х на пятидневку взяли, при нем только грудной да еще рахит лет двух. В дни получки Бурят старался носу из санчасти не высовывать: пришибут ненароком по бухоте. Быков и Лысодор его ни в копейку не ставят - уж больно не любят недоделанных. Такой этот Шамшиев поганенький, гимнастерка не ушита, на морде прыщи, штаны на заднице провисают, каблуки скособочены, не офицер - недоразумение. Короче, у всех стариков в роте свой гуталин. А молодым, как Нуцо, или таким дедам, как Фиша, им красота без надобности. Фише бы только учиться, а Нуцо - песни петь. Он их и пел всю дорогу, пока его на губе не "расстреляли". Теперь редко поет. А вот кто его персонально стрелял, не рассказывает. Заклинило цыгана. Только Фише сказал. А мог бы и Косте сказать, Костя не из трепливых, даже по обкурке. Контролирует себя. За это мужики и уважают. За дверью загалдели. Значит, народ с работы возвращается. Сейчас погалдят - и в клуб, на суд... Костя закончил второй погон и надел готовую гимнастерку. Выходить на народ не хотелось. Его и на гражданке не особо на люди тянуло - лучше книжечку почитать, музыку послушать. Кстати, насчет музыки - не потерял ли схему высокочастотного генератора для подогрева резца? Коллеги из местной студии презентовали. Костя пошарил в карманах. Где ж она? Вот. Он достал из кармана конверт. Нет, не то. Письмо какое-то. От Тань ки?.. Костя с отвращением взглянул на конверт и вспомнил: когда он спал, молодой с КПП принес письмо - Танька привезла. Посомневался: может, выкинуть?.. Вскрыл конверт. "Здравствуйте, Константин! Костя, ну куда ты меня вчера послал? Пришел уже поддатый, Евгения с собой зачем-то притащил. Я вас приняла по-хорошему. Я ж не виновата, что Женя ко мне на кухню пришел, когда я котлеты жарила. А в прошлый раз ты меня к нерусскому приревновал, к болгарину, который в общежитие пельмени принес для реализации..." - К цыгану, дура, - проворчал Костя, кинув разорванное письмо в корзину. Нуцо раньше в холодильнике работал - грузчиком. - Строиться! - раздался за дверью голос командира первого взвода Артура Брестеля. Когда начальства в роте не было, он был за старшего. - Командиры взводов - в канцелярию! - орал Брестель, подражая капитану Дощинину. Только когда Дощинин вызывал взводных в канцелярию, он им чего-нибудь да говорил там, а Артур Брестель орал так, для порядка. Брестель не только говорить не умел, он и понимал-то по-русски плохо. Не потому, что эстонец, а потому, что тупой. Год назад вместе с Костей копал землю на комбинате. Норму никто не выполнял, и гонял их Дощинин вечерами с песнями по плацу до отбоя. А после отбоя без песен гонял. Брестель был как все: норму не выполнял, водку пил, вместо работы купался. И вдруг Дощинина осенило: поставил Брестеля командиром отделения. И на следующий же день картина изменилась. Артур пахал, как пчелка, и других шугал. Попервости на него не обратили внимания. Тогда он заложил наиболее злостных паразитов. Вечером злостные, в том числе и Костя, до ночи стучали сапогами по плацу, а потом до утра чистили картошку. Такая же картина повторилась и на следующий день. Через неделю, когда Брестель стал младшим сержантом, Женька Богданов и Миша Попов начали думать, как быть. Миша Попов пошел в первую роту и привел своего друга по наркоте Нифантьева, комсорга отряда. Вот он и возник - в плавках, слегка торченый, обкайфованный, с вафельным полотенцем, намотанным на кулак. Брестеля вызвали из роты, и прямо под окнами санчасти Нифантьев его отоварил. Брестель улетел за штакетник - жена Бурята спешно задернула занавеску. На следующий день Брестель, заклеенный пластырем, снова заложил неработающих, а вечером снова улетел за штакетник. А на третий день Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля в командиры взвода. Не ихнего, а первого, в другой даже половине казармы. И что интересно, отношения с Брестелем и у Женьки, и у Мишки Попова, и у Кости снова наладились. На двери клуба с утра висело объявление: "Спецсуд-40. Слушание уголовного дела о самовольном оставлении части военными строителями, рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна". Из их роты ребята. Пошли в увольнение, а поймали их через неделю в Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели... На суд Косте не хотелось идти. А не идти нельзя: подошла его очередь выступать общественным обвинителем. У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа. Володька Соболев стоял в оркестровой яме, опираясь на декоративный плюшевый парапетик, и глядел в зал. Бритая серая голова его лениво и незаинтересованно поворачивалась, озирая клуб. Время от времени Володька слегка наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще... Володька сплюнул, плевок лег возле ноги конвойного, тот рявкнул. Володька харкнул еще раз, в сторону. Костя удивился: не Вовкино поведение. Волнуется, вот и расплевался для понта. На сцену солдаты таскали столы: один - для членов суда, другой - для прокурора, третий - для адвоката. Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой - высматривал его по рядам; Костя пригибался от его взгляда. Из правых кулис вышла шумная группа улыбающихся людей в форменных черных мундирах. - Встать! Суд идет! - проорал Бурят. На рукаве у Бурята была красная повязка дежурного по части. Толстый, брюхатый прокурор засел за левый стол, пару раз привстал и наконец утвердился обстоятельно. Маленькая, легонькая адвокатесса порхнула за правый стол. И за центральным столом уселись. Все свои - спецсуд-40, вот они, голубчики! А еще говорят: стройбат - армия. Какая же это, на хрен, армия, если даже судят по-граждански. Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью развернулся к суду, а не полубоком стоял. - Маму твою, пэтух комнатный! - громко сказал Амиран Георгадзе, заступаясь за неблатного своего подельника. Конвойный лениво огрызнулся. Костя пошарил глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет. У Люсеньки, наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет. Пока главный судья говорил свое, адвокатесса достала из сумочки косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы. Костя теребил в руках листок с текстом обвинения, которым пользовались все общественные обвинители для ориентации. Текст Дощинин напечатал на машинке. Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать на комбинате. У Володьки тогда деньги водились - товарищи по фарцовке из Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего стал выручать Костю, ни разу не отказал. Нравилось ему, что Костя из Москвы, звукооператором работал - центровой, короче. Или просто от широты души. Потом Костя и с Амираном познакомился. Амиран - другой коленкор. Первый кавалер Города. Костя его специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины, тело обычное, не волосатое. Но как только Амиран снял плавки, стало очевидно: репутация эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела. Брюхатый прокурор попросил у суда пять лет для Амирана, судившегося повторно, и три - для Володьки. - Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?! - Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку. - На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как бы оплошки не вышло. Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя мимо оркестровой ямы, услышал: - Привет, Констанц! - Володькин голос. Костя кивнул и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле кулис, чтоб особо не отсвечивать. Глядя в бумажку, он пробубнил положенное. Последнюю фразу: "Прошу строго наказать подсудимых порочащих честь Советской Армии", - он пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить: - Громче! Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему: - Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт. Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молодые, а матери их ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками наказания. Личико адвокатессы было маленькое и морщинистое. Садясь на место, она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу. В последнем слове Амиран попросил себе лагерь, а Володька в последний момент решил не портить биографию, и если можно, то лучше дисбат. Дисбат не судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы. Амиран знал, что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь ему в Сибири, а не у себя в Кутаиси, как в прошлый раз, где он весь срок машины швейные налаживал в женской зоне. В перерыве подсудимым разрешили покурить прямо здесь, в оркестровой яме. Подошли Сашка Куник, Миша Попов. Поболтали. Отошли. Володька Соболев высмотрел Костю и поманил: - Констанц, выручи денежкой. Костя набух краснотой, вывернул карманы. - Нету денег. Понимаешь? Нет. Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему. Амиран удивленно покачал головой: - Эх, Масква, Масква... Нэ успел я тэбэ галаву разбить. После перерыва Амирану дали три года лагеря, а Володьке, как просил, два года дисбата. У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся. - Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки, протянул Косте руку. - Кто же так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь? - Ну, салол... - поежился Костя. - Понял? - Валерка поднял указательный палец вверх. - Салол. В КПЗ! - кивнул он караульному. Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав. - Валер, отпусти, - пробасил "ванильный". - Не Валер, а товарищ старший сержант. Нажрались, суки, а зажрать толком не научились. В КПЗ. - За "суку" отвечаешь. - Чего? - Валерка приставил ладонь к уху, подался к "ванильному". - Повтори. Тот молчал. Валерка дружески потрепал его по плечу. - Ссышь, когда страшно, значит, уважаешь. В КПЗ. Фамилию пометь, - кивнул он подручному. - Его губа полечит. К воротам подкатил "воронок". Валерка забежал на КПП - натужно заурчал мотор, ворота разъехались. - Повезли ребят на отдых, - сказал Валерка и спрыгнул с крыльца. - Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель? - Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае. - Ишь ты. - Валерка сочувственно поцокал. - Под самый занавес... Следующий! Чья очередь, бухари? Валерка занялся следующим пьяным. - Вторая - все наколотые, я те дам! - базлал Валерка, не переставая обнюхивать солдата. - Я ж в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез. Быков пасть открыл, когда их увидел. Сто рыл - и все разрисованы. Струной колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую. К воротам подошел Бурят. Фуражка у него, как обычно, была натянута глубоко - уши оттопыривались. - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив Бурята на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании. - Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже, а стержень шариковый. Все не как у людей. - Пока трое, - пожал плечами Валерка. - Четыре подпишите на всякий случай. - Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток? - По десять, как обычно. Нормалек. - Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят. - Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать... Я проверю. - Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать. Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть. Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо. - Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда. - А не надо воровать, - стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. - Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству? - Триста восемьдесят, - ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт. - Ну вот. А туда же - домой собрался, - развел руками Лысодор. - Ты сперва с казной рассчитайся... На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек! Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодоpу. - Ишь как ты пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще раз увижу - на губу... Понятно говорю? - Так точно! - отчеканил Рехт. - Ну, золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый. И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним. Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду - на месте ли пилотка. - Костя, я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай! - Он запоздало сунул руку, здороваясь. Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку. Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел. К штабу подошел Валерка. - Записок не хватило, бухих полно. - Запиши на себя пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом! Ведь на полгода тормознут... Запиши, а!.. Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку "Опала", вытянул сигaрету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил. - Ну, три простынки... - Ты человеческий язык понимаешь, да? - полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал. Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой. - Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев? Рехт закивал расчесанной на пробор головой. - А великий русский язык понимаешь?.. Рехт заволновался, побледнел... - Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда? Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то. - Падла, - сквозь зубы процедил Рехт. - А ты чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах. Рехт зашагал прочь по бетонке. - Кусок паскудный! - вдогонку ему крикнул Валерка. - Чеши репу - и скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил на другую тему, - ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги. - Спрошу, - с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. - Куда ты их вешать-то будешь? Валерка с трудом нагнул голову - мешал жирный подбородок - и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: "Воин-спортсмен", "Первый класс", "Мастер спорта", "Отличник Советской Армии", комсомольский значок на Пластмассовой подкладке, "Ударник коммунистического Труда". - Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли? - Приняли! - Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. - По уставу гоняли - я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. - Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. - Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли. - Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи! Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной. - Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля! Костя ошалело уставился на него. - Иди, чего встал? Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери. - Ну, все закончили? Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился. - А бабий?... Бабий-то гальюн забыли. - Вы не говорили, - оторопел Костя. - Сейчас говорю, - посерьезнел Лысодор. - Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь? - Послезавтра хотим. - Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе. Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте. - Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович. Лысодор встал, надел фуражку. - Ну так, Константин Михайлович. Держи! - Он протянул Косте пакет. - С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны. - Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок. Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?" Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут. - Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор. - Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак. - Разменять, что ль? - Да-а-а, - проблеял Костя. 3 Костя чихнул. Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ек. - Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды. Костя встал, поплевал на ладони, - провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой! Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу "Время" хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал... Казарма храпела. Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок. Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит. И тот заметил, свистнул тихонько: - Ко-отик!.. Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банкe горела свечка. - Сколько времени, Котик? - улыбнулся Женька и протянул Косте часы. - Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную? - Перед поездом. - Костя застегнул часы. - Ты фосфор-то стери с циферблата, - посоветовал Коля Белошицкий. - Вредно для здоровья. - Богдан, - простонал Миша Попов, - ну мурыжь, кайф проходит. - Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся. Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать. - Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю. - Марик Мильготин подвез. - От какой Танюшки? - проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом. - Люся? - Костя смешался. - Вы? - На, дембель! - Женька протянул ему раскочегаренный челим. - На посошок. Все сделали? Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал. - Почти. К утру кончим - и отвал. - А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский? Костя проверил в записной книжке: на месте. - Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку. Костя помотал головой. - По люксу пойдет. - Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц. - Тебе звездюлей надо, а не колесико! - мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал - бегал ото всех в одном сапоге и орал, змея. - Тсс! - прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. - Показалось?.. - Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов. - Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца. На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха. - Проехали, - буркнул Миша Попов. Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону - следующему. - Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал. Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке. - Богдан, - из сонного омрачения возник голос Миши Попова, - ты новье будешь брать на дембель? Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил. - Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. - Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!.. Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал. - Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Полоз. - Та-ащится! - радостно отметил Эдик Штайц. - Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло... В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное - его замысла. Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский. Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!.. - Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего... Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи, посочинять. Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом... "Шарашится по роте свет голубой и таинственный.., - сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. - Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..." - Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки. - Чего тебе? - Пихни колючего... - Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова приобнял библиотекаршу. Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда". Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!" От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили. Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?.. - Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя. - При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит. Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца. - Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый. - Тебе зачем?.. - О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано. Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся испариной. И встал. - Чего ты? - спросил Женька. - Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо... - Сиди! - Женька за ремень потянул его вниз. - Только кайф сломаешь. Сиди. Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам. Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски. - Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла. - Егорка, Максимка!.. Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему. - Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд. Егорка и Максимка стали невесело одеваться. - Не здесь, не здесь, - Женька вытолкал их на проход. - Торчит! - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. - Людмила Анатольевна! - А-а... -донеслось из Люсеньки. - Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает. - Ты давай, давай! - отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо. - Же-еня-я... - прошептала Люсенька. - Что с тобой? Плохо? - Тошнит... - Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, - бухтел свое Миша Попов. - Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит... - Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк блевать будет! - Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый. - На свежачок... - Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма... Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух. - Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло. - Ага-а... - простонала она. - Лучше-е... - Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу... Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая. - Тряпку! - рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой. - Богдан! - прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода. - Кончай базар! - Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись. В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал. - Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши. За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась. - А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками. - Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет! - Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет. 4 Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу. - Куда?! На место! - Куник затолкал Костю в проем между койками. - Подъе-ем! - орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу - Подъем!.. Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки. - Люся, Люся, - задыхаясь, бормотал Женька. - Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька... Давай посмотрим... Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат. Бабай метался по роте. - Чего такое?! - Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. - Чего?! - Воды! - отшвырнул его Женька. - Воды дай! Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина. - Вторая рота. Блатные, падла!- рычал он. Подъе-ем!.. Без гимнастерок!.. Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху. - Кому не касается?! - орал он. - Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так! - Рота, отставить! - всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника. - Кыш, шушера! - Куник дал ему по башке. - Дай ему, чтоб на гудок сел! - посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. - Раскомандовалась, сучка квелая... - Холодно без хэбэ! - вякнул кто-то. - Кому холодно?! - обернулся Куник. - Строиться! Рота, слушай мою команду!.. За окнами с одной стороны казармы стало светло - врубили прожектора на плацу. - Уходят! - радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты. - Суки! - ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. - Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!.. Выход из казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра. Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком. - Одесса! - заорал Куник. - Музыку вруби! Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку. Над плацем женскими голосами громко заныли битлы. Белошицкий вниз не спустился. Костя лихорадочно перебирал глазами роту: "Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!.." От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает... "Господи, - стонал про себя Костя, - ведь убьют!.." Анашовый кайф вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша... Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой! А Нуцо был здесь. Выпорхнул из-под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался. - Фиша где?! - крикнул ему Костя. - Где Фишка? - За губарями побег! Валерка велел! - блеснул зубами цыган. Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника. - Пошли! Чего стоим? Холодно! "Тебя кто звал?! - стонал про себя Костя. - У тебя ж отмазка!.." Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей. Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: "Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!" - За мно-ой! - Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте. Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен. - Не бзди, мужики! - орал Куник. - Главное, всей хеврой навалиться!.. - "О-о ге-ол!.." - стонали битлы. Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного. - Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! - Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь. - Мочи Бурята! Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником. До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник. - Не бзди, мужики! - снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь. Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать oт Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового из фильма "Мать". - Сука старая!.. - всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет - вины меньше. Женька хлопнул его по плечу: - Чего ты? - Ничего! - огрызнулся Костя, стряхивая его руку. - Не бзди, мужики! - взвился под небеса истошный визг Куника. И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И из трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные. - Глуши козлов! - Сучье позорное!.. - Петушня помойная!.. - Мочи лидеров!.. Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся из трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого - с ломом, уже вырвавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом. - Минус два! - провопил Куник. - Мочи блатных! Драка расползлась по всему плацу. Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется. На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень - передохнуть. Нуцо уделал одетого - лопатой плашмя. - Луди вторую роту! - кричал Женька, молотя арматуриной по одетым. Костя готов уже был в очередной раз ворваться в драку, уже ногу приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух. - А-а!.. Ма-а-ма!.. Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что не умрет. За блатным рыпнулся Нуцо, оторванный от своей драки Костиным воплем, и успел приголубить блатного лопатой. Из прорвавшейся на спине гимнастерки потекла чернота. Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме. - Назад! - прокричал кто-то. Неожиданно, как по команде, вторая рота стала отступать к своей казарме. Четвертая навалилась на отступающих. - Козлы! - орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так. - Еще! - взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону. Костя повернул голову, и у него онемели ноги: от техкласса отвалилась толпа одетых и молча неслась на них. И отступившая было вторая рота мощно подалась вперед. Блатные схитрили. Полуодетые, придавленные сбоку свежими силами, заметались по плацу и, сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме. - Куда?! - заорал Куник. - Сто-ой! Стой, падлы!.. Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл их, увидел, что в метре от него впереди несутся трое одетых с палками. Он обхватил голову руками и, споткнувшись, кубарем покатился по шершавому плацу. Одетый рыпнулся к нему с палкой над головой. - Не бе-ей!.. - Голос Кости сорвался на писк. - Удав гнутый! - Одетый с размаху ударил его сапогом. Хотел по голове, но Костя увернулся - попал по ребрам. И побежал дальше. Костя потерял дыхание и на четвереньках уполз с плаца в темноту. И заткнувшись за голый куст акации, скрючился. Потом с трудом вытолкнул накопившийся воздух и понял, что опять жив. Вдалеке из толпы одетых с криками вырывались полуодетые и неслись к казарме. Блатные лупили оставшихся. Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот подков, не стройбатовский цокот... Задевая за куст, на плац выносились губари, на бегу сдергивая с плеч автоматы. Paздались короткие очереди. Костя впервые в жизни слышал настоящие выстрелы. Драка замерла. - Губа-а!.. Зсе бросились врассыпную. Одетые бежали рядом с раздетыми. Куник с Мишей Поповым ломанулись во вторую. А одетые мчались к ним - в четвертую. Костя отжался от земли, встал в несколько приемов, не сразу, и, наращивая ход, заковылял в роту. На плацу, помыкивая, корячились подбитые. Трещали выстрелы. Костя споткнулся, налетев на сугроб и, падая, увидел, как здоровенный длинный губарь с откляченной задницей гнал перед собой раздетого с лопатой и палил вверх из автомата. И вдруг раздетый споткнулся, выронил лопату, свет прожектора мазнул его по лицу, блеснули зубы. Нуцо! Губарь с разбегу налетел на него и стволом автомата ударил в спину. Нуцо обернулся и застыл, уставившись на губаря. - Ты-ы? - прошипел он. - Ты-ы?.. И пошел на губаря. Тот молча пятился, по-дурацки загораживаясь автоматом. - Ты! - выкрикнул Нуцо. - Ты! Не подходи! - Губарь перехватил автомат. - Убью! Сзади над губарем взметнулась лопата. Костя видел ее блестящий штык. Губарь выронил автомат и схватился за голову. Вскрик был совсем слабый, заглушенный остатками драки и редкими выстрелами. Нуцо шагнул в темноту, куда упал губарь, и медленно выпятился обратно. - Беги! - громко прошипел он, выдергивая у солдата из рук лопату. - Беги, Фиша! ...Деревянные подпорки-столбики у крыльца четвертой роты были выломаны. Женька Богданов метелил одетых, но те, не обращая внимания на удары, тупо перлись в чужую роту. Костя долго втискивался в узкий дверной проем, заклиненный ошалелой толпой. Кто-то оттолкнул его, он снова втиснулся, его ударили по лицу, он не ощутил боли. Добравшись наконец до своей койки, Костя упал на нее и с головой накрылся одеялом. Сколько времени прошло, он не знал. Кто-то сдернул с него одеяло. Костя открыл глаза. Быков. За разбитыми окнами тормозил "Запорожец" Лысодора. Лысодор, в шапке пирожком, в коричневом драповом пальто, быстро вошел в казарму. - Здравствуй, Петр Мироныч! - протянул ему руку Быков. - Кто дежурным сегодня? - Буря... Младший лейтенант Шамшиев. В роту влетел старшина Мороз. Дернул руку к козырьку. - Твои, Остапыч, - с удовлетворением сказал Быков. - Молодцы ребятки... Ты им сухари суши, Остапыч. Рота молча стояла посреди казармы. - Зачем сухари? - тупо спросил Миша Попов, пробуя зубы на шаткость. - Кто спрашивает? - обернулся к нему Быков.