лени сейчас ступали осторожно, чтобы не поранить копыта об острые камни. По склонам тоже лежали сыпучие курумники, то и дело караван преодолевал неустойчивые и опасные каменные окаты. Как тут тянуть дорогу? Конечно, если только Иден имеет такую долину, то ничего. А вдруг каменные россыпи и вдоль Малой Кишты и вдоль Казыра?.. - Не шибко идет олень-то твой, - спокойно сказал проводник, и Кошурников вздрогнул. - Скоро он, оннахо, ляжет. - Почему? - спросил Кошурников, почуяв неладное. - Тяжелый ты, начальник, оннахо, - сказал Холлмоев. Олень и вправду вскоре лег. Его подняли, но он снова лег через сотню метров. - Не дойдет, - сказал проводник. Тропа брала все круче. Кошурников шел пешком рядом с оленем и с волнением разглядывал рисунок хребта на горизонте. Вот он, этот Салаир! В Новосибирске начальник экспедиции пытался по темно-коричневым разводам десятиверстки зрительно представить себе контуры хребта. И сейчас он с удивлением и надеждой смотрел на горизонт - ему казалось, что он уже когда-то видел эти горы, и эту низкую падь впереди, и это серое небо, Срезанное полукружьем седла. Где-то за седлом Идеи - Кишта караван поджидал Алеша Журавлев. Там же, в дремучей тайге, работала группа изыскателей, среди которых был друг и ученик начальника экспедиции Володя Козлов. Ребята, наверно, уже выяснили, можно ли пройти перевал тоннелем, - за день до отъезда Кошурникова из Новосибирска Козлов предупредил его по радио, что это окончательно станет ясно через две недели, а прошло уже три. Козлов умеет держать слово. Только бы не отрицательный результат! А вдруг ребята делают напрасную работу? Мог же он ошибиться, послав их в это седло. И где гарантия, что не соврали старые карты? Вот и перевал. Здесь особенно чувствовалось приближение зимы. Уже затянуло льдом озеро, из которого вытекала Малая Кишта, а снег плотно прикрыл скудный лишайник. Этот нехороший признак недолго тревожил Кошурникова. Начальник экспедиции был счастлив сейчас. Десятки раз за свою жизнь он поднимался на перевалы, но никак не мог привыкнуть к этому - его всегда по-новому захватывало необъяснимое чувство торжества, и будто бы прибавлялось сил, и кровь будто бы становилась свежее и чище. Он услышал, как охнул сзади Костя. Кошурников обернулся. Стофато замер на олене, будто изваяние, и смотрел безотрывно и жадно на панораму, что открылась с хребта. Небо раздвинулось вдруг, открыв необъятные дали. Глаз не задерживался на сизых вершинах у края небосвода, его тянуло вниз. Тайга, казалось, имела бездонную глубину. Темно-зеленая бездна притягивала и пугала. По ней бродили черные тени. ...Нет, бесспорно, это самое низкое седло Салаира. Неужели тут нельзя будет пробить короткий тоннель? Знать бы сейчас отметку в метрах! Ведь от нее зависит вся дальнейшая работа экспедиции, судьба варианта. Козлов уже, должно быть, определил отметку и теперь сидит в палатке, ждет меня. Но нет, это не такой парень, чтобы сидел сложа руки. Если слишком высокое седло, он бы уже двинулся навстречу. Но его нет. Где же он? Конечно же! Узнаю Володьку. Он получил положительный результат и не теряет даром времени - врубается в тайгу, тянет теодолитный ход к Казыру. Постой, а может, это только мои мечты? Но если так, то лучше Козлова никто не привяжет трассу к долине Казыра. Не придется брать его с собой, хотя бой он даст - только держись... Кошурников тронул своего усталого оленя, обернулся к Косте: - Первый раз на перевале? - Первый, Михалыч! - Костя был возбужден. Он догнал Кошурникова, поехал рядом, не сводя глаз с глубокой долины. - Там Казыр, Михалыч? - Вот он, - Кошурников показал на черную полосу далеко внизу, прикрытую едва заметным серым туманом. - Скоро тайга начнется. Где-то тут недалеко лагерь наш... Солнце уже склонялось к закату, когда изыскатели въехали в тайгу. Быстро кончилось мелколесье, и караван обступили толстые стволы, похожие на чугунные колонны, глубоко и прочно вкопанные в землю. Костя крутил головой по сторонам, то и дело вскрикивая: - Вот это елка! Вот это деревцо! Михалыч, вы только посмотрите, какая елка! - Какая же это тебе елка? - усмехнулся Кошурников. - А что же? - Лиственница. Это надо знать. - Зачем? - Некоторые ее свойства нам полезны. Кошурников мог бы прочитать о каждом таежном дереве целую лекцию. Взять ту же лиственницу. Кошурников любил это могучее дерево за его удивительную жизнеспособность. Есть вода - растет, нет воды - растет. От Монголии до Чукотки растет. Хвоя нежная, шелковистая. А хитрое дерево до чего! Прет метров до сорока, хотя держится за поверхность земли. Кажется, что зимой повалит его ветер, но не тут-то было - "листвяг" сбрасывает осенью хвою, и ветер пронизывает его насквозь. Смолы из нее, как из бочки, поэтому причалы строят из лиственницы - не гниют. Кержаки первые накаты изб делают тоже из нее, а самые закоренелые в своей вере старики загодя долбят из лиственницы колоды-домовины - двести лет будет лежать в ней запасливый кержак, не боясь тлена и червя. Лиственнице цены нет, потому что древесина у нее прочна и упруга, из коры можно делать дубители, а из смолы - "венецианский терпентин", но не дается она человеку. По рекам плавить нельзя - тонет, а вывозить тяжело: могучие "листвяги" окружают себя настоящим защитным валом из вывороченных ветром деревьев. Иногда такие валы тянутся на десятки километров, и даже сам черт там сломал бы ногу, если б вздумал заняться лесозаготовками... Кошурников улыбнулся и сказал Косте: - Для костра лиственница хороша. Вот когда оборвешься в тайге и захочешь одежду починить - пали почем зря лиственницу. Горит ярко и совсем искры не дает. Смола! - Понятно, - отозвался Стофато и вскрикнул: - А вот это уже точно елка! Теперь-то я вижу разницу. - Ты считаешь, что это елка? - спросил начальник экспедиции. - Конечно. - Это пихта. - А какая разница? - Огромная. Смотри. Вот тебе елка и вот пихта. У пихты хвоя темнее, мягче, а кора глаже и синего цвета, чуешь? К воде тянется она. Древесина мягкая, как репа, и на плот годится. А в ветках хорошо ноги парить от ревматизма... Кошурников замолчал. Снова им овладели мысли о дороге. "Если перевал не преграда, то долину соседней реки Кизира исследую на будущий год только для того, чтобы подтвердить этот вариант - уж больно он соблазнителен! Придется, наверно, и в обход Центрального Саяна, по северным хребтам, провести рекогносцировочные изыскания. Но это уже пустяки. Где же лагерь? Уже темнеет. Что это там за дымок? Конечно, это они. Только вот олешек мой совсем выбился из сил. Привязать его тут, что ли? Завтра пошлю кого-нибудь за ним". - Лагерь! - крикнул он. - Километров пять отсюда. - Дойдем, оннахо, - сказал подъехавший проводник. И взглянул на головного оленя. - Нет, не дойдем. Запалится оленка... "6 октября. Вторник. Выехали утром в 10 часов. По дороге случилась одна неприятность: олень, который шел подо мной, два раза ложился, а на третий раз лег - и поднять его не могли. Пришлось расседлать и пересесть на резервного, а этого беднягу оставили привязанным к кустику ночевать. Завтра за ним отправятся от Козлова и переведут его на мясо, если за ночь не сдохнет. Хороший был оленка! Верховья Идена неблагоприятны для проведения железной дороги - все дно долины и борта заполнены курумником, покрытым мхом. Растительный слой почти совсем отсутствует. В 3 часа дня перевалили через основной Салаирский хребет в седле Иден - Кишта. Ярко выраженное седло, ниже хребта на 500-600 м. Отметка седла - 1557 м, то есть то, что я и ожидал. Оказывается, я угадал, в какое седло идти. Еще раз в жизни повезло! С этого момента становится вполне реальным нижнеудинское направление. Теперь остальные ходы нужны только для оправдания правильности выбранного направления. У Козлова работа идет хорошо. Объявил ему в приказе благодарность. Козлов очень огорчен тем, что не беру его с собой на Казыр. Мне его жалко, но если его взять - провалится так хорошо начатая работа". Проснулся Кошурников рано, оглядел в полутьме палатку. У изголовья увидел бритву в стареньком футляре и осколок зеркала. "Молодчина Володька! - подумал он. - Спасибо тебе". Стараясь не шуметь, выполз наружу. Костер уже погас, но кострище было теплым, под серой золой тлели угли. Кошурников разгреб пепел, погрел руки, огляделся. Козлов умел выбирать место для лагеря. Рядом бежал ручей с чистой горной водой, крутой склон защищал лагерь от ветра, две палатки стояли под высокими, сомкнувшими кроны кедрами. Вокруг палаток были выкопаны канавы для стока дождевой воды. Кошурников все лето не был в тайге и сейчас наслаждался привычной обстановкой. Он медленно направился к ручью, приспособил на камне зеркальце, не спеша намылился. Вчера некогда было бриться, да и темнело уже. К тому же в лагере они никого не застали, все были "в поле". Не дожидаясь хозяев, Кошурников начал варить суп. Козлов со своими ребятами пришел уже в темноте. Студенты устало воткнули топоры в пенек, присели у костра, во все глаза разглядывая начальника экспедиции, о котором они так много слышали. Алеша Журавлев радостно отчитался о своей работе и устроился поодаль с Костей, рассказывая ему о здешних местах. А Кошурников, стараясь не показать радости от встречи с Козловым, хлопотал с ужином. - Уж я вас угощу, ребята! Вы такого супа даже у мамы не ели. Вот только погодите - заправлю маслом сейчас, и порядок. Студентам казалось странным, что начальник, можно сказать, важнейшей сейчас в стране изыскательской экспедиции, у которого в подчинении сотни людей, готовит для них суп, хотя и несолидно это, и, должно быть, устал он с дороги. Понимал Кошурникова один Володя Козлов. Сдержанно улыбаясь, он не сводил влюбленных глаз с начальника, приговаривающего у костра: - Вот сейчас лучку еще туда покрошить, да лаврового листа сбегаю принесу. А потом телогрейкой котел обернуть, чтоб упрел суп, - языки проглотите! Кошурников весь светился радостью. Ведь он по двум-трем словам Володи понял, что перевал можно пробить тоннелем, что партия уже ведет теодолитный ход к Казыру и вариант, таким образом, начинает жить, а все остальное трын-трава. Когда все уснули, от костра долго еще доносились два приглушенных голоса. Козлов о чем-то просил, умолял, а Кошурников терпеливо и ласково убеждал товарища... Светало медленно, потому что не так-то просто было солнцу выгнать темноту из всех таежных закоулков. Кошурников почуял, как потянуло дымом с горы, - туда ушел ночевать с оленями проводник. Сейчас он, наверно, продрог, проснулся и запалил огонек. Высоко, должно быть, над вершинами кедров, запела какая-то пичуга, за ней другая. Кошурников умылся, шумно расплескивая воду, пошел к палаткам. Здесь он набрал воздуху в могучие легкие и запел приятным баритоном: На заре ты ее не буди - На заре она сладко так спит... Вылезли из палатки Алеша, Козлов, Костя. Один за другим выползали студенты. Начался новый день изыскательской партии. Завтрак готовил Алеша Журавлев, а все грелись у костра, курили, перекидываясь редкими словами. - Так как же, Михалыч? - в который уже раз спрашивал Володя Козлов, сидевший у костра, как вросший в землю кряж. - Может, все же... Кошурников любил своего воспитанника, трудно было отказать ему, но что поделаешь? А пригодился бы на Казыре Козлов: в работе он бешеный, силенка есть. Если б он не был так нужен здесь! Партии N_2 надо пройти до зимы теодолитным ходом к Казыру и, сколько успеет, по долине. Нет, нельзя брать Володю... - Так как же, Михалыч? А? - Слушай, ты мой спирт пил? - Ну, пил. - То-то! Я же всю дорогу мучился, тебе берег. - Кошурников засмеялся и обнял друга. - Старый крот! Слушай, сделаешь работу здесь, полную флягу зимой получишь. А со мной пойдешь - ничего не дам! - Да нет, кроме шуток, Михалыч... - Все, Володя! Прекратим этот разговор. Ребят этих сам протащу - я немало таких привечал. А тебе мы поможем привязаться к Казыру. Доволен? - Нет! - свел густые брови Козлов. После завтрака он ушел с теодолитом и топором в тайгу рубить просеку. Кошурников тоже подхватил топор и побежал догонять товарища. "9 октября. Пятница. 7.Х Журавлев ходил фотографировать долину Кишты от перевала до лагеря. Снял седло и водопад. Я пошел на работу вместе с Козловым в качестве рубщика. Стофато с проводником перевозил лагерь. За день работы прошли теодолитным ходом 3,780 км фактически при одном рубщике (рубил я), немного помогал рубить передний реечник. Это при данной ситуации и рельефе очень хорошо. Вчера тоже за день прошли 2,900 - рубил Стофато. 6.Х прошли 3,700, рубил Журавлев. Сегодня идет Козлов с тремя студентами. Осталось пройти до Казыра метров 700. Долина Кишты в противоположность долине Идена гораздо мягче и лучше для трассирования; уже начиная с первого лагеря Козлова, в который мы приехали, по бортам долины имеются рыхлые отложения. По долине Малой Кишты наблюдал 6 окатов, из которых 4 с левого берега и 2 с правого. Окаты, очевидно, громадной силы, так как снег, скатываясь, заваливает всю долину и перекидывается на противоположный берег, поднимаясь над рекой на высоту до 20 м". Надо было ехать. Когда приладили вьюки и попрощались, Кошурников сказал Володе: - Будешь в Верх-Гутарах - возьми мой спальный мешок. Отцовский подарок. Правда, он старый, но греет хорошо. - Ладно. - Ты же знаешь, какой теплый собачий мех. - Ладно, спасибо. Может быть, Михалыч, все же?.. - Нет. Володя побежал в палатку, притащил какой-то мешочек. - Тут сухари. Берите. - Ты же от пайка своего отрывал! Не надо! - Берите. Ну, я провожу вас, Михалыч. И он, сумрачно смотря в землю, пошел рядом с оленем Кошурникова. Больше не сказал ни слова. Вдоль Малой Кишты тянулась заброшенная охотничья тропа, по которой и отправилась экспедиция. Алеша Журавлев бодро покрикивал на оленей, будто век ими правил. Подходил иногда к Кошурникову, говорил: - Сейчас каньон будет. Метров тридцать глубины, а в ширину пять. Речонка, бедная, хрипит там, как в удавке. - А следы окатов попадаются? - Нет. Лес густой по склонам. Снег держит. Через каньон работниками соболиного заповедника был переброшен мостик. Внизу в полусумраке глухо ревела река. Олени не шли на мост, тряслись, мотали рогами. - Оннахо, глаза им надо закрывать, - сказал проводник, звякая кресалом, - у него все время гасла трубка. Набросили телогрейки на головы животным, и они спокойно прошли по жиденькому настилу моста. Отсюда Володя Козлов вернулся. Когда он отошел, Кошурников поднял кулак над головой и крикнул: - Европа поднимется и скажет: ты хорошо роешь, старый крот! Володя слабо улыбнулся. Он стоял на мосту, пока последний олень не исчез в лесной чащобе. Тропа там пошла плохая. Олени часто спотыкались о корни деревьев, мешки цеплялись за сучья и пни, рвались. Приходилось останавливаться. В мешках была главная ценность - десять буханок хлеба и 30 килограммов сухарей. На четверых едоков, конечно, не густо, да еще при такой работе - то один, то другой изыскатель брался за топор, чтобы расчистить тропу. "Дорога тяжелая; разрублена в 1941 году, но не для транспорта, а для случайных поездок наблюдателей заповедника. Чтобы привести тропу в порядок для вьючного транспорта, необходимо местами изменить ее трассу и вообще расчистить шире. Сейчас по ней с трудом проходят олени с минимальным вьюком". Казыр встретил изыскателей шумом. В узкое горло река врывалась плотной, упругой массой, а потом разбегалась по камням, шипела, рычала, выкидывала на берег клочья пены. - Бешеная собака, - сказал Алеша. - Шайтан-река, - поддержал проводник, посасывая трубку, и добавил свое неизменное: - Оннахо... Дорога вдоль Казыра вскоре кончилась, перед караваном стеной стояла дикая, неприютная тайга. Иной бывалый сибиряк скажет, что тайга, мол, всегда и приветит, и накормит, и согреет, а дикой и неприютной она кажется городским жителям, да и то лишь тем, кто ее сроду не видывал. Эх, землячок! Одно дело, когда идешь по тайге гуляючи - пострелять рябчиков, глухаришек либо шишковать. Но другую песенку запоешь, если тебе надо протащить десяток олешек по бурелому и колоднику, если сыплется с каждой ветки холодный душ, и нет на тебе сухой нитки, да если ты еще спешишь при этом, будто уносишь ноги от верхового пожара... Тяжелее всех было Стофато. Костя уже не оглядывался по сторонам, шел, не отрывая глаз от земли. Ступал неуверенно, несмело. Черт его знает, какая кочка выдержит, какая сломится! Где гнилое бревно, где здоровое? Как это Кошурников вышагивает - легко и свободно? Костя в первый же день проклял и кочки, и преграждающие дорогу квелые стволы, и оленей, что цеплялись вьюками за каждую колоду. Когда пошел дождь, холодный и шумный. Костя проклял дождь. Начали рубить ветки, чтоб расчистить дорогу каравану, - Костя проклял их. Скоро уже не осталось в тайге ничего такого, что можно было бы еще проклясть. Со злостью оттаскивал сучья, что обрубал Кошурников; сумрачно насупясь, перелезал через колдобины, с тоской думал о том, что впереди на многие километры такие же заросли и колдобины. Уже два часа подряд они прорубались сквозь сырой, заросший зеленым мхом ельник. Намокшая одежда стала тяжелой и холодной. Хотелось бросить все и, вернувшись по следу назад, поискать обходный путь. Но не будет ли там еще более густого ельника? На проводника положиться было нельзя - Холлмоев совсем не знал дороги, и польза от него была сейчас минимальной. Оленей приходилось чуть ли не толкать в кусты, петому что вьюки цеплялись за ветки, а животные не умели бороться с их упругой и неверной силой. Больно было видеть, как олень прыгал через колоду, но зацеплялся по пути за какой-нибудь сук и падал, рискуя сломать шею или ноги. Его поднимали, а он смотрел печальными глазами, будто спрашивал: "Зачем же вы мучаете меня, люди?" Хотя бы не было этого трижды распроклятого дождя, от которого уже начинает ломить кости! Кошурников шел впереди, работая топором, как машина, за ним медленно тянулся весь караван. Серое небо низко нависло над лесом, дождь приглушал звуки, не было видно ни птиц, ни зверюшек... - Э-хо-хой! - раздался вдруг в тайге далекий и слабый голос. - Кого это тут носит? - сказал Кошурников, опуская топор. Прислушался. - Дайте-ка ружье, ребята. Ясно, за ними шел какой-то человек. - Без оружия, - прошептал Костя, когда незнакомец мелькнул за деревьями. Это был пожилой тоф, изможденный и робкий. - Я проводник, а там начальник, - сказал он, махнув рукой назад. - Мы были далеко, камни искали. По вашему следу меня послали, хлеба нет давно. - Надо сходить, Михалыч, - сказал Алеша. - Наши люди. Кошурников кивнул головой, направился к вьюку, окликнул Алешу. Они двинулись обратно по просеке. Вскоре пришли к небольшому костру, у которого сидел человек. Высокий, сухой и морщинистый, он поднялся с трудом, протянул руку. - Громов. - Директор заповедника? - удивился Кошурников. - Нет, за соболем гляжу по совместительству. Геолог я. Все горы излазил, сейчас с Агульских белков иду. Приходится - война. Как там? - Туго. В Сталинграде бьются. - Уже в городе? - Да. Они помолчали. - А у меня к вам письмо есть, - вдруг вспомнил Кошурников и достал помятый конверт. - Вот... - Комическая ситуация, - мрачно сказал Громов, прочитав рекомендательное письмо управляющего Нижнеудинским банком. - Все наоборот - пришлось мне к вам за содействием обратиться... - Бывает. - Вы, значит, на Казыр? - внимательно, оценивающе глянул Громов на Кошурникова. - По следу видно, с оленями. Где думаете их бросать? Ведь скоро гиблая тайга начнется. Ни зверя, ни мха. Километров на сто голый лес... - Да, Колодезников говорил. - Выцарапался он все же из тайги? - оживился Громов. - Это май коллектор. Выбрался, значит? - Пришел. Еле живой. - Образцы принес? - Не знаю. Трудно сейчас геологам... - Всем нелегко. Ружье есть? - Взяли. - Кто разрешил? - Сами. С боем. - Доберусь, строгача дам. Ваши далеко работают? Я послал к перевалу человека вчера. - Козлов у меня здесь. Недалеко. Вы ему помогите в случае чего. - Ладно. Казыр плохо знаете? Давайте-ка блокнот ваш сюда. Они проговорили целый час. Вернулся на олене еще один геолог, побывавший в лагере Козлова. Прощаясь, Кошурников попросил: - Вы уж не наказывайте начальника охраны за ружье. Человеку другого выхода не было. - Посмотрим. А за хлеб спасибо... Возвращаясь в лагерь, изыскатели выработал-и окончательный план: идти тайгой вдоль Казыра, пока не начнется спокойная вода, а там, отправив оленей обратно, сесть на плот. - Громов говорит: водой не больше двенадцати дней до жилья, - сказал Кошурников. - Это уже хорошо. - А человек-то какой! - восхитился Алеша. - С Агула идет, столько времени хлеба не ел, а при нас даже не взглянул на него. - Да. Сильный мужик. "Встретился с директором заповедника Громовым. Он едет с Агула и случайно попал в Среднюю Кишту. У него уже 10 дней, как вышел весь хлеб, и едут, питаясь одним оленьим мясом. Спустились в Малую Кишту, увидели наш след и послали проводника к нам за хлебом. Выделил из своего запаса одну булку, и Володя дал ему 6 кг муки. Я к нему ходил с Журавлевым. Очень симпатичный человек. Дал мне описание основных порогов на Казыре. Сделал на память зарисовки порогов и рассказал, где нужно выходить на берег и где делать плоты. Я ежу заказал написать для меня геоморфологический очерк долины Казыра. Очерк написать обещал. Пришлет его в Новосибирск. Дал мне несколько практических советов, как плыть, основываясь на своем опыте. Обещал побывать у нас в Новосибирске и в Минусинске. Погода стоит хорошая. В ночь с 8-го на 9-е моросил дождик, но утром перестал. Сегодня днем несколько раз начинала идти крупа, но снег не пошел. Сейчас тепло. К сожалению, нет термометра. Не могу фиксировать температуру воздуха, а главное, температуру воды, что особенно важно для определения начала шуги". Олени шли плохо - они, видно, чуяли, как туго им скоро придется. На земле все реже попадались мшаники. Олени останавливались, тянулись мордами к островкам мха. Костю бесило это, и он выломал добрую палку. - Брось погоняло! - сказал Кошурников. - Он же сдачи дать не может. - Оннахо, верно, - поддержал проводник. - Бьешь его - молчит, кормишь - молчит, режешь - опять молчит. - Давайте ночевать. "10 октября. Суббота. Выехали в 11 часов. Задержались утром из-за того, что олени всю ночь простояли голодные. Нет мха, а отпустить их нельзя - пойдут шляться, искать мох. Утром немного пощипали листья на пойме и этим ограничились. Без мха олень может работать не более трех дней, потом худеет и обессиливает. Плохо, что проводник не знает дорогу. Потеряли из-за этого часа три. Шли с ночевки горой, в то время как нужно было идти поймой. 6 км шли 5 часов. Километра два рубил тропу. Брод через Казыр выбрал удачно. Сначала перебрели протоку, а потом основное русло. Дальше тропы нет. Вел по звериной тропе. Сначала по сухим пойменным протокам, а потом по надпойменной террасе. Дорога тяжелая. Густая тайга с завалами, часто приходится рубить. Ниже встречалась тропа, которой пользовались охотники лет 15-20 назад. Здесь редкий лес, но тропа за последнее время не расчищалась и сильно завалена - почти непроходима. Таким образом, прошли за день 13 км и то с большим трудом. На ночлег пришли усталые. Разрешил зарезать оленя. Зарезали комолого. Он жирный, малоезженый и устал, несколько раз в дороге ложился. Получив разрешение на убой, все воспрянули духом в предвкушении шашлыка. Поели, попили чаю, и у всех восстановилось хорошее настроение. Оленя забить было необходимо, так как продуктов у нас мало. Удивительно быстро расходуется крупа, правда, она у нас самая непрактичная. Нужно брать с собой рис и пшено - они гораздо экономнее. Ночевка опять без мха. Срубили два дерева и немного подкормили оленей древесным мхом. На Казыре исключительно много зверя. Сплошь все исхожено изюбром, сохатым и медведем. Местами тропы так хорошо пробиты, что трудно поверить, что это зверь. Нам еще зверь не встречался, да и медведь уже не бродит, на днях он ложится в берлогу и сейчас ведет себя спокойно. Вечером прошелся немного по берегу. Заколол хариуса граммов 700 весом, а другого смазал. Рыбы в Казыре очень много. Река Казыр с того места, как я ее знаю, то есть с устья Малой Кишты, сначала представляет собой бурную речку, быстро падающую по камням. Принимая в себя притоки, Казыр становится многоводнее и уже ниже Прямого Казыра течет довольно мощным потоком по перекатам и порогам. Тихих плесов почти нет". Идти было трудно. Напоенная водой тайга пропитывала одежду на первом же километре пути. Ехали молча, слышался только характерный хруст; как сказал Алеша, у оленей над копытами есть какая-то хрустелка. В таежной тишине этот звук раздавался зловеще, незнакомо. Больше шли пешком, рубили тропу. Только проводник совсем не слезал с оленя, без конца клацал своим кресалом, высекая для трубки огонь. Вечером снова свалили несколько елей, покормили оленей древесным мхом. "Бородач", однако, не пришелся по вкусу - животные сгрудились и всю ночь робко постукивали рогами. Радовало лишь то, что долина Казыра годилась пока для прокладки магистрали. Правда, по левому берегу шла более удобная терраса. А в Новосибирске Кошурников условно наметил трассу по правому берегу, разбил ее от Абакана на стометровки и сейчас начал отмечать пройденный путь. Ночевали против пикета 2655. До Абакана, стало быть, оставалось двести шестьдесят пять с половиной километров... "11 октября. Воскресенье. Ночевка на левом берегу Казыра примерно против пикета 2655. Прошли за день километров 9-10, но со сплошной рубкой. Километров 8 рубил я, пока не устал, потом меня сменил Журавлев. На всем протяжении левобережного хода имеется надпойменная терраса, удобная для проведения железнодорожной линии. Встречаются два или три небольших скальных мыска, которые пройти не представляет никакого труда. Терраса сухая, сложена тощими суглинками или суглинками с галечниками. Незаметно перешли в зону изверженных пород. Каледонские интрузии в нескольких местах прорезают кембрийские известняки, основную горную породу Казыра. Где проходит контакт - не проследил. Завтра отправляемся на плоту, а оленей возвращаю обратно. Сухая пихта для плота есть". Почти весь следующий день мастерили плот. Молодые инженеры первый раз занимались этим делом. Костя вообще ни разу не сплавлялся, а Журавлев бывал раньше в партиях, но с рабочими. Правда, Алешка быстро осваивал плотничную работу, а Костя почему-то был рассеян и молчалив. Иногда тревожно оглядывал лес. Такой же взгляд, такое же напряженное и чужое лицо бывает у таежного либо степного паренька, когда он впервые попадает в большой и шумный город. Тайга не просыхала. Шумела глухо и мощно. Правда, у земли ветер не чувствовался, но вершины огромных елей ходили так сильно, что кружилась голова. Порывы ветра сбрасывали на спины изыскателей холодные крупные капли. "12 октября. Понедельник. Завтра утром подниму всех пораньше, сплотим плот (все заготовлено) и, надеюсь, отплывем часов в 10-11 утра. Костя забыл в предыдущем лагере иголки, нитки, дратву, долото и гвозди. Все это находилось в одном мешочке. Особенно жаль долото и гвозди - нечем долбить проушины в гребях. Приспособился делать это топором. У Кости отстают от сапог подошвы, на что он смотрит с философским спокойствием. Придется приказать прибить, а то останется босиком... Проводник с оленями уехал в 12 часов дня. Погода испортилась. Днем был очень сильный ветер, в тайге только треск стоял от падающих деревьев. Днем шел дождь, а сейчас (10 часов вечера) идет какая-то изморозь, над костром тает и падает мелкими капельками на тетрадь..." С проводником изыскатели отправили последние письма. Кошурников писал жене: "Пользуюсь последним случаем написать тебе пару слов. Нахожусь в 15 км ниже слияния Правого и Левого Казыра. Отправляю письмо с проводником, хотя уверен, что придет оно после моего приезда. Хотел проехать насквозь на оленях, но отказался от этой мысли, так как нет корма и дороги. 25 октября рассчитываю быть дома. Едем втроем - Журавлев, Стофато и я. Плохо, что нет геолога. С производственной точки зрения он был бы полезнее, чем сметчик Стофато. На изысканиях перевала получил положительный результат. Очень был бы доволен, если бы на будущий год мне дали эти изыскания как предварительные. Очень тут интересные места, есть над чем поработать. Не скучай, скоро увидимся. Если меня долго не будет, то жди спокойно - не раз я выходил из тайги даже среди зимы. Не могу я погибнуть, у меня слишком большая жажда жизни..." Впереди лежал трудный путь по стынущей горно-таежной реке. И на сотни верст - ни одного приветного огонька. ЧТО ЖЕ БУДЕТ? Что будет, то будет, а мы пойдем далее... Н.Пржевальский Костя Стофато обрадовался больше всех, что ушли олени. Засыпая ночью у костра, он пробормотал: - Все руки отмотали с этой рогатой тварью. На плоту-то сиди да поплевывай. Верно, Михалыч? Только как поплывем? Туман-то - кошмар... Густой туман, что заполнил с вечера долину Казыра, не тревожил Кашурникова - утром ветер разгонит его. Лишь бы тепло продержалось еще недельку-другую! Изыскатели, изучая долину реки, быстро добрались бы до пограничников. А пока было пройдено по основному маршруту около сорока километров. Как же все-таки ляжет дорога? В Новосибирске Кошурников ориентировочно наметил трассу по правому берегу, потому что левобережный хребет Ергак-Таргак-Тайга отпугивал своей крутизной и многочисленными стоками. И было большой неожиданностью, что в верховьях реки левый берег оказался более удобным для прокладки железной дороги. Что будет дальше? Какие сюрпризы еще приготовил Казыр? Интересно, как выпутаться из гордого сплетения в районе Щек? Посмотрим... Кошурников спрятал карту, подложил в костер дров и, натянув на голову брезентовый капюшон плаща, забылся в полудреме. Среди ночи проснулся. В воздухе уже не было мятущейся водяной пыли, на догорающий костер медленно опускались едва заметные снежинки. Кошурников взглянул на ребят. Они подрагивали от холода, подвигались к костру, который уже подернулся сизым пеплом. Их телогрейки намокли от тающего снега, потемнели. Какие все-таки разные подобрались у него спутники! Алеша все делал сам, молча и споро, а Костя советовался по мелочам, без конца просил подсобить. Все бы ничего, но тайгу он плохо знал. Несмотря на предупреждение, этот красивый городской парень скинул вчера при рубке рукавицы и мокрым топорищем натер на ладонях кровавые мозоли. А когда Кошурников стал заливать ему руки спиртом - единственным лекарством изыскателей, Костя мучительно сморщился и закряхтел. - Будто медведь сжевал, - неодобрительно буркнул Алеша, но Костя его не понял. - Какой медведь? - Скулишь ты так, будто медведь тебе руку испортил. Костя промолчал. ...Светает. Надо скорей просушиться и доделывать плот. - Ты когда-нибудь сплавлялся? - спросил вчера Кошурников Костю. - Нет? И не знаешь, как вяжется плот? Ну, ничего, враз научишься. Изыскатель должен владеть этим древним ремеслом. Еще вечером они свалили несколько сухостойных пихт. Ни крепкая береза, ни тяжелая лиственница не годились для става, только пихта. Бревна они уже подтащили к воде, засветло успели вырубить березовые поперечины - ронжины, которые войдут в клиновые пазы и намертво свяжут став. Потом надо было на подгребках укрепить длинные греби, взять на борт крепкие колья - стяжки. Вчера, когда дошла очередь до гребей, Кошурников сказал Алеше: - Принеси-ка долото! Алеша долго и безрезультатно рылся в мешках. Он точно помнил, что долото лежало в подшефном мешке Стофато. Но там ничего не было. - Костя! Ты не видел наше долото? - Нет, - неуверенно ответил тот, и вдруг у него екнуло сердце: он достал мешочек с долотом на вчерашней ночевке и во время сборов забыл его положить в большой мешок! Так он и лежит сейчас там на пенечке. Что ему будет за это? Сказал: - Нет, не видел... - Ладно, потом найдем, - остановил их поиски Кошурников. - Некогда. Топором приспособился. Костя, подержи гребь. Придерживая гребь, которая крутилась и подрагивала под топором, Костя несколько раз порывался сказать Кошурникову, что это он. Костя, забыл долото на привале. - Что это ты не в себе? - понимающе спросил один раз Кошурников. - Будто потерял что-то. - Да вот, - начал Костя, насупившись. - Понимаете... - Ну? - Ничего. Это я так... Костя лежал сейчас у костра, едва слышно посапывал, ежился во сне от сырости, но не просыпался. В изыскательской жизни Кости это был первый плот, и Кошурников понимал уставшего парня: нелегко таскать с непривычки тяжелые бревна. Начальник экспедиции вспомнил свой первый плот. Это было на Алтае. Отец дал топор, сел у костра и приказал делать такой плот, чтоб нес двоих. Отец только советовал, а сам пальцем не шевельнул. Ну, правда, он тогда связал небольшой салик на вицах, но тоже досталось. Кошурников помнил все до мельчайших подробностей: как парил над костром толстые черемуховые прутья, как гнул из них кольца - вицы, как с помощью этих виц и клиньев - нагелей - скреплял став... Как всегда по утрам, Кошурников завел свою луковицу. Проснулся Костя. Он с усилием выгнул спину и стал внимательно рассматривать ладони. - Болит? - спросил Кошурников. - Болит. - Привыкай! - подал голос Алеша. - Сгодится в тайге. - Да, в городе спокойнее, - сказал Костя. - Это кому как! - возразил Кошурников. - Тоже мне спокойствие - воздух с грязью, милиционеры свистят, балконы падают. Ну, правда, зато есть сапожные мастерские... Костя глянул на свои сапоги, которые "просили каши". - Сейчас прибью. Он пошел к мешкам, но вдруг вспомнил, что гвоздики-то лежали вместе с долотом! Начал рыться в мешке, зная, что ничего не найдет. Оглянулся. Товарищи сидели к нему спиной, не замечая, как ему трудно. Он вернулся к костру. - Бери ложку, - сказал Кошурников. - И снимай свои бахилы. Пока ребята завтракали, Кошурников наковырял ножом гвоздиков из Костиных сапог, прибил кое-как подметки. Потом взял у Алеши ложку - у них было две ложки на троих, - доел суп. Отчалили уже днем. На переднюю гребь встал Кошурников, а на задней ребята менялись. И лишь тут Костя понял, какая это морока - вести по горной реке плот. Чуть зазевался - прижмет тебя к берегу "дером". Посушил несколько секунд гребь - и плот воткнется в берег торцом. А пока он разворачивается и "оттуривается", вода бежит мимо, время идет... Время сейчас было дороже всего. В долину Казыра уже спустилась с гольцов поздняя осень. Кошурников знал, что такие узкие долины южносибирских рек имеют свой микроклимат. Обычно тут много осадков, больше, чем где бы то ни было в Сибири. Зима наступает вдруг, катастрофически. Плотное высокотравье жухнет. Медвежья дудка и пучки, которые совсем недавно покровительственно раскидывали над разнотравьем свои зонты, усыхают, становятся ломкими. Налитые сладким соком ягоды малины чернеют, будто пораженные гангреной. Под снег уходят живые цветы. Исчезают все запахи - и дурманящий, тяжелый дух в травостоях и медвяный цветочный аромат на лесных еланях. Зверье спешит подкормиться, нагулять жиру, заготовить харчей на долгую зиму. А голосистые гуси, пролетая на недосягаемой высоте южным курсом, будто кричат: "Быстрей, быстрей! Зима!" Надо было спешить и изыскателям. Но что поделаешь? В этом месте Казыр причудливо извивался, вплетаясь голубой лентой в темную тайгу. Лоцманить на плоту было трудно. То и дело над водой слышались протяжные крики Кошурникова: "Креп-ше!", "Лег-ше!", "Шабаш!" До ночевки прошли рекой с десяток километров, продвинувшись по трассе лишь на четыре, - так сильно петлял тут Казыр. И уже начало темнеть, когда чуть не случилась беда. Плот подошел к руслу реки Запевалихи. Быстрая поперечная струя швырнула его к правому берегу, а через десяток метров Казыр начинал крутой поворот. Выскочив из-за каменного мыска, изыскатели оцепенели - плот стремительно мчался на залом. Поваленные ураганом кедры и пихты перегородили всю реку, покорежили друг друга. Бивнями торчали высохшие белые сучья, а под ними бешено бурлила вода, будто хрипело и захлебывалось какое-то свирепое чудовище. - Бей лево! - в ярости закричал Кошурников. - Оба на гребь! Еще лево! Крепше!!! Ребята даже не успели заметить, что слева есть небольшая протока, просто изо всех сил били задней гребью. Только слышали, как, налегая на гребь, скрипит зубами Кошурников, да видели несущуюся на них смерть... В дневнике это было описано предельно коротко и просто. "13 октября. Вторник. Ночевка на пикете 2640. Не обошлось без приключения на первый день поездки. Ниже Запевалихи через всю реку заломы и лишь с левого берега мелкий косой перекат. Так вот, пришлось через этот перекат стяжками, по колено в воде, перегонять плот. Конечно, вымокли, но зато прошли без аварии, которая была бы неизбежной, если бы прозевал. Вся река с шумом на повороте идет под залом, и вряд ли кому удалось бы выцарапаться из него благополучно. Плот получился хороший, хотя и много мы положили сил на его постройку: в общей сложности затратили 36 человеко-часов. На этом участке Казыр сильно петляет, что отнимает много времени при поездке по нему. Продвинулись на 4 км, а исколесили километров 10. Жалею, что не захватил пару пикетажных книжек. У нас на плоту один человек свободный и мог бы составить прекрасную глазомерную лоцманскую карту. Сегодня 13.Х, по существу уже 14.Х, так как три часа ночи. Покров, и, как полагается в Сибири, в этот день всегда снег. Вчера провели плохую ночь. Всю ночь шел снег, и нас изрядно вымочило. Виноват, конечно, я. Нужно было сделать балаган, а не полагаться на милость божию. При всем моем опыте просто поленился - в результате вымокли. Поделом вору мука. Нужно поторапливаться, а то остались считанные дни до шуги, а тогда с плотом амба, придется идти пешком. Сегодня ночуем очень хорошо. Сделали балаган, заготовили много дров, пополам лиственница и пихта. Сухо, тепло. Завтра подниму всех в 6 часов, чтобы не позднее 7:30 или 8 отплыть. Нужно во что бы то ни стало добраться до Саянского порога - это по трассе 32 км. Боюсь, что за день не доедем. Пока едем, на всем протяжении левый берег более удобен для железнодорожной трассы, так что линия, камерально трассированная по правому берегу, намечена неверно. Как и прежде, по обоим берегам тайга. Преимущественно ель, кедр, пихта, лиственница. Сейчас стало больше попадаться березы. По склонам - кедр, ель, пихта. На левом берегу, не доезжая ночевки полкилометра, на мысу, - гарь. На правом, ниже ночевки, тоже начинается гарь. Грунты - легкие суглинки. В реке мощные отложения песчано-галечника, вполне пригодного для балласта". Вечером Кошурников собрался поучить ребят заготавливать дрова для костра. - Подумаешь, премудрость! - сказал Костя. - Сами нарубим, Михалыч. - Нарубите, да не того. Вот гляди - у Тебя уже дыра на телогрейке. А отчего? Еловые сучья горели, они отскакивают. Или вот две сухостойные лесники, видишь? Одна прямая, другая наклонилась. Какую срубишь? - Это я уже по опыту знаю! - обрадовался Костя. - Конечно, наклонную: она в корне подгнила, и взять ее легче. Это я уже по опыту... - По опыту! - Кошурников вывернул из земли деревце и швырнул в кусты. - Она же сырая, волглая. А ты бери, которая свечкой стоит. Гореть будет - ай да ну! Для Кости раскрывался новый мир. Оказывается, и балаган надо делать умеючи. Основные колья