бы он Дедалом или в крайнем случае Икаром. Как раз сейчас крылышки бы ему очень пригодились. А может быть, девочки, он ангел, и крылья отрастут? Не по себе стало Олегу. Противное состояние, когда, будто маленькому, тебе хочется закрыть руками глаза, сесть на корточки и прошептать: -- Меня нет... Такое в его жизни было. Больше того, Олегу казалось, что он уже побывал там, на месте мальчика, испытал его состояние. Но, во-первых, это было давно, а во-вторых, не совсем правда. В Змеиную бухту за год до войны Олег приплывал из соседней небольшой бухты верхом, сидя на спине у отца. Мать оставалась ждать их за скалой. Отец фырчал моржом и отчаянно брызгался, потому что плыть с Олегом было все-таки тяжело, хотя отец и не показывал вида. Олег, не понимая этого, пришпоривал отца пятками и кричал: -- Быстрей! Быстрей!!.. Если неподалеку выныривали дельфины (тогда, перед войной, они еще не боялись людей), отец уговаривал Олега пересесть на них, а Олег думал, что отец предлагал серьезно, и очень этого боялся. Потом Немец-старший лежал, раскинув руки, под солнцем, как рыба, выброшенная на берег. Олег, конечно же, устремлялся к скале и пробовал так же зацепиться за эти самые предательские камни, за эти манящие выступы. Так же, да не так! Потому что тогда рядом был отец, и он дремал, но был начеку. Отец лежал, лелеемый горячими лучами, и вдруг вскочил, почувствовав беду на расстоянии. Он подбежал к скале, дотянулся и стащил Олега за ногу до того, как мальчик сделал тот самый шаг, после которого лезть вверх легко и быстро, а обратно хода уже нет. Сын был зол на отца и надулся. Сын проявлял героизм, а отец воткнул ему палку в колеса. Семимильными шагами сын хотел вскарабкаться к светлой вершине, преодолеть страх, достичь цели, а родитель уныло стащил его за пятку вниз. Олег лежал на камне обиженный, а отец изрек: -- Уж рисковать жизнью, сын, так хоть знать, ради чего... Не понял тогда Олег, что сказал отец. А отец не стал объяснять, плюхнулся в воду и поплыл. Через год он пошел на фронт рисковать и не вернулся. Ну, не пошел, его пошли,-- ведь у него не было выбора, риск был тотальный, так что какая разница? Он не был никаким героем, отец, он был самой обыкновенной жертвой обстоятельств. Его толкали вперед, туда, откуда заведомо почти не было шанса вернуться. Но все же военная мясорубка молола людей ради защиты других людей, от этого факта никуда не денешься, и было хоть какое-то оправдание смерти. Олег был тогда вдвое меньше парнишки, подвешенного сейчас на скале. Впрочем, какое значение имеет эта разница? Все на свете мальчишки просто обязаны повторить все на свете ошибки. Все как один они целеустремленно ищут, где бы еще ошибиться. Сие происходит во все времена и эпохи, у всех народов, при всех системах, и изменить это не дано. Чужой опыт не учит, такова природа и обреченность молодости. -- Тяжкое зрелище,-- сказал Олег, ни к кому не обращаясь. -- Может, смоемся?-- предложил Борис.-- Жрать давно пора, а мы когда еще до поселка дотащимся? Товарищ наверху -- субъект конченый, свидетельство о его смерти в ЗАГСе уже выписывают, а нам жить да жить. Подушка мы для него все равно плохая. Вы обратили внимание: приятель его -- малый сообразительный, давно драпанул от греха подальше. Почему? Может, ему скучно стало или кушать захотел? Ничего подобного! Чтобы не быть свидетелем. Что молодое поколение хорошо научилось делать, так это смываться вовремя. -- Помогите ему, мальчики! Сколько можно так нервничать?-- девушки повернулись и вопросительно смотрели на мужчин. -- Хм... Это прагрэссывная мысл,-- Боря перешел на грузинский акцент, вскочил, принял позу партерного акробата и посмотрел на Олега.-- Сыловой э-этюд! Ты, дрюг, на мэ-ня. Дэвочки занымают мэста на тэбе. Алле!.. Ну и что? Ну, шесть метров, а до него двадцать с гаком. Он улегся обратно на камень и продолжал: -- У меня встречное предложение. Я даю перочинный ножичек, и девочки режут свои купальники на полоски. Из них они вяжут веревку. Веревку закидываем ему, чтобы привязал и по ней спускался. Это будет патриотический поступок в стиле Голливуда, а кроме того, эстетически красивое зрелище. Олег, у вас как единственного здесь иностранца, наверное, есть с собой фотокамера, а? Олег признался себе, что этот симпатичный Боря из Одессы, при всей своей временной циничности, был почти прав. Может, пробираться меж камней километров пять до поселка и там пытаться организовать помощь? На это уйдет как минимум три часа. Столько времени мальчишка не продержится на узком приступочке не шевелясь. А он там, наверху, замер. Сидел, стиснув губы, и держался онемевшими пальцами за остатки корней, из-под которых время от времени на лежавших внизу сыпались комочки сухой земли. Теперь весь пляж молчал и смотрел на мальчишку. Он чувствовал взгляды, старался собрать волю, и его отчаянное "Зачем я это сделал?" передалось всем, кто на него глазел. Олег понимал его. Уж если такое дело сотворено, остается надеяться на самого себя. Наконец парнишка решился. Чуть приподнялся, обхватил руками выступ, повис на руках и опустился на один шажок вниз. Нога сорвалась. Пальцы задрожали от напряжения, впились в камни. Судорожно водил он слепой ногой по скале и наконец нащупал другой выступ. Он не смотрел вниз: внизу ничего радужного не светило. Мальчик перехватился руками, сделал шажок и снова повис. Если сейчас камень отслоится -- конец. В этом вся жестокая доброта Черной горы -- Кара-Дага: трещины в камнях, выдутые ветром и размытые дождями, видны со стороны неба, а когда лезешь, укрыты от глаз. Захочет Черная гора -- удержит, не захочет -- отслоит камень. Пляж молчал. Вылезли из воды те, кто купался, и тихо улеглись на горячих камнях. Парнишка сползал медленно, втягивая голову в плечи и замирая после каждого шага. Смертельный страх сводил мышцы, не позволял сделать следующего движения. Предыдущие лет четырнадцать мальчика опекали много разных людей, теперь он от них изолировался. Он один заведует собственной жизнью, распоряжается ею полностью. Один и больше никто. В этом редком случае смерть его тоже зависит только от него самого. Девочки сжались в комочки и, прислонясь спинами друг к другу, задрали головы,-- две хрупкие фигурки, смешные и беспомощные в своем сострадании. -- Бога нет!-- произнес вдруг Борис.-- Если бы он был, он бы подлетел и снял юродивого. Его голос перестал быть ироничным и помрачнел. Мальчик прополз обратно половину пути, и теперь предстояло самое трудное. Скала подкашивалась, дальше придется преодолевать земное притяжение иначе: нечеловеческим усилием загонять ноги под стену. А сил не осталось. От напряжения у него отвисли плавки и тело оголилось. Девочки скромно опустили глаза, но не уходили от скалы. Перестал жевать сливы Борис. Добровольно распявший себя на скале юный Христос портил ему аппетит. -- Попробуем? Может, поймаем?-- не выдержал Олег и, забыв, что должен беречь руки, пошел к скале. Борис отрицательно покачал головой. Он словно приклеился к берегу клеем. Олег влез на камень, попытался дотянуться и подставить ладонь мальчишке под пятку. Мальчишка сползал, извиваясь змеей и цепляясь неизвестно за что, потому что скала в этом месте была абсолютно гладкой. Было слышно, как он хрипит. Все старались не смотреть, но подняли головы, когда страшно завизжали девочки. Оставалось каких-нибудь метра четыре, и он все-таки сорвался. Сорвался, слегка ободрал плечо Олегу и мягко шлепнулся, попав на песок между двух острых камней, не то бы сломал ноги. Девочки подбежали к нему, схватили под руки. Он высвободился, встал сам. Отошел в сторону, лег на большой камень, спрятав свой поцарапанный и вымазанный в крови и пыли живот. Щенок был почти что целехонек. Присев на корточки, девочки спустили воздух из подушечек, превратив их в сумочки, и, надев босоножки, засеменили к скале, вокруг которой предстояло перебираться вплавь, чтобы выйти из этой чертовой Змеиной бухты. Когда они скрылись из виду, Боря вскочил: -- Надоело! Хорошенького понемножку! Я дико извиняюсь... Надеюсь, мы еще до вашего отъезда увидимся. Я бы хотел записать ваш адресок: вдруг судьба закинет в Сан-Франциско... И он двинулся догонять влюбленных в него девочек. Проходя мимо потрепанного скалолаза, Борис сильно смазал этому индивидууму по шее, и парнишка удивленно поднял голову. Включив на ходу транзистор, Боря дал джаз так, что стало слышно его маме, проживавшей в городе Одессе. Немец решил, что еще немного покантуется у моря. Это был его последний день в Коктебеле. Герой дня лежал на камне полуживой. Чтобы поддержать его морально, Олег подмигнул мальчишке, и тот, удивленный, подмигнул в ответ. Руки его свисали с камня, как плети. На ногтях запеклась кровь. ВЛАДАН Когда час пик, въехать в центр Сан-Франциско с северной оконечности залива непросто. Мост Голден Гейт -- Золотые Ворота -- запружен до предела. Машины то двигаются еле-еле, то останавливаются совсем. Мало кто из сидящих за рулем нервничает, но для Олега Немца это обычно вопрос жизни. Представьте себе скрипача, который выходит во время исполнения Фауст-симфонии Листа на сцену и объясняет дирижеру и зрителям: -- Sorry, я застрял в пробке. И начинает играть с середины. Сегодня концерта не было. Двигались они с женой на обед к приятелю, причем не вечером, а около четырех часов. Солнце уже склонялось в сторону океана. День, однако, был воскресный, все куда-нибудь ехали, пробка установилась раньше обычного. Нинель то и дело поглядывала на часы, поскольку после званого обеда вся честная компания русских эмигрантов собралась отправиться смотреть российский цирк, не так давно прибывший на гастроли в Калифорнию. Билеты были оплачены по телефону, о чем Олег и не подозревал. -- Другие живут как люди,-- сказала Нинель, опустив солнечный козырек с зеркалом и подкрашивая губы.-- Ходят регулярно в гости или, там, на концерты. Мы раз в сто лет выбрались и то приедем к шапочному разбору. Стоим, как идиоты, и глядим на тюрьму Алкатрас. Тема эта была заигранной пластинкой. Нинели хотелось общения, зрелищ, а мужу -- полежать на диване. -- Ну как мы можем ходить на концерты, если это моя работа?-- Олег уныло произнес часто повторяемый рефрен.-- Ведь те, кто служат в банке, не ходят вечером в банк развлекаться. -- Не надо в банк. Да тебя вообще никуда не вытащишь! -- Но в данный момент мы как раз и едем в гости. -- Так ведь выбрались раз в кои-то веки! И то только потому, что Мирон -- твой близкий друг. Ты не мог отказаться... Надо же, все-таки сдал он этот сумасшедший медицинский экзамен! -- Каких-нибудь двенадцать лет -- и он опять врач. Такова эмигрантская жизнь... Вдруг поток двинулся. Они увидели, как справа полицейская машина вытолкнула на обочину застрявший грузовичок. Олег прибавил газу, и их "Бьюик" запетлял по серпантину парка Президио. Теперь уже недалеко. Дом у Мирона Ольшанского был недавней постройки: гостиная, семейная, кухня на первом этаже -- без перегородок, что для большой тусовки человек на восемьдесят весьма кстати, потому что съехался русский средний класс со всего Сан-Франциско, большей частью врачи. Гульба шла полным ходом. Публика, Олегу почти неизвестная, но между собой давно, видимо, знакомая, уже бродила по дому с бокалами и кружками, то и дело подкачивая насосом пиво из бочки. -- Нам обоим джин-энд-тоник,-- сказала Нинель, с кем-то целуясь. -- Покажите того последнего, который стал наконец американским врачом,-- крикнул Олег со смехом. Но старый, еще российский друг Мирон Ольшанский уже спешил ему навстречу. -- С восьмой попытки!-- сияя, сказал он и долго тряс Немцу руку. -- Поздравляю!-- Олег похлопал Мирона по плечу.-- Видишь, как здорово: меня скоро на пенсию попрут, а ты -- молодой врач. -- У меня натуральный обмен: второй диплом приобрел -- первые волосы потерял.-- Мирон повернулся к гостям, ткнув Олега в спину.-- Господа, для разнообразия я вам скрипача пригласил, а то вы тут на медицине зациклились. -- Скрипача? Где же его скрипка? -- Не видите, с ним жена -- ее-то он и пилит. -- А концерт будет? -- Пусть сыграет в честь хозяина гимн Советского Союза или какой-нибудь другой реквием... Олега втиснули между двумя симпатичными дамами, как теперь принято говорить, неопределенного возраста. Они, не спрашивая, стали заполнять Олегу рюмку и тарелку. Мирон увел Нинель на другой конец стола, который ломился от вкусных вещей, и предстояла трудная задача: решить, чего не есть. Мирон между тем, счастливый от победы, гостей и алкоголя, продолжая неведомый Немцу разговор, крикнул: -- Тихо! Вы тут все пристрастны, особенно бывшие советские урологи и, по определению, не можете быть объективны. Давайте спросим человека нейтрального. Скажи, Олег, какой орган у мужчины главный? Все за столом перестали громыхать вилками и посмотрели на Немца с ироническим прищуром. Олег не думал и секунды. -- Руки,-- сразу сказал он. -- Почему -- руки?-- разочарованно, а может, и с презрением спросил кто-то. -- Не слушайте его: ведь он же скрипач! -- Скрипач? Значит, он всю жизнь перепиливает скрипку и никак перепилить не может. Выходит, и в его руках прока нет. Олег понял, что в данной компании сказать "руки" было большой политической ошибкой: урологи сразу потеряли к нему интерес. Сделал это Олег по двум причинам. Во-первых, из чувства противоречия решил избежать того, что они хотели услышать, и, во-вторых, он был действительно уверен, что руки у мужчины важней головы, не говоря уж о прочих вещах. -- Мы все здесь узкие специалисты,-- завершал дискуссию хозяин и посмотрел на Немца.-- При всей нашей симпатии к музыке и к тому, что играть на рояле или скрипке удобнее двумя руками, мы лучше знаем, какой орган у мужчины главный. Давайте выпьем за предстательную железу! И он опрокинул в рот рюмку. -- Не напивайтесь, ребятки, нам еще ехать развлекаться. -- Куда?-- с тревогой спросил Олег и строго посмотрел на жену. -- Ой, Олежек,-- затараторила Нинель,-- совсем забыла тебе сказать: все купили билеты в цирк. В кои-то веки российский цирк на гастролях в нашей калифорнийской дыре. Тряхнем стариной, ну пожалуйста! -- А где это? -- В Окленде, отсюда полчаса. Между тем гости, поглядывая на часы, стали группками и по одному выбираться на улицу и плюхаться в машины. Перепившие послушно пускали за руль жен и укладывались на заднем сиденье подремать. Те, кто не знали дороги, пристраивались в хвост тем, кто дорогу знал. Если на мосту Бей Бридж тогда вдруг возникла пробка, то произошло это только потому, что полсотни машин, принадлежащих одной компашке, жались друг к другу на хайвее в Окленд. Там, возле парка, толпа людей уже двигалась пешком и на велосипедах к огороженной временным забором поляне. Народец победнее старался запарковать машины подальше, чтобы не платить за стоянку. Люди состоятельные, вроде гостей доктора-новобранца Ольшанского, въезжали вблизи цирка на дорогую парковку. Среди публики было много черных, поскольку цирк расположился в таком жилом районе, и, само собой, много детей. Тут пахло морскими водорослями, полынью и специями из соседних ресторанов. А в центре поля вырос купол, растянутый тросами. Гудели кондиционеры, накачивая под купол прохладный воздух. В вагончике продавали билеты. Под куполом громыхнула такого качества музыка, переносить которую ушам Олега было трудно и даже вредно. Он не был в цирке, наверное, четверть века и, откровенно скучая, лениво блуждал глазами по сторонам. Люди простой породы, а их было вокруг абсолютное большинство, поедали зрелище, попкорн, мороженое и запивали все кока-колой и пивом. Любая американская аудитория, как известно, жизнерадостна и доброжелательна, прием русского цирка не был исключением. Зал то и дело вспыхивал аплодисментами, даже если на арене не происходило ничего выдающегося. После парада, акробатов, дрессированных собачек, фокусника, который умело перепилил свою ассистентку в миниюбке и максидекольте, после вынутой из матрешки бескостной женщины, выделывавшей замысловатые акробатические фигуры на вращающемся в воздухе сверкающем шаре, шталмейстер возвел руки к небу и объявил следующий номер программы: -- А теперь, леди и джентльмены, перед вами -- Владан! Олег, до того момента слушавший вполуха, потряс головой, чтобы сбить сонливость, ибо был уверен, что ему почудилось. Зазвучало танго, мелодия которого ушла из памяти, но, оказалось, ушла не совсем. Горло у Немца сдавил спазм. Он стал жадно глотать кислород, будто воздух из-под купола цирка вдруг откачали. -- Повтори имя,-- прошептал он жене. -- Владан, кажется, а что? -- Владан?!-- выдохнул Олег. -- Тебе плохо?-- с тревогой спросила Нинель.-- Опять сердце поджимает? Сейчас найду таблетку . Подложил Олег под язык таблетку, но это не помогло. Он закрыл ладонями уши, и время спрессовалось. События в памяти дрогнули и замелькали, замельтешили, закрутились -- Немец едва отслеживал происходившее на арене. Впрочем, видел он именно то, что однажды прожил полвека назад. Будто последующая жизнь отодвинулась в сторону и ничего не осталось, кроме детства... Посреди тусклой и грязной весны военного сорок четвертого года хмурый уральский городок неожиданно расцвел яркими афишами, к которым, скользя по мокрому льду, устремились не избалованные такого рода событиями аборигены. Разинув рты, они разглядывали красавцев и красавиц, расклеенных по заборам. Из афиш местные огольцы вырезали ножами, что понравилось, но вскоре на те же места наклеивались свежие полотнища. На одной из афиш усатый фокусник, одетый во все голубое, с черной повязкой на глазах, смело стоял в огненном кольце. Рядом с ним женщина в белоснежном бальном платье, будто она только что сошла со страницы старого романа, держала в руках шляпу; из шляпы выглядывал пушистый щенок. На другой афише несколько разъяренных тигров, облизываясь, смотрели на красотку-дрессировщицу. Тигр держал в пасти ее голову, а красотка изо всех сил улыбалась. На третьей -- человек в черном плаще, похожий на мушкетера, на ковре-самолете опускался с неба на землю. Е Ж Е Д Н Е В Н О -- было написано красным вверху этой афишы. А внизу шесть толстых черных букв с тремя восклицательными знаками: В Л А Д А Н !!! Слово запомнилось и сделалось вдруг в целом городе самым незаменимым. -- Влада-а-ан!-- кричали уличные мальчишки, бегая по рынку. -- Влада-а-а-ан!!-- орали ученики на переменах. И толком никто не мог объяснить, что это такое -- "Владан". Люди пожимали плечами, ибо гастроли цирка еще не начались. В те дни за парту с Олегом Немцем посадили новичка. Он слушал, как все в классе кричат, а сам лишь улыбался. Строгая учительница с усами записала его в классный журнал и для памяти раза два громко повторила: -- Ахмет Ахметжанов. Ахмет Ахметжанов... Ты, значит, из цирка? Ахмет кивнул. Класс загудел. -- Дети, тихо!-- прикрикнула учительница.-- Ничего особенного! Он в классе будет временно, пока цирк не уедет. Олег придвинул к Ахмету тетрадку с домашним заданием и положил осколок от фугаски. -- Бери! Бери насовсем! Новенького эта вещь не заинтересовала. Вскоре выяснилось, что у него были дела поважней. После школы Олег с Ахметом вместе вышли на улицу и остановились у афиши. ТРИ -- АХМЕТЖАНОВЫ -- ТРИ -- сообщала афиша и ниже поясняла: ЭКВИЛИБРИСТЫ С ШЕСТАМИ Отец Ахметжанов шел по проволоке, держа наперевес шест или, как объяснял Ахмет, баланс. На плечах отца Ахметжанова стояла Ахметжанова-жена, то есть мать Ахмета. У нее на плечах стоял мальчик -- новый друг Олега Ахмет, который числился старшим сыном в труппе цирковых артистов Ахметжановых. Два его меньших брата, близнецы Сурен и Булат, тоже бегали и прыгали на арене, но на канат их допускали пока только на репетициях. -- И впятером будете выступать?-- спросил Олег. -- На репетициях уже давно работаем, но бывают срывы... Итак, Немец сидел на одной парте с живым артистом цирка, чему все завидовали. Скоро он знал об Ахмете абсолютно все. Как тот жил в детском приюте в Ташкенте, как его усыновил Ахметжанов-старший. Всех троих детей он и его жена взяли из детских домов. А как много Ахмет умел! Стоило Немцу произнести на уроке слово, и он получал замечание. Сосед же его мог болтать так, что училка ничего не слышала. Ахмет и Олега научил говорить, почти не шевеля губами. Таким способом Ахметжановы переговаривались на арене, незаметно для зрителей. -- В цирк вечером желаешь?-- спросил новенький, когда после уроков они прощались на улице. -- А можно?-- глаза у Олега загорелись. -- Приходи к служебному входу ровно в полвосьмого. Войди и стой. Олег прибежал заранее, обошел цирк кругом, отыскал табличку "Служебный вход", осторожно вошел и стал ждать у двери. В половине восьмого Ахмет, одетый в черную бурку, вышитую бисером, подошел к вахтеру и, положив руку Немцу на плечо, важно сказал: -- Это ко мне! Они поднялись на верхний этаж, пробежали по длинному коридору, потом лезли по винтовой лестнице и пробирались мимо ящиков, набитых реквизитом. Олег вслед за Ахметом вскарабкался по железным ступенькам на узкий балкончик и замер: в полутьме перед ним открылся купол -- цирковое небо, увешанное канатами. Ахмет между тем солидно пожал руку осветителю и показал на Олега глазами. -- Вот мой друг. Пускай тут посидит, ладно?.. Осветитель кивнул. Он возился с прожектором и даже не взглянул на Олега, видно, привык, что к нему подсаживают зайцев. Ахмет хлопнул Немца по плечу и исчез. До представления оставалось еще минут двадцать. В зале было пусто, прохладно и полутемно. Униформисты в зеленых мундирах, перекликаясь, раскатывали на арене ковер. Когда крики стихали, снизу доносилось рычание тигров. Тех самых тигров, что красовались на афишах недалеко от Владана. Сидя в углу балкончика верхом на перевернутом старом прожекторе, Олег смотрел на арену. Зал постепенно заполнялся народом. Осветитель защелкал выключателями. Толстый, гладко прилизанный человек в черном фраке, который не сходился на животе, шагнул вперед и произнес красиво и громко слово, знакомое и непонятное: -- Вла-дан! Оркестр грянул танго. Осветитель рядом с Олегом засуетился. Свет в зале потух. Потом луч прожектора высветил под потолком ковер-самолет, точь-в-точь, как на афише. На ковре сидел человек в черном плаще. Ковер-самолет стремительно летел вниз. Теперь луч прожектора осветил пятно в центре арены. Там медленно вращался круг. Человек в плаще прыгнул с ковра-самолета на круг. Его черный плащ взметнулся и улетел в темноту вместе с ковром. Артист остался в белой рубашке с бабочкой, узких брюках и -- босиком. Он застыл. Он ждал, когда кончатся аплодисменты. Затем он прошел по краю круга, раскланялся и уселся в кресло, будто устал после дальней прогулки. Шталмейстер снова выдвинулся на арену и объявил: -- Художник, рисующий ногами,-- Владан! В зале вспыхнул яркий свет. Под танго, слегка пританцовывая, на арену выбежала женщина в белоснежном бальном платье. Она тоже раскланялась, расставила перед Владаном мольберт и укрепила лист бумаги. Владан поднял босые ноги, и только теперь стало видно, что рукава его рубашки висят по бокам тела, и эти рукава пусты. Художник рисует ногами, потому что рук у него нет. Оркестр умолк. Правая нога Владана мелькала над бумагой, в тишине зала был слышен скрип углей, которыми Владан рисовал. Делал он это быстро. Через несколько секунд музыка заиграла снова. Женщина сняла с мольберта только что созданный пейзаж и понесла вокруг арены. Олег сидел выше всех, но даже он разглядел пальмы, море, дома на берегу. И началось! Владану подавался новый лист бумаги, и он мгновенно набрасывал новый сюжет. Пока его помощница обходила круг, новый рисунок уже был готов. В конце пути ассистентка вручала каждую картину зрителями, и лист бумаги начинал свое путешествие из рук в руки вдоль ряда или наверх, до самой галерки. От высоты, с которой приходилось смотреть на арену, и ряби разноцветных огней, с которыми орудовал осветитель, а может, еще от дыма и треска вольтовых дуг в прожекторах у Олега кружилась голова. Внезапно музыка оборвалась, свет в зале потух. В луче прожектора на арену опустился ковер-самолет. Он поднял Владана с его помощницей и унес в темноту. Оркестр загромыхал марш, перекрывая шум аплодисментов. Зрители захлопали неистово, требовали повторить. Владан не вышел. Все в тот вечер казалось Олегу невероятным -- ведь он первый раз в жизни был в цирке. Но ни его друг Ахмет Ахметжанов, который, скинув бурку, по тонкой трубе ловко взбирался на двадцатиметровую высоту и там делал стойку на руках, ни силовые акробаты братья Чертановы, ни наездники, ни даже тигры, которые ласково лизали щеки дрессировщицы,-- никто не поразил Олега так, как художник без рук Владан. Днем дома, после школы, когда мать была на работе, Олег решил повторить номер Владана. Он спрятал руки в карманы, уселся на стул и пытался поднять с пола босой ногой карандаш. Ничего не получалось. Тогда он рукой вставил карандаш между пальцами ноги и начал рисовать на куске бумаги, прикрепленном к стене. Получалась мазня: нога упорно не слушалась и не хотела создавать шедевра. Люська сидела рядом и умирала со смеху. Мать узнала об эксперименте и сказала, что Олег сходит с ума. Даже отец этого никогда не делал, а ведь он художник. Олег ей отвечал, что если б она побывала в цирке, ей тоже захотелось бы попробовать. -- Только цирка мне не хватает!-- воскликнула мать. Ахмет часто брал Немца с собой в цирк. Мать не возражала, считала, что лучше сидеть за кулисами, чем слоняться по улицам неизвестно с кем. Олег дома без конца повторял куплеты, которые пели клоуны: "Тут и там -- Гитлера там-там! Там и тут -- Гитлеру капут", и другие гениальные стихи. Мог бы Олег как шталмейстер объявлять номера, ничего не перепутав, не хватало ему только такого же представительного живота, на котором не сходился фрак, не говоря уж о самом фраке. Олег прирос к цирку. А Владан по-прежнему оставался загадочным существом, прилетавшим на ковре-самолете из неведомого мира. Раз Ахметжанов-старший ушиб руку, и номер их в тот день отменили. Ахмет очень обрадовался, что сегодня не надо выступать, затащил Олега в пустую артистическую, они стали рубиться в шахматы. Играл Ахмет так, что не успевал Олег опомниться, как его королю угрожал мат. Немец не обижался, но скоро ему надоело раз за разом беспросветно проигрывать, тем более что на арене в это время шло представление. -- Ахмет, айда лучше смотреть... -- Ты же видел десять раз! -- Ну, все-таки глупо сидеть в цирке и не смотреть! Они помчались по коридору к лестнице, когда их позвали. -- Ахмет!-- слышался сзади хрипловатый негромкий голос.-- Зайди! Ребята остановились. -- Владан зовет,-- сказал Ахмет и пошел к открытой двери. Посреди комнаты стоял невысокого роста молодой парень в белой майке и мятых пижамных брюках. Он растерянно улыбался. -- Владан, это Олег Немец, мой друг. Ахмет подтолкнул Олега вперед. Немец, как взрослый, протянул руку, чтобы поздороваться, но тут же сконфузился, потому что у Владана вместо рук торчали короткие обрубки возле плеч. Локтей у него не было. Олег растерялся, но Владан захохотал и тем сразу его простил. -- Будем знакомы,-- представился он, наклонился и, сведя оба обрубка на груди, сдавил ими Олегову ладонь.-- Меня звать Слава. -- А где же Владан?-- растерянно спросил Олег. -- Это и есть Владан,-- засмеялся Ахмет.-- На арене Владан, дома Слава. Ты зачем нас, Слава, звал? -- Вы Майю случайно не видели? Куда она пропала? Понять не могу... Ребятишки, сложите мои вещи в шкаф, а то я спотыкаюсь. Волшебник, рисующий ногами, стоял посреди комнаты в майке, лохматый и растерянный, размахивая короткими культяпками рук, а вокруг на полу было разбросано его барахлишко. Ахмет ловко собрал и сложил в шкаф белье и одежду. Олег, как мог, ему помогал. -- В шахматы сыграем?-- спросил Ахмет Владана, когда они немного прибрались. -- Давай! Только сперва с гостем. Идет? Олег кивнул не очень уверенно. -- Расставляйте фигуры. Шахматная доска стояла на полу. Олег делал свой ход, Владан, сидя на диване, тут же протягивал ногу и, ухватив фигуру между пальцев, опускал ее точно на нужную клетку. Он быстро обыграл Немца и сказал: -- Приходи почаще -- выиграешь. С того вечера Олег, можно, пожалуй, сказать, подружился с Владиславом Даниловым, или, сокращенно, Владаном, как тот значился на афишах. И очень этой дружбой гордился. Олег бегал к Владану почти каждый день, теперь чаще, чем к Ахмету. Он гонял для него на рынок за махоркой, научился скручивать цигарки из газетной бумаги, которые вставлял Владану в губы и потом давал огонька. Догоревшую его цигарку научился ловко тушить в тарелке с надписью "Госцирк", которая заменяла пепельницу. Он и уроки делал, сидя у Владана, а тот его кормил, чем было. Однажды днем Олег весело вбежал к Славе. -- В шахматы сыграем? Владан промолчал. -- Что с тобой? -- Без рук, брат, тяжко,-- грустно ответил он.-- Беспомощность унижает. Жить неохота... Он был мрачней тучи. -- Мне бы водки стакан... Достань, браток, а... Кивнув, Олег помчался домой, помня, что у матери под кроватью стояла добытая неведомо откуда бутылка. К счастью, дома никого не было. Олег завернул ее в газету и притащил Владану. Тот сидел в полузабытье на диване в той же позе. -- Где взял? -- У матери... -- Спасибо, друг! Налей. Олег налил ему полстакана. -- Добавь еще. Стакан заполнился до краев. -- Теперь закупорь, заверни бутылку в газету и не забудь взять домой. Не то я всю допью. Стиснув стакан обрубками рук и не пролив ни капли, Владан опрокинул его в рот, не морщась и не закусывая, как будто это была вода. Он сидел и ждал, пока лекарство подействует. Олег погладил ему обрубки. -- Это... на фронте? Владан взял его за плечи обрубками рук и сжал. -- Я ведь водителем был. И руки мои остались в бронетранспортере. -- Как это?-- не понял Олег. -- А так. Драпали мы из окружения. Чувствую, вязнут гусеницы, болото, надо обходить. Стали кружить и напоролись на минное поле. Помню только, ребята меня вытаскивают, я кричу: "Руки, руки мои возьмите!" Больше ничего... -- Понятно,-- растерянно протянул Олег. -- Если понятно, браток, не откажи в любезности -- сходи за Майей! Видишь ли, дело какое! Нас на фронт везут... -- Тебя -- на фронт? -- Номер наш включили в программу бригады, которая едет на фронт выступать. Конечно, Олег знал, где живет Майя: Владан не раз посылал за ней. Это было довольно далеко от цирка, за железнодорожной станцией. Если трамвай не ходит, а он ходит редко, то пешком минут сорок. И Немец отправился к Майе. Чем больше Олег привязывался к Владану, тем непонятней была для него Майя и их отношения. Познакомился Владан с ней в Ташкенте, в госпитале, где лежал после ранения. Курносая веснушчатая Майя забегала к нему в палату. Она была беженка, эвакуированная, вся семья ее погибла. Она ведь была старше Владана на одиннадцать лет. Владана взяли в танковую школу из Суриковского художественного училища, где ему прочили славу нового Репина. И пока Владан лежал полгода в госпитале, нашел он себе занятие: в связи с отсутствием рук рисовал ногами. Потом его подобрала проезжая цирковая труппа, поскольку артистов для программы не хватало. Владан уговорил Майю ехать с ним. Она стала помогать ему на репетициях, гримировала его, начала понемножку выступать вместе с ним. Владан с Майей расписались в ЗАГСе и жили в артистической: спали на диване, а ели за гримерным столом. Они проехали много городов, и вдруг все рухнуло. Первым делом Майя расклеила на заборах объявление, которое сама написала: "Цирк снимет комнату для артистки". И такая комната нашлась. На вопросы Владана отвечала, что уходит в частный дом, потому что устала скитаться. Дом, хоть и чужой, все-таки дом. Она не жила с ним больше, но приходила на работу. Тут, после представления, Олег слышал, как они ругались. Владан ходил хмурый, натыкался на стулья и матерился. -- Ты что -- хочешь совсем уйти? Пропадешь! -- Мне здесь надоело... -- А номер? Как же наш номер? -- Мне все равно! Хлопнув дверью, она вышла, а в коридоре натолкнулась на шталмейстера. Он был в парадных брюках, но вместо фрака в зеленой полосатой пижаме. Шталмейстер схватил Майю в охапку, пытаясь успокоить. -- Ахметжановы больны. Эти скандалят. Представление срываете! Да на фронте за такое вы бы пошли под трибунал! Не отвечая, Майя вырвалась, убежала. Номер их в программе пропустили. С большой неохотой Немец бежал к Майе. Дверь, в которую он стучал, долго не открывалась. Олег уже хотел уйти, когда наконец вышла Майя в халатике, гребешком продолжая расчесывать длинные вьющиеся волосы. -- Ну, что тебе?-- устало спросила она.-- Опять? Скажи Владану, что я больше не приду. Понял? -- Нет, не понял!-- замотал головой Олег. -- Не понял, ну и не надо! За спиной у Майи появился большой человек в трусах. Олег знал его. Этого тяжеловеса в цирке объявляли как силача -- чемпиона среди силачей. Он поднимал огромные гири немыслимого веса, а потом свет гас, и униформист собирал эти гири в охапку и бегом уносил с арены. -- Слушай, малец,-- усмехнулся тяжеловес.-- Майя сейчас занята. -- Он велел передать,-- продолжал Олег,-- что едет на фронт... -- На фронт?-- удивилась Майя и пожала плечами.-- Ну и пускай едет!.. Я-то тут при чем? Обратно Олег бежал, терзаясь сомнениями. Как же быть: сказать Владану Майины слова или нет? Если Владан это услышит, ему будет плохо. А если врать, то как? -- Ну что?-- спросил Владан, едва Олег переступил порог. -- Майи нету!-- сказал Олег. -- Где ж она? -- Куда-то уехала... Совсем... Владан сжал губы. Олег скрутил ему цигарку, положил в губы и дал прикурить. -- Дела...-- пробормотал Владан. Он лег на диван и отвернулся лицом к стене. На другой день цирковая труппа уезжала: часть на фронт, а часть в какой-то другой цирк. Прощаясь, Ахмет подарил Олегу новую афишу. На ней вместо "Три -- Ахметжановы -- три" красовалось: "Пять -- Ахметжановы -- пять". От Владана Олегу достались рисунки. Не те большие, которые он делал на арене для зрителей, а маленькие, которые он делал для себя. Рисунки долго висели у Немцев дома. Когда уезжали в Америку, таможня рисунки не пропустила, и Олег от обиды их порвал. Слегка оглохший от громовой музыки Немец сидел в цирке, вжав голову в плечи и ладонями прижав уши. Время развернулось и примчалось назад. Нинель тревожно на Олега поглядывала, не понимая что случилось. На арене молодая женщина снимала с мольберта пейзажи, сделанные художником, который полулежал в кресле и рисовал ногами. Пустые рукава его белой рубашки развевались на сквозняке. Только этот артист, прилетевший на ковре-самолете в черном плаще, был совершенно седой. Разволновавшись, Олег плохо видел происходившее на арене и, едва номер кончился, поднялся. -- Мне... ну, в общем, надо за кулисы,-- сбивчиво сказал он Нинель.-- Надо поговорить с этим человеком... -- А сердце твое в порядке? -- В порядке... Не волнуйся... И Немец пошел по проходу, то и дело спотыкаясь о чьи-то ноги и изредка механически извиняясь. Пожилая черная уборщица, узнав в чем дело, указала ему на дверь. Перед зеркалом, спиной к нему, сидел старик с седой гривой волос, и женщина в белом передничке держала перед его губами бумажный стаканчик так, чтобы он мог пить. Олег подождал, пока старик напьется. -- Слава,-- тихо позвал Олег. -- Тут я,-- весело отозвался человек и повернулся во вращающемся кресле. -- Раз отзываетесь на это имя, значит, это вы. -- Конечно, я -- это я. А вы, простите?.. -- Мне трудновато объяснить... Я несмышленыш, с которым вы играли в шахматы и... посылали к Майе... Меня зовут Олег Немец. Некоторое время они молча, изучающе смотрели друг на друга. -- Война?-- спросил Владан, как спрашивают секретный пароль. -- Война,-- подтвердил Олег и вздохнул. -- Since this's your friend, I'll be back in few minutes,-- промолвила женщина и вышла. -- Что она сказала?-- спросил Владан. -- Она отойдет на несколько минут,-- перевел Олег. -- Я знаю, здесь нельзя курить,-- Владан подмигнул.-- Но пока эта леди, которую ко мне тут прикрепили, вышла, достань мне сигаретку во-он из той сумки. Мы ведь на "ты", да? Как не подымить по такому случаю? Чиркнув зажигалкой, Олег дал Владану прикурить и закурил сам. -- Видишь, я в том же амплуа,-- сказал Владан и закашлялся. -- Кто же тебе помогает? -- Да кто попало... Они у меня не задерживаются,-- Владан вдруг запел.-- Менял я женщин, как, терьям-терьям, перчатки... -- Приятно тебя видеть здоровым и в форме, несмотря ни на что! -- Здоровым?!-- печально усмехнулся Владан.-- Тебя не удивляет, что я вообще жив? Мне ведь за семьдесят. А ты? Ты-то как? Олег скупо рассказал. Он был растерян и от этого глуповат. -- У тебя семья, а я вот как жил, так и живу бобылем, если не считать случайных эпизодов. Не живу, а существую... -- Как Майя? Может, это неприятно вспоминать?.. -- Майя, представь себе, пришла на наше представление в Нью-Йорке. Живет с мужем на Брайтон-бич. -- Он тоже был циркачом? -- Сейчас служит швейцаром в гостинице. Ведь не мальчик... Меня раньше за границу никогда не выпускали,-- советские люди не должны быть уродами. Сейчас к вам сюда только ленивые не едут. Знаю, все халтурят, но, поверь мне, кроме циркачей: на канате под куполом на шармачка не поработаешь... Послушай, Олег, ты же по-английски сечешь. Погляди, что тут про меня пишут? Кивком головы Владан указал на стол. Немец взял свежий номер газеты "Сан-Франциско экзаминер". На фото Владан был в своей рабочей позе на арене. Заголовок гласил: "Русский артист, который ногой рисует лучше, чем другие художники рукой". -- Я-то газет не читаю,-- сказал Олег.-- Оказывается, о тебе уже не первый раз здесь пишут. Вот послушай: в связи с появлением талантливого русского художника без рук газета решила провести конкурс среди читательниц: какой орган у мужчин самый важный. Только теперь до Олега дошло, почему спорили у Мирона гости! -- Какой же?-- спросил Владан, кося глаза в газету. -- "Читательницы охотно откликнулись,-- переводил Олег.-- Одна молодая женщина заявила, что постановка вопроса неправильная: у ее друга ей нравятся все органы. Одна феминистка заявила, что у мужчин нет важных органов вообще, все второстепенные, а все важные органы только у женщин. Она и получила первую премию на конкурсе: бесплатную подписку на газету "Сан-Франциско экзаминер"" . -- Боже мой!-- воскликнул Владан. -- Вот еще,-- Олег продолжал читать.-- Тебя будут показывать по телевидению на всю Америку. Готовься! Знаменитая Барбара Уолтерс специально прикатила в Сан-Франциско взять у тебя интервью для передачи "Twenty-twenty". -- Зачем мне все это? -- Поздно, брат, ты -- знаменитость. Вот письма читательниц. Послушай-ка, тебе делают предложение. Некая Стефани Боксер готова утешить тебя в одиночестве. Она пишет, что отсутствие рук у Владана -- не помеха и что готова выйти за тебя замуж. Женишься -- останешься в Америке. Владан улыбался. Но в глазах его стояли слезы.