о­ваться со сватьей. Александра Иннокентьевна не успела увернуться. Пока Липа говорила слова приветствия, она заметила на груди Александры Иннокентьевны значок "Ворошиловский стрелок" и пожалела, что не надела свой - "Ударник Метростроя". - Прошу,- пригласила Александра Иннокентьевна, открывая двухстворчатую высокую дверь в комнату. "Как у нас в Пестовском",- подумала Липа и тихо сказала Георгию: - Белого не пей. Георгий поморщился: - Опять ты свое мещанство!.. Навстречу гостям с дивана поднялся Александр Гри­горьевич, похожий на немолодого армянина. - Цыпин, Александр Григорьевич... Отец виновника, так сказать, нашего с вами... торжества. Очень рад. Про­шу к столу. Стол был и правда торжественный. Перед каждым стояло по три сервизных тарелочки мал мала меньше сто-ночкой, справа от тарелок на серебряных перекладинках лежали приборы, касаясь белоснежной скатерти только черенками, а слева - из серебряных манжет торчали же­сткие салфетки. Аня села за стол, не зная, куда деть ру­ка; Лила, не обращая внимания на убранство стола, по­глядывала на дверь, ожидая выхода жениха, Георгий сел за стол и растерялся, а Люся, небрежно скользнув взгля­дом по роскоши, чуть заметно усмехнулась: сориентиру­ется- свои возможности Люся знала. В комнату впорхнула полная суетливая женщина, се-Левы Оля. Она принесла на блюде заливное, про­ворковала что-то, здороваясь, и снова унеслась на кухню. Люся с удовлетворением отметила про себя, что Оля не­молода и чуть рябовата, несмотря на пудру. Над диваном Александра Григорьевича висел большой портрет человека, кого-то Липе смутно напоминающий и одновременно очень похожий на Александру Иннокентьевну. Липа уже решила спросить, не папаша ли это хозяйки, но, садясь за стол, разглядела у самой рамки блеклые латинские буквы: Вольтер. - А где же Лева? - спросила Липа. - Мама! -одернула Липу Люся. Липа вздрогнула, Александра Иннокентьевна удив­ленно повела бровью. - Люсенька сейчас стала такая вся нервная, прямо я не знаю... - забормотала Липа.- А скажите, пожалуй­ста, Александра Иннокентьевна, на инструменте,- Ли­па кивнула на пианино,- вы играете или члены семьи? - Этим чисто, светским вопросом Липа как бы аннулирова­ла неудачное: "Где Лева?" - В музыкальном искусстве, Олимпиада Михайлов­на, к большому сожалению, мы все бесталанны,- кротко ответила Александра Иннокентьевна, рассекая залив­ное.- Пробовали Левика научить, а он от учительницы во дворе в дровах прятался. - В дровах?! - воскликнула Люся и осеклась. - А наша Люся занимается художественным сви­стом,-сообщила Аня. - Аня! - Георгий на всякий случай нахмурился. - Почему, Жоржик? - одернула мужа Липа.- Это очень красиво, Люсенька, посвисти нам, пожалуйста. - Господи! - сквозь зубы прошипела Люся, закаты­вая глаза. - А вот и я...- мелко прихихикивая, Оля установи­ла на столе блюдо с пирожками и очень мило сложила губы бантиком.- Бульон с пирожками... Я думаю, никто не будет возражать? Мама, а почему бутылки до сих пор не открыты? Александр Григорьевич занялся бутылками. - Не пей белого,- повторно напомнила Липа мужу. - А руки-то мы и не помыли,- сказала Люся. Пока все Бадрецовы на кухне мыли руки, Александра Иннокентьевна говорила по телефону в коридоре, время от времени переходя на французский. - А чего он тебе врал, что у них телефона нет? - шепнула Аня.- И что Шуберта играет. Люсь, ну его! Врет все время! Новые родственники скучились на выходе из кухни, Александра Иннокентьевна закончила разговор. - А невестушку-то как звать-величать?--раздался за спиной Люси скрипучий голос. - Люсенька,- сказала Александра Иннокентьевна,- одной рукой приобняв Люсю за плечи.- Познакомься, милая, это Дора Филимоновна. Коротенькая толстая Дора Филимоновна поклонилась, скрестив руки на пухлой груди. - Желаю вам в скором времени переменить фами-лие... В нашей квартире жить намереваетесь? - Ну что вы, Дора Филимоновна,- заворковала Оля, подавая гостям полотенце,- у родителей Люсеньки пре­красные жилищные условия. - - А тебе бы тоже неплохо фамилие поменять,- уже чуть сварливым голосом сказала соседка. - Ха-ха-ха,- тоненько захихикала Оля. Наконец все снова сели за стол, и Александра Инно­кентьевна поднялась с бокалом в руке. - А где же все-таки Лева? - уныло спросила Липа. - Ха-ха-ха... Вы знаете, Олимпиада Михайловна, я 'ведь историк по профессии, прошу простить мне историче­ское сопоставление... Наполеон, когда сочетался вторым ^браком с внучкой прусского короля, сам не смог прибыть на бракосочетание, вместо себя он прислал полномочного представителя. Левик, конечно, далеко не Наполеон, но просто в настоящее время страшно занят... - Лева был женат? - испуганно перебила ее Липа, рюмка в ее руке дрогнула - темное вино выплеснулось на белоснежную скатерть - Осторожно,- прошипела Люся. - Надо солью... Где же соль? - прощебетала Оля.- Ха-ха-ха.., - За наше знакомство! - наконец провозгласила Александра Иннокентьевна.- Пусть наши дети будут счастливыми! Георгий потянулся к заготовленной рюмке с водкой, но, заметив недовольный взгляд старшей дочери, отодви­нул водку подальше и налил себе в бокал сладкого вина Доверху. Все чокнулись. Георгий выплеснул в рот вино и по привычке сморщился. Александр Григорьевич за обедом говорил мало, чув­ствовалось, что он еще недостаточно акклиматизировался в Москве после двухлетнего отсутствия. Кроме того, ему недавно вставили зубы - и он никак не мог приспособиться к протезу. Почему-то ел он на особенной тарелке простой белой. Туберкулез,- шепнула матери Люся. - Люсенька, вы читали "Безобразную герцогиню" Фейхтвангера? - спросила вдруг Оля. Липа поперхнулась, учуяв подвох, открыла рот, чтобы вступиться за беременную дочь, но Люся остановила ее чуть заметным уверенным жестом. Над столом повисло молчание. Старинные часы на пианино пробили шесть раз, Люся дожевала пирожок, оставшийся от бульона, вытянула из серебряного манжета салфетку, промокнула ею губы и не.брежно бросила салфетку на стол. Аня, ис­пуганно наблюдавшая за сестрой, в восхищении покача­ла головой! - Чи-та-ла,- растягивая губы в узкой улыбке, по складам произнесла Люся. - Где же вам удалось достать эту книгу? -заворко­вала Оля, делая рот бантиком.- Такая редкость.,. - Да, ее трудно достать... на русском языке. На не­мецком легче. Я ее читала на языке оригинала. - Шлрехен зи дойч?- удивилась Александра Инно­кентьевна. - Конечно,- с достоинством ответила Липа вместо дочери.- Скажи что-нибудь, Люсенька. - А Лева совсем не умеет играть на пианино? - по-немецки спросила Люся, намеренно повернувшись к Оле. Оля замотала головой, как бы отбиваясь от немецких слов. Александра Иннокентьевна наморщила лоб, сняла пенсне: по всей видимости, ей трудно было понять немец­кую речь Люси с тюрингским акцентом фрау Циммер. - Шура! - вскричал вдруг задремавший было Алек­сандр Григорьевич.- Немедленно прекрати! Никаких иностранных разговоров! В моем доме говорить по-рус­ски!- Новые зубы Александра Григорьевича устрашаю­ще лязгали. - Саша, успокойся,- сказала Александра Иннокен­тьевна,- Не порть нервы себе и гостям. - Не откажите в любезности, Ольга Александровна, а как в настоящее время обстоит дело в школах? -Липа решила завести светский разговор.- Я имею в виду: не уходят ли из старших классов учащиеся в связи с введе­нием платы за обучение? - Отдельные случаи, к сожалению, есть,- ответила Оля, оставив Липу довольной тем, что и ей удалось вы­сказаться на внешние, не касающиеся брака, темы. Зашел разговор о политике. Александр Григорьевич снова заволновался, но Александра Иннокентьевна, во- время уловив недовольство мужа, свернула на безопасную тему о судьбах испанских детей. - Вы знаете, Олимпиада Михайловна, я даже подала заявление в МОПР с тем, чтобы мне предоставили на воспитание испанского ребенка-сироту. Даже испанский язык выучила. Но, к сожалению, все дети уже были розданы. ----Ну вот теперь и у вас будет свой внучек,- наивно улыбнулась Липа.- Будете нянчиться... - Ну что вы! - кокетливо замахала на нее руками Александра Иннокентьевна.- У меня такая ответственная работа!.. И столько интересных дел... Что вы, Олимпиада Михайловна... - Но вы же сами...- начала было Липа, но Люся зыркнула на нее, и Липа тут же закрыла рот. - Знаете, Олимпиада Михайловна, для меня дело прежде всего. Я когда родила Олю, а это было, если мне не изменяет память, в пятнадцатом году... - Мама! - негромко воскликнула Оля. - ...Я родила Олю и ушла на фронт сестрой милосер­дия,- закончила Александра Иннокентьевна.- Пред­ставьте себе, Олимпиада Михайловна, я такая. Далее обед шел спокойно. Небольшой конфуз случил­ся лишь во время чаепития. Александра Иннокентьевна Попросила Липу передать ей менажницу, и Липа долго хваталась не за те предметы на столе. Лева пришел, когда Бадрецовы толпились в передней, одеваясь. С порога он забормотал что-то про институт, лабора­торные, зачеты... Люся передернула плечами и отверну­лась к вешалке. Лева пожал руку Липе, Георгию... - А я думала, вы красивый...- разочарованно протянула Аня, когда Лева подал ей руку. - Аня! - смутился Георгий. Люся молча постояла спиной ко всем, потом обернуласъ ц тяжело вздохнула: - Сыграл бы ты, Лева, Шуберта. Ребенка назвали Таня. Татьяна Львовна Цыпина. с первых же дней ее жизни почувствовала себя й, как будто вся ее предыдущая жизнь была пготовкой к этой главной роли. было, кто будет нянчить ребенка. Глаша давно вышла замуж, а новую домработницу с прибавлением семейства поселить было негде. - Пусть Анька бросает школу на год и сидит с ре­бенком,- заявила Люся.- Не бросать же мне институт! Липа, восемь дней живущая исключительно интереса­ми внучки, всерьез задумалась над предложением стар­шей дочери, но Георгий схватился за голову: - Аня? Бросить школу?! Отличница!.. Моя дочь!.. Пока шел крик, Аня в слезах позвонила Роману и со­общила ему, что мама хочет ее забрать из школы, чтобы сидела с ребенком. Роман разрешил все сомнения: Ане продолжать уче­бу, Липе не сходить с ума, старшей племяннице не бла­жить - надо взять приходящую домработницу, деньги он будет давать. Липа разыскала Глашу, и та, хотя уже была замужем, согласилась временно походить за ребенком. Глаша вернулась, но Люся держала родителей в стра­хе, грозя бросить осточертевший ей Торфяной институт: ребенок по ночам плачет - и она не высыпается. - У нас никто не кончил! - кричал Георгий.- Липа не кончила, я не кончил... Если и ты не кончишь, если бросишь институт, оболью все керосином и подожгу, а сам на люстре повешусь! - В этом месте он тыкал указатель­ным пальцем в прожженный с одного бока пыльный аба­жур. Люстра была в Пестовском, Георгий спутал. Институт Люся все-таки бросила,- вернее, взяла ака­демический отпуск,- Георгий не повесился, более того, очень привязался к внучке и, тетешкая ее по вечерам, умилялся: - Создаст же господь такую прелесть!.. Лева для порядка пожил немного в Басманном - сви­детельство о браке спасло его от исключения из комсомо­ла и, соответственно, из института,- но потом, очумев от непрекращающееся ора дочери, злобной раздражитель­ности жены и суетливости тещи, перебрался обратно в Уланский - временно. Липа привычно завела профессо­ров. На этот раз по детским бвлезням. Однако Таня, не­смотря на профессоров, ничем не болела. Только много орала. Особенно по ночам. И во сколько бы Липа ни при­шла с работы, на ночь внучку ©на обязательно забирала к себе - у Люси может пропасть молоко, хотя молока у Люси не было с самого начала. Был, правда, случай, когда Липе предоставилась воз­можность взволноваться за безупречное здоровье ребен- ка: у той от надсадного крика вышла кишочка. Липа мет­нулась к телефону за профессором, но Глаша, воспользо­вавшись тем, что у профессора долго было занято, при­крыла дверь в комнату - телефон висел в передней,- взяла девочку за ноги и потрясла вниз головой. - Чего звонить-то попусту, людей беспокоить...- сварливо сказала она, выходя к всклокоченной Липе, которая с трубкой в руке курила папиросу за папиросой.- У ней все подобралося на место. Гляньте-ка... Липа глянула и спокойно уселась покурить. С курением в квартире был теперь такой порядок: Ли­па курила в передней на табуретке, Георгий - в уборной, тоже сидя. Смотреть двоюродную внучку собралась Марья. Марья приезжала в Москву всегда одним и тем же поездом в пять утра. "Чтоб день не ломать". Встречать же ее Липа посылала Георгия пораньше, на случай, если поезд придет не по расписанию. Теперь обязанность встре­чать Марью перелегла на Леву. В этот раз он специально ночевал в Басманном, был поднят Липой в три утра и заспанный, подняв воротник Пыльника, поплелся на Курский вокзал. Липа принялась за традиционные пироги, затеянные к приезду сестры. Марья привезла всем подарков, Липе, кроме прочего, привычно сунула денег и приступила к главному: как живут молодые? Липа забормотала неопределенно, пыталась уклонить­ся от ответа, но, припертая Марьей, должна была сознать­ся, что Лева проживает в основном отдельно от семьи у своих родителей. Марья взглянула на Люсю. Та потупила глаза. - Гнать его к чертовой матери,- спокойным голосом Сказала Марья, нимало не смущаясь присутствием за ут­ренним столом самого Левы и тем, что всего десять минут назад вручала ему ценные свадебные подарки, хвалила за нужную стране профессию инженера-торфяника и обещала помогать материально. Люся пожала плечами. Марью она не любила, но ей нравилась родственная безоговорочная солидарность. Что касается Левы, он опешил. - Как же так? - попытался он перевести разговор в шутку.- Марья Михайловна... Я вам ничего плохого.. Ночь, можно сказать, не спал, встречал... Чего же сразу гнать? Но Марья шуток не понимала. - Гнать,- спокойно повторила она.- Встречал - мо­лодец, а семья есть семья: не согласен жить как положе­но - вон! Чего же здесь неясного? Липа в ужасе замахала на Марью руками, убоясь по такой нелепости утерять, можно сказать, еще не оконча­тельно приобретенного зятя, тем более что тот уже сни­мал с вешалки пыльник. - Что ты, что ты, Машенька! - заверещала Липа.- Да Левочка... Да он... Отличник'.. Активист!.. Что ты, Ма­шенька!.. - Правда, тетя Маруся,- вмешалась Аня.- Ты уж совсем!.. Не соображаешь... Марья подняла руку, прекращая суету: - Ладно! Тихо! Ну, извини, иди сюда.- Она помани­ла Леву пальцем. - Иди, иди, Левочка,- Липа подтолкнула зятя к се­стре. - Ну, дай я тебя поцелую, раз такое дело,- сказала Марья, отведя руку с папиросой.- Ну, ладно, все. Жал­ко, Жоржику на работу надо, а то я наливочки привезла... - Машенька, ни в коем случае! - Липа строго взгля­нула на заулыбавшегося было Георгия.- Будет вечер, и все будет... Ни в коем случае! Он заместитель главного бухгалтера. Может себя скомпроментировать! - Тьфу ты! Мещанка! Утром-то хоть чепухи не мели. Дура толстолобая. - Жоржик...- мягким голосом укоризненно сказала Марья. Рано потерявшая мужа, она к зятю относилась уважительно, а кроме того, считала, что в браке сестры с Георгием Липе повезло больше, чем ему.- Да что ска­жу, а то забуду: летом молодых с сыном ко мне в совхоз. - У нас Танечка,- робко поправила Марью Липа. - Тем более. - А ты поглядеть на внучку не хочешь, Машенька? - А чего на нее глядеть-то без толку? Ты, Людмила, не обижайся. Я ж, Лип, сама знаешь, в детях-то не больно разбираюсь... Побольше будет - другое дело. А что у вас про войну говорят? - неожиданно спросила Марья Леву. - Где у нас? - не понял тот.- Дома? Марья поморщилась, давая понять, что дальние род­ственники ее вообще не интересуют никоим образом. - При чем тут дома? В институте. - В институте? Ну... У нас же пакт с Германией... - А-а-а...- отмахнулась Марья, понимая, что нужного ответа не дождется: осторожничает.- При чем здесь пакт?.. Война скоро будет!.. - Да что ты, Машенька! - всплеснула руками Липа. ft - Будет, вот увидишь, будет... Помяни мое слово. Шляп Липа не признавала ("не модница"), платков -тоже ("не деревенщина"). Берет Олимпиаде Михайловне Бадрецовой-Степановой, руководителю группы планового отдела Наркомчермета, подходил более всего. К тому же он служил ей все сезоны. Почти каждое утро, когда Липе надо было выходить - из дому, жизнь в Басманном приостанавливалась: всей семьей искали берет. - Где мой берет? - пересиливая радио, работающее, как всегда, на полный мах, привычно вскричала Липа воскресным летним утром сорок первого года. Команда была подана, сама же Липа взяла расческу. Причесывалась она с повышенным вниманием. Запроки­дывала назад голову, привычно встряхивала ее, как бы распространяя по спине волосы, хотя их с каждым го­дом становилось все меньше, особенно на затылке. Выче­санные волосы Липа любовно скручивала в комочек и не выкидывала, а прятала в пакетик, предполагая в даль­нейшем сделать из них шиньон, чем раздражала членов семьи,- шиньонов давно не делали и не носили,- но не очень, потому что к этому, как и к поискам берета, при­выкли. - Побыстрей, Липа! - сердился Георгий.- Кто едет снимать дачу в двенадцать часов? - Мы же не гулять едем,- спокойно отвечала Липа, не наращивая темпа.- Серебряный бор недалеко. Снимем и вернемся. Аня!.. Ищи берет!.. Георгий вздохнул и сделал вид, что ищет берет, но ис­кал невнимательно, кое-как: поглядел на подоконнике, зачем-то выдвинул ящик буфета. - ...Люся!.. Ты ищешь? Ищи как следует!.. Жоржик, будь любезен, взгляни под кроватью, кот мог затащить. - Не ори ты, Христа ради! - прошипел Георгий, ста­новясь на корячки.- Не глухие. В данном случае Георгий был прав: радио почему-то не работало и перекрикивать было нечего. - Странно, почему радио молчит? - пожала плеча­ми Липа, глядя на себя в зеркало. - Ты причесывайся,- отозвался Георгий, шурующий под кроватью чемоданы.- Нет тут никакого берета! - Погляди повнимательней... В соседней комнате заплакала Таня. - Глаша!-вспомнила Липа.- Не забудь: Танечке только рисовый отвар, овсяный ни в коем случае - ее слабит... - Говорит Москва! Работают все радиостанции Со­ветского Союза! - сказало вдруг радио.- Передаем важ-ное правительственное сообщение... Липа-застрял а расческой в волосах. Георгий затих под кроватью. В комнату влетела Люся, за ней Аня. - Чего такое?-тыркнулась в комнату Глаша. - ...без объявления войны... - Тьфу! - Георгий вылез из-под кровати весь в пы­ли, ногой запихнул на место высунувшийся угол чемода­на.- Съездили! Сняли дачу! В маленькой комнате орала забытая Танька. Война быстро бежала к Москве. Георгий достал с полатей немецкий "царского време­ни" велосипед, Липа разыскала пожелтевшее удостовере­ние, выданное ей двадцать лет назад на пользование слу­жебным велосипедом, и на сдутых шинах Георгий свел велосипед на Разгуляй - сдавать. По коридору бегала Дуся-лифтерша; - Я - что, я верующая. Верующих они не трогают, они только жидов да партейных бьют. А верующих они - нет, не обижают...- И осеняла себя широким крестом. Пришел мрачный Роман. Георгий с Митей Малыше­вым пили водку: старый Георгиев друг послезавтра уез­жал с семьей из Москвы. Роман удивился, увидев за столом и Леву. Он ничего не сказал, но Лева принялся объяснять ему, что, хотя у него и бронь, как у старшекурсника, он все равно пошел бы добровольцем, но не может, потому что, если его убьют, мать этого не переживет. Роман поморщился: - Сама воевала, а тебя - не переживет?.. - А у вас ведь тоже бронь, Роман Михайлович? - не без ехидства спросил Лева. - Конечно! - воскликнула Липа.- Он же начальник подстанции! Его никто и не отпустит. Роман не сказал ничего. Михаил Семеныч умер в конце сентября. Застудился. Хоронили его на Ваганькове на участке для староверов, как просил. Через день Роман пришел в Басманный, принес два чемодана с вещами: - Я ухожу, Липа. - На фронт?! Но как же, Ромочка?! У тебя броня, у тебя язва!.. - Опомнись, Олимпиада,- Роман покачал головой.- Какая язва, какая бронь? Я коммунист. А вещи: будет возможность - на картошку сменяешь. Липа собрала ему белье, поплакала и, когда Роман уже уходил, в коридоре вскричала вдруг: - Рома! В плен не сдавайся! - Мы в плен не сдаемся! - громким чужим голосом ответил брат. День эвакуации был назначен на тридцать первое ок­тября. Липа принесла с работы справку о том, что она с семьей "в специальном порядке переезжает в другую -местность". В Свердловск. По счастливой случайности Торфяной институт, где учился Лева и числилась Люся, тоже эвакуировался в Свердловск. Георгий с прочим за­водским начальством оставался в Москве взрывать за­вод- если что. Мужа Глаши мобилизовали, родня была под немцем, она решила остаться с Георгием Петровичем. Александра Иннокентьевна, Александр Григорьевич и Оля никуда уезжать не собирались. Александра Инно­кентьевна была уверена, что немцев в Москву не пустят. Но если бы она и не была в этом уверена, то все равно бы ничего не могла изменить: станция дезинфекции, где она работала, и магазин "Галантерея" на Домниковке, где Александр Григорьевич служил товароведом, органи­зованной эвакуации не подлежали. -..Эшелон отправлялся в два часа, но Липа, как всегда, загодя послала Георгия искать транспорт. Глаша, сбегав на молочную кухню за детским прикормом, рассказала, что во дворе молочной кухни, куда задом выходят воен­комат и собес, чего-то жгут, пожар развели до самого неба, бумаги летают... В дверь постучали. На пороге стоял мужик в брезен­товом плаще и резиновых сапогах. От него шибало злой вонью. - Извиняюсь, Бадрецовы? Муженек ваш за портвейным вином на Разгуляй побежал. Разлив дают. А меня к вам нарядил. - Ну ты подумай! Молодец, папочка!.. - Не волнуйся, Люсенька,- привычно пробормотала Липа, морщась от вони.- Ну как же - столько вещей?.. - Вы таксист?-недоверчиво спросила Аня мужика, схватившего два огромных узла. - Какое! Помойку мы возим. Липа всплеснула руками: - Это же антисанитарно! У нас ребенок... - Мама! Какая еще санитария? Немцы в Химках! - Ты вот что, ты шмотье вниз тащи! Быстрей давай, а то - уеду... Телега была огромная, на дутых резиновых колесах, и вся в помоечных ошметках. Липа было отпрянула в ужасе, но Люся молча одну за другой зашвырнула в те­легу вещи. - А ты не боись,- успокаивал мужик Липу, захло­пывая откидной борт, как у грузовика.- Домчу, что твоя такси. - А сами-то? - поинтересовалась Липа. - А нам что! - махнул рукой мужик.- Хоть совет­ские, хоть какие - все равно помойку возить. Помои - они и есть помои. Прибежал Георгий, в руке откуда-то взявшийся чай­ник, носик заткнут тряпкой. Липа последний раз поднялась наверх, перепеленала Таню, взяла ее на руки. - Сядем на дорожку... Аня, ты учебники не забыла? Она опустилась на диван. Мяукнул кот, оборвав мол­чание. - Глаша, если что от Ромы, сейчас же сообщи. Пото­му что всякое бывает... Я не верю... - Не беспокойтесь, Лимпиада Михайловна. Если что... - Ну, встали! - сказала Липа.- Жоржик, Люся... Аня! Где ты опять? Глаша, всклокоченная, проводила их, вытерла слезы и пошла наверх. И уже на лестничной площадке услы­шала, что в квартире - дверь открыта -звонит телефон. - Кого? - спросила она, тяжело дыша.- Романа Михайловича? А Романа Михайловича нету дома. Рома-па Михайловича убили. 4. В СЛОЖНЫХ УСЛОВИЯХ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ... Завод Георгию взрывать, слава богу, не пришлось. Зато он спалил квартиру, правда, только одну комнату, большую. Лег спать, очень усталый и абсолютно трезвый, как потом клялся Липе, а на самом деле очень усталый, но не абсолютно трезвый. Иначе проснулся бы до того, как Дуся-лифтерша с домоуправом, взломав дверь, .разбуди­ли его, слегка подгоревшего. Занялось от электроплитки: ветерок подал занавеску на нее - и пошло... Отозванная из эвакуации в феврале сорок второго Липа пепелище восприняла спокойно, как ущерб войны: "Так - так так, чего же теперь". Больше пожар не об­суждался. В большой комнате остались несгоревшие металличе­ские скелеты кроватей и стол с обгоревшей столешницей. Липа отодрала ножом окалину со стола, застелила газетами, выравнивая поверхность, и покрыла простыней вместо скатерти. Почему-то уцелело радио, и теперь в почти пустой комнате с опаленными стенами оно звучало громче пре­жнего, с большим резонансом. Про пожар Липа забыла, пугалась она только по ут­рам, в недоумении просыпаясь в обугленных стенах. Ге­оргию на заводе дали внеочередной ордер на приобрете­ние мануфактуры; маляры с завода сделали кое-как ремонт, и жизнь пошла дальше, только с меньшими удоб­ствами: без трюмо, гардероба, дивана и этажерки с соб­ранием сочинений Чехова, Гаршина и подшивками газет, необходимых Липе для довоенных политзанятий. Несколько раз Липа звонила в Уланский Александре Иннокентьевне узнать, нет ли вестей от Александра Гри­горьевича, недавно повторно арестованного, но Алек­сандра Иннокентьевна разговор поддерживать не поже­лала и недоумевала, почему Липу-то это так заботит. Все совершенно ясно: вина ее бывшего мужа доказана, освобождение было ошибочным, ...Аня проснулась оттого, что чесалась голова. А мо­жет, голова зачесалась, когда она услышала стук в дверь. Принесли телеграмму. В коридоре было темно: что за те­леграмма, Аня разобрать не могла, поставила закорюч­ку вместо подписи и, закутанная в одеяло, на ощупь по­плелась в комнату. Пощелкала выключателем - бесполезно, значит, десяти еще не было. Зажгла коптилку. Телеграмма была фототелеграммой. Папин каллигра­фический почерк: "В сложных условиях военного време­ни ты с отличием окончила школу, полностью оправдав наши родительские надежды. Поздравляю тебя, желаю крепкого здоровья и дальнейших академических успехов. Твой отец Георгий Бадрецов. 15 июня 1942". Подпись отца "Бадрецов" кончалась виньетистым рос­черком. Отец давно смирился с тем, что в двойной его фамилии Бадрецов-Степанов первой была - Липина, и теперь уже. не раздумывая подписывался жениной частью фамилии, что всячески отвергал в начале их супружеской жизни. Уснуть не получалось! голова - хоть до крови раз­дери... ...Утром ее разбудил звонок. Она выскочила в кори­дор в одеяле, чуть не сшибла хозяина квартиры. Кон­стантин Алексеевич буркнул то ли "здравствуйте", то ли "извините" и исчез. А выскочила Аня, чтоб опередить бабку. Эта ведьма запросто скажет: "Дома нет". Особен­но если Глеб. А вчера Александр Ильич пришел с двумя ведрами - колонка на углу не работала,- выгнала его, зараза: "Тута тебе не колодец!" Аня отперла дверь: Левка. - Анька! Пляши качучу!. - Не ори! - Аня показала на хозяйскую дверь и при­ставила к уху ладонь трубочкой.- Чего приехал? Сессия? Левка сунул руку под мышку и откуда-то со спины достал две полбуханки белого хлеба. Хлеб пах пекарней и был чуть влажный от Левкиного пота. - Держи! Вчера приехал, ночь, пошел в общагу к ребятам, на хлебозавод с собой взяли. Грузить. Посплю часок и опять к ним - у них конспекты есть. Одеяло на­до шерстяное забрать - холодно на торфянике, мочи нет. После того как Липу отозвали в Москву и с харчами стало совсем туго, Лева устроился на торфяник - в со­рока километрах от Свердловска! он - мастером, Лю­ся - нормировщицей. В институте они по-прежнему чис­лились студентами. Сейчас Лева приехал сдавать сессию, - Лева! А я аттестат получила! Посмотри. - Ишь ты! А почему "с отличием" от руки? - Бланков не было. Приписали. Не болеет Танька? - Тьфу-тьфу...- Лева тяжело вздохнул и, не разде­ваясь, лег на Анину постель.- Спать хочу, подыхаю. Ань! Ты почему такая красивая? И толстая какая-то, румяная вся. Другие вон: кожа да кости... - Это с виду. А так-то я дохлая: в библиотеке засы­паю, трамвай, пока совсем не подойдет, номера не вижу. Софья Лазаревна говорит: от плохого питания. Грибов хочешь? - Это грибы? - Лева боязливо ткнул пальцем в та­релку с какими-то блинами зловеще-бурого цвета. - Грибы. Валуи соленые. Вполне съедобны. Это они только с виду. Он отщипнул кусочек. - Соль голая! - И хорошо! - засмеялась Аня.- Поешь -пить хо­чется, напьешься - есть не хочется. - Ты их все-таки не надо...- Лева опасливо покосил­ся на грибы.- Траванешься - и до свидания. Я тебе в следующий раз чего-нибудь питательного прихвачу. Луч­ку зеленого. Ты ешь хлеб, ешь... - Лев... Киршонам надо бы, а то сожрем одни. Они мне всегда... Лева отодвинул на край стола полбуханки, - На. Я лягу, Ань. Посплю часок и пойду. - Только сапоги сними. ...За транспарантом, перекинутым через улицу: "Раз­громим врага в 1942 году", Аня свернула в переулок. Софья Лазаревна Киршон, московская приятельница Липы, стояла в темном закутке передней и что-то жари­ла на керосинке. Аня достала из сумки хлеб, -- Господи! Откуда? - Левка притащил, -- Левочка приехал? Привет ему. А я уж грешным Делом подумала: на панель пошла наша отличница. - Кстати,- Аня подкрутила пламя керосинки.- Ко мне ребята заходят, Глеб, Юра - из Люсиного институ­та,- они теперь в Академии Жуковского учатся. А хо­зяина квартиры (он вдовец) теща вконец застращала: солдаты, говорит, к девке ходят, а алименты тебе пла­тить. Он, бедный, и так-то дома почти не бывает, а когда бывает, даже в уборную при мне старается не выходить... А я аттестат получила с отличием... ...Комната была большая, с низким потолком. Обеден­ный стол, разложенный, как для гостей, был поделен на две части. Полстола и полуторная кровать были выделе­ны Киршонам. За своей половиной стола сидел муж Софьи Лазарев­ны Александр Ильич, читал газету. С другой стороны стола хозяйская девочка готовила уроки, перед ней стоял раскрытый учебник, прислоненный к закопченному чай­нику. Аня помнила, какими глазами смотрели на Кир-шонов родители девочки, когда эвакуированных вселяли к ним в комнату. Однако Софья Лазаревна так повела дело, что теперь их всех можно было принять за родст­венников. - Новостей нет? - спросила Аня. Александр Ильич молча сложил газету. - Честно говоря, я больше и не жду... Не дай бог только, если в плен... И почему именно Веня?.. Лева ваш не пошел, учится... И Глеб здесь... Аня виновато потупилась, - Лева - да... Хотя у него семья... А Глеб - нет. Глеб в летную школу подал сразу. Полгода - и на фронт. А ему сказали: в академию, раз четыре курса техниче­ского вуза... - Смотри-ка, что нам Аня принесла!..- в комнату вошла Софья Лазаревна.- Белый. Зина, мой руки, будем праздновать. А у нас, Анечка, между прочим, тоже дели­катесы: картофельные оладьи и компот. И масло хлоп­ковое. - Буржуи! - Это все мои мухи! - Софья Лазаревна хитро улыб­нулась, достала из-под подушки батистовый платочек, обвязанный кружевами из мулине. В углу платочка бы­ла вышита большая черная муха.- Нравится? - Софья Лазаревна пошевелила платочек - муха затрепетала.- К нам иногда дамы-патронессы наведываются, из местно­го начальства. Одна увидела у меня на столе - выши­ваю, если дежурство спокойное,- прямо зашлась: сделан ей таких полдюжины, платит продуктами. А мне что, по­жалуйста.- Софья Лазаревна вздохнула.- Ну, а ты у нас, выходит, именинница? По такому случаю...- Софья Лазаревна полезла в шкаф.- Спирт будем пить! - Мне, Софочка, чистого,- попросил Александр Иль­ич. И, заметив удивление жены, добавил: - Граммов двадцать. -- И мне чистого! - выкрикнула Аня. - Сейчас еще Зина попросит чистого! - Софья Лазаревна подлила в рюмку воды из чайника.- Вот, Зи­ночка, Аня кончила школу. Поздравь ее. Девочка молча улыбнулась. Александр Ильич встал, поднял рюмку, откашлялся: - В сложных условиях военного времени... Аня засмеялась, расплескивая рюмку... Отхохотав-шись, она под удивленные взгляды Киршонов полезла в сумку и достала фототелеграмму. Александр Ильич прочел и тоже засмеялся. - Тогда дай я просто тебя поцелую, Анечка. Моло­дец! Бог даст, все будет у тебя в жизни в порядке!.. Чокнулись. - Вот что,- сказала Софья Лазаревна, когда Аня пошла ее проводить.- Я договорилась у нас в санпро­пускнике: придешь, помоешься. Я с пяти, так что прихо­ди, не опаздывай. Я тебе голову помажу специальной жидкостью. - И вода горячая будет?! - Сколько угодно. И оденься потеплей. ...Дома Аню ждал Глеб. Кирзовые сапоги на нем бле­стели. Левка уже проснулся и врал Глебу, что скоро его на­значат главным инженером. - Привет, Глеб. - А от тебя не спиртом пахнет? - нахмурившись, спросил Глеб. - Спиртом. Это оттого, что я пила спирт! - Аня дыхнула Глебу прямо в лицо.- Левик, можно я твою лыжную шапку возьму ненадолго? - Бери,- удивленно пожал плечами Лева.- Погода, прямо скажем, не очень лыжная, а так - бери. - Мне надо... Я ненадолго. Мыться пойду к Софье Лазаревне. Глеб, а почему ты все-таки не пошел в летную школу? Был бы сейчас герой летчик!.. Ладно, Глеб. Жди меня, и я вернусь. Шучу, Глеб, не жди. Я пошла. Приду не скоро. - Она что, напилась? - невозмутимым голосом спросил Глеб. - Я вас целую,- сказала Аня, посылая Глебу воз­душный поцелуй. - Ты что же так поздно? Давай...- Софья Лазарев­на усадила Аню на табуретку и закрыла дверь на ключ.- Через час ранбольные пойдут мыться. - Пешком шла. В трамвай никак.- Аня проворно расплела косы.- С завтрашнего дня - на завод направили. Рабочую карточку дадут. - Рабочую - это хорошо. Поближе сядь. Софья Лазаревна помешала деревянной палочкой в банке с бурой маслянистой жидкостью.- Сейчас нама­жемся... - А она отмоется? - Отмоется, если хорошо промоешь.- Зажатым в пинцет тампоном она тщательно намазала Ане голову, накрыла компрессной бумагой и слегка забинтовала. Взглянула на часы.- Теперь сиди. - Просто сидеть? - Погоди,- Софья Лазаревна выдвинула ящик сто­ла и достала растерзанную, засаленную книжку.- Вот. Что-то вроде Чарской... Аня наугад открыла книгу: "...Судьба ведет нас к разрыву,- твердо сказал граф.- У вас нет снисхождения к моей беззащитности...- прошептала она..." - Сиди читай, никому не отвечай. Я запру тебя.- Софья Лазаревна взяла со шкафа ключ. ...Разбудила Аню Софья Лазаревна. Возле нее стояла маленькая кособокая старушка, в белом халате. - Хорош-а-а-я...- сказала старуха, продолжая раз­говор с Софьей Лазаревной. -- Анечка, Анфиса Григорьевна пойдет с тобой мыть­ся. Ты ее слушайся - специалист. Ты уж проследи, Ан­фиса Григорьевна, чтобы девочка промыла голову. На­брала... - Сползу-ут,- махнула рукой старушка.- Пошли, голуба. Племянница-то у тебя, Лазаревна, малинка. Только непохожая: беленькая, в конопушечках, а ты как грач носатый. - Идите, идите, а то сейчас повалят! - Слышь, Лазаревна, а этот из семнадцатой, Лешка, опять убег вчера,- в дверях сообщила Анфиса Григорь­евна.- До утра где-то обретался. Такой уж парень... - Идите, идите! - ...Убег,- продолжала Анфиса Григорьевна.- И ведь с третьего этажа! Вот он... на помин легкий!.. Навстречу им, прихрамывая, шел парень, пижама бол­талась на нем, как на пугале: при ходьбе он чуть подер­гивал головой. - Бабка! Ты ее мой и прямо ко мне в семнадцатую!- весело сказал он. Тебе не девку, тебе ремня хорошего! Лечиться прислали, а ты бегаешь... Тебе, Лешка... , - Э-э, девка-то у тебя контуженая, не пойдет,- разглядывая Аню и не обращая внимания на ругань, сказал Лешка. -----Сам ты контуженый! - фыркнула Аня. - Нормальная! - констатировал Лешка и снова дернулся.- А чего ж головка? - Он повел носом... - Э-э-э, да она у тебя вшивая!.. Аня покраснела. - Бабка! Мне сегодня Иван Владимирович мыться разрешил! Помоешь? - Через час приходи. Понял? - Анфиса Григорьевна погрозила парню пальцем: - Пройти дай! Лешка отодвинулся. - Бежит маленький вошонок, а за ним большая вошь,- донеслось сзади. Их на тройке не поймаешь. И дубинкой не убьешь! Аня засмеялась. Но не обернулась. Баня госпитального санпропускника была совсем ма-. ленькая: помывочная комната да закуток места на че-тыре. - Ты пока не развязывай, пока тело три, головка пу­скай попреет... Да-да, так и мойся. Пока старуха раздевалась, Аня набрала шайку горя­чей воды и вылила на себя. И снова подставила шайку под кран. - Шайку-то ополосни, мало ли... - заворчала Анфи­са Григорьевна, но Аня уже вылила на себя и вторую. - Хо-рошо-о-о... - Ну, хорошо, так и ладно... Трись пока, я тебе потом голову вымою... А то не промоешь как надо... Аня намылилась раз, намылилась два и взялась мы­литься третий раз, но тут Анфиса Григорьевна отняла у Нее разбухшую мочалку. - Все, девка, чище не будешь. Дальше уж баловство одно.- Она сдернула с Аниной головы повязку.- Наги-най, ниже нагинай, чего не гнесся? - Я гнусь,- просипела Аня, стараясь не хлебнуть из шайки. Наконец Анфиса Григорьевна отдала Ане обмылок. - Ну вот. Теперь сама. Второй раз мылилось лучше, и на голове получилась Целая шапка пены. - Глеб, судьба ведет нас к разрыву! - блаженно бор­мотала Аня, барабаня пальцами в мыльной пене. Анфиса Григорьевна ткнула ее. Аня повертела в ухе, чтобы хоть что-то услышать сквозь пену, и спросила: - Чего? - Заговариваешься...- строго сказала старуха.- Разрыв какой-то... - Больше не буду! - прокричала ей Аня. - У вас нет снисхождения к моей беззащитности, Глеб.- "Ой, опять, наверное, вслух",- подумала Аня. Сквозь лену ничего слышно не было, хотя Анфиса Гри­горьевна что-то кричала ей и дергала за руку.- Это я так...- успокоила Аня старуху.- Я не спятила. Она намылила голову и третий раз и как можно бо­лее красивым голосом, с выражением произнесла: - Нет, Глеб Вахмистров, я никогда не стану ва­шей!- Сунула намыленную голову в шайку с водой и трясла ею там, пока хватило дыхания. Анфиса Григорьевна что-то кричала ей, дергала ее за руку, даже шлепнула по заду. Наконец Аня высунулась из шайки и села на лавку. Кровь стучала в висках, в ушах стоял шум, похожий на оживленный сбивчивый разговор. Аня не спеша закрути­ла волосы в узел. И открыла глаза. Анфиса Григорьевна что-то выкрикивала и костлявой рукой с зажатой в ней мочалкой указывала на дверь. Аня повернулась. В дверях стояли мужчины в подштанниках и с очуме­лым восторгом наблюдали за ней. - Ай! - крикнула Аня и, обхватив руками колени, сунула в колени голову. Узел развалился, мокрые волосы мотались по полу... - Мой ее, бабка, чище мой!.. Анфиса Григорьевна кинула в Лешку мочалкой, смех задавился, дверь закрылась. - А ты ополаскивайся... Ничего... Этих теперь не вы­гонишь... Ополаскивайся, говорю, чего скорежилась?.. Ну, мужики... Ранбольные... Они на тебя не глядят. А и поглядят, не сглазят... У них глаз не тяжелый... Аня кое-как домылась, не представляя, как она отсю­да выберется. И почему-то было не так стыдно, что го­лая, а вот не очень красивая - ноги толстые... - Бабка! - в дверь сунулся Лешка. - Я тебе! Кипятком сейчас!.. Лешка убрался. Первой на выход пошла Анфиса Григорьевна, следом, съежившись, робко ступала Аня. - Чтоб духу вашего!.. - Анфиса Григорьевна откры­ла дверь.- Да здесь и нет никого. Посовестились, жереб­цы!.. Одевайся. Ранбольные сидели у входа в санпропускник и не­громко галдели. - Не стыдно! - появляясь в коридоре, сказала Анфи­са Григорьевна.- Софья Лазаревна племянницу привела помыться, а вы... Охальники!