гда я возвращался. Потом уж узнал: оказывается, Алибек притащил прицеп на автобазу. Вслед за прицепом вернулся утром и я. Почернел за эти дни, гляну в зеркальце над кабиной и не узнаю себя. На автобазе, как всегда, шла обычная жизнь, и только я, будто не здешний, неуверенно подкатил к воротам, тихо проехал во двор, остановился подальше от гаража, в дальнем углу. Из кабины вышел не сразу. Повел глазами по сторонам. Люди побросали работу, смотрят на меня. Эх, развернуться бы сейчас да укатить куда глаза глядят! Но деваться было некуда, пришлось выйти из кабины. Собрал в себе все силы и пошел через двор к диспетчерской. Старался казаться спокойным, но на самом деле иду, как провинившийся перед строем, знаю, что все провожают меня хмурыми взглядами. Никто не окликнул, никто не поздоровался. Да и я на их месте поступил бы, наверно, так же. Споткнулся на пороге. И сердце мое будто споткнулось: про Кадичу-то забыл, подвел ее! В коридоре прямо в лицо мне смотрел со стены плакат-"молния". "Позор" - написано крупными буквами, а под этой надписью изобразили прицеп, брошенный в горах... Я отвернулся. Лицо горело, как от пощечины. Вошел в диспетчерскую. Кадича говорила по телефону. Увидев меня, повесила трубку. - На! - бросил я на стол злополучную путевку. Кадича с жалостью глянула на меня. "Только бы, - думаю, - не раскричалась, не заплакала. Потом где-нибудь, не сейчас!" - прошу ее мысленно. И она поняла, ничего не сказала. - Шум был? - тихо спросил я. Кадича кивнула головой. - Ничего! - процедил я сквозь зубы, стараясь ободрить ее. - Сняли тебя с трассы, - сказала она. - Сняли? Совсем? - я криво усмехнулся. - Хотели совсем - на ремонт... да ребята вступились... Перевели пока на внутренние рейсы. Зайди к начальнику - вызывал. - Не пойду! Пусть сами решают, без меня. Жалеть не буду... Я вышел. Понуро поплелся по коридору. Кто-то шел навстречу. Я хотел пройти боком, но Алибек загородил путь. - Нет, ты постой! - оттеснил он меня в угол. В упор глядя, проговорил злым, свистящим шепотом: - Ну что, герой, доказал? Доказал, что ты сукин сын! - Хотел как лучше, - буркнул я. - Врешь! Один хотел отличиться. На себя работал. А стоящее дело загубил. Пойди теперь попробуй докажи после этого, что можно ходить с прицепом! Балда! Выскочка! Может быть, кого-нибудь другого эти слова заставили бы одуматься, но мне теперь было все равно; ничего не понял я, только видел одну обиду свою. Я выскочка, стремлюсь отличиться, заработать славу? Это же неправда! - Отойди! - отстранил я Алибека. - Без тебя тошно. Вышел на крыльцо. Холодный, пронизывающий ветер мел по двору снежную пыль. Люди проходили мимо, молчаливо косясь на меня. Что было делать? Сунул в карманы кулаки и зашагал к выходу. Лед, намерзший в лужах, с хрустом втаптывался в землю. Под ноги попала банка из-под тавота. Изо всей силы пнул ее через ворота на улицу и сам двинулся следом. Весь день бесцельно бродил я по улицам городка, слонялся по пустой пристани. На Иссык-Куле штормило, баржи качались у причалов. Потом я очутился в чайной. На столе передо мной стояла початая поллитровка да какая-то закуска в тарелке. Оглушенный первым же стаканом, я тупо глядел себе под ноги. - Что приуныл, джигит? - раздался вдруг возле меня чей-то приветливый, слегка насмешливый голос. С трудом поднял голову: Кадича. - Что, не пьется одному? - улыбнулась она, присела рядом за столик. - Ну, давай выпьем вместе! Кадича разлила водку по стаканам, пододвинула ко мне. - Держи! - сказала она и задорно подмигнула, будто мы пришли сюда просто посидеть да выпить. - Ты что радуешься? - спросил я недовольно. - А что горевать? С тобой мне все нипочем, Ильяс! А я думала, ты крепче. Ну, где наша не пропадала! - негромко засмеялась она, придвинулась ближе, чокнулась, глядя на меня темными ласкающими глазами. Мы выпили. Я закурил. Вроде бы немного полегчало, я улыбнулся первый раз в этот день! - Молодец ты, Кадича! - сказал я и сжал ее руку. Потом мы вышли на улицу. Было уже темно. Шальной ветер с озера раскачивал деревья и фонари. Земля качалась под ногами. Кадича вела меня, поддерживая под руку, заботливо приподняла мой воротник. - Виноват я перед тобой, Кадича! - проговорил я, испытывая чувство вины и благодарности. - Но знай, в обиду тебя не дам... Сам буду отвечать... - Позабудь об этом, родной мой! - ответила она. - Беспокойный ты. Все рвешься куда-то, а мне больно за тебя. Я и сама такая была. За жизнью не угонишься, бери, что берется... Зачем дразнить судьбу... - Ну, это смотря как понимать! - возразил я, а потом подумал и сказал: - А может, ты и права... Мы остановились у дома, где жила Кадича. Она давно жила одна. С мужем они почему-то разошлись. - Ну, я пришла, - сказала Кадича. Я медлил, не уходил. Было уже что-то такое, что связывало нас. Да и не хотелось сейчас идти в общежитие. Правда хороша, но иной раз она слишком горька, и невольно стараешься избежать ее. - Что задумался, милый? - спросила Кадича. - Устал? Идти далеко? - Ничего, доберусь как-нибудь. До свидания. Она взяла мою руку. - У-у, замерз-то! Постой, я согрею! - проговорила Кадича, запрятала мою руку к себе под пальто, порывисто прижала к груди. Я не посмел отдернуть, не посмел воспротивиться этой горячей ласке. Под рукой моей билось ее сердце, стучало, как бы требуя своего, долгожданного. Я был пьян, но не в такой степени, чтобы ничего не понимать. Я осторожно убрал руку. - Ты пошел? - сказала Кадича. - Да. - Ну, прощай! - Кадича вздохнула, быстро пошла прочь. В темноте хлопнула калитка. Я было тоже тронулся в путь, но через несколько шагов остановился. Сам не знаю, как это произошло, только я был снова возле калитки. Кадича ждала меня. Она бросилась на шею, крепко обняла, целуя в губы. - Вернулся! - прошептала она, затем взяла меня за руку, повела к себе. Ночью я проснулся и долго не мог понять, где нахожусь. Голова болела. Мы лежали рядом. Теплая, полуголая Кадича, прильнув, ровно дышала мне в плечо. Я решил встать, немедленно уйти. Пошевелился. Кадича, не открывая глаз, обняла. - Не уходи! - тихо попросила она. Потом подняла голову, заглянула в темноте в глаза и заговорила прерывающимся шепотом: - Я теперь не могу без тебя... Ты мой! Ты всегда был моим!.. И больше я ничего не хочу знать. Лишь бы ты любил меня, Ильяс! Другого я ничего не требую... Но и не отступлюсь, понимаешь, не отступлюсь!.. - Кадича заплакала, ее слезы потекли по моему лицу. Я не ушел. Уснули на рассвете. Когда проснулись, на дворе было уже утро. Я быстро оделся, неприятный, тревожный холодок сжимал сердце. Натягивая на ходу полушубок, торопливо вышел во двор, юркнул за калитку. Прямо на меня шел человек в рыжем разлапистом лисьем малахае. Ух, были бы в глазах моих пули! Джантай шел на работу, он жил здесь неподалеку. Мы оба на мгновение замерли. Я сделал вид, что не заметил его. Круто повернулся и быстро зашагал к автобазе. Джантай многозначительно кашлянул вслед. Шаги его скрипели на снегу, не приближаясь и не удаляясь. Так один за другим мы шли до самой автобазы. Не сворачивая в гараж, я пошел прямо в контору. В кабинете главного инженера, где обычно проходили утренние пятиминутки, приглушенно гудели голоса. Как мне хотелось войти сейчас туда, сесть где-нибудь на подоконнике, положить ногу на ногу, закурить, послушать, как беззлобно переругиваются и спорят шоферы! Никогда не представлял, что это может быть так желанно человеку. Но я не решался войти. Я не трусил, нет, пожалуй. Во мне были все та же озлобленность, вызывающее, отчаянное, бессильное упрямство. И ко всему этому смятение после ночи, проведенной с Кадичей... Да и люди, оказывается, совсем не собирались забывать о моей неудаче. За дверьми речь шла как раз обо мне. Кто-то закричал: - Безобразие! Под суд его надо, а вы цацкаетесь! Еще хватает нахальства говорить, что он задумал правильно! А прицеп-то бросил на перевале!.. Его перебил другой голос: - Верно! Видали мы таких. Умный очень. Премиальные захотел под шумок, выручаю, мол, автобазу... Да только боком все вышло! Люди заспорили, загалдели. Я пошел прочь: не подслушивать же возле дверей. Услышав за спиной голоса, я ускорил шаги. Ребята все еще гомонили. Алибек кому-то горячо доказывал на ходу: - А тормоза на прицепы мы сделаем у себя на базе, не такое уж трудное дело перебросить шланг с компрессора, вложить колодки!.. Это Ильяс, что ли? Ильяс, постой! - окликнул он меня. Я, не останавливаясь, шел к гаражу. Алибек догнал, дернул за плечо. - Фу, черт! Понимаешь, убедил-таки! Готовься, Ильяс! Пойдешь в напарники? В испытательный рейс! С прицепом! Зло меня взяло: выручать задумал, на буксир брать друга-неудачника. В напарники! Я сбросил его руку с плеча: - Катись ты со своими прицепами... - Да ты что лютуешь? Сам же виноват... Да, я и забыл. Володька Ширяев тебе ничего не говорил? - Нет, не видел я его. А что? - Как что? Где ты пропадаешь? Асель ждет на дороге, спрашивает у наших, переживает! А ты!.. У меня ноги подкосились. И так тяжело, так невыносимо противно стало на душе, что рад был бы умереть на месте. А Алибек дергает меня за рукав и все объясняет про какие-то приспособления к прицепам... Джантай стоит в сторонке, прислушивается. - Отойди! - вырвал я руку. - Какого черта вы ко мне пристаете? Хватит! Никаких прицепов мне не надо. И ни в каких напарниках я ходить не буду... Ясно тебе? Алибек нахмурился, заиграл желваками: - Сам начал, наломал дров - и первый в кусты? Так, что ли? - Как хочешь, так и понимай. Подошел к машине, руки трясутся, ничего не соображаю. Прыгнул зачем-то в яму под машину, привалился к кирпичной кладке - голову охладить. - Слушай, Ильяс! - раздался над ухом шепот. Я поднял голову: кого еще принесло? Джантай в малахае присел над ямой, как гриб, смотрит на меня хитрыми щелочками глаз. - Ты ему правильно выдал, Ильяс! - Кому? - Алибеку, активисту! Как камень на зуб попал!.. Примолк сразу, новатор. - А тебе какое дело? - А такое, ты и сам небось понял, нам, шоферам, прицепы ни к чему. Знаем, как это делается: увеличил норму выработки, сократил пробег, давай все подтягивайся, а расценочку за грузо-километр срежут, какого же черта бить по своему карману? Славы на день, а потом что? Мы на тебя не в обиде, так и держись... - Это кто мы? - спросил я как можно спокойнее. - Мы - это ты? - Да не я один, - заморгал глазами Джантай. - Врешь, гнида паршивая! Назло тебе буду ходить с прицепом... Душу положу - добьюсь. А сейчас - вон отсюда! Я еще доберусь до тебя! - Ну-ну, ты не больно! - огрызнулся Джантай. - Знаю тебя, чистенького... подумаешь. А что касается того, гуляй, пока гуляется... - Ах ты!.. - вскрикнул я вне себя и двинул его со всей силы под челюсть. Он как сидел на краю ямы, так и опрокинулся. Малахай покатился по земле. Я выскочил из ямы, бросился к нему. Но Джантай успел встать на ноги, отпрыгнуть в сторону, завопил на весь двор: - Хулиган! Бандит! Драться? Найдется на тебя управа! Распоясался, зло срываешь!.. Со всех сторон сбежались люди. Прибежал и Алибек. - В чем дело? За что ты его? - За правду! - закатывался Джантай. - За то, что правду сказал в глаза!.. Сам прицеп выкрал, завалил его на перевале, нагадил, а когда другие честно берутся исправить ошибку, драться лезет! Теперь ему невыгодно, славу упустил!.. Алибек ко мне. Побелел, заикается от гнева. - Подлец! - толкнул он меня в грудь. - Зарвался, мстишь за перевал! Ничего, без тебя обойдемся. Без героев!.. Я молчал. Я не в силах был что-либо сказать. Я был так потрясен наглой ложью Джантая, что не мог вымолвить ни слова. Товарищи хмуро смотрели на меня. Бежать, бежать отсюда... Я подскочил к машине и погнал ее вон из автобазы. По дороге я напился. Забежал в придорожный магазинчик - не помогло, остановился еще раз, выпил полный стакан. А потом понесло - только мелькают мосты, придорожные знаки да встречные машины. Повеселел вроде. "Эх, - думаю, - пропади все пропадом! Чего тебе не хватает, крутишь баранку, ну и крути. А Кадича... Чем она хуже других? Молодая, красивая. Любит тебя, души не чает. На все готова ради тебя... Дурак неблагодарный!" Приехал домой уже вечером, стою в дверях, шатаюсь. Полушубок свисает сзади на одном плече. Я иногда освобождаю правую руку, чтобы удобней было за рулем. Привычка такая с детства, когда камни пулял мальчишкой. Асель кинулась ко мне. - Ильяс, что с тобой? - Потом, кажется, сообразила, в чем дело. - Ну, что же ты стоишь? Устал, замерз? Раздевайся! Хотела помочь, но я молча оттолкнул ее. Стыд приходилось прикрывать грубостью. Спотыкаясь, пошел по комнате, с грохотом опрокинул что-то, тяжело опустился на стул. - Что-нибудь случилось, Ильяс? - Асель беспокойно заглядывала в мои пьяные глаза. - А ты что, не знаешь, что ли? - Я опустил голову: лучше не смотреть. Я сидел, ожидал, что Асель начнет упрекать меня, жаловаться на судьбу, проклинать. Я готов был выслушать все и не оправдываться. Но она молчала, как будто не было ее в комнате. Я осторожно поднял глаза. Асель стояла у окна спиной ко мне. И хотя я не видел ее лица, знал, что она плачет. Острая жалость стиснула мое сердце. - Знаешь, я хочу сказать тебе, Асель, - нерешительно начал я. - Хочу сказать... - и умолк. Не хватило духу признаться. Нет, не мог я нанести ей такой удар. Пожалел, а не надо было... - Мы, пожалуй, не сможем скоро поехать к твоим в аил, - повернул я разговор в другую сторону. - Попозже как-нибудь. Сейчас не до этого... - Отложим, не к спеху... - отозвалась Асель. Вытерла глаза, подошла ко мне. - Ты сейчас не думай об этом, Ильяс. Все будет хорошо. О себе лучше подумай. Странный ты какой-то стал. Не узнаю я тебя, Ильяс... - Ну ладно! - перебил я ее, раздраженный тем, что смалодушничал. - Устал, спать хочу. Через день на обратном пути я встретил Алибека по ту сторону перевала. Он шел с прицепом. Долон был взят. Увидев меня, Алибек выскочил на ходу из кабины, замахал рукой. И сбавил скорость. Алибек стоял на дороге радостный, торжествующий. - Привет, Ильяс! Выходи, покурим, - крикнул он. Я притормозил. В кабине Алибека за рулем сидел молоденький паренек, второй шофер. На колеса машины были намотаны жгутами цепи. Прицеп был на пневматических тормозах. Это я сразу заметил. Но не остановился, нет. Удалось тебе - хорошо! А меня не трогай. - Стой, стой! - побежал за мной Алибек. - Дело есть, остановись, Ильяс! Ах ты, шайтан, что же ты?.. Ну ладно же... Я разгонял машину. Кричи не кричи. Никаких у нас с тобой дел нет. Мое дело давно погорело. Нехорошо я поступил, я потерял в Алибеке лучшего друга. Ведь он был прав, прав во всем, теперь-то я понимаю. Но тогда не мог простить, что он до обидного просто и быстро добился того, что стоило мне стольких нервов, такого напряжения и труда. Алибек всегда был вдумчивым, серьезным парнем. Он никогда не пошел бы на перевал партизаном, как я. И правильно сделал, что вел машину с напарником. Они могли меняться в пути за рулем и брать перевал со свежими силами. На перевале решают мотор, воля и руки человека. К тому же у Алибека с напарником почти вдвое сокращалось время пробега. Все это он учел, пристроил действующие тормоза к прицепу от компрессора машины. Не забыл самые обыкновенные цепи, обмотав ими ведущие колеса. В общем он повел бой с перевалом во всеоружии, а не брал на ура. Вслед за Алибеком стали водить машины с прицепом и другие. Ведь в любом деле главное - начать. Тем временем машин прибавилось, помощь прислали из соседней автобазы. Полторы недели днем и ночью гудел Тянь-Шаньский тракт под колесами. Словом, как ни трудно было, а просьбу китайских рабочих наши выполнили в срок, не подвели. Я тоже работал... Это я теперь спокойно рассказываю, когда прошло уже столько лет и все улеглось, а в те горячие дни не удержался я в седле... Не так повернул коня жизни... Но продолжу все по порядку. Я приехал на автобазу после встречи с Алибеком уже затемно. Пошел в общежитие, но по пути опять свернул в чайную. Все эти дни у меня было неодолимое, нечеловеческое желание напиться до беспамятства, чтобы позабыть все начисто, уснуть мертвецким сном. Я выпил много, но водка почти не действовала на меня. Вышел я из чайной еще более раздраженный и расстроенный. Побрел среди ночи по городу и, уже не задумываясь, свернул на Береговую улицу к Кадиче. Так и пошло. Заметался я между двух огней. Днем на работе, за рулем, а вечерами сразу шел к Кадиче. С ней было удобней, спокойней, я как бы прятался от себя, от людей, от правды. Мне казалось, что только Кадича понимает меня и любит. Из дому я старался быстрей уехать. Асель, родная моя Асель! Если бы она знала, что своей доверчивостью, чистотой душевной она гнала меня из дому! Я не мог обманывать, знать, что недостоин ее, не заслуживаю всего того, что она для меня делала. Несколько раз приезжал домой нетрезвый. И она даже не упрекнула. До сих пор не могу понять, что это было: жалость, безволие или, наоборот, выдержка, вера в человека? Да, конечно, она ждала, она верила, что я возьму себя в руки, сам осилю себя и стану таким, каким был прежде. Но лучше бы она ругала, принудила выложить честно всю правду. Может быть, Асель и потребовала бы от меня ответа, если бы знала, что меня терзали не только неприятности по работе. Она не представляла, что творилось со мной в эти дни. А я жалел ее, все откладывал разговор на завтра, на следующий раз, да так и не успел сделать того, что обязан был выполнить ради нее, ради нашей любви, ради нашей семьи... В последний раз Асель встретила меня радостная, оживленная. Она разрумянилась, глаза ее блестели. Она потащила меня, как был в полушубке и сапогах, прямо в комнату. - Смотри, Ильяс! Самат уже стоит на ногах! - Да ну? Где он? - А вон - под столом! - Так он же ползает по полу. - Сейчас увидишь! А ну, сынок, покажи папе, как ты стоишь! Ну иди, иди, Самат! Самат каким-то образом понял, чего от него хотят. Он весело заковылял на четвереньках, выбрался из-под стола и, держась за кровать, с трудом выпрямился. Он постоял, мужественно улыбаясь, покачиваясь на мягких ножонках, и с той же мужественной улыбкой шмякнулся об пол. Я подскочил, сгреб его в охапку и прижал к себе, вдыхая нежный, молочный запах ребенка. Какой он был родной, этот запах, такой же родной, как Асель! - Ты его задушишь, Ильяс, осторожней! - Асель взяла сына. - Ну, что скажешь? Раздевайся. Скоро он станет совсем большой, тогда и мама начнет работать. Все уладится, все будет хорошо, так ведь, сынок, да? А ты!.. - Асель глянула на меня улыбчивым и грустным взглядом. Я сел на стул. Я понял, что в это короткое слово она вложила все, что хотела сказать, все то, что накопилось у нее на душе за эти дни. Это были и просьба, и упрек, и надежда. Я должен был сейчас же рассказать ей все или немедленно уехать. Лучше уж уехать. Она очень счастлива и ничего не подозревает. Я встал со стула. - Я поеду. - Куда ты? - встрепенулась Асель. - Ты и сегодня не останешься? Чаю хоть выпей. - Не могу. Надо мне, - пробормотал я. - Сама знаешь, работа сейчас такая... Нет, не работа гнала меня из дома. Я должен был лишь утром выехать в рейс. В кабине я тяжело плюхнулся на сиденье и застонал от горя, долго копался, не попадая ключом в зажигание. Потом вырулил на дорогу и ехал, пока не скрылись позади огни в окнах. В ущелье, сразу же за мостом, свернул на обочину, загнал машину в кусты, погасил фары. Здесь я решил переночевать. Достал папиросы. В коробке оказалась единственная спичка. Она коротко вспыхнула и погасла. Я швырнул коробок вместе с папиросами за окошко, натянул на голову полушубок и, поджав ноги, скрючился на сиденье. Луна хмурилась над холодными, темными горами. Ветер в ущелье тоскливо посвистывал, раскачивал приоткрытую дверь кабины. Она тихо поскрипывала. Никогда я так остро не ощущал полного одиночества, оторванности от людей, от семьи, от товарищей по автобазе. Жить так дальше было нельзя. Я дал слово, как только вернусь на автобазу, сразу же объяснюсь с Кадичей, попрошу ее простить меня и забыть все, что было между нами. Так будет честно и правильно. Но жизнь решила по-иному. Не ожидал я, не думал, что произойдет такое. Через день, утром, вернулся на перевалочную базу. Дома никого не оказалось, дверь была открыта. Сначала я предположил, что Асель просто куда-то вышла, за водой или дровами. Огляделся по сторонам. В комнате беспорядок. Нежилым, холодным духом пахнуло на меня из нетопленной, черной плиты. Я шагнул к кроватке Самата - пусто. - Асель! - прошептал я со страхом. "Асель!" - шепотом ответили стены. Я опрометью кинулся к двери. - Асель! Никто не отозвался. Побежал к соседям, к бензоколонке, толком никто ничего не знал. Говорили, что вчера она уезжала куда-то на весь день, оставив ребенка у знакомых, а к ночи вернулась. "Ушла, узнала!" - содрогнулся я от страшной догадки. Вряд ли когда-нибудь мне приходилось гнать так машину по Тянь-Шаньским горам, как в тот несчастный для меня день. Мне все время казалось, что я догоню ее за тем вон поворотом, или вон в том ущелье, или еще где-нибудь по дороге. Как беркут, настигал я идущие впереди машины, тормозил, шел бок о бок, окидывая взглядом кабины, кузова, и вырывался вперед, в обгон под брань шоферов. Так я мчался три часа без передышки, пока не закипела вода в радиаторе. Выскочил из кабины, забросал радиатор снегом, принес воды. От радиатора шел пар, машина дышала, как загнанная лошадь. Только собрался садиться за руль, как увидел идущий навстречу автосцеп Алибека. Я обрадовался. Хоть мы с ним не разговаривали и не здоровались, но если Асель у них, то он скажет. Я выбежал на дорогу, поднял руку: - Стой, стой, Алибек! Остановись! Сменщик, сидевший за рулем, вопросительно глянул на Алибека. Тот хмуро отвернулся. Машина пронеслась мимо. Я стоял на дороге весь в снежной пыли и долго еще держал поднятую руку. Потом вытер лицо. Что ж, долг платежом красен. Но мне было не до обиды. Значит, Асель не приезжала к ним. Это было хуже. Выходит, она поехала к себе в аил, больше ей некуда деваться. Как она переступила порог родительского дома, что сказала? И как посмотрели там на ее позорное возвращение? Одна, с ребенком на руках! Надо было немедленно ехать в аил. Скорее разгрузился и, оставив машину на улице, побежал в диспетчерскую сдать документы. В проходной я столкнулся с Джантаем - ох уж эта его наглая, ненавистная усмешка! Кадича странно взглянула на меня, когда я просунулся в окошко диспетчерской и бросил на стол путевку. Что-то встревоженное, виноватое мелькнуло в ее глазах. - Принимай быстрей! - сказал я. - Что-нибудь случилось? - Нет ее дома. Ушла Асель! - Да что ты? - бледнея, привстала из-за стола Кадича и, кусая губы, проговорила: - Прости меня, прости меня, Ильяс! Это я, я... - Что я? Говори толком, рассказывай все! - бросился я к двери. - Я и сама не знаю, как все получилось. Честно говорю тебе, Ильяс. Вчера постучался в окошко вахтер из проходной, говорит, какая-то девушка хочет тебя видеть. Я сразу узнала Асель. Она молча посмотрела на меня и спросила: "Это правда?" А я, я вдруг сказала, не помня себя: "Да, правда! Все правда. Со мной он!" Она отпрянула от окошка. А я упала на стол и зарыдала, повторяя, как дура: "Мой он! Мой!" Больше я ее не видела... Прости меня! - Постой, откуда же она узнала? - Это Джантай. Это он, он и мне угрожал. Разве ты не знаешь этого подлеца! Ты езжай, Ильяс, к ней, найди ее. Я больше не буду вам мешать, уеду куда-нибудь... Машина несла меня по зимней степи. Сизая, смерзшаяся земля. Ветер завивал гривы сугробов, выносил из арыков бездомное перекати-поле и гнал его прочь. Вдали темнели обветренные дувалы и голые сады аила. К вечеру приехал в аил. Остановился возле знакомого двора, быстро закурил, чтобы унять тревогу, пригасил окурок, посигналил. Но вместо Асель вышла ее мать, накинув на плечи шубу. Я стал на подножку и негромко сказал: - Здравствуйте, апа! - А-а, так это ты явился? - грозно ответила она. - И после всего этого ты смеешь называть меня апой? Прочь отсюда, вон с моих глаз! Бродяга, проходимец! Сманил мое родное дитя, а теперь прикатил. Бесстыжие твои глаза! Испоганил нам всю жизнь... Старуха не давала мне и рта раскрыть. Она продолжала бранить и поносить меня самыми обидными словами. На ее голос стали сбегаться люди, мальчишки из соседних дворов. - Убирайся отсюда, пока не созвала народ! Будь ты проклят! Чтобы и не видеть тебя никогда! - подступала ко мне разгневанная женщина, сбросив на землю шубу. Мне ничего не оставалось, как сесть за руль. Надо было уезжать, раз Асель даже не желала меня видеть. В машину полетели камни и палки. Это мальчишки выпроваживали меня из аила... В ту ночь я долго бродил по берегу Иссык-Куля. Озеро металось, освещенное луной. О Иссык-Куль - вечно горячее озеро! Ты было холодным в ту ночь, студеным и неприветливым. Я сидел на днище опрокинутой лодки. Волны набегали на отмель злыми валами, бились о голенища сапог и уходили с тяжелым вздохом... ...Кто-то подошел ко мне, осторожно положил руку на плечо: Кадича. x x x Через несколько дней мы уехали во Фрунзе, устроились там в изыскательскую экспедицию по освоению пастбищ Анархайской степи. Я - шофером, Кадича - рабочим. Вот так началась она, новая жизнь. Далеко в глубину Анархая укатили мы с экспедицией, к самому Прибалхашью. Раз уж рвать с прошлым, то рвать навсегда. Первое время заглушал тоску работой. А дел там было немало. За три с лишним года исколесил просторы Анархая вдоль и поперек, набурили колодцев, проложили дороги, построили перевалочные базы. Одним словом, теперь это уже не прежний дикий Анархай, где среди белого дня можно заблудиться и целый месяц скитаться по холмистой, полынной степи. Сейчас это край животноводов с культурными центрами, благоустроенными домами... Хлеб сеют и даже сено заготавливают. Работы на Анархае и поныне непочатый край, тем более для нашего брата шофера. Но я вернулся обратно. Не потому, что слишком трудно было в необжитых местах, это дело временное. Мы с Кадичей трудностей не боялись и, надо сказать, жили неплохо, с уважением друг к другу. Но одно дело уважение, а другое - любовь. Если даже один любит, а другой нет - это, по-моему, ненастоящая жизнь. Или человек так устроен, или я по натуре своей таков, но мне постоянно чего-то не хватало. И не возместишь этого ни работой, ни дружбой, ни добротой и вниманием любящей женщины. Я давно уже втайне каялся, что так опрометчиво уехал, не попытавшись еще раз вернуть Асель. А за последние полгода не на шутку затосковал по ней и сыну. Ночами не спал. Чудился мне Самат - улыбается, неуверенно держится на слабых ножонках. Его нежный, детский запах я будто вдохнул в себя на всю жизнь. Потянуло меня к родным Тянь-Шаньским горам, к своему синему Иссык-Кулю, к предгорной степи, где я встретил свою первую и последнюю любовь. Кадича знала об этом, но ни в чем не винила меня. Мы поняли, наконец, что не можем жить вместе. Весна как раз выдалась на Анархае очень ранняя. Быстро осел снег, холмы обнажились, зазеленели. Оживала степь, вбирала в себя тепло и влагу. По ночам воздух стал прозрачным, небо - звездным. Мы лежали в палатке у буровой вышки. Не спалось. Вдруг донесся в степной тиши невесть откуда далекий, едва слышный гудок паровоза. Каким образом долетел он к нам, трудно сказать. До железной дороги было от нас полдня езды по степи. Или мне померещилось, не знаю. Но только встрепенулось сердце, позвало в путь. И я сказал: - Уеду я, Кадича. - Да, Ильяс. Надо нам расстаться, - ответила она. И мы расстались. Кадича уехала в Северный Казахстан на целину. Очень мне хочется, чтобы она была счастливой. Я хочу верить, что найдет она все-таки того человека, который, быть может, сам того не зная, ищет ее. Не повезло ей с первым мужем, не получилась у нее жизнь и со мной. Возможно, я остался бы с ней, если бы не знал, что значит настоящая любовь, как это любить самому и быть любимым. Ведь это дело такое, что и объяснить трудно. Я отвез Кадичу на полустанок, посадил в поезд. Бежал рядом с вагоном, пока не отстал. "Счастливого пути, Кадича, не поминай лихом!.." - прошептал я последний раз. Журавли над Анархаем летели на юг, а я уезжал на север, уезжал на Тянь-Шань... x x x Приехал и, нигде не останавливаясь, сразу же отправился в аил. Я сидел в кузове попутной машины, старался ни о чем не думать - страшно и радостно мне было. Мы ехали по предгорной степи, по той самой дороге, на которой встречались с Асель. Но это был уже не проселок, а усыпанный гравием путь с бетонными мостами и дорожными знаками. Мне даже жаль стало прежнюю степную дорогу. Не узнал я переезда через арык, где когда-то застряла моя машина, не нашел того валуна, на котором сидела Асель. Не доезжая до окраины аила, я застучал по кабине. - В чем дело? - высунулся шофер. - Останови, сойду. - В поле? Сейчас доедем. - Спасибо! Тут недалеко, - спрыгнул я на землю. - Пешком пройдусь, - сказал я, протягивая деньги. - Оставь! - говорит. - У своих не берем. - Держи, на лбу не написано. - По повадке вижу. - Ну ладно, коли так. Будь здоров! Машина ушла. А я все стоял на дороге, не мог собраться с духом. Закурил, отвернувшись от ветра. Пальцы дрожали, когда подносил к губам сигарету. Затянулся несколько раз, затоптал окурок и пошел. "Вот и прибыл!" - пробормотал я. Сердце стучало так, что в ушах звенело, по голове будто молотом били. Аил заметно изменился, разросся, появилось много новых домов с шиферными крышами. Провода протянулись вдоль улиц, радио говорило на столбе, у правления колхоза. Детвора бежала в школу. Подростки, что постарше, шли гурьбой с молодым учителем, разговаривали о чем-то. Может быть, среди них были и те, что бросали в меня камнями и палками... Идет время, идет, не останавливается. Я заторопился. Вот и двор с вербами и глиняным дувалом. Остановился, переводя дыхание. Холодея от страха и тревоги, неуверенно направился к калитке. Постучал. Выбежала девочка с портфелем в руках. Та самая, что язык мне показывала, она теперь ходит в школу. Девочка спешила на занятия. Она недоуменно посмотрела на меня и сказала: - А дома никого нет! - Никого нет? - Да. Апа уехала в гости, в лесхоз. А отец на водовозке у тракторов. - А Асель где? - робко спросил я, чувствуя, как сразу пересохло во рту. - Асель? - удивилась девочка. - Асель давно уехала... - И никогда не приезжала? - Каждый год приезжает вместе с джезде*. Апа говорит, что он очень хороший человек!.. ______________ * Джезде - муж старшей сестры. Больше я не стал ни о чем расспрашивать. Девочка побежала в школу, а я повернул назад. Эта новость так меня огорошила, что стало вдруг все равно, за кого, когда и куда она вышла замуж. Зачем знать? Почему-то мне никогда не приходило в голову, что Асель может найти другого. А ведь это должно было случиться. Не сидеть же ей все эти годы и ждать, пока я заявлюсь. Я пошел по дороге, не дожидаясь попутной машины. Да, изменилась дорога, которой я шел, - утрамбованная, посыпанная жестким гравием. Только степь оставалась прежней, с темной зябью и светлой, вылинявшей стерней. Широкими, пологими увалами убегала она от гор к горизонту, обрываясь светлой кромкой на далеких берегах Иссык-Куля. Земля лежала обнаженная, влажная после снега. Где-то уже рокотали тракторы на весновспашке. Ночью я добрался до райцентра. А утром решил: поеду на автобазу. Все было кончено, потеряно. Но надо жить и работать, а дальше - кто его знает... Тянь-Шаньский тракт, как всегда, гудел. Машины шли вереницами, но я высматривал свою, автобазовскую. Наконец я поднял руку. Машина с разгона проскочила мимо, потом резко затормозила. Я подхватил чемодан, шофер вышел из кабины. Смотрю, однополчанин Эрмек, стажировку проходил у меня в армии. Тогда он был юнцом. Эрмек молча стоял, как-то неуверенно улыбаясь. - Не узнаешь? - Сержант... Ильяс! Ильяс Алыбаев! - наконец припомнил он. - Тот самый! - усмехнулся я, а самому горько стало: значит, крепко изменился, если люди с трудом узнают. Поехали, разговаривали о том, о сем, вспоминали службу. Я все время боялся: только бы не начал он расспрашивать о моей жизни. Но Эрмек, видимо, ничего не знал. Я успокоился. - Когда вернулся домой? - Да вот уже два года как работаю. - А где Алибек Джантурин? - Не знаю. Я его не застал. Говорят, он теперь главным механиком автобазы где-то на Памире... "Молодец, Алибек! Молодец, друг мой! Крепкий ты джигит!" - порадовался я в душе. Стало быть, добился все-таки своего, он еще в армии заочно учился в автодорожном техникуме и институт собирался заочно кончить. - Начальником Аманжолов? - Нет, новый. Аманжолов на повышение пошел в министерство. - Как думаешь, возьмут меня на работу? - Почему же нет, возьмут, конечно. Первоклассный шофер, ты ведь и в армии был на хорошем счету. - Был когда-то! - пробормотал я. - А Джантая знаешь? - Нет у нас такого. Никогда и не слышал. "Да, немало изменений произошло на автобазе..." - подумал я, а потом спросил: - А как с прицепами, ходите через перевал? - Обыкновенно, - просто ответил Эрмек. - Смотря какой груз. Надо, так оборудуют - и тянешь. Машины сейчас мощные. Не знал он, чего стоили мне эти прицепы. В общем вернулся я на свою родную автобазу. Эрмек пригласил к себе домой, угостил, выпить предложил по случаю встречи. Но я отказался, давно уже не пил. На автобазе тоже неплохо встретили. Товарищам, знавшим меня, я был очень благодарен за то, что не докучали расспросами. Видят, человек помотался на стороне, вернулся, работает добросовестно, ну и хорошо. Зачем тревожить былое? Я сам старался забыть все, забыть раз и навсегда. Мимо перевалочной базы, где жил когда-то с семьей, я проносился, не глядя по сторонам и даже не заправляясь у бензоколонки. И, однако, ничто меня не спасло, не сумел я обмануть себя. Я уже работал порядочное время, пообвык, машину прощупал, мотор испробовал на всех скоростях и подъемах. Короче говоря, знал свое дело... В тот день я шел обратным рейсом из Китая. Ехал спокойно, ни о чем не думал, крутил себе баранку, смотрел по сторонам. Весна, хорошо было вокруг. Кое-где поодаль ставили юрты: скотоводы выходили на весенние пастбища. Потянулись над юртами сизые дымки. Ветер доносил беспокойное ржанье лошадей. Отары бродили близ дороги. Вспомнилось раннее детство, взгрустнулось... И вдруг на выезде к озеру вздрогнул - лебеди! Второй раз в жизни довелось мне увидеть весенних лебедей на Иссык-Куле. Над синим-синим Иссык-Кулем кружили белые птицы. Сам не знаю почему, я круто свернул с дороги и, как в тот раз, прямо по целине повел машину к озеру. Иссык-Куль, Иссык-Куль - песня моя недопетая!.. Зачем я вспомнил тот день, когда на этом же взгорье, над самой водой, мы остановились вместе с Асель? Да, все было так же: сине-белые волны, словно взявшись за руки, вереницей взбегали на желтый берег. Солнце закатывалось за горы, и дальние воды казались розовыми. Лебеди носились с ликующими тревожными криками. Взмывали вверх, падали на распластанных, будто гудящих крыльях, взбивая воду, разгоняя широкие кипящие круги. Да, все было так же. Только не было со мной Асель. Где ты теперь, тополек мой в красной косынке? Я долго стоял на берегу. Потом вернулся на автобазу и не удержался, сорвался... Опять пошел в чайную заливать разбередившуюся боль в душе. Уходил поздно. Небо было темное, в тучах. Ветер дул из ущелья, как из трубы, свирепо гнул деревья, свистел в проводах, бил в лицо крупной галькой. Ухало, стонало озеро. Я с трудом добрался до общежития и, не раздеваясь, завалился спать. Утром не мог поднять голову, ломило с похмелья. За окном моросил противный дождь вперемешку со снегом. Пролежал часа три, не хотелось выходить на работу. Первый раз случилось так - даже работа была не в радость. Но потом устыдился, выехал. Машина шла вяло, вернее, я был вялым, и погода никудышняя. На встречных машинах лежал снег; выходит, выпал на перевале. Ну и пусть, мне-то что, хоть буран разыграется, наплевать, бояться мне нечего, один конец... Уж очень скверное было настроение. Гляну в зеркальце наверху, с души воротит: небритый, лицо отекшее, измятое, как после болезни. Мне бы перекусить что-нибудь по пути, с утра ничего не ел, но есть не хотелось, тянуло выпить. Известно, дашь себе один раз волю, потом трудно удержаться. Остановился у закусочной. После первого стакана я приободрился, пришел в себя. Машина пошла веселей. Потом еще где-то по дороге забежал, выпил сто граммов, потом еще прибавил. Понеслась дорога, заходили щетки взад и вперед перед глазами. Пригнулся я, жую сигарету в зубах. Только вижу, как пролетают встречные машины, обдавая стекла брызгами из луж. Я тоже поднажал, поздно уже было. Ночь застала меня в горах, глухая, беспросветная. Вот тут-то сказалась водка. Разморило. Уставать стал. Перед глазами пошли черные пятна. В кабине было душно, мутить начало меня. Никогда еще я не был так сильно пьян. Пот заливал лицо. Чудилось мне, что еду не на машине, а качусь куда-то на двух бегущих вперед лучах, устремленных из фар. Вместе с лучами я то круто падал вниз, в глубокую освещенную падь, то выбирался вверх на дрожащих, скользящих по скалам огнях, то начинал петлять вслед за лучами по сторонам. Силы покидали меня с каждой минутой, но я не останавливался, знал, стоит только оторвать руки от баранки, и я не смогу вести машину. Где я ехал, точно не помню, где-то на перевале. Ох, Долон, Долон, тянь-шаньская махина! Ну и тяжел же ты! Особенно ночью, особенно для нетрезвого шофера! Машина с натугой выбралась на какой-то подъем и покатила вниз, под гору. Закружилась, опрокинулась ночь перед глазами. Руки уже не подчинялись мне. Все больше набирая скорость, полетела машина по дороге вниз. Потом раздался глухой удар, скрежет, фары вспыхнули, и темнота залила мне глаза. Где-то в глубине сознания кольнула мысль: "Авария!" Сколько я пролежал так, не помню. Только услышал вдруг голос, словно бы издалека, как через вату в ушах: "Ну-ка, посвети!" Чьи-то руки ощупали мою голову, плечи, грудь. "Живой, пьяный только", - сказал голос. Другой ответил: "Надо дорогу освободить". - Ну-ка, друг, попробуй немного подвинуться, отгоним машину, - руки легонько толкнули меня в плечо. Я застонал, с трудом поднял голову. Со лба стекала по лицу кровь. В груди что-то мешало выпрямиться. Человек чиркнул спичкой. Глянул на меня. Потом еще раз чиркнул и снова глянул, будто глазам не верил... - Ты что же это, друг! Как же это, а? - с огорчением проговорил он в темноте. - Машина... здорово побита? - спросил я, сплевывая кровь. - Нет, не очень. Закинуло только попе