ль, нету.
     По тому,  как заботились о "кабинете" ребята, было видно, что они
очень довольны решением своего вожака:  хватит в конце концов ругаться
и враждовать. Это согласие они восприняли как первый шаг к примирению,
а его ждали оба. Кружки, звенья помощи, патрули - пусть и высмеивал их
Ленька - притягивали ребят, как магнит железо.
     Чтобы не мешать поэту,  Никита,  Демка,  Аленка и Толя уселись на
крылечко. Ленька принес из дома карандаш, сосредоточился и притих.
     - Леня,  - предупредила его Аленка,  - ты стихи на мотив сочиняй,
чтобы петь можно было.
     Нежное обращение удивило и тронуло Леньку.  Он вскинул на девочку
черные глаза и, убедившись, что та не шутит, кивнул чубатой головой.
     - Напиши про хорошую работу первой бригады, - сказал Никита.
     Колычев, схватив  его мысль,  лихорадочно заводил карандашом.  Он
писал, зачеркивал, снова писал и, наконец, прочел:
                    Не сложить такой частушки.
                    Чтоб воспеть, как надо,
                    Честный труд, геройский труд
                    Первой мехбригады!..
     - Начало есть! - обрадованно воскликнул Никита.
     - Петь можно, - поддакнул Демка.
     На смуглых  щеках  поэта  выступил румянец.  Одобрение вдохновило
его.  Бегло пробежав заметки в тетради,  он моментально сочинил вторую
частушку:
                    Смотрит рожь на тракториста
                    С гордостью и вызовом:
                    "Лень отбросив, потрудись ты -
                    Выше леса вызрею!"
     - Это - да-а-а, - восхитился Демка. - Это - клас-с-с!
     - Можно я пропою? - попросила Аленка. - Дай?!
     - Подожди,  -  остановил  ее  Никита.  -  У  него  сейчас  хорошо
получается,  а мы разговорами сбиваем.  Про тракториста Ивана Полевого
напиши.  Он больше  всех  горючего  сберег.  Про  него  надо  сочинить
обязательно: Илья Васильевич просил.
     Ленька прикусил зубами кончик карандаша  и,  уставившись  в  одну
точку,  беззвучно зашевелил губами. Иногда, очевидно, подыскав удачную
рифму,  поэт  удовлетворенно  кивал  головой,  отчего   кудрявый   чуб
колыхался. Колычеву и самому понравилась новая частушка. Он записал ее
на отдельном листке и подал Аленке, спросив:
     - Подойдет?
     - Ой, как хорошо! - девочка вскочила. - Послушайте, ребята! - Она
подбоченилась и, словно это было на клубной сцене, прошлась по двору:
                    У Ивана Полевого
                    Трактор ходит, как часы!
                    Он бензина сэкономил -
                    Не поместишь на весы!..
     - Здорово! - За калиткой кто-то захлопал в ладоши. - Сильно!
     - Костя! - узнал Никита. - Иди, Костя, сюда!
     Клюев появился во дворе, поздоровался и сел рядом о Демкой.
     - Мешать  не  буду,  -  сказал он,  поправляя на голове кепку.  -
Сочиняй,  Ленька...  - И,  сняв кепку,  положил на колени  так,  чтобы
ребята обратили на нее внимание.
     - Где  раздобыл  такое  чудо?  -  спросил   Никита,   разглядывая
промасленную до черноты серую кепку с прожженным козырьком.
     Круглое, розовощекое  лицо  старосты  кружка   юных   комбайнеров
расплылось в улыбке, карие раскосые глаза плутовски прищурились.
     - Кепку?  - как бы не понимая,  переспросил  он,  хотя  прекрасно
знал,  о  чем идет речь.  - Ее мне механизатор подарил,  тракторист...
Почти новая кепочка-то.
     - Угу, - сдерживая смех, согласился Никита. - Только кто-то успел
твоей кепкой мазут почерпать.
     - Мазут, мазут! Подкладка новая. Глянь...
     - Кто подарил-то?
     - Говорю,  тракторист!  Отдал мне кепку и сказал: "Носи на полное
здоровье,  если нравится.  Не  жалко  убора.  Только  учти,  под  этой
заслуженной кепкой голова должна работать точнее секундомера".  Я ее и
взял.
     Аленка сначала   прыснула   в   кулак,   а  затем,  не  выдержав,
разразилась громким смехом.  Ее поддержали Демка с Толей  и  Ленька  с
Никитой.
     - Смешно? - надулся Костя. - Я пойду, пожалуй...
     - Брось ерепениться! Помогай стихи сочинять!
     Дело обратили в шутку, и Костя успокоился.
     На сочинение   частушек  ребята  потратили  часа  полтора.  Время
клонилось к обеду, а предстояло сделать еще многое. Главное - разучить
новые частушки.
     Никита поторапливал.  Чтобы не возвращаться в деревню дважды,  он
попросил   Демку  сходить  вместе  с  Костей  в  клуб  и  забрать  все
необходимое.
     - Не  давай  ему  по сторонам зевать,  - предупредил он Демку.  -
Костя любит ворон считать и природой интересоваться. Подгоняй его.
     - Идем, Костя, - сказал Демка, польщенный доверием.
     Костя приложил руку к козырьку чудо-кепки и круто  повернулся  на
пятках.
     Аленка, прихватив тетрадь,  побежала в лагерь  проводить  спевку.
Толя  направился  домой  переодеваться.  Во  дворе  остались  Никита и
Ленька.  О многом хотелось Никите поговорить со своим  соперником,  но
все как-то не представлялось возможности.  "Теперь,  - думал Никита, -
вроде бы  и  откровенно  потолкуем.  Раз  Ленька  согласился  частушки
сочинять,  значит, пойдет на мировую". Он не боялся Ленькиных происков
и доказал это на деле,  предупреждая его набеги  на  сады  и  огороды,
срывая  их.  Сколько  ребят  добровольно  перешло на Никитину сторону,
разочаровавшись в Леньке,  не счесть!  Теперь  Никита  решил  добиться
самого заветного.  Он хотел,  чтобы Ленька сам осознал неблаговидность
поступков,  совершаемых его друзьями,  понял и постарался исправиться.
Конечно,  трудностей будет много:  дурная слава, что смола - прилипает
быстро, а отмывается не сразу.
     - Ленька, - сказал Никита. - Делить нам вроде нечего... Приходите
в лагерь.
     Ленька потупился.  Признаться,  он  ожидал  этого  приглашения  и
заранее готовился ответить  решительным  отказом,  но  искренность,  с
какой говорил Никита, обезоружила его, он растерялся.
     - Согласен? - переспросил Никита.
     - Попробуем, - ответил Ленька, слабо пожимая протянутую руку.
     - Иди на Лысую, а я домой забегу: кое-что взять надо. До встречи!
     Только успел  Никита  скрыться  за калиткой,  как пришла Аграфена
Петровна.  Заметив,  что сын достал  из  сундука  бархатную  куртку  с
"молнией" и новые брюки, она сурово спросила:
     - Куда собираешься?  Не думай,  трепать новое не дам. По огородам
лазить  и  в старом сойдет.  И что мне,  горюшко мое,  с тобой делать?
Вечор опять плакались на тебя.  Что, у Меланьи в огороде морковь слаще
нашей? И в кого ты такой уродился! Зачем вас туда черт занес?
     Ленька слушал причитания матери и молча одевался.
     - Сымай,  -  решительно  заявила  Аграфена Петровна,  подступая к
сыну.  - Не дозволю новое трепать!  Был бы ты путный, как остальные...
Говорят,   Якишев-то  Никитка  лагерь  для  ребят  построил,  помогает
колхозу. А ты?
     - Мам, не ругайся... Видишь, дело какое... Нужно получше одеться.
Мы сегодня всем лагерем  на  полевом  стана  у  механизаторов  концерт
ставить будем.
     - В лагерь ходишь? - недоверчиво спросила мать.
     - К Никите, - подтвердил Ленька.
     Все еще с недоверием поглядывая на сына,  Аграфена  Петровна  уже
мягче проговорила:
     - Наконец-то за ум взялся... По всей деревне о лагере добрый слух
идет. Скинь-ка брюки: подглажу.
     Ленька раньше никогда не  думал,  что  только  одна  фраза  может
изменить  отношение  к человеку.  Мать,  которую он считал сварливой и
придирчивой,  преобразилась на глазах,  когда узнала,  что он, Ленька,
будет  ходить в лагерь.  Если прежде он постоянно выслушивал от матери
многочисленные упреки, то теперь сразу почувствовал ее заботу.
     - Долго  на поле-то пробудете?  - суетилась Аграфена Петровна.  -
Сунь-ка в карман, - она подала сверток.
     - Не надо!..
     - Бери, с устатку поешь!
     Ленька не стал перечить и сунул сверток в карман.

        КОНЦЕРТ

     Лагерь был похож на готовый к отъезду цыганский табор. На вершине
Лысой не осталось ни одного человека - все собрались у самого озера на
небольшой  поляне  с  редкой  низкорослой травой.  Хор под управлением
Аленки усердно разучивал частушки.  На берегу мастера  художественного
слова  декламировали  друг  другу  стихи,  то  и дело вступая в жаркие
перепалки  с  дирижером  струнного  оркестра  (оркестр  мешал   чтецам
отрабатывать  дикцию).  Но  подчиненные  Гоши  Свиридова  не  обращали
никакого внимания на слезные просьбы и лихо наигрывали "Барыню".
     Дежурный по лагерю, сухопарый и длинноногий, как журавль, метался
по лужайке и кричал во весь голос:
     - Кончайте репетировать! Стройтесь!
     Появление Леньки не вызвало ни насмешек, ни ехидных замечаний, ни
обидных  шуток.  И  все же Ленька чувствовал себя неважно.  Отвечая на
вопросы,  а их было много,  он то краснел,  то бледнел и часто говорил
невпопад.
     Подбежал Гоша Свиридов.  Ни слова  не  говоря,  сунул  ему  руку,
стиснул  его ладонь крепкими пальцами и помчался к струнному оркестру,
который в полном составе шел в решительное наступление на чтецов.
     - Прекратить свалку! Витька! Витька, балалайку разобьешь...
     Леньку окружили хористы.  Они наперебой расхваливали частушки,  а
одна девочка пропела:
                    Плачет Зверев: - Я страдаю,
                    Хворь меня давно грызет...
                    Знать, картошку утром рано
                    Он на рынок повезет!
     - Разозлится он, как услышит, - сказал дежурный по лагерю.
     - Для  того  и сочинено,  - заметил подоспевший Гоша Свиридов.  -
Ленька, ты знаешь, что мы охрану полей наладили, патрулируем. Завтра к
нам  агроном  придет,  лекцию про вредителей читать будет.  Сегодня из
правления   плакат   принесли.   На   этом   плакате    все    вредные
букашки-таракашки нарисованы! Все, как есть!..
     - Вы с Костей у мыса капусту охраняете,  - начал было Ленька,  но
вовремя спохватился и умолк.
     - Откуда знаешь? - удивился Гоша.
     - Слыхал...
     - Станови-и-ись!  -  крикнул  дежурный,  заметив   приближающихся
Никиту, Демку, Толю и Костю.
     И вот колонна тронулась.  Обогнув  озеро,  она  вышла  на  лесную
опушку.
     Приятно идти такой  вот  проселочной  дорогой:  с  одной  стороны
зеленый лес, а с другой - бескрайние поля золотистых хлебов. И дышится
легко,  и ноги сами несут тебя вперед,  и хочется  песню  запеть,  так
запеть, чтобы разнеслась она далеко-далеко по всему белому свету.
     - Девочки, - крикнула Аленка, - споем!
     - И мы не хуже вас! - звонко возразил Гоша Свиридов и затянул:
                    Солнечные дали, вольные просторы,
                    Нет конца, нет края у родной земли.
     Подхватили ребята песню,  и зазвенели над лесом и  полями  чистые
голоса. Ленька, Толя и Демка пели вместе со всеми.
     - Спасайся!  - тревожно вспыхнуло где-то в  середине  колонны.  -
Дождик начинается! Дождик!..
     Откуда он мог взяться - дождик?  Над головой синее  небо,  солнце
светит  и  -  на  тебе!  -  проливной.  Как в сказке,  право.  Неужели
крохотные,  словно клочочки ваты,  облака могут вылить на землю  такое
большое  количество  воды?  Прозрачные  упругие струи ударяли в траву,
шелестели по хвое сосен и елей,  сгибали хлеба.  Выбоины на дорогах  и
колея заполнились мутной водой.
     - Грибной! Грибной поливает!
     Спасаясь от ливня, колонна пионеров разбилась на две группы. Одна
спряталась под  деревьями,  другая,  во  главе  с  Ленькой  Колычевым,
стремглав  бросилась  к огромному деревянному сараю,  который стоял на
краю поля у дороги.  Дождь безжалостно стегал  беглецов  и,  пока  они
добирались  до сарая,  вымочил до пят.  Ребята будто похудели:  мокрые
рубашки и брюки обвисли, прилипли к телу.
     В сарае  было  пусто.  Земляной пол устилали остатки прошлогодней
соломы.  Ленька стащил через  голову  бархатную  куртку,  огляделся  и
скомандовал:
     - Раздевайтесь!  Девчат в нашей группе нет - будем воду выжимать!
Костя,  держи!  - Он протянул Клюеву конец свернутой жгутом куртки.  -
Тянем-потянем...
     - Не порвется?
     - Знай тяни!
     - Ишь, воды-то сколько впиталось...
     - Смотри, почти сухая стала... Теперь штаны!
     Соблюдая очередность,   все  выжали  одежду,  сели  на  солому  и
заговорили, пережидая дождь.
     - Достанется тем,  кто под деревьями спрятался, - высказал кто-то
предположение. - Насквозь промокнут!
     - Точно!  -  поддакнул  Костя,  снял  кепку  и,  проведя рукой по
белокурым вихрам, изумился: - Волосы-то сухие? Пощупайте! Вот, какая у
меня кепочка...
     - Зато остальное прополоскало.
     - Голова - самое важное...
     - Предложение есть!  -  перебил  Костю  Гоша  Свиридов.  -  Будем
рассказывать истории всякие,  пока дождь не кончится.  Согласны? Тогда
пойдем по кругу. Начинай, Ленька.
     - Про что?
     - Сам придумывай. Ты ведь много сказок знаешь.
     Ленька посмотрел на дорогу, перевел взгляд на поля. Хлеб наклонил
смоченные дождем колосья и,  как будто  ровные  водяные  валы,  покрыл
поле.
     - Знаете,  - проговорил он,  - есть на  свете  страны,  где  хлеб
растет  прямо  на  деревьях.  Честное слово!  Называются такие деревья
артокарпус, по-нашему - хлебное дерево...
     - Как? - полюбопытствовал Костя.
     - Артокарпус.  Плоды на  нем  большие,  что  тыква.  До  двадцати
килограммов  тянут.  Растут  они  и  на ветках,  и на стволе,  и возле
корней.  Девять месяцев в году без перерыва растут.  Их рвут,  а новые
вырастают.  Хлебное дерево дает плоды без отдыха лет семьдесят подряд.
Жители собирают плоды,  толкут в ступках и делают тесто для запаса.  А
если  есть  охота,  нарежут  и  пекут на углях.  Получается хлеб,  как
пшеничный.
     - А где такие деревья?
     - На островах. В Тихом и Индийском океанах.
     - Не знаешь, какие они на вид?
     - Вроде дуба.
     - На  те  острова  надо  письмо  написать,  - предложил Костя.  -
Попросим,  чтобы семян прислали.  В школьном саду вырастим эти  самые,
как их...
     - Артокарпусы!
     - Вот-вот.  А потом везде понасадим.  Хорошо было бы!  Иди,  куда
глаза глядят,  и ничего в дорогу не бери.  Захотел поесть -  сорвал  с
дерева плод побольше, нажарил кусочков, подзаправился и дальше...
     - Да бы-ы-ы...
     - Никак дождь-то перестал, - заметил Гоша. - Выходи!
     Сухая, потрескавшаяся земля быстро впитала влагу.  Грязи почти не
было,  и  лишь  кое-где  в  глубоких  дорожных ухабах,  будто зеркала,
мерцали лужи.  Пионеры гуськом двигались по  тропке.  Косте  наскучило
созерцать спину идущего впереди Гоши, и он придумал забаву. Как только
кто-нибудь проходил под деревом,  Костя палкой  ударял  по  стволу.  С
ветвей  на  зазевавшегося  нерасторопного  пешехода низвергался каскад
воды. Костина "жертва" или приседала от неожиданности, или, взвизгнув,
устремлялась прочь, накликая на голову обидчика все имеющиеся кары.
     - Не балуй, Костя, - предупредил друга Никита.
     - Пока  до стана доберемся,  просохнут,  - похохатывал староста и
намечал новую "жертву".
     Демка и  Никита  переглянулись  и,  перемигнувшись,  бросились на
Костю.  Схватив его на руки,  они выбрали густой куст и понесли к нему
барахтающегося озорника.
     - Мы тебя в са-а-амую середину куста посадим,  - успокаивали  они
старосту.
     - Не буду! Отпустите!
     - Ну нет! Терпи.
     Костя очутился в гуще ветвей,  которые  покрыли  его  с  головой.
Раздвигая  листья и тем самым вызывая новые ливни,  староста выполз на
тропу в самом жалком виде.
     - А   голова-то   сухая,   -   желая   хоть  чем-нибудь  досадить
торжествующим победителям,  громко провозгласил он, снимая чудо-кепку.
- Прошу пощупать, если не верите!
     - Дойдем до места, остальное просохнет, - сказал Никита.
     Вдали над  кудрявой  и  после дождя очень зеленой березовой рощей
вился дымок.  Он был еле  заметен  на  фоне  прикрытых  сизой  пеленой
лесистых гор. Отряд подходил к полевому стану. После ливня ветер утих.
Не шумел ветвями сосновый бор.  Приклонив  колосья  к  земле,  замерла
безмолвная золотая рожь.
     - Аленка,  как до  поворота  дойдем,  песню  начнешь!  -  крикнул
Никита. - Про комбайнеров!
     - Запою! - охотно откликнулась Аленка.
     Вот и  поворот.  Скоро  покажутся домики полевого стана.  Пионеры
притихли. Аленка завела песню:
                    Дорогая земля без конца и без края,
                    Принимай капитанов степных кораблей!
                    Принимай сыновей - мастеров урожая,
                    Что росли под заботливой лаской твоей...
     Первая бригада механизаторов встречала гостей в полном составе.
     - Молодому  поколению  комбайнеров   и   трактористов   пламенный
комсомольский привет!  - выкрикнул,  сияя ослепительной улыбкой,  Иван
Полевой,  широкоплечий  тракторист  в  аккуратно  пригнанной   военной
гимнастерке.  Он  сорвал  с  головы замасленную фуражку,  подбросил ее
вверх и громко добавил: - Ура-а-а!
     - Ура-а-! - прокатилось над станом.
     - Заметь кепочку,  - сказал Костя Демке Рябинину.  -  Точь-в-точь
моя. А он - лучший тракторист Зареченской МТС.
     - Про него Ленька частушку сочинил?
     - Заслуженный...
     К ребятам подошел Илья Васильевич,  шутливо поклонился пионерам и
спросил:
     - Ну,  дорогие артисты! Голоса в дороге не отсырели? Нет? Хорошо!
Просим быть, как дома. Познакомьтесь с нашим городом. На картах он еще
не отмечен, но, как видите, стоит на земле прочно!
     Гости группами  и  поодиночке  разбрелись  по городку.  В сборных
легких домиках было уютно и светло.  На свежевымытых  полах  -  чистые
половики.  Широкие окна занавешены марлей - защита от комаров и мошек.
Кровати заправлены по-военному - одеяла и подушки  в  одну  линию.  На
тумбочках - книги, тетради. У березовой рощи, шагах в сорока от реки -
тесовый навес.  Под  ним  -  готовые  к  уборочным  работам  трактора,
комбайны,  жнейки...  Чуть  поодаль,  на  отшибе  у холма - землянка с
табличкой над входом.  На табличке строгая надпись:  "Брось  папиросу!
Курить нельзя!" И рядом вторая, крупная: "Бензин! "
     "Дон-н-н... Дон-н-н... Дон-н-н..." - прозвучал сигнал.
     - Обед! - крикнул кто-то. - На обед идите!
     Вместе со   взрослыми   пионеры   уселись   за   длинные   столы,
разоставленные прямо под открытым небом,  с аппетитом поели жирных щей
с бараниной,  гречневой каши с  молоком,  выпили  до  кружке  кофе  и,
немного  отдохнув,  стали  готовиться  к  выступлению.  Иван  Полевой,
отобрав  несколько  комсомольцев,   оборудовал   сцену.   Механизаторы
принесли и растянули на лужайке перед кухней новый брезент,  поставили
стулья для оркестра. Один за другим со всех сторон к театру собирались
зрители  и  рассаживались  прямо  на  траве.  Концерт самодеятельности
начался. Косте было поручено вести программу.
     Вспотевшие от смущения музыканты,  налетая друг на друга, кое-как
вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они
неплохо,  а  поборов смущение,  так разошлись,  так разохотились,  что
вместо трех исполнили пять песен.
     - Теперь послушайте пение, - возвестил Костя. - Выступает хор под
руководством Аленки... Алены Хворовой!
     Певцы стали полукругом.  Аленка вышла вперед, огляделась и совсем
было собралась заводить частушки,  да вдруг заволновалась. Конферансье
выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.
     - Как получилось такое...  - ахал Костя.  - Что делать-то  будем?
Отменять номер?
     - Обеспечьте немедленно, - наступала девочка. - Хоть из-под земли
доставайте баяниста!
     - Не умею я  играть,  -  отрезал  Никита,  когда  раскрасневшаяся
хористка напустилась на него. - Пусть играет струнный!
     - Баян для хора нужен!
     Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток.
Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма.
И  тут  на  глаза  Аленке  попался  Демка  Рябинин.  Она обрадовалась,
схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.
     - Куда тянешь? - слабо сопротивлялся Демка.
     - На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..
     - Не выйдет...
     - На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..
     - Демка, выручай, - шепнул ему на ухо подоспевший Костя. - Конфуз
получается: люди ждут, а мы тянем.
     И Демка  повиновался.  Он  вышел  на  сцену,  взял со стула баян,
привычно перекинул через плечо ремень,  легко развел меха,  и плавные,
мелодичные  звуки  полились.  Баян то грустил о чем-то,  то безудержно
веселился,  позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными
маками  праздничного  платья,  подбоченилась  и,  взмахнув над головой
яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.
     Все следили  за  стройной  гибкой  фигуркой танцовщицы,  время от
времени подбадривая ее короткими возгласами:
     - Это - по нашему!
     - Балет!
     А баян  ударил  дробную  плясовую,  замер  на  миг  и  рассыпался
замысловатым перебором.  Аленка притопнула  каблуками  желтых  туфель,
выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела:
                    Не сложить такой частушки,
                    Чтоб воспеть, как надо,
                    Честный труд, геройский труд
                    Первой мехбригады!
     Хор дружно повторил две последние строки,  и Аленка снова поплыла
по  кругу.  Ленька  Колычев  смотрел  на нее и не узнавал.  Как это он
раньше  не  замечал,  что  глаза  у  Аленки  золотистые,  задорные,  с
искоркой.  И волосы совсем не льняные, а тоже будто золотистые. Слушая
запевки,  он испытывал неловкость, смущенно оглядывался. Ему казалось,
что  сидящие  обращают  внимание  на  него и шепчут:  "Это он сочинил.
Деловой парень,  молодец!" Каждую  новую  частушку  зрители  встречали
бурей рукоплесканий.  Когда хор пропел об Иване Полевом,  тот поспешно
спрятался за спины  товарищей  и,  отбиваясь  от  них  -  его  просили
подняться, оправдывался, словно был в чем-то виноват:
     - Трактор у меня такой, больше нормы горючего не употребляет!
     - Не  скромничай,  -  возражали  ему,  - слава добрая на месте не
стоит!  Слушай,  что ребятня-то поет!  Ха-ха-ха!.. Прямо в самую точку
попали.
     - Ловко!
     Эту частушку исполнял Гоша Свиридов.  Чуть покачиваясь,  вышел он
на середину сцены и,  сжимая руками виски,  что по замыслу  показывало
жестокую головную боль, пропел:
                    У Егорова Сереги
                    Ноют руки, ломит ноги,
                    В голове - пасхальный звон:
                    Каждый день с похмелья он!
     Прицепщик Егоров,  рослый парень с  одутловатым  лицом,  заросшим
бородой,  и красными,  как у кролика, глазами не на шутку рассердился.
Подхлестываемый смехом всей бригады, он вскочил с места и не вяжущимся
с его комплекцией визгливым голосом выкрикнул:
     - А вы меня поили,  мелюзга пузатая!  В какой школе  учились  над
взрослыми зубоскалить? Я потребую...
     Сзади его дернули за пиджак.  Егоров неловко всплеснул  руками  и
сел.
     - Не кричи на гостей, - спокойно и в то же время сурово прозвучал
чей-то  голос.  -  Водку  хлещешь?  Хлещешь.  Лежебочничаешь с утра до
вечера,  значит,  умолкни.  Давно пора выгнать тебя из бригады,  а  не
носиться, как с писаной торбой.
     - Н-но-о-о-о!  - протянул Егоров.  - Всех поразгоняете,  а робить
кто будет?
     - Этакого фрукта и потерять не жаль.
     - Уж сразу и хрукт...  Эх! Люди-и-и... - он понуро склонил голову
и до конца сидел молча.
     Механизаторы остались  довольны  концертом.  Они  долго  и горячо
благодарили пионеров,  просили наведываться почаще.  Узнав,  что автор
частушек,  Колычев,  находится  здесь,  Иван Полевой разыскал Леньку и
увел в красный уголок сочинять  стихотворные  подписи  к  карикатурам,
помещаемым  в стенной газете.  Колычев сделал это с большим старанием.
Стихи получились хлесткими, едкими.
     Под вечер Никита провел летучее собрание,  на котором было решено
второе звено отправить в лагерь, а остальным остаться на полевом стане
до утра.
     - Река,  вот она! - рукой подать, - сказал в заключение Никита. -
Должны  мы  угостить  механизаторов  хорошей  ухой.  Пойдем  на  речку
рыбачить.  Лески с крючками у меня есть,  специально взял  про  запас,
червей под камнями насобирать можно.  Как пятнадцать крючков закинем -
уха обеспечена. Решено!
     Ленька, Толя и Демка вырезали черемуховые удилища, оснастили их и
втроем  зашагали  вверх  по  течению  разыскивать  омуток  получше.  У
переката,  там,  где  река,  стиснутая  высокими  скалистыми берегами,
прежде чем вырваться  на  равнинный  простор,  с  глухим  ревом  брала
каменистый барьер, колычевцев догнал Костя.
     - Пестовские ребята прибыли!  -  крикнул  он.  -  Концерт-то  они
проворонили! Вы с камней удить будете? Здесь ельцы берут!
     - Дальше пойдем, - хмуро ответил Ленька.
     - А  я на быстрине попробую!  - Костя,  прыгая с камня на камень,
стал пробираться к торчащей из воды глыбе,  в самый центр беснующегося
потока. Он что-то еще крикнул ребятам, но голос потонул в рокоте воды.
     Ленька расстроился.  Его  не  радовала  перспектива   встречи   с
Володькой   Великановым,   который,   по  всей  вероятности,  напомнит
провокацию с мережами у Зеленого плеса.  Если Володька, увидев Леньку,
расскажет  Никите  эту  историю,  то,  конечно,  Якишев начнет сводить
счеты.  Колычев высказал свои опасения приятелям.  Толя  придерживался
точно такого же мнения.  Демка отмалчивался:  он в душе не верил,  что
Никита злопамятен и способен вспомнить старые обиды - много их было.
     - Володька   наболтает,  -  бубнил  уныло  Толя.  -  Полетит  все
кувырком, через пень-колоду.
     - Молчи уж! - прикрикнул на него Ленька.
     - Слова сказать нельзя?
     - Молчи,  говорю! - Ленька так взглянул на Толю, что тот прикусил
язык.
     Глубокая спокойная  заводь,  близ  берегов  покрытая  круглыми  с
вырезом зелеными листьями кувшинок и белыми, еще не распустившимися до
конца  лилиями,  показалась  Леньке  подходящим  местом для ловли.  Он
устроился на крутояре под березкой и принялся разматывать леску.
     - А мы? - спросил Толя. - На троих места не хватит.
     - Подальше омут есть.
     - В случае чего свистнешь?
     - Ладно.
     Толя отправился  дальше,  а  Демка,  приметив среди камышей утлую
лодку,  спустился с обрыва,  нашел доску, чтобы использовать ее вместо
весла,  и  выехал  на  середину  омута.  Течения  здесь почти не было.
Плоскодонка безо всяких  якорей  стояла  на  месте,  как  привязанная.
Рябинин забросил удочки и сосредоточил внимание на поплавках.
     Под вечер,  когда подул ветерок, начался настоящий клев. Демка не
успевал менять на крючках наживу. Штук тридцать красноперых окуней уже
били хвостами о дно лодки, радуя сердце рыбака.
     Ветер крепчал.  Тревожно зашумели вершины деревьев.  Водная гладь
покрылась  крутой  рябью.  Демка  взялся  за  доску  и  направил  свой
"корабль"  к  берегу.  И  тут налетел шквал.  По омуту заходили волны.
Крутояр,  на котором сидел с удочками Ленька,  казалось, вздрагивал от
их ударов.  Деревья на берегу сгибались в три погибели. Демка усиленно
греб к берегу.  Яростный порыв  ветра  ударил  в  борт  плоскодонки  и
перевернул ее.  Рыжая голова мелькнула и скрылась среди свирепых валов
с гребешками белой пены.  Ленька метался по крутояру,  то хватаясь  за
куртку,  чтобы  стянуть  ее  с плеч,  то пускался на розыски шеста или
доски,  чтобы бросить их потерпевшему  крушение  моряку,  который  уже
выбивался из сил.  И тут, откуда ни возьмись, появился Никита. Заметив
барахтающегося среди валов Демку, он прямо с кручи в одежде бросился в
омут и короткими саженками поплыл на помощь.
     - Хватайся за лодку! - кричал он. - За лодку!
     Демка уцепился  за перевернутую плоскодонку.  Никита отбуксировал
пострадавшего к берегу. Демка, перепуганный происшедшим и основательно
продрогший, таращил глаза и молчал.
     - Выжми рубаху и штаны,  - посоветовал Никита,  клацая зубами.  -
Если  на стан сейчас не пойдете,  разожги костер и просушись.  Я ребят
посмотрю.
     - Сам-то обсушись! - крикнул Демка.
     - Я бегом, - ответил Никита. - Согреюсь!
     Демка привел  себя  в  порядок.  С  помощью  Леньки выжал одежду,
развел костер над обрывом и стал сушиться,  вертясь перед  огнем,  как
барышня перед зеркалом.
     - Айда на стан! - донесся издалека голос Кости.
     Ленька сидел  перед  костром  на  корточках  и  думал о появлении
Никиты.  Он увязывал это появление не с тревогой  председателя  совета
отряда за своих товарищей,  а с приходом Володьки Великанова.  "Пришел
посмотреть,  здесь я или сбежал, - решил он. - Пестовцев пригласил для
того,  чтобы меня на чистую воду вывести.  - И Леньку охватил страх: -
Надо убираться подобру-поздорову".
     - Толька-а!..
     - Иду-у-у!..  - Из кустов ивняка вынырнул Толя с удочкой в  руке.
Он нес большую связку рыбы.  - Наловил-то. Не меньше двух кило! Демка,
почему мокрый?
     - Искупался он,  - ответил Ленька.  - Вот что, нам надо сматывать
удочки.  Думаете, зачем на стан пришел Володька? Эх вы-ы, пеньки! Пока
собирались  Никите  Карфаген устраивать,  он успел подготовить все для
нашего позора!  - глаза Леньки сверкнули негодованием.  - Не забыли, о
чем  говорил  Якишев  на  школьном  дворе?  Он  обещал  про  пестовцев
напомнить потом... Поняли?
     - Хитро-о,  - протянул Толя.  - А еще рассыпался:  "Ах,  помогите
стихи написать!  Выручайте!" Мы и поверили... Надо лагерь ихний за это
с  землей  сровнять.  Пусть  не  строят  ловушек  для других и носы не
задирают.
     - Володька так просто пришел,  - сказал Демка. - Никита ничего не
замышляет против нас. Спас он меня! Из воды вытащил... А ты...
     - Я  знал,  что плаваешь ты,  как рыба!  Выплыл бы сам...  Никита
теперь по деревне раззвонит,  что Рябинина вытащил из омута. А Рябинин
и не нуждался в этом!
     Грубая лесть понравилась Демке, но заронила недоверие в его душу,
и он смолчал.
     - Домой!  - решительно заявил Ленька, пинком сбив под откос банку
с червями. - А завтра ночью - в лагерь!
     - Может, зря, - неуверенно заметил Демка.
     - Наподдают,  так поверишь,  - ответил Ленька.  - Будешь неделю с
фарами ходить.
     - Хитро как окрутили,  - все еще не успокаивался Толя. - "Забудем
старое. Мир на вечные времена..."
     - Кто так говорил? - спросил Ленька.
     - Костя Клюев! Губошлеп!
     - А мне Никита!
     - Зря мы на них...
     - Помолчи,  Демка!  Не хочешь,  без тебя управимся.  Дозволили на
баяне сыграть,  ты и растаял.  Слюнтяй!  Я  тоже  поверил  Никите,  на
мировую хотел идти, а он Володьку привел!..
     Смеркалось. Ветер утих так же внезапно,  как и начался. На водную
гладь реки легли черные тени. Появились мошки и комары. Гудящими роями
висели они над головами ребят.  Колычевцы решили идти домой.  Стороной
пробрались  мимо  полевого  стана.  Там было тихо:  и механизаторы,  и
пионеры располагались на ночлег после сытного ужина.
     - Я вперед побегу,  - сказал приятелям Ленька. - Шагайте берегом.
Домой мне нужно поскорее попасть:  мать  двери  закроет,  а  я  должен
кое-что на сеновал забрать. Встречу вас возле деревни.
     - Беги, - согласился Толя.
     Ленька ускорил шаг и растворился в темноте.
     - Никита - хороший парень и...  друг  он  хороший,  -  проговорил
Демка.
     - Кажется это,  - возразил Толя.  - Зачем было на  стан  Володьку
звать?  Ленька правильно угадал. Теперь Никита сидит, нас ждет и локти
кусает.
     Но Толя  не  отгадал:  Никита не злился,  а радовался.  Радовался
тому,  что концерт понравился механизаторам,  что пестовские ребята  с
Володькой  решили  влиться  в  кружок  юных  комбайнеров  (только  два
человека пожелали изучать трактор),  что наконец-то вражде с Колычевым
пришел, как выражается дед Ксенофонт, карачун. Заложив руки за голову,
Никита лежал на сене в сарае,  который  пионеры  заняли  для  ночлега.
Утомленные  переходом  и  взволнованные  событиями дня,  ребята крепко
спали.  В темноте лишь  слышалось  сладкое  причмокивание,  бессвязное
бормотание,  вздохи.  "Будет  Ленька  настоящим  помощником,  -  думал
Никита.  - У него выдумка есть.  Станем выпускать газеты  со  смешными
рисунками,  заживем по-настоящему...  Только делись они куда-то. Домой
ушли,  должно".  Никита задремал,  но чуть уловимый  шорох  за  стеной
заставил  его насторожиться.  Сон пропал.  Никита пристально следил за
бледными полосами щелей,  которые  были  видны  потому,  что  в  сарае
темнее,  чем на улице. Вдоль стены кто-то крался. Вот остановился, вот
крадется дальше,  опять остановился и приник к щели. Нащупав карманный
фонарик,  Никита осторожно вытащил его, навел на щель и включил. Яркий
луч света,  прорезав темноту,  попал точно в цель.  Никита вскрикнул и
вскочил: черные сверкающие глаза с ненавистью смотрели на него в упор.
     - Он!  - крикнул Никита,  невольно подаваясь назад.  - Он! Костя!
Гоша! Опять этот пожаловал!

        КАРФАГЕНА НЕ БУДЕТ!

     Толя отбивался,  проявляя  при  этом удивительную изворотливость:
отмахивался руками, дрыгал ногами, грозно ворчал, словно потревоженный
в берлоге медведь, но просыпаться не желал. На него не действовал даже
утренний холодок,  покрывший обнаженное  тело  "гусиной  кожей".  Толя
чувствовал  исчезновение одеяла.  Не размыкая век,  шарил руками возле
себя и в конце концов, покорившись горькой участи, свернулся калачиком
и вновь захрапел с присвистом.
     - Толька,  пробудись!  - требовал Ленька. - Вставай, - он ухватил
спящего за ногу и потянул с мягкого сенника.
     Карелин с трудом открыл глаза,  сел и с недоумением уставился  на
вожака, соображая, как он мог здесь появиться.
     - Горазд спать. Еле-еле добудился.
     - Поздно лег.
     - В одно время...  Мы с Демкой давненько поднялись, еще засветло,
а  ты,  как  барин,  дрыхнул  бы  до  вечера.  Вояка!  С таким каши не
сваришь...
     - Рано еще.
     - Рано?  Никита с полевого стана давным-давно в лагерь  вернулся.
Патрули успели поля осмотреть...
     - С Демкой в лагерь ходили? Великанов там?
     - Нет! Ты зубы мне не заговаривай, - рассердился Ленька, заметив,
что Толька,  воспользовавшись минутой,  улегся на сенник,  натянул  до
подбородка одеяло и блаженно закрыл глаза. - Вставай!
     Толя нехотя натянул майку и штаны.
     - На  речку пойдем.  Там до вечера пробудем,  а ночью двинемся на
Лысую. - Говоря это, Ленька подмигивал и улыбался. Его воображение уже
рисовало   батальные  картины:  разрушенные  шалаши,  рухнувший  навес
"классной комнаты", огорченное бледное лицо Никиты Якишева, который со
слезами  на  глазах  стоит  у поверженной мачты без флага и смотрит на
руины лагеря.
     - Меня  мать  хотела  вчера  поколотить  за то,  что поздно домой
явился,  - сообщил Толя.  - Только в кухню зашел - мать за ухват и  ко
мне...
     - Ты от нее! - в тон продолжил Ленька.
     - Не  побежал.  Сказал,  что в лагере пионерском у Никиты Якишева
был.  Она и подобрела. "Наконец-то, говорит, за дело возьмешься. Давно
пора: лоботрясы нонче не в чести".
     - Любит Никита славу.  Не успел с полевого стана вернуться,  а  в
деревне  уже  все о концерте говорят:  "Якишев!..  Якишев!.." Только и
слышишь,  будто лучше его человека на земле не  сыскать.  Хорош  гусь!
Володьку-то Великанова науськал на нас!
     - За концерт и тебя хвалили.  А Володька так просто пришел. Они в
кружок записываться приходили.
     - Как-нибудь я сам разберусь... Поторапливайся: маневры проводить
надо.  Учиться  станем  незаметно  подкрадываться и внезапно нападать,
разом,  как снег  на  голову.  Тренироваться  обязательно  надо:  чуть
оплошаем, провалимся - не выйдет Карфагена. Прихвати мешок!
     - Зачем понадобился?
     - Нужно!
     - Меня мать на весь день не отпустит.
     - Говори, что в лагерь к Никите идешь. Мол, дело важное. Я теперь
этим спасаюсь.
     Они покинули сеновал.
     Толя забежал домой позавтракать.  Ленька строго-настрого  наказал
ему долго не задерживаться и отправился за ворота, где ждал его Демка.
     - Все с Толькой возился? - спросил Демка, пододвигаясь на скамье.
- Садись. Разбудил?
     - Еле-еле.
     - Где он?
     - Позавтракает, появится.
     - Ленька, а я только что Никиту видел. Спрашивает, почему вчера с
полевого стана, не сказавшись, ушли. В лагерь звал. Ночью на стане они
в  сарае  ночевали,  так  к  ним пробраться кто-то хотел.  Не поймали,
убежал!
     - Убежал!  - усмехнулся Ленька.  - Ловили бы по-настоящему...  Не
понравилось ему,  что, не сказавшись, ушли?.. Я вам говорил? Там - все
по команде! И с приглашением опять ловят нас на удочку. Не клюнем! А в
лагерь ночью сами наведаемся. Ха-ха-ха! Пусть принимают гостей!
     Демка покосился  на вожака.  Ленькино лицо светилось неподдельным
злорадством.  Палочка, которую держал он в руке, выписывала на пыльной
земле  всевозможные  вензеля,  не  останавливаясь ни на минуту.  Из-за
облака появилось солнце и обдало ребят горячими лучами.  Стало  жарко.
Ленька поднялся, вразвалку направился к забору и лег на траву в тени.
     - Переходи сюда,  - позвал  он  Демку.  -  Здесь  не  так  жарко.
Говоришь, Никита в лагерь приглашал? Зачем, думаешь?
     - Мириться...
     - Туг на сообразиловку.  Растолковывал, растолковывал вчера, а вы
все свое.  Зеленый плес в печенки Никите  въелся,  вовек  не  простит!
Придем в лагерь, а он за Володькой пошлет...
     Ленька рисовал перед приятелем сцену страшной мести,  замышляемой
Якишевым.  Демка возражать не стал:  бесполезно. И к тому же Ленька не
выносил возражений.  Он считал свое мнение самым верным,  думал,  что,
кроме него, никто из ребят не способен принять правильное решение.
     - Хватит рассусоливать!  Завтра  утром  поймут,  что  нет  в  нас
трусости,  что не страшны они нам!  Доберемся до них ночью, как начнем
метать шалаши под кручу...
     - Стоит ли?  - вырвалось у Демки.  - Думаю я,  Ленька, что лагерь
зорить не надо: не с шалашами воюем, а с Никитой...
     - Боишься? "Ребята узнают..." Так на речке говорил?
     - Думаю...
     - Не думай - вернее будет!
     - Голова-то мне для чего дана?  Хочешь - не хочешь,  а  думается.
Всю ночь вертелся: уснуть не мог...
     - Спать у Тольки поучись...  Оба  вы  хороши.  Клятву  давали,  а
теперь на попятный. За нарушение присяги карают.
     - Присяги я не принимал. Клятву давал.
     - Это все равно!
     И опять Демка не стал спорить, хотя был твердо убежден, что между
присягой и клятвой есть разница.  Поводом для клятвы служит многое,  и
поэтому возникает возможность  давать  их  несколько.  А  вот  присяга
принимается один раз и на всю жизнь. Каждый настоящий человек до конца
своих дней хранит верность присяге. Клятву можно дать другу, а присягу
только Родине, народу!
     Выбежал Толька и, брякая пустыми ведрами, заспешил к колодцу.
     - Отпустили! - выкрикнул он. - Воды наношу и - свободен!
     - Ведра два? - спросил Ленька.
     - Разика три-четыре сходить придется.
     - Не было печали...
     - Поможем? - предложил Демка.
     - Пусть потрудится,  - ответил равнодушно Ленька, растягиваясь на
траве. - Была охота на других работать. Принесет, руки не отсохнут.
     - Ждать дольше придется...
     - Подождем.
     "А Никита сразу бы согласился",  - подумал Демка и припомнил, как
однажды  пионеры  во главе с Никитой ходили помогать Гоше Свиридову по
хозяйству.  Всю работу тогда провернули в два счета - и дров напилили,
и  воды  натаскали,  и  хлев  так вычистили,  что сами даже удивились.
Подумал Демка и сказал:
     - Помогу Тольке.
     Он встал и прошел во двор.  Толя  переливал  принесенную  воду  в
огромную  дубовую  кадку.  Кадка была так высока,  что ему приходилось
поднимать ведра до уровня плеч.  Прозрачная струя с шумом  и  брызгами
падала в бочку,  вызывая любопытство стаи белых гусей,  которые дружно
вытягивали длинные шеи,  хлопали крыльями и  гоготали.  Громкий  плеск
говорил еще и о том, что воды в бочке было меньше половины:
     - Наполнить велено?  - спросил Демка,  определяя на взгляд  объем
предстоящих работ.
     - Мать просила дополна натаскать,  а я половину хочу: в эту кадку
ведер двадцать уходит.
     - Нальем,  - уверенно сказал Демка.  - Давай свободные ведра.  По
пять раз сходим, и полная будет. Вдвоем-то быстрее управимся.
     Толя смотрел на Демку,  слушал его и не верил: уж не шутит ли он,
предлагая помощь.
     - Я один могу...
     - Давай,  давай!..  Ладно,  ведра  твои возьму,  а ты дома другие
добудешь.
     Ребята носили  воду.  Ленька  нежился  на  травке и,  наблюдая за
тружениками, посмеивался:
     - Водовозы из вас что надо получатся! Скажу председателю колхоза,
чтобы обоих на эту работу определил:  никаких  тогда  водопроводов  не
потребуется!
     Наполнив бочку,  водоносы уселись отдохнуть на ступеньку крыльца.
Демка расстегнул ворот рубахи.
     - Духота, - сказал он. - Напиться бы воды похолоднее.
     Толя спохватился.
     - Принесу.
     Через минуту он появился с двумя эмалированными кружками в руках.
     - Держи!
     - Молоко? - удивился Демка, принимая кружку. - Не надо молока.
     - Воды мать не дает. "Простынете, говорит, потные". Пей!
     Демка жадно,  большими  глотками опорожнил кружку.  Толя взял ее,
унес домой и, возвратившись, сказал:
     - Демка,  мать  по-настоящему  поверила,  что  мы в лагерь ходить
стали. Увидела, что ты помогаешь воду таскать, и поверила...
     В калитке  показался  Ленька,  переступил  высокую  подворотню  и
нетерпеливо крикнул:
     - Пошли!  За  дело  надо  браться!..  Толька,  не  забудь фонарик
электрический и мешок.
     Нехотя поплелись  ребята  за  вожаком.  А  Ленька  легко шагал по
извилистой тропинке вдоль плетней. Он посвистывал и сыпал остротами.