Жил, понимаете ли, на свете таракан, таракан от детства. Я еще тогда подумала... -- Давно прислали? Я отложила рапорт и обреченно вздохнула. Бред! И не просто бред, а целый бедлам. Или даже два бедлама. -- В час ночи, -- устало ответил Ревенко и скривился. -- Водки налить, Гизело? Теперь уже скривилась я. Ничего себе денек начинается! А хорошо бы пропустить грамм двести... Ревенко потянулся к дверце шкафчика, пошевелил пальцами. -- Ладно, потом... Я из-за тебя, Гизело, сопьюсь скоро! Оставалось пожать плечами. В таком благородном деле всегда найдется предлог. Тем более спиваться он начал еще в армии, за что, по слухам, и переведен к нам. -- В общем, так, -- наконец резюмировала я. -- На квартиру Залесского я архаров не посылала. Все! -- Все? -- Ревенко потер кулаком покрасневшие глаза, вздохнул: -- Значит, не посылала. Сейчас я буду ругаться. Громко. Применяя ненормативную лексику. Какого хе... -- Стоп! Я сняла с руки часы, положила на стол. -- Две минуты! Начальник следственного покосился на мой "Роллекс", мгновение подумал. -- Ладно. Две минуты. -- Итак... Я прикрыла глаза, вдохнула, резко выдохнула: -- Вчера, приблизительно в десять утра, меня вызвали к шефу. Он всучил мне дело Молитвина и велел поторопиться. Честно говоря, до сих пор не понимаю, почему пропавшим алкоголиком должна заниматься прокуратура, а не участковый. Поскольку у меня еще три незакрытых дела, причем одно -- на контроле, я успела совершить лишь следующие следственные действия... Я еще раз вспомнила вчерашний день. Да, все верно. -- Примерно в двенадцать часов заехала на квартиру гражданина Залесского, который проходит по делу Молитвина свидетелем номер один, и провела беседу. Вечером хотела вызвать кого-нибудь из инспекторов, чтобы тот пробежался по Срани, но затем решила подождать до утра. Больше -- ничего. -- Залесский -- он... -- осторожно перебил Ревенко, сразу став очень внимательным. -- По-моему, такой же алкаш, как Молитвин. И еще бабник... А в целом -- пустышка. Тот еще тип, этот Залесский! Сальный взгляд, волосатые пальцы с грязными ногтями -- и ко всему впридачу толстозадая медсестричка-истеричка с глазами клинической нимфоманки в качестве ангела-хранителя. -- По нашим делам не проходил? -- Нет. Однажды забрал патруль в пьяном виде. Ограничились внушением. -- Так... Две минуты прошли, но ругаться моему собеседнику явно расхотелось. -- Значит, ты пошла домой... -- И ничего не пошла домой! -- возмутилась я. -- Какого черта! Вчера я торчала тут до полуночи, закрыла дело Остапчука, потом возилась с этими попами... -- А на квартиру Залесского налетели архары. Залесского упустили, зато умудрились поцапаться с работником милиции! Да-а... Плюс эти сволочные кентавры... -- Один, -- уточнила я. -- Один кентавр. Во всяком случае, если верить рапорту господина полковника. Ревенко кивнул и грузно опустился в кресло. -- А поскольку Залесский проходит по твоей епархии, наверху решили, что все это -- наша самодеятельность. Ты что-нибудь вообще понимаешь? -- Ни черта! -- охотно сообщила я. -- Вначале нам подсовывают откровенную чушь о похищенном алкоголике, затем архары зачем-то устраивают погром, свидетель исчезает... -- Составишь рапорт... Дрожащая рука вновь потянулась в дверце, замерла. -- Может, все-таки по сто грамм, а? У меня как раз бутылек "Менделейки" завалялся? ...Соблазн был велик, причем во всех отношениях. И водка диво как хороша, и портрет Дмитрия Ивановича на этикетке (в сияющих ризах и с лебедиными крыльями) впечатляет. Когда в первый раз увидела -- тут же крест сотворила. Святой Менделеев, всея водки-горилки Белой, Малой и Хлебной покровитель! На нашем ликеро-водочном целый идол изваяли, каждый день бескровные жертвы творят!.. -- Успеете! -- растерянность прошла, и я почувствовала что-то вроде охотничьего азарта. -- Рапорт я составлю. Но не раньше, чем поговорю с "главархаром" Жилиным. Пусть объяснит: что он делал у моего подследственного?! -- Ты, Гизело, не увлекайся! -- Ревенко погладил небритую щеку, поморщился. -- У меня на говно нюх. А это дело -- такое говенное, что и нюх не требуется. В общем, пиши рапорт и больше ничего не делай, пока не скажу. Что-то с этим алкашом не гладко. Это я и без него поняла. Ради сгинувшего алкоголика не поднимают на ноги прокуратуру и ОМОН. Кто это может быть? ФСБ? Но тогда какого рожна было подключать нас? Нет, не выходит! Загадка -- такая же, как лопнувший стояк и замолчавший телефон. А я еще жаловалась на скуку! 3 И при всем при том надо было работать. Рапорт я отложила на вечер, решив малость остыть, дабы не накропать лишнего; после чего в явной нерешительности поглядела на телефон. Сроки поджимали, февраль на исходе, а из четырех дел удалось закрыть только одно, и то -- самое плевое. Остаются три. Молитвинское подвисло, да так, что лучше пока не совершать излишних телодвижений, Кривец в очередной раз косит под психа, значит, опять экспертиза, три дня -- коту под хвост, это как минимум. Остается "поповское": Рюмина-Егорова. То самое, из-за которого мне грозит очередное прозвище. На этот раз -- "Мадам инквизиторша". Опять-таки, шутки шутками... Напрасно Ревенко хвастает, будто обладает особым чутьем на дерьмо. Эту субстанцию я и сама чую неплохо. Но делать нечего -- надо. Рюмина или Егорова? Следовало бы второго, но сегодня моих нервов на него может не хватить. Значит, Рюмин... x x x -- Как же так случилось, отец Николай? Вместо ответа -- тяжелый вздох. Я пробежала глазами первые строчки вчерашнего протокола. Рюмин Андрей Захарович, он же отец Николай, штатный священник Благовещенского собора. Злостное хулиганство, препятствование отправлению культа, призывы к гражданскому неповиновению... -- Так все-таки? -- Вы едва ли поймете, гражданка следователь... Глаза из-под седоватых бровей глядели устало. Отец Николай не верил -- ни мне, ни владыке Антонию, что увещевал его вчера вечером, ни нашему мэру, который тоже говорил с ним. Арестовать священника хотели еще месяц назад, но все не решались. Решились совсем недавно -- и то без всякой охоты. Ордер Никанор Семенович (наш набольший) подписывал при мне, и физиономия его была такая, будто один лимон он уже сжевал, а еще три ждали своей очереди. Но вскоре ситуация изменилась. Да, изменилась, и весьма... -- Отец Николай! Я вынуждена в очередной раз предупредить вас о том положении, в котором вы... -- Не надо, Эра Игнатьевна! Широкая мозолистая ладонь поднялась над столом. Я послушно умолкла. -- Не надо. Я вполне отдаю себе отчет о своем положении и готов отвечать перед властями мирскими... -- Не отдаете! -- не выдержала я. -- Отец Николай! Вас хотят вывести на процесс, понимаете? Вас -- и отца Александра! На политический процесс! Кому-то хочется... И вновь широкая ладонь заставила меня замолчать. Священник покачал седой головой, бледные губы дрогнули в невеселой усмешке: -- Кому-то? К чему такая скромность, Эра Игнатьевна? Сей "кто-то" пребывает в епархиальном управлении, в архиепископских покоях... -- Не только! -- вновь не сдержалась я. -- Вы что думаете, наши власти решились бы арестовать священнослужителя без санкции патриарха? Этого он не знал. В темных глазах мелькнула растерянность, но сразу исчезла. Осталась боль -- глубокая, такая, что и не высказать сразу. -- Вот как? Прости им Господи, ежели не ведают, что творят. А ежели ведают... Я вздохнула. Ведают! Уж это я знала наверняка! Два дня назад я специально попросила Девятого уточнить... -- Скорее всего, вас лишат сана. Не исключено, что вам грозит заодно и церковный суд. -- За богохульство? -- он вновь улыбался, и от этой улыбки мне стало не по себе. -- Наверно. И еще за неподчинение церковным властям. Отец Николай пожал широкими плечами, но ничего не ответил. Я заспешила: -- Послушайте! Я -- следователь. Просто следователь! Я обязана разобраться! В конце концов, вы можете не соглашаться с епархией, даже с патриархом, но сейчас речь идет о другом! Вы и отец Александр трижды пытались сорвать службу в Благовещенском соборе и Иоанно-Усекновенской церкви, вы мешали торговле религиозной литературой, распространяли листовки с призывом... -- Простите, дочь моя, вы читали сии... листовки? Я смутилась. Читать-то читала... Он, кажется, понял. Улыбка стала другой -- доброй, чуть снисходительной. -- Должно ли отнести проповедь Святого Иоанна Дамаскина к разряду подрывной литературы? -- Но ведь вы грозились анафемствовать тех священников и прихожан, которые... -- Да. Бледные губы сжались, глаза почернели. -- Да. Грозил. Грозил, ибо сие суть последнее, что оставалось у меня, грешного... Эра Игнатьевна! Ежели вы увидите, что совершается преступление, а все вокруг ослепли и лишь помогают злодеям, станете ли молчать? Если жизнь человека в опасности? А ведь речь идет даже не о жизни, а о душе бессмертной! О многих душах, вверенных попечению Церкви. Я давал присягу -- служить Богу и людям. Мне ли затворять уста? Мне ли бояться суда?! Внезапно почудилось: неяркий дневной свет сгинул, сменившись зловещим отблеском факелов. Кабинет исчез, превратясь в мрачный сырой подвал, плечи окутала черная мантия, повеяло жаром горящих углей. Не хватает только дыбы... -- Отец Николай! -- жалобно воззвала я, с трудом прогоняя видение. -- Но ведь если вы не согласны с... некоторыми, принятыми здесь, обрядами, вы обязаны сообщить об этом своему начальству!.. -- Обрядами? -- голос священника прозвучал сурово, словно и он почуял запах горячих углей. -- Обряды -- это конфорка для сжигания булок? Одноразовые иконки? Забвение имени Христова? Камлание, глумливо именуемое молебном? Неужели вы думаете, что мы не взывали к властям церковным? Наша ли вина, что нас не желают слушать? Мы не понимали друг друга. Точнее, не так. Старший следователь Эра Игнатьевна Гизело не могла понять своего подследственного. Мне (иной, неявной, навсегда скрытой за чернотой тайной мантии...), мне легче -- и одновременно труднее. Поговорить начистоту? Нет, рано! -- Все эти соображения, гражданин Рюмин, -- начала я, глядя в свежепобеленный потолок, -- не объясняют и не извиняют распространение вами подрывной литературы. -- Это вы о Дамаскине? -- улыбнулся отец Николай. -- Вот уж поистине, дивны дела твои, Господи! Вы хоть представляете, гражданка следователь, о чем идет речь? На такие выпады следовало отвечать стандартным напоминанием о том, кому здесь надлежит задавать вопросы. Однако изображать совершенную серость никак не хотелось, особенно перед отцом Николаем. Я приняла вызов. Тем более, совсем недавно довелось перед сном перелистывать Алексея Толстого... -- Вполне. Иоанн Дамаскин -- епископ из Дамаска, жил при арабах. Рисовал иконы, писал богослужебные тексты и дружил с каким-то халифом. Правильно? -- Отчасти, дочь моя, -- в темных глазах блеснуло что-то, напоминающее интерес. -- Но епископ Дамасский оставил нам не только свои... богослужебные тексты, как вы их изволили назвать. Вы об иконоборцах слыхали? ...Когда Ревенко поручал мне это пакостное дело, то перво-наперво посоветовал не вступать с попами в богословские споры. Наша забота прокурорская -- снять показания и составить заключение, дабы суд принял с первого же раза. Но у меня (иной, неявной...) был свой резон. Был и есть. Так что разговор идет в нужную сторону. -- Иконоборцы, отец Николай? Вы имеете в виду Лютера? Когда церкви и монастыри громили? -- Не только, дочь моя, -- священник покачал седатой головой. -- Не Лютер сие начал. А вот в веке восьмом, ежели не ошибаюсь, в Византии император Лев Исаврийский запретил почитание икон. Догадываетесь, почему? -- Не совсем, -- как можно равнодушнее заметила я. -- Тоже... конфорки заводили? -- Отчасти. Времена были тяжелые -- войны, чума. Люди изверились, и вот... До образов одноразовых не додумались, однако же, глаголят, мощи святые вместо зелья к болячкам прикладывали. Вот император и решил сие остановить. Но лекарство пуще болезни вышло. Тогда Дамаскин и вмешался, дабы впавшим в соблазн истину разъяснить... -- Погодите! -- прервала я. -- Но ведь считается, что после здешней катастрофы Господь в милости своей повелел святым не оставлять людей... -- ...И направил Святую Агафью руководить салоном красоты? -- вздохнул священник. -- А Святого Алимпия -- чинить моторы? Дочь моя, Церкви еще и не такое ведомо! Вспомните! Кому предки наши кашу за печь ставили? Кому хлеб в воду клали? -- Но ведь действовало! -- не выдержала я. -- И тогда действовало! И сейчас! "Кроме сегодняшней ночи," -- хотела добавить я, вспомнив лопнувший стояк. Но -- смолчала. Не все сразу. -- Об этом, дочь моя, Гете написал. Весьма доходчиво. Читывали? -- Вы про сатану? Я невольно поморщилась. Почему-то казалось, что этот неглупый человек предложит объяснение посвежее. Кажется, он меня понял. -- Не верите, Эра Игнатьевна? Но если сия сила не от Бога... А она не от Бога, поверьте мне!.. как специалисту. Я оглянулась. Кабинет пуст, "жучки" я проверяла третьего дня. Рискнуть? Да, пожалуй! -- Есть другая... теория, -- осторожно начала я. -- Полагаю, вы знаете, что все началось около десяти лет назад, когда здесь случился взрыв. Считается, что взрыв был ядерный... Вспомнились давние заголовки газет, орущие динамики телевизоров, йод, который нам давали в "учебке". Тогда всем казалось, что начался Армагеддон. Еще бы! Плюс слухи: взрыв -- в пять Чернобылей, облако накрыло восемь областей... -- Это был не ядерный взрыв, отец Николай! Удивленный взгляд, покачивание головой. Не понял? Не поверил? -- Газеты врали. И про боеголовку, и про игрушки дурацкие с настоящим плутонием, и про радиацию. Ничего этого не было! Большая Игрушечная -- ложь! Вообще-то за такое мне должно оторвать язык. Клещами. По возможности, калеными. Но надо же, наконец, разобраться! Этот священник -- не псих и не дурак... -- Да, я слыхал... -- отец Николай задумался, вновь покачал головой. -- В городе испокон ходят разные байки. Про наборы бомбочек с ядерными зарядами... -- Чушь! -- отрезала я. -- Эти, как вы говорите, байки специально распространялись заинтересованными лицами! Знаете, что такое "полезная дезинформация"? Нет? И слава Богу! Так вот, есть иная версия: взрыв был неядерный. Здесь, на Павловом поле -- был когда-то такой район -- работал исследовательский институт. Очень странный институт... Все-таки я вовремя успела укусить себя за грешный мой язык. Не хватало еще выдать открытым текстом о НИИПриМе, в иных кругах -- Институте N 7, Зоне "Б" и лаборатории "МИР". Тут не язык -- голову потеряешь! -- Это был выброс неизвестной энергии. Считают... Некоторые считают, что эта энергия оказала воздействие не только на психику уцелевших, но и на специфические... э-э-э... материальные характеристики местности. Поэтому приезжие не видят и половины того, что здесь происходит. Для них кентавры -- обыкновенные рокеры-придурки. Нужна адаптация... Все! Стоп! И так сказано -- выше крыши. -- Теория Семенова-Зусера, -- тихо проговорил священник, и я вновь вздрогнула. Он знал! Да, теория Семенова-Зусера и Ковалевского. Правда, Девятый обычно называет ее просто Основной. -- Мне ведомо об этом, дочь моя. Но сия теория -- всего лишь попытка объяснить непонятное через непонятное. Ибо науке таковое излучение неведомо. Я не стала спорить. То, что мне сообщил Девятый, как выражаются дауны-американцы, only for eyes. Нет, не получилось. Священник ничем мне не поможет -- разве что объяснит, как изгонять бесов. Впрочем, если верить агентурным данным, отсутствующий здесь отец Александр уже пытался -- без всякого успеха. 4 День складывался нелепо. Даже не складывался -- тянулся. Как говорили у нас в детдоме: словно удав по стекловате. В детстве я всегда жалела бедного удава, но на этот раз могла лишь пожелать ему ползти быстрее. Все, что можно, я уже сделала. Псих-Кривец на экспертизе, протокол нашей бестолковой беседы с отцом Николаем составлен, кофе выпит. Я даже позвонила в гордуму, надеясь отыскать бравого таракана-полковника из ОМОНа, но того на месте, естественно, не оказалось. По крайней мере, мне так сообщили. Итак? Итак, скверно. Но это с одной стороны. А с другой... А с другой стороны, если не слишком увлекаться служебной карьерой старшего следователя Гизело, получается не так и плохо. Этой наглой особе должно бдить, дабы здешние беспорядки не нарушать. А вот мне... А вот мне (иной...) очень интересны именно здешние беспорядки. Помнится, Девятый так и говорил: "Не увлекайтесь правилами, ищите исключения". Пять лет всюду были сплошные правила. Конфорки горели, Первач-псы исправно доводили убийц до синюшного лица и разрыва аорты, исчезники следили за качеством бетона, а квартирники-домовые -- за паровым отоплением, дорожные знаки сами собой ограничивали скорость, притормаживая лихачей (кроме кентов, само собой, им законы не писаны и не читаны). Одним словом, все хорошо, прекрасная маркиза, в нашем дурдоме полный порядок! Точнее, был. Зато теперь... Не удержавшись, я достала лист бумаги и начала рисовать черточки. Потоп вкупе с отключением телефона в ведомственном доме. Раз... На "раз" дело замерло. И не потому, что фактов не хватало. Хватало. А вот какие из них достойны следующей черточки, понять мудрено. Например, собаки. Еще год назад по Дальней Срани нельзя было пройти из-за легиона разномастных дворняг; теперь же -- хоть в Красную книгу их заноси. Конечно, коммунальные службы поспешили записать сие в свой актив, но я-то знаю! А потом стали пропадать уже не уличные -- домашние Шарики и Бобики. Нас буквально закидали заявлениями: и по поводу пропавших мосек, и по поводу бездействия милиции. Странно? Вообще-то странно, но кто знает? Подумав, я нарисовала вторую черточку и рядом -- третью. Если уж поминать собак, то грех не вспомнить о людях. Точнее, о бомжах. Еще год назад... Вспомнилась недавняя передача. Жирный щекастый жорик из железнодорожной службы бодро рапортовал об успехах по "зачистке" вверенной ему привокзальной площади. И вправду: чисто, пусто, уютно. Я, конечно, не поверила -- и, наверное, никто не поверил. Но ведь правда! Только жорик и его орлы тут ни при чем. Сбежали бомжи. Все! А какие не сбежали -- сгинули. Когда мне сунули дело Молитвина, мне отчего-то показалось, что он как раз из этих... Вот и думай, командир! То ли есть общий знаменатель у всей этой чепухи, то ли нет. Ах да! Можно еще черточку воткнуть! Позавчера один коллега вернулся с совещания в мэрии, так там кто-то снова мульку пустил о Жэке-Потрошителе, что в Срани объявился. Ходит и, стало быть, потрошит. Черный, с бычачьими рогами и, говорят, с хвостом. Нет, это к отцу Александру, пусть экзорцизм проводит! Но, что любопытно, в начале моей здешней карьеры о таком в Срани не болтали. А вот теперь начали. Дорисовать пятую черточку я не успела. Проклятый телефон вновь сказал "дзинь"; я вновь помянула царя Давида... -- Гизело слушает! -- Эра Игнатьевна! Да что у вас с голосом? Трубка источала мед, но мед был не сладок. Сначала -- Ревенко, теперь -- Сам. Кто следующий? Президент? -- Добрый день, Никанор Семенович. Это все злоба дня сего. Довлеет. -- С попами заработались? Сочувствую, сочувствую! А знаете что, сделайте-ка перерывчик. Да-да, всенепременно перерывчик! Что будет дальше, я уже догадалась. В этой конторе зря мед не льют. -- Да-с, и заходите ко мне. Чаек попьем... Аппарат дал отбой. Я посидела несколько мгновений, затем без всякой охоты подошла к зеркалу. То, что смотрело на меня оттуда, не прибавило оптимизма. Стыдно сказать, второй год регулярно ставлю свечки Анне Кашинской. Да ни черта она не помогает, эта Кашинская! Все мои тридцать четыре аккурат на физиономии отпечатаны, вдобавок синяки под глазами, да еще эта морщинка. И откуда только взялась, сволочь? Оставалось поправить мундир, поколдовать с косметичкой и перекреститься на лик Святого Сульпиция, покровителя юристов. Сульпиций смотрел хмуро. 5 У Никанора Семеновича не один кабинет, а целых два. Большой -- для общего разноса, и маленький -- для разноса индивидуального. Кто-то недавно уточнил: для групповухи и для интимного секса. Да, пожалуй. Интересно, с какой позы начнет? У меня три дела и все, считай, висят. Так что интим мне обеспечен. Наверное, начнет все-таки с Молитвина. Похоже, шум архары подняли преизрядный. Попробовала на всякий случай рекомендованный сослуживцами "Заговор от выговора". Простой, как швабра: по дороге к начальству вышеупомянутое название следует повторить восемнадцать раз подряд, и как можно быстрее. На седьмом разе я сбилась, закашлялась и отчетливо поняла: проблем не миновать. Секретарша взглянула на меня томными глазами и колыхнула крутым бедром в сторону левой двери. Значит, в "малый"; следовательно, разнос будет индивидуальный, как и предполагалось. Пожаловаться, что ли, с порога на ночной потоп? Может, посочувствует? Ведь не зверь же он, в конце концов! -- Эра Игнатьевна? Прошу, прошу, садитесь сюда, в это кресло, здесь удобнее... Я переступила порог -- и поняла, что мой стратегический план оказался бесполезен. Более того, запахло чем-то знакомым. Дерьмом? Да, пожалуй, но только очень уж дерьмистым. -- Что это вы такая бледная? Переработались? Ай-яй-яй! -- Это пудра! -- сообщила я, надеясь осадить его медоточивость, но Никанор Семенович лишь одарил меня очередной улыбкой и величественно опустился в кресло. Кресло под стать начальнику -- и начальник под стать креслу. Какой-то поэт прошлого века что-то писал о "телес десятипудовиках"... ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА... Зря говорят, что толстяки добродушны! Маленькие бесцветные глазки тонут в трясине гладких, словно не ведавших бритвы, щек, уголки толстых губ приподняты в "вечной" усмешке -- но не дай Господи поверить в эту доброту! И хитер! Как хитер, толстяк! За пять лет схарчил трех замов, сейчас догрызает четвертого. Так и кажется, что под жиром, словно под броней, прячется кто-то другой -- худой, жилистый, не любящий улыбаться... А еще у него потные ладони -- противно руку пожимать. Вот он какой, прокурор города Никанор Семенович... -- Комплимент хотите? -- Еще один? -- не утерпела я. -- Только не по поводу внешности! -- Внешности? -- начальство соизволило хмыкнуть. -- Эх, мне бы годков двадцать сбавить... Ну это он, положим, врет! Недаром секретарш коллекционирует... -- Предупреждаю -- комплимент грубый, зато в точку. Был я с утреца в мэрии, и там, знаете, вас вспоминали. Бажанов, который новый шеф Хирного, поинтересовался (уж извините, Эра Игнатьевна!): кто это вас трахает? Хирный пояснил, что это вы всех трахаете... Смеяться? Еще чего! Обидеться? Нет, не стоит. Хамство, конечно, зато из первых рук. Значит, поминали... -- И кого я трахнула на сей раз? -- Ну что вы, Эра Игнатьевна! Это я так, к слову... Значит, к слову. То есть вполне достаточно мне знать, что моей скромной персоной заинтересовался начальник УВД вкупе с новым заместителем мэра. Бажанов?.. Ну конечно, он же курирует все силовые, в том числе ОМОН! Так-так... тут из подворотни -- таракан... Между тем начальственная улыбка начала медленно сползать. Щеки обвисли, глазки спрятались за складками, послышался тяжелый вздох. Все, мед кончился. Сейчас пойдет иной продукт. -- Выпить хотите? Ого! В этом кабинете пить мне еще не предлагали. Я взглянула на говномер и поняла, что он зашкаливает. Ответа Никанор Семенович ждать не стал. Грузно приподнявшись, направился к шкафу, послышался возмущенный скрип потревоженной карельской березы. Вспомнился Ревенко. У того в шкафу водка. А у этого? -- Вы, насколько мне известно, крем-ликер пьете? Или лучше банановый? Разведка заложила точно, хотя в этой конторе крем-ликер ни с кем пить еще не приходилось. Интересно, кто стукнул? -- А может, господин прокурор города, лучше водки? "Зусмановки" или "Столпер-Плюс"?! Он замер, затем укоризненно покачал головой: -- Водки?! Нет у меня водки, Эра Игнатьевна! Коньячку налить? Коньяк был подан в стакане; правда, в хрустальном. На закуску -- сиротливый ломтик лимона -- я даже не взглянула. Пусть сам "николашку" потребляет. -- Ну, стало быть, вздрогнули, Эра Игнатьевна! И давайте без "господ прокуроров". Разговор у нас будет душевный, можно сказать, интимный... Кажется, мне предлагали раздеваться. Коньяк оказался хорош, но больше ничего хорошего не предвиделось. -- Вы с Ревенко говорили? -- Говорила. Началось! Сейчас спросит о рапорте, который я еще и не собиралась писать... -- Рапорт составили? Соврать? Ну уж нет! -- Никанор Семенович! Рапорт я не составила, но... -- И не надо. Думаю, выражение моего лица ему понравилось. Пухлые губы вновь расцвели улыбкой. -- Да-да, любезнейшая Эра Игнатьевна, забудьте! И о деле Молитвина забудьте! Да и нет, собственно, никакого дела. И не было. И не будет. Улыбаться в ответ я не стала. Значит, молитвинское дело отбирают. Интересно, кто? -- Простите, Никанор Семенович, неужели этим заинтересовалось ФСБ? Глазки моргнули. Раз, затем еще раз. -- ФСБ? Да о чем вы? Я же вам ясно говорю, нет никакого дела и не было. Жил себе старичок, приболел, отвезли самовозом в неотложку, вовремя не представили документы... А замглавврача, известный паникер, изволил задергаться, с утра прибежал сообщать -- глядь, пошли заявления соседей, бумажка за бумажкой!.. сейчас все выяснилось. Слова журчали струйкой, глазки щурились, улыбка бродила между щек, и я, наконец, поняла: надо молчать. Молчать и соглашаться. Если прокурор города говорит, что дела нет, значит, его нет. Хотя сгинувшего алкаша велели искать прокуратуре, вопиюще нарушая все подряд. Хотя следом при странных обстоятельствах и участии таракана-полковника пропал свидетель Залесский. И дальше... -- Правда, там "хвост" вырос... -- Простите? -- очнулась я. -- "Хвост", -- начальство мило усмехнулось. -- Господа архары на квартире Залесского подрались с каким-то сержантом-жориком. Непорядок, конечно. Так вы этого жорика оформите. Года на три, чтоб неповадно было. Только не тяните. -- Ладно... Я отвечала, не думая. Что же это творится? Может, и вправду ничего такого не было? Глупостей хватает, а к Залесскому архары могли заехать не только из-за пропавшего старика. Может, в Залесском все дело? -- Не обрадовал? Я пожала плечами. От молитвинского дела за версту тянуло "мертвяком", так что спасибо, конечно... Память услужливо подсказала: субботние гости-дружки на квартире Залесского, один -- носатый, болтливый; второй -- крупный мужик с уставной ряшкой, все норовил мне честь отдать, хоть так, хоть эдак... это он, что ли, "хвост"?! -- Ну тогда я вам подарок сделаю. Завтра передадите в третью канцелярию дело Кривца... -- Что?! Молитвинское дело отобрали, теперь Кривец. Этот мерзавец, ясен пень, не подарок, но что все это значит? -- И остаются у вас ваши священники, но с ними можно не спешить... "Какого черта?!" -- едва не вырвалось у меня, но язык вновь оказался вовремя прикушен. Сейчас сам скажет. -- Вы Изюмского знаете? Изюмский? Ах, да! Розовощекий болван из новеньких. Золотой зуб, золотая цепь... -- Он будет работать с вами. У него сейчас дело об убийстве, но он сам не тянет. "То есть как?" -- чуть было вновь не воззвала я, и опять успела сдержаться, хотя удивляться и вправду было чему. Везде, во всем нашем грешном мире, "мокрые" дела для следователя -- самые трудные. Везде -- но не здесь. Первач-псы (они же "Егорьева стая", они же "психоз Святого Георгия") разыскивают убийцу лучше всякого инспектора. Нам остается лишь обождать, пока в морг поступит труп с характерным синюшным цветом лица. И ждать приходится тридцать шесть часов -- в худшем случае. Обычно хватает и двенадцати... -- Он сейчас ведет дело о том парне, с серьгой. В общем, подключайтесь. Настала очередь моргать мне. Субординация, конечно, душа службы, но когда старшего следователя "подключают" к новичку... Усмешка исчезла. Маленькие глазки смотрели в упор. -- Это не простое убийство, Эра Игнатьевна. К тому же... Изюмский -- мой племянник, это его первое дело. Все, наконец, стало ясно. Кроме одного. "Непростым" в нашем городе дело об убийстве может быть только в одном случае -- если следователь грамоте не разумеет. В прямом смысле: не знает букв, дабы изваять протокол. Проще работа только у гаишников. С нашими "саморегулирующими" знаками можно спать двадцать пять часов в сутки. Правда, для этого приходится ложиться на целый час раньше. Похоже, Изюмский именно из тех. ...Вечером, перед тем, как заснуть, я несколько раз прислушивалась к глухому гудению труб из-за стены, но стояк, усмиренный Евсеичем, напоминал о себе только запахом сохнувшей штукатурки. Да, дела! Так и тянуло включить компьютер вкупе с модемом, но для экстренного сеанса связи не было повода. Значит, завтра. Завтра. ПОНЕДЕЛЬНИК, ШЕСТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ Лица традиционной ориентации * Духоборец Македоний вкупе со своим подельщиком * Моисей Угрин, покровитель нелегалов * Пятый и Девятый * Слон отменяется 1 -- Эй, это ты -- Гизело? В дверях возвышался розовощекий дуб, и была на том дубе златая цепь. -- Здоров, подруга! -- дуб продемонстрировал золотые коронки и рухнул на стул. -- Ну че, поехали? -- Да, милый! -- отозвалась я как можно медовее. -- Поехали, сладкий! Сразу баиньки или потанцуем? Кажется, понял. Во всяком случае, кора треснула. Дуб привстал, почесал могучий подбородок. -- Так че, подруга?.. -- Катись на хрен, козел! -- пояснила я. -- Не будешь базар фильтровать, рыжевье из пасти вышибу! Усек? Усек. Усек -- и сгинул, унесенный ветром. Вовремя: я только входила во вкус. Не люблю строить этажи, но иногда другого способа просто нет. "Подруга"! Фраеру ушастому и двадцати пяти нет... Легкий стук. Растерянная ряха втискивается в щель. -- Госпожа старший следователь! Разрешите? Теперь можно и разрешить. -- Госпожа старший следователь! Следователь Изюмский в ваше распоряжение явился... -- Являются привидения, -- безжалостно отпарировала я. -- И шалавы по вызову. А младшие по должности прибывают. Садитесь, господин Изюмский! Дуб осторожно опустился на краешек стула. И начал медленно, но верно превращаться в обычного парня в модном костюме, с которым в принципе можно и потанцевать на какой-нибудь вечеринке. Понаблюдав за этой поучительной метаморфозой, я сухо кивнула: -- А теперь докладывайте! Встать он все-таки не догадался. Ну ладно, стерпим. -- Ну так, два дня назад... Четырнадцатого февраля, стало быть, блин... Все это "стало быть" я уже знала назубок -- побеспокоилась с утра заглянуть в следственный отдел. Четырнадцатого февраля во дворе дома номер три, что по улице Рымарской, найден труп неизвестного гражданина лет девятнадцати-двадцати с двумя пулевыми ранениями. -- Баллистическую экспертизу провели? -- Направил, -- дуб виновато моргнул. -- Только что... Так и знала! Два дня -- коту под хвост. Хорошо хоть кто-то догадался сфотографировать место происшествия! -- Слушайте, господин Изюмский! Могу я узнать, чем вы эти дни занимались? Вообше-то зря спрашиваю. В лучшем случае этот болван послал дежурного инспектора в обход моргов -- искать труп с синюшным лицом и разрывом аорты. Оказалось, я права. Дальше можно и не интересоваться. -- Юракадемию заканчивали? Заочный? Ответ слушать не стала. И без того все понятно. -- Так ведь нам рассказывали! -- не выдержал наконец дуб. -- Специфика расследования убийств! Первач-псы... То есть, блин, психоз Святого Георгия... Оставалось порадоваться, что господин Изюмский умудрился запомнить слова "специфика" и "психоз". -- Личность убитого? -- вздохнула я. Золотая цепь потускнела, зуб куда-то спрятался. -- Личность еще не... Но он, блин, пидор, это точно! Серьга-то... -- Простите? -- То есть этот... лицо традиционной... В смысле, блин, нетрадиционной сексуальной ори... Серьгу я тоже заметила, но это еще не факт. Сейчас многие сопляки такое носят. -- Значит, так... Я не торопясь встала, подождала, пока дуб догадается сделать то же. -- К вечеру узнайте имя жертвы. Делайте, что хотите, но узнайте. Тогда будем работать. А нет -- катаю рапорт, что вы завалили расследование к чертовой матери. И еще. За полгода -- это третье нераскрытое убийство. Понимаете? А из-за таких пинкертонов хреновых, как вы, до сих пор неясно, что это: то ли просто наша халатность, то ли... Договаривать не стала, рассчитывая, что у "хренова пинкертона" все-таки хватит догадливости. А ведь дело -- серьезнее некуда. Похоже, в отдельных случаях Егорьева стая теряет нюх. Об этом мне тоже сообщили в следственном отделе -- по сугубому секрету. Вот и еще одна черточка... 2 После этакого разговора не грех было и остыть, но мерзавец-телефон опять звякнул, сообщив невероятную весть: подследственный Егоров просится на допрос! Сезон чудес продолжался. Подследственный Егоров Алексей Владиленович, он же отец Александр, викарный священник Иоанно-Усекновенской церкви, на допросах молчал. Молчал мертво, даже не здоровался. Именно общаясь с ним, я впервые почувствовала себя инквизитором. И вот, пожалуйста... Упускать подобный шанс воистину грешно, и я, ради такого случая, достала из шкафа кофеварку. Лень-матушка водит меня каждый раз в буфет, где кофе препаршивый, но тут я заставила себя вспомнить все тонкости, благо душистый перец и корица оказались на месте; да и старая кофемолка, спасибо Святому Филиппу Суздальскому, работала исправно. Как-то не удержалась, заглянула в святцы. Святой Филипп окончил свои дни во времена Симеона Гордого, и только здешняя епархия вкупе с заводом "Кондиционер" ведают, отчего именно ему выпало следить за работой бытовой техники. -- Добрый день, гражданка следователь! Отвечать, отвернувшись к кофеварке, было неудобно. Пришлось заниматься акробатикой, дабы и кофе не расплескать, и вежливость проявить. -- Добрый день, отец Александр! Садитесь. Кофе будете? -- Благодарствую. Так и не сообразив, благодарствую "да" или благодарствую "нет", я водрузила на стол две чашки, поставила сахарницу... -- Не трудитесь, гражданка следователь. Ни к чему. И совершенно напрасно! Ради такого, как отец Александр, не грех и потрудиться. Мужчина он интересный, причем вовсе не старый, и сорока нет. Только глаза... Почему-то не хочется встречаться с ним взглядом. -- Гражданка следователь, прежде всего приношу вам свои персональные извинения. Мой отказ отвечать на вопросы никак не был связан с вами лично. Я кивнула, принимая извинения. Что это с ним? Взгляд прежний, острый, яркие губы знакомо поджаты... -- Хочу сделать заявление. Он помолчал. Губы, и без того узкие, превратились в тонкую полоску. -- Продумав свое поведение, заявляю о своем полном раскаянии перед властями светскими и властями духовными. Признаю свою неправоту и прошу соответствующие органы определить мне должное наказание. Одновременно буду просить священноначалие простить мне грехи мои. Я нерешительно достала бланк протокола, сняла колпачок с ручки. -- Так и писать, отец Александр? -- Да. Я послушно заскользила пером по бумаге, но вдруг почувствовала -- что-то не так. Вообще-то все так, завтра же дело можно отправлять в суд. Объективная сторона установлена, один из подследственных пошел на "сознанку". Это гораздо лучше для процесса: один беленький, другой черненький, одному -- по полной, другому -- условно... -- Нет. Я отложила в сторону бумагу, вздохнула. -- Отец Александр! Объясните! Почему вы... -- Имеет ли сие значение, дочь моя? -- теперь на его губах была грустная улыбка, совсем как у отца Николая. -- Не в том ли работа ваша?.. Моя работа? Легко сказать!.. -- Моя работа состоит не только в том, чтобы оформить протокол, отец Александр. Гражданин Рюмин, то есть отец Николай, вчера ясно и четко изложил свою позицию. Насколько я понимаю, это была и ваша позиция. Отец Николай считает, что здешние священнослужители впали в язычество; более того, призывают на помощь, извините, бесов... -- Он ошибается. Я тоже ошибался, дочь моя. -- То есть, -- подхватила я, -- вы признаете, что совершили преступление, подпадающее под соответствующие статьи уголовного кодекса? Священник покачал головой, вновь усмехнулся -- по-прежнему невесело. -- Ни я, ни отец Николай этого и не отрицали, дочь моя. Дело в ином. Мы считали, что принятые здесь обряды есть грубейшее нарушение канона, по сути -- ересь, подобная ереси духоборцев Македония и Маркиона. Ради же спасения душ, нашему попечению вверенных, согласны мы были преступить