ро падали белые полыхающие молнии. А мы прижались друг к другу, разговариваем шепотом. Чувствую, Асель дрожит: не то напугана, не то замерзла. Я укрыл ее своим пиджаком, обнял покрепче и от этого показался себе сильным, большим. Никогда не думал, что во мне было столько нежности; не знал, что так это хорошо - оберегать кого-то, о ком-то заботиться. Шепнул ей на ухо: "Никому, никогда не дам тебя в обиду, тополек мой в красной косынке!.." Гроза кончилась так же быстро, как и началась. Но по растревоженному озеру продолжали ходить буруны и накрапывал дождь. Я достал маленький дорожный радиоприемник, единственное мое ценное имущество в ту пору. Настроил, поймал волну. Как сейчас помню, из городского театра транслировали балет "Чолпон". Из-за гор, из-за хребтов полилась в кабину музыка, нежная и могучая, как сама любовь, о которой говорилось в этом балете. Зал гремел, аплодировал, люди выкрикивали имена исполнителей, быть может, бросали цветы к ногам балерин, но никто из сидящих в театре не испытывал, я думаю, столько восторга и волнения, как мы в кабине, на берегу сердитого Иссык-Куля. Это о нас рассказывалось в этом балете, о нашей любви. Мы горячо принимали к сердцу судьбу девушки Чолпон, ушедшей искать свое счастье. Моя Чолпон, моя утренняя звезда была со мной. В полночь она уснула у меня на плече, а я долго не мог успокоиться. Тихо гладил ее по лицу и слушал, как вздыхает в глубинах Иссык-Куль. Утром мы прибыли на автобазу. Нагоняй мне был хороший. Но когда узнали, почему я так поступил, то по случаю такого события простили. Потом еще долго смеялись, вспоминая, как я удрал из-под погрузочного крана. Мне предстояло идти в рейс в Китай. Асель я взял с собой. Рассчитывал оставить ее по пути у своего друга - Алибека Джантурина. Он жил с семьей на перевалочной базе вблизи Нарына. Это не так далеко от границы. Я всегда заезжал к ним проездом. Жена Алибека славная женщина, я уважал ее. Мы выехали. Первым делом купили в придорожном магазине кое-что из одежды для Асель. Ведь она была в одном только платьице. Кроме всего прочего, купили большую, яркую, цветастую шаль. Это было очень кстати. По дороге нам встретился пожилой шофер, наш аксакал Урмат-аке. Еще издали он подал мне знак остановиться. Я затормозил. Мы вышли из кабины, поздоровались: - Ассалоум-алейкум, Урмат-аке! - Алейкум-ассалам, Ильяс. Пусть будет прочен поводок сокола, который сел на твою руку! - поздравил он меня согласно обычаю. - Дай бог вам счастья и детей! - Спасибо! Откуда вы узнали, Урмат-аке? - удивился я. - Э-э, сын мой, хорошая весть на земле не лежит. По всей трассе из уст в уста идет... - Вон как! - еще больше удивился я. Стоим на дороге, разговариваем, а Урмат-аке даже и не подходит к машине, не глядит на Асель. Хорошо, что Асель догадалась, в чем дело, накинула платок на голову, прикрыла лицо. Тогда Урмат-аке довольно улыбнулся. - Вот теперь порядок! - сказал он. - Спасибо, доченька, за уважение. Ты отныне наша невестка, всем аксакалам автобазы невестка. Держи, Ильяс, за смотрины, - подал он мне деньги. Я не мог отказаться, обидел бы. Мы расстались. Асель не снимала платка с головы. Как будто в заправдашнем киргизском доме, она, сидя в кабине, застенчиво прикрывала лицо при встречах со знакомыми шоферами. А оставшись одни, мы смеялись. В платке Асель показалась мне еще красивей. - Невестушка моя, подними глаза, поцелуй! - говорю я ей. - Нельзя, аксакалы увидят! - отвечает она и тут же со смехом, будто бы украдкой, целует в щеку. Все автобазовские шоферы останавливали нас при встрече, поздравляли, желали счастья, многие из них успели припасти не только цветы, собранные по пути, но и подарки. Не знаю, кому пришла в голову такая мысль. Наверно, это придумали наши русские ребята. У них в селах на свадьбе обычно разукрашивают машину. Вот и на нашей запестрели красные, голубые, зеленые ленты, шелковые косынки, букеты цветов. Заиграла машина, и видно ее было, наверно, за десятки километров. Мы были счастливы с Асель, а я гордился своими друзьями. Говорят, что друзья познаются в несчастье, а по-моему, и в счастье они тоже познаются. Встретился нам по пути и Алибек Джантурин, самый близкий мой друг. Он старше меня года на два. Такой коренастый, большеголовый. Малый он рассудительный, серьезный и шофер отличный. На базе его очень уважали. В профком выбрали. Ну, думаю, а что он скажет? Алибек молча посмотрел на нашу машину, покачал головой. Подошел к Асель, поздоровался с ней за руку, поздравил. - А ну, дай сюда путевой лист! - потребовал он. Недоумевая, я молча подал ему лист. Алибек достал авторучку и крупным почерком написал поперек всей путевки: "Свадебный рейс, Э 167!" Сто шестьдесят семь - номер путевки. - Ты что делаешь? - растерялся я. - Это же документ! - Сохранится для истории! - усмехнулся он. - Думаешь, в бухгалтерии не люди сидят, что ли? А теперь давай руку! - крепко обнял меня, поцеловал. Мы расхохотались. Потом пошли было по машинам, но Алибек остановил меня: - А жить-то где будете? Я развел руками. - Вот наш дом! - показал на машину. - В кабине? И детей растить там будете?.. Вот что, поселяйтесь в нашей квартирке на перевалочной, я поговорю на базе с начальством, а мы переедем в свой дом. - Так он же у тебя не достроен? - Дом Алибек ставил в Рыбачьем, неподалеку от автобазы. В свободное время я ходил помогать. - Ничего. Там осталось самую малость доделать. А на большее не рассчитывай, сам знаешь, с жильем пока туго. - Ну, спасибо. Нам большего и не надо. Ведь я хотел только на время оставить у вас Асель, а ты всю квартиру нам отдаешь... - В общем останавливайтесь у нас. На обратном пути подожди меня. Тогда все и решим, с женами! - подмигнул он в сторону Асель. - Да, теперь - с женами. - Счастливого свадебного путешествия! - крикнул нам вдогонку Алибек. Черт возьми! Это действительно было наше свадебное путешествие! Да еще какое! Мы были рады, что все устраивается хорошо, и только лишь одна встреча немного подпортила мне настроение. На одном из поворотов выскочила на шоссе машина Джантая. Он был не один, в кабине сидела Кадича. Джантай помахал мне рукой. Я резко затормозил. Машины остановились почти борт о борт. Джантай высунулся в окошко: - Ты что так разукрасился, как на свадьбе? - Так оно и есть! - ответил я. - Да ну? - недоверчиво протянул он и оглянулся на Кадичу. - А мы-то тебя ищем! - сорвалось у него с языка. Кадича как сидела, так и застыла, бледная, растерянная. - Здравствуй, Кадича! - сказал я приветливо. Она молча кивнула головой. - Так это, значит, невеста с тобой? - только теперь догадался Джантай. - Нет, жена, - возразил я и обнял Асель за плечи. - Вот как? - Джантай еще больше вытаращил глаза, не зная, то ли радоваться, то ли нет. - Ну, поздравляю, от души поздравляю... - Спасибо! Джантай ухмыльнулся: - Ловкач ты! Без калыма отхватил? - Дурак! - обозвал я его. - Трогай машину. Бывают же такие люди! Я хотел еще обругать его как следует. Выглянул из кабины, смотрю, Джантай стоит у машины, щеку потирает и кричит что-то, грозит кулаком Кадиче. А она бежит куда-то прочь от дороги, в поле. Бежала, бежала и с размаху упала на землю, закрыла голову руками. Не знаю, что произошло там у них, но только мне стало жаль ее, такое чувство было, будто виноват в чем-то. Асели я ничего не сказал. Через неделю поселились мы в домике на перевалочной базе. Домишко был небольшой - сенцы и две комнатки. Таких домиков там несколько, в них живут шоферы с семьями да рабочие с заправочного пункта. Но место хорошее, у дороги, и Нарын недалеко. Все-таки областной центр. В кино, в магазин можно сходить, и больница есть. Нам еще нравилось, что перевалочная база на середине пути. Рейсы у нас в основном были между Рыбачьим и Синьцзяном. Можно было по дороге отдохнуть дома, переночевать. Я почти каждый день виделся с Асель. Если даже задержусь в дороге, все равно хоть в полночь, но доберусь домой. Асель всегда ждала, беспокоилась, не ложилась спать, пока не приеду. Мы уже стали обзаводиться кое-каким домашним скарбом. Одним словом, жизнь налаживалась понемногу. Решили, что и Асель начнет работать, она сама настаивала: в аиле выросла, работящая, но тут, к нашей неожиданной радости, оказалось, что она скоро станет матерью. ...В тот день, когда Асель родила, я шел обратным рейсом из Китая. Спешу, волнуюсь. Асель лежала в родильном доме в Нарыне. Приезжаю - сын! К ней меня, конечно, не пустили. Сел я в машину и гоню по горам. Зимой это было. Снег да скалы кругом. В глазах так и рябит черное и белое, черное и белое... Вылетел я на гребень Долонского перевала, высота огромная, облака по земле ползут, а горы внизу как карлики; выпрыгнул из кабины, набрал полные легкие воздуха и крикнул на весь свет: - Э-эй, горы! У меня родился сын! Мне показалось, что горы дрогнули. Они повторили мои слова, и эхо долго не смолкало, перекатываясь от ущелья к ущелью. Сынишку мы назвали Саматом. Это я ему дал такое имя. Все разговоры наши вертелись вокруг него: Самат, наш Самат, Самат улыбнулся, у Самата прорезались зубки. В общем, как полагается у молодых родителей. Жили мы дружно, любили друг друга, а потом случилась у меня беда... x x x Трудно теперь разобраться, откуда пришло несчастье. Все перепуталось, переплелось... Правда, сам-то я теперь многое понял, да что толку. С человеком этим мы встретились случайно в пути и расстались, не подозревая, что это наша не последняя встреча. Поздней осенью я шел в рейс. Погода стояла нудная. С неба сыпал не то дождь, не то снег, что-то мокрое, мелкое, не поймешь. По склонам гор туман, как кисель, тянется. Почти всю дорогу шел с включенными "дворниками": стекла запотевали. Я был уже глубоко в горах, где-то на подходе к Долонскому перевалу. Эх, Долон, Долон, тянь-шаньская махина! Сколько у меня с ним связано! Самый трудный, опасный участок трассы. Дорога идет серпантином, петля на петле, и все вверх по откосам, лезешь в небо, облака давишь колесами, то прижимает тебя к сиденью, не откинешься, то круто падаешь вниз, на руках выжимаешься, чтобы оторваться от баранки. И погода там, на перевале, как дурной верблюд: лето ли, зима, Долону нипочем - вмиг сыпанет градом, дождем или заваруху снежную закрутит такую, что не видать ни зги. Вот какой он, наш Долон!.. Но мы, тяньшаньцы, привыкли к нему, даже по ночам нередко ходим. Это я сейчас всякие трудности и опасности вспоминаю, а когда работаешь там изо дня в день, раздумывать особенно не приходится. В одном из ущелий близ Долона догоняю грузовую машину. Точно помню - ГАЗ-51. Вернее, не догоняю, она там уже стояла. Два человека возились у мотора. Один из них не торопясь вышел на середину дороги, поднял руку. Я затормозил. Подходит ко мне человек в намокшем брезентовом плаще с накинутым капюшоном. Лет ему так под сорок, усы бурые, солдатские, подстриженные щеточкой, хмуроватое лицо, а глаза смотрят спокойно. - Подбрось, джигит, к Долонскому дорожному участку, - говорит он мне, - трактор пригнать, мотор отказал. - Садитесь, подвезу. А может, сами придумаем что-нибудь? - предложил я и вышел из кабины. - Да что тут придумаешь, не фырчит, - прихлопнув открытый капот, уныло отозвался шофер. Посинел он весь, бедняга, озяб, скрючился. Видно, не нашенский, столичный какой-то, растерянно озирается вокруг. Везли они что-то на дорожный участок из Фрунзе. "Что же, - думаю, - делать?" Появилась у меня шальная мысль. Но прежде на перевал глянул. Небо мутное, сумрачное, тучи бегут низко. Однако решился. Идея не ахти какая, но для меня это тогда было как в атаку рискованную броситься. - Тормоза у тебя в порядке? - спрашиваю шофера. - Вот те на! Без тормозов, что ли, езжу! Говорят тебе, мотор ни в какую. - А трос есть? - Ну есть. - Тащи сюда, цепляйся. Уставились на меня недоверчиво, с места не трогаются. - Ты что, рехнулся? - тихо проговорил шофер. А у меня характер такой. Не знаю, хорошо это или плохо, но, если взбредет что в голову, умру, а добьюсь своего. - Слушай, друг, цепляйся! Честное слово, дотяну! - пристал я к шоферу. Но шофер только отмахнулся. - Отстань! Ты что, не знаешь, что здесь с буксиром не ездят? Даже и не подумаю. Обида взяла такая, будто отказал он мне в самой большой просьбе. - Эх ты, ишак, - говорю, - трусливый! Позвал дорожного мастера. Он, оказывается, был дорожным мастером, это я потом узнал. А дорожный мастер посмотрел на меня и сказал шоферу: - Доставай трос. Тот опешил: - Вы будете отвечать, Байтемир-аке. - Все будем отвечать! - ответил он коротко. Мне это понравилось. Такого человека сразу начинаешь уважать. И мы пошли, две машины, сцепленные тросом. Сперва ничего, нормально. Но по Долону дорога идет все время в гору, на подъем, по откосам да по крутым спускам. Застонал мотор, завыл, только гул стоит в ушах. "Нет, - думаю, - врешь, выжму из тебя все до капельки!" Я еще раньше замечал, что как ни тяжела дорога на Долоне, а все же оставался какой-то запас мощности на тягу. Грузили нас всегда с оглядкой, не больше семидесяти процентов нормы. Конечно, в тот час я не думал об этом. Бушевала во мне дикая сила вроде спортивного азарта: добиться своего, и все тут - помочь людям дотащить машину до места. Но сделать это оказалось не так-то просто. Дрожит, надрывается машина, какая-то мокрятина липнет на стекла, щетки едва успевают разметать. Откуда-то тучи поналезли, ложатся прямо под колеса, переползают дорогу. Повороты пошли крутые, отвесные. Втайне, грешным делом, я уже поругиваю себя: зачем связался, как бы не угробить людей! Не столько машина, сколько сам измучился. Скинул с себя все - шапку, фуфайку, пиджак, свитер. Сижу в одной рубашке, а пар с меня валит, как в бане. Шуточное ли дело: машина на буксире сама сколько весит, да еще груз. Хорошо еще, Байтемир стоял на подножке, согласовывал наши движения: мне голосом, а тому - на буксире - рукой знаки подавал. Когда пошли по серпантинам карабкаться, думал, не выдержит, спрыгнет где-нибудь от беды подальше. Но он не шелохнулся. Подобрался, как беркут на взлете, и стоит, вцепился в кабину. Глянул на его лицо, спокойное, будто из камня высеченное, капли воды сбегают по щекам, по усам, и на душе легче. Нам оставался еще один большой подъем, и тогда все, победа за нами. В этот момент Байтемир пригнулся в окошко: - Осторожней, машина впереди! Бери правей. Я взял вправо. С горы спускалась грузовая машина - джантаевская! "Ну, - думаю, - будет мне от инженера по безопасности: проболтается Джантай как пить дать". Он все ближе и ближе. Уперся руками в баранку, катит вниз, смотрит исподлобья. Мы пошли впритирку, рукой достать. Когда сравнялись, Джантай отпрянул от окошка и осуждающе покачал головой в рыжем лисьем малахае. "Черт с тобой, - подумал я, - трепи языком, если охота". Вышли на подъем, внизу крутой спуск, потом пологая дорога и поворот к усадьбе дорожного участка. Туда я и свернул. Притащил все-таки! Выключил мотор и ничего не слышу. Кажется мне, что не я оглох, а природа онемела. Ни единого звука. Выполз я из кабины, присел на подножку. Задыхаюсь, вымотался, да и воздух разреженный на перевале. Байтемир подбежал, накинул на меня фуфайку, шапку нахлобучил на голову. Спотыкаясь, прибрел шофер с той машины, бледный, молчаливый. Сел передо мной на корточки, протянул пачку сигарет. Я взял сигарету, а рука дрожит. Мы все закурили, пришли в себя. Во мне опять заиграла эта проклятая дикая сила. - Ха! - гаркнул я. - Видал! - и как хлопнул шофера по плечу, он так и сел. Потом мы все трое вскочили на ноги и давай колотить друг друга по спинам, по плечам, а сами гогочем, выкрикиваем что-то нелепое, радостное... Наконец успокоились, закурили по второй. Я оделся, глянул на часы, спохватился: - Ну, мне пора! Байтемир нахмурился: - Нет, заходи в дом, гостем будешь! А у меня времени ни минутки. - Спасибо! - поблагодарил я. - Не могу. Домой хочу заскочить, жена ждет. - А может, останешься? Разопьем бутылочку! - начал упрашивать мой новый друг-шофер. - Оставь! - перебил его Байтемир. - Жена ждет. Как тебя звать-то? - Ильяс. - Езжай, Ильяс. Спасибо тебе, выручил. Байтемир проводил меня на подножке до самой дороги, молча пожал руку, спрыгнул. Въезжая на гору, я выглянул из кабины. Байтемир все еще стоял на дороге. Шапку он скомкал в руке и думал о чем-то, понурив голову. Вот и все. Асель я подробностей не рассказывал. Объяснил только, что помогал людям на дороге, потому задержался. Я ничего не скрывал от жены, но такое рассказывать не решился. Она и без того всегда беспокоилась за меня. А потом я вовсе не собирался повторять такие штуки. Случилось раз в жизни, потягался силами с Долоном, и хватит. Да я забыл бы об этом на второй же день, если бы не занемог на обратном пути, простыл я тогда, оказывается. Едва добрался до дому - и сразу свалился. Не помню, что со мной было, все мерещилось, будто тяну на буксире машину по Долону. Метель горячая обжигает лицо, и так мне тяжело, дышать нечем, баранка точно из ваты, крутану, а она мнется в руках. Впереди перевал - конца-края не видать, машина задралась радиатором в небо, карабкается вверх, ревет, срывается с крутизны... Видимо, это был "перевал" болезни. Одолел я его на третий день, на поправку пошел. Пролежал еще два дня, чувствую себя хорошо, хотел встать, но Асель ни в какую, заставила меня поваляться в постели. Присмотрелся я к ней и думаю: "Я болел или она болела?" Не узнаю, так измучилась, под глазами синие круги, исхудала, ветер дунет - с ног сшибет. Да еще ребенок на руках. Нет, решил я, так не пойдет. Не имею права дурака валять. Надо ей отдохнуть. Поднялся я с постели, принялся одеваться. - Асель! - негромко позвал я: сынишка спал. - Договаривайся с соседями за Саматом присмотреть, мы в кино пойдем. Она подбежала к кровати, повалила меня на подушку, смотрит, будто впервые видит, старается сдержать слезы, но они блестят на ресницах, и губы прыгают. Асель уткнулась лицом мне в грудь, заплакала. - Что с тобой, Асель? Что ты? - растерялся я. - Да так, рада, что ты выздоровел. - И я рад, но зачем так волноваться? Ну, приболел немного, зато дома с тобой побыл, с Саматом вволю наигрался. - А сын уже ползал, ходить собирался, самый забавный возраст. - Хочешь знать, я не прочь еще так поболеть! - пошутил я. - Да ну тебя! Не хочу! - прикрикнула Асель. Тут сынишка проснулся. Она принесла его со сна тепленького. И забарахтались мы втроем, лежим на кровати, дурачимся, а Самат, как медвежонок, ползает туда-сюда, топчет нас. - Вот видишь, как хорошо! - говорю я. - А ты?! Вот поедем скоро к твоим старикам в аил. Пусть попробуют не простить. Увидят, какой у нас Самат, залюбуются, все позабудут. Да, было у нас намерение поехать в аил с повинной, как полагается в таких случаях. Понятно, родители ее были крепко обижены на нас. Даже передали через одного односельчанина, приезжавшего в Нарын, что никогда не простят дочери ее поступка. Сказали, что знать ничего не хотят о нашей жизни. Но мы-то надеялись, что все уладится, когда приедем к старикам и попросим прощения. Однако требовалось сначала отпуск взять, подготовиться к поездке: подарков накупить обязательно всем родственникам. Ехать с пустыми руками я не хотел. Тем временем зима наступила. Зима тянь-шаньская суровая, с метелями, со снегопадами, обвалами в горах. Нам, шоферам, прибавляется забот, а дорожникам еще больше. В эти дни они несут противолавинную службу. В опасных местах, где может произойти снежный обвал, заранее взрывают лавину и расчищают дорогу. Правда, в ту зиму было сравнительно спокойно, а может, я просто ничего не замечал, у шофера всегда работы хватает. А тут еще неожиданно автобазе дали дополнительное задание. Вернее, мы, шоферы, сами взялись выполнить его, и первым я вызвался. Я и сейчас не раскаиваюсь, но отсюда, пожалуй, и пошли все мои невзгоды. Дело было так. Возвращался я как-то вечером на автобазу. Асель дала небольшой сверток для жены Алибека Джантурина. Завернул я к ихнему дому, посигналил, вышла жена Алибека. От нее я и узнал, что рабочие из Китая телеграмму прислали на автобазу, просят скорее перебросить заводское оборудование. - А где же Алибек? - поинтересовался я. - Как где? На разгрузочной станции, весь народ там. Эшелоны, говорят, уже прибыли. Я - туда. Думаю, надо разузнать все толком. Приезжаю. Разгрузочная наша находится в ущелье, на выходе к озеру. Это конечная станция железной дороги. Неспокойная, зыбкая полутьма стоит вокруг. Ветер из ущелья налетает порывами, раскачивает на столбах фонари, гонит по шпалам поземку. Снуют паровозы, сортируя вагоны. На крайнем пути кран мотает стрелой, сгружает с платформ ящики, окованные жестью и проволокой, - транзитный груз в Синьцзян, на машиностроительный завод. Строительство там шло крупное, мы уже возили туда кое-что из оборудования. Машин скопилось много, но никто не грузился. Будто ждали чего-то. Сидят в кабинах, на подножках, иные прислонились к ящикам, укрываясь от ветра. На приветствие мое толком никто не ответил. Молчат, попыхивают папиросами. В стороне Алибек стоял. Я - к нему. - Что у вас тут? Телеграмму получили? - Да. Хотят досрочно пустить завод. - Ну и что? - За нами дело... Ты смотри, сколько навалили груза вдоль путей, и еще будет. Когда управимся? А люди ждут, надеются на нас!.. Им каждый день дорог!.. - А ты что на меня-то! Я тут при чем? - Что значит при чем! Ты что, из другого государства, что ли? Или не понимаешь, какое дело в наших руках? - Сдурел ты, ей-богу! - сказал я удивленно и отошел в сторону. В это время подошел Аманжолов, начальник автобазы, молча прикурил у одного из шоферов, прикрывшись полой. Оглядел всех нас. - Вот так, товарищи, - проговорил он, - созвонюсь я с министерством, может быть, подбросят подмогу. Но рассчитывать на это не надо. Как быть, пока сам не знаю... - Да, тут непросто сообразить, товарищ Аманжолов! - отозвался чей-то голос. - Груз габаритный. Больше двух-трех мест в кузов не полезет. Если даже организовать круглосуточную перевозку, хватит, дай боже, до весны. - В том-то и дело, - ответил Аманжолов. - А сделать надо. Ну, пока по домам, думать всем! Он сел в "газик", уехал. Наши никто не тронулись с мест. В углу, в темноте, кто-то пробасил, ни к кому не обращаясь: - Черта с два! Из одной овчины двух шуб не скроишь! Раньше надо было думать! - встал, пригасил окурок и пошел к машине. Его поддержал другой. У нас, говорит, всегда так: как подопрет под самую завязку, так и айда - выручайте, братцы шоферы! На него накинулись: - Это братское дело, а ты, Исмаил, болтаешь, как баба на базаре! Я не вмешивался в спор. Но вдруг вспомнил, как буксировал машину на перевале, и загорелся, как всегда. - Да что думать-то! - выскочил я на середину. - Прицепы надо брать к машинам! Никто не шевельнулся. Иные даже не глянули на меня. Такое мог ляпнуть только безнадежный дурак. Джантай тихо присвистнул. - Видали? - Я его по голосу знал. Стою, озираясь по сторонам, хочу рассказать, какой случай у меня был. Но какой-то здоровенный детина слез с ящика, передал рукавицы соседу и, подойдя ко мне, притянул за шиворот, нос к носу: - А ну, дыхни! - Ха-а! - дыхнул я ему в лицо. - Трезвый! - удивился верзила, отпуская ворот. - Значит, дурак! - подсказал его дружок, и оба пошли к своим машинам, уехали. Остальные тоже молча поднялись, собираясь уходить. Таким посмешищем я никогда не был! Шапка покраснела на мне от позора. - Стойте, куда вы! - заметался я между шоферами. - Я ведь серьезно говорю. Прицепы можно брать... Один из старых шоферов, аксакалов, подошел ко мне расстроенный: - Когда я начал здесь шоферить, ты еще без штанов ходил, малый. Тянь-Шань не танцплощадка. Жаль мне тебя, не смеши народ... Люди, посмеиваясь, стали расходиться по машинам. Тогда я крикнул на всю станцию: - Бабье вы; а не шоферы! Зря я сделал это, на свою голову. Все приостановились, потом разом ринулись на меня. - Ты что! Чужими жизнями поиграть захотел? - Новатор! Премию зарабатывает! - подхватил Джантай. Голоса смешались, меня прижали к ящикам. Думал, измолотят кулаками, подхватил с земли доску. - А ну, расступись! - свистнул кто-то и растолкал всех. Это был Алибек. - Тише! - гаркнул он. - А ты, Ильяс, говори толком! Быстрей говори! - Да что говорить! - ответил я, переводя дыхание. - Пуговицы все пообрывали. На перевале я тащил машину к дорожному участку. На буксире, с грузом. Вот и все. Ребята недоверчиво примолкли. - Ну и вытянул? - с сомнением спросил кто-то. - Да. Через весь Долон до усадьбы. - Ничего себе! - подивился чей-то голос. - Брешет! - возразил второй. - Брешут собаки. Джантай сам видел. Эй, Джантай, где ты? Скажи! Помнишь, как встретились? Но Джантай не отзывался. Как сквозь землю провалился. Однако тогда не до него было. Начался спор, некоторые уже встали на мою сторону. Но какой-то маловер разубедил их сразу. - Что трепаться зря! - мрачно проговорил он. - Кто-то что-то сделал один раз, мало ли случаев бывает. Мы не дети. На нашей трассе вождение прицепов запрещено. И никто этого не разрешит. Попробуй скажи инженеру по безопасности, он тебе такую дулю сунет, что не укусишь. Под суд не пойдет из-за вас... Вот и весь разговор. - Да брось ты! - вступился было другой. - Что значит - не разрешит! Вот Иван Степанович в тридцатом на полуторке первый открыл перевал. А никто ему не разрешал. Сам пошел. Вот он, живой еще... - Да, было, - подтвердил Иван Степанович. - Но, - говорит, - сомневаюсь; тут и летом-то никто не ходил с прицепами, а сейчас зима... Алибек все время молчал, а тут заговорил: - Довольно спорить. Дело хоть и небывалое, а подумать надо. Только не так, как ты, Ильяс, тяп-ляп, давай прицепы - и пошел. Подготовиться надо, продумать все как следует, посоветоваться, провести испытание. Одними словами ничего не докажешь. - Докажу! - ответил я. - Пока вы будете думать-гадать, я докажу! Тогда убедитесь! У каждого человека свой характер! Надо им, конечно, управлять, но не всегда это удается. Я сидел за рулем и не ощущал ни машины, ни дороги. Во мне кипели боль, обида, горечь и раздражение. Чем дальше, тем больше распалялось задетое самолюбие. Нет, я вам докажу! Докажу, как не верить человеку, докажу, как смеяться над ним, докажу, как осторожничать, оглядываться!.. Алибек тоже хорош: подумать надо, подготовиться, испытать! Он умный, осмотрительный. А я плевал на это. Запросто сделаю и утру всем носы! Поставив машину в гараж, я долго еще возился возле нее. В душе у меня все было натянуто до предела. Я думал только об одном: двинуться с прицепом на перевал. Я должен был это сделать во что бы то ни стало. Но кто мне даст прицеп? С такими мыслями я брел по двору. Было уже поздно. Только в диспетчерской светилось окно. Я остановился: диспетчер! Диспетчер может все устроить! Сегодня дежурила, кажется, Кадича. Тем лучше. Она не откажет, не должна отказать. Да если на то пошло, не преступление же я собираюсь совершить, наоборот, она лишь поможет мне сделать полезное, нужное для всех. Подойдя к диспетчерской, я поймал себя на мысли, что давно уже не входил в эту дверь, как бывало, а обращался через окошечко. Я замялся. Дверь открылась. Кадича стояла на пороге. - Я к тебе, Кадича! Хорошо, что застал. - А я уже ухожу. - Ну, пойдем, провожу до дому. Кадича удивленно подняла брови, недоверчиво посмотрела на меня, потом улыбнулась: - Пошли. Мы вышли из проходной. На улице было темно. С озера доносились шумные всплески, дул холодный ветер. Кадича взяла меня под руку, прижалась, укрываясь от ветра. - Холодно? - спросил я. - С тобой не замерзну! - отшутилась она. Еще минуту назад я отчаянно волновался, а сейчас почему-то успокоился. - Завтра ты когда дежуришь, Кадича? - Во вторую смену. А что? - Дело у меня есть очень важное. От тебя все зависит... Сначала она и слушать не хотела, но я продолжал убеждать. Остановились у фонаря на углу. - Ох, Ильяс! - проговорила Кадича, с тревогой заглядывая мне в глаза. - Зря ты это затеваешь! Но я уже понял, что она сделает, как прошу. Я взял ее за руку: - Ты верь мне! Все будет в порядке. Ну, договорились? Она вздохнула: - Ну что с тобой поделаешь! - и кивнула головой. Я невольно обнял ее за плечи. - Тебе бы джигитом родиться, Кадича! Ну, до завтра! - крепко пожал ей руку. - К вечеру приготовь все бумаги, поняла? - Не спеши! - проговорила она, не выпуская мою руку. Потом неожиданно повернулась. - Ну, иди... Ты сегодня в общежитие? - Да, Кадича! - Спокойной ночи! На другой день у нас был техосмотр. Люди на автобазе нервничали: вечно эти инспектора заявляются некстати, вечно придираются ко всему и составляют акты. Сколько с ними возни, сколько хлопот! Но те были невозмутимы. За свою машину я был спокоен, однако держался подальше, делал вид, что занят ремонтом. Надо было оттянуть время до вступления на дежурство Кадичи. Никто не заговаривал со мной, не напоминал о вчерашнем. Я знал, что людям не до меня: все спешили быстрей пройти техосмотр и отправиться в рейс, нагнать упущенное время. И все же обида в душе не проходила. Техосмотр я прошел во второй половине дня. Инспектора ушли. Стало тихо и пусто. В глубине двора под открытым небом стояли прицепы. Их использовали иногда по равнинным дорогам для внутренних перевозок. Я облюбовал себе один - обыкновенная тележка, кузов на четырех колесах. Вот и вся премудрость. А сколько пришлось переволноваться!.. Тогда я еще не знал, что меня ожидает, спокойно пошел в общежитие, надо было поплотней пообедать и вздремнуть часок, дорога предстояла трудная. Но я так и не смог заснуть, ворочался с боку на бок. А когда начало смеркаться, вернулся на автобазу. Кадича была уже здесь. Все готово. Я взял путевку и поспешил в гараж. "Теперь держитесь!" Развернул машину, подвел к прицепу, перевел мотор на малые обороты, вышел, осмотрелся вокруг. Никого нет. Слышен только стук станков в ремонтной мастерской да шум прибоя на озере. Небо будто бы чистое, но звезд еще не видно. Рядом тихо постукивает мотор, и сердце мое постукивает. Хотел закурить, да тут же отбросил папиросу в сторону - потом. У ворот меня остановил вахтер: - Стой, куда? - На погрузку, аксакал, - сказал я, стараясь быть равнодушным. Вот пропуск на выезд. Старик уткнулся в бумажку, никак не разберет при свете фонаря. - Не задерживай, аксакал! - не утерпел я. - Работа не ждет. Погрузка прошла нормально. С полной выкладкой: два места в кузове, два - в прицепе. Никто слова не сказал - я даже удивился. Вышел на трассу и только тогда закурил. Уселся поудобнее, включил фары и дал полный газ. Закачалась, замельтешила тьма на дороге. Путь был свободен, и ничто не мешало мне увеличивать скорость до предела. Машина неслась легко, почти не ощущался погромыхивающий сзади прицеп. Правда, на поворотах нас немного заносило в сторону и выруливать было труднее, но это с непривычки. "Приноровлюсь", - думал я. "Даешь Долон! Даешь Синьцзян!" - крикнул я себе и пригнулся к баранке, как всадник к холке коня. Пока дорога ровная, надо было нажимать. К полночи я рассчитывал выйти на штурм Долона. Некоторое время я даже перекрывал свои расчеты, но, когда начались горы, идти пришлось осторожней. Не потому, что мотор не справлялся с нагрузкой, сдерживали меня не столько подъемы, сколько спуски. Прицеп вихлял на уклонах, гремел, подталкивал машину, мешал спокойно спускаться. Поминутно приходилось переключать скорости, тормозить, выруливать. Сначала я крепился, старался не замечать. Но дальше - больше, это стало беспокоить меня, раздражать. Сколько их на пути - подъемов да спусков, приходило ли кому в голову подсчитать! И все же я не падал духом. Мне ничто не грозило, только силы выматывались. "Ничего! - успокаивал я себя. - Сделаю передышку перед перевалом. Пробьюсь!" Я не понимал, почему сейчас мне было гораздо труднее, чем тогда осенью, когда я вел на буксире машину. Долон приближался. Лучи фар заскользили по темным каменным громадам ущелья, скалы с нахлобученными снежными шапками нависали над дорогой. Замелькали крупные хлопья снега. "Должно быть, ветер сдул сверху", - подумал я. Но хлопья стали налипать на стекла и оползать вниз, значит, шел снег. Он был не очень густ, но мокрый. "Этого еще не хватало!.." - выругался я сквозь зубы. Включил щетки. Начались первые крутизны перевала. Мотор завел знакомую песню. Монотонный, надсадный гул пополз во тьме по дороге. Наконец подъем взят. Теперь впереди долгий путь под уклон. Мотор заурчал, машина пошла вниз. Сразу замотало из стороны в сторону. Я чувствую спиной, как дурит прицеп, как он наезжает и тычется в машину, слышу, как гремит, скрежещет металл на стыке сцепа. Этот скрежет сводит мне спину до ломоты, отзывается тупой болью в предплечьях. Колеса не подчиняются тормозам, скользят по мокрому снежному покрову. Машина пошла юзом, затряслась всем корпусом, вырывая баранку из рук, и заскользила наискось по дороге. Я вывернул руль, остановился. Дальше не могу, сил нет. Выключил фары, заглушил мотор. Руки одеревенели, стали словно протезы. Я откинулся на спинку сиденья и услышал свое хриплое дыхание. Просидел так несколько минут, отдышался, закурил. А вокруг - тьма, дикая тишина. Только ветер посвистывает в щелях кабины. Боюсь представить, что будет впереди. Отсюда идут вверх по откосам серпантины. Мучение для мотора и для рук это бесконечное карабканье по склону горы зигзагами. Однако раздумывать не приходится, снег валит. Я завел мотор. Машина с тяжелым ревом двинулась в гору. Стиснув зубы, без передышки брал серпантины петлю за петлей, одну за другой. Кончились серпантины. Теперь крутой спуск, ровная, пологая дорога до поворота к дорожному участку и дальше последний приступ перевала. С трудом съехал вниз. По прямой дороге, которая тянется километра четыре, разогнал машину и с ходу припустил на подъем. Пошел, пошел вверх, еще... Разгона хватило ненадолго. Машина стала угрожающе замедлять ход, переключил скорость на вторую, затем на первую. Откинулся на спину, вцепился в баранку. В просвете туч брызнули звезды в глаза - ни с места, дальше не берет. Колеса забуксовали, повели в сторону, я придавил акселератор до самого дна. - Ну, еще! Ну, еще немного! Держись! - закричал я не своим голосом. Мотор с протяжного стона перешел на звенящую дрожь и сорвался, дал перебой, заглох. Машина медленно поползла вниз. И тормоза не помогали. Она скатывалась с горы под тяжестью прицепа и, наконец, резко остановилась, ударившись о скалу. Все стихло. Я толкнул дверцу, выглянул из кабины. Так и есть! Проклятье! Прицеп завалился в кювет. Теперь никакими силами его не вытащишь. В беспамятстве я снова завел мотор, рванул вперед. Бешенно закрутились колеса, машина поднатужилась, напряглась всем корпусом, но даже не сдвинулась с места. Я выпрыгнул на дорогу, подбежал к прицепу. Его колеса глубоко увязли в кювете. Что делать? Ничего не соображая, в дикой, исступленной злобе кинулся я к прицепу, стал руками и всем телом толкать колеса. Потом подлез под кузов плечом, зарычал, как зверь, напрягся до свербящей боли в голове, пытаясь сдвинуть прицеп на дорогу, но - куда там. Обессилев, упал лицом на дорогу и, подгребая под себя грязь со снегом, заплакал от досады. Потом встал, пошатываясь, подошел к машине к сел на подножку. Издали донесся гул мотора. Два огонька спускались под уклон к пологой дороге. Не знаю, кто он был, этот шофер, куда и зачем гнала судьба его средь ночи, но я испугался, будто огни эти должны были настичь и поймать меня. Как вор, метнулся я к сцепу, скинул на землю соединительную серьгу, прыгнул в кабину и помчался вверх по дороге, бросив в кювете прицеп. Непонятный, жуткий страх преследовал меня. Все время казалось, что прицеп гонится за мной по пятам, вот-вот настигнет. Я несся с небывалой скоростью, не расшибся, пожалуй, лишь потому, что наизусть знал дорогу. К рассвету прибыл на перевалочную базу. Не отдавая себе никакого отчета, как сумасшедший заколотил кулаками в дверь. Дверь распахнулась; не глядя на Асель, прошел в дом, как был весь в грязи с головы до ног. Тяжело дыша, сел на что-то влажное. Это был ворох выстиранного белья на табурете. Полез в карман за папиросами. Под руку попались ключи от зажигания. С силой швырнул их в сторону, уронил голову и застыл, разбитый, грязный, оцепеневший. Босые ноги Асель переминались возле стола. Но что я мог сказать ей? Асель подняла с пола ключи, положила на стол. - Умоешься? Я воды согрела с вечера, - негромко сказала она. Я медленно поднял голову. Озябшая Асель стояла передо мной в одной рубашке, прижав к груди тонкие руки. Ее испуганные глаза смотрели на меня с тревогой и сочувствием. - Прицеп завалил на перевале, - произнес я чужим, бесцветным голосом. - Какой прицеп? - не поняла она. - Железный, зеленый, 02-38! Не все ли равно какой! - раздраженно выкрикнул я. - Украл я его, понимаешь? Украл! Асель тихо ахнула, присела на кровать. - А зачем? - Что зачем? - меня злило ее непонимание. - С прицепом хотел пробиться через перевал! Ясно? Доказать задумал свое... Вот и погорел!.. Я снова уткнулся в ладони. Некоторое время мы оба молчали. Асель вдруг решительно встала, начала одеваться. - Что же ты сидишь? - строго сказала она. - А что делать? - пробормотал я. - Возвращайся на автобазу. - Как! Без прицепа? - Там все объяснишь. - Да ты что! - взорвался я и забегал по комнате. - С какими глазами я приволоку туда прицеп? Извините, мол, простите, ошибся! На пузе ползать, умолять? Не буду! Пусть что хотят делают. Плевать! От моих криков в кроватке проснулся сынишка. Он заплакал. Асель взяла его на руки, он заревел еще больше. - Трус ты! - вдруг тихо, но твердо сказала Асель. - Что-о? - не помня себя, я бросился к ней с кулаками, замахнулся, но не посмел ударить. Меня остановили ее ошеломленные, широко раскрытые глаза. Я увидел в ее зрачках свое страшное, искаженное лицо. Грубо отпихнул ее в сторону, шагнул к порогу и вышел, с треском хлопнув дверью. На дворе уже было светло. При свете дня все вчерашнее представилось мне еще более черным, неприглядным, непоправимым. Пока что выход видел один: отвезти на место хотя бы тот груз, который был на машине. А дальше не знаю... На обратном пути домой не заезжал. Не потому, что поссорился с Асель. Никому не хотел показываться на глаза, никого не хотел видеть. Не знаю, как другим, но мне в таких случаях лучше побыть в одиночестве, не люблю показывать людям свое горе. Кому оно нужно? Перетерпи, если можешь, пока не сгорит все... Переночевал по дороге в доме для приезжих. Снилось мне, будто ищу прицеп на перевале. Не сон, а кошмар один. Следы вижу, а прицепа нет. Мечусь, спрашиваю, куда девался прицеп, кто его угнал?.. А его и на самом деле не было на том злосчастном месте, ко