ый милиционер Григорий Иванович и очень долго разговаривал с отцом.
Григорий Иванович был дядька добродушный и любил поговорить, но все-таки
больше полутора часов он не разговаривал, а тут проговорил целых три, что
свидетельствовало о важности дела.
Отец решил ускорить отъезд.
Или с билетом получилась какая-то неувязка, или отец сделал это
нарочно, но о том, что мы сегодня уезжаем, он объявил часов за пять до
отъезда. Больше всего был поражен дядя Авес. Он заметался по двору, срывая
свои сушившиеся майки и трусы, таскал с места на место чемодан. Затем дядя
помчался в банк к бухгалтеру, зачем-то привел его с собой, и тот с
испуганным видом смотрел через плетень, как отец выносит из дому ящики с
вещами.
- Так ты едешь с нами или нет? - спросил отец дядю Авеса.
- Еду,- буркнул дядя.
- А как же хромой друг?
Но дядя молча проглотил ехидство.
У нас с Вадом чемодан был уже уложен, и мы побежали прощаться с
Нижнеозерском. В первую очередь, конечно, мы отправились на минное поле. Там
мы не были целую вечность
Еще издали запахло дымком: значит, пацаны там. Однако у костра сидел
лишь один Дылда. Новость, что мы уезжаем, Дылда выслушал довольно
равнодушно.
- Я тоже скоро отчаливаю,- сказал он. - Уже завербовался. Завод строить
буду. Задаток получил. Хотите выпить?
Дылда сходил в блиндаж и принес бутылку мутной жидкости. Мы отказались.
Дылда сделал глоток прямо из горлышка.
- А где пацаны?
- Они больше сюда не ходят. У Малыша мать замуж вышла, теперь его не
пускают, а Рыжий...- Дылда глотнул еще раз. - Рыжий с дядей Костей живет.
Рыжий живет у дяди Кости. Вот это новость!
Мы попрощались с Дылдой. Он протянул нам несколько печеных картофелин.
- Возьмите на дорогу...
На краю поляны мы оглянулись. Дылда смотрел нам вслед, опустив руки, в
рваной фуфайке, какой-то слишком взрослый.
На стук вышел дядя Костя. Он обрадовался нам, засуетился.
- Заходите, хлопцы, заходите.
Дядя Костя был сильно навеселе.
- Рыжий дома?
- Обед готовит. Такой работящий хлопец попался.... Все вертится,
вертится. Вот только выпить не дает. - Дядя Костя понизил голос. - И дерется
кое-когда. Я слабый уже, а у него кулаки... Как даст... Малыш бы никогда...
Мы прошли в комнату. В кухне было полно чаду, на плите что-то шипело,
стреляло, бурлило.
Возле плиты, с ложкой в руках, подпоясанный белым фартуком, возился
Рыжий, В первую минуту я даже не узнал его: такой он стал толстый и
краснорожий.
- А, Нероны... Здорово, здорово... Вад, подай соль, в столе, да
быстрей, а то крышка горячая.
- За встречу бы надо,- намекнул дядя Костя.
- Я вот тебе дам за встречу... Иди воды принеси.
Дядя Костя торопливо взял ведро и вышел.
- Видали?- подмигнул Рыжий. - Он у меня как шелковый... Я тут всем
заворачиваю. Куда же вы? Сейчас суп будет готов. Сила, а не суп. А пока вы
бы дров покололи.
Оставалось еще два часа. Прощаться больше было не с кем. И я вдруг
почему-то вспомнил про Марию Стюарт. Мне захотелось сказать ей о нашем
переезде, обрадовать, что у нее больше не будет неприятностей.
Марии Степановны дома не оказалось. На лавочке сидела
древняя-предревняя старушка, очевидно, ее мать.
- Что сказать-то?
- Скажите, бабушка, что приходил Веспасиан.
- Ась?
- Император Веспасиан.
- Ишь ты. Запиши на бумажке, а то все равно позабуду.
Бумажки у меня не было, и я написал сучком на дорожке:
"Приходил прощаться император Веспасиан"
(1932 г. - ...н. э.)
Уходя, я оглянулся. Старушка рвала лопухи и бережно укрывала ими
надпись.
Дядя Авес продолжает удивлять
Подали поезд, началась суматоха.
- Пора,- дал я знак Ваду.
На другом пути пыхтел товарняк, направлявшийся на юг. Мы решили
вскочить на него.
- Чего стоите?- налетел отец. - Поезд отходит!
- Сейчас...
- А где ваш чемодан?
Я глянул вниз. Чемодана не было.
- Его отнес в вагон Сева,- сказала мать.
Я похолодел. Бежать без чемодана? Деньги, вещи, все там... Или еще
можно успеть? Я рванулся к вагону. Но в вагоне не было не только чемодана,
но и дяди. Теперь забеспокоилась мать. Она стала метаться по перрону,
расспрашивая проводников, пассажиров, не видел ли кто худощавого мужчину с
лицом в ожогах, и с большим фанерным чемоданом. Никто такого мужчины не
видел. Но когда наш поезд почта тронулся, нашелся человек, который видел
худощавого мужчину с лицом в ожогах и с большим фанерным чемоданом. Этот
мужчина, - сказал он, - сел в поезд "Москва - Новороссийск", который ушел
уже пятнадцать минут назад.
- У него была на голове помятая соломенная шляпа?
Да, у него была на голове помятая соломенная шляпа.
- И он хромал на левую ногу?
Да, он хромал на левую ногу.
Сомнений больше не было. Дядя Авес сел в поезд "Москва - Новороссийск"
с нашим чемоданом.
Всю дорогу у нас только и было разговоров, что о дяде Авесе. Отец
высказал предположение, что это был вовсе не дядя Авес, а какой-то
проходимец, который выдавал себя за него, а настоящий дядя Авес сгорел в
самолете. Услышав такое, мать устроила страшную сцену. Подождав, пока она
кончится, отец стал развивать свою теорию дальше. Возможно, проходимец Авес
тоже горел где-нибудь и ему сделали пластическую операцию. Став полностью
неузнаваемым, Авес приезжает в какой-нибудь город, расспрашивает у соседей
погибшего летчика о подробностях его детства и затем является в эту семью
под видом самого летчика. Прием довольно избитый, но выгодный. Можно жить
сколько угодно на дармовщину и в то же время заниматься каким-нибудь отхожим
промыслом; например, грабить магазины. Кстати, накануне нашего отъезда
ограблено подряд два магазина. Мать, как услышала про магазины, так чуть в
обморок не повалилась.
- Мой родной брат - грабитель?
- Да не брат, а этот проходимец.
- Как ты смеешь?
- Смею. Надоел он мне, как горькая редька.
Отец был очень доволен, что Авес исчез, и даже ничуть не жалел о
пропавшем чемодане.
Из-за дяди Авеса родители ругались два дня. На третий день вечером
поезд стал тормозить. Мы подъезжали к сказочной стране под названием
"Утиное".
*
* *
Итак, мы лежали на куче соломы, вымазанные с ног до головы колесной
мазью, и смотрели в утиновское небо. Всю ночь мы ехали на двух подводах со
станции, и от перемены мест, от всяких дум на теле у нас с Вадом появилась
сыпь. У нас всегда появлялась сыпь, когда мы волновались, но отец не знал
этой особенности наших организмов и принял сыпь за чесотку. Наше
сопротивление привело лишь к тому, что он обмазал нас колесной мазью больше,
чем следовало, а Вада, как известно, отстегал кнутом.
Мы лежали голые, обмазанные вонючей колесной мазью, жалкие рабы,
которым с завтрашнего дня предстояло идти на принудительные работы.
Беспросветная жизнь ждала нас впереди. Работа - школа, работа - школа.
Больше не будет ни картофельного поля, ни Дылды, ни могилы фрица. Не будет
даже дяди Авеса. До прихода отца у нас было много приключений, солнца,
радости, вкусных запахов. Он потушил солнце, уничтожил запахи.
Мы лежали на соломе, голые, обмазанные вонючей гадостью и думали свою
горькую думу... Мы еще не знали тогда, как близка к нам свобода.
ЧАСТЬ
ВТОРАЯ
СВОБОДА
Накануне
Освободил он нас лишь поздно вечером. Мать принесла ведро горячей
воды, и мы стали смывать с себя колесную мазь.
Потом мы пошли в наш новый дом. В Утином оказалось много свободных
домов, и мы выбрали самый лучший. Раньше здесь жил колхозный кладовщик
(потом его посадили). Стены были из нового дерева, полы крашеные, крыша
железная, вокруг ограда из самана - настоящая крепостная стена, даже сверху
битым стеклом посыпана. Комнат в доме было целых три, да еще кухня, чулан -
никакого сравнения с нашим домом в Нижнеозерске. И все это бесплатно. Жена
кладовщика, которая жила со своей матерью, даже обрадовалась, что мы будем
следить за их домом, пока не построим свой. Оказывается, в Утиное вот уже
два года никто из чужих не приезжал.
Пока мы сидели в закутке, отец с матерью успели навести в доме порядок.
Полы были вымыты, окна протерты, вещи разложены так, как они лежали в
Нижнеозерске.
В самой большой комнате мать накрыла стол для ужина. Откровенно говоря,
я рассчитывал увидеть на нем много вкусных вещей, во всяком случае утку
обязательно, но на столе были все та же тюря да картошка.
Вад тоже, наверно, ожидал увидеть жареную утку и теперь мрачно
разглядывал пустой стол. Отец чистил вареную картошку.
- А утка где?- спросил я.- Не успели ощипать?
Отец хмуро посмотрел на меня. Мать сердито перетирала ложки. Мы сели за
стол.
- Нет, правда, где утка? Разве мы еще не приехали в Утиное?
- Не буду! - вдруг заявил Вад и оттолкнул картошку. Картошка
прокатилась по столу и упала на пол.
- Подними,- оказал отец.
-- Не буду,- повторил Вад.
- Ты и здесь за свои старые штучки?
- Не буду, не буду, не буду, не буду.
Отец стал расстегивать ремень.
- Не надо,- сказала мать. - Дети не виноваты. Сам же наобещал...
Отец, ворча, застегнул ремень.
Ужин прошел в молчании. Родители были очень мрачные.
Я надеялся, что после ужина отец разрешит нам погулять, надо же
осмотреть это самое Утиное, но он заставил белить стены в кухне. Белили мы
до поздней ночи, и я здорово устал, но все же решил не спать, чтобы узнать,
о чем отец с матерью будут говорить в кроватном парламенте".
Ночью я потихоньку пробрался к их комнате. Довольно долго родители
лежали молча, потом послышался материн голос:
- Пропадем здесь... Слышал, сколько уже поумерло от голода... Они даже
лебеду всю поели... Надо ехать в Белогорье за козой... Обменяем на вещи...
Пальто мое возьмем... Прохожу в стеганке... Перину... Зачем нам перина?
Платок мой шалевый... Картошки у нас ведер пять есть... Возьмем с собой. На
хлеб обменяем... Глядишь, до весны и дотянем...
- На чем поедем? Ни одной лошади нет. Три вола у них всего...
- Пешком пошли. С тачкой...
- Двести километров...
- Ну и что? Дней за пять дойдем. Не надо было уезжать..
- Зато работа есть.
- Что толку от твоей работы?
- Как что? Огород дают... Помочь дом построить обещают... Коза будет -
еще как заживем. Это год такой, а то травы здесь сколько хочешь. Зальемся
молоком... Я сам схожу за козой.
- Одному нельзя... Заснешь, ее уведут... А то по очереди будем. Да и
козу ты хорошую не выберешь... И тачка тяжелая
- А дети как же? Вон какие сорванцы.
- Десять дней всего... Поручим соседке приглядывать. Мин тут нет... Я
детей, когда тебя не было, по два дня бросала
Утром я передал подслушанный разговор Ваду. Брат сначала не поверил, а
потом пришел в восторг.
- Они могут еще и не уйти, - охладил я его пыл.- Сейчас все зависит от
нас. Во-первых, брось свое дурацкое нытье, не зли отца. Найди себе
какое-нибудь дело. Отец любит, когда работают.
"Кроватный парламент" заседал подряд три ночи и никак не мог решить
вопроса: можно ли на десять дней оставить нас одних.
Мы с волнением ждали решения. Мы стали послушными: не "перечили", не
"доводили", не "огрызались", не отлучались из дому, чуть ли не бегом
кидались выполнять любой приказ отца. Родители были очень довольны.
- Не узнаю их, - говорил ночью отец. - Поумнели, что ли..
- Они дети неплохие... Это они с тобой... с непривычки... Старший
большой уже... Прикажи ему построже. Сегодня, мне соседка рассказывала, одни
проезжали мимо с козой за отрез сукна да кожаное пальто выменяли.. Видишь,
какая дешевка... А то вдруг подорожают...
- Ну ладно..
Утром отец позвал нас в дом (мы носили воду в бочку).
Мать стояла тут же.
- Садитесь, орлы Серьезный разговор есть, - сказал отец
- Мыт постоим.
- Садитесь, садитесь... Дело такое... Мы уходим с матерью за козой...
(Вад наклонил голову, чтобы не было видно, как у него горят глаза). Уходим
дней на десять. Ясно?
- Да,- оказал я.
- Смотрите, не балуйте здесь. Приду, если узнаю что, берегитесь тогда.
Виктора назначаю главным. Вот тебе двести рублей. Понапрасну не трать.
Оставляем вам полведра картошки и сегодня мне обещали в колхозе аванс:
полпуда пшена, литр постного масла и двести грамм сала. Немного возьмем с
собой - остальное вам. Если расходовать с умом, должно хватить.
- Мы будем расходовать с умом.
- Я надеюсь на тебя, Виктор. Смотри за младшим, он еще глупый.
Вад открыл рот, чтобы ответить на оскорбление, но потом спохватился и
закрыл.
- Постараюсь оправдать доверие.
- Вы любите всякие писульки, поэтому вот вам, это,- отец протянул мне
бумажку.
ЗАПРЕЩАЮ:
1. Выходить из дома после 21.00.
2. Приводить в дом чужих людей.
3. Доводить собаку. (Значит, она останется! Черт бы ее побрал!)
4. Сильно расходовать соль, спички и керосин.
5. Баловаться огнем.
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. За время Моего отсутствия ("Моего" он написал с большой буквы.
Ха-ха!) сделать 300 штук кизяков. (Вот дал!)
2. Нарвать и насушить 25 мешков травы для Козы. ("Козы" он тоже
написал с большой буквы!)
3. Вскопать огород (Он угорел, что ли?!) и удобрить его навозом из
сарая.
4. Выложить камнем дорожку от крыльца до уборной.
5. Починить забор.
6. Кормить Рекса.
РАСПОРЯДОК ДНЯ
1. 6.30 - подъем, зарядка, завтрак.
2. 6.30-12.30 - работа.
3. 12.30-15.00 - обед и отдых.
4. 15.00-19.00 - работа.
5. 19.00-22.00 - ужин. свободное время.
6. 22.00 - отбой. (Не забудьте запереть двери.)
Внизу стояла крупная подпись: "ОТЕЦ".
Затем слово взяла мать. Она долго давала нам всякие сбивчивые указания
и советы, плакала, гладила нас по голове и даже два раза отреклась от козы
("Да будь она проклята! Никуда не поеду! Чтоб я своих детей одних бросила!"
и т. д.), но потом вытащила из-за пазухи бумажку и протянула ее мне. Пример
бюрократизма страшно заразителен
ПАМЯТКА
1. Соль в столе, в чугунке, в правом углу.
2. Спички на загнетке.
3. Не злите Рекса, он может укусить.
4. Не лезьте в пруд, он очень глубокий.
5. Дети мои, не ходите никуда вечером, я так боюсь за вас.
Я прочитал эти документы и сказал:
- Разумеется, все будет в порядке. Правда, вы несколько преувеличили
наши возможности, но мы постараемся справиться с поставленными задачами.
- Не выходить из дома вечером ни в коем случае!
Я пожал плечами. Какой может быть разговор!
- Никого не пускать в дом!
- Разумеется. Кто же пускает в дом чужих?
Отец посмотрел на меня подозрительно, но мой вид успокоил его
- Будьте осторожны с огнем!
- Вы повторяетесь. В документах все записано очень четко
- А что скажешь ты, малец?
- Не впервой!
Мать заплакала
- То вы маленькие были... А теперь вон какие вымахали. . самый опасный
возраст...
- Ну, ну! - отец обнял ее за плечи. - До опасного возраста еще далеко.
Всю ночь они говорили про опасный возраст. Мать рассказывала про свой,
отец про свой. Это было чертовски интересно. Тут были и любовь, и плохие
подружки и товарищи, и запретные книжки. Но потом они пришли к общему
мнению, что нам с Вадом до этого опасного возраста еще жить и жить, и они
успеют приехать и взять его под свой контроль.
Но все-таки мать сильно колебалась, идти ей или не идти. Я с волнением
следил за этими колебаниями.
Они проговорили почти всю ночь, и отцу удалось успокоить мать, но все
равно утром, когда они уходили, была очень тяжелая сцена. Родители долго
тискали нас, вертели и так и этак и все сыпали, сыпали советами. Даже если
бы я задался целью соблюдать их "от" и "до", я бы просто не смог запомнить
все эти "не надо, "надо", "не смей", "сделай", "не делай" и т. д.
Потом отец взял меня за подбородок, поглядел в глаза и вдруг притянул к
груди. Я почувствовал колючую щетину на своей щеке и что-то щелкнуло, вроде
слабого удара кнута. Так же насильно он поцеловал Вада. Потом они взялись за
тяжелогруженую тачку и пошли.
До самого поворота мать плакала и махала платком, будто уходила на
войну, и слышались бесконечные "не забудь", "не делай", "будь умным". Потом
они скрылись за поворотом, и осталась только пыль, которая еще долго висела
в воздухе.
Первое кругоутиновское путешествие.
География, этнография, фауна, флора.
Самый сильный человек Утиного
Я оглянулся и не узнал ни улицы, ни дома. Все было вроде бы то и в то
же время не то. Все было веселее, таинственнее. Даже чахлые кусты в соседнем
палисаднике. Даже облачко, что повисло над горизонтом. Даже зеркальце, что
светило нам из пыли. Я сделал шаг к этому зеркальцу. Никто не спросил меня,
куда я иду и зачем. Я сделал другой. Опять молчание. Никто не рявкнул, не
закричал. Я побежал к этому зеркальцу, схватил его и стал рассматривать. Это
было обыкновенное стекло от бутылки. Я выбросил его и оглянулся. Вада на
месте не было Вад мчался во всю прыть к росшему поблизости репейнику.
Подбежав, он стал сбивать ногами головки и смеялся, как ненормальный
- Вад! - крикнул я. - Иди сюда! Давай составим план.
- Давай!- радостно крикнул брат.- Э-й-й-й!
И мы пошли домой. Мы вошли во двор чинно, не спеша, как подобает
настоящим свободным людям, хозяевам, которые могут войти во двор, а могут и
не войти, могут закрыть калитку, а могут и не закрывать. Мы прошли мимо
Рекса - ноль внимания, фунт презрения, а тот встал при нашем приближении и
вильнул хвостом в знак уважения (понял, что остался в нашей власти).
Мы постояли немного на крыльце, рассматривая постройки, которые теперь
принадлежали нам, и я спросил Вада:
- Ну что, начнем копать огород?
А брат, закусив губу, чтобы не расхохотаться, ответил:
- Давай лучше замесим кизяки.
Мы вошли в хату, закрыли на задвижку дверь и остановились, глядя друг
на друга. Было очень тихо, лишь тикали ходики с кошкой, которая игриво
водила глазами, да из рукомойника капала вода.
И вдруг мы поняли, что мы в доме одни. Надолго одни. Что мы свободны.
И тут на нас напало буйное помешательство. Первым ощутил его Вад. Он
взвился под потолок козлом и пошел по комнате. На ходу брат схватил
алюминиевую миску и швырнул ее в дверь. Я хотел сделать ему замечание, но
вместо этого ринулся к этой миске и подфутболил ее. Мы кричали и прыгали,
наверно, около часа, так что совсем выбились из сил.
Остальную часть дня до обеда мы провели тоже очень непроизводительно. В
основном мы читали документы Диктатора. Например, я прочту строчку:
"3апрещаю выходить из дома после 21.00", и мы полчаса корчимся в судорогах.
Или "3апрещаю доводить собаку".
- Ее надо гладить по головке,- скажет Вад, и мы опять валимся на пол.
Но со временем мы, конечно, успокоились, сварили целый чугун пшенной
каши и почти весь уплели его, поливая постным маслом. Никто не галдел нам:
"Хватит, оставь на завтра", или "Меньше лей масла. Масло надо экономить", не
говоря уже о том, что никто не стукал Вада ложкой по лбу. Все это было очень
странно и непривычно.
Первым нашим серьезным практическим шагом было решение бежать. Бежать
назад, в Нижнеозерск. Мы даже начали было собирать вещи, но потом решили
перенести побег на более позднее время, ведь все равно нам никто не может
помешать. Надо сначала узнать, что это за сказочная страна Утиное и кто в
ней обитает.
Пообедав, мы закрыли дом на замок, закрутили проволокой калитку и
отправились в первое кругоутиновское путешествие.
Спешить нам было некуда. Сначала мы осмотрели всю местность вокруг
нашего дома. Наш дом стоял последним на улице, дальше была лишь
полуразвалившаяся кошара, и затем начиналась степь. Она тянулась до самого
горизонта, и в той стороне не было видно ни деревца, ни кустика, лишь
торчали вдоль пустынной дороги репейники.
В другую сторону была деревня. От нашего дома, который располагался
чуть на пригорке, она была видна почти вся: две широченные улицы, чуть в
стороне зеленели ветлы. Там был пруд.
Утиное нам не понравилось еще в первый день. Деревня была какая-то
скучная, прибранная, обжитая. Ни взорванных зданий, ни бродячих собак, ни
воронок, траншей, окопов, где можно было бы великолепно проводить время. А
самое главное - почти не видно было людей. В Нижнеозерске жизнь бурлила
вовсю: шли люди, орала на базаре "толкучка", сидели нищие, инвалиды, играя
на губных гармошках, "тальянках", балалайках. Здесь же было совсем пустынно.
Улица словно вымерла. Даже во дворах никого не было видно. Мы дошли почти до
самого пруда, а не встретили ни одного человека. Лишь по дороге, поднимая
огромный хвост пыли, тащила на себе хворост бабка. Была она, несмотря на
жаркий день, в черной юбке, черной кофте и черном платке, но босая. Увидев
нас, бабка бросила хворост, прикрыла глаза ладошкой и уставилась так, словно
мы были выкопанные из земли фрицы. От усердия она даже рот раскрыла. У
самого пруда я оглянулся, бабку уже еле было видно, но она все стояла и
смотрела в нашу сторону.
Дорога к пруду шла мимо кладбища. Для такой маленькой деревни это было
очень большое кладбище, причем на многих могилах стояли еще новые кресты.
Даже в Нижнеозерске не было столько свежих могил Ничего себе, сказочная
страна...
Пруд был неплохой, глубокий, с чистой водой, красиво заросший осокой.
На плотине росли громадные ветлы, тень от них достигала почти середины
пруда. Но, конечно, никакого сравнения с речкой.
В пруду возился лишь один человек: худой длинный парень примерно моего
возраста. Он снял рубашку и пытался ею ловить в воде селявку. Смотреть на
него было одно удовольствие. Таких дураков я еще не видел. Вместо того,
чтобы опустить рубашку в воду и ждать, когда рыба наплывет сверху, потом
только дергать, не зевать, он гонялся за рыбешками и, конечно, распугивал их
со страшной силой. Такого зрелища Вад, страстный рыбак, выдержать не мог.
- Ты что же это делаешь? - крикнул он.
Парень оглянулся и впал в столбняк
- Дай сюда рубашку!
Мой брат выдернул у верзилы рубашку и быстро наловил ему горсть
селявок. Потом мы полезли купаться.
Мы прошли "кролем" до середины пруда, потом способом "брасс" вернулись
назад. Потом Вад ушел под воду, и его не было минуты две. Потом Вад
кувыркался с меня, потом я с Вада. В общем, это были обычные штучки, какие у
нас в Нижнеозерске знал каждый.
Когда мы влезли на берег, утиновец уже вышел из столбняка.
- А я знаю, хто вы,- оказал он.
- Кто?
- Вы кузнецовы диты. Вы анадысь приихали.
Парень внимательно осмотрел нас.
- А вы жирные! Мабуть, кажный дэнь едитэ,- сказал он на малопонятном
местном наречии.
Мы не считали себя жирными, и замечание верзилы нам очень не
понравилось.
- А мускулов у вас нэма. А у меня бачьте - яки мускулы. Я самый сильный
в Утином.
Это уж было слишком.
- Давай поборемся,- предложил я.
- Давай!
Парень не знал приемов борьбы, и я легко швырнул его через себя. Он
вскочил, почесал в затылке и неожиданно ринулся на меня, головой вперед. Я
толкнул его кулаком в плечо, и он упал. Я толкнул его слабо, так как от
неожиданности не успел хорошо размахнуться. Верзила ринулся во второй раз. Я
толкнул его опять, и он опять упал...
- Давай, кто кого с ног сшибэ!- предложил самый сильный человек в
Утином. Он, видно, никак не мог поверить, что нашелся кто-то сильнее его. Мы
разбежались и ошиблись. Верзила опять очутился на земле. Вад засмеялся. Мой
брат умел обидно смеяться.
Самый сильный утиновец, словно бык, увидавший красное, ринулся на него.
Брат кинулся навстречу. И опять утиновец упал. Он сел на землю и
горько-прегорько заплакал.
- Эт потому... эт потому... я третий дэнь ни ил... - сказал он,
размазывая слезы.
- Будет врать. Еду всегда можно найти.
- У нас ничего нет-у-у... Мука вся кончилась...
- Ешь картошку.
- Уже усю поилы...
Рви яблоки, лови рыбу, делай муку из лебеды.
- У нас садов нэма... В войну повырубали... И рыбы нэма...
Мы с Вадом уставились друг на друга. Вот тебе и страна сплошных уток.
- Послушай, - сказал я. - Хочешь пшенной каши с постным маслом?
Самый сильный человек в Утином стал делать глотательные движения, как
рыба, вытащенная из воды. Потом отвернулся.
- Когда-нибудь я наимся и поколочу вас, - сказал он.
Утиновец надел рубашку и побрел от пруда.
- Эй! - крикнул я. - У нас правда есть каша!
Он остановился и недоверчиво посмотрел на нас.
- За што...
- За так!
Утиновец поколебался, но вернулся. Мы двинулись к нашей хате. По дороге
парень сообщил, что его зовут Иваном, что отца у него убили на войне, а мать
работает в колхозе. Семья у них - семь человек, поэтому с кормежкой очень
плохо. Он старший, остальные - мелюзга, ничего не понимают, жрут, как гуси,
и на них не напасешься, Вот поэтому он уже три дня голодный. Рассказывая,
Иван вытаскивал из кармана селявки и грыз их, словно это были семечки.
У самого дома он вдруг струсил:
- А мамка с батькой ругаться не будут?
- Ушли за козой.
- Как же вы одни?
- Плохо. Никто не пожалеет, не приголубит, - сострил Вад.
- Если за козой, они тоды скоро придуть, - успокоил нас Иван. - Наши
ходили. Туточки неподалеку.
Рекс произвел на утиновца сильное впечатление. Они с овчаркой долго
разглядывали друг друга, склоняя головы то направо, то налево.
- Хорошая псина, - сказал Иван.- Стадо им охранять. И не тощая,
кормили, мабуть. Скажи батьке - пусть продаст в колхоз. Зачем она вам? Мешок
пшена, поди, дадут.
Каша была еще теплая. Иван, как увидел огромный чугун, весь в белых
подтеках, так и затрусился.
- Ешь! - оказал я. - Сколько хочешь.
Иван заглянул в чугун, сморщился, проглотил слюну.
- Я не очень хочу... Я сегодня полову ил.
- Да ты не стесняйся! То полова, а то каша!
- Ей-богу, места в животе нэма. Можно, я трошки с собой возьму?
- Бери. Вад, дай газету.
Иван с уважением пощупал газету.
- Настоящая. На цигарки - пятерку дадут. Нет, я лучше так...
Первый утиновец осторожно запустил руку в чугун и принялся накладывать
кашу в карманы.
- Ну, я пошел, - сказал он. - Благодарствую.
- Ну что, подрыхнем немного? - предложил Вад, когда за Иваном
захлопнулась калитка.
Второе кругоутиновское путешествие.
Самый умный человек в Утином
Разбудило нас рычание Рекса и стук в ставни. Я вышел на крыльцо.
Солнце уже садилось. Под окнами со смущенным видам стоял Иван.
- Извиняйтэ, коли помешал, - оказал он.
- Пожалуйста.
- Я думал, вы нэ спитэ.
- Ничего.
- Сегодня, вечер, мабуть, будэ холодным.
- Ага.
Иван еще немного потоптался, потом выпалил:
- Вы чугунок скрибли?
- Какой чугунок? - удивился я.
- В коем кашу варили...
- Нет.
- Я можу поскребты... и помыти...
- Пожалуйста... но зачем это тебе нужно?
- Вы спивки повыливаетэ... а я их с собой возьму...
Мы вошли в до(м. Вад уже проснулся и валялоя на кровати, наслаждаясь
бездельем. Иван принялся старательно скрести чугун, а мы с братом стали
думать, как лучше провести вечер.
- Иван, чем тут пацаны занимаются?
- В колхозе роблють.
- Все?
- Да.
- А вечером?
- И вечером роблють.
- Ну? - не поверил Вад.
- Придут с поля, по хозяйству надо зробыть.
- А ты чего ж не работаешь?
- У менэ ж пятеро на шие.
- Иван, а у вас шайка есть?
- Чего? - испугался Иван.
- Ну... дружные ребята... Чтобы все время вместе. Один за всех, все за
одного. И пошкодить чтобы любили.
- Не... я ж казав... роблютъ уси.
- Вот заладил. "Роблють, роблють". Не может быть, чтобы все работали.
Ты подумай.
Иван бросил скрести и послушно задумался.
- Е одын, - сказал он наконец. - Виталька Ерманский. У его батька
богатый, в Ермании роблить, и мамка учителька.
- Где он живет? Далеко?
- Та ни. Сусед ваш.
Мы переглянулись.
- Ну и что, - продолжал я допрос, - компанейский он парень?
Иван в затруднении почесал затылок. Видно, слово "компанейский" было
ему незнакомо.
- Та хто зна. Не роблить он... Мать не слухаетея... Она его
слухается...
- Пошли, познакомь с ним.
Но Иван наотрез отказался знакомить нас с Виталькой Ерманским. Мы долго
допытывались, в чем причина, и наконец утиновец рассказал нам, что у
Витальки Ерманского есть пугач и он очень любит стрелять из него в пацанов и
однажды даже прожег Ивану
ухо
Это было совсем здорово! Мы уже сильно соскучились по огнестрельному
оружию.
Иван тщательно вымыл чугун, слил в принесенное ведерко воду и ушел.
Стало еще скучнее. Мы поплелись на улицу. Солнце висело совсем низко
над степью, и от кошары тянулись к нам длинные черные лапы. Улица была
совершенно пустынной, лишь тощая коза стояла, задумавшись, над пыльной
травой.
От нечего делать мы сели на кочки возле дороги и принялись разглядывать
дом Витальки Ерманского.
Этот дом был даже лучше нашего. Он был покрыт веселой красной
черепицей, обнесен не как у нас, крепостной стеной, а зеленым штакетником. В
палисаднике было много цветов. Во дворе стояло два столба, между которыми
была натянута веревка. На веревке сушилось женское белье. Я еще никогда не
видел такого красивого
белья. Оно было разноцветным, тонким и все в кружевах. Материны длинные
до пят рубашки, которые часто пугали меня спросонья (мать в них была похожа
на привидение), нельзя было с этими даже сравнить.
Сзади послышалось лязганье и шуршание шин. Прямо на нас мчался
велосипед.
На велосипеде сидел полный белобрысый парень в новенькой вельветовой
куртке с "молнией". На весь Нижнеозерск было всего несколько велосипедов,
причем лишь один у пацана - сына председателя райисполкома. И вдруг в этой
глуши великолепный велосипед с никелированными ободами. Парень тяжело
спрыгнул с седла и ввел велосипед во двор. На нас он не обратил никакого
внимания.
Виталька вышел примерно через час с книгой под мышкой. Он равнодушно
скользнул по нас взглядом, сел на лавочку и вытащил из кармана футляр. В
футляре оказались очки. Очки были красивые, с золотыми ободками. Такие я
видел у директора нашей школы. Виталька нацепил их, еще раз окинул нас
безразличным взглядом и стал читать.
Мы подошли к нему.
- Привет, - сказал я.
- Здоров, - ответил Виталька, не поднимая глаз от книги.
- Давай знакомиться. Виктор. Мой брат Вадим. А тебя как зовут?
Виталька шевелил губами, глядя в книгу.
- Тебя Виталькой зовут?
- Что?
- Тебя Виталькой зовут?
- Да...
Мы постояли. Ерманский продолжал читать
- Что ты читаешь?
- А?
- Что за книга?..
- Шекспир.
Виталька захлопнул книжку и ушел. Его широкая спина еле протиснулась в
узкую калитку.
- Его надо проучить, - оказал Вад.
Еще раз Ерманский показался лишь поздно вечером. Мы успели обойти все
Утиное, искупаться в пруду, а он все не показывался. Наконец мы услышали,
как скрипнула калитка.
Ерманский стоял перед домом, широко расставив ноги, и смотрел на звезды
в большой бинокль.
- Дай глянуть, - попросил Вад.
- Так... Сириус... - бормотал Виталька.
- Где Сириус?
- Дракон...
- А ну дай на Дракона.
- Где же?.. Странно... Куда же он делся?
Вад потянул за ремешок.
- Дай. Не жмись.
- Не мешай...
- Ну дай!
- Не мешай...
- Вот жмотина!
Продолжая смотреть на звезды, Ерманокий сунул правую руку в карман.
Грохнул выстрел. В грудь Вада ударилась пробка. Брат отшатнулся, споткнулся
о камень и упал.
- Ты что ж это? - спросил я.
- А ничего. Не мешайте. Лезут тут всякие...
Виталька Ерманский спокойно повернулся и пошел.
- Ты много о себе думаешь, - сказал я. - Придется тебя проучить.
- На, шкура! Получай! - крикнул Вад.
Вслед Ерманскому полетел камень. Но Виталька даже не оглянулся. Вся его
широкая спина выражала презрение.
Наутро мы встали пораньше, но Ерманский уже укатил на своем велосипеде:
от его дома по мокрой траве шел след. Весь день мы никуда не отлучались,
боясь пропустить Ерманского, даже ели по очереди.
Ерманский приехал, как и в первый раз, вечером. По плану мне надо было
любой ценой задержать Витальку на улице, пока Вад сделает свое дело.
- Подожди, поговорить надо, - сказал я, подходя к Ерманскому.
Ерманский поставил велосипед к забору и высокомерно посмотрел на меня.
- Слушаю вас.
- Что ты из себя ставишь? Подумаешь, Сириус увидел. Ты что, никогда не
видел Сириуса?
Ерманский взялся снова за велосипед.
- Я попрошу впредь не останавливать меня по пустякам.
- Ах, вот как! Мы все-таки остановим. Вад, пускай!
Из нашей калитки выбежал Рекс.
- Рекс! Раненый! Взять! Домой! - крикнул я, показывая на Витальку.
Рекс не заставил себя долго упрашивать.
Огромный зверь прыгнул на Ерманского и сбил его с ног (под огнем
раненому стоять не полагается).
- Ой, что вы делаете! - завопил Ерманский.
Из его карманов посыпались различные предметы, в том числе фонарик
"Даймон".
Рекс бережно взял в зубы ботинок Ерманского и потащил "раненого" к нам
во двор. Виталька орал, корчился, драл траву, как грабли, но все это было
напрасно. Рекс знал свое дело хорошо, Через минуту астроном лежал у наших
ног. Его новенькая вельветовая куртка имела бледный вид.
- Вы чего это, а? - спросил Ерманский, отряхиваясь. Взгляд у него был
уже не высокомерный, а почти нормальный.
- Знаешь что, - сказал я Ваду, пропуская слова Ерманского мимо ушей. -
Теперь давай отработаем упражнение "Диверсант". Мы его давно не делали.
При слове "диверсант" Рекс заворчал.
- Да вы что, ребята! - воскликнул Виталька уже совсем искренним
голосом.- Я же нарочно. Я думал, вы какие жлобы!
- Принеси только йоду и ваты, а то, помнишь, того как отделал...
- Не надо, ребята. Хотите, я вам фонарик "Даймон" подарю? У меня их
два, берите. И вообще, давайте дружить. Я же думал, что вы жлобы. Надо было
бы так сразу и сказать.
- Ну, ладно уж... - великодушно сказал я. - Только не надо следующий
раз нас пугать Шекспиром и Сириусом.
- Не буду, хочешь завтра... Как тебя зовут?
- Виктор.
- Хочешь завтра в райцентр махнем? Я здесь почти не живу, там у нас
своя кодла. Такие ребята и девочки, закачаешься! Ты заходи завтра ко мне
пораньше. Махнем на велосипедах. Я тебе материн дам. Час езды.
Виталька Ерманский отряхнул штаны и удалился, прихрамывая сразу на обе
ноги.
Мы побродили еще немного по улице, смотря, как в Виталькином доме на
тюлевых шторах движутся тени: одна женская с распущенными волосами, а другая
- Виталькина, взлохмаченная, и пошли спать.
- Хорошо, хоть райцентр догадались построить,- сказал Вад засыпая.
Первая любовь (начало)
Во дворе в большом цинковом корыте Виталькина мать стирала белье. Она
приветливо закивала нам:
- Входите, входите, мальчики. Вы к Виталику? Соседи, да? Ну и хорошо.
Давайте знакомиться. Виталина мама. Клара Семеновна...
Она вытерла руки фартуком и протянула их мне сразу две.
- Какой ты уже большой. И симпатичный. Эта курточка тебе очень идет.
Руки у Клары Семеновны были теплые и мягкие.
- Ну, ей-богу, не думала, что у моего соседа такие симпатичные дети.
Прямо как куколки. Дай-ка я тебя поцелую! Иди, иди, мне поручили
присматривать за вами.
Она притянула меня к себе и поцеловала в щеку. Я покраснел. Вад
отодвинулся на безопасное расстояние и тоже покраснел.
Стирая, она продолжала говорить. Спрашивала, любим ли мы папу, маму,
хорошо ли мы учимся в школе, не балуемся ли, много ли у нас игрушек. Потам
она расспросила у нас про Нижнеозерск. Она болтала до тех пор, пока на
крыльце не появился заспанный Виталька. Сначала при виде нас он нахмурился,
но потом, видно, вспомнил вчерашнее.
- Привет, ребята! - сказал он хриплым голосом. Мать, кофе в
кают-компанию! Милости прошу, господа!
Клара Семеновна бросила стирать и пошла в дом. Мы последовали за ней.
Внутри дом был еще лучше, чем снаружи. Диван, кресла, много картин, разные
фарфоровые штучки. Но, самое главное, - на столе лежали радионаушники. Они
волновались и что-то возбужденно говорили. Мы с Вадом так и впились в эти
наушники. Из соседней комнаты вышла старушка. Я узнал в ней ту, что тащила
хворост. Старушка опять уставилась на нас любопытными молодыми глазами.
- Мама, вскипятите воду, - попросила Клара Семеновна.
-- Чичас, чичас, - захлопотала старушка.
Скоро по комнате распространился запах кофе, который блестел черными
зеркалами в белых фарфоровых чашках. Возле каждой чашки стояли фарфоровые
блюдца. На фарфоровых блюдцах лежали кусочки белого хлеба, кружочки колбасы
и какие-то тюбики в блестящих красивых обертках. Возле блюдец во множестве
размещались ложечки, вилочки, ножички, какие-то лопаточки. Все это
находилось на белой скатерти, вышитой красными розами.
Прошу к столу! - Виталька сделал небрежный жест и сам сел первый. Он
помешал ложкой в чашке, ткнул пальцем в хлеб, недоверчиво понюхал тюбик и
вдруг нахмурился: - А где сыр? - спросил он.
- Сыр кончился, Виталечка, - торопливо ответила мать и смущенно
посмотрела на нас.
Виталька нахмурился еще больше.
- Как это кончился? Два дня назад его была целая голова.
- Но ты же сам его отнес в райцентр, - робко вставила мать.
- Что это за кофе без сыра?
Виталька отшвырнул от себя ложечки и встал из-за стола. Я хотел
последовать его примеру, но у меня ноги приросли к полу. Вад тоже не отрывал
глаз от кружочков колбасы.
Клара Семеновна подошла ко мне и погладила по голове.
- Ты бы хоть мальчикам дал попить. Им-то все равно...
- Им не все равно. Эти ребята не жлобы, Дожили! Сегодня же напишу отцу.
Клара Семеновна села за стол и заплакала. Она плакала, закрыв лицо
ладонями, м между пальцев у нее сочились слезы. Сейчас она была очень похожа
на обиженную девчонку.
- Дай пятерку!
Клара Семеновна вытерла лицо и послушно вышла в соседнюю комнату.
Виталька подмигнул нам: видал, дескать? Я не сомневался, что всю эту сцену
он разыграл специально для нас.
Виталька сунул пятерку в карман и засвистел.
- Мы возьмем твой велосипед, - небрежно сказал он,
Я немножко задержался в комнате и, когда мы остались с Кларой
Семеновной одни, сказал:
- Да вы не расстраивайтесь... Мы действительно не хотим есть... Мы
наелись кулеша... с салом... Вот такой кусок покрошили.
- Ничего, ничего, Витя... Вы заходите к нам почаще.
- До свиданья.
- До свиданья.
Я осторожно закрыл дверь.
Виталька мазал солидолом цепь велосипеда.
- Бери. Хорошая машина, хоть и дамская
- Я не умею, - признался я.
- Не умеешь? - удивился Виталька. - Тогда садись на раму.
- А я куда? - спросил Вад.
- Никуда. У нас взрослая компания и взрослые дела.
Вад обиженно засопел.
- Мы всегда вместе, - вступился я за брата. - Он умеет делать взрослые
дела.
Виталька Ерманский поразмыслил.
- Не-е. Мы будем самогон пить, а он что?
- Я могу выпить целый стакан! - храбро сказал Вад
- Мы будем девчонок целовать.
- Я тоже... - начал было Вад, но замолчал, не в силах побороть
отвращения. Видно, перед ним предстала какая-нибудь сопливая физиономия с
косинками. - Я могу подождать...
- Нет, нет, - мотнул головой Виталька. - Может быть, нам придется
заночевать у какой-нибудь вдовушки. Ищи-свищи тогда тебя.
При этих словах мороз пробежал у меня по коже.
Но Вад упрямо нагнул голову:
- Я тоже могу заночевать.
Если Вад заупрямится, переупрямить его невозможно.
- Ладно, иди, - сказал Виталька. - Узнаешь - второй раз не запросишься.
Мы двинулись вдоль улицы. Виталька вел велосипед за руль.
- Кто у тебя отец? - спросил Виталька.
- Кузнец.
- А... Вот у меня отец - это да! - сказал Виталька с восхищением. -
Профес