ье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение. У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала потому, что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства, и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила победу над врагом человечества -- над фашизмом. Спасибо ему -- русскому народу, за это доверие!" После речи Жукова площадь многократно оглашалась мощным "ура". Сколько раз с этим возгласом поднимались в атаки люди, стоявшие на площади. Сколько таких же вот голосов оборвались от пуль там, на полях сражений! Все ждали, что в такой значительный день с речью выступит и Сталин. Но он ничего не сказал. Начался торжественный марш. Первым двинулся мимо Мавзолея Карельский фронт, его вел маршал Мерецков. Затем Ленинградский, потом 1-й Прибалтийский во главе с Баграмяном. После них маршал Василевский повел полк 3-го Белорусского, в котором шел Ромашкин. Подравнивая свою грудь в блестящей орденами шеренге, Василий вспомнил, как в сорок первом заблямкала у кого-то в котелке железная ложка, как он тогда с перепугу забыл разглядеть Сталина. На этот раз, хоть и волновался, был в напряжении, все же посмотрел на Верховного короткие секунды, за несколько шагов, проходя мимо Мавзолея. Ромашкина поразило в лице Сталина совсем не то, что он ожидал увидеть. За мраморным барьером возвышался не тот несгибаемый вождь, каким привык его видеть Василий на портретах, а другой Сталин: пожилой, сутулый, с седеющими усами. "Да, и ему война далась не легко", -- сочувственно подумал Ромашкин. Как и в сорок первом, Василий прошагал дальше и не видел, что происходило на площади. Только потом из рассказов и кинохроники узнал -- солдаты, ходившие на тренировках с палками, те, кто, по словам Птицына, должны были преподнести сюрприз, на параде несли опущенные к земле знамена немецких дивизии. Их было много -- все, с которыми хлынули фашисты на нашу землю 22 июня! Вдруг смолк оркестр, в наступившей тишине только барабаны били частую тревожную дробь, будто перед смертельно опасным номером. Солдаты повернули к Мавзолею, бросили вражеские знамена на землю и зашагали дальше. А флаги с черными и белыми крестами, свастиками, орлами, лентами, золотыми кистями и бахромой остались лежать, как куча мусора, -- и это было все, что осталось от "непобедимой" гитлеровской армии, захватившей Европу и замахнувшейся на весь мир! После торжеств участники парада разъезжались -- кто в отпуск, кто в часть. Ромашкина вызвали в управление кадров. Пропуск был заказан. Пройдя по коридору, отделанному высокими деревянными панелями, Ромашкин остановился у двери с номером, написанным в пропуске. Дверь была массивная, с начищенной медной ручкой. Ромашкин приоткрыл ее, спросил: -- Разрешите? Капитан Ромашкин. -- Жду вас, -- приветливо отозвался полковник и, встав из-за стола, пошел навстречу. -- Я вроде бы вовремя, -- сказал Ромашкин, взглянув на часы. -- Все в порядке, -- подтвердил полковник. Он откровенно разглядывал Василия и улыбался одними глазами, будто иронически спрашивал: "Ну, что ты обо всем этом думаешь?" Потом сказал: -- Я пригласил вас, чтобы узнать, что вы намерены делать после войны? Василию вопрос показался очень наивным и ненужным. Пожав плечами, он ответил: -- Служить. -- А где именно? -- В своем полку. -- Война кончилась, армию надо сокращать, многие полки будут расформированы. Ваш тоже. -- Пойду работать, учиться, найду дело, -- ответил Василий, уверенный, что в любом случае все будет хорошо. -- Как здоровье вашей мамы? Ромашкин еще более насторожился: "Здесь обо мне знают такие подробности! Значит, разговор предстоит очень серьезный!.." -- Мама здорова. Приглашал ее в Москву, но она не может приехать - возвращается работать в школу. Готовится к новому учебному году. -- Скажите, Василий Петрович, почему вы не вступили в партию? -- Я комсомолец. -- Вы боевой офицер, прошли всю войну, столько заслуг. Вас приняли бы. -- Видите ли, товарищ полковник, -- начал Ромашкин, размышляя, как бы лучше объяснить, -- сначала я считал себя недостойным. Был у нас замечательный комиссар -- Андрей Данилович Гарбуз. Настоящий большевик, бывший секретать райкома, государственных масштабов человек. Мне даже думать было неловко о том, что я встану рядом с ним равноправным коммунистом. Гарбуз и я -- представляете? -- Ну, а потом? Ромашкин посмотрел в глаза полковнику, они были серьезны, игривая ирония исчезла. "Знает ли он о моих отношениях с Линтваревым? В бумагах это нигде, конечно, не отражено. И все же скажу правду!" -- После гибели Андрея Даниловича прибыл к нам такой несправедливый и неприятный замполит, что я сам не хотел быть с ним рядом. Коммунистов называют единомышленниками. А я не мог быть с ним единомышленником. -- Сказав это, Василий подумал: "Ну все, если были у полковника на мой счет какие-то добрые намерения -- они рухнули". -- Разве можно по одному человеку судить о всей партии? Если он не прав, вел себя недостойно, тем более надо было стать коммунистом и бороться с ним открыто, вас поддержала бы целая партийная организация. В общем, по молодости вы приняли неправильное решение, -- примирительно сказал Лавров и опять улыбнулся. -- Я знаю всю историю ваших отношений с Линтваревым, и про штрафную роту, и о разговоре в госпитале насчет кинохроники. Ромашкин был поражен такой осведомленностью человека, которого видел впервые, да еще в Москве! -- Ваша откровенность и честность, -- продолжал Лавров, -- мне нравится. Разведчик всегда должен быть правдивым. Это одно из главных его качеств. Ну, а теперь поговорим о главном. Вы разведчик. А знаете ли о том, что в разведке мирного времени не бывает? В разведке всегда война. Страна займется восстановлением хозяйства, будет строить новые заводы, растить новое поколение. И надо кому-то все это охранять. Надо постоянно знать, откуда может прийти опасность. У нашей страны много друзей. Но, к сожалению, немало и врагов. -- Полковник помолчал, лицо его стало печальным, он будто вспомнил что-то свое, далекое и не очень радостное. -- Вы, конечно, помните, как началась война. Не раз слышали слова о вероломном нападении фашистской Германии. А не задумывались вы о том, почему немцы достигли внезапности? Где была наша разведка? Что она делала? Куда смотрела! -- Лавров поднялся и заходил по комнате. -- Когда вы будете работать у нас, я покажу вам карты сорок первого года, на них выявленная нашей разведкой группировка немецкой армии с точностью до батальона! Советские разведчики сделали свое дело. Придет время, историки разберутся во всех сложностях нашей эпохи -- и, я уверен, о разведчиках у потомков останется самая добрая память. -- Лавров поглядел на Ромашкина тепло и ласково. -- Завидую вам, Василий Петрович, у вас все только начинается. Я, к сожалению, свое отработал, теперь я просто кадровик. Я пригласил вас, чтобы сделать официальное предложение служить в советской военной разведке. Ромашкин ожидал все что угодно, только не это! Мысли его растерянно заметались, ему хотелось сразу же воскликнуть -- да, согласен! Но сомнения тут же охватили его. "Справлюсь ли? Разведка в мирные дни совсем другое!" Ему вспомнилось, как перед форсированием Днепра он и Люленков отбирали из пополнения разведчиков. Не примет ли Лавров его молчание за трусость? -- Я бы с радостью! Но есть ли во мне необходимые для такой работы качества? Я ведь языков не знаю. Лавров успокоил: -- Все необходимое у вас есть, вы показали это на фронте. Пойдете учиться. Через несколько лет сами себя не узнаете! В общем, взвесьте все. Мы понимаем, такие решения в жизни не принимаются мгновенно. Вот бронь: в гостинице заказан для вас номер. -- Полковник подал белый квадратик плотной бумаги. -- Погуляйте по Москве еще три дня. Подумайте. Запишите мой телефон. Через три дня жду вашего звонка. -- Я могу и раньше, -- Василий с радостью готов был сегодня же начать, как ему казалось, новую увлекательную жизнь разведчика мирного времени. -- Не спешите, -- советовал Лавров. -- Я уверен, вы рвались на фронт, мечтая совершать подвиги. Теперь вы познали, что такое война. Сейчас с вами происходит нечто похожее на те далекие дни -- открывается новая жизнь, романтика. Очень приятно, что у вас сохранился юношеский задор и оптимизм. В сочетании с большим опытом они помогут вам совершить много полезного для Родины. Еще раз откровенно признаюсь: завидую -- вас ждут сложные, трудные, опасные, но в то же время очень интересные дела... Василий вышел на площадь. Яркое солнце освещало людей. Все куда-то спешили, озабоченные неотложными делами. А Ромашкин уже чувствовал себя над этим жизненным круговоротом, где-то в стороне от него. Такое ощущение бывало в нейтральной зоне или в тылу фашистов: где-то полк, друзья, мама, а он вдали от них вершит очень важное и нужное для всех дело. Вот и теперь было такое же состояние: каждый дом, автомобиль, прохожий -- были дороги и близки его сердцу, не хотелось с ними расставаться, с радостью жил бы в этой милой суете. Но уже свершилось: скоро он получит новое задание, которое придется выполнять, может быть, всю жизнь.