в отношении вас у меня все гладко прошло. Все были заинтересованы, в том числе и министр. У него ведь задание, план. Положение было критическое. Он чуть не взял машину у гипролитовцев. Вовремя отказался. Слух дошел до него, что у них намечается колоссальный перерасход чугуна. Притом машины работают медленно, и литье получается дорогое. Вашу машину он приветствовал весьма бурно. - Но ведь вы-то рисковали! - Чем я рисковал? Чем, скажите, вы рисковали, бросив свое учительство, занимаясь машиной? Вы были уверены в ней? - Так это я... - А я, ведь я тоже что-нибудь понимаю в литье? Никакого риска у меня не могло быть, вы это оставьте и не лепите из меня героя. Я не гожусь в натурщики, моя фигура, знаете, не удовлетворит любителей античности. Потом он посмотрел на Дмитрия Алексеевича и вдруг добавил: - Мы, наверно, будем с вами дружить. Машина неслась по пустой, широкой улице заводского поселка. Справа и слева мелькали палисадники и белые одноэтажные дома с высокими крышами из оранжевой черепицы. Поселок спал. Потом побежал высокий, бесконечный забор - это уже был завод. У проходной будки машина остановилась. Дмитрий Алексеевич достал паспорт. Галицкий черкнул что-то в блокноте, вырвал листок и передал его вместе с паспортом Лопаткина вахтеру. Открылись ворота, и машина покатилась по асфальтированной, чисто подметенной улице, между освещенными корпусами цехов. - К литейному, - сказал Галицкий шоферу. Машина свернула на другую улицу, потом на третью, пронеслась мимо пяти или шести корпусов, опять свернула и стала. Дмитрий Алексеевич открыл дверцу и выскочил. "Сюда!" - сказал Галицкий. И они вошли в цех. Сначала они попали в формовочное отделение. Здесь мерно стучали машины, встряхивая железные ящики с черной землей, шипел и свистел сжатый воздух, на вагонетках стояли готовые формы. Все было запорошено черной пылью. Галицкий и Дмитрий Алексеевич прошли через все отделение, потом попали в заливочную. Пять вагранок стояло здесь, как пять мощных колонн, а в стороне, вдоль стены, словно догорали маленькие костры - это были формы, только что залитые чугуном. "Здравствуйте, Петр Андреевич!" - крикнул рабочий с синими очками над козырьком. Галицкий помахал ему. "Сюда, сюда", - сказал он Лопаткину, и они пошли дальше. И вдруг Дмитрий Алексеевич увидел вагонетку. На ней были уложены в ряд чугунные уступчатые трубы. - Эту деталь можно на моей машине отливать! - крикнул он. - Мы это тоже понимаем, товарищ автор! - прокричал над его ухом Галицкий. - Это и сделано на вашей машине! Дмитрий Алексеевич увидел еще несколько вагонеток с такими же уступчатыми, круглыми отливками и вдруг спохватился: с самого начала, как только они вошли в заливочное отделение, он заметил вдали розовый свет, то вспыхивающий на несколько секунд, то угасающий - через ровные промежутки. Он не обратил сначала внимания на эту мерную игру отсветов. Но теперь Дмитрий Алексеевич вдруг почувствовал: это она! Вот опять разлился в дальнем углу розовый свет, и что-то сразу запело, быстро вращаясь. - Залили? - крикнул Дмитрий Алексеевич. Галицкий обернулся к нему, показал пальцем в сторону розового света и кивнул. Они миновали кирпичный простенок, и Дмитрий Алексеевич сразу увидел все. Семь с половиной лет он каждый день, закрыв глаза, видел эту машину, пускал ее в ход, менял в ней детали. Теперь машина из темных глубин сознания, словно созрев, шагнула в цех и прочно стала на бетонный фундамент. Вот зашипел воздух. Облитый маслом шток опустился на два сантиметра и выровнял изложницу. Это был тот самый _нормальный_ узел, о котором говорил сердитый, вихрастый Коля, приятель Араховского. Вот изложница остановилась и скатилась вниз. Конвейер передвинулся, пустая изложница встала на ее место. Воздух зашипел, вспыхнул яркий свет - это наклонился ковш-дозатор, и между ним и изложницей мелькнул глазок жидкого огня... - Отойдите, товарищ, вам говорят! - крикнул рабочий в брезентовой рубахе и рукавицах. - Брызнет, тогда... Этот человек один управлял всей машиной! Дмитрий Алексеевич послушно шагнул назад и потянул за собой Галицкого. - Петр Андреевич! Почему один рабочий? У меня ведь два? - Мы здесь распорядились... посамовольничали, - ответил Галицкий. - Мы тут, знаете, сами все. Начальники у меня трусоваты тоже. Если им дать знать - начнут советоваться, позовут всех мамонтов и мастодонтов из НИИЦентролита, и те затопчут. И они опять замолчали. Галицкий достал часы. Рука Лопаткина тоже потянулась к карману, к ремешку часов. "Четыре двадцать", - сказал Галицкий. С часами в руках директор завода и автор стояли перед машиной десять минут. Потом Галицкий торжествующе повел на Дмитрия Алексеевича черным глазом. За десять минут машина сделала восемь отливок - она работала почти вдвое быстрее, чем револьверная машина института Гипролито. Дмитрий Алексеевич стоял перед нею и - странное дело! - видел не цех и не машину, а канаву на улице Горького и рабочих, укладывающих в нее черную, покрытую лаком трубу. - Проснитесь, автор! - крикнул Галицкий. - Ну что, видели машину? - Видел. - Она? - Она. - Довольны? - Доволен. - Отлегло от сердца? - Отлегло, - Дмитрий Алексеевич засмеялся. - Теперь, когда она весит двенадцать тонн, когда днем и ночью стреляет вот этими штучками, - Галицкий шагнул и уперся ногой в вагонетку с готовыми отливками, - теперь ее не очень-то в карман положишь, а? Авдиев ведь еще не знает! Узнает - сразу скиснет. А мы еще с вами статью напишем - сравнительные данные опубликуем! Дмитрий Алексеевич махнул рукой. - Черт с ними! Мне они не нужны. Знаете, Петр Андреевич, я увидел машину и сразу подобрел. Смотрю на нее - и больше мне ничего не надо! Еще вчера в поезде как я издевался над ними, какие строил им козни! А сейчас у меня сразу отпала всякая охота с ними драться. - А у меня нет! Если вы пасуете, я сам возьмусь за это дело. Не-ет, друзья! Пока эта шайка сидит у пирога, я не успокоюсь. Новый учебник писать затеяли! Слышите? Студентам мозги чепухой забивают. "Авдиев, Тепикин и другие виднейшие ученые!" Не-ет, друзья! Я этих сарацинов спешу! Высказав все это, Галицкий несколько раз воинственно кашлянул, постепенно остыл и тогда уже проговорил: - Здесь вопрос более важный, чем внедрение вашей машины. Погодите, вы еще станете и политиком. Ну ладно... Поедемте, соснем часа три. "Победа" ждала их. Было раннее ясное утро. Розовая заря играла за корпусом литейной. Они выехали с завода, свернули на широкий проспект, застроенный двухэтажными домами. Потом еще раз повернули, и машина остановилась в промежутке между двумя восьмиэтажными зданиями. Вслед за Галицким Дмитрий Алексеевич прошел в подъезд и взбежал по лестнице на третий этаж. - Чш-ш! - сказал Петр Андреевич, отпирая дверь. - Давайте лучше разуемся. Они разулись в передней и неслышно прошли в комнату, одна стена которой ярко порозовела от зари. Прежде всего Дмитрий Алексеевич увидел здесь большой овальный стол и на нем нож и каравай пшеничного хлеба, обрезанный с двух сторон. У розовой, солнечной стены на двух кроватях крепко спали совсем голые ребята Галицкого - один мальчик лет семи, другой лет двенадцати. Оба в позе бегунов, у обоих одеяла, сбитые к ногам, свисали на пол. - Ваши? - шепнул Дмитрий Алексеевич. - А чьи же! Это только две пятых. - Он кивнул на дверь: - Там еще тройка! Вот здесь ложитесь. - Он обошел вокруг стола, остановился против дивана, где уже были постелены свежие простыни и лежала большая подушка с кружевами. Для верности он тут же ее взбил и ткнул в нее кулаком. - Давайте. Пока Дмитрий Алексеевич раздевался, Галицкий заботливо укрывал сыновей, умиротворяюще шептал над ними. Потом вернулся и сел Дмитрию Алексеевичу на ноги. - Ну вот, значит, выспитесь и утречком - на завод... - Петр Андреевич, меня интересует, что вас заставило... - Что меня заставило? - переспросил Галицкий. - Вы о чем? - Я говорю, что вас заставило мною заниматься? - Так я же говорил!.. - Нет, я знаю. Вы занимались не только машиной. Вы и мной занимались и этими, сарацинами... - Знаете что? Я скажу! Сердце закипает - вот что! Это будет точнейший ответ. Возьмите того же Бадьина. По-настоящему партийный человек не терпит никакой неправды. Он ее чувствует, как бы она ни была замаскирована. И не может ее терпеть! - эти слова Галицкий глухо проревел, и сразу стало ясно, что он может быть не только другом. - Никакую ложь! Никакую фальшь! Он замолчал, глядя на розовую от зари стену. Сунул руку за воротник, под рубаху, засопел - ему хотелось спать. - А Антонович! - вдруг опять заговорил он. - Человек ведь совершил подвиг! Он рисковал быть обвиненным. Формально он ведь совершил преступление! Поди заберись к нему в душу. Вы сами знаете, что не каждый судья любит копаться в душе! Этот человек шел по ниточке - почему? У него тоже закипело сердце! - Антонович, по-моему, беспартийный... Галицкий потянулся, встал. - Я первым дал бы ему рекомендацию. Ну, спите... Я ему еще и дам рекомендацию! Партии воины нужны. В квартире Галицкого, в семье его все было проникнуто особой, милой простотой, которой невозможно подражать, которая недоступна подделке и встречается поэтому не часто. Это была семья, где много детей, где все чисто, но разбросано как попало, где мебель проста и дешева и где подают на стол большие куски. Все это Дмитрий Алексеевич увидел утром. Проснулся он внезапно и несколько секунд наблюдал отчаянную драку между двумя Галицкими - двенадцатилетним и младшим. Пощечины звенели четко и откровенно. Оба бойца были ожесточены и норовили попасть в лицо. Старший все же вытолкнул противника из комнаты и, мстительно улыбаясь, запер дверь стулом. Дверь затряслась от ударов, но старший спокойно приступил к делу. Он решил разрезать ножницами жестяную банку. Потом младший отошел от двери и заорал с обидой и невыразимым злорадством: "Хунхуза! Хунхуза!" И замолчал, прислушиваясь. Дмитрий Алексеевич не выдержал и засмеялся. У старшего Галицкого действительно было что-то в лице не то монгольское, не то японское. В коридоре долго стояла тишина, потом через замочную скважину донеслось ласковое: "Хунху-уза! Хунхузочка!" Старший бросил банку на пол, выхватил из двери стул, и в передней раздались звонкие затрещины. На всю квартиру разнесся рев побежденного, но не сломленного младшего драчуна. И сейчас же из другой комнаты сонный, домашний бас Галицкого-отца пресек беспорядок: "Лешка, отстань от него!" Затем послышалось любящее: "Иди сюда! Чего он тебя трогает?" Младший, всхлипывая, провыл: "А чего он не дает мне резать?.." В соседней комнате начался домашний суд. Дмитрий Алексеевич поднялся и стал одеваться. Но тут внимание его привлек стук маленьких босых ножек. В комнату проковылял из передней голый мальчик, с белыми длинными волосиками, шелковистыми, как кукурузное рыльце, - самый младший из Галицких. Он, должно быть, недавно научился ходить и теперь, убежав от кого-то, весело смеялся, пока не увидел чужого дядю. Тут он сразу стал серьезным и показал на дядю пальцем. Потом, мягко ступая ножками, обошел вокруг стола, согнулся и показал пальцем на шкаф с книгами, на фикус и на кровати ребят. "Ты здесь?" - сказала девушка лет четырнадцати, с толстой светлой косой и такими же монгольскими чертами в лице, как и у Леши, и вошла в комнату, заставив Дмитрия Алексеевича нырнуть под одеяло. Не обращая внимания на гостя, она схватила малыша и, целуя, унесла. Завтракала вся семья на кухне, сидя за большим столом, покрытым новой клеенкой. С одной стороны в ряд сидели дети: девушка с косой, оба драчуна и еще одна девочка. Сгорбленная старуха держала на коленях младшего, кормила его кашкой. Жена Галицкого, полная и, должно быть, всегда спокойная женщина, поставила на стол блюдо с крупно нарезанным хлебом и большую сковороду. На ней возвышалась гора картошки, красиво поджаренной крупными, плоскими ломтями. Картошка была немедленно разложена по тарелкам. Застучали ложки, и сейчас же раздался окрик старшей сестры: "А ну, не стучать!" Сковороду убрали, и вместо нее появилась высокая кастрюля с какао и около десятка эмалированных кружек. - Сашок, как это все называется? - спросил Галицкий и развел руками, словно обнимая весь стол. - Майне фамилие, - ответил младший драчун. - Моя фамилия, - подтвердил Галицкий, оглядывая свое семейство. - Ничего, везем! - Дмитрий Алексеевич, - заговорила вдруг жена Галицкого. - Мы тут спорили с Петром. О вашем Антоновиче. Может, лучше было бы, если б он все-таки подождал сержанта и заявил ему? - Положение у него было щекотливое... - осторожно начал Дмитрий Алексеевич, чтобы помягче подать свою точку зрения. - Ей нравится, когда идут мирно, по инстанции, - весело загремел Галицкий. - Пишут начальству, в редакции - так ты хочешь? А Урюпин и Максютенко, мол, подождут... - Ну и что ж? А так он мог ошибиться... - Слушай, Нина, этим он и хорош - тем, что в сложной обстановке, как хирург, быстро нашел единственно верный, спасительный путь. И, заметь, законный путь. Закон охраняет существо, а не форму. Антонович проявил, я бы сказал, настоящее, суворовское мужество. А человечишка, если бы ты посмотрела!.. И, обращаясь к Дмитрию Алексеевичу, Галицкий добавил: - Она у меня умеренная. - А он у меня все время в драку лезет! - Жена перевела в сторону Галицкого прощающий взгляд. - Вроде этих вот, боксеров моих. Чужие синяки ловит. Пора бы отдохнуть. - Еще отдохнем! - Галицкий засмеялся. Он, подбоченясь и выпятив бритый кадык, сидел за столом в сиреневых подтяжках и белой шелковой сорочке, которую он расстегнул, обнажив грудь, густо обросшую до ключиц. Он пил какао из "папиной", высокой кружки. - Я тут недавно статистикой занимался. Над нашей машиной трудились вы, Крехов с Антоновичем, ну и немножко я. Из сорока восьми узлов не пошел только один узел. Мы ахнули - всего только два процента! Девяносто восемь уложили в мишень! А над машиной Гипролито трудился целый институт. Два института! Академик, три доктора, два кандидата и целый отдел инженеров! Первую авдиевскую машину сделали - полмиллиона затратили, и трубы вышли дороже, чем при ручном способе. На балансе завода повисли два миллиона убытка. Во второй раз - полтора миллиона пустили в дело, и опять не вышло! Перерасход чугуна! А ведь разрабатывают, совещаются, обсуждают. Все солидно, с поклоном в сторону авторитетов. Тридцать три богатыря решают проблему, а у нас только четыре - и наша берет! Вот вам тема для диссертации - что такое монополия, почему все валится у нее из рук и чем она отличается от настоящего коллектива. - Один паренек, инженер молоденький, сказал мне года три назад: "Это, говорит, вам не авдиевское Конго!" - Да, их кое-кто уже чует. Но еще больше слепых. Если Авдиев вдруг провалится, для многих ваших коллег в Гипролито это будет громом среди чистого неба. - Невидимый град Китеж... - проговорил Дмитрий Алексеевич. - А ведь с каким апломбом говорят о коллективе! Помните ваш первый техсовет? Спросить бы у того же Тепикина, что он разумеет под словом коллектив... - Тепикин все разумеет. Он знает, что это такое, и знает главную примету коллектива, которую я только теперь по-настоящему понял - когда в меня пальцем ткнули: "Вот он, одиночка, шкурник!" Теперь-то я знаю, что такое коллектив. Если взять самую большую или самую маленькую единицу в авдиевской бражке, в душу к любому если забраться, - там бесконечное одиночество свищет, как ветер в половецких степях. Хоть их там и целая компания, но это не коллектив. А сколько лет стучался я к ним под крышу! С пальмовой ветвью! Ничего ведь не знал! - А я! Я ведь был у Авдиева в институте. Верил в него! Как барышня, восхищаюсь, а он передо мной павлином... По плечу: "Ничего, брат, учись... Это все доступно... Труд, только труд!.." Я сам себя еще не знал, а он уже застраховался. Что-то во мне подметил. Послал в докторантуру - старый прием! И действительно, три года он у меня на этом выиграл. А потом я смотрю: он тему мне такую дал, чтоб подальше от его тучных пастбищ! - Но как крепко держится! - Ничего нельзя было поделать. Сам я не мог... Разговорами здесь не сдвинешь ничего. Они скажут, что черное есть белое, и проголосуют "за". И Саратовцев подтвердит. Здесь нужен факт вроде вашей машины. И нужен еще завод, не подвластный Шутикову, - вроде нашего завода. У себя они не дали бы построить. Вы говорите, почему я вами занимался. Потому, что вы сделали все, что мог сделать один для всех. Вы сделали и для меня: дали мне в руки возможность освободить Гипролито от этих пиратов. Я рад, что вы нашлись. Пейте, пейте еще! - Галицкий ухнул Дмитрию Алексеевичу из кастрюли полную кружку какао. - Пейте! Укрепляйтесь для новых боев! - Боец! Так тебя и испугались! - сказала жена Галицкого. - Иди уж, вояка! - она мягко толкнула Петра Андреевича в спину. - Иди, на завод вон уже пора! 4 Павел Иванович Шутиков переживал горячие дни. Прежде всего подозрительно долго затянулась разработка нового стандарта на трубы. Наконец все чертежи и расчеты вместе с пояснительной запиской прибыли из НИИЦентролита. К ним были приложены заключения специалистов и даже мнение академика Саратовцева, который с расчетами был согласен и считал возможным временно увеличить вес труб, учитывая перспективы дальнейшего улучшения литейной машины. - Прекрасно! - весело сказал Шутиков и прострочил зелеными чернилами бумагу, которую ему подсунул Тепикин. Он докладывал всю эту историю. Но бумагам этим не суждено было уйти дальше канцелярии министерства. День только начинался, и Павел Иванович вызвал для беседы по личному вопросу Вадю Невраева. Вадя ждал в приемной и сразу же вошел. Серый пиджак его был застегнут, галстук - точно посредине, и голубые глаза смотрели с непонятной сдержанной мукой. Опустив руки по швам, Вадя проплыл серой утицей через кабинет и остановился перед начальником. Шутиков достал из стола его заявление об уходе с работы. - Что это? - спросил он, уже в который раз прочитав бумагу, и удивленно, ласково просиял. - Что это вы, товарищ Невраев? Меняете климат? Перекочевываете? - По состоянию здоровья. Хочу полечиться и потом думаю пойти на учебу. Вот имеются медицинские справки. - Справки - что! - Шутиков, улыбаясь, пристально посмотрел на Вадино лицо. Там была все та же неподвижная мука. - Ну что ж! - сказал Шутиков. - Когда вы хотите уйти? - Я сейчас думаю в отпуск... И хотелось бы не возвращаться. Шутиков молча прострочил: "В приказ. Уволить по собственному желанию". Вадя молча взял заявление, повернулся и выплыл из кабинета с тем же дурацким выражением на лице. "Что ж тебя гонит отсюда? - подумал Шутиков, глядя ему вслед. - Ведь будто никакой бури не предвидится. Что же это ты потемнел, заволновался?" Потом Шутиков засмеялся: он подумал, что и самый чуткий флюгер иногда ошибается. Дует ураган с юга, а он, дрожа, показывает точно на север. "Но что же он чует, наш флюгер? Пусть это будет южный ветер - но что же это?" Если бы Дроздов был в Москве, Павел Иванович вызвал бы его, и они сообща нашли бы, в чем гвоздь. Но Дроздова не было в Москве. С тех пор, как Леонид Иванович разошелся с женой, он все время пропадал в командировках, на заводах - вплотную занялся вопросами новой техники. Ближе к полудню у одного из телефонов зашипел сигнал. Шутиков снял трубку и сразу оскалился и засиял всем желтым золотом, которое было на нем. Звонил профессор Авдиев и просил во что бы то ни стало задержать материалы по новому стандарту. - Что такое? Я уже отослал! - сказал Шутиков, нажимая кнопку звонка. - Так что вы говорите, Василий Захарович, что? - Есть некоторые соображения, - ответил в трубке глухой голос Авдиева. - Да, кстати... Лопаткин освобожден, вы знаете? Это - раз... - Верните материал, который утром... - сказал Шутиков вошедшей секретарше. - Узнайте в экспедиции и сейчас же мне... Что? - закричал он в трубку. - Василий Захарович, повторите! - Приехал в Москву и уехал опять. Машину строит. Или уже построил... - А на каком заводе, не знаете? А министерство? Тоже не знаете? - Министерство - можно догадаться, - ответила трубка. - У них, по-моему, договор. Уже работает. По-моему, основные узлы уже в металле... - А откуда узнали? - Сведения верные. - Очень приятно! - сказал Шутиков. - Мне тоже, - ответил Авдиев. - Надо бы покалякать, Павел Иванович... - Завтра должен Дроздов приехать, поговорим. Давайте созваниваться завтра с утра. Он положил трубку, позвонил секретарше. Прошла минута, две - никто не появлялся. Он вышел в приемную - там никого не было. Он мягко просиял, что было у него на этот раз выражением растерянности, вернулся в кабинет. Через несколько минут появилась секретарша с бумагами в папке. - Их не отправляли. Леонид Иванович хотел сам по приезде... - Вот и прекрасно. Оставьте здесь. Когда секретарша ушла, Шутиков раскрыл папку, и аккуратно исполненные бумаги, вид которых еще утром так приятно облегчил его, - эти бумаги сейчас испугали его своей ясностью, откровенно и любовно сделанным подлогом. Они были красивы красотой ядовитого гриба. Шутиков поворошил их и вернулся к первому листу, где красовалась его беспечная, сделанная наискосок подпись. "Я направил эту стряпню в комитет!" - подумал он. Взял бумагу со своей подписью и положил ее отдельно на столе. "Хорошо. Ну, допустим, мы опоздали и все это ушло в комитет. Дроздов доложил, и новый стандарт, скажем, утвердили. Что дальше?" - "А дальше вот что, - тут же пришел ответ. - Становится известным, что есть машина Лопаткина, которая льет трубы точно по старому стандарту. И комитет говорит: отказать. Не к чему выбрасывать по два кило металла на каждой трубе! Но и это не все. Лопаткин, конечно, поднимет шум, напомнит, где сможет, что он предлагал свою машину нам и что это было восемь лет назад, и что мы возмутительно, безобразно, беспрецедентно... - как еще пишут в газетах?.." - и Шутиков не очень весело улыбнулся, стал смотреть в сторону, шаря при этом по столу. Ему сразу вдруг захотелось закурить. "Постой! - вдруг ударила его новая мысль. - А шестьдесят тысяч тонн чугуна? Куда ты их теперь денешь?" В ту же секунду он почувствовал нарастающее жжение в сердце, которое перешло в сильнейший укол. Застонав, он нажал кнопку звонка, быстро прошел к дивану и тяжело опустился на него. Он лежал и, держась рукой за грудь, улыбался, сияя желтыми коронками. Секретарша, войдя, сразу поняла по этой улыбке, что Павел Иванович страдает - у него уже бывали приступы, и он всегда так скалился от боли. Она подбежала к телефону, позвонила вниз, в поликлинику, и через несколько минут в кабинет вошла женщина в белом халате и с чемоданчиком. Она потрогала лоб, пощупала пульс у Павла Ивановича, отвернула на нем шелковую рубашку и, обнажив его белую жирную грудь, осторожно прижала к ней мембрану фонендоскопа. - Полежите часок, - сказала она, выслушав Шутикова. - Когда боль пройдет, пожалуйста - домой, в постель. Взяла графин, налила полстакана воды, капнула туда из маленького пузырька и подала Шутикову. Павел Иванович выпил и лег. Но когда женщина в белом ушла, он сел на диван и рукой подозвал секретаршу. - Машину... Она тут же позвонила в гараж. - Все эти бумаги мне в портфель, - сказал Шутиков, морщась, заправляя рубаху в штаны. - С собой возьму. И он уехал домой. Назавтра он приехал в министерство среди дня. Высокий парадный подъезд смотрел на него, как ловушка. Прошли сутки - гигантский срок! Павел Иванович знал, чего стоят сутки в _такое время_. Он быстро прошел на второй этаж и дальше, особым коридором, к себе в кабинет. Сразу же позвонил. Как только открылась вдали дверь из приемной, спросил: "Дроздов приехал?" И вздохнул с облегчением, когда секретарша сказала: "Он уже справлялся о вас". Леонид Иванович вернулся из командировки ночью. В десять часов утра он уже был в своем министерском кабинете и снимал трубки телефонов. Ему с утра начали звонить. Через двадцать минут он узнал все то, что так испугало вчера Шутикова, и вдобавок кое-что такое, чего Павел Иванович еще не знал. Ему сообщили, что вся переписка Лопаткина воскресла и попала в Верховный суд, а оттуда в районную прокуратуру, к помощнику прокурора Титовой, которая проявляет к делу какой-то повышенный интерес. Сведения эти передал Дроздову по телефону испуганный шестидесятилетний старик, заведующий министерским бюро по изобретениям, который вчера давал объяснения Титовой. - Ты, видно, еще мало жил на свете, - закрыв глаза, с раздражением сказал ему Дроздов. - Паникер! Чего ты испугался? На то они и прокуратура, чтобы копаться в наших дебрях. Искать наши прорехи. Ты говоришь, документы! У нас тоже есть документы. Мы тоже храним бумаги! Ну-ка, принеси мне все наши исходящие по этому делу, мы сейчас посмотрим... "Да... - подумал Леонид Иванович и, выйдя из-за стола, принялся разгуливать по ковру. - Недооценил я товарища Лопаткина... А почему? Все из-за этого политика (так Леонид Иванович называл Шутикова). Дела затевает большие, а знать - ни шиша не знает. Куда тебе! Сук давно перегнил, а ты все на нем сидишь, ничего не понимаешь, только улыбаешься, когда надо бы на другой перелезть! Не-ет, рано или поздно все равно загремишь! В такую историю влез - и других еще тащит!" Здесь надо заметить, что Леонид Иванович этим утром задумался об _истине_ в деле Лопаткина, о том, что можно было еще в сорок шестом году поддержать этого изобретателя, взять на себя какой-то риск, ударить с ним вместе на противников, в том числе и на Шутикова. "Нет, нет, нет! - сказал он тут же. - Тогда это лежало за пределами здравого смысла. Нельзя было. Проиграли бы вместе. Тогда - нет! А вот сейчас..." В эту минуту к нему вошел заведующий бризом, неся перед собой семь папок. Он прикрыл дверь ногой и опустил папки на тот стол, который был придвинут к письменному. Леонид Иванович надел роговые очки и, держа руку в кармане, поставив колено на стул, закрыл глаза, солидно засопел. - Ну давай, давай... Что тут у тебя... Старик тоже достал очки, протер их платком и, посадив на нос, раскрыл папку с крупно намалеванными на обложке цифрами: "1945". У него была заранее заложена бумажкой нужная страница. - Ну-ка, что здесь? - спросил Леонид Иванович. - Мы, министерство, отвечаем вам, Леонид Иванович... Вы еще в Музге были. На ваш номер... - Ага, помню. Он ведь у нас подавал заявку! Да, да, я отослал в министерство. Ты, давай, найди это. Это будет нужно!.. Так... Дальше. Или нет, давай так: отнеси машинисткам, и пускай скопируют все исходящие и мое отношение из Музги. В трех экземплярах. Давай поскорее. Через час Леониду Ивановичу принесли копии всех нужных бумаг. Министерство, оказывается, не раз писало институту Гипролито о необходимости срочно спроектировать машину Лопаткина. "Пожалуйста! Допрашивайте! - подумал Леонид Иванович, нажимая кнопку звонка. - У нас козырей хватит. Вот мы такого-то пишем. Вот напоминаем. Вот приказ министра..." - Вызовите ко мне, - сказал он вошедшей секретарше, - вызовите, значит... да, вот: Бочарова Сергея Сергеевича, потом еще Графова и кого же третьего? Ну хотя бы Севрука. И скажите, чтоб принесли бутылок пять воды. Бочаров - это был тот начальник отдела, который на узком совещании докладывал о перерасходе чугуна. Тихий человек этот пережил несколько полных составов коллегии министерства. Остальные двое были рядовыми и притом молодыми инженерами. К большому начальству их вызывали не часто. И поэтому, войдя в кабинет Дроздова, они сразу превратились в студентов. - Садитесь, товарищи, - сказал Дроздов, и все трое сели. - Извините, жара начинается, - он показал на свой расстегнутый китель и кивнул на открытое окно, за которым светился и кричал автомобильными гудками сумасшедше яркий день. - Вы как, Сергей Сергеевич, свободны сейчас? - спросил он, становясь с каждой минутой все более строгим и как бы старея. - Я просил бы вас возглавить комиссию по расследованию ряда фактов. Вы что-нибудь знаете об изобретении Лопаткина? - Что-то слышал, - поспешил ответить Севрук. - Он в каком отделе работает? - Нет, это другой Лопаткин. Я специально пригласил вас, как людей нейтральных. Сергей Сергеевич, впрочем, должен знать о центробежной машине Лопаткина. - Да, я вообще говоря, кое-что знаю... но видел я только одну машину конструкции Гипролито, о которой мы говорили... - Очень хорошо. В таком случае я вас проинформирую. Инженер Лопаткин около восьми лет назад предложил нам конструкцию новой машины для центробежной отливки труб. Я сразу отослал его заявку в министерство - дело было еще в Музге. Восемь лет он пытался внедрить эту машину, и все время какая-то невидимая сила отбрасывала его назад... Открылась дверь, и буфетчица внесла на подносе пять бутылок лимонада и стаканы. Откупорила бутылки, налила каждому и бесшумно удалилась. Леонид Иванович выпил стакан, налил еще и выпил. И инженеры скромно отхлебнули из своих стаканов. - Четыре раза технический совет министерства принимал решение о проектировании машины, - продолжал Дроздов посвежевшим голосом. - Министр издал два приказа. Товарищ Шутиков и я много раз устно и письменно напоминали... Да что там говорить - вот некоторые документы, которые мы подняли. Вы ознакомитесь с ними. В вашу задачу входит установить виновников этой беспрецедентной в-волокиты. - Тут Леонид Иванович вышел из-за стола и принялся ходить по ковру. - Теперь о машине Гипролито. - Он прошел на другой конец кабинета и там остановился. - В то время как этот институт всячески тормозил изобретение Лопаткина, ряд его работников, совместно с нашими учеными-корифеями спешно проталкивали свою машину, ту самую, Сергей Сергеевич, которая вам причинила столько хлопот. Им удалось протолкнуть ее. Они ввели в заблуждение руководство министерства, дав неправильную оценку машине Лопаткина, а свою - расхвалили сверх меры, где могли, скрыв один существеннейший ее недостаток. Теперь из-за этого мы имеем перерасход металла порядка шестидесяти тысяч тонн. Дроздов подошел к членам комиссии и остановился перед ними - усталый, мужественно открывший глаза навстречу суровой правде. - Это еще не все, товарищи. Авторы институтской машины - Урюпин, Максютенко и центролитовцы, чтобы скрыть этот перерасход, за который пришлось бы крепко ответить перед государством, знаете, что придумали? Они предложили ни больше ни меньше, как изменить государственный стандарт на трубы! Накинуть по два кило на каждую трубу! И таким образом списать весь перерасход! Они приготовили прекрасные научные аргументы, втянули в эту грязную историю старика Саратовцева. Подсунули ему какую-то рекомендацию, а он и подписал. И таким образом ввели в заблуждение и меня, и Шутикова, и даже министра, которому все было доложено. До чего додумались! - Да-а, - сказал Севрук. Графов что-то записал в блокнот. Бочаров неопределенно наклонил голову. Дроздов молча прошелся-еще раз по кабинету, туда и обратно, и сел за стол. - Вы должны будете составить план работы. Распределить обязанности. Можете привлечь людей себе в помощь. Возьмите, Сергей Сергеевич, того честнягу, который чугун-то... Который обнаружил... Его возьмите обязательно. В Гипролито толковый есть инженер Крехов - рекомендую! Он хорошо разбирается в технических вопросах Имейте в виду, вам придется покопаться. Может быть, в трибунал заглянуть придется, кое-что спросить там Ведь Лопаткин был арестован: здесь, правда, я не все знаю - суд был закрытый. В связи с некоторыми секретными обстоятельствами. Но обвинение исходило опять-таки из Гипролито и НИИЦентролита. Оттуда, от авторов револьверной машины! Стало быть, за работу! В вашем распоряжении все архивы. Я думаю, что дней в шесть, может быть в восемь, вы уложитесь. Проводив членов комиссии в приемную, Леонид Иванович вернулся и сел на одно из кресел перед своим столом. "Значит, Лопаткин на свободе, - подумал он. - И вдобавок я ему помогаю! И, конечно, _они_ уже встретились..." Его охватила тоска, которую он не мог никому высказать. Неужели он за всю жизнь не видел настоящего чувства, такого, как у _них_! Он стал вспоминать. Да... так это и прошло мимо него. А было рядом несколько раз! Судя по _ней_, это что-то необыкновенное. То-то она температурила, бегала, все волосы мыла. "По Дроздову так не вздыхали, - сказал он себе с усмешкой. - Собственно, повода не было..." Леониду Ивановичу стало страшно, когда он представил, как Надя могла смотреть на _того_. Наверно, так же, как она смотрела на себя в зеркало, он видел однажды "Продала манто! - он усмехнулся. - Кошка! Всего-навсего!" И вдруг отчетливо понял: нет, это чувство есть - он сам видел, как Николашка обнял ее платье. Малыш был один в комнате, а он стоял за дверью и смотрел... Пусть у тех двоих что-то немножко другое. Оттенок... Но все, все это - смертельное чувство любви, без которой умерли бы и это маленькое существо. И она - тоже... "А я вот не умер..." Поборов оцепенение, он снял трубку и набрал номер телефона. "Шеф у себя?" - спросил он негромко. Секретарша ответила, что Павел Иванович вряд ли приедет, у него вчера был приступ. "Понятно, - сказал Леонид Иванович и положил трубку. И повторил: - Поня-атно!" После обеда он опять позвонил Шутикову. Павел Иванович был у себя, и Дроздов пошел к нему. - Я назначил комиссию, - приветливо сказал он, входя в просторный кабинет Шутикова. - Какую комиссию? - Шутиков с веселым выражением на лице заерзал в кресле. - Садись, Леонид Иванович. Что за комиссия? - Что за комиссия, создатель? - сказал Дроздов, опускаясь в кресло. - Комиссия по установлению виновников безобразной волокиты с машиной Лопаткина, перерасхода металла и аферы с государственным стандартом. - Ка-а-ак! - тихо взвыв, сдерживая себя, начал Шутиков. - Вы что же это... Вы что же это делаете! Такой шаг - и не сказать... - Промедление в таких делах - смерти подобно, - отчеканил Дроздов и прихлопнул желтой рукой по мягкому подлокотнику. - Вы знаете, что бумаги Лопаткина не сгорели и лежат в сейфе у прокурора Титовой? Ах, не знаете... По-моему, всякий начальник должен расследовать все известные ему б-безобразия, не ожидая упреков в бездействии. Дело, в общем, сделано, чего тут говорить. А шефа не мешало бы подготовить... Он ничего еще не знает? - Да нет... - сказал Шутиков рассеянно. Он думал о чем-то другом, глядя в сторону. "Думает об уплывающем кресле", - сказал себе Дроздов. - Вы предупредите Афанасия Терентьевича, - он пристально взглянул на Шутикова и опустил глаза. - Значит, комиссия? - проговорил Шутиков, обдумывая что-то. - Ну что ж. Это, по-моему, правильно... Дней двадцать спустя во всех отделах министерства был получен отпечатанный в типографии приказ министра номер 222, или _три двойки_, как его называли после этого целый год. Описательная часть приказа занимала четыре страницы и полностью соответствовала тому, что было вскрыто комиссией. Правда, фамилию академика Саратовцева комиссия постеснялась назвать. Люди учли то, что академик в скором времени должен был праздновать свое восьмидесятилетие, и решили не портить старику юбилея. И Авдиев отделался легко. Анализ разных документов и переписки за семь лет показал, что профессор выступал по поводу машины всего лишь два раза. Первый раз он подверг сомнению некоторые детали проекта, а позднее отозвался положительно. Имена Дроздова и Шутикова тоже не попали в приказ. Но они угадывались в одном месте - там, где было сказано, что "в своей противозаконной практике Максютенко и Урюпин, а также некоторые работники НИИЦентролита докатились до прямого обмана руководителей министерства". Комиссия подсчитала, кроме того, размеры убытков и ту огромную растрату чугуна, которую принесла с собой машина Урюпина и Максютенко. Но этот пункт вычеркнул сам министр, сказав, что незачем оглашать такие факты. Народ несознательный бывает - может неправильно истолковать... Тем не менее, и в министерстве и в курилках обоих институтов, когда обсуждали вопрос о том, за что влетело _именинникам_, знающие люди сразу сказали: "за чугун". Если бы не было этого перерасхода, приказ звучал бы совсем иначе! А звучал он так: "Инженеров Максютенко и Урюпина, скрывших недостатки сконструированной ими машины, что привело к серьезным убыткам, - с занимаемой должности снять. Поставить вопрос перед руководством НИИЦентролита о привлечении к ответственности научных сотрудников Тепикина и Фундатора, которые, давая недобросовестные заключения, в течение нескольких лет препятствовали внедрению в народное хозяйство центробежной машины Лопаткина и, наоборот, активно содействовали продвижению негодной, "револьверной" машины". Дальше следовало еще несколько пунктов, например такой: "Начальнику Технического управления установить строжайший контроль за продвижением и внедрением ценных предложений, поступающих от изобретателей и рационализаторов". Этот пункт был всем знаком, его называли "дежурным". Комиссия переписала его из другого приказа, который был издан года два или три назад. 5 В сентябре Дмитрий Алексеевич приехал с Урала в Москву для участия в важном совещании. Представители нескольких министерств должны были обсудить, нужно ли создавать конструкторское бюро по проектированию центробежных машин, которое обслуживало бы сразу несколько ведомств. Дмитрий Алексеевич сделал доклад о возможностях предложенного им принципа. После этого выступало много незнакомых солидных людей, все они поддержали полезную и своевременно высказанную инициативу. Оказывается, и нефтяная, и химическая промышленность, и промышленность строительных материалов, не говоря уже о машиностроении, все были заинтересованы в получении автоматической, быстро работающей центробежной машины. Совещание шло шесть или семь часов. Дмитрий Алексеевич сидел за длинным столом, между заместителями министров и членами коллегий, и все эти строгие, деловые люди наперебой спешили захватить свою долю в плане работы еще не существующего бюро. Они беспокойно перебирали свои бумаги и, вскакивая с места, требовали слова. Личность Дмитрия Алексеевича, его история и то, что он сидел и с интересом наблюдал за всеми, - это не касалось их. Они бегло посматривали на автора, но видели только машину, позволяющую решить какой-то очень острый вопрос, - и каждый хотел получить эту машину для себя, в первую очередь, как можно скорее. В перерыве к Дмитрию Алексеевичу подошел рослый мужчина в темно-синем костюме, грузный, широколицый, с гладким черным зачесом назад. Он взял Лопаткина под руку. Это был второй заместитель министра, который временно исполнял обязанности Шутикова. - Что, Шутикова снимают, наконец? - вырвалось у Дмитрия Алексеевича. - Да, он теперь у другого министра. У Фаддея Гаврилыча. Кажется, членом коллегии... - Все-таки членом коллегии! - Ну что ж, работник он ценный, этого у него не отнимешь. А то, что он с тобой не разобрался, так слушай, что ты от него хочешь - он же цементник! У Фаддея Гаврилыча он будет как раз на месте! - Не нам судить... - сказал Дмитрий Алексеевич. - Вот именно! Переезжай-ка давай в Москву. Чего ты там застрял на Урале? У тебя же есть где голову притулить! - Это был, несомненно, намек. Но черноволосый преемник Шутикова остался серьезным. - Переезжай! - Вот решат относительно бюро, придется переезжать. - Когда там решат! Это будет не раньше, как с нового года. А ты сейчас переезжай. Надо же довести дело до ума. Машину-то ты забраковал,