ссвете. Только солнышка в тот час не было. Пушечные грозовые раскаты грома сотрясали небо и землю, а потом хлынул яростный долгожданный ливень. И набожные старушонки увидели в этом особый знак: - Вот как, вот как наш заступник! Господу богу престал - первым делом не о себе, об нас, грешных, забота: не томи, господи, людей, даждь им влаги и дождя животворныя... Часть третья ГЛАВА ПЕРВАЯ 1  Родьке Лукашину три раза давали отсрочку от армии. И все из-за матери, из-за ее здоровья. В последние семь лет Анфиса Петровна редкую зиму не лежала в районной больнице. В этом году здоровья у Анфисы Петровны не прибавилось, но Родька просто взбесился - весь август один разговор: отпусти да отпусти в солдаты. Надо же ему когда-то белый свет повидать! И вот Анфиса Петровна поупиралась-поупиралась да в конце концов и махнула рукой: ладно, не буду твою жизнь заедать. Как-нибудь два года промучаюсь. Родька - огонь парень! - за один день ухлопотал все дела в военкомате и вечером того же дня, дурачась, уже рапортовал матери: - Разрешите доложить, товарищ командующий. Рядовой подводного флота Родион Лукашин прибыл в ваше распоряжение в ожидании отправки по месту службы... - И вслед за тем, не дав матери опомниться, выпалил: - Так что собирай стол на тридцать первое августа сего года. - На тридцать первое? - удивилась Анфиса Петровна. - А чего? - Да когда у нас в армию-то провожают? В сентябре-октябре, кажись? - Ну, мам, я думал, ты у меня подогадливей. Верка Пряслина, к примеру, должна быть за столом или нет? Так вот оно что! - догадалась наконец Анфиса Петровна. Веру Пряслину задумал посадить за стол своей девушкой - такой нынче порядок, непременно чтобы девушка провожала парня в солдаты, а Вере к первому сентября надо в школу в район, вот он и порет горячку. - А отец-то как? - подумала вслух Анфиса Петровна. - Согласится? - Дядя Миша? - ухмыльнулся Родька. - Уговорим! - Всех ты уговорил... Вера-то, не забывай, ученица. - Ну даешь, Анфиса Петровна! Верка - ученица... Да в проклятые царские времена такие ученицы уже со своей лялькой на руках ходили. - Ну не знаю, не знаю, - вздохнула Анфиса Петровна. - У тебя все не как у людей. Тридцать первого стол... Да ты подумал, нет, сколько до тридцать первого-то осталось? Три дня. Кто это тебе за три дня стол сделает? - Сделаешь, сделаешь, маман! - подмигнул Родька. - Ты все сделаешь. В войну самого Гитлера на лопатки положила - разве мы забыли про эту страницу в твоей героической автобиографии? - Ладно, ладно, - замахала руками Анфиса Петровна, - не подлизывайся. Знаем мы эти разговоры. Но тут Родька шаловливо, как девку, сгреб ее в охапку, смачно поцеловал в губы, и что она могла поделать с собой? Растаяла. Об одном только не позабыла напомнить сыну: - С Пряслиными разбирайся сам. На меня тут не надейся. - Ты это насчет того, чтобы мама Лиза тормоза дала? - А уж тормоза не тормоза, а подумать надо. Лиза матерь тебе вторая, не позвать - срам, а позвать - что опять с Михаилом делать? Разве сядет он нынче за один стол с родной сестрой? Родька снисходительно сверху вниз посмотрел на мать и улыбнулся: - Не беспокойся, маман. Этот вопрос у нас уже подработан. Мама Лиза не придет. - Как не придет? Откуда ты знаешь? - Знаю, раз говорю. В общем, так: беседа на эту тему проведена. Есть еще к суду вопросы? Анфиса Петровна подняла глаза к передней стене, посмотрела на увеличенную карточку Родькиного отца: - Ну, Иван Дмитриевич, а ты что скажешь? Будем провожать сына в солдаты? С пятьдесят пятого года, с той самой поры, как пришло извещение о гибели мужа, она во всех важных случаях советовалась с ним. И обязательно вслух, обязательно при сыне: чтобы не забывал, помнил отца. 2  Михаил выбрался из дому уже после полудня. Не мог раньше. В молодые годы с утра ни разу не бражничал- так неужели сейчас, на пятом десятке, ломать себя? Делов, что ли, в жизни не стало? А другая причина, почему он со всеми не в ногу, - женушка. Заладила: не пойду, и баста - бульдозером не своротить. "Да ты подумала, нет, какая это обида Анфисе Петровне будет?" - "А мне не обида - дочерь родную во грязи валять?" - "Дочерь во грязи? Веру?" - "Проснулся! Родька кой год по бабам ходит, баско это - ученица с таким кобелем рядом?" Михаил тут только руками развел: подумаешь, преступление- человек смолоду молод! И вот стружка полетела уже с него: "А-а, дак ты защищать, защищать! Ну ясно, кобелина кобелине глаз не вырвет!" Никак не может забыть Варвару. В общем, испортила праздник: Михаил тучей выкатился из заулка. Но какая же благодать на улице! Еще недавно задыхались от жары, от пыли, еще недавно все на свете кляли, когда надо было шастать деревней, - в пепел размолот песок! А сейчас идешь - вроде бы и не та дорога. Ни пылинки, ни порошинки. Хорошо поработали недавние ливни. Хорошо промыли землю и небо. И зелень, молодая зелень брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине. А может, еще и гриб какой на бору будет? - подумал Михаил и услышал песню: у Лукашиных пели. Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым отливом... Разодет-разукрашен по самой последней моде. - Ну, брат, я таких и в Москве не видал. - Стараемся, дядя Миша! - весело тряхнул волосатой головой Родька и закричал: - Музыка! В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил так на волнах музыки и въехал в дом. А дальше все было как по писаному. Было громогласное "ура" в честь опоздавшего, был штрафной стакан - прямо у порога, были расспросы - почему один, где супружница... Вера не стала дожидаться, когда отца затюкают. Тряхнула косами, вскочила на ноги: - Песню, песню давайте! И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и задора, которая хлынула от нее! Запели все - и молодняк и пожилые, благо всем известна была песня про солдата: Не плачь, девчонка, Пройдут дожди, Солдат вернется, Ты только жди. Пускай далеко твой верный друг, Любовь на свете сильней разлук. Михаил глаз не мог отвести от дочери. Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели мы так радоваться. И вдруг, любуясь черными разудалыми глазами Веры, вспомнил Варвару. Неужели, неужели все радости, все муки тех далеких-далеких лет вдруг ожили, проросли в родной дочери? Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где сидела Лариса со своими подружками. Визг, смех - из-за чего? Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде бы, когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но разве в этом дело? Разве не все равно, когда втесался? В диво другое - соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно - и хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься! Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый день бренчат: поколения у нас в ладу друг с другом. Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал молодежи умеет дать. Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души, от сердца. У того слово - дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело. А Петр так и не пришел, сказал себе Михаил, водя глазами по пестрому буйному застолью, и ему вдруг стало не по себе. Он новым стаканом вина залил тоску. - Родька, а где у тебя матерь? Не вижу. Родька, как тетерев на току, заслышав какой-то непонятный звук поблизости, на секунду поднял рывком голову и снова запел. 3  ...Пили за новобранца, за будущего солдата, за то, чтобы он верой и правдой служил родине, пили за нее, Анфису Петровну, пили за Таборского, пили за Шумилова, председателя сельсовета, за друзей-товарищей - за всех пили, никого не обошли. А когда же, когда же отца-то вспомнят? - изнывала от ожидания Анфиса Петровна. Она глаз не сводила с сына, умоляла, заклинала его: скажи! Но разве до отца было Родьке, когда рядом Вера, друзья-товарищи? И вот кто же догадался сказать про родителя? Александра Баева, старушонка, которая помогала ей угощать гостей. - Ну тепереча, думаю, не грешно и Ивана Дмитриевича добрым словом помянуть. И тут Анфисе Петровне вдруг стало так горько, такое удушье подступило к горлу, что она едва добралась и до повети... Прибегал Родька ("Мам, мам, что с тобой?"), прибегала фельдшерица - тоже была на проводах, - Таборский, Шумилов заходили. - Ничего, ничего, отлежусь. Гуляйте на здоровье, веселитесь, - говорила она всем. И так же она ответила и Михаилу, когда тот ввалился на поветь. Но Михаила не проведешь. - Эх и дура же ты, Анфиса, дура! Кажинный день провожаешь сына в армию? Да ведь потом волосы будешь на себе рвать: ах, недоглядела, ах, недосмотрела свое сокровище... Анфиса Петровна встала. Верно, верно сказал Михаил: настанут такие дни, и скоро настанут, когда она за один погляд на сына согласна будет все отдать, что у нее есть. Опираясь на Михаила, она вышла с повети в сени и тут увидела Нюрку Яковлеву, пьянющую, чуть не на карачках пробирающуюся вдоль стены к раскрытым дверям избы. Раздумий не было. Вмиг загородила дорогу: - Тебе, Анна, нету хода в мой дом. - В твой дом нету хода? Мне? Это за что же такая немилость? - А за то, что в чужой дом нахрапом залезла. - Я залезла? Анфиса Петровна не стала больше разговаривать - выставила непрошеную гостью на крыльцо, захлопнула за собой двери, да еще и рукой на дорогу указала: - Уходи, уходи, Анна! Видеть тебя не могу после того, что ты сделала с Лизаветой, а не то что принимать в своем доме. Нюрка откинула назад голову, захохотала: - А родню в этом доме принимают? К примеру, когда родной сынок напакостил... Непонятно выражаюсь? Пойди посмотри... Вещественные доказательства налицо... - Чего мелешь? Какие доказательства? - А-а, какие... Какие бывают, когда парень брюхо натолкает?.. Она не охнула, не пошатнулась от этих слов - ни минуты, ни секунды не поверила, но и отмахнуться не могла: сплетни, как огонь, в зародыше гасить надо. - Веди к Зойке! - приказала. Зойка жила отдельно от матери, в старом колхозном курятнике на задворках у медпункта. При виде нежеланных гостей, переваливших за порог ее маленькой неказистой избенки, удивленно выгнула тонкие подрисованные брови - она лежала на кровати, но не встала. - Проходи, проходи, мамочка званая! - с издевкой сказала Нюрка. - Ну мамочкой не хочешь, а бабкой-то хошь не хошь станешь. Верно говорю, Зойка? - Загинь, к дьяволу! Налилась опять, нажоралась. Кто тебя звал? - Да как! Она не верит. - Чего не верит? - Не верит, что ейный сынок тебе прививку сделал. Зойка зло улыбнулась своими тонкими сухими губами, хотела что-то сказать, но передумала и только вяло махнула рукой. Свет потух в глазах у Анфисы Петровны: на Зой-киной руке она увидела золотое кольцо, и ей сразу стало все ясно. Господи, господи! Она целое утро сегодня искала это кольцо, все перерыла, перевернула кверху дном, думала, потеряла, а оно вот где, оказывается, - у Зойки на руке... Зойка что-то кричала матери, матерь кричала Зойке, а что? Ничего не слышала, не понимала - чудом выбралась на улицу. Нет, знал, знал сынок дорогой, что такое это кольцо, какая святыня в ихнем доме. Сто раз рассказывала, как отец подарил его. Родила сына, надо идти записывать в сельсовет, а сыну и фамилии отцовской нельзя дать, потому что матерь не в разводе. Ну как тут с ума не сойти! И вот Иван, чтобы хоть как-то успокоить, утешить ее, надел ей на руку это кольцо, нарочно заказывал в городе. Пятнадцать лет она не снимала кольцо с руки и, конечно, в гроб легла бы с ним, да четыре года назад начали пухнуть пальцы в суставах, и ей волей-неволей с великими муками пришлось его снять... 4  Танцевали, садились за стол, снова танцевали - под радиолу, под аккордеон, на улице, в доме, на крыльце... И так до темени, до тех пор, пока не зажгли свет и не вспомнили про клуб. И все это время Анфиса Петровна была на ногах, ни на минуту не присела и не прилегла. Нашла в себе силы. Выстояла. Не испортила праздника, не уронила фамилии Лукашиных. И только когда опустел дом, тяжело рухнула на стул к столу. - Останься, - сказала сыну. - Ну мам... - Останься, говорю! И ты, Михаил, останься. Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг, затем весь этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба. - Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать? - Спрашиваешь! - А теперь другой стол будем справлять, - сказала Анфиса Петровна. - Это в честь чего же? - спросил Михаил с усмешкой. - А в честь того, что сына буду женить. Михаил, зевая, устало махнул рукой: давай, мол, в другой раз пошутим. Сегодня и без того веселья было предостаточно. - А я не шучу, - сказала Анфиса Петровна. - Какие тут шутки, когда криком кричать надо! - И тут она и в самом деле разрыдалась. Прорвало плотину, которую с таким трудом воздвигала. - Он ведь с кем, с кем спутался? С Зойкой-золотушкой. У той брюхо от него... Михаил круто обернулся к Родьке: - Это правда? - Чего - правда? Разведут всякую муть - слушайте. .. - А кольцо, кольцо отцовское? Самая дорогая память об отце, а ты... а ты что сделал? - Да чего я сделал? - вдруг зло засверкал черными глазами Родька, сам переходя в наступление. - Подумаешь, дал поносить... Убудет его? Ну возьму обратно... Сейчас взять? Завтра? - Гад... Сволочь! - выдохнул Михаил. - Но, но, потише, потише, дядя Миша! Чья бы мычала, а твоя-то бы молчала. Я еще не дошел до того, чтобы и тетке и племяннице фигли-мигли делать... - Родька... Родька, что говоришь? - умоляющим голосом простонала Анфиса Петровна. Ничто не остановило Родьку. Пиджак с вешалки сдернул, дверью бабахнул так, что стаканы забренчали на столе, а на мать даже и не взглянул. И тут Анфиса Петровна опять расплакалась: - Все, все вложила в него... Ничего не пожалела... Думаю, мы с отцом жизни не видели, пущай хоть он за нас поживет... - Вот и зря! Этой-то жалостью и испортила парня! - рубанул сплеча Михаил. - Дак что же по-твоему, хороший человек только в беде родится? Хорошая жизнь человека портит? - А черт их знает, что их портит! Михаил забегал по избе. И вообще, у него у самого кругом шла голова: где теперь Вера? что причитает Раиса? Ведь наверняка все Пекашино теперь только и делает, что треплет имя его дочери. ГЛАВА ВТОРАЯ 1  Сережа Постников, сын Фили-петуха, нынешней весной вернувшийся из армии, ровно в полшестого, из минуты в минуту, как договорились, дал гудок. Михаил, конечно, был уже начеку. Он выбежал из дома, кинулся в мастерскую будить дочь. - Вставай, вставай, невеста! - с шуткой начал теребить ее. - Женихи приехали! Вера поднялась, не проронив ни слова. Лицо у нее было бледное, осунувшееся, хмурое, ~и он понял: не спала. А ведь вечор, когда он, прибежав от Анфисы Петровны, заговорил с ней о Родьке, виду не подала, что переживает. Даже оборвала его, когда он стал слегка выгораживать парня - дескать, бывает это в молодости, заносит по глупости. "Давай, папа, договоримся раз и навсегда: подлецов не защищать. Хорошо?" - "Хорошо", - сказал Михаил и был очень доволен, что все так легко обошлось. Не обошлось. Однако утешать и вразумлять дочь было некогда - с улицы один за другим долетали гудки, да и что сказать? Где найти нужные слова? Кое-чего перехватили, попили чаю. - Ну, прощайся иди с матерью, - сказал Михаил, но тут Раиса, тягуче зевая, выкатила на кухню сама. - Говорила я: поезжай, девка, заране, дак нет, на проводы надо... - Ну ладно, ладно, - замахал жене Михаил. - Опять ты за свое? - Да как! Уехала бы вчера-то, знаешь, как хорошо! В школу бы пришла вовремя, свеженькая, чистенькая, а то ведь ты носом клевать на уроке-то будешь, а не учиться. Да и опоздаешь еще. - С чего она опоздает-то? Два часа до района ехать, а сейчас только шесть. - А дорога-то? Забыл, какая у нас шасе? Да еще машина сломается. Михаил схватил чемодан и сумку, пошел на выход, потому что все равно жену не переговоришь. Выспалась, подкрепила за ночь силы - кого хошь теперь на лопатки положит. Из будки весь в сене, сладко потягиваясь, вылез Лыско. Но вдруг увидел свою любимицу, собравшуюся в дорогу, и завыл. Вера расплакалась, обеими руками обняла пса, бросившегося ей на грудь. Не вчерашняя ли боль и обида выплескивались в этих слезах? - Давай-давай! Не навек уезжаешь! Вера оттолкнула Лыска, затем бегло, торопливо обняла мать; Раиса обиделась: - Вот как у нас! Собаку готова съисть, час целый жала, а до матери едва дотронулась. Сережа сам залез в кузов, чтобы увязать Верины вещи, затем с игривым полупоклоном раскрыл дверцу кабины: - Прошу пассажиров! - Нет, я в кузове, - сказала Вера. - Да почему в кузове-то? - удивился Михаил. - В кабине-то мягче, меньше трясти будет. Но Вера уже поставила длинную ногу на колесо, потом подтянулась на руках и легко перекинула тело за борт. Сережа обиженно закусил губу, совсем как отец, и Михаил сказал себе: понятно, понятно, и тебе моя девка задурила голову. То-то вчера сам стал навязываться - не надо ли утром отвезти Веру в район? Грузовик тронулся. Вера встала в кузове во весь рост - второе солнышко засияло над землей, свое, доморощенное, только что омытое слезами. И Михаил смотрел, смотрел на это солнышко да и не выдержал - со всех ног бросился догонять машину. Решил хоть немного проводить дочь. Есть время! До развода еще целых два часа, да если и опоздает на развод, не беда: работа известна - ремонт старого коровника. На худой конец, отстукает лишний час после работы. 2  - Ну как, как, доча? Хорошо? Машину качало и бросало как пьяную: распсиховавшийся Сережа гнал не разбирая дороги. А Михаил все кричал и кричал Вере, обхватив ее правой рукой, а левой держась за кабину: - Да улыбнись же, улыбнись! Смотри, какое сегодня утро! И вот наконец добился своего - когда выехали на Нижнюю Синельгу да впереди увидели Марьюшу, всю раскрашенную осенним пестрым кустарником, робкая улыбка осветила Верино лицо. Тут бы ему и проститься с дочерью, тут бы ему и повернуть на сто восемьдесят градусов, тем более что как раз возле нового моста за Синельгу повстречали знакомую попутку из Заозерья. Так нет, давай дальше! Давай с ветерком по Марьюше! А насчет машины чего переживать? Встретили одну, встретим и другую. Не встретили. Пехом пришлось отмахать семь верст. Но зря, зря он вгонял себя в пот. Зря разорялся из-за того, что на работу опаздывает. Его напарнички тоже не очень изнуряли себя на трудовом фронте. Сидели под навесом, папироска в зубах и ха-хо-хо да хо-хо-ха! - Михаил, слыхал, у нас два писателя завелось? Он подозрительно стрельнул прищуренным глазом в сторону Фили-петуха, обежал взглядом остальных: с какой стороны подвох? что за загадку ему загадывают? - Да ты что - ничего не знаешь? - с запалом вскинул лысеющую голову Филя. - Начальство из области приехало. Нашего управляющего чесать. - Его начешешь! -усмехнулся Михаил. - Вот Фома неверный! Мужики, вру я? - Правда, правда, Михаил. Виктор Нетесов да Соня-агрономша заявление накатали в область. До ручки, мол, дожили. Принимайте срочные меры. Михаил опять усмехнулся: - Хорошо бы! Только Виктор-то Нетесов с каких пор стал на амбразуру кидаться? - С каких... Разве не слыхал, как они сено принимать на Пашу ездили? Таборский: пиши тридцать тонн для ровного счета, а Виктор: нет, тут, на Паше, и в травные-то годы двадцати тонн не было. Вот у них расстыковка и вышла. - Ясно, - сказал Михаил и полез на коровник: не кричать же во все горло от радости. Но за работой его снова стали одолевать сомнения, и он едва дождался обеда. - Ребята, за папиросами хочу сперва забежать! - махнул рукой в сторону сельпо, чтобы объяснить напарникам свой необычный маршрут. А на самом-то деле порысил к Виктору Нетесову, чтобы от него, из первых рук, узнать все как было. 3  Виктора Нетесова не зря прозвали немцем. Машина-человек. На работу ни на минуту не опоздает, но и на работе лишней минуты не задержится. Было четверть второго, когда Михаил перешагнул за порог нетесовского дома, а он уж за столом сидел. На гостя посмотрел хмуро, с нескрываемой досадой: дескать, что за пожар - пообедать спокойно не дадут? И Михаил даже растерялся от такого приема. - Заправляйся, заправляйся, а я покурю тем временем. На улице с любопытством огляделся: а ну-ко, немец, нрав-то ты свой показывать научился, а чему меня твоя усадьба научит? Научила. Перво-наперво деревянные мостки. Невелик труд - от крыльца к хлеву, к сараю, к бане доски перекинуть, а ведь толково. Всегда, в любую погоду, под ногой сухо, и грязи не натащишь в дом. А второе, что он тоже сразу принял на вооружение, - ягодники. В Пекашине не принято на усадьбе разводить малину да смородину - дескать, в лесу этого добра хватает. И зря. Не каждое лето в лесу родится ягода, нынче, к примеру, из-за засухи что найдешь на нашем бору, а у Виктора Нетесова до сих пор еще малина краснеет в огороде, а черной смородины столько навалило, что кусты ломятся. В сарае тихонько позвякивало железо - молотком били, - и Михаил пошел туда. Старик - Илья Нетесов - трудился. А над чем - не надо спрашивать. Железную ограду собирал, чтобы заново, в который уже раз обнести могилы дочери и жены. Да, так вот. Люди хлопочут о живых - о себе, о детях, о внуках, - а у Ильи Максимовича одна забота: как бы получше устроить могилы дочери и жены. И устраивает. Каждое лето что-нибудь меняет - то столбики, то оградку, то надгробия, нынче специально в город ездил по половодью, гранитные привез. - Где оградку-то делали? (Старик расширял на наковальне железное кольцо.) Не в леспромхозе? - закричал Михаил. Илья повернул к нему худое бородатое лицо, заморгал по-детски голубыми глазами. - Где, говорю, такую шикарную ограду раздобыл? - крикнул он еще громче. Но в ответ старик только улыбнулся беззубым ртом. Артиллерист, всю войну из пушек палил - ничего ушам не делалось, а умерла дочка, умерла жена - и за один год оглох. Начисто. Да, вот как бежит время, подумал Михаил. Давно ли еще вся деревня бегала к Нетесовым, чтобы посмотреть на живого победителя, а сегодня этого победителя самого подпорками подпирать надо. - Пряслин! - подал голос с крыльца Виктор. - Иду! - живо откликнулся Михаил и, как мальчишка, кинулся к нему. Потом вспомнил, что тот на добрых пятнадцать лет моложе его, и притормозил. Сели на скамейку под дощатый раскрашенный грибок неподалеку от крыльца, и Виктор первым делом взглянул на свои часы. - Без двадцати два, - объявил деловито. То есть учти: разговаривать с тобой могу не больше десяти минут. - Ясненько, - без всякой обиды сказал Михаил. А чего обижаться? Да надо бога молить, что такой человек в Пекашине завелся. Ведь нынешние работяги что за народ? Утром иной раз на разводе заведутся, начнут анекдоты травить - про всякую работу забыли. А Виктор Нетесов без десяти девять, хоть земля под ним провались, заведет свой трактор. А раз один завел, что же остается делать другим? В общем, Михаил хорошо был знаком с причудами Виктора Нетесова, а потому начал без всякой прокладки: - Это верно, что вы с Соней-агрономшей письмо накатали? - Верно, - кивнул Виктор. - Думаю, не о том, что хорошо живем по сравнению с довоенным? - Михаил слегка подмигнул. - Не о том. Мы проанализировали наиболее важные показатели пекашинской экономики за последние годы и пришли к выводу, что тут у нас явное неблагополучие... - Неблагополучие?! - с жаром воскликнул Михаил. - Скажи лучше: бардак! Виктор выждал, пока Михаил немного успокоился, и все тем же ученым языком (не иначе как наизусть свое письмо шпарит) продолжал: - В частности, мы подробно остановились на вопросе о кормовой базе как ключевом вопросе всей нашей экономики... - Ерунда все эти ключевые вопросы! - опять не выдержал Михаил. - Ключевой-то вопрос знаешь какой у нас? Таборский! Покамест Таборский да его шайка будут заправлять Пекашином, считай, все ключевые вопросы - одна трепотня... И вот в это самое время, когда они только-только* разговорились, Виктор поднялся: вышло время. Михаил на чем свет стоит клял про себя эту двуногую машину, но что делать? - скорее солнце повернет с запада на восток, чем Виктор изменит себе. Уже дорогой, заглядывая Виктору в лицо сбоку, Михаил спросил: - А чего же мне-то не дали подмахнуть свою бумагу? Думаю, лишняя подпись не помешала бы. Мы, бывало, с твоим отцом когда-то одной стеной шли. Дан времена-то тогда какие были! - У вас с Таборским больно нежные отношения. - Тут Виктор вроде как улыбнулся. - А это, знаешь, всегда лазейка - личные счеты сводит... - Понятно, понятно, Витя! Ну и жук же ты колорадский! Все продумал, все учел, голыми руками тебя не возьмешь. С похвалой, от всего сердца сказал Михаил, но у Виктора к этому времени кончились последние минуты обеденного перерыва, и он свернул к механическим мастерским, на свой объект, как он любил выражаться. Михаил на мгновение задумался: а ему что делать? Бежать домой да хоть что-нибудь бросить на зубы? Пошел на коровник. Можно до вечера потерпеть, можно. Зато когда драка в Пекашине пойдет, а он теперь верил в это, ему не заткнешь с ходу глотку. Не скажешь: "Ты-то чего надрываешься, когда у тебя у самого с производственной дисциплиной минус?" И тут Михаил еще раз посмотрел на Виктора Нетесова, подходившего в эту минуту к окованным дверям мастерской. Посмотрел нежно, с любовью. А как же иначе? Ведь этот самый Виктор Нетесов, можно сказать, веру в человека у него воскресил. Да, думал, в Пекашине все исподличались, всех подмял под себя Таборский, а тут на-ко: дай ответ по самой главной сути! ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1  Жизнь Пекашина вот уже сколько лет катилась по хорошо накатанной колее. Зашибить деньгу, набить дом всякими тряпками-стервантами, обзавестись железным коником, то есть мотоциклом, лодкой с подвесным мотором, пристроить детей, ну и, конечно, раздавить бутылку... А что еще работяге надо? Теперь вдруг все это отошло, отодвинулось в сторону, вспомнили, что помимо рубля и своего дома есть еще Пекашино, земля, покосы, совхоз. Разговоры вскипали на работе, за столом, в магазине - везде ООН. У Пряслиных прения открыла Раиса. Утром, когда пили чай, как указание дала мужу. - Язык-то там не больно распускай. У Таборского оборона от Пекашина до Москвы. - Ну уж и до Москвы! - хмыкнул Михаил. - А как? Сколько раз ты на него наскакивал, а чем кончалось? - Значит, худо наскакивал. Раиса по-бабьи всплеснула руками: - Ну-ну, давай! Лезь на рожон. Умные люди будут в сторонке стоять, а ты опять горло драть изо всех сил. - Да плевать я хотел на твоих умных людей! - Михаил тоже начал выходить из себя. - Умные люди, умные люди! Больно много этих умных людей развелось - вот что я скажу. Кабы этих умных людей поменьше было, небось не рос бы лес на полях. - А раньше не рос, да что с этих полей получали? - без всякой заминки отрезала Раиса. - Это другой вопрос, - буркнул Михаил. - Какой другой-то? - А такой! Ты с четырнадцати лет землю не пахала, не сеяла, дак тебе все равно. Пущай лесом зарастает. А у меня эти поля - вся жизнь. Понимаешь ты это, нет? - Что ведь, тако время. В других деревнях не лучше. - В других деревнях другие люди есть. Иван Дмитриевич Лукашин как, бывало, говорил? Во всей стране навести порядок - это нам, говорит, из Пекашина не под силу, кишка тонка, а сделать так, чтобы в Пекашине бардака не было, - это наш долг. - Ну наводи, наводи порядок, - вздохнула Раиса. - На войне вырос, месяца без войны прожить не можешь... - Да чего ты хочешь? - закричал Михаил, уже окончательно выходя из себя. - Чтобы я ни гугу? Чтобы Таборский со своей шайкой еще пятнадцать лет в Пекашине заправлял? Да меня дети мои презирать будут, верно, Лариса? Лариса - она как раз в эту минуту вошла в кухню - поставила ведро с водой у печи, но ничего не сказала. Это не Вера. Этой отцовские дела неинтересны. 2  В это утро на разводе только и разговоров было что о начальстве, которое понаехало в Пекашино. Небывало, неслыханно! Пять головок сразу, да каких! Второй секретарь райкома (первый был в отпуске), начальник районного управления сельского хозяйства, директор совхоза - этих-то, положим, видали, может, только не в таком скопе. А завотделом обкома да главный зоотехник области! Ну-ка, когда, в какую деревню заплывали такие киты? - Н-да, крепко, видно, клюнул Виктор Нетесов. - Вот тебе и немец! - Этот немец научит жить, ха-ха! - А что, у нас отец, бывало, с войны пришел, об етой Германии много рассказывал. - Где Виктор-то - не видно сегодня. - Хо, где Виктор... Виктор теперь на самом юру. С директором совхоза да с начальством из области на Сотюгу поехал. - Насчет сена? - А насчет чего же? Коров-то тема тоннами, которые у Таборского на бумаге, кормить не будешь. - Ну на этот раз за Таборского взялись. - Вывернется! Не впервой. - Не знаю, не знаю. Шуруют по всем линиям. На скотных дворах были, на телятнике были. А сегодня с Соней-агрономшей в навины собираются. - Да ну?! - Да ты понимаешь, нет - из самой области приехали! Когда это было? Филя-петух, когда плотники, работавшие на ремонте коровника, после развода потащились к болоту, дорогой попризадержал Михаила, оглянулся на всякий случай по сторонам и под большим секретом (у Фили всегда секреты) сообщил: - Вчерась, говорят, уж кое-кого вызывали. - Куда вызывали? - В совхозную контору. К начальству приезжему. - Ну и что? - Да ничего. Я думаю, раз в разрезе всей жизни пашут, дак тебя перво-наперво спросить должны. - Спросят, когда дойдет очередь, - отмахнулся Михаил, хотя сам-то в душе был того же мнения. С сорок второго года в сельском хозяйстве вкалывает - кого и спрашивать как не его! Однако не спрашивали. В томлении, в постоянных поглядах на деревню (вот-вот запылит оттуда уборщица) прошел один день, прошел другой. Забыли про него? Таборский, его дружки постарались? Михаил пошел в контору сам. Прямо с работы, когда кончился рабочий день. 3  Поговорили... Три часа без мала молотили. Всю пекашинскую жизнь перебрали, всем главным отраслям пекашинской экономики обзор дали: животноводству, полеводству, механизации. А к чему пришли? Кто виноват в том, что в Пекашине все идет через пень-колоду? А Михаил Пряслин. Потому что с сорок второго года как сукин сын вкалывает. Бессменно. Конечно, никаких "сукиных сынов" не было, это он уж сам сейчас, выйдя из конторы, на ходу краски навел. Вежливенько встретили: заходи, заходи, товарищ Пряслин! Тебя-то нам и надо. И вежливенько разговаривали. Без крика, без стука кулаком по столу, это вам не подрезовские времена. А по существу? А по существу оглоблей по башке. - Как же вы допустили, товарищ Пряслин, до такого развала ваше хозяйство? Да, так вот поставил перед ним вопрос Копысов, завотделом обкома, и поначалу у него голова пошла кругом, язык заклинило. А потом вдруг такая ярость "вкатила, пошел крушить направо и налево: - Дак вы что же - Таборского выгораживать? Его шайку? За этим сюда приехали? - Спокойно, спокойно, товарищ Пряслин. С Таборского мы спросим, не беспокойтесь. Ну а вы, вы лично несете ответственность за положение дел в Пекашине? Вы использовали свои права хозяина? - Какие, какие права? Хозяина? - А вы не знали, что рабочий человек у нас хозяин? И вот пошли и пошли свою ученость показывать. Ты ему из жизни, из практики - дескать, когда колхоз был, хоть на общем собрании можно было отвести душу, а сейчас что? - А сейчас что, советская власть у вас отменена? И так, о чем бы ни зашла речь. В общем, нечего, дорогие товарищи пекашинцы, все валить на дядю, когда сами во всем виноваты. А может, и виноваты? - вдруг пришло Михаилу в голову. Может, потому все и идет у них через пень-колоду, что они сами колоды лежачие?.. На деревне уже зажгли огни. И у Калины Ивановича тоже огонь был в окошке. Надо бы зайти проведать старика, подумал Михаил, но зайти нетрудно, да как выйти. Начнется разговор, начнется кипенье, а старик и так на ладан дышит. В восемьдесят с лишним лет плохо рысачить. К Петру сходить? С ним потолковать, отвести душу? И вообще, сколько еще обходить друг друга? Братья они или нет? Но внезапно вспыхнувший порыв как-то сам собой погас, и Михаил пошел домой. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1  Целую неделю ждали, гадали: что будет? Чем закончится нынешний наезд начальства? Таборский не кочка на ровном месте, с ходу не сковырнешь. Крепкая у него корневая система. До района разрослась. Да и не только до района. Племянник в области какой КП занимает - неужели будет смотреть, как дядю бьют? А кроме того, Таборский и сам не сидел сложа руки. Против него бумажной войной пошли, а разве сам он не умеет играть в эту игру? Полетело письмо в район и область. От имени народа. Тридцать семь подписей. Тридцать семь человек взывают к районным и областным властям: оставьте нам Антона Табор-ского! Пропадем без него, жизни не будет в Пека-шине... В общем, было из-за чего покипеть, поволноваться в эту неделю. И вот наконец узнали: Таборского сняли. - Да ну?! - Михаил (он пил чай после бани) просто подскочил на стуле, когда Филя-петух влетел к нему с этой новостью. - А новым-то управляющим знаешь кого назначили? Виктора Нетесова. - Мати! - завопил Михаил. - Давай пятак на бутылку! Раиса со вздохом покачала головой: - Господи, и когда только ты поумнеешь! Как малый ребенок. Сколько на твоем веку этих председателей сымали - не пересчитать, а ему все заново, все как праздник. Целую неделю теперь будет приглядываться да принюхиваться. - Давай-давай! Потом доклады. Михаил не стал допивать стакан. Торопливо вытер полотенцем мокрое, зажаревшее лицо (после бани он всегда пьет чай с полотенцем на шее), надел праздничную рубаху, а затем надел и новый костюм, который подарила Татьяна: да, праздник у него сегодня, и он не скрывает этого! Ха-ха-ха! Когда поумнеешь, когда перестанешь разоряться из-за того, дурака але человека в управляющие назначили?.. А никогда! Всю жизнь! За сорок четыре года он усек твердо: каков поп, таков и приход. В самые худородные, в самые тугие времена Лука-шин поворот колхозу дал. А почему? А потому что твердо на ногах стоял, потому что не гнулся, как лоза, при всяком ветришке сверху, не был кнопкой, которую надавили - и запела. И он, Михаил, не раз удивлялся, никак в толк взять и сейчас не может, почему этого, часто не понимают те, кому положено понимать, кто за это деньги получает. Правда, насчет Виктора он сам промашку дал. Не разглядел. Давно бы надо шумнуть, давно бы надо во все колокола бить: Нетесова на отделение! А он не то чтобы недооценивал его, а все как-то с усмешечкой поглядывал. Потому что больно уж все заковыристо у него, все из стада вон. То пикники какие-то, чаи на природе придумает - с женой да с дочкой в выходной день за деревню на лодке катит, то опять насчет кино заведет городские порядки. Раньше, к примеру, с этим кино и думушки ни у кого не было: когда наберут пятаков более или менее подходяще да когда киномеханик более или менее на ногах держится, тогда и начнут крутить (и в девять и в десять часов - когда как придется). А теперь нет: ровно в девять из тютельки в тютельку - такой закон на сессии сельского Совета принят. И уж будьте-нате - депутат Нетесов сумел вколотить этот закон всем: целый год без передыху на каждое кино выходил. Подтянет, подтянет Виктор подпруги, думал Михаил, размашистым шагом шагая с посоловевшим Филей, который, пожалуй, на радостях малость перебрал. В конторе, как в старые колхозные времена, полным-полно было народу. Дымили сигаретками, перекидывались шутками, скалили зубы, а на прицеле-то у всех был он, новый управляющий: как-то покажет себя? с чего начнет? кому выдаст серьгу, кому хомут? Бывало, в колхозные времена, когда новый человек за председательский стол садился, это целый спектакль. Тут тебе и всякие посулы и обещания райской жизни, тут тебе и зажигательные призывы, тут тебе и гроза. А иной раз и бутылка. Был такой у них один чувак - с братания, то есть с повальной пьянки начал свое правление. От Виктора Нетесова ничего такого не дождались. Сидел за столом, подписывал какие-то бумаги, передавал бухгалтеру, кладовщику, а на то, что в конторе продыху нет от людей, ноль внимания. И все-таки спектакль был. - Михаил Иванович, давай-ко поближе. Все сразу примолкли, притихли: ну, какой пост сейчас отвалят Пряслину? чем вознаградят за многолетнюю войну с Таборским? Михаил наспех вдавил в пепельницу сигарету, весь подтянулся, только что не строевым шагом двинул к столу. - Что скажешь, Михаил Иванович, если за тобой) закрепим конюшню? Михаил не успел еще и сообразить что к чему, а уж кругом - ха-ха-ха! го-го-го! И добро бы потешались, глотку надрывали его недруги, скажем такой прохвост и жулик, как Ванька Яковлев, первая опора Таборского среди механизаторов, а то ведь и Филя-петух блеял, и Игнат Поздеев зубы напоказ. И напрасно Виктор пытался доказывать, что без коня им никуда, что конь в условиях Севера незаменим, - не помогло. Потому что что такое конюх сейчас, в машинный век? А самый распоследний человек в деревне, вроде Нюрки-пьяницы. Да если говорить откровенно, конюху и в старые, колхозные времена не ахти какой почет был. Зимой трудовая повинность - всех в лес от мала до велика, а на конюшню какого старичонка сунули, и ладно. Лошади не коровы. Сена охапку бросил, к колодцу сгонял - вот тебе и весь уход. Михаил не дал согласия. Но и отказываться наотрез не отказывался. Нельзя было принародно. Сам сколько лет кричал: долой Таборского, дайте другого управляющего, а дали - и задом к нему? А второе - Нюрка Яковлева опять загуляла: лошади с утра не поены, не кормлены. И Виктор Нетесов так ему и сказал под конец: мол, не настаиваю, только хоть сегодня оприють, а то ведь они с утра караул кричат. 2  За стеной урчал трактор, глухо постукивали моторами утомившиеся за день грузовики, звенькала наковальня в новой кузнице, матерная ругань доносилась с зернотока, где, судя по голосам, Пронька-ветеринар сцепился с доярками... Все слышно, что делается вокруг - впритык старая конюшня к хозяйственным постройкам. И все-таки тут была тишина. Особая, лошадиная тишина с хрустом травы, с пофыркиваньем, с перестуком копыт, с сытым урканьем голубей под дырявой крышей... Михаил - после раздачи корма он отдыхал на старом ящике из-под гвоздья - затоптал сапогом окурок, недобрым взглядом покосился на балку над головой, белую от голубиного помета. Беда с этой птицей мира. Житья от нее нету. Все загадила, все запакостила. И все законы природности под себя подмяла. Слыхано ли когда было, чтобы круглый год без передышки плодилась? А теперь так - зимой свадьбы, особенно в таких теплых помещениях, как конюшня и коровник. И уже Таборский, с