ам воздает сторицей За все мучения добротною пшеницей. Пускай на ниве грязь, пускай навоз лежит - Все в золото хлебов она преобразит. Коснувшийся земли полн силы бесконечной, Всего живущего она фундамент вечный, Она - грудь божества, незыблемый оплот, И горе, горе тем, кто ей приносит гнет! Сальватор Увы! Когда б ты знал, какая это мука - Мысль, пленную таить, не говоря ни звука, Ты б застонал, как я, но - человек простой - Не можешь ты понять, что в этот час со мной. Смертельной горести я обречен, сомненью, Сын солнца, я живу, объятый мрачной тенью. О нет, не знаешь ты, как горько мне терпеть! Ведь, крылья развернув, я не могу взлететь. Смерть приближается широкими шагами, И годы тяжкие уже висят над нами, А меч, который бог в десницу нам вложил, Ржавеет в праздности и ждет, лишенный сил. Без пищи мертв огонь, пылавший раньше смело, Влачатся праздно дни, душа сжигает тело, И доблестный талант, затерянный в тоске, Уже готов истлеть, как платье в сундуке. Таланту, чтобы жить, всегда нужна свобода, Пить полной чашею - вот в чем его природа. А я, я ждать устал, придет ли ураган И скоро ли из недр метнет огонь вулкан, В немом бессилии я предаюсь лишь гневу, Подобно евнуху, ласкающему деву. Нет, здесь еще народ спит - с молнией в руках, - Живых страстей искать пойду в иных краях! Рыбак Вот истинный поэт! Ты, полный вдохновенья, Великой жажде дел не знаешь утоленья. Дитя капризное, ворчащее давно, Ужели ждать тебе терпенья не дано? Коль сердцем доблестным, челом своим высоким Ты в мире стал давно скитальцем одиноким, Коль ты бежишь от нас, страшись, о брат мой, впасть В самовлюбленности губительную страсть. Бродя среди толпы тропою обыденной, Страшись погибели, нам всем давно сужденной, Утесов роковых, опасных в бурный час! Верь, боги с высоты еще глядят на нас. Они дают талант, чтоб жить нам с ним в отчизне Для блага общего. От нас на склоне жизни Отчета требуют они во всех делах: Что сделал кистью ты, что я сказал в словах. Так будем вместе, друг, и будем терпеливы. Терпение смягчит отчаянья порывы, Достойная душа среди своих невзгод В нем, как в убежище, спокойствие найдет. Сальватор Ты прав. Но этот край насилия и славы, Губя хлеба в полях, растит нам только травы. Из зерен брошенных не всходит тучный злак... Чего ж мне больше ждать? Я ухожу, рыбак! Прощай, Неаполь! Пусть Калабрия отныне Мне даст приют у скал, среди своей пустыни. О горы черные, хребты в зубцах крутых, Нагромождение утесов вековых, Огромный жаркий край, суровый, горделивый, Долины и леса, пустынные заливы, Примите же меня в семью людей простых, Чтоб затеряться мне в их толпах кочевых! Хлеб с тем хочу делить, кто мыслит благородно, И, в горы уходя, дышать всегда свободно. Да, человек лишь там достигнет красоты, Там девственна земля, там все сердца просты, Там чтил бы Пана я спокойною душою И жил бы, как орел, паря над крутизною. Когда же наконец пришла бы смерть ко мне, Не дал бы тела я окутать простыне, А лег бы на землю у вечного предела, И мать живущего, античная Кибела, Во чреве растворить могла б мой смертный прах, И в нем исчез бы я, весь, как навоз в полях, Как под шатром небес мгновенное дыханье, Как капелька росы при солнечном сиянье, И не оставил бы, как делаете вы, Скелета жалкого или глухой молвы! Перевод Вс. Рождественского ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ Привет, Флоренции великий сын! Твой лик С крутым высоким лбом, с волнистой бородою Прекрасней для меня могущества владык, И я, восторга полн, склоняюсь пред тобою! Что честь, добытая кровавою войною, Перед сокровищем души твоей, старик? Что лавры тщетные и почести герою Пред дивной порослью искусств и мудрых книг? Почет, почет тебе! Твой животворный гений Фантазии полет и мудрость рассуждений Двойным могуществом в живом единстве слил. Подобен солнцу ты, что на пути небесном, Склоняясь, восходя, в могуществе чудесном Живит поля земли и водит хор светил. Перевод Вс. Рождественского ТИЦИАН Когда в Италии искусство давних дней Потоком ринулось на город вдохновленный, То не был ручеек - и мелкий и стесненный, А мощная река во всей красе своей. Поток вошел в дворцы до верхних этажей, Соборы озарил с иглою вознесенной И отразил в воде, широко устремленной, Лазурный плащ небес и пурпур королей. На скате царственном волны, литой и ясной, Понес он гения Венеции прекрасной, Который подавлял величием умы, И, продолжая с ним могучее теченье, Столетие стремил его в своем круженье, Пока не уступил объятиям чумы. Перевод Вс. Рождественского ДЖУЛЬЕТТА МИЛАЯ... Джульетта милая, не смерть во тьме гробницы, А только легкий сон смежил твои ресницы. Италия, краса! Коль в бледности твоей Еще остался жар прекрасных юных дней, Коль вены доблестной еще согреты кровью, А смерть-чудовище, склоняясь к изголовью, Влюбленная в твои цветущие года, Не выпила еще дыханье навсегда, Коль счесть добычею она тебя не может, - Придет прекрасный день, воспрянешь ты на ложе, Глаза раскроешь вновь, чтоб видеть наяву И яркий солнца свет, и неба синеву, И, вновь согретое лучами жизни, смело На камне гробовом твое воспрянет тело! Когда, ступить хоть шаг еще страшась одна, Тяжелым саваном в движеньях стеснена, Свой белый саркофаг покинув осторожно, Ты будешь в темноте искать руки надежной, Чтоб стали наконец шаги твои легки, - Ты чужестранцу дать не торопись руки, Ведь тот, кто не с тобой и не с твоей Элладой, Кто твой родной язык не мнит себе отрадой, Не дышит воздухом Италии твоей, - Так часто варвара окажется грубей. Он в край приходит твой, край солнечный и синий, Чтоб поступать с тобой, как с белою рабыней, Чтобы терзать тебя, и под его рукой Поникнет нежный стан и взор померкнет твой. Воскресшая краса, принцесса дорогая, Единственный твой друг - страна твоя родная, Лишь средь ее сынов найдешь Ромео ты, Италия, душа, отчизна красоты! Перевод Вс. Рождественского ПРОЩАНИЕ Каким бы трауром судьба ни омрачала Тот край, что дважды мир заставил быть иным, Каких бы зол и бед душа его ни знала, - Без грусти, без тоски нельзя расстаться с ним! Покинув райский сад, пойду, тоской томим, Еще раз в горы я, на их хребты и стены, Чтоб перед взором вновь раскинулись моим Равнины и холмы, чьи дали неизменны. Но холод в грудь проник и леденит мне вены, Теснится в сердце вздох, как будто иссушил В полях Италии я самый вдохновенный Ветвей моих росток, цветенье юных сил. И на родной груди богини загорелой Всю жизнь, весь юный пыл растратил до предела. Перевод Вс. Рождественского ЛАЗАРЬ ПРОЛОГ Сегодня - я в пути: одетая в туманы, Передо мной равнина вод, Где космы пенные взметает ветер пьяный И в пляске бешеной несет. Под стоголосый вой пучины разъяренной Он возникает впереди - Огромный пироскаф, дымящийся бессонно У океана на груди. О судно мрачное, изъеденное солью, - Британия! - отваги полн, Я знать хочу, какой заботою и болью Ты движимо средь бурных волн, Дознаться, меньше ли народу перебито, И глуше ль подневольных стон В морях далеких тех, где за тобой, как свита, Флотилии чужих племен; И бедный Лазарь жив по-прежнему ль, и рьяно Все так же ль, как века назад, Орава тощих псов облизывает раны, Что кровью бок его багрят. Задача тяжела, и от себя не скрою, Что дерзким замыслом живу, Ведь глупо мериться с громадою такою беспомощному существу. Я знаю, что не раз, о Альбион надменный, У неподвижных ног твоих Армады грозные истаивали пеной, Ложились в прах владыки их. В обломках кораблей и трупах берега мне Видны в неясном свете дня, - Но милостив господь: он от зловещих камней Подальше проведет меня. О ты, кто искони царишь в надзвездном крае, Лучами ока своего Вперяясь в мир земной, глубоко проникая В темнейшие углы его; Ты, кто в сердцах людей таимые упорно Читаешь мысли без труда И видишь, что мои, под ветром злобы черной, Не очерствели навсегда; Свети мне, господи, как светят мореходу Созвездий ясные огни, И, мой корабль ведя сквозь мрак и непогоду, Мощь в паруса его вдохни; Оборони меня от головокруженья - Той птицы северных морей, Что вьется в мутной мгле ширококрылой тенью Вокруг скрипящих мачт и рей, И там, средь горьких волн, в просторе необъятном, Что б ни страшило - день за днем Дай мне идти вперед путем благоприятным, Извечной истины путем. Перевод Д. Бродского ЛОНДОН В безмерности равнин так сказочно-громаден, Что птица облететь его не может за день, Являет пришлецу он издали хаос Лачуг, домов, дворцов, то кинутых вразброс, То в груды сваленных, сцепившихся упрямо; Лес труб, венчающих промышленные храмы И ввысь - из глубины их жаркого нутра - Дым извергающих с утра и до утра; Шпили и купола над каменным хаосом, Сквозящие в пару, холодном и белесом; Низины, где река, под сеткою дождя, Весь ужас адских вод на память приводя, Струит свой черный ил, крутясь меж берегами; Мосты, подпертые гигантскими быками, Сквозь арки, как колосс Родосский, там и сям Дающие проход бесчисленным судам; Волна зловонная, несущая в предместьях Богатства дальних стран, чтоб сызнова унесть их; И верфей суета, и склады, чье нутро Могло б весь мир вместить и все его добро; Затем ненастный свод, зловещих туч барьеры, И солнце, как мертвец, одетый в саван серый, Иль в ядовитой мгле порой, как рудокоп, Который кажет нам свой закоптелый лоб; И, наконец, народ, средь грохота и шума Влачащий дни свои покорно и угрюмо И по путям прямым, и по путям кривым Влекомый к золоту инстинктом роковым. Перевод Д. Бродского БЕДЛАМ Свирепое море гудит в непогоду И, голову тяжко подняв к небосводу, То падает, то, накалясь добела, Бросает на скалы людские тела. Пожар завывает грозней и жесточе, Когда в безнадежности пасмурной ночи Он топчет, как дикий табун, города. Но злые стихии - огонь и вода, В их похоти грубой, с их яростью краткой, - Ничто по сравненью с иной лихорадкой. Она леденит наше сердце навек. Смотрите: душевнобольной человек, - Лишь тень человека, - томится годами Под мрачными сводами, в страшном Бедламе. Плачевное зрелище! Вот он бредет, Низвергнутый в дикую тьму идиот, До пояса голый, согбенный тупица, Бредет он, шатаясь, боясь оступиться, С опущенным взглядом, с бескостной спиной, С руками, повисшими мертвой лозой, С глазами, что смотрят бессмысленно-тускло. И рот, и глаза, и любой его мускул, И низкий, изрытый морщинами лоб - Все, кажется, быть стариковским могло б. Он молод годами. Но, взявши за горло, Безумье к земле человека приперло. И черепом лысым увенчан скелет. И мнится: бедняге под семьдесят лет. Машина оглохшей души бесполезна, Но все-таки вертится в сцепке железной. И днем его небо окутано тьмой. И летом он темен, и мрачен зимой. Уснет, и во сне ничего не приснится. И, дня не заметив, откроет ресницы. Живет он, бесчувственный к бою часов, Он брошен во Время, как в чащу лесов. Слюна набегает, пузырится пеной. Он никнет на ложе свое постепенно. Навеки вокруг темнота, тишина. Когда же он ляжет для вечного сна И в землю вернется, не вызвав участья, - Материя вновь распадется на части. Смотрите: другой за решеткой не спит, Постель его смята. Он скачет, вопит. Молчания нет в одиночной палате. Он роет солому и рвет свое платье, Как будто в ожогах вся кожа его. Глядит, и белки стекленеют мертво, Зубами скрипит, кулаком потрясает, Кровавая оргия в нем воскресает. Не будь он в цепях, - берегитесь тогда! Попасться в могучие лапы - беда. Двойная дана сумасшедшему сила! Дай только ей волю - рвала бы, крушила Могильные плиты в столетней пыли, Прошла бы по дальним дорогам земли, Неслась бы в горах грохотаньем обвала, Овраги бы рыла, дубы корчевала. И вот он простерт на земле, и, хоть плачь, Бессилен и наг этот дикий силач. И вертит его колесо вихревое, Сверкая нагими ножами и воя. Парит разрушенье над башенным лбом, Как в небе стервятник парит голубом. И только рычанье да смех беспричинный Внезапно, как молнии, спорят с пучиной. И если он крикнет - то здесь глубина Нечленораздельного, страшного сна: Горячка справляет победу лихую, Сквозь бедную глотку трубя и ликуя. А смерть не добила страдальца еще И сзади стоит и трясет за плечо. Вот так и стоишь пред столбами Геракла: Отвага слабеет, и воля иссякла, Но наглухо вбиты, не дрогнут столбы. И снова о них расшибаются лбы. Загадка для всех мудрецов это зданье. Здесь гибель назначила многим свиданье: Тот явится после утраты души, Внезапно лишенный покоя в глуши, Другой - заглядевшийся слишком упорно В созданье бездонное, в ад его черный. И грязный преступник, и честный герой Подвержены общей болезни порой. Любого гнетет одинаковой властью Проклятый недуг, роковое несчастье. И лорд, и король, и священник, и нищий - Все легче соломинки в бренном жилище. Постой у широко распахнутых врат. Здесь гордость и алчность незримо царят. Да, гордость и алчность одни! Их призыву Послушны все твари, кто мыслят, кто живы. Во тьму слабоумья влечет их поток... Прощай же, Бедлам, безутешный чертог! Я глубже проникнуть в тебя не рискую, Я только смотрю на толпу городскую И вижу, что яростный гомон и гам Звучит, как молитва безумным богам, А небо английское, в тучах косматых, Похоже на сумрак в больничных палатах. Перевод П. Антокольского ДЖИН Бог несчастных, мрачный дух у стойки, Родич можжевелевой настойки, Ядовитый северный наш Вакх! Вот в невразумительных словах В честь твою составлена кантата. Эту песню жалобно когда-то Черт луженой глоткой подпевал, Затевая адский карнавал. Это память о веселых гимнах, Что во славу ураганов зимних Пел нормандец, пенной брагой пьян, Слушая, как воет океан. Этот вой еще грубей, пожалуй, Чем когда кентавров рать бежала И раскатом страшных голосов Оглашала глубину лесов. Площадной божок! Тебе людское Прозябанье в бедах и в покое. Все тебе - все скверы, все мосты, Все задворки черной нищеты, Вся земля в плаще туманной ночи. И когда, воспламеняя очи, Веселишься ты, людей губя, Сам Спаситель не святей тебя. Каждый душу на прилавок кинет, Мигом детство розовое сгинет, Осквернят седины старики, Мигом бросят вахту моряки, Женщина зимой во тьме кромешной Все продаст, вплоть до рубашки грешной. Джина, джина! Наливай полней, Чтобы волны золотых огней Дивное несли самозабвенье, Сладострастный трепет на мгновенье. Это двери в рай, а не питье, Горемык бездомных забытье! К черту шерри-бренди и малагу, Все, что старой Англии на благо Бродит в погребах материка! Дорогая влага нам горька, И в сравненье с джином та водица Согревать расслабленных годится, Взбадривать, рассеивать недуг, Разжигать тщедушный, вялый дух. Для других - веселье пьяных ночек, Хороводы вкруг тяжелых бочек, Буйный хохот, пляску там найдешь, Жар любви, живую молодежь! Нет! От джина мы уж не пылаем, Женской ласки больше не желаем. Это пойло мы в себя вольем, Чтобы отыскать забвенье в нем. Здравствуй, джин! В грязи ночной таверны Встань, безумье, как хозяин скверный, Расставляй нам кружки, идиот! Смерть накатит, - часу не пройдет. Смерть не дремлет. У нее обычай: Костяной ладонью с силой бычьей Сеять плюхи, не жалеть пинков Беднякам английских кабаков. Тиф или чума на всех кладбищах Не уложит в землю стольких нищих, Лихорадка по размывам рек Стольких не наделает калек. Кожа пожелтеет, как булыжник, Потускнеет пламя глаз недвижных, Ошалеет мозг, трезвон в ушах, - Только тяжелее станет шаг. И, как пулей скошенная кляча, Пьяный рухнет, ноги раскоряча, Стукнется о камень головой И уже не встанет с мостовой. Так, не расставаясь с тяжким бредом, Будет он и погребенью предан. Впавших в этот роковой недуг Мнет телега или бьет битюг. Тот, в дупло пихнувши все наследство, Вешает на черный сук скелет свой. Глядь, - шагнул на шаткий мост иной, Прыгнул спьяну в омут ледяной. Всюду джин глушит, калечит, валит, Всюду смерть на жертву зубы скалит. Мать - и та, квартала не пройдя, Выпустит из глупых рук дитя. На глазах у женщин забубенных Разбивает голову ребенок. Перевод П. Антокольского ПРЕКРАСНЫЕ ХОЛМЫ ИРЛАНДИИ Когда с отчизною своей прощались мы, Взволнованным очам в последний раз предстали Зеленые луга, прекрасные холмы, Тропинки, родники, пленительные дали, Крутые берега, обширные леса. Где тихо спят ветра, иных забот не зная, Где на ветвях лежит жемчужная роса... О Эрин дорогой! Земля моя родная! Но все же сердце пусть сожмет клешня тоски, Пусть нет прекраснее земли на целом свете, - На парусных судах уходят бедняки, Мужчины, женщины и маленькие дети. Прочь от отчизны, прочь! Здесь беспощаден гнет Богатой Англии, страны великолепья, Что уделила нам от всех своих щедрот Лишь корку черствую да жалкие отрепья. В чужие закрома несет ирландский жнец Зерно своих полей, принижен и печален, - И состригают шерсть не с наших ли овец Для прославления британских сукновален? Так отчего же нам в отчизне места нет? Сосцы родной земли неужто оскудели? И навсегда ли мы - о, где найти ответ? - От милых берегов плывем, не зная цели? Но дует чуждый вихрь со слишком давних пор Из поля пахоты он сделал поле брани, И обратил его безжалостный напор Мою страну в оплот раздоров и страданий, Презренья и вражды... И так тяжел ярем, Что неизбежно день наступит, я уверен, Когда земля моя прогнется, а затем Огромная волна поглотит милый Эрин! И лишь деревьям здесь дано подняться в рост Как счастливы они! И как им сердце радо! О незабвенный край, где гомон птичьих гнезд Вплетается в шаги пасущегося стада, Где радостен восход и где закат красив, Где сладок аромат лугов неистребимый, Где ручейки журчат по склонам, оросив Прекрасные холмы Ирландии любимой! Перевод Е. Витковского МЕДНАЯ ЛИРА Только детям италийской И германской стороны Песни лириков слышны, Трепетанье струн им близко, А Британии сыны Позабыли песен звуки: Если струн коснутся руки, Им в ответ начнет греметь Только сумрачная медь. Мать гармонии всемирной, Полигимния, не лирный Звон, а грубый лязг и вой Породила в наши годы. И гудят, гудят заводы В устрашение природы Гимн могучий, мировой. Так обратитесь в слух, внимайте песне ветра, Вы, дети стран других, и ты, Европа вся! Фабричных городов клокочущие недра Вздымают пыль столбом и расточают щедро Кричащие людские голоса. Рыданья долгие и вздохи к вам неся, Гуляет по свету, бродяжничает ветер. Так вот услышьте, все народы, и ответьте, Найдется ль музыка на свете Мрачнее этой и страшней? Тысячеустая, - все молкнет рядом с ней. Так мощен этот гул и так инструментован, Что чуется в нем медь, мерещится чугун. Как будто шпорами язвимый, неподкован, Храпит и фыркает бесчисленный табун. Как будто бык мычит, на привязи тоскуя, В котлах бушует пар. Пустив струю густую, Выталкивает он два поршня. И вослед Колеса вертятся, и перебоев нет. В невидимом для глаз, отчаянном круженье Снует бесчисленных катушек хоровод. Смертельный посвист их, змеиное их жженье Все те же день и ночь - никто их не прервет. Визг облаков сцепленных, железных лап объятья, Зубчатых передач скрипенье в перекате, Шум поршней, свист ремней и вечный гул окрест, - Вот эта музыка, вот дьявольский оркестр, В чьих звуках потонул стон чернолицых братьев, Существ едва живых и видимых едва, Глухие, вялые, чуть слышные слова: Рабочий Хозяин! Видишь, как я бледен, Как после стольких лет труда Спина согнулась, мозг изъеден, - Мне нужен сон хоть иногда. Измучен я дешевой платой. За кружку пива, за рагу, За блузу новую могу На всякий труд пойти проклятый. Пускай чахотка впереди, Пускай огонь горит в груди, Пускай хоть сотня лихорадок В мозгу пылает ярче радуг, Пускай умру, пускай жена С детьми на смерть обречена, Но в землю лечь со мной нельзя им, Возьми же их себе, хозяин! Дети О мать, до чего наша жизнь тяжела! Нам фабрика легкие с детства сожгла. Мы вспомним деревню свою, умирая. Ах, если б добраться до горного края, До поля, где пахарь в сторонке глухой Проходит по пашне со ржавой сохой. Ах, если б пасти у холмистого склона На травке зеленой овечьи стада! Ах, как бы согрело нас солнце тогда, И, вольно дыша у ложбины зеленой, Сбежав от машины тупой, раскаленной, Уснем, надышавшись душистой травой, Уйдем мы, как овцы, в траву с головой. Мать Кричите, дети, плачьте! Долей черной Униженные с самых малых лет, Кричите, плачьте! На земле просторной От века нам животные покорны, Но и для них такого ига нет. Придет ли срок корове отелиться, Ее ведут в сухой и теплый хлев, В хлеву солома чистая стелится, Корова мирно ждет, отяжелев. А я... Пускай набухнет грудь тугая, Пускай ребенок, лоно раздвигая, Рвет плоть мою! И часа не дадут! Тобой навек машины завладели, - Гляди, - их пасти пышут там и тут, Следи, чтоб их ручищи не задели Созданье божье в материнском теле! Хозяин Всем, кто не хочет знать труда, Плохим работникам - беда! Всем, кто не поспевает к сроку, Всем, от кого мне мало проку, Лентяям, лодырям, больным - Беда! Не будет хлеба им. Ни слез, ни жалоб, ни упрека! Колеса в ход, и руки в ход! Пускай работает завод. Всех конкурентов разгоняя, Все рынки мира наводняя, - Хочу, чтоб ткань моя дрянная Одела бы весь род людской, А золото лилось рекой! И снова этот гул крепчает миг от мига. Котлы кипят и ждут, чтоб поршнями задвигать, Как будто великан отплясывает джигу, Вколачивая в мир два крепких каблука. Раскачанный рычаг коснулся рычага - И тысячи колес от гонки центробежной Визжат пронзительно. И гибнут безнадежно Людские голоса средь этой тьмы безбрежной, Слабеют жалкие биения сердец, Как с бурей бьющийся и тонущий пловец. О, ни глухой раскат прибоев беспокойных, Ни мощный вой собачьих свор, Ни вздохи тяжкие седых верхушек хвойных, Когда над бурей гнется бор, Ни жалкий крик солдат, что в беспощадных войнах Не встанут на последний сбор, Ни в яви, ни в бреду нет голосов, достойных В ужасный этот влиться хор. Да! Ибо в этом трубном хоре, В скрипичных голосах, настроенных не в лад, Не оратория звучит, а черный ад. Тут алчность черная и нищенское горе Не могут спеться и кричат. А вы, счастливые сыны благого края! Вам музыка цветет, как роза, обагряя Ярчайшим блеском утренние сны, И дышит свежестью и сладостью весны. Вас многие сочтут в сей жизни быстротечной Толпой изнеженной, ленивой и беспечной За то, что так легко, без скуки и невзгод, Дыша амврозией и опьяняясь вечно, Вы празднуете жизнь уже который год. Вы, граждане Италии счастливой, Красавцы кроткие, как мир ваш негой полн, Как безмятежны очертанья волн! Вам мир завидует ревнивый. А северян одна гордыня леденит. Пускай же целый мир бушует и звенит, Пускай свои дары швыряет благосклонно Ему Промышленность из урны златодонной! Вас, дети бедности, она не соблазнит. Зачем же вам менять богиню дорогую, Возлюбленную вашу - на другую, На ту, что утешать пытается, торгуя, Но чаще бедами вселенную дарит, Повсюду войнами гражданскими горит, - Где ради пятака, под вой титанов злобных, Один использует мильон себе подобных. Перевод П. Антокольского ПЛЕТЬ "Солдат! Иди вперед, сгибайся и молчи! Ровней держите строй, вояки-палачи! В лохмотья превратить нетрудно будет спины Нарушивших закон военной дисциплины". И гордый человек, дитя твое, Творец, Не смея глаз поднять, предчувствуя конец, Бредет, меняя речь на стоны междометий, И синий студень плеч, как осы, жалят плети. Ужасный инструмент взлетает вновь и вновь, И, выход отыскав, фонтаном хлещет кровь, О Альбион! Ужель не знаешь ты твердыни, Где этой пытке честь не подвергают ныне? Не знаешь, что костры, где корчились тела, Гуманность наших дней водою залила? Что дыбы тех времен, когда ярмо страданья Влачил усталый раб под гнетом наказанья, Сегодня сожжены и превратились в прах? Тебе ль того не знать? Но снова гнев в сердцах- Твоя античная жестокость пробуждает. Увы! Не только там, где рабство процветает, Касаясь черных спин, владычествует плеть, - И дома у себя ты можешь лицезреть, Как бьет твоих детей закон своей дубиной, Как за малейший грех у дочери невинной, Которая тебе приносит в дар не лесть - Кровь чистую свою, - он отнимает честь, О мудрый Альбион! О римская матрона! Не время ль обуздать всевластие закона И уничтожить плеть, не думая о том, Что скажет гордый пэр в парламенте твоем? Спеши же, Альбион, чтоб в новые скрижали Бесчувственность твою потомки не вписали, Чтоб громогласно всем герольд не объявил, Что ты во лжи клинок закона закалил, Что трона твоего пурпурные покровы Клевретов сатаны от глаз скрывать готовы! Твой доблестный солдат, твой бастион живой, Тебе свои права отдав своей рукой, Покорен, словно бык. И воплощенье ада - Церковников толпа - на бойню гонит стадо, Которое, травой набивши свой живот, Под щелканье бичей неспешно в рай бредет. Перевод В. Швыряева ШАХТЕРЫ НЬЮКАСЛА Иные с высоты прекрасных плоскогорий Впивают соль ветров, несущихся в просторе, И обращают взор в высокий небосвод; Иные, поклонись восходу утром рано, Выводят корабли на волны океана И гордо бороздят лазурь бескрайних вод; Иные, трепетом проникнуты глубоко, Восторженно следят, когда сверкнет с востока Лучей живительных широкая струя; Иные, не томясь в плену забот нетрудных, Весь день работают в долинах изумрудных" Чтоб вечером заснуть под песню соловья: Как радостны они! Им выпал добрый жребий, Счастливая звезда для них сверкает в небе, И солнце светит им, и полная луна; Рукой Всевышнего, в чьей власти судьбы наши, Избавлены они от самой горькой чаши, - Благая участь им вовеки суждена. А мы, чей тяжкий путь безвыходен и темен, Во всем подобные рабам каменоломен Не потому, что мы осуждены судом, - Нет выбора у нас и нет свободной воли, Мы - дети нищеты, страдания и боли, И шахта черная для нас - родимый дом, Мы - слуги Англии, мы - бедные шахтеры, Мы роемся в земле, мы в ней копаем норы, За шестипенсовик шагаем в шахту мы, Мы рубим уголь там, усталости не зная, И дышим сыростью, а смерть, сова ночная, Над нами кружится среди кромешной тьмы. И горе юноше, который в день веселья Придет, не протрезвясь, - страшнее нет похмелья: В глубинах пропасти он смерть свою найдет. И горе старику, который в темном штреке Замедлит шаг - волна зальет его навеки, И погребет его обрушившийся свод. Тебе, о дерзостный, но взявший лампы, - горе! Свое безумие ты осо