.П., наверное, говорил, почему мне нельзя было больше видеться с тобой. Я очень хотела, но не могла... Я знаю, что вы не забыли меня и смерть моя будет тяжела для вас. Что ж, мальчики, вы же знали, что так будет, знала и я. Умирать - необыкновенно страшно и больно. Как жить хочется, ребята! Живите, любите друг друга - и иногда вспоминайте вашу Ольгу, которой когда-то было так хорошо с вами. Прощайте, родные мои". И все. Ни даты, ни подписи. И несколько сот рисунков... У Дмитрия все еще не хватало духу посмотреть их все, а сейчас над ними склонился Ольф. Он подолгу рассматривал каждый рисунок, откладывал в сторону, осторожно брался за следующий - и вдруг быстро сложил их, резко поднялся и сказал Дмитрию: - Убери, я не могу... И, не дожидаясь, пока Дмитрий положит их в шкаф, ушел. 44 На следующее утро Ольф, как обычно, зашел за ним, чтобы вместе поехать на работу. Дмитрий, завязывая шнурки ботинок, сказал, не глядя на него: - Можешь передать Валерке, что таких дискуссий, как вчера, я заводить больше не собираюсь и ему не советую. Не нравятся эти порядки - пусть убирается. А если будет и дальше по-хамски вести себя с ребятами, я сам постараюсь, чтобы он ушел. Ольф промолчал. Говорил он с Валерием или нет, но дискуссий и в самом деле больше не возникало. Мелентьев стал обращаться к Дмитрию подчеркнуто вежливо, первое время почти не приходил к нему по вечерам, на "чаепитиях" демонстративно отмалчивался - в общем, всячески показывал, что он "умывает руки". И даже к работе как будто охладел, хотя по-прежнему делал очень много. И с ребятами почти не разговаривал. Давал Дмитрию листки с заданиями, небрежно просматривал сделанные расчеты и, если Дмитрий говорил ему, что пока он никого просить не может, пусть подождет или посчитает сам, - молча забирал свои бумаги и усаживался за работу. Сегодня Мелентьева не было. Вчера, когда все с таким воодушевлением строили планы недельного отдыха, он подошел к Дмитрию и негромко сказал: - Если не возражаешь, я исчезну на это время. - Конечно. Поедешь куда-нибудь? - Да так, проветрюсь. И он уехал, утром Дмитрий случайно увидел из окна, как разворачивалась его машина. И сам он не собирался быть в институте, но, неприкаянно послонявшись по квартире, зачем-то поехал, а спустя полчаса прикатил и Ольф, хотя Светлана уже третий день лежала с температурой. И все остальные тоже зачем-то приехали, и сейчас он слышал за стеной взрывы веселого смеха. А он сидел один, в пустом кабинете, за пустым столом и не шел к ним. Захотелось еще раз "проиграть" в уме ход предстоящего эксперимента, поискать слабые места. Их как будто не было - готовились к этому решающему опыту долго и тщательно, все было проверено и перепроверено, все казалось надежным и бесспорным... Пришел Ольф и зачем-то спросил: - Не помещаю? - Нет, конечно... Чего это они там бесятся? - кивнул Дмитрий на стену. - Наверно, весна действует, - усмехнулся Ольф. - Ты чего домой не едешь? - А ты? - Ну, меня никто не ждет... Как Света? - Нормально... Слушай, ты Игорька сможешь взять? - Смогу, конечно... А ты что собираешься делать? - удивился Дмитрий. - Схожу на вэцэ, там мне время дали. - Это еще зачем? - Надо кое-что посчитать. - Что именно? - Хочу еще раз проверить границы рассеивания. - Зачем? - пристально посмотрел на него Дмитрий. - На всякий случай... Делать-то все равно нечего, - нехотя ответил Ольф. - Мы это уже все рассчитали до мелочей. - Береженого бог бережет, - усмехнулся Ольф. - А почему именно это? Тогда надо все заново считать, с начала до конца. - Не мешало бы, - серьезно сказал Ольф. - Зря ты это... Лучше отдохнул бы. Давай завтра отправимся куда-нибудь. - До завтра еще дожить надо, - без тени улыбки сказал Ольф. Дмитрий молчал. Он уже не впервые замечал, что Ольф чересчур осторожен. Чем ближе к концу подходила работа, тем неуверенней становился он, порой раздражался из-за мелочей и начинал проверять самые очевидные вещи. "Что это - страх перед неудачей?" - думал Дмитрий, но спрашивать у Ольфа не решался. И сейчас ему ничего не оставалось, как пожать плечами: - Дело твое, конечно, только зачем это нужно? - Мне это нужно, - отрезал Ольф. - Да чего ты злишься? Иди считай, что я тебе, запрещаю, что ли? - Значит, Игорька ты возьмешь? - Ну конечно, я же сказал. Ольф ушел, а Дмитрий посидел немного и поехал за Игорьком. Увидев их, Светлана улыбнулась, но как-то нехотя, словно по обязанности, и молча принялась раздевать Игорька. Она не спрашивала, где Ольф, и Дмитрий сам сказал: - Ольф немного задержится, нужно кое-что посчитать. - Он же вчера говорил, что вся работа закончена, - с раздражением сказала Светлана. - Мы сами так думали, но вдруг вылезла одна бяка, - сказал Дмитрий, отводя от нее глаза. - И этой бякой, конечно, кроме него, больше некому заняться... - Ну, не совсем так, - уклончиво ответил Дмитрий. - Просто он сделает это лучше и быстрее. - Ну, еще бы... Светлана молча ходила по комнате, резко хлопала дверцами шкафа, лицо у нее было злое. Дмитрий смотрел на нее и с трудом верил тому, что это и есть та самая робкая девочка, которую они с Ольфом увидели впервые шесть лет тому назад на балтийском побережье. Светлана после родов заметно пополнела, стала красивее и в первый год замужества выглядела счастливейшей из смертных. А что случилось потом? - не раз задавал себе вопрос Дмитрий. Улыбалась Светлана все реже, все чаще в ее голосе прорывались злые нотки, все чаще Ольф приходил к нему по вечерам невеселый... Вот и сейчас - то ли не верит Светлана, что ему нужно было остаться на работе, то ли считает, что не важно, где он и что делает, а важно то, что его нет... - Ему действительно очень нужно было остаться, - мягко сказал Дмитрий. - Ты же знаешь, что значит для нас этот эксперимент. А ведь он отвечает за всю организационную и техническую сторону опыта. Светлана промолчала, и Дмитрий подумал, что для нее все это пустые слова, она просто не представляет, что такое работа Ольфа. Наверно, все было бы значительно проще, если бы она хотя бы приблизительно знала, чем он занимается. Но все эти нагромождения формул и уравнений для нее - сплошная бессмыслица. Светлана трижды пыталась поступить в институт, в последний раз ей не хватило всего одного балла, - и потом, видимо, смирилась со своей неудачей. Сейчас она работала техником на вычислительном центре, занималась в основном набивкой и проверкой перфолент - занятие нудное и неинтересное... - Ну, я пойду, - Дмитрий поднялся. - Спасибо за Игоря... Ты уж извини, что я... так встречаю тебя, я не совсем здорова. - Светлана виновато посмотрела на него. - Настроение такое... - Ну что ты... я понимаю. До приезда Аси оставалось еще сорок минут, но Дмитрий все-таки пошел на станцию. Ходил по платформе, часто смотрел на стрелки вокзальных часов, дергающихся с отчетливым сухим стуком. Ася не приехала. Не было ее ни в четвертом вагоне, ни в соседних. Дмитрий торопливо пошел в конец платформы - Аси не было и там. Следующая электричка приходила почти через полтора часа, и он спрыгнул с высокой платформы на пути и пошел домой напрямик, через пустырь, щурясь от закатного апрельского солнца. 45 Когда он пришел к себе, то увидел в передней ботинки Ольфа, а затем и его самого, торопливо вышедшего навстречу. - А где Ася? - спросил Ольф. - Не приехала. - Почему? - Откуда я знаю. - Наверно, просто опоздала на электричку. - Может быть, - вяло согласился Дмитрий, закурил и сел в кресло. Ольф прошелся по комнате и спросил, искоса взглянув на него: - Мне уйти? - Сиди, бога ради, - с раздражением сказал Дмитрий. - Сам скажу, если надо будет... Посчитал? - Да. - Ну и что? - То же самое, что и было, разумеется, - усмехнулся Ольф. - А ты все еще не перестаешь удивляться, почему я это делал? - При чем тут "удивляться"? Просто считаю, что не надо было делать - и все. - Теперь-то и сам вижу, что не надо было. Но, понимаешь, ночью проснулся и подумал - вдруг что-то упустили? И все - сна ни в одном глазу. - Ольф помолчал и вдруг спросил: - Ты знаешь, почему я бросил летать? - Ну как почему? Ты же сам говорил, что увлекся физикой, поэтому и ушел из авиации. - Верно, говорил, и в общем-то это правда. Но летать я бросил не поэтому... Помнишь, ты как-то спрашивал, не хочу ли я снова летать? - Помню. - Я сказал тогда, что уже не хочу, что физика куда интереснее. Вранье все это. Физика, конечно, интереснее, но летать до сих пор хочется, да так, что по ночам уже сотни раз снилось, что летаю. Тот, кто хоть раз самостоятельно в воздух поднялся, на всю жизнь этим отравлен. И летать я бросил не по своей воле... Понимаешь, какая история была... Мне до выпуска меньше года оставалось, я уже давно самостоятельно летал. И, надо сказать, летал неплохо, был в училище не на последнем счету... И приключилось однажды со мной вот что: пошел я на посадку, уже выпустил шасси и закрылки - да и задымился, а потом и загорелся самым что ни на есть натуральным синим пламенем... Дмитрий с удивлением взглянул на него. Ольф усмехнулся: - Что, не ожидал, что и со мной могло приключиться... нечто серьезное? - Ну что ты... Просто... неожиданно как-то. Почему же ты раньше ничего не рассказывал? - Погоди, сейчас поймешь... Когда я понял, что запахло жареным, первая мысль, как и у всех в подобных случаях, - катапультироваться. Да тут же, слава богу, сообразил, что поздно - высоты не хватает, да и нельзя - аэродром прямо по курсу, а там - самолеты, заправщики... Хорошо хоть, что первой-то мыслью была именно та, что поздно, а то, чего доброго, тут же и надавил бы на катапульту, благо она под рукой. А упади такая головешка на аэродром - салют был бы отменный... Да и меня, пожалуй, пришлось бы по частям собирать... Ну, а раз не катапультироваться, остается одно - садиться. На "МИГе" это и вообще-то задача непростая, особенно для нас, зеленых, - скорость все-таки внушительная, почти триста километров в час. А тут еще и двигатель пришлось выключить, чтобы не взорваться. Сделал я это как-то автоматически, однако гореть продолжаю. Дым прямо в фонарь валит, видимость плохая... Вся трудность была в том, что планировать приходилось аккуратненько в начало полосы. Не дотянешь - на лес грохнешься; перетянешь - с полосы вылетишь и такого козла дашь, что самолет на кусочки развалится и ты вместе с ним. Ну конечно, и мимо полосы, на грунт, садиться тоже не рекомендуется - эффект был бы тот же... Говорил Ольф спокойно, словно пересказывал содержание какой-то книги. - Поскольку я, как видишь, остался жив-здоров, отсюда следует, что задачу эту мне выполнить удалось. Даже, как говорили, блестяще выполнил. А вот как - этого я и сам рассказать не могу. Ничего не помню... То есть помню, конечно, все движения, а вот почему орудовал ручкой и педалями именно так, как нужно было, не знаю. Видно, очень мне жить хотелось, если все мои знания и небогатый летный опыт сами собой в эти единственно нужные движения вылились... В общем, сел я аккуратненько в самом начале полосы, прокатился до конца и, естественно, стал фонарь сбрасывать. А он не сбрасывается. Я решил, что его заклинило. Оглядываюсь и вижу, как катится ко мне орава красных машин, пожарных да санитарных... И так медленно катится... Потом-то мне сказали, что полтора километра они всего за одну минуту одолели. А мне казалось, что они не едут, а ползут. Смотрю на них и думаю: успеют - не успеют? Взорвусь или нет? И пока они тушили меня, все об этом же и думал - успеют или нет? Успели... А когда потушили и полезли ко мне, я без всякого труда сбросил фонарь и сам попытался вылезти, да не тут-то было - ноги не держат. Вытащили меня... Оказывается, когда я в первый раз фонарь пытался сбросить, то замок не в ту сторону давил... Интересно, да? - Ольф прищурился сквозь дым сигареты. - Куда уж интереснее... - Слушай дальше, это только присказка... Ну, походил я с неделю в героях, для проформы полежал в госпитале, снова на комиссию - к полетам годен. В первый полет пошли, как и полагается, на спарке, вдвоем с инструктором. Есть в авиации такое мудрое правило - после перерыва в полетах даже опытных асов сразу одних не выпускают, обязательно "вывозка" с инструктором. Все шло хорошо - поднялись, прогулялись в зоне и пошли на посадку. Инструктор сзади сидит, помалкивает... И вот когда оставалось высоты всего метров пятьдесят, показалось вдруг мне, что сесть я не смогу, обязательно грохнусь. И вместо того чтобы садиться, я ручку на себя, вверх, подальше от земли, даже обороты двигателя не прибавил, и чуть мы не повисли на деревьях, хорошо, что инструктор сразу сориентировался, взял управление на себя. Но садиться все равно уже было поздно, пошли на второй круг. И опять то же самое, тут я уже заранее сказал инструктору, что не смогу, и он сел сам... Отправили меня на месяц в санаторий, потом снова комиссия - годен. Опять, разумеется, на спарке пошли, но я ужа не то что сесть, но и взлететь толком не сумел, тут же мы и вернулись... После этого меня и комиссовали... Понял, к чему я все это рассказал? - Примерно. - Ну, так я тебе точно скажу, а не примерно. Если сейчас мы погорим - ой, плохо мне будет, Димка... Ты-то поскулишь малость и снова за что-нибудь возьмешься, а я - не знаю... Как бы снова, как после той посадки, мне хребет не переломило... - Зря ты так. - Зря, конечно, - согласился Ольф, - а что делать... Не думать об этом не могу. Вот как-то собрал я воедино все свои грешки в работе - скверная картина получается. Почему-то все так выходило, что очень уж быстро я лапки кверху подымал. Вспомни хотя бы ту нашу общую работу в университете? А потом - почему один не сумел работать? Да и тут уже сколько раз мне казалось, что все завязли по уши, караул кричать надо... Да ты-то не закричал и кричать не думал. И тогда, с первой работой, на мою панику не поддался и один превосходно продолжал работать... - Что толку, все равно пришлось бросить. - Утешить меня хочешь? - Ольф прищурился. - Ты брось это. Я уверен, что, если бы ты тогда не держался до последнего, и теперешней нашей работы не было бы. И вот сейчас: разве ты, в принципе, не допускаешь возможности неудачи? Допускаешь, конечно, но ведь это не пугает тебя. А меня пугает, да так иногда, что в холодный пот кидает. - Неудачи не будет, Ольф. - Дай-то бог... А ведь здорово будет, если все получится как надо, а, Димка? - оживился Ольф. - Это ведь будет работенка по крупному счету, а? - Не знаю. Наше дело - закончить ее, а оценить всегда кому найдется. - Ишь ты, - совсем развеселился Ольф. - Оценят, конечно, как же без этого... А что Шумилов фактически свернул свою работу - тоже не знаешь? - Нет, - с удивлением посмотрел на него Дмитрий. - А ты откуда знаешь? - Встретил Виктора Балашова, долго мы с ним гутарили... Очень уж он интересовался, как у нас дела. По-моему, просто жалеет, что тогда к нам не перешел... А под конец и проговорился, что с самой зимы, как отчет защитили, занимаются всякой мелочью, проверяют старое, а вперед - ни шагу, и похоже, что уважаемый Николай Владимирович просто не знает, куда дальше двигаться... Тебе не кажется, что это капитуляция? - Ну почему же обязательно капитуляция... - По-моему, он просто ждет, чем у нас все закончится. - Возможно. Ну и что? - Да ничего. Нехорошо, конечно, радоваться беде ближнего, но я, грешным делом, доволен этим. Конец-то закономерный... Что ты все на часы смотришь? Пора Асю встречать? - Да. - Ну иди. А что ты заикался насчет того, чтобы завтра отправиться куда-нибудь? - Не мешало бы. - Может, шашлычок сотворим? - Можно. - Тогда я с утра на базар сбегаю, а вино - твоя забота. - Ладно. 46 Снова, как и полтора часа назад, я расхаживал по платформе и боялся, что Ася не приедет и с этой электричкой. Но она приехала. Ее почти вытолкнули из вагона. Я подхватил сумки, оттащил их в сторону, повернулся к Асе и обнял ее. - Что случилось? - Опоздала на электричку. - Она виновато посмотрела на меня. - Всего на полминуты. Так обидно было, что я чуть не расплакалась. Мне показалось, что она и сейчас может расплакаться, такое несчастное и усталое было у нее лицо. Тушь на ресницах у нее начала расплываться, и я вытер ее глаза своим платком. - Ну, пойдем. По лестнице Ася поднималась так медленно, что я взял обе сумки в правую руку (опять эти сумки!), а левой поддержал ее за плечи и спросил: - Ты не больна? - Нет, просто очень устала. После поездки в Англию работы у Аси стало намного больше. И уже не в первый раз приезжала она такая измученная. Я пытался уговорить ее отказаться от части нагрузок, но Ася только качала головой: - Нельзя, Дима. Меня ведь для этого и посылали в Англию. - А так можно? - Я начинал злиться. - Кончится тем, что ты свалишься. - Не свалюсь. Настаивать я не мог - я хорошо понимал ее. Ася небрежно, нога о ногу, сбросила туфли, прошла к креслу и почти упала в него. Я включил газ и стал набирать воду в ванну. Ася сидела, закрыв глаза, и я сказал: - Не засыпай. - Не буду, - она чуть приоткрыла глаза и тут же снова закрыла их. Ася пошла в ванную, а я стал разбирать ее сумки. Там, кроме продуктов, обычных журналов и контрольных, оказался сверток с детской одеждой. Я развернул его и никак не мог понять, для кого это, и за ужином спросил у Аси. Она смутилась и замешкалась с ответом. - Для ребятишек из пятнадцатой квартиры, - наконец сказала она, опуская глаза. - Из пятнадцатой квартиры? - переспросил я, пытаясь вспомнить, кто там живет. - Почему именно для них? - Ты знаешь, кто там живет? - Понятия не имею. У меня было довольно смутное представление о жильцах своего подъезда. Я здоровался с ними при встрече, на том мое общение и ограничивалось. - Там живет дворничиха с четырьмя детьми, - нехотя стала рассказывать Ася. - Младшему три года, старшему - одиннадцать. Муж - профессиональный алкоголик, по полгода не работает, лечится в больницах или отсиживает, помощи от него - никакой. Ребята все такие боевые растут, в обиду себя никому не дают. Но ходят в таком старье, все чиненое-перечиненное... Вот сегодня я и решила купить им что-нибудь. Не знаю уж, как она примет это... Мы оба надолго замолчали - и думали, наверное, об одном и том же. О том, чтобы завести ребенка, мы говорили уже не однажды, и каждый раз получалось, что сделать это в ближайшее время никак не удастся. У Аси после этих разговоров всегда портилось настроение, она виновато поглядывала на меня, а мне тоже бывало несладко. Однажды Ася оказала чуть не плача: - Если ты очень хочешь, давай сейчас... - Ну что ты, - принялся я торопливо успокаивать ее, - это не к спеху, просто я боюсь, что потом тебе трудно будет рожать... Я еще долго успокаивал ее и договорился чуть ли не до того, что мне вообще не хочется ребенка. Она только повела плечом и замолчала, а я дал себе слово больше даже не заикаться об этом. От того разговора у нас обоих остался неприятный осадок, словно мы в чем-то обманывали друг друга. Я знал, что дело не только в том, что Асе будет сложно по меньшей мере на год бросить работу. Мучило ее и другое - она все еще думала о том, что мне совсем не так хорошо с ней, как я пытаюсь показать, и не хотела связывать меня. Она никогда прямо не говорила об этом, но ее опасения порой невольно проскальзывали в интонациях, взглядах, а особенно - в письмах из Англии. Я и сам боялся говорить с ней об этом и нередко ловил себя на том, что действительно слишком уж стараюсь показать, как у нас все хорошо, а она мгновенно улавливала малейшие нотки фальши в моем голосе и, в свою очередь, старалась не показывать мне этого. Получался какой-то заколдованный круг - я часто замечал, что говорю с Асей не так, как мне хочется, а выбираю слова, чтобы ненароком не упрекнуть ее в чем-нибудь, а она тут же чувствовала это и, кажется, еще больше убеждалась в справедливости своих опасений... Однажды я даже подумал: есть что-то неестественное в том, что за четыре года нашей совместной жизни у нас не было даже пустяковой ссоры... А впрочем, какие там четыре года? Вряд ли наберется и один... И сейчас Ася низко склонилась над тарелкой, пряча от меня лицо, и я обругал себя и подумал, что не надо было мне молчать после рассказа о дворничихе и хотя бы сейчас нужно найти какие-то слова, чтобы успокоить ее. Но я просто не знал, что сказать ей - так, чтобы все получилось естественно. И промолчал до самого конца ужина, а потом сказал: - Иди ложись, я сам все уберу. - Хорошо, - сказала она таким подавленным голосом, что я испугался, положил ей руку на затылок, заставил посмотреть на меня и заговорил чересчур уж бодрым тоном: - Ты что, Асик? Не вешай нос, женка, отдохнешь, отоспишься, а завтра грандиозный шашлык будет, Ольф грозился целого барашка купить... Ася вздохнула, молча поцеловала меня и вышла. Наверно, мне надо было сразу пойти вместе с ней. Но я принялся убирать со стола, вымыл посуду, еще несколько минут стоял под душем. И когда стал ложиться, то увидел, что Ася уже спит. На секунду обида кольнула меня, но я тут же сказал себе, что она слишком устала, и осторожно лег рядом. Ася проспала почти двенадцать часов, ни разу не проснувшись, а я несколько раз вставал ночью, шел на кухню курить, пробовал читать и снова ложился рядом с ней. Ася спала спокойно, дыхания ее почти не было слышно, и я вдруг подумал, что она давно уже не обнимает меня во сне, как бывало раньше. И еще - что никакая усталость не помешала бы мне дождаться ее прихода... Утром я сходил в магазин за вином, поговорил с Ольфом, а Ася все еще спала. Она проснулась только в одиннадцатом часу, улыбнулась мне и спросила: - Который час? - Десять. - Десять? - с недоумением переспросила Ася. - Так много? Сколько же я спала? - Почти полсуток... Ты приняла снотворное? - необдуманно спросил я. - Да нет, что ты... - Она отвела взгляд. - Сама не знаю, с чего так, вроде бы и вчера спала нормально... Я сел рядом с ней на постель, она взяла мою руку и тихо упрекнула меня: - Что же ты не разбудил меня ночью? - Ты так крепко спала... - Эх, ты... - огорченно вздохнула Ася. - Что делать будем? - Ты забыла, что я вчера говорил тебе? - А, шашлык, - без особого энтузиазма сказала Ася. - Тебе не хочется? - Нет, почему... Уже пора идти? - Да. - Сейчас встаю. Дай мне халат. Я дал ей халат и смотрел, как она надевает его, сидя в постели. - Что ты так смотришь? - улыбнулась Ася. - Все удивляешься, почему я так много спала? Очень уж я устала вчера... - Если бы только вчера. - Ничего, скоро отпуск. - До отпуска еще два месяца... Слушай, а ведь на Первое мая у нас четыре свободных дня выпадает... Давай слетаем на юг? - Давай. А вы уже все закончили? - спросила Ася и вдруг покраснела. Я понял почему - она до сих пор не спросила, как наша работа, хотя я и говорил ей, что мы должны вот-вот закончить. Шашлык удался на славу. День был довольно прохладный, но ясный. Ася оживилась, иногда чему-то беспричинно улыбалась. И Светлана, с утра глядевшая пасмурно, вскоре развеселилась. Ольф был какой-то умиротворенный и с такой нежностью смотрел на Игорька и Светлану, что я не удержался от шутки: - С вас хоть икону пиши, прямо святое семейство. Ольф только хмыкнул, а когда Светлана и Ася куда-то ушли, он, вспомнив мои слова, серьезно сказал: - Святое не святое, но семейство у меня... это, брат, такая штука, без чего я своей жизни просто не представляю. - И, глядя на Игорька, добавил: - Иногда и самому не верится, что вот - сын мой, какое-то восьмое чудо света, возникшее из небытия. Никогда не думал, что быть отцом так приятно. - Ты только при Асе об этом не говори, - невесело сказал я. Ольф посмотрел на меня и смешался: - Ну да, конечно... Вечером Ася виновато сказала мне: - Знаешь, мне придется просмотреть несколько курсовых работ. - Сейчас? - Боюсь, что завтра все не успею. - Ну, работай, а я пока журналы посмотрю. Мне совсем не хотелось смотреть эти журналы, я по горло был сыт работой, но надо же было чем-то заняться, пока Ася будет читать курсовые. Сколько же этих "несколько"? И долго ли она будет заниматься ими? Ася забралась с ногами на диван и углубилась в работу, а я иногда поверх журнала смотрел на ее сосредоточенное лицо. Ася то ли не замечала моих взглядов, то ли не придавала им значения. Потом вдруг внимательно посмотрела на меня, аккуратно завязала папку и сказала, опуская глаза: - Спать хочется... Будем ложиться? - Давай будем ложиться. Ася постелила и ушла на кухню. Я разделся, лег и смотрел на светлое вечернее небо за окном, - вероятно, было полнолуние. Наконец пришла Ася, плотно задернула шторы и только потом начала раздеваться. Это вошло у нее в привычку с первых дней нашей женитьбы, Но если раньше ее стыдливость порой даже умиляла меня, то теперь все чаще вызывала раздражение. И сейчас, прислушиваясь к ее осторожным невидимым движениям, я подумал, что за четыре года замужества можно было бы и расстаться с подобными привычками, уместными разве что для двадцатилетних молодоженов. 47 В понедельник мы вместе уехали в Москву, а в среду вечером вылетели в Симферополь. Как только самолет поднялся, Ася заснула. Я разбудил ее, когда мы уже приземлились. Ася отсутствующим взглядам посмотрела на меня и, когда я сказал, что уже Симферополь, молча кивнула. Мы вышли в пахучую черную густоту южной ночи, неживой белый свет фонарей и запах самолетов только подчеркивали непривычность этой густо пахнущей темноты, - и я подумал, что четыре крымских дня, так неожиданно выпавшие нам, должны быть очень хорошими. Но они не были слишком хорошими. В Ялте нам везло с гостиницей, с погодой, с одиночеством - отдыхающих было еще немного, и нам всегда удавалось найти уединенное место, но все-таки чего-то не хватало. Может быть, того бездумного спокойствия и отрешенности, без чего вряд ли можно чувствовать себя счастливым. А может быть, мы слишком многого ждали от этих дней... (Мы? Или только я?) И все больше тревожило меня состояние Аси. Только здесь, в Ялте, я по-настоящему понял, как она устала. Она целыми часами неподвижно лежала на камнях и, если я не спрашивал ее о чем-нибудь, могла подолгу молчать, отгородившись от всего большими черными овалами очков, и, казалось, совсем не думала о том, что рядом с ней кто-то есть. Ася очень любила плавать и плавала хорошо, гораздо лучше меня, но сейчас она словно по обязанности влезала в воду, проплывала два-три десятка метров и выбиралась на берег. И вечером ей никуда не хотелось - идти, и мы рано ложились спать. На второй день я сказал ей: - Ася, так нельзя. - Как "так"? - с заметным беспокойством спросила она. - Вот так... Ты очень устаешь. Нельзя столько работать. - А, вон ты о чем, - сказала она таким тоном, что я невольно спросил: - А о чем же еще? По-моему, это сейчас главное. У тебя же самая настоящая астения. Хотел бы я знать, чем думает твое начальство, взваливая на одного человека столько работы. - Никто на меня не взваливает. Просто не очень-то много людей, прошедших такую подготовку, и естественно, что они предлагают мне такую работу, которую я могу сделать лучше, чем другие. А я не считаю возможным отказываться... - Даже если этой работы хватило бы на троих? - Да откуда там на троих, - недовольно сказала Ася. - Просто я такая дохлая сейчас и не успеваю сделать все за неделю, вот и приходится прихватывать выходные. А потом учти, что суббота у нас рабочий день, это уж я сама так расписание сделала... Я не сразу сообразил, почему так неприятно прозвучали ее слова, и наконец догадался - Ася просто оправдывается, что и в те два дня, что мы бываем вместе, ей приходится работать. И она даже не заметила этого. Неужели моя забота о ее здоровье - для нее только слова? Или я стал таким мнительным? Разговор прекратился как-то сам собой, но неприятный осадок от него оставался еще долго. И все чаще мне казалось, что дело не только в усталости Аси. Что-то явно разлаживалось в наших отношениях, хотя внешне все выглядело благополучно. Пожалуй, даже слишком благополучно. В последнюю ночь перед отлетом мне не спалось. На рассвете я встал, и решил сходить к морю. Одевался я очень тихо, но Ася все-таки проснулась и спросила: - Ты что так рано? - Не спится, хочу немного пройтись и искупаться. Я вдруг вспомнил, как в первое наше лето мы нередко ходили купаться вдвоем рано утром или даже ночью, и спросил: - А ты не хочешь?.. - Нет, - чуть помедлив, сказала Ася. (Может быть, она тоже вспомнила эти ранние купанья?) И я подумал, что совсем не хочу, чтобы она шла со мной. Мне хотелось побыть одному. Было в этом что-то странное - ведь завтра начинается обычная рабочая неделя, мы расстанемся на пять дней - и вдруг мне захотелось быть одному... И Ася поняла это и, кажется, приняла как должное... Купаться я не стал - вода показалась холодной. Я долго шел по скрипучей гальке, потом сел на камень и бездумно смотрел на море. Сидел так до тех пор, пока не стало припекать солнце, и я, взглянув на часы, увидел, что прошло уже три часа, как я ушел из дома. "Из дома" я подумал по привычке и усмехнулся: разве можно назвать домом гостиничный номер?.. Ну, а разве наша квартира в Долинске - это дом? Или комната Аси в общежитии института - это дом? Дом - это постоянство, надежность, уверенность... В общем, дом - это дом. И я подумал, что нет ничего странного ни в моей мнительности, ни в опасениях Аси, ни в той отчужденности и неловкости, которые заставляют ее опускать глаза и чувствовать себя виноватой, когда речь заходит, казалось бы, о самых обыкновенных вещах. Потому что дом - это дом. А у нас дома не было. И можно стараться не замечать этого и считать, что все нормально и естественно, даже то, что пять дней в неделю каждый из нас живет своей, отдельной от другого жизнью, но рано или поздно дом потребует своего, потому что он нужен каждому. Просто так уж устроен человек. Действительно, как просто... Я вдруг остановился, увидев девочку. Выло ей, наверно, лет пять, она, голенькая, сидела у воды и увлеченно возилась с камешками. Ее мать, очень молодая, читала книгу. Самая обыкновенная пляжная картина. Вот только девочка была необыкновенной, точь-в-точь похожей на ту, что уже не раз снилась мне по ночам, Я никому не рассказывал об этих снах и, просыпаясь, тут же забывал о них, но девочка снилась снова, всегда одна и та же - тонкая, длинноногая, с большими синими глазами и бантом в светлых рассыпающихся волосах. И вот сейчас она играла в двадцати шагах от меня, у нее были синие - именно синие, а не голубые - глаза, густые светлые волосы, и только банта в них не было. Но это была она. С той, конечно, разницей, что она не была моей дочерью. Девочка заметила меня, застеснялась и побежала к матери, смешно выбрасывая длинные ножки. Она прижалась к матери, и та привычно обняла ее левой рукой, посмотрела на меня и улыбнулась понимающей улыбкой взрослого любящего человека, такую улыбку я уже не раз замечал у молодых матерей, наблюдающих за играми своих детей. И это движение, которым она прижала к себе девочку, тоже было хорошо знакомо мне - именно так я обнимал во сне свою дочь, ее шея на сгибе локтя, маленькая нежная ручонка в моей руке и прикосновение щеки к плечу. Странно - точно так же я не раз обнимал и Асю, но всегда хорошо чувствовал, что с дочерью было бы как-то иначе. Не знаю как, но иначе. Мать что-то тихо сказала девочке, слов я не расслышал, да они и не нужны были, оказалось достаточно какой-то одной микросекундной нотки, чтобы выразить сложнейшую гамму чувств - ласки, ободрения, спокойствия, - и девочка весело засмеялась. Я подумал, что лет пять-шесть назад мне и в голову не приходило, что молодые матери могут улыбаться и говорить как-то особенно, что дом - это нечто большее, чем крыша над головой и место, где можно спокойно работать. Но двадцатипятилетним парням не снятся нерожденные сыновья и дочери. А мне шел тридцать первый год, и я с горечью подумал, что, когда моей дочери будет семнадцать лет, мне стукнет по меньшей мере пятьдесят. Вот так, ни меньше ни больше. А впрочем, почему же не больше? Не меньше - это уж точно, а вот больше - наверняка. 48 Когда я проснулся, Ася уже собралась и торопливо красила губы. Завинчивая тюбик с помадой, она оглянулась на меня и сказала: - Попьешь чаю, а завтракать сходи куда-нибудь, все мои запасы вышли. - Ты когда придешь? - Часов в девять, не раньше, придется посидеть в библиотеке. А когда тебе надо быть в институте? - Завтра, - чуть помедлил я с ответом. Я действительно обещал быть во вторник, но никаких особенно срочных дел у меня не было и, помнится, я говорил об этом Асе, и сейчас мне хотелось, чтобы она спросила, не смогу ли я остаться. Но спросила она другое: - Когда поедешь? - Наверно, лучше сегодня. - Значит, до пятницы? - Да. Ася села на кровать, нагнулась и легонько коснулась губами моей щеки. - Ну, не скучай, милый, я побежала. Будешь уходить - закрой форточку. И она ушла. Я провалялся в постели почти до десяти, оделся, стал прикидывать, какой электричкой лучше поехать в Долинск. А ехать не хотелось. Я позавтракал, сходил в кино, потом долго сидел в пивбаре. Когда вышел на улицу, там было по-осеннему пасмурно и холодно. Я решил было остаться сегодня здесь, а завтра уехать с первой электричкой, но шел всего пятый час, и я не представлял, что делать до прихода Аси. И я поехал в Долинск. И там был холодный осенний дождь. Со станции я быстро пошел домой, думая, как скоротать оставшиеся до сна часы, - не хотелось ни читать, ни работать. И когда увидел в своей квартире свет, обрадовался: значит, там Ольф или Жанна и не придется быть одному. Еще на лестничной площадке я услышал их голоса, они говорили громко, перебивая друг друга, и, когда я вставил ключ в замок, оба, как по команде, смолкли. Ольф вышел мне навстречу, как-то смущенно сказал: - А, курортник явился... Как съездили? - Нормально. Вы чего шумите? - Да так, философствуем, за жизнь глаголахам... Видно, философствовали они давно - накурено было до синевы. Я открыл дверь на балкон и кинул Жанне куртку: - Укройся... Так о чем же вы философствовали? Оба промолчали, словно не слышали ничего. - Поругались, что ли? - Нет, - сказал Ольф. Жанна сердито взглянула на него, и я мирно сказал: - Не сверкай очами, женщина. Лучше скажи, из-за чего вы поцапались, авось и я свою лепту в вашу распрю внесу. - А вот из-за чего. Жанна дала мне раскрытый журнал и ткнула пальцем в подчеркнутое место. - Читай. Я стал читать: "Ученые пишут в среднем по три с половиной статьи за всю свою жизнь..." - Ну и что? - Я пожал плечами. - Эка невидаль. - А ты дальше читай, там еще много подчеркнуто. Я полистал страницы, прочел некоторые отмеченные фразы: "Если бы удалось идеально "хорошо поставить" систему образования традиционного типа, талант вообще не мог бы сохраниться..." "Способность к анализу и к построению новых связей в большинстве случаев падает также и с возрастом. Исследования чешских ученых И.Фолта и Л.Нового по творчеству математиков показывают, что пик творчества математика проходит в возрасте двадцати - двадцати пяти лет. К тридцати годам активность снижается на две трети, а к пятидесяти - падает до десяти процентов". - Ну? - насмешливо подняла брови Жанна. - Впечатляет? - Не очень. - А вот его - очень. - Она кивнула на Ольфа. - И он пытается убедить меня, что теперь у всех нас одна перспектива - медленное и неотвратимое сползание вниз. Мол, свои три с половиной статьи мы уже написали, за тридцать перешагнули, и ничего лучше того, что мы уже сделали, нам не добиться. - Да не так, Жанка, - поморщился Ольф. - Не передергивай. - Все так, если отбросить твою словесность. На это я ему и говорю, что, если каждый день твердить себе, что ты дурак, действительно дураком станешь. Вот он и обиделся. Я бросил журнал на столик и сказал: - Оба вы порядочные... пентюхи. Один родился с этим действительно дурацким пунктиком об интеллектуальном несовершенстве рода человеческого, а ты все воспринимаешь всерьез. Ну, вообрази, что у него бородавка на носу, и смотри на это как на должное. Ей-богу, нашли из-за чего ругаться... Я намеренно говорил так грубо, обычно на Ольфа это действовало лучше всего, но сейчас, кажется, переборщил: Ольф, неприятно усмехнувшись, поднялся и небрежно сказал: - Ну ладно, я пошел, а то вы меня вдвоем с потрохами слопаете... Пока. Видно, ему здорово хотелось хлопнуть дверью, потому что закрывал ее он так осторожно, что замок щелкнул чуть слышно. - Вы что, действительно только из-за этого и поругались? - спросил я у Жанны. - Не только. - А из-за чего? - Да так... всякое, - уклончиво ответила она. - Не хочешь говорить - не надо, но, откровенно говоря, мне иногда очень не нравятся ваши стычки. По-моему, у вас нет никаких оснований так относиться друг к другу. - Как "так"? Выдумываешь ты все. Отношения у нас нормальные. Что уж нам, и поспорить нельзя? - Можно, конечно, но... более дружеским тоном, что ли... - Можно подумать, что вы всегда спорите только по-джентльменски. - Мы - другое дело, - необдуманно сказал я. - Это уж точно. И мы с тобой - тоже другое дело. Я промолчал, открыл холодильник - там сиротливо лежали кусок колбасы и половинка сморщенного лимона. - Ты ужинала? - Нет. - Может, в ресторан сходим? - Переодеваться не хочется. У меня там какие-то антрекоты есть. - Тащи их сюда. Жанна сходила за антрекотами и поставила их жарить. Настроение у нее было подавленное, и я спросил: - Ты чем-то расстроена? - Да особенно ничем. Так, что-то мысли всякие... не слишком веселые лезут. Ждать-то, оказывается, довольно неприятно. И Ольф ведь из-за этого бесится. Да и ты, я смотрю, настроен далеко не радужно. - Я не из-за этого. - А из-за чего? - Да так... Жанна улыбнулась: - Десять минут назад я ответила тебе точно так же, а ты остался недоволен. Теперь что - моя очередь упрекать тебя в неоткровенности? - А ведь верно, - пришлось признаться мне. - А что, в сущности, мешает нам высказаться до конца? - А ты как думаешь? - Не знаю. - Так уж совсем и не знаешь? Я невольно улыбнулся: - Хитрая ты женщина, Жанка... - Это почему же? - серьезно спросила она. - И пожалуйста, не отделывайся шуточками. Я не хитрая, о чем ты и сам отлично знаешь. И меня в самом деле беспокоит, что мы часто не договариваем до конца. А чтобы сдвинуться с мертвой точки, скажу, почему я иногда так... ну, скажем, не очень приветливо отношусь к Ольфу. - Почему? - Да все очень просто - завидую ему, а точнее - вашим отношениям. - Завидуешь? - удивился я. - Да, самая элементарная бабская зависть. Потому что вы можете позволить себе все, даже наорать друг на друга, и все-таки на ваших отношениях это в конце концов никак не скажется. Совсем никак, - убежденно повела она головой. - А вот со мной ты не можешь позволить себе ничего, и вообще - наши с тобой отношения меня далеко не во всем устраивают. Я понимаю, тебя настораживают некоторые эпизоды, вроде моего прошлогоднего предложения вместе поехать в отпуск... - Или того вечера, когда я просил тебя остаться. - Ты был пьян. - А что это меняет? - Ну, кое-что все-таки меняет. - Нет. Потому что и потом мне не раз хотелось, чтобы ты осталась. Особенно когда Ася была в Англии. Наверно, мне не нужно было этого говорить. Жанна пристально посмотрела на меня, словно хотела спросить о чем-то и не решалась. Я продолжал: - А впрочем, об этом-то уж точно не стоит говорить. Незачем все усложнять. - Вот