Ромка лег на диван, зажег лампу на тумбочке- кра­сивую чугунную женщину в покрывале, державшую в поднятой руке прогоревший в двух местах шелковый абажур. Он читал свою самую любимую книжку "Без семьи". Мальчик-сиротка со старым шарманщиком бродили по Франции с пуделем и обезьянкой, которая вдруг просту­дилась и умерла. Ромка знал, что будет дальше, но все равно глаза его привычно намокали, строчки стали не­ясными из-за подступивших слез; он тихо, чтобы не ус­лышали за занавеской тетя Оля и Геннадий Анатолье­вич, шмыгнул носом. Потом он отложил книгу и накрыл­ся с головой пледом, чтобы спокойно поплакать. Папа опаздывал, и Ромка боялся, что папа, как в прошлый раз, попадет под машину. В тот раз машина разбила папе колено; он ходил, хромая, постанывая, пе­ребарывая "нечеловеческую" боль. Ромке было очень жалко отца, и он обиделся на тетю Олю, которая вдруг закричала на папу: - Немедленно прекрати этот цирк! Какая еще ма­шина?! Травмировать ребенка! Гадость какая - спеку­ляция на жалости!.. Он и так тебя любит. ...Ромка проснулся, выглянул из-под пледа: папа си­дел за столом, ужинал. На столе стояла коробка с пи­рожными, Ромка знал: безе. Просто так их есть неинте­ресно, лучше - намять в кружку сразу три штуки, чтобы крем перемешался. Папа обещал купить и не забыл- он всегда приносил пирожные, если приходил поздно. В дверь постучала бабушка Шура, только она стуча-так тихо, чтобы не разбудить, если спят. Дождавшись, пока папа прожевал и негромко сказал: "Да-да", бабуш­ка вошла в комнату и протянула папе бумажку: - Что это значит, Лев? Папа взглянул на бумажку, сунул ее в карман. - Денежный перевод. С Сахалина. - Неужели ты получаешь деньги от женщины?! - зловещим шепотом спросила бабушка Шура.- Такого я не могла себе представить! - А что тут особенного? У меня сто сорок, а у нее - пятьсот! - Нет, это чудовищно. Она ведь еще и Тане посы­лает,- сказала бабушка Шура и взглянула на диван.- Мы еще вернемся к этому разговору. Ромка замер, делая вид, что спит, хотя чувствовал, как у него предательски вздрагивают ресницы. 10. ПАНИ СОБОЛЕВСКА Сегодня была суббота - четыре урока,- но Клара Антоновна выпустила их с Вовкой на волю только в три часа: с двенадцати до трех они мели школу. Пшено, которым они стреляли из стеклянных трубо­чек на уроках, раскатилось по всему этажу; плотно заби­лось в паркетные щели, образуя на полу желтые тонкие елочки. Пшенные шарики, похожие на гомеопатические лекарства, которыми, по словам Геннадия Анатольеви­ча, злоупотребляла тетя Оля, трещали повсюду. Каким-то образом пшено забралось даже на пятый этаж, где жила заслуженная учительница Клавдия Сазонтовна, которая весь первый класс мучила Ромку, заставляя его писать неудобной правой рукой, а хорошую, левую, дер­жать на уроках под ремнем за спиной. Пока они мели пшено, Вовка придумал, что трубоч­ку надо разогреть на газу и, горячую, изогнуть - и тог­да можно стрелять, как из водяного пистолета, в разные стороны: дуешь вроде вперед, а полетит пшено вбок или даже назад, смотря как изогнуть. А следить, куда поле­тело, можно в зеркальце. В три часа Клара Антоновна отпустила их, объявив, что очередной их проступок граничит с преступлением именно сейчас, когда вся страна испытывает временные трудности с зерном, а школьники зернодобывающих рай­онов страны ходят после уроков за комбайнами, подби­рая колоски. Во дворе школы клали асфальт. Толстые женщины в брезентовых безрукавках кидали совковыми лопатами на утрамбованную щебенку рассыпающуюся черную массу из огромной дымящейся кучи. Одна женщина, стоя на колене, обутом в рукав телогрейки, деревянным скреб­ком разравнивала асфальт перед катком. Вовка сунул палец в асфальт: - Горячий... Ром! У бабки есть глицерин? - Не знаю... Может, в аптеку сбегать? - Остынет. Гони домой! Ромка, запыхавшись, ворвался в квартиру: - Глицерин есть? - И, не дожидаясь ответа, полез в гардероб, где на третьей полке, в перехваченной резин­кой коробке из-под конфет, Липа хранила медицину. Глицерина не было. - Что такое? - заквохтала Липа.- Зачем ты в шкаф? Сейчас обедать... - Не! Мне надо, я потом поем... > В комнату вошла Таня: \ - Ну-ка, успокойся! Таня была с "бабеттой", в туфлях на шпильках, отче­го не видно было, что у нее короткие ноги. От Тани пах­ло духами. Ромка засмотрелся на сестру. - Ох, Тань, ты красивая!.. - Ладно, не подлизывайся. Поди-ка сюда. - Птах, ну, мне надо... Меня ждут... - Подождут,- отрезала Таня.- Подними руку. Опять дыра. Снимай форму. Липа посмотрела на пол, покачала головой: - Танечка, я же просила дома не ходить в каблу­ках. Смотри: весь линолеум... - Да ладно тебе. Где нитки? Чего он всегда дра­ный такой? "Сын интеллигентных родителей"... Брюки неглаженые. Отец за ним совсем не смотрит. И тетя Оля хороша!.. - Очень вы им нужны! - прошипела Липа, выиски­вая в фартуке папиросу. - Ну!.. Брюки снимай. Опять по шву лопнули! Да не корми ты его, бабушка! Он и сам скоро лопнет. • - Знаешь, Таня,- сказала Липа не терпящим воз­ражения тоном.- Не вмешивайся не в свои дела. Са-Дись, Рома, обед стынет. - Обжора,- процедила Таня сквозь зубы, потому что зубы были заняты перекусыванием нитки.- Бабуш-ка!.. Знаешь, я тебе все хочу сказать... Может - нам со Славиком отдельно питаться?.. Ты всегда столько всего наваришь!.. - Ну, не знаю,- Липа повела головой.- Я, может, хозяйка и.не очень, но люблю, чтоб хватало. - Хватало!.- А сколько пропадает!.. Нет, правда... Это же выброшенные деньги... - Ты серьезно? - поджав губы, Липа подошла к шкафу, достала потертую кожаную сумочку, куда уби­рала пенсию. Глухо звякнули медали в картонных коро­бочках.- Вот, пожалуйста, моя пенсия, сто рублей. Хо­зяйничай. - Спасибо.- Таня чмокнула Липу в щеку, плюнула на палец, приложила его к утюгу. - Клеенку сними, стол попортишь! - Липа загнула до половины стола клеенку, где под пожелтевшими газе­тами кое-где проступало обгоревшее дерево.- И чего ты так суетишься? Приедет какая-то старуха!.. Тоже мне за­граница - Польша! У нас на курсах Лена Акулова учи­лась из Лодзи, так я к ней на каникулы ездила!.. Таня укоризненно кивнула на Ромку. Липа умолкла. - Пойдешь со мной бабушку Лену встречать? - спросила Таня. - Ага,- кивнул Ромка. - Ему-то зачем?! Пусть лучше уроки учит. Чего ты так долго возишься - ребенок замерзнет. - Замерзнет он!.. Его жир греет! - Таня набрала из графина в рот воды и прыснула на тряпку. И повела по ней утюгом. Из-под утюга выехал гладкий светлый след, от которого поднимался ровный пар. Ромка вспомнил про горячий асфальт. Жалко, что ничего не получится: асфальт привозят редко. Если го­рячий асфальт завернуть в бумажку, затолкать в спи­чечный коробок и полить сверху глицерином, через не­сколько минут коробок воспламенится. - Все с тобой,- Таня перекинула брюки через спин­ку стула.- Я побежала. Приходи прямо в Уланский. Смотри, больше-то хоть не загадься. Глядеть стыдно. - Ишь ты,- проворчала Липа.- Отца навестить--не загонишь, а тут - понеслась, как наскипидаренная... - Бабуль, у нас глицерина нет? - на всякий случай спросил Ромка. - Чего нет - того нет,- Липа вздохнула и поглади­ла внука по голове: - Кушай, детка. Из Уланского в школу Ромка ездил на метро, а если опаздывал, отец брал такси. Обратно - из школы в Уланский - Ромка ходил пеш­ком. У Красных ворот на углу Орликова и Садового коль­ца была часовая мастерская. В окне сидел толстый лы­сый мастер, всегда один и тот же, низко склонившись к столу с черной лупой, воткнутой в глаз. Перед мастером на том же столе стоял большой будильник циферблатом на улицу. Вместо секундной стрелки внизу циферблата красный петушок долбил клювом цифру "5". Ромка наб­людал за петухом, пока мастер не оторвался от стола и, выпучившись на него пластмассовым черным глазом, не показал рукой, чтобы не мешал. Следующая остановка была на углу Домниковки. Слепые мастера - все как один в темных очках - рабо­тали в граверной мастерской в полуподвале. За столами слепые сидели, как зрячие, только смотрели слегка в по­толок; руки их быстро и точно делали работу на столе, без лишних движений и холостого шаренья. Ромка ви­дел, как рука самого ближнего к окну мастера двигалась за инструментом: мастер разметил забеленную стеклян­ную табличку стальной иглой, затем, наклЬнившись со стула вправо, потянулся за нужным резцом. Его рука, не касаясь стола, прошла над ненужными резцами, а за два-три сантиметра до нужного замедлила ход, средний палец легонько клюнул вниз, почти незаметно, ковыр­нул стол, дотронулся до нужной металлической палочки. На сельскохозяйственной выставке, куда в прошлое вос­кресенье водила Ромку с Сереней бабушка Шура, вот так же работала искусственная рука, расщепляя вредный радиоактивный атом в мирных целях. Слепые мастера в основном сидели, а если им прихо­дилось встать, сразу становилось видно, что они не ви­дят: передвигались они по мастерской, вытянув перед собой руки. Поработав еще немного, все слепые почти одновре­менно начали шарить по запястьям левых рук - щупали время на специальных часах с шишечками вместо цифр. Слепые собирались домой: они прибирали свои столы, раскладывали готовые стеклянные таблички в штабели: "Не курить" - вправо, "Посторонним вход воспрещен" - влево. Потом они спокойно толпились у вешалки, не мешая друг другу. Кто-нибудь из них выключал ненужный дневной свет. Утром Ромка убегал через черный ход, дворами -на Кировскую и к метро; вечером возвращался по Уланско­му, по которому во времена Наполеона катались уланы. Над подъездом дома были налеплены две свирепые львиные морды, которые меняли цвет в зависимости от краски., которой их обновляли к Первому мая. Сейчас морды были серые, кое-где засиженные голубями, но, не­смотря на голубиную неаккуратность, таких морд боль­ше в округе не было, и Ромка своим домом очень гор­дился. И еще ему нравилось, что когда-то дом принадле­жал акционерному обществу "Труд", а что это за об­щество, каждый раз забывал спросить у тети Оли. У подъезда томился Куреня. - Ты рубль новый видел? - Ромка достал круглый металлический рубль, который ему дала Липа из пенсии. Раньше, до Нового года, когда деньги были еще ста­рые, Липа давала Ромке из каждой пенсии большую си­нюю пятерку, а после Нового года стала давать в пять раз меньше, но купить на один рубль можно было в два раза больше. Пока Куреня рассматривал рубль, Ромка с грустью вспомнил, что теперь у них с Сереней денег нет: пятерки бабушки Липы, Серенины - от школьных завтраков - и серебряные полтинники двадцатых годов, которые дари­ла им бабушка Шура к праздникам как старинные мо­неты, все было в копилке. Копилка теперь у Алика, а ве­лосипед- у Арсена. И велосипед надо теперь отнимать, потому что Арсен поехал на нем обедать к брату и "за­катал". - Битка классная,- причмокнул Куреня. Он чиркнул подошвой по асфальту, отбежал и кинул сверкающий рубль к черте. Рубль шмякнулся точно где надо. Куреня поднял его, ногтем большого пальца под­дал вверх. - Решка! - крикнул Ромка. - Оре-ол,- презрительно прогудел Куреня, разжи­мая кулак.- И в расшиши можно запросто...- Он при­стукнул о гранитный цоколь монету - рубль звонко от­скочил, далеко улетев на мостовую.- Классно. Телевизер идем смотреть? - Пожалуйста,- пожал плечами Ромка, открывая дверь и пропуская Куреню в подъезд, как барышню. В подъезде под лестницей висели гимнастические кольца, два парня выносили из квартиры штангу. - Дедь Петь, можно подтянуться? - спросил Ку­реня. Парни аккуратно положили штангу на коврик, один из них, взяв Куреню за пояс, легко поднял его к коль­цам. - Раз,- сказал парень.- Спокойно, дыши... Два... Куреня подтянулся шесть раз, правда, шестой раз он дотягивался с трудом, извиваясь как червяк. - Жирный, теперь ты давай! - кивнул он Ромке, хо­тя один на один никогда Ромку так не называл. Прав­да, и по имени Куреня его не называл. Вообще ни­как. Ромка замялся, но дядя Петя уже подхватил его за бока. Когда он подавал Ромку к кольцам вверх, то слег­ка крякнул. Ромка виновато покраснел и повис на коль­цах. Повисев, Ромка тяжело пополз вверх. - Ра-а-аз... Дв... - Не получается,- плюхаясь на каменный пол, гру­стно сказал Ромка.- А где мой рубль? - На фиг он мне сдался,- сплюнул Куреня, неохот­но протягивая монету.- Пошли телевизер смотреть. - Рома,- строго сказала бабушка Шура, взглянув на часы.- В чем дело? А кто этот мальчик? Из комнаты рыжих высунулся Сереня. - Бабуль, это Куреня, дяди Кости сын,- сказал Ромка.- Мы телевизор хотим посмотреть. Бабушка Шура была одета в черный костюм с белой блузкой. На пиджаке орден Красной Звезды, рядом зна­чок- "Ворошиловский стрелок". Куреня разглядывал бабушку, раскрыв рот. - Какой сегодня может быть телевизор? Ты же зна­ешь... В другой раз - пожалуйста. До свидания, маль­чик. Сегодня у нас гости. Куреня повернулся к двери. - Трепло!- шепнул он Ромке. - Бабуль! Но я ведь обещал... Бабушка Шура, взглянув еще раз на часы, подумала: - Хорошо. Заходи в комнату, мальчик. Ромка махнул рукой Серене: - Пошли! Сереня дернулся было, но сзади раздался визгливый голос Надежды Ивановны: - Кому сказано, из комнаты не выходить! Обеими руками держась за дверную ручку, Сереня медленно отступил в комнату. - У тебя бабка на войне была? - шепнул Куреня, забираясь на крышку пианино. - Здесь Серенино место, туда садись. Ее даже в ногу ранило..- Ромка на своей ноге показал, куда рани­ло.- Только это на той войне, на старой. А орден у нее за крыс. Она на опасных инфекциях работала. Куреня не понял, но спрашивать не стал, только шмыгнул носом. Пока телевизор грелся, Куреня рассматривал наряд­ный стол. - А чего у вас такое, день рождение? - Бабушка приезжает. Из Польши. - А эта разве не бабка? - не понял Куреня. - Бабка,- кивнул Ромка.- У меня их много. В Бас­манном еще одна есть. Главная. Надежда Ивановна вышла в коридор. Она не любила чужих праздников, а поскольку Сереня рассказал, что сегодня приезжает польская бабушка, сестра Алексан­дра Григорьевича, которую тот не видел пятьдесят лет, Надежда Ивановна не находила себе места. Она уже отлупила Сереню, поругалась на кухне с Дорой, по просьбе Оли, присматривающей за праздничными пиро­гами, наорала на Глафиру, требуя сдать Алика насов­сем в сумасшедший дом. Дверь в большую комнату напротив была приоткры­та: виднелся краешек стола с салфетками, вдетыми в се­ребряные кольца справа от тарелок. Надежда Ивановна рванулась было в свою комнату, потом, поглядев по сторонам, подошла к входной двери и с силой придавила книзу неработающую собачку зам-ка. Она с такой ненавистью ткнула ее, что собачка, не поддававшаяся даже Кириллу, много раз пытавшемуся наладить замок, сдернулась со своего приржавевшего места и съехала вниз. ...Три звонка в дверь прозвучали в самом интересном месте мультика. Александра Иннокентьевна выключила телевизор, молча сделала рукой движение, будто отреза­ла голову карлику: - В другую комнату! Она поправила пенсне, мельком взглянула в зерка­ло, слегка раздув при этом ноздри, что она делала всег- да, глядясь в зеркало, привычно взяла палочку, но, по­думав, спрятала ее за ширму. - Сейчас, сейчас! - воскликнула она праздничным голосом и пошла открывать. Замок не открывался. Александра Иннокентьевна в некотором замешательстве поправила пенсне, ближе наклоняясь к неподдающемуся замку. За дверью шуме­ли взбудораженные голоса. - Сейчас, одну минутку! - сказала Александра Ин­нокентьевна в дверь. - В чем дело, мама? - донесся из-за двери несколь­ко раздраженный голос Ольги Александровны, и дверь нетерпеливо задергалась.- Что случилось? - Тут что-то с замком...- пробормотала Александ­ра Иннокентьевна.- Одну минуту! - Она постучала к рыжим: - Надежда Ивановна, извините, дорогая, мне кажется, замок неисправен. Не мог бы Иван Кузьмич? Будьте добры... - Не суйся! - взвизгнула за дверью Надежда Ива­новна, видимо отпихивая мужа, и приоткрыла дверь: - Иван Кузьмич спит. А что такое? - Да вот...- Александра Иннокентьевна простерла ладонь к двери.- Не открывается. - Алик сломал... Держат в квартире... - Ну что там случилось, Шура?! - барабанил в дверь нервный голос Александра Григорьевича. - Оленька! Саша! Я не могу открыть! Вы поняли меня? Идите черным ходом. Через черный ход! Александра Иннокентьевна, громко стуча каблука­ми, прошла по коридору на кухню, с трудом выдернула из петель на двери черного хода ржавый шкворень. - Ну, знаешь, мама!..- тяжело дыша, в кухню ми­нут через десять вошла Ольга Александровна. Опустила на пол чемодан.- И сладким голосом прокричала в тем­ноту:- Тетя Леночка-а! Сю-уда! Танюша! Папа! Вы идете?! Ромка с Куреней на расстоянии, из коридора наблю­дали встречу заграничной бабушки. Появилась Таня, неся в обеих руках по небольшому чемодану на молнии. - Здравствуй, бабуля! -Она потянулась поцеловаться с Александрой Иннокентьевной, но та, как обыч-но, увернулась. - У меня насморк! - Это чья же такая? - наморщилась Дора, разглядывая Таню, и вдруг стукнула себя кулачком по корот­ко остриженной седой голове: - Какура старая! Это ж Танька ихняя... Ух ты, какая стала: все при всем! А бы­ла-то... Вывелся у тебя глист? - Таня фыркнула и по­вернулась к ней спиной.- ...Тебя все Лимпиада Михай­ловна чесноком пользовала. Чесноку любой паразит не примет,- объясняла Дора уже не Тане, а Мане, вылез­шей из каморки со священной книгой в руках поглядеть, что тут делается. Иностранная бабушка все не появлялась. Маня положила священную книгу, подошла к рако­вине помыть глаза, уставшие от чтения. Она натерла указательный палец мылом - потерла один глаз, рас-щеперив его двумя пальцами, потом принялась за второй. - Маня! - поморщилась Александра Иннокен­тьевна. - Ай? - подставила под ее слова ухо Маня, домы­вая второй глаз. - А вот и я! - послышался на лестнице одышливый старушечий голос нерусского звучания.- Здравствуйте, дорогие! На кухню в сопровождении Александра Григорьеви­ча вошла высокая сутулая женщина с голубыми воло­сами в красном костюме; вместо юбки на ней были ши­рокие брюки. - В портках! - Дора тихо ойкнула, плюхаясь от изумления на табуретку. - Здравствуйте, здравствуйте...- раскланивалась во все стороны гостья, стараясь определить среди при­сутствующих родственников. - Кирилл Афанасьевич Симаков,- протянул ей ру­ку Кирилл, завернувший по дороге из ванной в кухню. Кирилл был в майке. Свободной рукой он прикрывал неприличную наколку на плече в виде грудастой голой женщины. - Соболевска. - Пани Соболевска,- поправил сестру Александр Григорьевич. - Здравствуй, Леночка!-подала голос Александра Иннокентьевна. - Шура! Матка боска! Шурочка!.. Иностранка прижала к себе Александру Иннокен­тьевну той же левой рукой, которой так неудобно здоровалась с Кириллом. Другой рукой она держала расши­тый золотой ниткой парчовый ридикюль. Александра Иннокентьевна прижала к глазам ажур­ный платочек, пенсне соскочило у нее с носа. Пани Со­болевска ловко подхватила его на лету освободившейся от объятий рукой и положила на ближайший стол, Гла-фирин. Рука ее была в длинной, до локтя, бежевой пер­чатке. Дора, переваливаясь, снялась с табуретки, взяла пен­сне со столика Глафиры, подала Александре Иннокен­тьевне. - На ихний стол лучше не ложить,- сказала она иностранке,- Дора Филимоновна Кожух. - Соболевска. - Пани Соболевска,- второй раз поправил сестру Александр Григорьевич. - Милости просим!..- пропела Дора.- Уж вас жда­ли-ждали, заждались!.. - Соседка наша,- пояснила Ольга Александровна. - О-о, как это мило! - воскликнула пани Соболев­ска, дотрагиваясь бежевыми лайковыми пальцами до глаз, в которых уже скопились слезы, стараясь в то же время не потревожить накрашенные ресницы. - А где же мой внук? - воскликнула она.- Я не ви­жу его! Романа! - Роман! - крикнула бабушка Саша. - Пойдем, не бойся,- шепнул Ромка Курене.- Ну, чего ты! - Рома!.. Ромка выволок на кухню упирающегося Куреню. - Матка боска!.. Вылитый Саша. Такой же толстый!.. - Здравствуйте, бабушка,- Ромка на цыпочках до­тянулся до щеки пани Соболевской.- А это Куреня... Куреня, побледнев, протянул пани Соболевской гряз­ную, с черными ногтями руку. Иностранка взяла его руку и очень серьезно пожала. Александра Иннокентьевна покачала головой, потом взяла сноху под руку и сказала бодрым голосом: - Прошу к столу! - А как наши пироги?-с повышенной оживленно­стью спросила Ольга Александровна. - Тесто выходилось,- растягивая в улыбке жабий рот, сказала Дора.- Хорошие пироги вышли. - К столу! К столу!.. Ромка потянул было Куреню в комнату, но Таня стрельнула в мальчишку взглядом и тихо приказала: - Брысь отсюда! Куреня шмыгнул на черный ход. Бабушку Лену посадили на торце стола напротив ба­бушки Шуры на второе английское кресло с высокой прямой спинкой, принесенное из половины тети Оли. - Только я буду курить,-сразу предупредила ба­бушка Лена и, не дожидаясь даже намека на возраже­ние, полезла левой рукой в ридикюль. - "Кар-мен",-прочел Ромка латинские буквы на красной пачке сигарет. - А помолчать не можешь?- прошипела Таня. Бабушка Лена удивленно подняла бровь и достала из ридикюля толстую многоцветную шариковую ручку: - Мой презент тебе, маленький Саша! - Ну, зачем, тетя Леночка?! Такая дорогая вещь - ребенку! - Тетя Оля сделала губы бантиком, или, как говорила Дора, курьей гузкой. - В самом деле, зачем ему?! - Таня метнула на Ромку сердитый взгляд. - С такой ручкой он будет хорошо учиться,-пани Соболевска сделала жест, прекращая спор.-Если он во всем похож на своего дедушку,-она с улыбкой иг­риво кивнула в сторону дедушки Саши,-он должен учиться очень плохо. Помнишь, Саша, как ты учился? Как тебя... - Ну почему...- забеспокоилась тетя Оля и тревож­но поглядела на мать, как бы призывая ее на помощь.- Тетя Леночка, что тебе налить? Вот, "Мускатель"... - Налей,- бросила ей бабушка Лена.- Саша, ты помнишь, как тебя... выгнали из гимназии? - закончила она под восторженный вопль двоюродного внука. - Разве было так? - Оля криво улыбнулась. Ба­бушка Лена, того не ведая, непедагогично выдала семей­ную тайну. - Ну, конечно,- улыбаясь сказала бабушка Лена, красиво выпуская из напудренных ноздрей дым в сто­рону бывшего двоечника. - Мы всегда считали, что папу исключили, потому что нечем было платить за обучение,-заговорщицки подморгнув тетке, сказала тетя Оля хорошо поставлен­ным учительским голосом. - Какая чепуха!- бабушка Лена громко засмея­лась, видимо не поняв племянницу или по старости не заметив подмаргивания.- Нас всех после смерти роди­телей взяли на воспитание родственники. Они были весьма состоятельные люди. Они были, как это назы­вается у вас теперь?..- Она покрутила в воздухе осво­божденной от перчатки рукой, старой костлявой рукой с лишней отвисающей кожей.- У-уу? Они делали биз­нес, как мой Марик сейчас в Америке... Он занимается недвижимостью. Тетя Оля обреченно вздохнула. Александр Григорье­вич молчал. - Проснитесь, дедушка,- Ромка потеребил Алек­сандра Григорьевича за рукав.- Бабушка Лена про вас рассказывает. - Да-да, все прекрасно,- Александр Григорьевич бодро отряхнулся от сна.- За что пьют? - Саша, почему внук называет тебя на "вы"? У вас теперь так принято? - удивилась гостья. - Нет, бабушка Лена,- вмешалась Таня,- просто дедушка долго был в командировке, а когда приехал, Ромка уже первый класс кончал. Никак не мог привык­нуть. - Позволь, Саша...- Откинувшись от стола, бабуш­ка Лена отвела в сторону руку с дымящейся сигаретой: - Какая командировка?.. - Леночка,- Александра Иннокентьевна положила свою руку на руку гостьи в перчатке и, словно испугав­шись чего-то, тут же переложила н^ стол.- Леночка... Видишь ли. Так сложились обстоятельства... Ну, а те­перь мы снова все вместе, будем же веселиться! У всех налито вино? - Не понимаю, но ладно. Давайте пить вино! - Ба­бушка Лена притушила сигарету о пачку и помахала окурком в воздухе, отыскивая пепельницу. Ромка выскочил из-за стола, принес пепельницу Ген­надия Анатольевича. - А почему вы вторую перчатку не снимаете? - Рома!-взвизгнула тетя Оля.- Сейчас выйдешь из-за стола! - Зачем? - искренне удивилась бабушка Лена.- Разве мальчик не знает? У меня нет второй руки, милый мой внук. Она осталась на войне. Но...- с грустным ко­кетством добавила бабушка Лена,- зато я вне всякой очередности как участник получила апартамент. У нас то­же очень сложно с квартирами,- она выразительно по­смотрела на кровать в углу, явно неуместную в гостиной. Александр Григорьевич поднялся с рюмкой в руках: - Давайте выпьем, не чокаясь, за тех, кого уже нет с нами. За Фешеньку, ушедшую от нас в прошлом году... За нашего дорогого брата Исидора, кадрового офицера, погибшего с сыном Ильей под Киевом... Ты, Лена, об этом знать не имела возможностей, да-а... Не чокаясь... - И дедушка Рома тоже погиб. Под Истрой. У него была броня, а он пошел в ополчение... - Рома! - Таня дернула его за руку. - Да, и брат Олимпиады Михайловны, это бабушка Ромы по матери. Пани Соболевска, до этого все время улыбающаяся, поставила рюмку дрожащей рукой на стол. "Мускатель" расплылся красным бордюром вокруг ножки рюмки. Плечи ее вдруг задергались, единственная рука расте­рянно засуетилась по столу: она то закрывала ею лицо в слезах, то вдруг принималась искать в ридикюле носо­вой платок и, не найдя его, снова хваталась за лицо... Только сейчас Ромка вдруг понял, что бабушка Лена очень старая. Старше дедушки. Пальцы у нее были мос-латые, раздавшиеся в суставах... И как она только коль­ца снимает? И на подбородке у нее висели какие-то крошки, она их не чувствовала. Александр Григорьевич выпил свою рюмку, и тут губы его некрасиво поехали в разные стороны, как будто он выпил водку, а не сладкий "Мускатель", и Ромка понял, что дедушка Саша морщится не из-за того, что горько, как морщится дедушка Георгий, а просто он плачет, толь­ко еще пока без слез... Ромка отвернулся, чтобы не видеть плачущего деду­шки. - Только мы с тобой остались, Леночка,- услышал он дрожащий голос дедушки.- Только мы... - Саша,- укоризненно покачала головой бабушка Шура. Елена Григорьевна всхлипнула последний раз, как будто строгий голос Александры Иннокентьевны относил­ся к ней, высморкалась и улыбнулась: - Мой макияж...- И она тронула пальцами лицо. - ...А чемоданы-то тяжелые...- шепнула Таня на ухо тете Оле, выразительно поглядывая на нарядные чемода­ны, застоявшиеся у двери. - Танечка, сейчас не время,- не поворачивая головы, сказала тетя Оля. Дверь распахнулась.- А вот и Гена!.. Геннадий Анатольевич протиснулся между спинками стульев и пианино, пиджак его во время пролезания рас­пахнулся, и две пуговки на белой его рубашке высколь­знули из разболтанных петелек, обнажив синюю майку. Он остановился возле кресла бабушки Лены, склонив го­лову в коротком офицерском поклоне. - Соболевска,- откинувшись на спинку кресла, ба­бушка Лена протянула ему руку для поцелуя. Сколько раз Ромка пробовал перед зеркалом вот так вот кланяться. Ничего не получалось: голова дергалась, смешно булькая щеками. Геннадий Анатольевич сел рядом с тетей Олей и мол­ча уставился в тарелку. - Геночка опоздал немножко,- пояснила тетя Оля.- Он на даче был, там окна разбили хулиганы... - О-о, вы купили себе виллу? - воскликнула Елена Григорьевна.- Как это мило!.. Геннадий Анатольевич прокашлялся, собираясь дать пояснение, но тетя Оля его опередила: - Нет, тетя Леночка. Это родительский наследствен­ный дом... - По Николаевской дороге,- добавила бабушка Шура. - Шурочка, а помнишь, как мы ходили с тобой и с Фешенькой смотреть коронацию?.. Дедушка Саша вовремя закашлялся и кашлял, пока сестра его не забыла, о чем спрашивала сноху. - Тетя Леночка! - тетя Оля улыбнулась, останавли­вая кашель отца.- Ты знаешь, я ведь за Гену только из-за того и вышла, что у него бы,л свой дом. А до него я всех женихов отвергала. Ждала большой любви. Или боль­шого приданого,- тетя Оля кокетливо прильнула к плечу тетки. И Ромка заметил, что тетя Оля очень похожа на бабушку Лену. - А ведь мы могли с вами, Елена Григорьевна, встре­титься в Варшаве,- сказал, не переставая жевать, Ген­надий Анатольевич.- В сорок пятом... - Могли, но если только в госпитале. - Именно в госпитале. Я работал лаборантом. Лей­тенант медицинской службы. - Подождите, где же Левочка? - вспомнила вдруг пани Соболевска.- Шурочка, где твой сын? Ах да! Оля сказала: в командировке... Я забыла. Ромка вопросительно взглянул на тетю Олю, на ба­бушку Шуру. Потом на Таню. - Трус несчастный! - прошипела та.- Страхуется... - Вот он! Папа! - обрадованно крикнул Ромка, ус­лышав быстрые шаги за дверью. Но это был не папа. Это была Глафира. Она подскочила к Александре Иннокентьевне и молча шмякнула'из пригоршней на грязную тарелку кучку, со­стоявшую из бумажных дореформенных денег, мелочи, серебряных рублей двадцатых годов и цветных осколков знакомой Ромке кошки-копилки: ухо, кусок носа и пол­банта... - Я вас не совсем понимаю, Глафира Николаевна,- поправив пенсне, ровным голосом сказала бабушка Шу­ра.- Что это? - Не понимаешь?! Из-под косынки соседки высыпались грязно-серые пряди волос, Глафира трясущимися пальцами запихивала их обратно.- А велосипед понимаешь? Где велосипед?.. - Арсен покататься взял,- съежившись, пискнул Ромка.- Мы дяде Алику деньги... Накопили... - Вот ихние деньги! - Глафира протянула на крас­ной, разбухшей от мытья полов ладони смятую старую пятирублевку.- Это что? Раз душевный больной... зна­чит, все!.. Обмануть?.. Управы на вас нет!.. - А-а-алик...- слабо выдохнула тетя Оля, вяло про­стирая руку к двери. Указав на возникшего в дверях Глафириного сына, рука ее бессильно упала на стол, сши­бив на пол хрустальную рюмку. Алик в тюбетейке, босиком, медленно приближался к сидящим. Геннадий Анатольевич поднялся из-за стола. Алек­сандр Григорьевич судорожно потянулся к телефону. Алик подошел к столу и под общее молчание, не ми­гая, долго всматривался в мать. - Иди отсюда,- без интонации произнес он. Глафира вжала голову в плечи, подняла руку, защи­щаясь от дальнейших действий сына, и тихо-тихо начала отступать к двери... Алик, нахохлившись, медленно обвел глазами стол, пока не уперся в подлокотник кресла бабушки Лены. По­том так же медленно подошел к ней. - Дай курить,- нормальным голосом попросил он, кивнув на красную пачку сигарет. - Проше пана,- улыбнулась пани Соболевска и не­брежным величественным жестом протянула сумасшед­шему "Кармен".  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  11. ЛЮБОВЬ И МОРЕ Клара Антоновна остановила Ромку на переходе из девятого в десятый класс. Сделать это раньше она не могла - закон о восьми обязательных классах связывал ей руки. Правда, у Клары была небольшая надежда, что, сдав четыре экзамена за восьмой класс, Роман Бадрецов сам с радостью покинет школу, как это сделал его друг Синяк Владимир. Каково же было изумление директрисы, когда первого сентября, поздравляя во дворе через мегафон учащихся с новым учебным годом, она увидела в толпе еще более разросшуюся ненавистную фигуру. Но Кларе Антоновне повезло с первых же дней. Бад­рецов наотрез отказался носить с собой унижающий его юношеское достоинство мешочек со сменной обувью, ко­торую ввели в новом учебном году. Вслед за этим он, опоздав на зарядку перед началом уроков, отказался вы­полнить ее после уроков, как на том настаивала ответст­венная в этот день за зарядку учительница истории. Она подала докладную Кларе. Клара пересекла красным по­черком докладную в верхнем углу: "Принять решитель­ные меры". Историчка приняла: до тех пор, пока Бадре­цов не выполнит не выполненную вовремя зарядку, на уроки истории он не допускается. Дело шло к исключению. В школу примчался Лева и разжалобил директрису, обратив ее внимание на то обстоятельство, что ребенок фактически безнадзорен, что (его бросила мать, уехавшая на Сахалин в погоне за вольной, богатой и безнравствен­ной жизнью. Клара Антоновна вняла Левиным мольбам и остави­ла Ромку в школе. На решение ее повлиял еще и тот ню­анс, что Лев Александрович Цыпин - интеллигентный и довольно интересный мужчина - был, оказывается, уже не первый год одинок. Директриса оставила Ромку в покое, а Ромка оста­вил в покое учительницу истории, по-прежнему прогули­вая ее уроки на законном основании. Но к концу девятого класса Клара Антоновна случай- узнала, что отец Романа Бадрецова вовсе не так уж Цинок, более того, кажется, он вот-вот женится. Насчет 353 женитьбы сплетня была преувеличена, однако терпению Клары пришел конец. По итогам учебного года Ромка получил законную двойку по истории. По химии - своим чередом, потому что "соли жирных кислот" иногда даже снились Ромке, до такой степени он не мог с ними разобраться. Третью необходимую для плана Клары двойку поставила Ромке учительница немецкого языка, всегда хвалившая его на­следственную способность к языку; двойку она поставила только по настоянию Клары, которую до смерти боялась, потому что у нее, у немки, было трое маленьких детей - и она часто пропускала уроки, а с дипломом у нее был ка­кой-то непорядок. Ромку оставили на второй год. Но, оставляя Бадрецо-ва на второй год, Клара только лишь продлевала на год пребывание его в школе, поэтому она сделала следующий шаг. За систематический прогул уроков истории без ува­жительных причин, сопротивление зарядке и неношение сменной обуви Клара выставила ему годовую двойку по поведению, после чего разговор о дальнейшем пребыва­нии в школе был исчерпан. В роно Клара демонстрировала дневник Бадрецова, испещренный красными замечаниями. Чаще всего в днев­нике встречался безумный вопль классной руководитель­ницы: "Товарищи родители! Кто подписывается в дневни­ке Вашего сына фамилией "Пимен" печатными буква­ми?" Роно дало санкцию, но Бадрецову представлялась возможность удержаться в школе при помощи исправи­тельного труда в течение летних каникул на пришколь­ном участке. Может быть, Ромка и стал бы исправляться на чахлых грядках за школой, тем более что дома Липа голосила по нему как по покойнику, но... Юля, в отличие от Ромки, с похвальной грамотой перешла в десятый класс и пят­надцатого июня уезжала на заслуженный отдых с роди­телями на Кавказ. О том, что он едет в Адлер, Ромка сообщил Липе за три часа до отхода поезда. Отец очень удачно уехал в командировку. Липа кинулась к телефону... Дед, пока Липа советовалась с Александрой Иннокентьевной, как быть, бурчал заплетающимся языком - отъезд внука совпал со средой - привычные слова: - По темечку молоточком тюк - и все! Три дня бы поплакали, а потом жизнь-то какая пойдет!.. А мне что дома помирать, что в тюрьме... В тюрьме даже лучше. Хоп - и все, а здесь: лежи на столе, воняй... - Не давать ни копейки! -доносились до Ромки про­сачивающиеся из телефонной трубки, плотно прижатой к большому Липиному уху, наказы второй бабушки. Липа, соглашаясь во всем со сватьей, послушно кива­ла головой. Перед самым выходом она сунула Ромке авоську с едой на дорогу и остатки пенсии - сорок руб­лей, пообещав прислать еще, как только внук сообщит кавказский адрес. В середине девятого класса Клара - она преподавала русский и литературу - задала сочинение на тему: "Ка­ких писателей ты хотел бы изучать в школе?" Ромка пы­жился, не зная, кого бы он хотел учить в школе; время, отведенное на сочинение, шло к концу, дело пахло двой­кой, и уже перед самым звонком Ромка с отчаяния ре­шил- была не была,- накатал две страницы: он хочет в школе "проходить Хемингуэя, Олдингтона и Ремарка". Клара за смелость поставила ему четверку и прочитала вслух его сочинение в числе лучших. Юля Кремницкая, новенькая, два года жившая с родителями в Чехослова­кии, повернула голову и внимательно с интересом посмо­трела на заднюю парту, где краснел автор сочинения. Дома Ромка обнаружил, что в фамилии Хемингуэя сделал две ошибки, и страшно переживал, что вдруг его невежество станет известно Юле. Но все обошлось. Юля стала посматривать время от времени на Рому. Отноше­ния завязались. Они стали ходить вместе в кино, Юля рассказывала о заграничной жизни и поклонниках, чеш­ских, а также и русских, сверстниках и людях старшего возраста. Ромка тяжело переживал эти рассказы, но вида старался не показывать, только невпопад отвечал, напря­женно вспоминая, как бы вели себя в таких ситуациях герои Ремарка. Герои Ремарка в сложных ситуациях пили граппу и кальвадос. И поэтому, когда Юля неожиданно ушла с места встречи - Ромка опоздал на свидание на десять , минут,- а затем не пожелала слушать объяснение и не открыла ему дверь, сказав: "Уходи", Ромка решил после­довать примеру любимого писателя и купил напиток, близкий к кальвадосу, а именно: аперитив кишиневского изготовления. Он выпил полбутылки сладкой гадости и Направился к Юлиному дому. По дороге его вырвало, что было совсем странно, так как любимых героев, сколько бы они ни пили, никогда не тошнило. На вялых ногах он доковылял до Юлиной двери и уперся пальцем в звонок. Юля строго велела ему идти домой. Ромка звонил. Юля сказала, что вызовет милицию. Ромка задумался, но ре­шил не отступать от своего плана любви, настойчивость в которой, опять же по заверению любимого писателя, должна импонировать женщинам и привести к успеху. Юля жила на втором этаже, мимо балкона шла вверх водосточная труба. Ромка полез к любимой. Подняв его до середины пути, нетрезвые руки не совладали с гладкой трубой, и Ромка рухнул в палисад, сокрушив крыжовен­ные кусты, насаженные жильцами первого этажа. Жиль­цы подняли ор, Ромка, потирая ободранную физиономию, выбрался из колючих кустов и поплелся жаловаться на судьбу Вовке Синяку. Вовка учился в ПТУ. Учиться в обычной школе ему было трудно и физически неудобно. Он так разросся в длину и ширину, что занимал отдельную парту, перед­нюю, чтобы быть на виду у учителей; на задних партах он не учился, там он изучал приключения майора Про­нина или же дразнил впереди сидящих девочек, обводя мелом через форму пуговицы на их лифчиках. На перед­ней же парте он своими длинными ногами, обутыми в до­машние тапки с заломом задников, высунутыми далеко к доске, мешал урокам, о ноги его спотыкались выходящие к доске ученики и близорукие учителя. Кроме того, у не­го пошли такие усы, что немка, мать троих детей, сбива­лась с мысли и краснела, видя перед собой усатую ухмы­ляющуюся рожу с выбитым передним зубом. Разросся Вовка так в отца, не в того, который "погиб под Сталинградом", а в настоящего - дзюдоиста из Мин­ска, как уверял теперь Вовка и чему Ромка верил до тех пор, пока Татьяна Ивановна в сердцах, хлопая сына по бесчувственной наглой морде, не вскрыла тайну: "Такой же идиот вырос, борона пустая, как батя твой. Всю жизнь и будешь, как он, в дерьме ковыряться!" - предрекая бу­дущую Вовкину специальность сантехника. Любимое занятие Вовки дома было читать развали­вающиеся приключения, которые он выискивал в район­ных библиотеках. Он сидел в своем подвале в