-- А я вот,-- продолжал Гиньяр задумчиво,-- размышляю о вычете
процентов.
-- Да ты совсем извелся, думая о своем жалованье, о самый экономный из
нормандцев!
-- Слушай, парижанин, деньги -- всегда деньги.
-- А я лично боюсь, что если мы здесь застрянем, то не видать мне ни
моего трамвая, ни турецких бань, ни оперы. И самое печальное -- я буду лишен
удовольствия предложить тебе постоянное место в партере!
-- Шути сколько хочешь, это у тебя в крови. Ты умудряешься шутить, даже
когда речь идет о деньгах.
-- Ладно, не забивай себе голову, все обойдется.
Время шло, а дрейф все не прекращался. Единственная перемена состояла в
том, что льдина довольно значительно изменила свое направление. Она все
время двигалась вперед, увлекая с собой оба корабля, которые находились
теперь гораздо ниже зимовки Нерса, примерно в пятидесяти километрах от мыса
Колона, открытого Маркхамом и Альдрихом. Капитан даже смог разглядеть в
бинокль мыс Коломбия. Льдина, по всей видимости, двигалась туда, где сэр
Нерс открыл Палеокристаллическое море.
Де Амбрие очень беспокоился, но тщательно скрывал свои чувства,
оставаясь внешне невозмутимым и уверенным в себе, хотя, честно говоря,
твердой уверенности в благополучном исходе экспедиции у него не было. Эх,
если бы Прегель не опередил их, добравшись до Севера, в то время как
"Галлия" упорно продвигалась сквозь паковый лед! Правда, теперь и
"Германия", зажатая льдами вместе с французской шхуной, вынуждена была
участвовать в этом проклятом дрейфе. Но пока что Прегель был победителем.
Если так и дальше пойдет, французам вряд ли удастся торжествовать над
соперником, ведь для этого весной нужно будет подняться выше, чем немецкий
географ. Но как это сделать? С другой стороны, смогут ли вообще корабли
освободиться из ледяного плена или им суждено долгие годы блуждать
закованными в ледяную броню?
Но нужно сказать, что храбрый капитан был не из тех, кто теряет время
на бесполезные сетования. С обычным хладнокровием он принял свершившийся
факт и стал ожидать событий, какими бы они ни оказались.
Де Амбрие скрывал от матросов свое беспокойство. Между тем на борту
"Галлии" все обстояло благополучно. Ни один матрос не пал духом. Напротив,
неожиданное путешествие внесло некоторое разнообразие в их монотонную жизнь.
На борту, однако, все оставалось спокойным, жизнь экипажа была четко
организована ввиду предстоящей зимовки. Через несколько дней солнце надолго
исчезнет, ночи уже стали бесконечно длинными.
Холод и отсутствие продовольствия -- жестокие враги полярных
путешественников, но не менее коварный недруг -- мрачная, гнетущая темнота,
лишь изредка расцвеченная северным сиянием, этим отдаленным подобием солнца.
Главная задача командиров, после того как они позаботились о пропитании
и крыше над головой для своих подчиненных,-- это борьба с продолжительным
отсутствием света. Нужно не допустить, чтобы "ночь для глаз" коснулась и
души матросов.
Общеизвестно, что растения чахнут в постоянной темноте. Они становятся
слабыми, хилыми, теряют цвет, наконец, вянут и быстро погибают. Так же и
человек. У него постоянное отсутствие света вызывает что-то вроде
интеллектуального паралича, который ухудшает и физическое состояние
организма, и может даже серьезно подорвать здоровье.
Итак, командир полярной экспедиции должен напрячь все свое воображение,
использовать весь имеющийся опыт, чтобы эффективно бороться с мрачной
апатией, которая открывает двери разным болезням, подстерегающим людей,
живущих в вынужденном заточении. Но нельзя заставить человека развлекаться
по команде, будто на маневрах. Если он начал слабеть и хандрить, нужно
срочно найти что-нибудь такое, что поразило бы его воображение,
заинтриговало, взбодрило и развеселило. Нужна своеобразная гимнастика для
ума. Это и есть нравственная гигиена, которую нужно соблюдать ничуть не
меньше, чем физическую, так как она жизненно необходима для здоровья
полярных зимовщиков.
К счастью, постоянное движение льдины приносило огромное количество
развлечений и всяких неожиданных коллизий, но успевая повеселиться и
пошутить, матросы тем не менее всегда были начеку.
Все было не так уж плохо. Если бы не постоянно усиливающийся мороз,
жизнь на борту "Галлии" казалась бы как на земле обетованной, разумеется,
если таковая вообще могла существовать возле самого полюса.
И будто нарочно, чтобы позабавить людей, начались обычные для полярных
стран световые явления, прежде всего солнечные круги. Они того же
происхождения, что и радуга: только радуга -- это отражение солнца в
дождевых каплях, а солнечные круги -- отражение солнечных лучей в застывших
парах с мельчайшими частичками льда. Когда солнечный круг приближается к
горизонту, в нем иногда появляется светящееся круглое пятно. Это -- ложное
солнце. Бывают и ложные луны.
Все это доктор старался как можно доходчивей объяснить матросам. Хорошо
ли они поняли все термины этого мини-урока? Вряд ли. Но, несмотря на пробелы
в знаниях, являющиеся следствием отсутствия начального образования,
слушатели оказались очень сообразительны. Однако нашлись и скептики, но они
не осмеливались открыто высказывать свои замечания, хотя доктор всегда готов
был их выслушать с добродушием и сердечностью. К счастью, среди матросов был
парижанин, выполняющий роль хора в античной трагедии, который выслушивал
жалобы и одновременно являлся доверенным лицом. Один из моряков заметил, что
хорошо, конечно, говорить, будто происходят такие-то и такие-то вещи, но вот
как проверить утверждения ученых? Плюмован, очень задетый подобным неверием,
принял высказывание на свой счет и заявил, что доктор прав, потому что можно
сделать искусственную радугу.
-- Ты шутишь! -- воскликнул Ник, бывший рудокоп.
-- Ну и глуп же ты, Бигорно!
-- А как же ты ее сделаешь, скажи на милость?
--Я и не говорю, что сам смогу сделать, но видеть ее -- видел.
-- Поди ж ты! И где ж это, хотелось бы знать.
-- В Париже летом, в парке Монсо, когда поливали газоны. При помощи
специального поливочного устройства на траву льется настоящий дождь, и,
когда солнечные лучи попадают на водяной фонтан, образуется радуга, правда
совсем маленькая, эдакий карманный вариант.
-- Это правда! Верно, я тоже видел,-- откликнулись сразу несколько
голосов.
-- Ее иногда можно увидеть и просто в водяных брызгах.
-- Ну хорошо, но я ставлю порцию табаку тому, кто сделает искусственное
ало.
-- Вы проиграете, друг мой, лучше не рискуйте,-- вмешался доктор,-- так
как я берусь показать вам когда хотите искусственное ало, такое же, как вы
видели. Для этого мне достаточно будет поместить перед зажженной лампой
стеклянную пластинку, покрытую кристаллами квасцов. Ну что, желаете
посмотреть?
-- Верю вам, доктор, и прошу простить меня за то, что позволил себе
усомниться в вашей правоте.
-- Ну что вы, я, напротив, очень доволен вашей реакцией. Она
свидетельствует о том, что перед тем, как утверждать что бы то ни было, вы
хотите поглубже изучить предмет спора. И я поздравляю вас с этим.
Было десять утра. В этот час собак обычно выпускали на прогулку, и они
проявляли крайнее нетерпение.
-- Ну,-- сказал Плюмован,-- чья нынче очередь заботиться о собаках?
Все молчали. На корабле так тепло и уютно, что не хочется выходить.
-- Языки проглотили... Придется заглянуть в список... До чего
бессердечный народ!.. Неужели вам не жалко песиков, ведь они все время сидят
взаперти!.. Эй, Ник, твоя очередь! И твоя, Курапье... Живо! За мной!..
Матросы, как положено, пробыли несколько минут в палатке и вышли
наружу.
-- Брр!.. Ну и холодище! -- вскричал Курапье.
-- Как в Антиллах жара... Просто не верится, что где-то люди ходят чуть
ли не голые...
-- И что растут апельсины, лимоны, бананы...
-- Водятся райские птицы, попугаи и...
Почуяв приближение людей, собаки громко залаяли.
Парижанин открыл дверь, и вся стая с радостью бросилась наружу.
-- Тише, вы! Оглашенные!..-- Артур Фарен отскочил в сторону.-- Чуть с
ног не сшибли!
Собаки окружили Плюмована, стали ласкаться. Они его очень любили. Он
так трогательно заботился о своих четвероногих друзьях.
-- Хватит вам! -- урезонивал собак Артур.-- Сейчас накормят.
-- А вы, друзья, будьте любезны пока почистить клетки.
"Иап, йап!" При этих звуках, значение которых четвероногие прекрасно
поняли, они бросились на корабль, галопом пробежали мостик и остановились
перед палаткой. Рука кока слегка приоткрыла вход, и вся свора, толкаясь и
радостно тявкая, бросилась внутрь. Дюма ласково позвал псов, поставив перед
ними три огромных миски. Собаки, подняв хвосты, с удивительным проворством
принялись поглощать содержимое мисок. О, великолепный, горячий, пахнущий
тюленьим жиром суп! Одно движение языка -- и вот все тарелки уже пусты! Пока
собаки ели, Ужиук стоял неподалеку, жадно посматривая на собачьи тарелки.
"Иап, йап!" Сметливый парижанин сам придумал это звукоподражание,
сильно напоминающее собачий лай. С его легкой руки выражение "сделать
"йап-йап" быстро вошло в лексикон экипажа, обозначая, что пора идти обедать
или ужинать.
Наконец псарня вычищена. Дверь остается некоторое время открытой, чтобы
проветрить ее. Но вот Плюмован пронзительно свистнул, и хорошо
подкрепившаяся свора тут же покинула палатку, сломя голову бросившись на
льдину, в самый снег. Здесь собаки исполнили какую-то безумную сарабанду,
сопровождаемую неистовым лаем, вилянием хвостов и прыжками, поднимая вокруг
себя целые столбы снежной пыли. Когда первое буйство прошло, стая собралась
вокруг капитана, готовая по первому зову броситься за добычей -- полярным
зайцем или лисой. Но капитан, человек решительный в случае, когда речь шла о
медведе, старался успокоить излишний собачий пыл. Нужна была крайняя
осторожность, так как в случае малейшей ошибки встреча могла закончиться
трагически.
Иногда случалось, что собаки выходили из повиновения. Артур мог долго
звать их, кричать, свистеть, но хитрые псы делали вид, что не слышат. Тогда
раздавался громкий удар хлыста. Аргумент был лучше всяких слов и редко когда
не срабатывал. Если все же находился правонарушитель, слишком тугой на ухо,
Плюмован приводил в действие свое оружие -- верное средство для поддержания
дисциплины.
-- Эй, Белизар, Кабо, Помпон, Рамона! Собачки мои, в дозор!
Раздался громкий радостный лай, псы взяли след и бросились вперед.
Вдалеке послышался шум борьбы, и вот четыре "жандарма", который Фарен
называл своим четвероногим конвоем, ведут, толкая, кусая и дергая,
опоздавшего пса, который понуро бредет, съежившись и опустив хвост. С тех
пор, как животные были предоставлены его заботам, парижанин, выказав
незаурядные способности дрессировщика, сумел сделать из них настоящих ученых
собак.
И странное дело: в Юлианехобе, где их плохо кормили и держали в черном
теле, они не были такими понятливыми.
Забота и внимание сделали свое дело.
А ведь собаки были самые обыкновенные, не красивее и не умнее других.
Одна, по кличке Белизар, цвета перца с солью, совсем неказистая, другая,
Помпон, белая и кудлатая; третья, Рамонда,-- гладкая, черная. Вожаком был
огромный злой кобель Кабо, собаки его боялись и слушались.
Ко времени, о котором идет речь, дрессировка близилась к концу, и
собачий капитан только ждал случая, чтобы продемонстрировать всему экипажу
искусство своих подопечных.
И хоть подготовка песьего спектакля держалась в секрете, кое-что все же
просачивалось. Все шепотом передавали друг другу, что парижанин покажет
настоящие чудеса.
Прогулка на этот раз длилась около часа и прошла вполне благополучно.
ГЛАВА 7
Льдина продолжает плыть.-- Плюмован объясняет историю.-- Неосторожный
поступок.-- Обморожение.-- Констан Гиньяр лишается носа, но получает
премию.-- Берегите носы!
С наступлением ноября морозы уже доходили до двадцати восьми, а то и
тридцати градусов, и спасаться от холода можно было только в помещении.
Непонятно почему, ртутный столбик термометра опускался, лишь когда дул
юго-западный ветер. Стоило ветру перемениться -- и столбик поднимался.
Неужели на Севере теплей и там есть свободное пространство?
Неожиданно льдина сделала поворот, поплыла на север, потом на
северо-запад и достигла восемьдесят четвертой параллели, куда невозможно
добраться ни водой, ни сушей.
Скорость движения определялась направлением ветра: при южном и
юго-западном -- около десяти миль в сутки; при северном -- три, от силы
четыре.
Оно и понятно: с попутным ветром плыть всегда легче.
Матросы "Галлии", сначала проклинавшие полярное течение, сейчас
радовались от всей души.
В особенности Констан Гиньяр. После восемьдесят четвертой параллели
моряки получили прибавку к жалованью. Не об этом ли всю дорогу мечтал
расчетливый нормандец!
-- Эх, погубит тебя твоя алчность! -- частенько говорил ему парижанин.
-- Не бойся, не погубит! -- ликовал Гиньяр.-- Шутка ли, пальцем не
шевельнул, а десять франков, не считая жалованья, в кармане. Как бы то ни
было, деньги никогда не лишние.
-- Да пойми ты, за все приходится в жизни платить, за каждую каплю
счастья. А у тебя дела идут чересчур хорошо.
-- Знаю, что за все надо платить... Даже за табак и за чай... Поэтому и
нужны денежки.
-- Ты не понял меня. Я совсем в другом смысле.
-- В каком же еще?
-- Видишь ли, за счастьем приходит несчастье, и наоборот... Есть одна
байка про это. Хочешь, расскажу?
-- Ну, расскажи! Интересно послушать!
-- Жил-был на свете не то король, не то император, не то папа -- точно
не помню. Может, сам Наполеон или император американский... вообще кто-то из
великих. Был он богатый, счастливый и до того везло ему в жизни, что самому
страшно стало. И решил он принести судьбе жертву, чтобы дурной глаз от себя
отвести. Взял да и бросил на дно морское перстень драгоценный, стоивший
миллионов пятьдесят.
-- Уж лучше бы подарил его марсовому[68] своего флота.
-- Не догадался, а это и правда было бы лучше, не спорю... И вот
Наполеон, а это был именно он, я наконец вспомнил, живет себе и живет, горя
не знает. Но в одно прекрасное утро подали ему к завтраку рыбу. Стал он
есть, вдруг что-то твердое на зуб попало... Оказалось, перстень драгоценный,
тот самый, что он в море бросил. Перстень проглотила рыба, рыбу поймал
рыбак, отнес на императорскую кухню, ее зажарили и подали императору. Так и
вернулся перстень к своему хозяину. С того дня стали Наполеона преследовать
неудачи. В следующем году, во время похода в Россию, его схватили англичане,
отвезли на остров Святой Елены и подвесили за ногу к дереву. Так он и
провисел двадцать пять лет... Ну как, нравится тебе мой рассказ?
-- Не знаю, что и сказать. Ведь я не император, драгоценного перстня у
меня нет, а значит, ничего подобного со мной не случится.
-- Ладно! Поживем -- увидим! -- произнес Плюмован, задетый за живое
насмешливым тоном нормандца.
Кто мог подумать, что его предсказание скоро сбудется.
Два дня не рассеивался легкий белый туман, мешавший астрономическим
наблюдениям. Снедаемый алчностью, Кон-стан Гиньяр то и дело выскакивал на
палубу посмотреть, не повернула ли льдина обратно.
-- Куда это ты все бегаешь? -- спросил один из товарищей.
-- Да вот смотрю, не прояснилось ли. Доложу тогда капитану, что он
может наблюдать за звездами.
-- Смотри, отморозишь что-нибудь.
-- Не отморожу! Я к холоду привычный.
Выбежав в очередной раз, Гиньяр заметил, что проясняется, и с четверть
часа простоял на морозе. Затем вернулся и крикнул:
-- Господин капитан, на небе появились зве... зве... Он зашатался и
упал на скамью.
Подошел доктор, внимательно посмотрел и воскликнул:
-- Да он нос отморозил!.. Эй!.. Люди! Несите его скорее в палатку...
Так!.. И снег тащите, живо...
Гиньяра раздели. Он совершенно закоченел, лицо распухло и посинело, на
бороде, бровях и усах сверкал иней, нос был до того белый, что казался
сделанным из алебастра.
Матросы принялись растирать Гиньяра снегом. Доктор распоряжался:
-- Трите хорошенько! Сильнее, сильнее! Лицо не трогайте, я сам разотру!
Через четверть часа Гиньяр пришел в себя и проговорил слабым голосом:
-- Что со мной?.. Я, кажется, потерял сознание от холода...
-- Ну что, лучше? -- поинтересовался врач.
-- Вот только носа не чувствую... Неужели я его насовсем отморозил?
-- Помолчи! Сейчас тебя уложат в постель, а завтра встанешь как ни в
чем не бывало. Только впредь будь осторожен, не делай глупостей.
-- А как же нос, доктор?
-- Насчет носа потом поговорим,-- последовал уклончивый ответ.
Спустя сутки нормандец уже мог вставать с постели, однако нос распух и
нестерпимо болел...
После двух недель усиленного лечения боль прошла, но кончик носа --
увы! -- отвалился, а сам нос приобрел фиолетовый оттенок.
Единственным утешением было то, что льдина, как узнал Констан,
неуклонно двигалась к северу и жалованье соответственно увеличивалось.
Так что Гиньяр оказался счастливее самосского тирана
Поликрата[69], которого Плюмован почему-то окрестил Наполеоном, и
нормандец в конце концов успокоился, решив, что бывают беды и пострашнее.
Теперь матросы больше не сетовали на то, что начальство принимает
излишние меры предосторожности, ибо поняли, что это для их же блага, и сами
частенько говорили друг другу:
-- Берегите носы!..
Доктор же на всякий случай смазал всем носы коллодиумом[70],
так что лица сделались похожими на святочные маски.
Коллодиум защищал кожу, потрескавшуюся из-за обморожения. Забавно было
смотреть на эти сияющие, покрытые блестящей коркой носы. Веки тоже очень
страдали. Они болезненно воспалялись из-за льдинок, прилипавших к ресницам,
что приводило к возникновению конъюктивита.
Так как наступила полярная ночь, необходимость в очках отпала, но их
все же сохранили, чтобы предохранять глаза от ветра. Правда, от этого
пришлось быстро отказаться, так как на морозе буквально через несколько
мгновений стекла покрывались тонкой ледяной коркой, напоминавшей иней на
замерзшем окне. Естественно, в таких очках ничего не было видно.
ГЛАВА 8
Добывание воды.-- Водовозная бочка.-- Кладовая на свежем воздухе.--
Уединение.-- Переполох.-- Отделались испугом.-- Новые проделки льдины.
Воду для мытья зимовщики качали помпой из-подо льдины, но для питья и
варки она не годилась. Для этой цели использовали талый лед.
Однако лед бывает пресный и соленый, в зависимости от воды. Соленый
называется floebergs, а пресный -- iceberg.
Льдина, возле которой стояла "Галлия", как нарочно, была соленой,
floebergs, а за пресной приходилось идти целую милю. Можно было, разумеется,
получить воду из снега, но капитан пользовался любым предлогом для разминки,
а потому велел ежедневно привозить лед.
Для этого специально приспособили сани, прозвав их "водовозными". В
сани запрягали десять собак, сопровождавших было четверо, все с винтовками.
Собаки, томясь взаперти, радовались каждой возможности пробежаться,
словно готовились к предстоящей нелегкой зимовке.
Люди, со своей стороны, постепенно привыкали к четвероногим, учились
управлять ими. Особенно трудно было справляться с санями на ненаезженной
дороге; но мало-помалу шероховатости сгладились, и препятствий становилось
все меньше.
Пустые сани собаки легко тащили и мчались как бешеные, не то что
груженные льдом, когда приходилось пускать в ход кнут, да еще и самим на
подъемах впрягаться.
У медведей, как известно, чутье острое, и они вскоре почуяли людей и
собак, но держались на расстоянии. Потом, осмелев, стали приближаться. Этого
только и ждали французы: они тотчас вступали с хищниками в бой и всякий раз
побеждали. Тушу взваливали на сани и везли на корабль.
Таким образом, запас свежего мяса, к великой радости собак, все время
пополнялся. С хранением трофеев проблем не было: с медведя сдирали шкуру,
тушу разрезали на части и привешивали к реям. Получалась своего рода
кладовая прямо на воздухе. Ведь на морозе мясо не тухнет.
Про Ужиука, казалось, забыли, и он время от времени ходил охотиться на
тюленей. Выследит, стукнет своим гарпуном и возвращается с добычей. А чем
тюлень хуже медведя?
Шло время. Соблюдение режима, предписанного доктором, благотворно
сказалось на здоровье экипажа -- все чувствовали себя отлично, не считая
нескольких случаев обморожения, да и то легкого.
Немцы не подавали никаких признаков жизни. Лишь при свете луны
проступали порой очертания их корабля. Он находился на противоположной,
южной, стороне льдины. Соперники, словно по молчаливому соглашению, поделили
ледяное пространство, и это было лучшим способом избежать конфликтов и
столкновений. Казалось, между ними не тысяча метров, а тысяча миль.
Иногда, правда, они смотрели друг на друга в подзорные трубы.
Обособленность эту усугубляла наступившая темнота. Нелишне заметить,
что французам в общем жилось неплохо, если учесть окружающие условия. Одно
их тревожило: непрекращающееся движение льдины. Плыла она к северу, но в
любую минуту могла изменить направление. Вдобавок корабль постоянно ощущал
толчки льдин, с дьявольским скрежетом сталкивавшихся друг с другом. К этому
трудно было привыкнуть. И французов нет-нет да и охватывал страх за участь
"Галлии".
Ночью десятого ноября они думали, что наступил конец. После множества
толчков вдруг послышался такой треск, что, казалось, корабль вот-вот
развалится. Потом заплескалась, зажурчала вода... Все бросились на палубу,
несмотря на крики офицеров: "Берегите носы". Сдавленное тяжелой ледяной
оболочкой, море все же нашло себе выход в том месте, где лед был потоньше.
Откололась огромная глыба, и ее тотчас волной подбросило кверху, затем
швырнуло назад, и она рухнула метрах в двадцати от "Галлии".
Едва волнение улеглось, как корпус корабля вновь жалобно застонал.
Уснувшие было матросы, уже хорошо знавшие, что означают эти стоны, быстро
вскочили. Вдалеке послышалось глухое ворчание. Корпус заскрипел и затрещал
сильнее. Шум приближался и усиливался, раздавалось какое-то ледяное
крещендо. Звуки напоминали глухие стоны морского прибоя, разбивающегося о
каменистый берег. Корабль сдавливало все сильнее, льдины лопались со звуком,
похожим на свист вырывающегося из клапана пара. Целый шквал душераздирающих
звуков обрушился на моряков. Это был настоящий ураган, в котором чудились
крики животных, завывания ветра в ложбине и пронзительный вой сирены, а
иногда казалось, что это тысяча тяжело нагруженных повозок катится по плохо
мощенной улице. Надо было обладать железными нервами, чтобы вынести этот
адский концерт. В какой-то момент показалось, что давление льдов достигло
максимума. Лед хрипел вокруг шхуны, но храбрый корабль стойко сопротивлялся.
Еще некоторое время слышались какие-то бормотания, последние протесты
взбунтовавшейся стихии, затем вновь все стихло.
Надолго ли?
ГЛАВА 9
Угнетающее влияние холода на людей.-- Приготовления к встрече Нового
года.-- Заманчивая программа.
К двадцать третьему декабря солнце опустилось на четырнадцать с
половиной градусов ниже горизонта, но раз в сутки все же озаряло землю.
Появится -- и тотчас исчезнет.
Зимовщикам этот отблеск служил как бы гранью между ночью и днем, был
своего рода признаком жизни. Природа словно пыталась сбросить саван,
приподнять уголок мрачной завесы.
Но двадцать четвертого числа не появился даже этот бледный, призрачный
свет.
Царство льда будто сомкнулось с царством мрака. Холод сделался
нестерпимым.
Хорошо еще, что не было ветра. Прозрачный воздух, казалось, застыл.
Четыре дня кряду столбик не поднимался выше отметки минус сорок шесть
градусов и наконец замерз.
А ведь морозы со дня на день могли еще усилиться.
Что же тогда? Чем все это кончится?
Великий Боже!
Даже огонь как будто лишился своего тепла.
Раскаленный добела калорифер не мог в достаточной мере обогреть
помещение. Не будь корабль основательно проконопачен и обшит войлоком, люди
давно замерзли бы.
Стоило отворить дверь, как в нее врывалось облако пара, рассыпавшееся
снежинками. Капелька воды на одежде тотчас превращалась в льдинку.
Пар шел буквально ото всего -- от белья, от книг.
Мясо приходилось пилить и рубить как дерево. Дерево задубело. Самые
острые пилы и топоры затупились. Стальные инструменты стали ломкими, как
стекло. Хлеб превратился в камень, и жевать его было почти невозможно.
Даже курить стало трудно. От сухости воздуха табак превращался в пыль.
Трубки то и дело гасли из-за слабой тяги. О сигаретах и говорить нечего --
усы и бороды у курильщиков заиндевели.
Металлические вещи казались раскаленными, к ним невозможно было
прикоснуться. Сливочное масло стало как булыжник, постное превратилось в
лед, ром загустел словно сироп.
Утверждают, будто зной действует на человека расслабляюще, а холод
закаляет и укрепляет. Смотря какой холод! Полярные морозы ведут к атонии.
Дрожат и отвисают челюсти, заплетается язык, ослабевает слух, тяжелеет тело,
человек погружается в состояние душевного и умственного оцепенения, ходит
будто пьяный.
Зато Ужиук, этот дикарь, да эскимосские собаки чувствовали себя
превосходно. Туземец пил и ел и как ни в чем не бывало разгуливал по морозу
словно белый медведь.
Собаки, когда их выпускали, весело прыгали и валялись в снегу.
Чтобы поднять у матросов дух, капитан обязал их выполнять физические
упражнения и старался как-то развлечь подчиненных. Увеличился рацион, а
режим велено было соблюдать еще строже.
Стоило кому-нибудь из моряков пожаловаться на слабость и попросить,
чтобы его освободили на время от работы, как де Амбрие ставил в пример
повара Дюма. Тот не знал ни минуты отдыха и постоянно был на ногах: хлопотал
у плиты, не выпуская изо рта трубки, рубил мясо, растапливал лед, готовил
чай, охотился на медведей. Ложился последним, а вставал первым и всех будил,
начиная с офицеров,
-- Шесть часов, капитан! -- громко кричал он.-- Подъем! Эй, люди!
Вставайте!
Матросы шумно зевали, но кок не оставлял их в покое:
-- Вставайте же! Не то начну убирать постели!..
Все знали, что Тартарен может осуществить свою угрозу, и нехотя, ворча
и ругаясь, вставали. Потом умывались и приступали к обычным занятиям.
Так проходил день за днем...
Наступило первое января 1888 года. День выдался прекрасный: темный и
звездный.
Все поздравляли друг друга с Новым годом. Плюмован обратился к капитану
с короткой, но очень складной речью, поклялся от себя и от всех товарищей в
преданности и безусловном повиновении.
Тронутый его словами, де Амбрие пожал собравшимся руки, поблагодарил от
всего сердца и сказал:
-- Теперь, друзья, можете веселиться.
Праздник начался с двойной порции старого рома, матросы проглотили его
как молоко -- этому способствовал мороз.
Плюмован, что-то втайне давно затевавший, вытащил из сундука два листа
бумаги, исписанных красивым, четким почерком, и торжественно наклеил в обоих
концах помещения.
Матросы принялись с любопытством читать.
Оказалось, это афиши с программой предполагаемого вечера. Чего только в
ней не было!
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПОЛЯРНЫЙ ТЕАТР
Улица Белого Медведя, ледяной зал.
БОЛЬШОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Начало ровно в полдень.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:
1. Поединок на саблях господ Понтака и Бедаррида.
2. Различные имитации в исполнении господина Фарта, известного под
именем Плюмован.
3. Силовые упражнения. Демонстрирует господин Понтак, имевший честь
работать в присутствии коронованных особ.
4. Помпон, Кабо, Белизар и Рамон -- ученые собаки и их хозяин, господин
Плюмован.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
1. "Вишни" -- романс в великолепном исполнении господина Дюма.
2. "Два слепца" -- комическая опера в одном акте.
Действующие лица и исполнители:
Жирафье -- господин Фарен, он же Плюмован.
Паташон -- господин Дюма, он же Тартарен.
Прохожий -- один из членов команды.
3. "Старый Эльзас" -- патриотическая песня в исполнении господина
Фарена.
Nota Bene. Так как спектакль дневной, но дается при полном отсутствии
солнца, не путать полночь с полднем!
Итак, ждем вас ровно в полдень!
Кто не видел, как четырнадцатого июля парижане выстраиваются в очередь
перед Национальной Музыкальной Академией, Французской Комедией или Оперой,
тот вряд ли поймет энтузиазм и нетерпение моряков "Галлии" при виде
великолепной, полной неожиданностей программы, составленной всеобщим
любимцем Плюмованом. Артистам был обеспечен успех.
ГЛАВА 10
Дневное представление ночью.-- Ученые собаки.-- Подвиги Дюма.-- "Два
слепца".-- Неслыханный успех.-- Надежда.
Итак, в полдень ожидалось большое представление с участием всех
желающих.
Раздались три знаменитых удара. И внезапно на фоне разноцветных флагов
появились два чемпиона -- Понтак и Бедаррид. Каждый опирался на деревянную
саблю. После положенного приветствия Бедаррид, ловкий как обезьяна, бросился
на Понтака, пытаясь задеть его саблей. Однако тот, коренастый и солидный,
как глыба, с головокружительной быстротой сделал мулине[71].
Удары руками, локтями, головой следовали друг за другом. Оба противника
были достойны друг друга и дрались, не щадя сил. С громким скрежетом и
щелканьем сабли вихрем кружились в руках соперников, к великой радости
публики, неплохо разбирающейся в фехтовании и не скупящейся на подбадривание
и похвалы. Бедаррид всегда в поисках нового, а Понтак -- строгий
последователь классических приемов. Первый постоянно нападал, но его
противник был неприступен, как скала. То, что один выигрывал за счет
скорости, другой наверстывал хладнокровием. Нелегкий поединок длился уже
пятнадцать минут, а победителя все не было. Ну что ж, тем лучше. После этой
битвы не было раненых, не пострадало даже самолюбие противников. В зале
раздались громкие крики: "Браво, ребята, браво!" После довольно
продолжительного антракта (ведь надо было продлить удовольствие) занавес
вновь открылся, и на сцене появился... Констан Гиньяр! Но в программе не
было выступления нормандца, он был среди зрителей. Вот так штука! Да это же
Плюмован, который начал свои перевоплощения как раз с Гиньяра.
Загримированный парижанин, такой же курносый, как оригинал, расхаживал по
сцене расхлябанной походкой. Ну вылитый Констан! Пытаясь нацепить на нос
очки, он говорил с нормандским акцентом, рассказывая ужасные истории на тему
экономии. Сходство было настолько поразительным, что доктор, смеявшийся до
слез, предложил пригласить на сцену подлинного Гиньяра. Появление нормандца
рядом с двойником вызвало безумный смех в публике. Пародия так хорошо
удалась, что во время импровизированного диалога "близнецов" почти
невозможно было отличить друг от друга.
Можно легко догадаться, что, так блестяще начавшись, и остальные
пародии имели огромный успех. После Гиньяра наступила очередь следующего.
Неутомимый парижанин, переодевшись и загримировавшись в мгновение ока,
предстал перед удивленными зрителями в виде кока Дюма, одетый в поварской
колпак с огромным поварским ножом на боку, карабином на плече, "Эр" он
произносил на провансальский манер. Затем последовали Ник Бигорно, Курапье
и, наконец, сам Ужиук! Оторопевший Большой Тюлень искренне поверил в
присутствие настоящего эскимоса и принялся о чем-то расспрашивать его на
своем родном языке! Да, нужно признать, что Плюмован действительно был
большим артистом.
Затем Понтак сделал несколько оригинальных гимнастических упражнений,
после чего снова появился Плюмован, ведя за собой четырех самых умных собак:
Помпона, Кабо, Велизария и Рамона.
От собак валил пар -- они пришли с холода и сразу стали резвиться и
прыгать. Потом почуяли запах съестного -- здесь пахло остатками завтрака --
и с жадностью стали принюхиваться.
-- Не вздумайте артистов кормить! -- закричал Плюмован.-- А то сладу с
ними не будет!
Потеряв надежду на угощение, псы переключили внимание на калорифер, от
которого приятно веяло теплом.
-- Черт возьми! -- пробормотал Артур.-- Совсем одурели. С непривычки,
что ли? Того и гляди, осрамят меня... Милостивые дамы и господа! -- произнес
он громко, хотя дам здесь не было.-- Прежде чем представить вам моих
учеников, прошу для них снисхождения. Им здесь все непривычно -- и свет и
тепло. Учились недолго, а ведь были дикими, как тюлени... Конечно, я буду
стараться. Не судите же их строго! А вы, собачки, не ударьте лицом в грязь
перед почтеннейшей публикой.
Животных вывести на сцену удалось с трудом, теперь же все внимание
четвероногих было поглощено калорифером, и они стояли, опустив головы и
хвосты.
-- Сидеть! -- скомандовал отрывистым голосом парижанин.
Собаки уселись и протяжно зевнули.
-- Есть хотите?
Раздался дружный лай.
-- Вот получайте! -- И парижанин дал каждой собаке по кусочку сахара.
-- Скажите, господин Помпон, куда мы едем? Во Францию?
Ответа не последовало.
-- В Америку?.. В Китай?.. В Турцию?..
Молчание.
-- Может быть, к Северному полюсу?
Собака залаяла.
-- Отлично! Вы превосходный географ... А теперь вы, господин Кабо.
Скажите, что вы больше всего любите? Перец?.. Горчицу?.. Палку?..
Молчание.
-- Сахар?
В ответ раздался лай.
-- Вот как? Значит, больше всего вы любите сахар?.. Что же, возьмите
кусочек. Теперь вы, господин Велизарий. Ответьте, пожалуйста, кто у нас
начальник? Констан Гиньяр? Нет? Может быть, Дюма?.. Опять не то?.. Кто же?
Капитан?..
Собака залаяла.
-- Прекрасно. Весьма похвально... вы неплохо разбираетесь в чинах.
Ну-с, господин Рамон, теперь ваша очередь. Вы, кажется, истинный патриот
своего отечества. Посмотрим, так это или нет. Произнесите здравицу в честь
Англии... А! Вам не нравятся англичане... Тогда в честь Австралии... И
Австралию не жалуете? Ну, в честь Германии!
Собака злобно ощерилась и зарычала.
-- Ну, ну, не буду... не буду... Я, кажется, догадался. Вы любите
Францию!
Рамон громко залаял, ему вторили остальные собаки.
Раздались оглушительные аплодисменты. "Публика" приветствовала собачий
патриотизм.
Плюмован, окрыленный успехом, подождал, пока стихнут овации, и
обратился к зрителям:
-- А теперь имею честь продемонстрировать вам самые блестящие
способности моих воспитанников. Они не только точно отвечают на все
поставленные вопросы, но и отлично знают алфавит. Сейчас вы это увидите...
Внимание!
Услышав команду, собаки вновь сели на задние лапы и замерли. Плюмован
подошел к ним и положил каждому псу на нос по кусочку сахара, а затем
скомандовал:
-- Не двигаться! А, В, С...
-- Помпон, твой нос шевелится -- Д! Табо -- Е, не спеши!
Он, глядя на собак, назвал еще несколько букв. Все четыре пса
встряхнули мордами, когда была названа буква, с которой начиналось их имя,
кусочки сахара подпрыгнули в воздух и исчезли в открытых пастях.
-- Итак, дамы и господа, благодарим вас,-- сказал гордый своими
успехами учитель, чей голос потонул в буре аплодисментов.
Номер с собаками удался на славу и очень поднял настроение публики,
которая не скупилась на похвалы. Дальше в программе стоял романс "Вишня",
как было написано в афише, "в великолепном исполнении" господина Дюма.
Провансалец был одарен мощным голосом, напоминающим орган, но его попытка
взять высокую ноту закончилась довольно неожиданно. Томная кантилена
комически затянулась. Звук получился довольно забавным, и прямодушный Дюма,
закончив наконец петь, никак не мог понять бурной реакции зала и своего
потрясающего успеха. Затем следовала комическая одноактная опера "Два
слепца", исполнения которой все ждали с особым нетерпением.
Появился Дюма -- Паташон, несчастный слепой, и начал петь:
Ужасна жизнь моя,
Нет счастья для слепца...
И вдруг при этих словах публика разразилась гомерическим хохотом.
Оказывается, собаки, пригревшись у калорифера, начали хором подвывать
незадачливому исполнителю. В зале поднялся такой шум, что представление
пришлось временно прекратить. Да, это было уж слишком! Столь безудержный
смех становился болезненным.
После того, как зал немного утих, представление возобновилось. Но едва
появился Плюмован, последовал новый взрыв хохота. Парижанин вышел с
табличкой, на которой было написано: "Ослеп в результате несчастного
случая",-- и после знаменитого диалога между двумя доносчиками провыл в нос
романс Велизарио.
Поистине, этот импровизированный концерт принес измученным, уставшим от
постоянных забот морякам минуты сладостного забвения. Он был отличным
лекарством против мрачной меланхолии, подстерегающей путешественников долгой
полярной зимой. И пусть миг радости был совсем короткий, ну что ж, это
лучше, чем ничего! Веселитесь же, храбрые моряки, побудьте хоть недолго
детьми. Пусть вас окружает ледяной ад и непроглядная темнота, забудьте на
время о будущих трудностях и невзгодах и постарайтесь сделать вид, что не
замечаете глубоких морщин, которые иногда омрачают лоб вашего храброго
капитана. А теперь, когда вы пьяны от переполняющего веселья, попробуйте
немного сосредоточиться, ведь предстоит послушать песню, полную боли и
гнева. Она и должна закончить этот великолепный праздник.
"Старый Эльзас" - это возмущенный протест против незаслуженного
унижения, это гордый, вызов врагу, укравшему твою родную землю, но не
сломившему твой дух.
На сцену вновь вышел Плюмован. Парижанин, сняв грим, запел
приглушенным, чуть дрожавшим от волнения голосом:
Скажи, где родина твоя
Германия иль Франция?
Голос певца окреп, и казалось, что сердца матросов, сидящих в зале,
бились в унисон с ритмичными звуками песни. Все были взволнованы. В зале
стояла полная тишина, никто не осмеливался прервать восклицаниями или
аплодисментами этот героический гимн несломленного народа. В голосе
парижанина, буквально несколько минут назад исполнявшего комические куплеты,
теперь слышался неподдельный пафос, волнение и трагизм. Когда Плюмован
закончил петь, по залу пронесся глухой гул, и вдруг раздались рыдания. Это
плакал Фриц Герман, храбрый эльзасец. Он встал и, не скрывая слез, текущих
по щекам, подошел к певцу, горячо пожал ему руку и взволнованно произнес:
-- Спасибо, матрос! Очень верно ты пел: отторгнутое вновь
присоединится...
Так провели французы первый день Нового года.
ГЛАВА 11
Бедствие.-- Ожоги от мороза.-- Лютый холод.-- Страдания собак.--
Эскимосская болезнь.-- Первые жертвы.-- Корабль возвращается на прежнее
место.
Против ожидания в январе морозы усилились и не ослабевали, хотя уже
наступил февраль.
По свидетельствам капитана Перса и лейтенанта Грили у них во время
зимовки спиртовой столбик опускался до минус пятидесяти восьми. Сейчас целую
неделю стоял мороз в пятьдесят девять градусов, и люди выходили лишь в самых
крайних случаях.
За льдом не ездили, довольствовались снегом, который можно было взять
поблизости. В помещении стало холоднее, но благодаря толстому снежному
покрову, почти целиком скрывавшему корабль, а также день и ночь топившемуся
калориферу, температура не опускалась ниже трех градусов мороза.
Из-за неожиданных холодов матросы день ото дня становились мрачнее.
-- Не унывайте, ребята! -- подбадривал их доктор.-- Надо бороться с
холодом! Потерпите, скоро выглянет солнышко.
-- И так терпим,-- отвечал кто-то из-под целог