дом готовится к празднику. Но я решила себя наказать - в праздники буду заниматься. Это будет мне наукой для другого раза". "...Я не думала, что попаду в университет, тем более Московский. Правда, у меня была золотая медаль. Но вы не представляете, какой был бешеный конкурс! Пятьдесят один золотой медалист, а мест всего восемь. Но я прошла. Теперь моя мечта осуществилась - я стану журналисткой!" Из писем Славы Мирошкина: "...Що наробили з нашими радянськими дiтьми фашистськi загарбники пiд час вини! Нехай тепер тiльки посмiэ хтось напасти на нашу Батькiвщину, то я iм вiдомщу за все. Чую в собi таку могутнiсть, що разкидав би гору". Из писем Раи Бартош: "...Экзамены сдала на 4-5. 30 августа еду учиться в техникум. Спасибо вам за поддержку, за то, что вы живете на свете". Из писем Тамары Копель: "...Напишу вам о самой большой моей радости. Вот уже месяц, как ежедневно, закончив свою бухгалтерию, иду заниматься в художественную студию Дворца студентов. По вечерам рисуем с гипса карандашом, а в воскресенье пишем красками с натуры. Трудно мне. Но даже когда плохо получается, особенно хочется достичь цели. Я начинающая, но не падаю духом и уверена, что исполнится мечта моей жизни. Ведь главное для художника - сохранить присутствие духа при любых неудачах". В добрый час, Тамара! Счастливого пути Миле, Сталине, Славе, другому Славе, Шуре, Поле - всем, кто на верном пути, кто умеет бороться с трудностями, кто свято помнит, какие муки ради их будущего приняли люди старшего поколения!.. И еще одну пачку писем передала мне Анна Константиновна, когда я был в Бахмаче в последний раз. Сказала: - Здесь особая история. - Что за история? - Такую в книжке не прочитаешь и не придумаешь... И Анна Константиновна поведала мне вот о чем. Когда ребята подросли, она стала советовать им, чтобы они начинали искать родных. Напрягая слабеющую память, подробно описывала обстоятельства, при которых дети попали к ней много лет назад, какими именами себя называли, что говорили тогда о своем прошлом. Часто это были очень смутные и неточные сведения, поэтому поиски родных были безрезультатными. И вот эта пачка писем от Мили... Миля, первый "ничей" ребенок в "приюте обездоленных", была предметом особой гордости Анны Константиновны. Веселая, непосредственная, никогда не унывающая девочка развивалась быстрее других. Раньше всех воспитанников она получила образование и освоила новую работу, была самым частым гостем в доме своей спасительницы, первой решила искать родных. Но с чего начать? По фамилии она была не то Якубовской, не то Милевской, не знала даже своего полного имени. Писалась сначала Эммой, потом Людмилой. Позднее она вспомнила, что у нее было двое младших братишек - Юра и Боря. В детдоме ей условно записали имя, отчество, фамилию, национальность, день, год и место рождения. Анна Константиновна напомнила Милочке в письме, что принесший ее боец говорил, будто она ехала из Перемышля, а мама ее, по словам эвакуированных, была военным медработником. Основываясь на таких зыбких данных, Миля начала поиски. Приходя с завода, ночами писала по всем адресам. Потом тревожно ждала ответов, разочаровывалась и снова писала, подробно сообщая обо всем Анне Константиновне. Письма девушки исполнены подлинного драматизма. "...Нет, Анна Константиновна, мне кажется, что все это напрасно. На мои письма уже не отвечают. Я потеряла всякую веру в то, что увижу кого-нибудь из своих. Каждый день у меня в мыслях одно и то же. Обратилась еще раз в Центральное справочное бюро". "...Искала бы всю жизнь, если б точно знала, что есть у меня кто-нибудь. Но их нет в живых, наверно. Неизвестность мучит меня". Потом Миля с восторгом сообщила, что нашла свою маму в Тбилиси. Наконец-то! Анна Константиновна плакала над этим письмом, полным бессвязных восклицаний, обошла с ним всех соседок и знакомых. Но за ним последовало горькое разочарование. "Извините, что я вас так расстроила, - писала Миля, - сообщение оказалось ошибкой. Эта женщина описала мне свою жизнь. Фамилия ее Милевская, с 1934 года никуда не выезжала из Тбилиси, работает на трикотажной фабрике. Есть у нее единственный сын Борис, но он совсем отбился от рук, и она вынуждена была отдать его в воспитательную колонию. В справочном бюро подумали, что это мой брат. Эта женщина сочувствует мне, приглашает к себе жить. Я, конечно, поблагодарила ее, но зачем я поеду к ней в таком возрасте? Я сама теперь не беспомощный ребенок благодаря вам, милая Анна Константиновна, нашему Советскому государству, воспитателям нашего детдома. Но какие все же хорошие люди живут у нас в стране! Хватит, Анна Константиновна! Надежды больше нет. Я так переволновалась, пока ждала письма из Тбилиси, что думала: заболею на нервной почве". Затем новое письмо: "Благодарю вас, Анна Константиновна, за совет и поддержку. Я и сама уже продолжаю искать. Прислал мне письмо один парень, который нашел свою мать через 15 лет уже под другой фамилией. Если будете в библиотеке, посмотрите подшивку "Правды", там его снимок с матерью. Чудом нашел свою мать, а сейчас пишет мне: "Искать - и не сдаваться!" Смешной. Но все же поддержка товарища по несчастью подействовала на меня - снова пишу, хотя знаю, что придет тот же опротивевший мне ответ: "Сведений для розысков недостаточно". "А может быть, я полька? Ведь ехала я с запада, меня в детстве принимали то за польку, то за украинку. И фамилии у меня как будто польские. Не попробовать ли мне добиться визы в Польшу и поискать родных там? Ведь я теперь все равно не успокоюсь всю жизнь, пока не найду своих. А я ведь вспомнила, что отец звал мою маму Марусей. Это просветление памяти, наверно, оттого, что я думаю и думаю..." "Поиски безуспешны, как всегда, - писала Миля через три месяца. - Сейчас меня отправили с завода в дом отдыха. Отдыхаю средне. Я вам, кажется, сообщала, что в газете была коротко рассказана моя история? И вот, Анна Константиновна, мне переслали сюда, в дом отдыха, письмо в редакцию какой-то Боровиковой Марии Максимовны. Она пишет, что в начале войны работала в военном госпитале в Перемышле. Была ранена и эвакуирована в тыл для лечения. В городе остались два сына, Борис, Юрий, и дочь - Эмилия Васильевна Мининкова. Так вот, Анна Константиновна, эта женщина думает, что я ее дочь. Я, конечно, ей описала все, но едва ли это моя мама. Как же тогда это получилось - я не Якубовская, не Милевская, даже не Боровикова, а какая-то Мининкова! И не Людмила, не Эмма, а Эмилия. Сходится только отчество, но вы же знаете, что меня вначале записали как Федоровну, а потом я взяла отчество Васильевна в память отца Нины Щербы. И по письму этой гражданки выходит, что я не украинка, не полька, а русская, да и еще родилась - где бы вы думали? - и не в Черешеньках, как по моему паспорту, и не в Перемышле, а почему-то на Алтае. В общем у меня надежды нету..." А следом пришло ликующее письмо: "Дорогая Анна Константиновна! Нахожусь словно в сказочном сне! Я нашла свою родную маму! Это все же она писала в редакцию. Мне прислали в дом отдыха телеграмму с завода, что она едет. Я - туда. Встречать ее вместе со мной вышел весь поселок, много людей. Сходит с львовского поезда одна маленькая женщина. А я смотрю, может, еще кто-нибудь сойдет, думая, что моя мама высокая, полная, солидная. А эта женщина подходит ближе и бросается ко мне. Я посмотрела на ее лицо и сразу узнала свою маму. Я реву, она тоже, и все вокруг с нами. Обнимаю ее, а сама боюсь: не дай бог с ней что-нибудь случится. Потом мы сразу в Добросин. Захожу в комнату, поднимается здоровенный детина - это мой брат Борис. А Юрий, мама говорит, еще больше. Пишем командиру части, чтоб его отпустили на побывку. В Добросине говорят про нас: "Большие дети маленькой мамы". Подумать только: шестнадцать лет разлуки, и жили друг от друга в пяти часах езды! Нет сейчас на свете человека счастливее меня!" Потом Эмилия Мининкова прислала Анне Константиновне фото, написав на обороте: "Я смеюсь, потому что счастлива". И письмо на украинском языке (Миля всегда писала то по-русски, то по-украински): "До цього я була щаслива тим, що живу на рiднiй землi i маю вас. Вiднинi у мене три мами - рiдна, Вiтчизна i ви, моя дорога, незабутня Ганно Констянтинiвна. В тяжкi роки ви не кинули нас, сирiт, ви поэднали в coбi любов, ласку i мужнiсть Bcix трьох мам..." Однажды Миля ехала в командировку через Москву и разыскала меня. Я тогда только что написал в газете о бахмачском "приюте обездоленных". Мы долго гуляли с Милей по городу, вспоминали войну, говорили о будущем. Девушка, испытавшая за свои двадцать лет столько трудностей, поразила меня своим ясным взглядом на жизнь, целеустремленностью и оптимизмом. Откуда это у нее? - Вы ведь читали мои письма Анне Константиновне? - сказала Миля. - Читал. Умница вы. Миля. - Скажете тоже!.. Просто пережила многое. Сейчас моя родная мама пишет письма в Бахмач. Только редко. Ей трудно писать - у нее обе руки ранены... Мы молча шли вдоль Ленинградского шоссе. Была ранняя весна. Дымился асфальт. Из сквера, где дотаивал последний снег, тянуло свежестью, будто там текла река. В такие дни воздух становится светлей и реже, и все сквозь него видится яснее. Хорошо! - А вы знаете, - сказала вдруг Миля. - У меня четвертая мама нашлась. Что такое? Будет конец этим непридуманным чудесам? - Когда я попала к Анне Константиновне, то ничего не могла рассказать о своем прошлом. Путь от границы до Бахмача был словно каким-то смутным сном. Не знаю, болела я, что ли, тогда или слишком мала была. Думала, что этот туман в памяти не развеется до конца жизни. Но вот получаю письмо из Черкасской области от Анастасии Никитичны Сиваченко, и меня будто озарило - я все вспомнила. Это она вывезла меня из Перемышля вместе с тремя своими детьми. Подробно пишет, как спасала она нас от голода и бомбежек, как ее маленькие дочери заболели ветряной оспой и она, чтобы не рисковать мною, решила передать меня бахмачскому военному коменданту. Пишет, что кляла себя всю жизнь за это и война в ее душе закончилась, только когда она прочла обо мне в газете... Я молчал, вновь переживая всю историю "приюта обездоленных", которая меня волновала столько времени. - Понимаете, - доверительно сказала Миля. - Я счастлива счастьем, которому нет единиц измерения. Но это личное мое счастье. И мне необходимо сделать что-то большое, потому что у нас живут такие люди. Как это понятнее выразить?.. - Я понимаю. А вы уже сделали большое. - Ничего я не сделала, - взволнованно возразила Миля. - Для других то есть... - Сделали. Вы слышали историю Стася Григорцевича? Миля, оказывается, ничего еще не знала! Наверно, Анна Константиновна давно не писала ей. А я только что получил письмо от Станислава Григорцевича. ...Анна Константиновна была в гостях у черниговских детей. На вокзале ее встречала большая группа пионеров, какая-то девушка и высокий, красивый парень. Она внимательно всмотрелась в их лица: - Поля! Ты? - Я, - сказала девушка. - Стась! - Я, мама. Перед ней стояли Поля Иоффе и Станислав Григорцевич. Нахлынули воспоминания, она почти не слышала, что ей говорил Стасик. - А у меня все в порядке, - Станислав с трудом сдерживал волнение. - Из детдома - в ремесленное. Потом армия. Демобилизовался, приехал в Чернигов, поступил на кожевенный завод. Женился. Сын родился недавно. Крепкий парень растет, все в порядке... Когда закончились торжества, она побывала у Стасика дома. Долго вспоминали прошлое, перебрали всех воспитанников "приюта обездоленных". Анна Константиновна заметила, что Станислав вдруг погрустнел, задумался. - Что с тобой, Стасик? Ведь это уже пережито. Сам говоришь - все в порядке. - Да нет, не все. Понимаете, растревожила меня Миля Якубовская. Расскажите подробнее, как она искала родных... Анна Константиновна припомнила страстные, взволнованные и грустные письма Мили, в которых та описывала поиски матери и братьев. Мать Мили жила в соседней области. Может быть, и родные Станислава где-то рядом? В одном Анна Константиновна была уверена - такая большая семья не может пропасть вся. - Да искал я. Нет таких. - Он поднял голову, посмотрел ей в глаза. - А чудес на свете не бывает... Анна Константиновна! Скажите, как сыну, - у меня имя и фамилия правильные? Она опять ушла в прошлое. Да, некоторым ребятишкам приходилось давать тогда условные имена и фамилии. Но Стасик был старше других детей, многое уже понимал и - это она точно помнит! - без запинки назвал себя, когда она нашла его в разбитом вагоне. Одет он был в коричневую вельветовую курточку, штанишки из "чертовой кожи", с лямками. У Стасика тогда ясно слышался белорусский выговор, и еще - дай бог памяти! - мальчик говорил, будто у него есть сестра Нина и другая сестра, имя которой забылось. Если Анна Константиновна вспомнит, сразу же сообщит... Искать - и не сдаваться! И вот незабываемый день. В тот день Станислав пришел на работу, как всегда, чуть пораньше, чтобы подготовить инструмент, получить наряд. Но это обычное утро стало для него самым счастливым в жизни. Вскоре после начала смены в цех прибежала секретарша директора завода. - Григорцевича срочно к директору! Улыбаясь, директор передал ему телефонную трубку: - Из Минска звонят, Станислав. Говори, я выйду... - Почему выйдете? - возразил недоумевающий Станислав. - Какие у меня секреты? Алло! Григорцевич слушает! Что? Сестра Галя? Постойте! Вы не ошиблись? У меня была сестра Нина... И Нина здесь? И мама! Мама... Станислав не мог говорить. Из телефонной трубки слышался слабый, дрожащий голос: - Стасик! Неужели это ты? Стась, почему ты молчишь? Станислав пошел в цех, к товарищам. Кожевники - здоровый, крепкий народ, и они так обнимали Станислава, так хлопали по спине, что у парня заболели кости. Потом пришел в цех директор, также поздравил Станислава, решительно сказал: - Давай-ка бросай работу. Собирайся к своим... В письме ко мне Станислав Григорцевич писал, что он поехал, все еще не веря в счастье. "На минском вокзале меня встречали мама, сестры, двоюродные братья, дяди и тети. Мама, конечно, была без сознания, за слезами ничего не видела, и ей без конца подносили капли от сердца. Дома я увидел фотографию, на которой снят я с отцом и сестрой Ниной. Окончательно я убедился, что это на самом деле мои родные - я очень похож на отца. Как я потерялся? Отец работал недалеко от границы заврайземотделом. В первый день войны он был очень занят, организовывал эвакуацию, а меня посадил на машину догонять подводу, на которой ехали мама и сестры. Как я уехал, так и ездил семнадцать лет. А отец потерял всех, и про него потом рассказывали знакомые, что он бегал по улице и рвал на себе волосы. В войну отец работал на Урале начальником политотдела и ездил оттуда в Москву искать меня. От переживаний, что остался один, он ходил, как сумасшедший, по разным организациям, а люди его уговаривали. Он поехал в Среднюю Азию и там искал нас, но потом заболел, попал в больницу и умер. После освобождения Белоруссии от фашистов мама с сестрами приехала в Минск и также везде искала меня. Она всюду писала, даже ходила пешком в Гомель, но все было напрасно. Поэтому никто не может представить, какая у меня была встреча с ними. Я решил жить вместе со своими. С завода меня отпустили. Съездили мы всей семьей в Бахмач, к Анне Константиновне. Она была рада всему этому даже больше, чем я. Сейчас я уже устроился на Минский тракторный слесарем. Маме 62 года, но она все еще работает на этом же заводе. И сестра Нина здесь, учетчицей. Жена тоже устроилась на работу. Сын здоров, недавно сделал первые шаги. Надеемся, что скоро дадут квартиру. Так что у меня все в порядке. Я счастлив теперь, как Миля Якубовская и Поля Волошина. А Анну Константиновну считаю родной матерью и никогда ее не забуду". История "приюта обездоленных" растревожила и взволновала очень многих людей. Все эти годы она обрастала другими историями - редкостными, трогательными. Раскрываю папку, на которой написано: "Тамары"... Вот оно, первое письмо из Ленинграда, за которым последовали удивительные, почти неправдоподобные события. "После того как я прочла в газете о "приюте обездоленных", - писала мне ленинградка Ефросинья Семеновна Швец, - я нигде не могу найти покоя. Там было написано про Тамару Черноглазую, которую нашли на станции, раненную в ножонку. Сейчас эта девочка учится, как вы пишете, в одной из харьковских школ, успевает во всем, и семья у нее хорошая. С каждым днем у меня крепнет уверенность, что это моя Томочка, которую я потеряла в войну. Сходится имя, цвет глаз, возраст. А след ее окончательно потерялся осенью 1941 года в Старой Руссе. Что мне делать сейчас, куда обратиться? Как мне удостовериться, что Тамара Черноглазая - моя черноглазая Томочка? Посылаю вам фото моей девочки, чтобы вы могли сличить его с воспитанницей "приюта обездоленных". Но как было выполнить просьбу Ефросиньи Семеновны? Да и стоило ли это делать, если Анна Константиновна точно припоминала, что мама Тамары Черноглазой погибла на станции Бахмач при бомбежке? "Поймите меня, - пишет в другом письме Ефросинья Семеновна. - Тамара была у меня единственным ребенком, последней моей надеждой в жизни! Может быть, вы мне сообщите адрес школы, в которой учится Тамара Черноглазая? Я стояла бы у дверей с утра до вечера и смотрела бы на каждого ребенка. Уверена, что если эта девушка моя дочь, то я ее узнаю". К сожалению, и этого нельзя было допустить. Ведь девочка, которую в "приюте обездоленных" назвали Черноглазой, жила счастливо, и ей даже не приходило в голову, что она приемная дочь своих родителей. Каким это будет" страшным ударом для всей теперешней семьи Тамары, если девочка заподозрит что-то неладное! Нет, Ефросинья Семеновна предлагала очень рискованный путь... Вскоре из Ленинграда пришло еще одно письмо Е.С.Швец: "Неужели так трудно выполнить мою просьбу? Мне нужно только убедиться, что Тамара Черноглазая не моя дочь, и я бы успокоилась, потому что больше искать и тешить себя надеждами у меня нет сил. Ведь я пережила блокаду Ленинграда, и здоровье у меня не ахти какое. Я имею, мне кажется, право в последний раз проверить мое счастье. У меня была очень трудная жизнь, и немало сил я отдала Родине. Во время блокады Ленинграда я работала в госпитале санитаркой. В конце 1942 года госпиталь закрылся, и я работала на прокладке ледяной дороги по Ладожскому озеру. Никогда не забуду, как жили мы на снегу в палатках. Было очень трудно, но эта дорога ведь спасала тогда весь Ленинград. Потом меня перевели на шахту добывать горючие сланцы. А когда Красная Армия погнала захватчиков, то мы опять шли следом и чинили разбитые железные дороги и мосты. После войны наше строительство N_5 передали в Ленметрострой, и тут я работаю по настоящее время. Недавно у нас был праздник - открыли мы новую станцию имени Ленина... Я послала вам фотографию моей Томочки и слезно молю сличить ее с Тамарой Черноглазой. Только это надо сделать незаметно для девушки. Я ведь все понимаю. Сама хлебнула в жизни горюшка и не хочу причинять его другим людям. Почему я все же надеюсь? Анна Константиновна могла ведь ошибиться, что мама Тамары Черноглазой погибла, могла счесть бабушку моей дочурки за мать. Ведь в мае 1941 года я отправила девочку в деревню Вотолино, Новгородской области, к ее бабушке. После освобождения я сразу приехала туда. Женщины мне рассказали, что в 1942 году фашисты вывезли всех детей и стариков из села. Никто не знал, зачем и куда гонят жителей, в числе которых была моя дочь и мать. На станции Старая Русса поезд попал под сильный налет нашей авиации. Сопровождающая поезд охрана из немцев и полицаев попряталась, и люди остались без охраны. Они поразбежались кто куда, а многие вернулись в свою деревню. Люди передали мне, что моя мама умерла в дороге, а Томочка очень заботилась о ней и пыталась кормить уже мертвую бабушку. Девочка осталась на станции Старая Русса. Дальше я ничего не знаю о ее судьбе. Может быть, какие-то люди довезли Томочку до Бахмача и передали Анне Константиновне, сказав, что ее мама умерла в дороге? Прошу поберечь фотокарточку - это единственное, что у меня осталось..." Историю "приюта обездоленных" услышала по радио студентка Нежинского педагогического института Тамара Щербак. Жила она и воспитывалась у приемных родителей в одном из сел Черниговской области. Из своего раннего детства она не помнила решительно ничего. Знала только, что колхозник Павел Панасович Лагус и его жена Матрена Степановна после войны взяли ее к себе из Софийского детского дома. Девушка подумала, что, может быть, многие матери ищут сейчас своих потерявшихся в войну детей через Анну Константиновну. И решила она съездить в Бахмач. Но что ей могла посоветовать Анна Константиновна? Ни точной фамилии, ни года, ни места рождения Тамара Щербак не помнила. Как при таких данных было начинать поиски? Ведь Эмилия Мининкова хоть что-то припомнила из своего детства, знала профессию матери, имена братишек, город, где застала ее война. Потом вспомнила даже имя матери. Станиславу Григорцевичу тоже удалось найти свою мать и сестер, потому что он помнил их, хотя и очень смутно. Тамаре же Щербак ничто не могло помочь. Анна Константиновна написала об этом посещении мне и попросила совета. А через несколько дней я получил письмо от Тамары Щербак: "Я совсем ничего не могу припомнить и не в силах облегчить поиски. Пожалуй, не стоит беспокоиться, я уверена, что результатов все равно не будет никаких. Извините, это я просто так заехала к Анне Константиновне, на всякий случай. Да и тяжело мне что-то стало в последнее время, а эта женщина, как мне казалось, такой человек, что поймет меня. К большой своей радости, я не ошиблась. От Анны Константиновны я уехала с огромным облегчением, хотя она и не могла мне ничем помочь. Сейчас я сижу в институтской библиотеке. Только то перечитала, что вы написали, и снова разволновалась. Прочитав об Эмилии Мининковой, которой посчастливилось найти свою маму, мне снова захотелось верить, что родные мои живы, может быть, ищут меня, а я живу рядом с ними". Вскоре Тамара прислала мне еще одно письмо: "Опять я почему-то взволнована, почему-то верить стала, что родные мои живы и что какая-то случайность поможет мне. Сегодня вдруг неожиданно для себя припомнилось, что, когда началась война, жила я у своей бабушки. Это, конечно, ничего не добавляет, потому что, где я жила, что было до этого и после - ничего не помню. Ведь я совершенно забыла мать и отца. А как бы хотелось встретиться с ними! Правда, Лагусы заменили мне родных, они меня очень любят, и я навсегда останусь их неоплатным должником". Я решился. В тот же день копия фотокарточки, которую прислала Е.С.Швец, и адрес Ефросиньи Семеновны были отправлены в Нежин, а сообщение о письмах Тамары Щербак - в Ленинград. И вот последнее письмо Тамары: "Сразу же я послала свою фотокарточку в Ленинград и написала все о себе. Потом девочки приносят мне телеграмму: "Выезжаю 16 вагон 1 поезд 49". Я никак не могла прийти в себя и поверить всему этому. Два дня мне показались невыносимо длинными и мучительными. 18-го числа я вышла к поезду. Когда он подходил, то сердце просто вырывалось наружу. Я ожидала ее у первого вагона. Людей выходило много, но все были не теми, кого я встречала. И вот мой взгляд остановился на седой женщине. Меня что-то потянуло к ней, но я не могла поверить, что это моя мама - ведь я ее совсем не помнила и не могла сдвинуться с места. Она на меня тоже смотрит, потом кричит: "Доченька!" И вот мы уже рядом. Поехали мы в общежитие ко мне, и плакали, и говорили, и так постепенно все уладилось. Сошлись все приметы, которые мама помнила обо мне, а мои подруги уверяют, что я с ней очень похожа. Мы все плакали, особенно мама. Не сводит с меня глаз и плачет. Конечно, мои приемные родители ничего этого не ожидали. Тетя все плакала и говорила, что никому меня не отдаст. Мы ее все время успокаивали. Тете я сказала, что никуда не поеду, буду продолжать учиться в Нежине, приезжать к ней, но она все продолжала плакать. Вы этот разговор, конечно, представляете. На другой день мы с мамой уехали в Нежин, чтобы я проводила ее в Ленинград, где она работает в метро. Приемные родители простились с нами, и так мы расстались - с улыбками и слезами, с радостью и горем. С мамой мы договорились, что на каникулы я еду к ней. Таким образом, получилось, что у меня теперь три дома - Нежин, Ленинград и деревня. На праздники я поехала к приемным родителям. Они меня встретили, как всегда, хорошо и были очень рады, что я приехала к ним. Они мне верят, что я не оставлю их, хотя люди предполагают другое. Теперь я счастливее всех и даже не знаю, кого благодарить. Хочется всем добрым людям земли пожелать радости и счастья". А вот последнее письмо Ефросиньи Семеновны Швец: "Томочку мою я узнала сразу, как только вышла из поезда. Не задумываясь, к ней подошла, хотя было там несколько девушек. Узнала волосы и глаза. В общем это трудно объяснить, но я писала вам, что мать своего ребенка узнает сразу. Так же и Томочка ко мне прильнула, и мы быстро привыкли друг к другу. Мы с ней, конечно, поплакали от радости, особенно она. Все смотрит на меня и заливается слезами. Приехали мы к ее приемным родителям. Они не знали, радоваться им или печалиться. Тетя совсем расстроилась, и у нас с ней разговор долго не клеился. Конечно, я не имею никакого права обижаться на них, только благодарить должна за все и уверена, что мы с ними останемся навсегда добрыми друзьями. Недавно послала Томочке посылку, а на следующий год поеду к ним и постараюсь наладить со всеми дружбу. Ну вот, кажется, и все. На обратном пути из Нежина хотела заехать к Анне Константиновне, но у меня было мало времени. Все это еще за мной. До сего времени никак не могу опомниться от такого великого счастья. Теперь у меня сердце успокоилось и не болит..." Или вот еще одна история, напоминающая детективный, приключенческий рассказ. Здесь снова Тамара... Некая Людмила Щурова пишет из Дербента: "Перед самой войной умерла моя мама, и нас осталось четверо. Брат был самый старший, а мне едва исполнилось девять лет. Нас с сестрой Валей, которая была постарше меня на два года, отдали в детский дом. Младшая сестренка Тамара осталась у старенькой бабушки в Лисичанске. Когда началась война, наш детдом эвакуировали, а Тамару мы не смогли взять с собой. На фронте погиб наш брат, а после войны мы с сестрой приехали в Лисичанск разыскивать нашу Томочку. Но нас постигло горькое разочарование - мы никого не нашли, и никто не мог нам ничего посоветовать. Как бы это узнать, не была ли Тамара Черноглазая нашей Томочкой? Правда, в газете написано, что мать ее тяжело ранило при бомбежке Бахмача и вскоре она умерла. Это все не подходит к нашей Томочке, но мало ли что бывает на свете? Убедиться, что Тамара Черноглазая не наша, очень просто. У нашей на одном ушке было родимое пятнышко, наподобие сережки или клипсы. Очень прошу - помогите! Ведь это же так просто - написать, чтобы девушка не знала, приемной маме Тамары Черноглазой и спросить, есть ли у Тамары эта родинка. Пожалуйста, сообщите нам адрес Тамариной мамы!" Я написал Анне Константиновне. Нет, у Тамары Черноглазой не было никаких родинок! Анна Константиновна точно помнит. "Что же мне делать? - спрашивает в другом письме Людмила Щурова. - Живу я счастливо. Вышла замуж. Мой муж работает паровозным машинистом, и мы любим друг друга. Но не могу я успокоиться, пока не найду свою Томочку. Чует мое сердце, что она жива". С письмами Людмилы Щуровой я сходил в Главное управление милиции. В отделе розыска мы перебрали кипы карточек, и я нашел много Тамар с разными фамилиями. Но Щуровой не было. Была там такая, например, карточка. Фамилия, имя, отчество - Чурсина Тамара. Год и место рождения - не знает. Фамилию, имя, отчество отца и матери не знает. Место их жительства, работы, профессии - не знает. Есть ли братья, сестры - не знает. В другом месте значилось, что Тамара Чурсина воспитывалась в Ачисайском детском доме Южно-Казахстанской области... Выписку из этой карточки я сделал на всякий случай - просто фамилии Щурова и Чурсина мне показались созвучными. Четырехлетняя девочка, думал я, могла ведь нечетко выговорить, и фамилию ей записали, как услышали. Однако я не угадал, и эта история закончилась совершенно неожиданно... В те дни пришло письмо от Валентины Смирновой, сестры Людмилы Щуровой. Валентина тоже просила помочь в розысках Тамары. Но, дорогие мои гражданки! Чем же вам можно помочь? Подождите-ка! Вы, наверно, обе замужем, а какой была ваша фамилия в девичестве? На этот запрос Людмила и Валентина ответили: "Чурсины". В тот же день сестры получили мою телеграмму о Тамаре Чурсиной, которая ребенком была эвакуирована в Казахстан и ничего не помнит и не знает о своих родных и своем прошлом. Через месяц мне пришло письмо от Людмилы Щуровой: "Я сразу же села в самолет и полетела в Казахстан. Всю жизнь бы себя кляла, если б не сделала этого. Оказалось, что Тамара Чурсина, о которой вы сообщаете, давно ушла из детдома. Она была направлена в медицинское училище. В детдоме никто из воспитательниц не помнил, была ли у Тамары родинка на ушке. Из Ачи-Сая поехала я в город Туркестан, где было медицинское училище. Разыскала одну девушку, с которой Тамара Чурсина училась, и она мне сказала, что у Тамары как будто было пятнышко на мочке уха. Представляете мое волнение? Тут же я узнала, что Тамара Чурсина после окончания училища была направлена на работу в Сары-Агач. Добралась я кое-как до Сары-Агача, а тут узнаю, что никакой Чурсиной в поселке нет. Среди медработников есть одна Тамара, но Каданова, а не Чурсина. Когда я встретилась с ней, то увидела знакомое родимое пятнышко. Тут уж все выяснилось - наша Томочка недавно вышла замуж. Никакое воображение не поможет вам представить эту встречу. Мы все еще не можем пережить это событие, считая его чудом..." Я бы закончил рассказ этим счастливым финалом, если б в жизни не было финалов несчастливых. Это правда, что только с помощью встречных запросов удалось соединить девять семей, разрозненных войной. Однако сотни писем, пришедших тогда со всех концов страны, полны печали и неизбывного горя... Раскрываю первое попавшееся из этой же папки. Механик блюминга Макеевского завода имени Кирова Г.В.Воробьев пишет мне: "Помогите разыскать мою дочь Тамару, которая потерялась во время немецкой оккупации. Родилась она в Макеевке в январе 1939 года. После возвращения с фронта в 1945 году я долго искал ее, но безрезультатно. Я читал о Тамаре Черноглазой, которую подобрали в Бахмаче. Возможно, это моя дочь? Правда, с той девочкой была ее мать, которая вскоре умерла от тяжелого ранения. Эта ситуация на нашу непохожа. Но я ведь цепляюсь за любую, самую маленькую вероятность. Как узнать, жива моя дочурка или нет?.." По моей просьбе Отдел гражданского розыска проверил все картотеки. Письмо Григория Васильевича Воробьева покрылось добрым десятком штампов: "На учете детской картотеки не значится", "На картотеке перемещенных лиц не значится", "Среди погибших в Германии не значится", "На учете контрольной картотеки не значится" и т.д. Что посоветовать Григорию Васильевичу?.. Еще и еще письма из этой папки. И все о Тамарах? Да. Сколько же детей погибло и потерялось в ту чудовищную войну, если одну только свою черноглазую Томочку разыскивают десятки людей! Решаюсь опубликовать еще одно, на сей раз последнее письмо о Тамаре. Конечно, я порождаю у Г.В.Воробьева и других надежды, которым, скорее всего, не суждено сбыться, но, с другой стороны, в этом письме, может быть, таится счастье нескольких человек, и лишать их этого никто не имеет права. "Прочитав о Тамаре Черноглазой в газете, - пишет заместитель председателя ижевской артели "Универсал" Т.Г.Воротова, - я сразу вспомнила приход в наш коллектив Тамары Неизвестной. Она почти ничего не помнит о своем прошлом. В 1941 году, когда она потеряла родных, ей было всего 2,5-3 года. Ее какой-то дядя Гриша передал, а кому - опять неизвестно. До 1953 года она находилась на воспитании в различных детских домах, в том числе в Глазовском, Тольенском, Ариковском, которые расположены на территории Удмуртской АССР. Получив в детдоме знания по пошиву женского легкого платья, она была принята в нашу артель, где и работает до сего дня. Тамара - очень хороший работник, комсомолка, активистка. Мы все переживаем за ее судьбу, за ее каждодневные ожидания чего-то неизвестного, и кто бы это нам помог зацепиться за что-то чуть теплящейся надеждой? В войну мне пришлось работать в детском доме, я видела много нескладных детских судеб и сейчас никак не могу смириться с тем, что наша Тамара остается Неизвестной. Хочется помочь найти ей кого-нибудь из ближних или дальних родственников, а может быть, и родителей. Посылаем фото нашей Тамары, помогите нам в общем нашем горе!" Очень долго я бы мог рассказывать о необычных и трудных человеческих судьбах, раскрывшихся мне за эти годы. И кажется, давно настала пора всем нам сообща подумать, как быстрее и лучше помочь людям, которых разбросала война. Я, например, считаю, что нужно значительно расширить бюллетень Отдела гражданского розыска, печатать в нем сведения о тех детях, для поиска которых "сведений недостаточно", но для кого такая публикация - единственный шанс. Если даже эта публикация не принесет результата, человеку трудной судьбы станет легче от заботы, которую проявят о нем. Я убежден также, что необходимо организовать специальную Всесоюзную радиопередачу, широко оповестив о ней население. ...Наша Родина давно залечила раны войны, окрепла и омолодилась. Больше половины населения у нас сейчас составляют люди, которые совсем не помнят войны. Да и у людей старшего поколения, нагруженных новыми заботами, многое из тех лет забылось, многое забывается. И только сердце матери все помнит, только "нема гiрше слiз, чим сльози сиротини". Лишь бы эта война была последней!.. Но вот я раскрываю газету, читаю: "Тысячи южновьетнамских детей, оставшихся сиротами, брошены в лагеря, которые смело можно назвать лагерями смерти. В них свирепствуют тиф, холера, туберкулез. Тысячи других малолетних беспризорных скитаются по улицам вьетнамских городов, пробавляясь случайными подачками..." За пять лет жертвой американских убийц и их подручных стало около миллиона вьетнамских детей - 250 тысяч убиты, 750 тысяч ранены, обожжены напалмом, изувечены. 70 процентов жертв напалмовых бомбардировок - дети. И еще одна цифра. В мире накоплено столько взрывчатки всех сортов, что на каждого человека планеты, в том числе на каждую детскую душу, приходится 80 тонн эквивалентного тротила. И когда у меня родилась дочь и надо было ей давать имя, я взял в библиотеке старинные святцы и просмотрел все женские имена, остановив выбор на одном: "Ирина". Там есть перевод - по-гречески это слово значит "мир"... А как сейчас живут воспитанники "приюта обездоленных", ребята, спасенные Анной Константиновной Жованик и Валентиной Тихоновной Прусаковой? Где они, кем стали? Эмилия Мининкова (Людмила, Эмма Милевская-Якубовская). Живет в Хмельницкой области, работает на сахарном заводе. Вышла замуж. Семья получилась дружная, счастливая. Растет дочь Иринка. Слава Щерба. Живет в Харькове, работает столяром на заводе имени Малышева. Учится в вечернем техникуме, женился. Как и Миля, тоже растит дочурку. Нина Щерба. Закончила Харьковский библиотечный институт. Работает в одной из киевских библиотек. 24 мая 1964 года, когда была организована телевстреча Анны Константиновны Жованик и Валентины Тихоновны Прусаковой с их воспитанниками, живущими в разных городах страны, Нина демонстрировала из Киева свою очаровательную дочь. Шура Щерба. Закончил Кролевецкий промышленный техникум. Работает. Николай Пористый. С Запорожского химического завода пишут мне: "Это замечательный парень. После окончания ремесленного училища он работает у нас слесарем. Член ЛКСМУ. Недавно за свою смекалку и трудолюбие переведен из простых слесарей слесарем по точной механике. Спасибо тем людям, которые заложили в нем хорошую основу!" Иван Пористый: "В то время мне было слишком мало лет, и я почти что ничего не помню. От Анны Константиновны я попал в детдом, потом в ремеслуху. Получив специальность столяра пятого разряда, подался на целину. Вот уже два с половиной года работаю в зерносовхозе "Железнодорожный" Кустанайской области. Дела идут "на ять"! Правда, братьев своих не видел уже восемь лет. Сейчас решил собираться, хоть одним глазком гляну на родную Украину, побываю у Николая и, само собой, в Бахмаче. Иван Пористый". Федор Пористый. Отслужил действительную, живет в Коростене. Приехавший с целины Иван разыскал его, собрал всех братьев, и они побывали в Бахмаче, в знакомой хате под соломенной крышей. Валерий и Лариса Суходольские. Живут и работают в родном селе Курень. Нина "Бульба". После войны мать разыскала ее и забрала из детдома. Александр и Михаил Хамовы. Работают на одном из машиностроительных заводов, Саша - слесарем, Миша - столяром. Поля Волошина (Иоффе). Закончила дошкольное отделение Ялтинского педагогического училища. Писала мне из Крыма: "Ведь моя бабушка заведовала детским садом, первая и вторая мамы были учительницами, у меня перед глазами прекрасный пример Анны Константиновны. Раньше я мечтала о какой-то красивой профессии, но теперь моя специальность нравится мне с каждым днем все больше и больше, и кажется, что нет ничего интереснее моей будущей работы. Только вот не знаю, выйдет ли из меня хорошая воспитательница - ведь это так трудно! Но, пожалуйста, не думайте, что я боюсь трудностей, вовсе нет. Я очень хочу стать настоящей воспитательницей, буду любить детей, как Анна Константиновна, как все люди, которые любили меня..." Сейчас Поля работает воспитательницей в одном из черниговских детских садов. Шурик Неизвестный. У него новое имя, другая фамилия и есть отчество. Живет в Донецке, в хорошей семье. Помню, Анна Константиновна когда-то показывала мне последнее письмо его приемных родителей и фотографию с детскими каракулями: "Я уже вырос такой большой, что могу держать настоящее ружье". Владимир (Арон) Рис. Подобранный Анной Константиновной в разбитом эшелоне, был спасен и воспитан жителями села Городище. Сейчас работает там библиотекарем. Имеет семью. Станислав Григорцевич. Работает слесарем на Минском тракторном заводе. В телеперекличке 24 мая 1964 года камера показала всю его семью за праздничным столом. Лорик Овчинников. Очень хочется, чтоб он нашелся! Однажды мне прислал письмо солдат Владимир Савчук. В свое время он работал с Л.Овчинниковым на одном из киевских заводов. На мой запрос заводской комитет комсомола прислал копию его автобиографии: "Я, Овчинников Илларион Петрович, родился 26 марта 1937 года в городе Прилуки. Отца и мать не помню. Сестер и братьев не было, а может быть, и были, но я тоже не помню. В 1941 году я попал к одной женщине, которая спасла меня. В городе Бахмач находился по 1943 год. Потом меня направили в Борзнянский детский дом, где я воспитывался по 1946 год. Потом я учился и воспитывался в Черешеньском и Прилукском детских домах. С 1952 по 1954 год находился в ладанском ремесленном училище N_1 и работал на заводе противопожарного оборудования. Приобрел специальность столяра". 7 декабря 1954 года И.Овчинников подал заявление, рассчитался и выехал на целинные земли