четвертый пояс -- предатели благодетелей. -- Сукой ты никогда не был, Яша! -- Откуда ты знаешь, кто был, а кто нет? Ну так вот... Ниже всего, в центре Земли, предатели величества Божеского и человеческого. Конечно, я пойду в тот круг, куда партия прикажет, но лучше, конечно, сюда, в девятый. А вообще, я вот что тебе скажу, Антоныч: мне этих девяти кругов мало. Данте в двадцатом веке не жил, наивный был. Мне нужен десятый, такого у Данте нет. Данте не предвидел, а я его заслужил. -- Сгущаешь! -- Не сгущаю, Сизиф. В десятом круге сидят растлители не отдельных людей, но целых наций, целых народов, а может, и всего человечества. Знаешь, кто в десятом круге? Вижу там Ленина, Гитлера, Сталина, Мао, ну и мельче шавки, бесконтрольные политики и их журналисты. Авось и для меня кто на сковородке подвинется... Я всю жизнь для них гавкал. И наказание свое я наперед знаю: вечно читать вслух, с выражением, собственные статьи с утра до вечера... А может, доверят для Сатаны отчетные доклады писать? Лозунги сочинять: "Черти всех стран, соединяйтесь!", "Все дороги ведут к сковородке!". А что, если в аду еще о субботниках не слыхали? Помогу! Только бы в десятый круг попасть! Так хочется занять наконец свое законное место. Как думаешь, окажут доверие? -- Окажут, Яша, окажут... -- Если окажут, не пойду. Значит, они меня опять обмануть хотят, выжать больше, чем дать! -- С такой честностью, как у тебя, Яша, можно думать о раскаянии... А тогда есть шанс попасть в Рай! -- В Раю я уже пожил. Хватит с меня! О честности мне поздно думать, а раскаяние -- на фига мне оно? -- Пожалуй! -- согласился Сагайдак. -- Раскаяться -- значит написать книгу "В круге втором". А потом "В круге третьем" и так далее. Одному человеку это не под силу. Тут надо коллектив здоровых авторов. А где их найти -- здоровых? Сизиф Антонович повалился на диван и воздел руки к потолку. -- Только в Ад! -- твердил Яков Маркович. -- Может, мне заявление написать? "Прошу послать меня в десятый круг Ада... И т.д." Я ведь уже писал... -- Когда?! -- испуганно спросил Сагайдак. -- Мальчишкой писал, чтобы меня в Испанию послали. Горел мировой революцией. Мать тогда уже сидела. Ради мировой революции я от матери отрекся. Верил, что она Сталина предала. Сизиф Антонович поднялся с дивана. -- Прошу, Яша, хватит. Видно, у меня нервы после похорон Баумбаха сдали... Паскаль говорил, что есть два рода людей: грешники, считающие себя справедливыми, и справедливые, считающие себя грешниками. Всеми своими бичеваниями ты только доказал, что принадлежишь ко вторым, больше ничего. И забудем Данте! Ты чего пришел среди ночи? -- Дельце есть. Но тут вдруг мягкая рука нежно обвилась вокруг шеи Якова Марковича. Ноздри ощутили волшебный аромат тонких духов. Золотой дождь волос прошелестел по его лицу и закрыл от него ковры, драгоценности и Сизифа Антоновича. К губам Раппопорта прижалась щека -- нежная кожа, прозрачный силуэт. Яков Маркович чмокнул эту щеку два раза, почувствовав, как мягкие пухлые губы проскользили мимо его рта, едва коснувшись, и поцеловал другую щеку. -- Здравствуй, детка! -- ласково сказал Яков Маркович, неуклюже облапив тонкую талию. -- Ты еще не спишь? -- Она уже проснулась, -- пояснил Сизиф Антонович. Алла погладила Раппопорта по небритым щекам и тихо присела рядом с ним на египетский пуф, не запахивая яркого халата с раскиданными по всему полю золотыми хвостами жар-птиц. Полы халата свесились по обе стороны ее бедер, закрыв ботинки Якова Марковича, не чищенные с прошлой осени. 53. АЛЛА ЖАЛКИЕ КРОХИ СВЕДЕНИЙ, КОТОРЫЕ УДАЛОСЬ РАЗУЗНАТЬ Занимаемая должность: Бабочка. Отчество и фамилия: просит называть себя по имени. Год рождения: меняла пять или шесть раз и, чтобы исключить возможность уточнения, название места, где родилась, изъяла раз и навсегда. Национальность: всегда такая же, как у мужчины, с которым. Социальное происхождение: как и национальность. Партийность: пишет, что комсомолка. Образование и специальность: студентка мединститута, аспирантка философского факультета, солистка кордебалета театра оперетты, манекенщица, медсестра (в зависимости от обстоятельств). Имеет ли изобретения: имеет, использует в повседневной практической работе. Иностранными языками не владеет. Родным языком также. Выполняемая работа с начала трудовой деятельности: трудовой книжки не имеет. Правительственные награды: пока не имеет. Почетное звание: будет сообщено позднее. Отношение к воинской обязанности: если надо -- да. Паспорт утерян. Проживает с паспортом подруги. Домашний адрес: непостоянный. ИЗ ЖИТИЯ СВЯТОЙ АЛЛЫ И когда родилась она из пены в неизвестном году, Голос сверху повелел: -- Быть ей красоты такой, что глаз не оторвать, здоровья отменного, и функция ее на земле -- приносить мужчинам радость. Росла она, как цветок в поле, не ведая ни рахита, ни бронхита. А выросла -- не употребляла никакой косметической химии, пускай даже импортной. Вскоре достигла Алла возраста, для призвания ее достаточного, и с тех пор время ее остановилось. Стала она жить в предчувствии покоя и блаженства, слыша подле себя голоса небесных ангелов. И встретился ей земным ангелом на Сретенке, возле кинотеатра "Уран", раб Божий Сагайдак, как раз тогда на волю по амнистии выпущенный. Сходили они в кино на комедию "Весна" за ее счет и стали жить как Муж и Жена. Ходили, правда, по Москве одно время слухи, что до этого подрабатывала Алла с офицерами на Казанском вокзале, а после пошла на повышение к ресторану "Центральный" и стала известна в актерских кругах под кличкой Алка-зеркальница из-за своего интереса наблюдать некоторые процессы в зеркало. Но того, можно считать, не было. Больные к Сагайдаку шли сплошным косяком, но прописываемые им инъекции синестрола, окстерола или сильбаэстрола, не говоря уж о питье женьшеня или вытяжки из рогов пятнистого оленя -- пантокрина, далеко не всегда благотворно воздействовали. И заметил наблюдательный Сизиф Антонович, что воздействие инъекций становится значительно эффективней, если делает уколы не он, а медсестра. Недюжинный ум аналитика и блестящего ученика самого Великого Зека Баумбаха почувствовал, что тут кроется nopог Открытия Века. И однажды, когда Алла, ласково улыбаясь, потерла Больному кожу ваткой со спиртом, готовясь ввести синестрол, Генеральный импотентолог тайно заменил шприц с синестролом на шприц с физиологическим раствором, а сам удалился из комнаты, сказав, что вернется через полчаса. Ни Алла, ни Сизиф Антонович не догадывались, что это внеземное существо явилось в образе Больного, чтобы Алла смогла наконец начать исполнять свое Предназначение. Чудо свершилось. Больной обрел желанную потенцию. Что касается Аллы, то она ощутила свою Возможность. Вскоре доктор Сагайдак разработал особую квазисекретную Методику. Согласно плану Сизифа Антоновича, часть А -- цикл уколов -- проделывает доктор сам. Часть В Методики начинается с интродукции, цель которой -- создание внезапной лавмейковой ситуации (термин проф. Сагайдака). Когда надежды больного возгорятся, доктор исчезает. Больной садится на диван и замечает пачку фотографий. Он начинает перелистывать их и обнаруживает изумительные виды природы при участии юной Бабочки, что приводит Больного в состояние душевного трепета. Тут в кабинет впархивает Бабочка, словно она сюда залетела случайно и ищет цветочек, на который можно было бы присесть, испить сладкого нектара. Появляется Бабочка ни в коем случае не в белом халате, а, напротив, в мини-юбочке и воздушной блузке с макси-декольте. Больной смотрит то на фото, то на Бабочку и усматривает тождество и различие. Различие -- в количестве одежды на Бабочке и на девушке с фотографий. Согласно Методике, это создает у пациента (это слово сам профессор Сагайдак пишет через букву "о") особую жажду так называемого сексопознания. Алла, улыбаясь улыбкой No 2, постепенно переходящей в No 3, создает атмосферу душевной симпатии, которая укрепляется научно дозированным принятием алкоголя. Профессор Сагайдак, находящийся в это время за дистанционным пультом управления, включает тихую музыку и снижает освещенность в гостиной на 74,3 процента. При оставшемся свете наступает часть С. В гостиной темно, но не настолько, чтобы совсем не было видно, до чего Алла хороша собой. Она влюбленно смотрит на пациента, осторожно прикасаясь своими неземными пальчиками к отдельным эрогенным зонам, указанным стрелками на схемах в Методике. Когда достаточный лавмейковый уровень достигнут, пациент, по условному сигналу профессора, переводится Аллой в ванную или остается на диване. В тяжелом случае Методистка в соответствии с пунктом D применяет телепатический массаж отдельных органов и гипновозбуждение звериных инстинктов, а также некоторые другие способы, известные только ей как девушке и специалисту. Если Алле почему-либо не удалось добиться желаемого результата (диагноз: патология воздержания, страх и т.п.) от телемассажа, она переходит к массажу физическому. Сначала используется аппаратура. В случае, если она не помогла, Методистка приступает к личному воздействию, и с ней соперничать трудно. Не случайно по многочисленным ходатайствам своих пациентов Генеральный импотентолог присвоил Алле почетное звание Лучшей минетчицы Советского Союза. При строго научном выполнении методических указаний А, В, С и D сеанс благополучно завершается пунктом Е. Алла всех любит первой любовью и для каждого следующего клиента является воплощением невинности и чистоты. В соответствии с Методикой, Алла имеет в запасе (и носит с собой при посещении пациентов вне ее рабочего кабинета) еще одно научное пособие, обозначенное в инструкци как РДО -- Резерватор Дополнительных Ощущений. В чемоданчике с дырочками сидит собачка Киса. Кису учила личным примером на основе условных рефлексов сама Методистка. Результаты работы Кисы, прежде чем доверить ей своих пациентов, проверил профессор Сагайдак на себе. -- Ах ты мой лизунчик! -- сказал он. В речи, нигде пока не произнесенной, профессор заявляет: -- Мои фундаментальные исследования дают Методистке возможность осуществлять процесс деимпотизации так, что в принципе она может возбудить мертвого, если, конечно, у него еще осталось что-либо, кроме скелета... Недавно стало известно о новой сексационной гипотезе проф. Сагайдака. Пациентам в сверхклиническисложных случаях Алла может оказать содействие в состоянии полной невесомости, когда для поднятия какого-либо органа (например, руки) не надо преодолевать земное притяжение. Практическая проверка новой идеи Сагайдака отложена до отправки Методистки с пациентом на орбитальную космическую станцию. Обычно нарушения в соблюдении Методики возникают в тот момент, когда курс лечения подошел к концу и Научный руководитель перебрасывает Методистку на другай Объект. Алла протягивает пациенту карточку, на которой написано: "Теперь вы совершенно поправились, любите других женщин на здоровье! Желаю Вам успехов в работе и личной жизни на благо трудящихся всех стран!" Однако бывший пациент не хочет любить других женщин, поскольку, как догадывается доктор Сагайдак, другие еще не достигли лавмейкового уровня его Методистки. Больной настаивает на том, чтобы закрепить результаты лечения, продлив часть Е. Приходится снова вмешаться Сизифу Антоновичу лично. -- Пока нельзя, -- разъясняет своим ответственным пациентам Генеральный импотентолог. -- Вот когда будет осуществлена программа КПСС в области гармонического развития личности, такое время настанет для всех. Но это будет уже при завершении строительства развитого коммунистического общества, когда -- вы знаете лучше. Я же, со своей стороны, делаю все возможное, чтобы высокий коммунистический уровень обработки клиента наступил уже сейчас. К сожалению, пока не для всех, а только для тех, кто Особо Достоин. Считайте, что у нас закрытый распределитель сексуальных наслаждений. Я не виноват: получено указание перебросить Методистку на товарища... Тут Генеральный импотентолог делает многозначительную паузу, после чего крепко жмет бывшему пациенту руку. У Аллы в ее плотном производственном графике образуется несколько минут, чтобы отдохнуть, заняться политическим самообразованием, ибо ее методический долг -- духовно соответствовать своим клиентам. Больше всего она любит читать в газетах о том, как бурными продолжительными аплодисментами, стоя, собравшиеся встречают на торжественных заседаниях товарищей. Далее следует перечисление лучших ее пациентов. Всех их она мысленно называет по именам: Ник, Витя, Андрюша, Арвиденочек, Миша, Николя, Леша и др. Для всех она была незаменима. Одно имя комсомолка Алла хранит с особым вниманием и заботой -- в связи с тем, что курс лечения этого главного пациента никак не удается пока довести до конца. Ответственных товарищей так влечет к Алле еще и потому, что она немая, а точнее говоря, глухонемая. Возможно, Господь распорядился насчет этого специально, имея в виду явить Политбюро Идеальную Женщину, которая не пересказывает другим, что слышала. Ее глухота и немота способствовали развитию других способов общения -- руками, губами без звуков, ногами и некоторыми другими частями Ее Прекрасного Тела. Кроме того, слова Научного Руководителя и клиентов она умеет понимать по губам, а в крайних случаях прибегает к пальцевой азбуке. Было время, когда Сизиф Антонович держал целую компанию хорошеньких комсомолок, обслуживавших очередного великого и мудрого пациента коллективно. Однако Алла одна превзошла возможности коллектива и к тому же оказалась выгоднее с экономической точки зрения. Алла постоянно совершенствует свои знания и опыт, никогда не останавливается на достигнутом. Ее девиз: "Сегодня давать лучше, чем вчера, а завтра -- лучше, чем сегодня". -- Халтурить она никогда не станет, что правда, то правда, -- похвалил ее однажды Раппопорту Сизиф Антонович. -- Если бы ты видел, как она горит на работе! Да она просто не щадит себя ради интересов Коммунистической партии! И действительно, за долгие годы совместной жизни только один раз после трудного рабочего дня она возразила, да и то самому Сизифу Антоновичу. В переводе с пальцевого языка на русский Алла заявила: -- Я выдержала на себе таких мужчин, которых не потерпела бы ни одна женщина в мире! Я -- святая. И вообще, граждане СССР имеют право на отдых! Раб Божий Сагайдак настолько удивился этому возражению, что на следующий же день, использовав связи, достал ей путевку в санаторий Совмина СССР. 54. РЮМКА ЧАЮ Сизиф Антонович тронул Аллу за плечо. -- Ну, вот что, детка, хватит голубиться. Сготовь чай, а мы поговорим. Алла с усмешкой поднялась, небрежным и красивым жестом забросила на плечи свои изумительные волосы. Полы халата закрылись, спрятав ее роскошные ноги, но зато поднялся тонкий и широченный рукав, обнажив до плеча лебединую руку. Вот я какая, смотрите, наслаждайтесь! Запоминайте, уносите с собой, вспоминайте меня ночью, в грезах, целиком и по частям, по деталям. Осознавайте, что я царица, а вы -- мои рабы. Вы все, люди противоположного пола, готовы стать передо мной на колени и будете делать все, что я захочу. Мне же от вас ничего не надо. К вам я прихожу на работу, а живу совсем в другом, недоступном вам мире. Я слышу, как трутся друг о друга облака, вижу цветные сны. Я чувствую вас насквозь. А кого чувствуете вы, кроме самих себя? Она ласково пронесла руку возле самых губ Якова Марковича. Он ощутил на миг неуловимый аромат, и что-то далекое, совсем забытое, едва всколыхнулось, защемило под ложечкой, опустилось вниз и погасло. Алла вышла. -- Чего тебе надобно, зека? -- в упор спросил Сагайдак, остановившись перед Раппопортом. -- Вот что... Надо помочь Макарцеву. -- Ай-яй-яй! Подхватил трипперок? -- Нет. -- Ах, женилка перестала фурычить? Они все боятся не столько болезней, сколько регистрации в спецполиклинике. Это же ни с чем не сравнимое наслаждение -- изучать болезни подчиненных. -- Тут дело особенное. -- Особенное? Если рассчитываешь уговорить меня лечить его по спецметодике, ты зря притащился! Ведь твой Макарцев только кандидат в члены ЦК. Алла ему не по рангу. Посоветуй ему побыстрее пролезть в ЦК. -- Дай срок, он будет кандидатом в члены Политбюро! -- Макарцев? С его-то мнительностью? Как говаривал президент Кеннеди, я позволю себе заметить, не вступая, однако, в спор: если он и будет еще кем-нибудь, так только кандидатом на удаление простаты. -- Послушай, Антоныч! -- взмолился Раппопорт. -- Загни свои мысли в другом направлении! Макарцев лежит с инфарктом. -- Вот как? Допрыгался? -- А его сын, напившись, сбил двоих. Если будет суд, дадут полтора червонца. -- Убийство? Сын ответработника? Пускай сидит на полную катушку! Не проси! -- А в принципе? В принципе можно? Учитывая, что законов нету. -- Нету? Наоборот, у нас их слишком много! Одни для массы, другие для верхушки, третьи для холуев, четвертые для иностранцев, пятые... -- Значит, можно? Так сделай! Не для Макарцева, для меня... -- Да он соки из тебя пьет! Гнешь спину, а он наживает капитал. С неграми на плантациях так не обращались! -- Пусть так... Мы в возрасте, когда пора думать о Боге... Помоги! -- И твой Бог -- Макарцев? Ладно, в рот вас всех долбать! Только ради нашей дружбы, зека! -- Сизиф Антонович в сердцах плюнул, и собака встревоженно посмотрела на хозяина. -- Хорошо, ради дружбы... Но учти, Макарцев тебе тоже пригодится... -- Зачем? -- А Ленинскую премию получить хочешь? -- Под какое место я ее подсуну, твою Ленинскую? И зачем мне Макарцев? Напечатает очерк под названием "Подвиг профессора Сагайдака"? Рекламы мне не надо. Если я захочу получить Ленинскую премию, я найду, у кого помассировать железу. Вот если бы мне напечатать статью о моем новом открытии! Но из этого ничего не выйдет. -- О каком открытии? -- Я открыл Основной Закон Сагайдака: у ответственных партийных работников сексуальная импотенция и импотенция политическая есть сообщающиеся сосуды. Одна перетекает в другую. -- Неужто? -- поднял нестриженые брови Раппопорт. -- Это ты открыл? -- Я! А кто же? За этот закон я сорвал бы Нобелевскую. Теоретически я уже разработал путь лечения, только никак не могу его проверить экспериментально. Я предлагаю лечить импотенцию путем отказа от политической карьеры. Но никто из тех, кому я намекал, не хочет отказаться. Как же я проверю? -- А на кроликах нельзя? -- На кроликах -- нельзя. Боюсь, Нобелевскую мне не дадут. -- Ну как тебя утешить? -- печально проговорил Яков Маркович. -- Ты и сам понимаешь: эта клетка -- клетка для всех... Бесшумно вошла Алла с подносом. Она поставила на стол три малюсенькие чашечки из китайского фарфора, чайник и сахарницу. От чайника шел аромат. Алла опять уселась на пуф рядом с ними. -- Умница, -- похвалил Яков Маркович. -- Ах, умница! -- Сейчас я тебе налью, -- сказал Сизиф Антонович. -- Ромашечный чай на ночь очень хорош как снотворное, и никакой химии. Молча они выпили чашечки по две. Яков Маркович пил с двойным удовольствием, любуясь Аллой, сидящей напротив него. Допив, он кряхтя поднялся. -- Все, дети мои! Или завтра на работу мне не надо? И ты устала, детка... Прощай, божество! Он поцеловал Аллу в одну щеку, потом в другую, всю ее обслюнявив. Она обвила руками его шею, прильнула к немy. Яков Маркович, сутулясь, двинулся в коридор. Болонка устало поднялась и пошла следом за Раппопортом до двери. Сизиф Антонович подал ему пальто. -- Спасибо, сиделец, -- Раппопорт ткнул его кулаком в живот. -- Ты настоящий... -- Ладно! Сказано в Писании: не шаркай ножкой! Такой день сегодня. Вернее, теперь уже вчера... Разве я мог тебе отказать? -- А какой день? -- 17-е апреля! Нас в этот день родилось двое: Хрущев и я. -- Поздравляю. Раппопорт открыл дверь. Сагайдак в халате высунулся на площадку, пошарил в отверстии почтового ящика. Все жильцы ходили за почтой вниз, кроме Генерального импотентолога. -- Он еще чего-то ждет, -- заметил Яков Маркович. -- А у меня, зека, чувство, что я сам живу в таком ящике. Иногда открывают щель, и в щель я вижу мир. А потом снова сижу в темноте... И читаю газеты, которые мне в него заталкивают... -- Иди ты знаешь куда? Спать! -- Намек понял, -- Яков Маркович стал медленно спускаться по лестнице. Алла постелила постель и легла. Собака спала у нее в ногах, повизгивая во сне. Сагайдак принял душ, не надевая халата, прошлепал по комнате и плюхнулся в постель. Алла взяла с тумбочки банку с благовонным маслом и, налив немного себе на ладонь, стала растирать Сизифу Антоновичу тело, начав с ног и медленно поднимаясь до самой шеи. Изредка она щекотала его и целовала, а он морщился, делая вид, что ему неприятно. Дойдя до шеи, Алла, поднатужившись, перевернула свое недвижимое имущество на живот и, налив еще немного масла, снова прошлась от ног до шеи. Когда процедура была закончена, Сагайдак открыл глаза. Алла тихо легла на спину рядом с ним и, опустив веки, ждала. Сизиф Антонович налил в ладонь масла и стал растирать тело жены в такой же последовательности. После массажа они заснули, довольные друг другом, и спали спокойно, ровно и долго. 55. СУББОТНИК У НАДИ Сироткина из последних сил боролась сама с собой. Но это каждый раз оказывалось бессмысленным, и она сдавалась. Утром она вставала, варила кофе, приводила себя в порядок, забегала в парикмахерскую причесаться или положить бесцветный лак на ногти, потом спешила в редакцию. Она глядела на часы и говорила себе гордо: вот прошел еще час, а об Ивлеве я ни разу не подумала. Значит, проходит. Скоро я его вообще забуду, встретив в коридоре, усмехнусь и подумаю: и чего в нем особенного? Зачем он мне и я ему? Мужик как мужик, неряшливый, и рост не длинный, а мне нравятся длинные. И эгоист, каких свет не видывал. Встретив его в коридоре, Надежда едва заметно кивала в ответ на его коротко брошенное "Привет!" и спешила пройти мимо, будто куда-то торопилась. Вечером у нее тоже всегда были дела: магазины, кино, подруги и, между прочим, лекции в университете, на которых тоже иногда приходилось показываться. Летом Сироткиной предстояло наконец защитить диплом. Усталая, она заглядывала в комнату к отцу. Он приходил поздно и долго сидел за столом, читал, ложился, опять вставал, бродил по комнате. Она заходила к нему перед сном, целовала его в полысевший затылок, спрашивала, не опоздал ли он утром в бассейн из-за того, что она проспала и не сварила ему кофе. Нет, в бассейн он не опоздал. Он любил дочь, после смерти матери любил, пожалуй, вдвойне. Он ласково хлопал ее по попке, как маленькую, и говорил: "Ну, ступай! Я еще повожусь..." Надежда принимала душ, мазала лицо ночным кремом, мгновение с усмешкой любовалась на себя в зеркало (такой кадр пропадает!), надевала пижаму, недавно для нее привезенную старым приятелем отца из Брюсселя, и, швырнув на подушку недочитанный "Новый мир", проскальзывала под одеяло. Открыв журнал, она не читала его, а, положив на лицо, быстро вспоминала прошедший день -- плюсы и минусы. И гордилась собой: ни разу надолго об Ивлеве не задумалась. А стоя вечером под душем, даже не вспомнила, как они стояли под душем в новосибирской гостинице. Значит, все проходит. День -- как год, год -- как вечность. Она поднимала журнал, твердо решив вникнуть в читаемое, но, прочитав несколько строк, чувствовала, что рассеивается, засыпает и нет сил сопротивляться сну. Надя гасила свет, и тут появлялся Вячеслав Сергеевич. Нет, этого не будет! -- уверенно заявляла она ему. Но оттолкнуть его было выше ее слабых силенок. Теперь она боялась пошевелиться, чтобы Ивлев не исчез. Ну, может, она позволяла себе чуть-чуть дофантазировать. Он был ласковей и активней, чем на самом деле (так ей хотелось), а она -- сдержанней и холодней (так у нее никогда не получалось). И еще он говорил ей слова, много бессвязных слов. Он непрерывно говорил ей про нее то, что она хотела бы услышать, но о чем он всегда молчал. Потом он умолкал, и она почти слышала, как он сопит ей в ухо и начинает чаще дышать. Надя сжималась в комок, подтягивая колени к подбородку, и руки у нее непроизвольно помогали ему и заменяли его. И она сама начинала стонать, очень тихо, чтобы не услышал за стенкой отец. Теперь она поворачивалась на спину, готовая стать тонкой, как половичок у кровати. Через несколько мгновений она возвращалась в реальность. По инерции она благодарно целовала Ивлева в шею. Он приподнимался на руках, окидывая ее взглядом собственника, и говорил: "Мне пора". Утром в редакции Надя сидела в состоянии анабиоза. Ивлев, конечно, еще больше, чем она, хотел бы побыть с ней. У мужчин это всегда сильнее. Молчит только потому, что деться некуда. В командировку его не пускают, к Раппопорту переселился сын. А если бы они виделись, то быстрее бы прошло. Днем Надя шла по столовой с подносом, ища свободный столик. Заметив жующего Ивлева, она хотела, как всегда, пройти мимо и сесть отдельно, но он отодвинул стул и пригласил ее с иронической галантностью. -- Бурда! -- он отставил тарелку. -- Все разворовывают, хоть бы остатки готовили по-людски! -- Хочешь, накормлю настоящими котлетами? Сама вчера сделала. И соус из аджики с томатом -- пальчики оближешь... -- Где? -- У меня дома. Глаза у него загорелись и погасли. -- Дома? Не хватало только напороться на родителя! -- Разве позвала бы, если б сомневалась?.. Сгоняем? Котлеты готовы... Раздумывая, он с ненавистью поглядел на свиную отбивную, поддел ее вилкой и поглядел на свет. -- Видишь, прозрачная, как мыльный пузырь. -- А мои котлеты плотные, -- завлекала она, -- рентгеном не просветишь. Он швырнул отбивную в тарелку. -- Поехали! -- Пить не будем, только котлеты с аджикой, -- говорила она ему в ухо по дороге, в такси. Пить доставляло ему все меньше удовольствия. Возбуждение быстро сменялось апатией, и это раздражало. Наде же хотелось, чтобы к тому, от чего у нее заранее замирало сердце, ничего не примешивалось, чтобы чувство было чистое, само по себе. В громоздкой квартире, пока Ивлев оглядывался и снимал пальто, Надя прошмыгнула на кухню, зажгла газ и поставила сделанные вечером котлеты на плиту. -- Входи! Вот моя комната, -- она вернулась, указала Ивлеву на дверь и стала снимать шубу и сапоги. -- Кровать не успела убрать, извини. Хотя сегодня, между прочим, 19 апреля, субботник... -- Вот и поработаем! Они легли сразу, и все было, как ей по ночам грезилось. -- О Господи, котлеты! -- встрепенулась она, едва вернулась издалека. На кухне все было в дыму. С виноватой ухмылкой Надежда внесла в комнату сковородку, и из сгоревших черных котлет они выкорябывали вилкой серединки, мазали xлеб красной аджикой и с аппетитом уминали. А потом снова забрались под одеяло. Ивлеву стало жалко Надю и немного себя. Она была такой ласковой и послушной от растерянности. Будто чувствовала, что в нем для нее места больше нет. Он понимал ее, но не мог ей помочь. Она догадалась. -- У меня такое чувство, будто мы лежим последний раз. Каждый раз -- что последний... -- Вот и хорошо. Значит, каждый следующий -- как подарок... -- Да. Но страшно... -- Наоборот, хорошо! Иначе -- занудство! Жениться хочет Какабадзе, как только выйдет из больницы. -- А я хочу тебя задушить, -- она обхватила его за шею и легла на него. Приподнялась на руках так, что груди стали острыми, а потом сплющились о его грудь. Она стала целовать ему глаза. -- Хочу, чтобы ты ослеп и ни на кого не смотрел, кроме меня! -- Этого хотят все женщины. Им просто нужно рожать мужчин слепых, как котята. -- Я схожу с ума от желания! -- А ты положи на живот мокрое полотенце, как делают итальянки. -- Русская я, милый! Я кладу на живот бумагу. -- И что? -- И пишу заявление в партбюро: он меня любил непартийными способами. Говорят, по системе йогов женщина может усилием воли не забеременеть. -- Тогда закаляй волю. -- Закаляла! Пока не увидела тебя. Она убежала в ванную, накинув халатик на одно плечо. Вячеслав поднялся с тахты, пошатался по комнате, разглядывая безделушки из разных стран и неизвестные ему флакончики. Он примерил на себя Надин лифчик. Сироткина не возвращалась, и он направился искать ее. В большой Надиной квартире (сейчас таких и не строят) с лепными потолками и дверями с матовыми стеклами Вячеслав сориентировался без труда. Он босиком прошлепал в гостиную, заглянул в еще одну дверь -- это был кабинет, какие теперь увидишь разве что в музее. Одну стену сплошь, от пола до потолка, занимали книги. Ивлев прошелся вдоль полок -- множество роскошных альбомов репродукций, старые энциклопедии, тисненные золотом тома монографий прошлого века. Лесенка стояла раскрытая -- и на ней две книги, снятые или не положенные на место. В обеих оказались стихи с ятем, имен поэтов Ивлев и не слышал. Поперек комнаты, изголовьем к полкам, стоял узкий диванчик; на полке, возле него, -- пепельница с окурками, маленький транзистор, телефон. Лицом к окну распластался большой письменный стол резной работы на ножках-лапах, заваленный с одного бока книгами и журналами на английском, как выяснил тотчас Ивлев, и на немецком. Он полистал их. Переводы вложены в журналы -- полный сервис. Психология, философия, психиатрия... Занимательный набор. А это? Это оккультные науки, если Ивлев правильно понял, телекинез, телепатия... Он корректно не стал читать рукописных листков, разбросанных по столу. Глаза, скользнув, вырвали из всего обилия три толстых тома, переплетенные нефабричным способом в ярко-красный коленкор. Ивлев открыл обложку, в углу страницы прочитал: "Совершенно секретно". Тут уж он не смог удержаться, ознакомился с названием: "Сироткин В.Г., генерал-майор госбезопасности. К вопросу о возможностях управления мыслительными процессами в идеологической борьбе. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук". Слава хмыкнул, хотел начать читать, но услышал в коридоре шаги. Он поспешно захлопнул обложку и двинулся к двери, но она сама открылась. -- Простите, я, кажется, помешал... На пороге стоял плечистый человек лет шестидесяти в добротном сером костюме. Он намеревался войти, но, увидев обнаженного Славу, растерялся. Некоторое время оба они молчали, не зная как поступить и какой предложить другому выход. Они просто разглядывали друг друга. Наконец, человек произнес: -- Вы не могли бы мне объяснить, что это значит? -- Разрешите мне сперва одеться, -- с достоинством выдал ему текст Вячеслав. -- Пожалуй! А где, черт возьми, Надя? -- В ванной... С подругой, -- не моргнув, пробормотал Ивлев, боком проходя через коридор в Надину комнату. -- С какой подругой? -- Со своей. То есть с моей. Извините!.. Только Надиного отца ему и не хватало! Очутясь в комнате у Надежды, Ивлев схватил в охапку белье, бросился в ванную. -- Отец! -- Где? -- зрачки у Нади расширились. -- Раньше он не приезжал днем! -- Не трать времени, одевайся. -- Знаешь, -- прошептала Надя, -- ему позвонила соседка! Она шизофреничка, на пенсии, бывший майор. У нее, когда в дверь позвонишь соли занять, свет вспыхивает. Стоишь, как на допросе. Она к отцу после смерти матери зачастила, а теперь за мной следит. -- Ясно. Я смоюсь, если смогу. Учти: я здесь с твоей подругой. А ты почему молчала, кто он? -- Об этом все знают, кроме тебя. А ты что, мне меньше верил бы? Он пожал плечами. -- Противно! -- Мне тоже. Но он -- мой отец! -- А в смысле трепа дома? -- Наоборот, дурачок! Если уж придут к нему, так в последнюю очередь. -- Конечно, папочка тебя в обиду не даст. Она прижалась к нему. -- Он хороший, -- сказала она. -- Меня любит и дает деньги. Презираешь? Застегни лифчик! Слава погладил ее по голове и выглянул в коридор. Там было пусто, и он поспешно выбрался на лестничную клетку. Надя отправилась на кухню. -- Ты?! -- она изобразила удивление, увидев отца. Он хлопал крышками кастрюль. -- Приехал поесть котлет, которые ты мне вчера приготовила... Кстати, а где твоя подруга с этим нудистом? -- Они ушли. -- Так я и думал. Даже не познакомились! -- Не смейся! -- сухо сказала Надя. -- Им негде встречаться. Отец смотрел на нее внимательно, колеблясь, взорваться или сдержаться. Он ощутил вдруг, что боится дочери... Нет, этого он допустить не может. -- Надо регистрироваться, -- сказал он. -- Тогда будет, где. -- Я им передам. -- Так где же котлеты? -- Мы их прикончили, извини. -- Я понимаю: за мое здоровье... Вот что, Надежда Васильевна! Нам давно пора поговорить. Я все откладывал, но сейчас есть повод. Правда, время у меня ограничено... -- О чем, папочка? -- Ты живешь таинственной, непонятной мне жизнью... -- Я? У меня все на виду. Просто ты никогда не спрашиваешь. Это у тебя -- все совершенно секретно. -- Ты же знаешь, какая у меня работа, и не будем об этом! -- Пожалуйста, не будем. Сам начал!.. -- Начал, потому что ты -- моя дочь. Хочу знать про твою жизнь... -- Ты и в роли отца не перестаешь быть кагебешником, папочка! Уверен, что должен знать о других все. А про тебя -- никто, даже твоя дочь! -- Я чекист, дочка. -- Знаю, папа! Слышу двадцать лет... Но теперь мы оба взрослые, и мамы, которая примиряла, нет. И она, между прочим, просила за тобой присматривать. Давай играть так: хочешь знать про меня -- рассказывай про себя, чекист! Нет -- нет... -- Тебя кто-то настраивает на левые взгляды. -- Никто меня не настраивает, успокойся. -- А что говорят про нас в редакции? -- Хочешь, чтобы я стучала на своих знакомых? -- Нахваталась глупостей! Даже если это твое убеждение, надо быть терпимее. -- Не знаю, что говорят про твое учреждение другие, а я всем рассказываю, что в кабинете твоего начальника висит портрет Пушкина. -- Пушкина? -- он усмехнулся краешком губ. -- Почему? -- А он, папа, сказал: "Души прекрасные порывы!" -- Это я слышал, -- засмеялся отец. -- Неостроумно, я тебе скажу. Прекрасными порывами мы не занимаемся, руки не доходят. -- Вы занимаетесь тем, чтобы заставить человека перестать мыслить! -- Фу, Надежда... -- он брезгливо поморщился. -- Ты уже не ребенок! Во всех странах есть органы насилия. Вячеслав Рудольфович Менжинский, дочка, сказал очень точно: "Мы -- вооруженная часть партии". Вот как! Лично мне никакие твои мыслители не мешают. Но у государства имеются определенные принципы, и если большинство народа им следует, наша задача -- защищать большинство от выскочек. Общество не может жить без дисциплины. Да враги только и ждут, что мы разболтаемся. Нам приходится быть монолитом. Вода, пробив трещинку, может смыть гигантскую плотину, если щель не заделать вовремя. Я надеюсь, что доживу еще до того времени, когда наши органы вообще будут упразднены. Но для этого необходима высокая сознательность общества. -- Чтобы все стали роботами... -- А, по-твоему, это нормально, когда выскочки и недоучки хотят, чтобы им разрешили писать и говорить все, что придет в голову? Если хочешь знать, не чекисты, а народ таких не любит и сам требует наказывать. Скажем, Солженицына нам приходится круглосуточно охранять. Он неглупый человек, а понять этого не может. Да все его критические идеи нужны нескольким сотням чувствительных интеллигентов, больше никому! Если бы его проекты были реалистичны и полезны, они давно пробились бы в жизнь. Я знаю в сто раз больше о всяких жестокостях и несправедливостях, чем он. Однако я укрепляю государство, а он его разваливает. Я служу народу, а он кому? Он что же -- один умнее партии, в которой четырнадцать миллионов? Кто всерьез этому поверит? -- Те, кого вы преследуете! -- Ну, если не хочешь вписываться в существующие для всех нормы -- пеняй на себя. Конечно, мы и таких пытаемся воспитывать, но не всегда удается. -- Особенно хорошо твой Сталин воспитывал! -- Сталин -- не мой, Надя. Сталин как раз и был выскочкой, и очень опасным, поскольку сосредоточил в своих руках слишком большую власть. Если бы дать неограниченную власть, скажем, Солженицыну, еще неизвестно, какие бы законы он установил. Все нынешние борцы за права человека -- допусти их к открытым действиям, начнут рваться к власти. У нас гуманные законы, но такого мы допустить не можем. -- А нынешний -- это не такая же власть? -- Нынешний -- исполнитель воли партии. Он подпишет все что угодно, если мы решим, дочка. Пойми правильно: не потому, что мы -- органы, эти времена давно прошли. Мы -- сила, потому что мы -- среднее звено партии. Мы решаем, что Политбюро должно знать и что нет. Мы вынуждены были скинуть Хрущева, как только он зарвался. И уберем каждого, кто нам помешает, потому что мы коллективно выражаем волю народа, и нет никакой силы, которая могла бы нам помешать. Поняла? -- Еще бы! -- Ну, а если поняла, давай теперь узнаем про тебя, поскольку по твоей формуле про себя я тебе в общих чертах рассказал... Как его фамилия, нашего гостя? -- Зачем тебе? -- Разве отец не имеет права знать, с кем встречается его дочь? -- Его фамилия Куликов. Куликов Андрей. Андрей Александрович. -- Он с тобой работает? -- Нет, он инженер, работает в почтовом ящике, засекречен, как ты, и я не спрашивала. -- Что-то лицо мне его знакомо... -- Такое уж у него лицо. На многих похоже. Я и сама путаю... Знаешь что, папочка? Не вздумай его проверять, или следить за ним, или что-либо подобное. Если узнаю -- уйду. -- Как -- уйду? Что ты несешь, Надежда?! -- То, что слышал... -- Но куда? -- Уйду... Не найдешь! 56. СИРОТКИН ВАСИЛИЙ ГОРДЕЕВИЧ ШТАМП: СС ОВ (Совершенно секретно особой важности). СПЕЦИАЛЬНАЯ АНКЕТА ДЛЯ РУКОВОДЯЩИХ КАДРОВ КОМИТЕТА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР Звание: генерал-майор госбезопасноти. Занимаемая должность: начальник 5-го Главного управления, член Коллегии Комитета. Он же, для служебных надобностей, Северов Гордей Васильевич и Гордеев Н.Н. Родился 3 октября 1910 г. в Туле. Национальность: русский. Отец русский, мать русская, родители отца и матери русские. Социальное происхождение: отец рабочий, мать крестьянка. Член КПСС с 1929 года. Партбилет No 00010907. Ранее в партии не состоял, не выбывал, партийных взысканий не имеет. Образование и специальность по образованию: высшее, Академия КГБ (окончил с отличием). Пребывание за границей: не был. Ближайшие родственники: дочь Надежда. (Подробный перечень родных, близких, друзей и знакомых, живых и умерших, с местами жительства, работы и захоронения прилагается к анкете.) В партийные, советские и другие выборные органы не избирается в связи со спецификой работы. Правительственные награды: орден Ленина, ордена Красного Знамени и Красной Звезды, Знак Почета, медали. (Награждался без публикации указов в открытой печати.) Отношение к воинской обязанности: учету по линии Министерства обороны не подлежит. Паспорта имеет на указанные выше фамилии. Все подлинные документы сданы на хранение в Центр. Домашний адрес: Москва, Староконюшенный пер., 19, кв. 41. Тел. 241-41-14. (Сведений в справочниках не имеется.) Приметы: рост 171 см, глаза карие, цвет волос -- седой. Данные о с