Это, знаешь, не в кино. -- И вновь, обращаясь к прибывшим, заговорил тоном искусителя: -- В разведке особый паек, сто граммов зимой и летом. -- И девять граммов свинца без очереди, -- откликнулся кто-то в строю. -- Ну, те граммы на войне любой получить может. А в разведке служба интересная, особо почетная. Бойцы стояли потупясь, никто не хотел встретиться взглядом с капитаном. -- Неужели все прибывшие -- трусы? -- обозлился Ромашкин. -- Погоди, не горячись, -- остановил его Люленков. -- А при чем здесь трусость? -- громко и обиженно спросил из строя высокий боец с густыми русыми бровями и строгим длинным лицом. -- Как при чем? Боитесь идти в разведку, -- продолжал горячиться Ромашкин. -- Боимся, -- подтвердил высокий боец. -- Но не из трусости. -- Как же это вас понимать? -- А так и понимайте. Товарищ капитан правильно говорит: разведка - служба особая. Не каждый в себе чувствует такое, что надо для разведки, вот и опасаемся. А вы сразу нас -- в трусы. Нехорошо, товарищ старший лейтенант. Ромашкин смутился. Действительно неловко получилось, обидел всех сразу, не подумав брякнул. -- Ну, ладно, -- примирительно сказал Люленков, -- вот вы сами пойдете служить в разведку? -- Если надо, пойду. -- Надо. -- Значит пойду. -- Фамилия? -- Севостьянов Захар. -- Запиши, Ромашкин. Кто еще хочет? Имейте в виду, товарищи, разведка - единственная служба в армии, куда идут по желанию. -- А хиба ж нихто не пожелае, тоди разведки не буде? Услепую воювати, чи як? -- звонко спросил голубоглазый, чернобровый, черноусый украинец. -- Ну, тогда приказом назначат. Без разведки еще никто не воевал. Однако лучше, когда человек идет по собственному желанию. Почему бы вам, например, не пойти? -- спросил его капитан. -- Та я вроде того хлопца; не знаю, чи е у мени потрибные качества, чи немае. -- Ты парень здоровый, веселый -- нам такие как раз и нужны. Подучим, будешь лихим разведчиком. Кстати, в разведвзводе служит твой земляк Шовкопляс, -- сказал Люленков. -- Ну, тоди зачисляйте. Зовут Миколой, фамилие Цимбалюк. -- Товарищ капитан, и со мной поговорите! Может, я сгожусь, -- попросил щуплый паренек с веснушчатым озорным лицом. Он улыбался, обнажая мелкие зубы. -- Фамилия? -- спросил Люленков. -- Пряхин Кузя. В строю засмеялись. Пряхин не растерялся, тут же дал насмешникам отпор: -- Ржать нечего. Меня Кузьмой зовут, а сокращенно, значит, Кузя. Капитан оценивающе рассматривал Пряхина. -- Откуда родом? Чем занимался до призыва? -- Из-под Рязани. Колхозник деревенский... Не подведу... -- И смутился: то ли потому, что не к месту вставил слово "деревенский", то ли из-за непривычной похвальбы -- "не подведу". -- Слабоват. С фрицами в рукопашной не справишься, -- сказал капитан. -- Я поэтому и не вылез вперед, а в разведку хотелось бы. -- Ромашкин, как думаешь? -- Пусть подрастет. Мне ждать некогда, завтра на задание идем. Молодой солдатик виновато отступил в глубь строя. Василию стало жаль его. Но что поделаешь, в разведке нужна сила. Обойдя весь строй, Люленков выбрал только троих: Севостьянова, Цимбалюка да крепыша Хамидуллина. Этот уже был обстрелян, воевал до ранения в Сталинграде. Ромашкин привел отобранных в новое жилье разведчиков -- сарай в лесу. Они остановились у двери, не зная, куда положить свои вещички. -- Проходите к столу, ребята, -- подбодрил их Ромашкин. -- Жмаченко, ну-ка накорми хлопцев. А вы садитесь. Чувствуйте себя как дома. Разведчики поднялись с сена, расстеленного на полу, разглядывали новичков. -- Ты прямо запорижский казак, -- сказал Пролеткин усатому украинцу. -- А я и е запорижский казак. Мои диды булы настоящи запорижски казаки. Тильки я верхом на тракторе козаковал. -- Значит, дед казак, отец твой сын казачий, а ты хвост собачий, - вставил Голощапов. Цимбалюк укоризненно посмотрел на него: -- А ще разведчик! Такий некультурный -- незнакомому человеку глупи слова говоришь. Товарищи не осудили Голощапова, даже посмеялись малость. Цимбалюка не поддержал никто. Язвительный и немного вредный Голощапов не раз был проверен в деле, а этот еще неизвестно на что способен. -- Гуртуйся до мэнэ, земляк, -- позвал Шовкопляс, -- мы с тобой побалакаем. -- Комбайнер был, тракторист прибавился -- можно хохлацкий колхоз создавать, -- подначивал Саша Пролеткин. -- Точно! -- согласился Шовкопляс. -- Мы и тэбэ примем. Жирафов та бегемотив разводить будешь. -- А ты, паря, откуда? -- спросил Рогатин другого новичка. -- Я с Кубани, -- с готовностью отозвался Севостьянов и чуть замялся: - Профессия у меня не шибко боевая -- пекарь. Но силенка есть. До механизации тесто вручную месил. За смену, бывало, не одну тонну перекидаешь. - Севостьянов уперся локтем в стол, предложил: -- Давай, кто хочет испробовать? Первым подошел Саша Пролеткин. Пекарь, даже не взглянув на него, свалил Сашину руку, будто пустой рукав. Следующий жертвой был Жук. Севостьянов по очереди, не напрягаясь, положил всех. Устоял лишь Иван Рогатин, но пекаря, как ни старался, одолеть не смог. -- Вот чертушка! -- восхищался Пролеткин. -- Вот это токарь-пекарь! -- Гвозди есть? -- спросил Севостьянов. -- Найдем, -- пообещал Саша. Он снял со стены автомат и, раскачав гвоздь, дернул его, но неудачно. Покачал еще и наконец вытянул. Севостьянов осмотрел этот большой старый гвоздь, попросил Шовкопляса, сидевшего у дверей: -- Дай-ка, друг, полешко или палку. Потом он поставил гвоздь острием на стол, накрыл шляпку полешком, пояснил: -- Чтоб руку не повредить... И не успели разведчики опомниться, как Захар несколькими ударами вогнал гвоздь кулаком в стол почти до самой шляпки. Все одобрительно загудели, а Севостьянов скромно объявил: -- Это полдела. Теперь надо его вытянуть. -- Без клещей? -- изумился Пролеткин. -- Клещами каждый сумеет, -- снисходительно заметил Захар. Он ухватился за оставленный кончик гвоздя, сдавил его так, что пальцы побелели, и выдернул одним рывком. -- Слушай, да тебе можно в цирке выступать! -- воскликнул Саша. -- Подковы гнуть. Доски ломать. -- Ломать я не люблю. Моя сила смирная. Буду жив -- опять пойду людей хлебушком кормить. Ничего на свете приятнее хлебного духа нет! Иду на работу, за километр чую -- вынули там без меня буханки, или они еще в печи доходят. Эх, братцы, до чего же дивная работа -- хлеб выпекать! Намаешься за смену, ноги не держат, руки отваливаются. А утром встаешь свеженький как огурчик и опять бежишь к своему хлебушку. -- Да, твой хлебушек, наверное, не то, что этот,- сказал Пролеткин, постучав зачерствевшей буханкой по столу. -- Этот еще куда ни шло, -- возразил Жмаченко. -- Ты немецкий трофейный посмотри. По-моему, в нем наполовину опилки. Жмаченко принес из своего закутка буханку в плотной бумаге. На бумаге было помечено: "Год выпечки -- 1939". Севостьянов с любопытством осматривал это удивительное изделие. -- Ты на вкус попробуй, -- потчевал Жмаченко. Буханка внутри была белая, но когда Захар откусил кусок, совершенно не почувствовал хлебного вкуса. -- Опилки! -- Эрзац и есть эрзац, -- подвел итог Рогатин. -- Ну, а ты чего молчишь? -- спросил старшина Хамидуллина. -- Очередь не дошла, -- дружелюбно ответил тот. -- Тебя как звать? -- Наиль. -- А где ты жил, чего делал? -- Жил в городе Горьком, на Волге. Делал автомобили-полуторки, "эмки". -- Лучше бы танков побольше наделал, -- буркнул Голощапов. -- Не моя специальность, -- отшутился Хамидуллин. -- Семья есть? -- Нет. Не успел обзавестись. -- Это хорошо, -- вздохнув, сказал старшина. -- Почему? -- В разведке лучше служить несемейному. Без оглядки работает человек... Ну а, кроме автомобилей, чем еще занимался? -- Спортивной борьбой. Второй разряд имею. Жмаченко оглядел разведчиков, будто искал, кто бы испытал силу Хамидуллина. -- Может, ты, Рогатин? -- спросил старшина. -- Ну его, он всякие приемы знает, -- отмахнулся Иван. -- Знаю, -- подтвердил Хамидуллин, -- и вас научу, если захотите. Саша Пролеткин не любил ничего откладывать. Вышел из-за стола, встал в проходе. -- Давай показывай! Наиль осмотрелся, покачал головой: -- Тут нельзя, я тебе ребра переломаю. На просторе надо. -- Испугался! -- выкатив грудь, петушился Саша. -- Ну, хватит, братцы, -- вмешался Ромашкин. -- Аида на занятия. Новичков поучим и сами кое-что вспомним. В форме нужно быть... x x x И вот настала ночь, когда, по показаниям пленных, немецкая армия должна ринуться в наступление. В наших окопах никто не спал, все были наготове. Ромашкин вглядывался в темноту. Он знал лучше многих, какие огромные силы стянуты сюда противником. Легкий ветерок приносил с полей запах созревающей пшеницы. Ночь была теплая, но Василий иногда вздрагивал и поводил плечами в нервном ознобе. В два часа двадцать минут советское командование преподнесло врагу убийственный "сюрприз": черноту ночи вспороли яркие трассы "катюш", загрохотала ствольная артиллерия. Огонь и грохот контрартподготовки были так сильны, что казалось, будто рядом рушатся горы. За несколько минут артиллеристы израсходовали боекомплект, рассчитанный на целый день напряженного боя. -- Что сейчас творится у них там! Страшное дело! -- крикнул Ромашкин стоявшему рядом Люленкову, но тот в гуле и грохоте не расслышал его. Ромашкин представлял себе вражеские траншеи, набитые солдатами, сосредоточенными для атаки. Им не хватает блиндажей, чтоб укрыться от огня, и сейчас они лежат вповалку друг на друге. Танки, выдвинутые на исходные рубежи, горят, не успев вступить в бой. Тысячи тонн снарядов, предназначенных для разрушения и подавления нашей обороны, взрываются на огневых позициях своих батарей, опрокидывая, ломая, калеча все вокруг. "Да, Сережа, -- подумал Ромашкин о Коноплеве, -- твоя жизнь дорого обошлась фашистам. Мы узнали день и час их наступления, и вот долбанули в самый опасный для них момент!" И все же, несмотря на значительные потери, в пять часов тридцать минут противник перешел в наступление. На полк Караваева по созревшему хлебному полю двинулись танки. Их было так много, что они образовали бы сплошную стальную стену, если б не построились в шахматном порядке в несколько линий, накатывающихся одна за другой, как волны. Сражение это для каждого из его участников имело свои масштабы. Для советского Верховного Главнокомандования оно представлялось как одновременное сокрушение двух сильнейших группировок противника -- орловской и белгородской. Для командующего Центральным фронтом К. К. Рокоссовского это было единоборством с 9-й немецкой армией, рвавшейся к Курску с севера. Для командующего Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутина -- недопущением прорыва к тому же Курску с юга 4-й танковой армии неприятеля. Для командира дивизии Доброхотова и командира полка Караваева главный смысл состоял в отражении таранного удара танков, обрушившихся на их боевые порядки. А для взводного Ромашкина это была смертельная схватка с одним-единственным "тигром", ворвавшимся в расположение разведчиков. Ромашкин впервые увидел такую машину. Она была огромна и угловата. Уже по формам ее можно было судить, насколько прочна и толста броня "тигров". При таком надежном броневом прикрытии обтекаемость не обязательна. За "тиграми" следовали автоматчики с засученными рукавами. Эти их засученные рукава действовали устрашающе -- шли вояки, знающие свое дело. Шли, как на работу, с твердым решением не останавливаться ни перед чем! Они были похожи на тех гитлеровских солдат, которых Василий впервые увидел на шоссе под Москвой в сорок первом году! Но времена настали другие, и не то оружие в наших руках. Теперь немецким пикировщикам, как они ни старались, не удалось построить карусель над головами обороняющихся. Едва появились, как на них тут же обрушились из-за облаков истребители. Защелкали скорострельные пушки, и задымили черными шлейфами "юнкерсы" и "мессершмитты", падая на землю один за другим. Падали и наши "яки" и "лавочкины". Однако сбросить бомбы точно на боевые порядки наземных войск они не дали. Даже "тигры" выглядели несокрушимой силой лишь издалека. А как только приблизились на прицельное расстояние, новые наши пушки ЗИС стали пропарывать броню особыми снарядами и сжигать танки. Матушка-пехота сидела в траншеях, не трепеща от волнения, хорошо зная, что все это должно было двинуться на нее именно в тот час, именно с этих направлений и в таком именно количестве. Под рукой у солдат лежали теперь не хрупкие стеклянные бутылки с горючкой, а специальные противотанковые гранаты. И в каждом взводе были еще противотанковые ружья с длинными, словно водопроводные трубы, черными стволами. Они прожигали шкуру "тиграм", ослепляли их, сбивали с катков гусеницы. "Да, теперь мы не те, -- думал Ромашкин, -- теперь нас так просто не возьмешь! Народ тертый, солдат битый, тот самый, который трех небитых стоит". Василий пристально взглянул на своих бойцов. Стоят молча, исподлобья рассматривая черные кресты на бортах "тигров", пушки с набалдашниками, скрежещущие и клацающие, начищенные землей до блеска траки. Василий понимал -- надо, чтобы атака захлебнулась на первой позиции. Но от ощущения спокойной уверенности в своих силах у него возникло странное желание: неплохо, если бы хоть один из "тигров" прорвался сюда, во второй эшелон полка, где как обычно, находился в резерве взвод разведки. Не терпелось самому встретиться с этим чудовищем. Словно исполняя это неразумное желание, "тигры" дошли и до первой и до второй траншеи. Их подбивали, жгли, подрывали, но уцелевшие лезли вперед, сметая на своем пути все живое. И настал момент, когда "тигр" направил свой пушечный ствол прямо в лицо Василию. Круглая дыра этого ствола оказалась такой необъятной, что заслонила поле боя и то, что творилось в небе. "Сейчас из этой дыры вылетит огненный сноп, и от меня не останется ничего", -- мелькнуло в сознании Ромашкина. Уверенность, которая совсем недавно наполняла его душу, вдруг испарилась. Желание потягаться с "тигром" показалось глупостью, которая и привела к беде. "Сам, дурак, напросился, теперь получай!" Танк выстрелил. Огонь ослепил Ромашкина, и сразу же наступила глубокая тишина. Так бывает в кино, когда пропадает звук. Василий видел: по-прежнему вокруг вскидывается земля от разрывов снарядов, солдаты что-то кричат, раскрывая рты, но все это беззвучно. "Лопнули перепонки", -- будто не о себе подумал Василий, не отводя глаз от подползающего еще-ближе "тигра". Когда жаркое дыхание машины коснулось уже лица, Ромашкин деловито метнул гранату. Беззвучно вскинулся еще один фонтан земли и дыма. Танк непроизвольно крутнулся на исправной гусенице, а другая, перебитая, железным удавом сползла на землю. Василий, а за ним Рогатин и Шовкопляс кинулись вперед. Знали -- чем ближе к танку, тем безопаснее. Иван взобрался на танковую корму и встал над люком, держа автомат наготове: экипаж попытается исправить гусеницу или в крайнем случае удрать, чтобы не сожгли в этой железной коробке. Рогатин мгновенно сунул ствол автомата в щель и пустил внутрь машины длинную очередь. Крышка, теперь уже никем не придерживаемая, легко поддалась сильному рывку Шовкопляса. Он добавил в чрево танка лимонку и тут же захлопнул люк, чтоб не попасть под осколки. Василий не слышал взрыва гранаты, только увидел желтый дымок, потекший из щели неплотно прикрытого люка. Шовкопляс и Рогатин безголосо двигали губами. "Неужели оглох навсегда?" -- опять спросил себя Василий и показал ребятам на свои уши, помахал руками -- ничего, мол, не слышу. Иван настойчиво кивал куда-то назад. Оглянувшись, Василий убедился, что немецкие танки не только горели. Поредевший их боевой порядок все глубже вклинивался в нашу оборону. "Тигры" и сопровождавшая их пехота уже миновали и штаб и тылы полка, устремлялись куда-то к дивизионным резервам. "Как же нас автоматчики не побили?" -- удивился Василий и спрыгнул назад в окоп: приближались новые немецкие танки. Только эти шли уже не сплошным развернутым фронтом, а отдельными подразделениями, рассредоточенно. "Что же происходит? Мы в окружении, что ли? Уцелел ли полк? Где Караваев? Гарбуз?" Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали чьи-то головы, похоже, в наших касках. -- За мной! -- скомандовал Василий и опять удивился: он не слышит своего голоса, а ребята поняли команду. К НП полка стягивались уцелевшие роты. Куржаков, как всегда в бою, возбужденный и веселый, энергично жестикулировал, но Василий не понимал, о чем он говорит. Полковое командование тоже в целости. Караваев отдавал распоряжения, показывая на холмы и овраги. С жалостью поглядев на своего комвзвода, Иван Рогатин написал пальцем на рыхлой земле, вывороченной снарядом: "Занимаем круговую оборону". В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их заливала вода. Голова болела. Ломило в затылке. Разведчики повели его под руки на участок, отведенный для обороны взвода. И здесь сознание Ромашкина стало гаснуть. Он лег в кусты и забылся. Немцы, не обращая внимания на советские части, оставшиеся в их тылу, все рвались и рвались вперед. Только вперед! Стремились во что бы то ни стало замкнуть свои клещи у Курска. Ромашкин иногда приходил в себя, открывал глаза: к нему склонялся кто-нибудь из разведчиков, давал попить, предлагал еду. Василий плохо соображал, где он и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не то в бреду, не то в действительности ему виделось бездонное жерло танковой пушки. Он силился убежать от ее разверстой пасти и не мог -- его держали. Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда. На шестой день Василию стало лучше. Открыв глаза, увидел Гарбуза. Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог. -- Лежи, лежи. -- Гарбуз придержал его рукой. -- Ну, как самочувствие? -- Нормально, товарищ майор, -- ответил Ромашкин. Ему казалось, ответил громко и четко, а на самом деле Гарбуз едва понял его тихую заплетающуюся речь. -- Значит, ты меня слышишь? -- обрадовался Гарбуз. -- А как же! Говорю ведь с вами! -- Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке. -- А как наступление? -- Немецкое? -- Наше. -- Откуда ты знаешь о нашем наступлении? Тебя контузило, когда мы отходили. -- Знаю. Должны мы наступать! Гарбуз был растроган этой уверенностью. -- Дорогой ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от Белгорода чуть больше тридцати. Не получилось у них окружения. Не дотянулись до Курска. Поправляйся, Василий, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся. -- Я хоть сейчас. -- Ромашкин хотел встать, но земля с обгоревшей пшеницей, черными, закопченными танками, с Гарбузом и разведчиками, его окружавшими, вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться по этой качающейся земле куда-то к горизонту. -- Ты лежи, не хорохорься, -- приказал Гарбуз. Ночью на Василия опять полз танк, наводил длинную и глубокую, как тоннель, пушку, а гитлеровцы с засученными рукавами старались загнать Ромашкина в эту круглую железную дыру. Навестил Василия и Куржаков. Усталый, он говорил с веселой злостью: -- Вот, Ромашкин, как надо воевать! Научились! -- Завелся! -- ухмыльнулся Ромашкин. -- А я, брат, всегда заводной! -- совсем по-дружески признался Куржаков... Черный удушливый дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми садами и сожженными селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и взорванными, рухнувшими в реки мостами. Два миллиона людей днем и ночью кидались в этом дыму и пыли друг на друга, стреляли из пушек, танков и пулеметов, кололи штыками, били прикладами. Танковые армады, разбомбленные авиацией и расстрелянные артиллерией, горели в полях, как железные города. Наконец фашисты попятились. Сначала медленно, то и дело бросаясь в свирепые контратаки, потом быстрее, но все же организованно, от рубежа к рубежу. Наши войска преследовали их по пятам. Нет, не только дивизиями, сохранившимися в резерве, а главным образом теми же самыми, которые стояли насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день и ночь теснили противника. Усталость накопилась такая, что люди засыпали порой на ходу и двигались вперед в полусне, с закрытыми глазами, держась рукой за повозку, пушку или соседа. Шагал среди них и Ромашкин со своим взводом. Контузия иногда напоминала о себе, голова болела, подступала тошнота, но все же идти вперед было приятнее и веселее, чем валяться где-нибудь в госпитале. И Василий крепился. x x x В середине сентября Ромашкина вместе с Люленковым вызвали в штаб дивизии. Туда же, в небольшую рощу, съезжались офицеры-разведчики из других полков. Кто на коне, кто на трофейном мотоцикле, а кто и на немецком автомобиле. Знакомый голос окликнул Ромашкина. Обернувшись, он увидел Егора Воробьева -- тоже командира взвода разведки. -- Живой! -- обрадовался Василий. Они виделись до того всего два раза, но встретились теперь, как давние друзья. Ромашкину нравился этот отчаянный двадцатилетний лейтенант, выполняющий задания с особой лихостью. Выглядел Егор, как всегда, картинно - в щеголеватых сапожках, в пятнистых брюках маскировочного костюма, с ножом на поясе, в кубанке с алым верхом, несмотря на теплынь бабьего лета... Подошел Володя Климов из дивизионной разведки. Сдержанно поздоровался. Он был полной противоположностью Воробьеву -- строгий, неразговорчивый. Ромашкин впервые заметил, какие у Климова внимательные глаза. Люди с такими глазами обычно мало говорят, но много думают. Климов собирал всех прибывших в одно место -- на поляну. Туда пришел начальник штаба дивизии полковник Стародубцев. Обрисовал обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена эта полоса между полками, и потребовал, чтобы разведчики, держались по возможности в границах своих полков, не мешали друг другу. -- Действовать вам придется в отрыве от главных сил, -- говорил полковник. -- На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь. Основная ваша задача -- выйти на западный берег Днепра, разведать там оборону и силы немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться. Поняли? Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко! Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании. А что это значило практически? В преследовании обе стороны непрерывно перемещаются. Противник устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он непременно попытается создать видимость серьезной обороны, чтобы подольше задержать наши войска. Ну, а разведчики, двигаясь то в его тылу, то на флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих. На сей раз Ромашкин взял с собою на задание двенадцать человек. В группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке -- особая ответственность: он радист. Даже самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок, теряют всякую ценность. Жук так нагрузился своей аппаратурой и запасными принадлежностями к ней, что ноги подламывались под этой тяжестью. Пришлось раздать части имущества другим. Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и с рассветом приступить к делу. Сейчас не было ни развитой траншейной системы, ни проволоки, фронт имел многочисленные разрывы. Гитлеровцы ходили лишь по шоссейным и железным дорогам. Проселки же и лесные тропы оставались бесконтрольными. По одной из таких троп и проскользнула группа Ромашкина. На исходе ночи Ромашкин облюбовал тихую балочку, выставил охрану, а остальным приказал ложиться спать. -- Вот это приказ! -- балагурил Пролеткин. -- Побольше бы таких приказов! -- Эх ты, детский сад! У тебя все думки только о приятном! -- вздохнул Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул. Саша свернулся клубком, прижался к широкой спине Рогатина и тоже задышал ровно и глубоко. Спали все. Только часовые, преодолевая дрему, выползли на бугорок, чтобы их обдувало ветром. Василий специально назначил парный пост. Нельзя надеяться на одного -- люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал устроили. Начинать разведывательные действия в переутомленном состоянии тоже рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция. Проснулся Ромашкин первым, когда небо только начало бледнеть на востоке. В тенях уходящей ночи за каждым кустом, в каждом овраге могли притаиться фашисты. И вскоре разведчики действительно обнаружили их в близком соседстве -- на дороге. Фашисты шли растянувшимся строем. Человек пятьдесят -- шестьдесят. Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. "Пехотная рота, - определил Василий, -- такие минометы на вооружении только в пехотных ротах. Но рота неполная. Обычная ее численность более ста человек. Вероятно, один взвод оставлен позади для прикрытия... Ну, а если идет рота, значит, где-то должен быть и ее батальон. Скорее всего, главные силы батальона уже отошли под покровом темноты, чтобы занять оборону на промежуточном рубеже. Рота их догоняет..." Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина. Жук передал по радио предположения командира и его решение идти на поиски промежуточного рубежа. Шли теперь осторожнее. Впереди дозор -- Шовкопляс и Голощапов. Они пробирались от кустов к роще, от рощи к оврагу. Открытое пространство переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: "Путь свободен". В полдень дозор вызвал сигналом одного комвзвода. Ромашкин выполз на высоту и увидел: внизу, перед деревней, работают немцы. По пояс голые, они углубляли траншею. Другие у ручья резали дерн, подносили его и маскировали бруствер. Поводив биноклем, Василий заметил в некотором отдалении еще несколько немецких подразделений, занятых такой же работой. Видно, здесь и оборудуется промежуточный рубеж. И за траншеями тоже копошатся солдаты, наверное, артиллеристы и минометчики. -- Ну, хлопцы, -- сказал Василий, -- тут все ясно, передний край промежуточного рубежа -- вот он. Теперь надо осмотреть глубину. Как пойдем? Первым высказался Пролеткин: -- Давайте построимся и двинемся строем, не таясь. Фрицы как пить дать примут нас за своих. Жук усмехнулся, покосившись на Сашу: -- А если разглядят? В бинокль, например? -- Отобьемся, -- уверенно заявил Саша. -- Отобьемся! -- передразнил Рогатин. -- После этого нас так гонять станут, только пыль сзади нас завьется. А пока ты здесь бегаешь, полк будет стоять без сведений. Саша не уступал: -- Чего вы накинулись? Можете предложить что-нибудь лучше, давайте выкладывайте! Разведчики молчали. Наконец Рогатин, как всегда не торопясь, спросил: -- Что вы скажете, товарищ старший лейтенант, насчет вон той балочки? Балочка эта огибала высоту вблизи копошившихся немцев и уходила на противоположную окраину деревни, где виднелись такие же зеленые кусты. -- Как же! -- съязвил Саша. -- Фрицы в этой балке дорогу тебе приготовили! Дураки они, что ли, чтоб такой обход без мин оставить? -- А чего ты мин боишься? Не видел их раньше? Фрицы мины поставили, а мы снимем! Предложение Рогатина было принято. Ползком разведчики потянулись к оврагу. По дну его бежал ржавый ручей. Там пахло болотом, свирепствовали комары. Под коленями и локтями предательски хрустели трухлявые ветки. Впереди осторожно крался Голощапов, руками прощупывая траву. Он лучше любого сапера мог обнаружить проволочки мин натяжного действия или усики нажимных. От его внимательного взгляда не ускользал ни один подозрительный их признак. Помята трава? Сломан сучок на кусте? Значит, надо быть начеку!.. Наконец он остановился, поманил Ромашкина, тихо сказал: -- Вот они, милые. Приглядевшись, Ромашкин увидел на колышках железные головки с глубокими насечками. Они были похожи на ручные гранаты лимонки, только крупнее. Такая штука, если дернуть за проводок, подпрыгивает и взрывается, разбрызгивая сотни осколков. Эти "попрыгунчики" хорошо знакомы разведчикам: их можно оставить на месте, достаточно перекусить проволочки. Простригли проход, благополучно выбрались за деревню и уже оттуда донесли в полк по радио: "Промежуточный рубеж в квадратах 2415, 2418. В квадрате 2512 -- опорный пункт. Обходы с юга минированы. Продолжаю движение в направление 2117-2011". За последующие пять дней группа Ромашкина раскрыла еще несколько таких рубежей. Не раз сталкивалась с врагами почти лицом к лицу, но удачно избегала боя. Однажды разведчики увидели, как вражеские факельщики деловито обливали керосином и поджигали дома в селе. Очень хотелось выскочить из укрытия и расправиться с этими подлецами. Однако сдержали себя -- не позволяла задача, которую выполняли. На шестые сутки, когда солнце совсем уже спустилось и не грело, а лишь било в глаза тревожным красным светом, как догорающая хата, впереди между деревьями блеснула широкая полоса воды. Днепр!.. Все знали, что он должен показаться с минуты на минуту. И все же вид спокойной большой реки взволновал разведчиков. Чуть не бегом бросились они к воде, но остановились за деревьями, чтобы не обнаружить себя. Только Шовкопляс не утерпел -- прокрался к самому берегу, присел там в кустах, гладил воду, как живое существо, и шептал: -- Днипро мий... Днипро мий коханый... Мы прийшлы... До наступления темноты разведчики, тщательно маскируясь, вели наблюдение. Немцы укрепляли и минировали оба берега. На западном вместе с солдатами работали насильно согнанные сюда женщины. Их разноцветные косынки Василий ясно видел в бинокль. Западный берег как бы сама природа уготовила для обороны: он высок и обрывист. Трудно преодолеть под огнем эту широкую водную преграду. Не легче и выкарабкаться на кручу того берега. Чтобы облегчить форсирование Днепра войсками, надо собрать как можно больше вполне достоверных сведений о противнике, его укреплениях. А для этого разведчикам придется первыми переправляться на тот берег. Впотьмах они связали два сухих дерева, поваленных бурей, прикрепили к ним вещевые мешки, одежду, оружие, а сами поплыли рядом с этим неуклюжим плотом, толкая его перед собой. На середине реки у многих стало сводить судорогой руки и ноги. Мышцы задубели от напряжения. Ромашкина тянуло на дно, как каменного. Он дробно стучал зубами, с трудом дышал -- грудь словно железными обручами стянуло. Казалось, не будет конца этому плаванию. Какое расстояние уже преодолено и далеко ли до другого берега, определить невозможно -- ничего не видно. Только черная холодная вода вокруг. Но вот впереди обозначилась, кажется, полоса более плотной черноты. Ноги коснулись донной тины. Слава богу -- дотянули! Совсем обессиленные, разведчики едва выбрались на узкую отмель. Их далеко снесло течением влево. Полежали. Отдышались. А холод все еще сотрясал тело. Надо вставать и возвращаться в полосу своего полка. Однако берегом идти опасно: он наверняка минирован, да и наблюдатели здесь, конечно, выставлены. -- Отойдем от Днепра вглубь на километр-другой и там повернем вправо, - распорядился Ромашкин. Выкарабкались наверх. Снова залегли, прислушались. Неподалеку пиликала губная гармошка и слышалась немецкая речь. Поползли чуть правее и вскоре обнаружили траншею полного профиля. Земля свежая, рыли недавно. На площадке стоял пулемет. Саша зыркнул на командира - не прихватить? Ромашкин показал ему кулак. Перебрались через траншею, пошли дальше и наткнулись еще на одну линию окопов. В темноте звучали команды, угадывалось движение многих людей. Ясно различались удары кирок о землю, звяканье лопат. Здесь работали даже ночью. Пересекать эту линию не решились -- могут заметить. Отступив назад, пошли направо вдоль окопов. Через полчаса окопы кончились, и не стало слышно ни голосов, ни шума земляных работ. Углубившись еще на километр, разведчики втянулись в густой кустарник и решили отдохнуть здесь. За двумя рубежами вражеской обороны они почувствовали себя в относительной безопасности. Внимание немцев направлено сейчас к востоку, а группа Ромашкина сидит у них за спиной. Отсюда и днем удобно будет вести разведку. Жук передал первые сведения о западном береге. В ответ последовало поздравление с удачей и пожелание новых успехов. Но утром разведчики вдруг обнаружили, что попали они в очень опасное место. Впереди и сзади копошились немцы. Неподалеку окапывались минометчики. Вскоре двое немецких солдат направились к кустам, где замаскировалась группа. -- Брать втихую, -- шепнул Ромашкин. Все напряглись. Немцы, разговаривая, шли к ним. У одного был топор, у другого веревка. Стали рубить кустарник, наверное, для укрепления стенок траншеи. Работали они почти рядом. Василий уловил даже специфический запах: смесь одеколона и порошка от вшей. Стоило кому-то из разведчиков чихнуть, и группа была бы обнаружена. Затянув увесистую веревку, немцы заспорили -- кому нести. Наконец один помог другому взвалить ее на спину и, посмеиваясь, пошел сзади. Разведчики отползли поглубже в кусты. И вовремя! Вслед за первыми двумя пришли еще четверо немцев. "А что, если сюда пожалует целый взвод?" Ромашкин старательно высматривал, куда бы скрыться, но спрятаться негде -- за кустарником голые травянистые холмы. Трудным был этот день -- ни покурить, ни размяться нельзя. Только в сумерки разведчики выползли к черному пожарищу. Когда-то это был, наверное, хутор. Теперь здесь торчала одинокая печная труба, валялись закопченные кирпичи да чернели обгоревшие остатки плетня. Василий надеялся, что немцы сюда не придут, поживиться тут нечем. Стали обследовать развалины, выбирая, где бы замаскироваться ненадежнее. Можно было залечь на огороде между грядок в ботве. Можно расположиться в бурьяне вдоль плетня. Однако Саша Пролеткин нашел место получше. Он повел Ромашкина туда, где прежде стоял, очевидно, сарай. Разгреб сапогом головешки и золу. Показался какой-то квадрат. -- Погреб, -- сказал Саша. Подошли другие разведчики, подняли обгоревшую крышку. Из черной дыры потянуло сыростью и гнилой картошкой. Саша нащупал ногой лестницу, стал спускаться вниз. Чиркнул там спичкой, и все увидели в глубокой яме бочки и ящики. Следом за Пролеткиным спустился и Ромашкин. Осмотрел убежище, посвечивая фонариком. -- Гостиница "люкс", -- нахваливал свою находку Пролеткин. -- Да еще и с закуской. -- Он похлюпал рукой в одной из бочек и поднес к лицу Василия крепкий соленый огурец. -- Что ж, давайте располагаться здесь, -- сказал Василий. В погребе было тесновато, но каждый нашел, где присесть. Над лазом поставили искореженную в огне железную кровать и бросили на нее остатки плетня так, чтобы сквозь них можно было вести наблюдение. И дружно все захрупали огурцами. Саша стоял над бочкой, выпятив грудь, приговаривал: -- Соблюдайте очередь, граждане! Обжорам вроде Рогатина устанавливается норма. Ромашкин смеялся вместе со всеми. Лишь в какой-то миг, взглянув на себя и своих орлов как бы со стороны, удивился: "Только ведь пережили смертельную опасность -- и вот уже радуемся сырому погребу, соленым огурцам. Веселимся даже! И где? В тылу врага, который каждую минуту может обнаружить нас, и тогда..." Что будет "тогда", Ромашкин хорошо представлял себе, но не хотел думать об этом. Остаток ночи использовали для разведки вражеских инженерных сооружений на берегу. Надо было поторапливаться. Полк приближался: из-за Днепра уже долетал сюда гул артиллерийской стрельбы. Немцы тоже спешили: работа и ночью не прекращалась ни на минуту. Со всех сторон слышались удары кирок, ломов, топоров, передвигаться между работающими можно было лишь с крайней осторожностью, чаще всего ползком. С берега Ромашкин опять увидел широкий плес Днепра. Теперь на нем чуть дрожала, переливаясь, лунная дорожка. Вдали чернел противоположный берег. Может быть, оттуда в эту минуту смотрели сюда Куржаков, Петрович, Караваев? Они почти уверены, что натолкнутся здесь на мощнейшую оборону. Громкое название "Восточный вал", широко разрекламированное фашистами, рисовало в воображении нечто похожее на финскую линию Маннергейма -- непробиваемые бетонные доты, подземные казематы, противотанковые рвы. А в действительности ничего подобного не было. "Возможно, все это тщательно замаскировано?" -- опасливо предположил Василий. До самого рассвета ползал он по немецкой обороне, но железобетонных сооружений так и не нашел. Это его обрадовало. Теперь тревожила главным образом огромность водного пространства. Переплыть такую реку не то что под огнем, а и просто так удастся не каждому. Вспомнилось, как сам окоченел и едва не утонул прошлой ночью. А как поплывут войска? По ним будут бить из пулеметов и орудий, их будут бомбить с воздуха. Скоростных катеров и лодок нет, придется воспользоваться только подручными средствами. А какая у них скорость? На примитивном плоту, на связках соломы, на пустых бочках не очень-то разгонишься!.. Утром по радио получили распоряжение: "Будьте готовы к корректировке огня". Ромашкин заранее высчитал и нанес на схему координаты целей, чтобы не тратить на это время в разгар боя. День прошел без происшествий, если не считать, что после соленых огурцов всех страшно мучила жажда. Фляги опустошили уже к середине дня, все стали попрекать Сашу Пролеткина. -- Дернул тебя черт найти эти огурцы, запеклось все во рту, -- ворчал Голощапов. -- Сожрал полбочки, конечно, запечет! И не только во рту, -- огрызнулся Саша. Дотерпели дотемна. Но и тут муки не кончились -- к воде не пробраться. Ударила артиллерия, забухали разрывы, и разведчики поняли -- форсирование началось под покровом ночи. Им не было видно, что творится на Днепре. Все высоты, с которых просматривалась река, были заняты гитлеровцами. Ориентировались по артиллерийской канонаде. Она грохотала вдоль всего побережья. Первыми форсирование начали те, кто раньше других вышел к Днепру. Главных сил ждать не стали. Успех обеспечивался прежде всего внезапностью. Справа и слева Ромашкин слышал уже трескотню автоматов. Это означало, что какие-то подразделения успели зацепиться за правый берег. А в полосе караваевского полка еще тихо. Василий забеспокоился: "Неужели потопили всех? Течением полк снести не могло. Он отчаливал, конечно, повыше нас, мы ведь предупредили, какая тут скорость течения". Несколько раз мощные налеты артиллерии едва не разнесли в клочья самих разведчиков. Было и страшно и радостно: бьют-то свои! -- Дают жизни! -- комментировал Саша Пролеткин, и даже в темноте было видно, как он побледнел. -- Пусть дают, -- глухо отозвался Рогатин, -- на реке легче ребятам будет. -- А я что, возражаю? Нехай дают, -- соглашался Саша. И вот наконец торопливая трескотня автоматов, взрывы гранат, крики - совсем поблизости. Кто-то отчаянно взвыл, видно, напоролся на штык или нож. В первой прибрежной траншее явно завязалась рукопашная. Не терпелось выскочить и бежать на помощь своим. Пролеткин трепетал, как лист на ветру, шептал в горячке: -- Товарищ старший лейтенант, пора... Ну, товарищ старший лейтенант... Даже спокойный Рогатин весь подался впе