сдержанно заговорил он, -- там вас к телефону. Из райкома звонят. Нос у комсорга был вздернут до необычайности. -- Да-да, иду. Вот, это наш наездник Ким Родионов. Тот самый... Познакомься, Ким. Наш новый администратор Исидор Кириллович Гурий. -- Ну здравствуйте, товарищ Ким, здравствуйте! Директор засеменил из конюшни. -- Значит, вы наш новый администратор? -- поздоровавшись, начал комсорг. -- Вы уже включились? Нет? Да? А директор вам уже все показал? Нет? Да? Вы профессионал? Нет? Да? И это хорошо. А я вот уже скоро как три года на этом заводе. -- Три года? А в гонках в последний раз когда участвовали? Я тут был на ипподроме в Москве... Наездник надулся, точно индийский петух, и заносчиво воскликнул: -- Вы задеваете мое наездническое честолюбие. Он хмыкнул, обнял шею красивой и стройной лошади c тонкими ляжками и блестящей гнедой шерстью, надел на нее уздечку c кистями, взял под уздцы, вывел из денника и, наконец, сел на нее верхом. Конь, фыркая, слегка прыгал, заставляя Кима наклоняться и откидываться назад. Остап усмехнулся: "Высоко парит!" Ким же хлестанул коня по бокам нагайкой и поскакал на конное поле. Зрелище было великолепным. Земля слегка тряслась под копытами стройной гнедой. Наездник выровнял перед прыжком шаг и c захватывающей скоростью перелетел через препятствие из ивовых прутьев. Остап закурил. Наездник был ему не интересен. Десять минут понадобилось Киму Родионову на показ скаковых выкрутасов. -- Тпру! Администратор торжественно улыбался. -- Впечатляет! Сразу видно, что вы лошадник c рождения. Ким c апломбом слез c лошади, отвел ее назад в стойло, после чего выдал вот такой текст: -- Вы, наверно, не знаете, что пригодными чистокровными жеребцами считают таких, которые испытаны на бегах. А вот товарищ Принцев-Огольский, вы, наверно, про него слыхали, это наш бывший администратор, покупал кого попало! Ведь жеребцов-то только я умею выбирать. Где там! Один по конным ездил. Вы знаете, сколько продолжается беременность матки? Нет? Да? Никто не знает! Одиннадцать месяцев!.. -- При чем здесь это? -- прервал его Остап, а про себя подумал: "Вот навязался". -- Как же причем, товарищ Гурий?! Как же причем? Вы, как администратор, обязаны это знать. А вот Андрей Тихонович этого знать не желает. Он уже через два месяца отнимает жеребенка у матки -- и на продажу. Не завод, а конная биржа. Тут скоро так будет, что нам останется разве только скрещивать осла c кобылою... -- Ну это вы зря. -- ...и получать мулов! Точно вам говорю! Не верите? Нет? Да? Год назад взял я для тренировки двухлетку Гордого, понятливый такой жеребец, восточная порода. Полюбил я его, дрессировал целый год. А он его цирку продал! Неделю тому назад! -- Кто продал? -- Как кто? Андрей Тихонович! -- Вы что же, товарищ Родионов, жалуетесь? -- Представьте себе, что да! И по его лицу расползлась блаженная улыбка, улыбка человека, получившего возможность кому-либо на кого-либо накапать. -- Кому же мне жаловаться, как не новому администратору. Ляшко всех в дугу гнет! Всех! И вас гнуть будет! Ведь ясно же, что старых коняг, изъезженных, продавать надо, а не этих... красавцев! Это так же ясно, как ясно то, что конный пешему не товарищ. Вы видали его кабинет? Нет? Да? Он не явился вам сюрпризом? Нет? Да? Ляшко говорит, что кабинет как кабинет, разве что обставлен он по хорошему канцелярскому стандарту. Ведь вы только посмотрите!... (Тут он запнулся.) Видите, идет человек? -- Вон тот, низенький? -- Да. -- У него что, всегда на лице играют серии улыбок различной силы и скепсиса? -- Это наш злой бухгалтер Нечаев. -- Злой? -- Стал злым после того, как у него украли портфель c чемоданным ремнем. Сейчас увидите! Гражданин c "сериями улыбок" на лице приблизился к молодым людям. -- Это вы наш новый администратор? -- Да, на практику направили. -- Очень приятно. Меня зовут Олег Вячеславович... -- Нечаев? -- Ах, вы уже знаете... И злой бухгалтер злобно покосился на комсорга c подмоченной совестью. -- Пожалуйте в управление, товарищ администратор. Вам необходимо определить ставку. "Да, лицо в стиле "тот еще типчик", -- подумал Остап, а вслух кротко поинтересовался: -- По максимуму платить будете? -- Как полагается! -- суконным языком ответил Нечаев. -- Что я вам говорил, -- шепнул на ухо администратору Ким. -- Не зря его у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик хренов. -- Что вы там, товарищ Родионов, шепчете? -- Олег Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке. -- А что я шепчу? -- Гадости, наверно, опять про меня кукарекаешь?! -- Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало под ложечкой. -- Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце -- кусок льда? Ну, Ким, держись! -- А что? А я ничего... -- Пожалуйте в правление. А вы, товарищ Родионов, за лошадьми бы лучше присматривали. -- Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали, когда, наконец, бухгалтерия объявит выплату гонорара. -- Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы -- дезертир трудового фронта! -- Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта... -- передразнил Родионов. -- Ну и говорите! Мне c вашим Андрей Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек слишком известный для этого. -- Ну ты дождешься! "По-моему, я попал в детский сад", -- подумал великий комбинатор. На светлом июньском небе дотошно висело яркое солнце. Где-то чирикали надоедливые воробьи. Беспокойно прозрачный воздух назойливо лез в ноздри, щекотал легкие, приказывал не курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел вверх: солнечные лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу, c щемящей нежностью взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный двор в сторону правления. Остапа Бендера неудержимо влекла к себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация. Глава XXXI "ТРУДАРМЕЙСКИЙ" ФАНТОМ В тот день, когда Остап прощался c капитаном Ишаченко в Москве, в Ростове-на-Дону в редакцию газеты "Донской трудармеец" назначили нового главного редактора. Прежнего редактора сняли по второй категории, заклеймив как безответственного головотяпа. Новый глава "Трудармейца" Аггей Трифонович Длинноногов битых четыре часа ходил из комнаты в комнату и знакомился c каждым сотрудником. -- Здравствуйте, товарищи, -- приветствовал "трудармейцев" сопровождающий его секретарь парткома. -- Это ваш новый главный редактор, товарищ Длинноногов. -- Ну что ж, товарищи, -- говорил Длинноногов, -- будем налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит, товарищи, лямку тянуть. Будем поднимать газету! После чего он вытягивал за цепочку карманные часики, смотрел на них, бубнил под нос: "Время -- дело. Пора бы уже размахиваться, товарищи!" -- тонким негнущимся пальцем захлопывал крышку часов, шел дальше. И так в каждой комнате. Все сотрудники вдохнули редакционный воздух широкой грудью: прежний редактор Короткошеев был типичным бюрократом, при котором "трудармейские" дела расползлись по швам. Руководство его заключалось в том, что он изо дня в день произносил одну и ту же заученную фразу: "Руки и ноги надо ломать такому безалаберному коллективу!" Аггей Трифонович всем понравился. И в самом деле, как может не понравиться руководитель высокого роста в весьма элегантном костюме и c легкими интеллигентскими морщинками на лице! Но на другой день случилось невероятное: этот самый интеллигентный руководитель заперся в своем кабинете, окна которого были занавешены коричневыми ситцевыми занавесками c выцветшими разводами, никого не принимал, никаких указаний не давал, на телефонные звонки не отвечал. В последующие дни повторилось то же самое. Некоторые везучие "трудармейцы" заставали Аггея Трифоновича только в уборной, где, по понятным причинам, о чем-либо вопрошать было неэтично. "Трудармеец" стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали из горкома, грозили -- никакого эффекта. Трещал "Трудармеец". Приходили два ответственных работника из исполкома, грозили -- ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да оправдывался: "Налаживаем разлаженное дело! Трудно? Конечно, трудно! Сами видите, все запущено!" и, проводив ответственных товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч. И казалось, что нет такой силы, которая могла бы противиться сложившемуся положению вещей. Когда из редакции началось бегство сотрудников и тираж газеты упал до десяти тысяч, когда "трудармейская" акула пера репортер Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся строчить донос на редактора, начинающийся со слов "Очередной номенклатурный дурень...", в кабинете c выцветшими занавесками появился призрак первого в истории человечества вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Агеей Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно отдавался чтению брошюры московских литгениев "Котлован победы". Увидев призрака, он изменился в лице, в глазах выразилось крайнее недоумение, сердце сжалось, коленки задергались, а руки совсем машинально швырнули брошюру в сторону. -- Владимир Ильич? -- выжал из себя главред. Вождь кинул на него победоносный взгляд и без промедлений приступил к существу дела. -- Основной пйичиной, заставившей меня подняться со смейтного одйа, послужила ваша безалабейность! Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как на фотографии, висевшей рядом c пальто, простреленным эсеркой Каплан, в музее Ленина в Москве: слегка наклоненная голова, долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо было светлым, совсем не желтым, то есть на слоновую кость оно никак не походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном костюме, черном галстуке, черном жилетике c черными пуговицами и черном пальто внакидку. -- Это же нереально! -- громко воскликнул Аггей Трифонович. Владимир Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он ехидно улыбнулся и c увлечением втемяшил: -- Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу, батенька, шучу. Но я -- здесь. Значит, я существую. -- Неужели это вы? -- вторично воскикнул Длинноногов. -- Вы что ж думаете, что я пойожден вашим йазгойяченным вообйажением? -- Вы -- фантом! -- Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ йедактой, вождя? -- Отдохнули бы, Владимир Ильич, -- беспечно заметил Длинноногов, -- поехали за город c девочками. Ленин бросил на редактора недоуменный взгляд и во весь голос возбужденно вскрикнул: -- Вот именно, батенька мой, c де-во-чка-ми! А не c этой политической пйоституткой Тйоцким! -- Троцкого давно сослали. -- Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его надо пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла -- и басточка! -- Владимир Ильич, -- глупо продолжал Длинноногов, чувствуя легкое головокружение, -- каждый должен быть на своем месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете. Ленин, удивленный странными словами редактора, покраснел, сощурил один глаз и посмотрел на главреда точно так же, как главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит на своих пациентов, когда те ему говорят: "Сволочь вы проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!", но быстро собрался, краска сбежала c его лица. -- Как же, батенька, я могу быть в мавзолее, когда вы у себя в кабинете занимаетесь ейундой? Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием сдуть со щеки комара. -- Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь. -- Йаботаете? Вы, товайищ, не йаботаете! Вы, товайищ Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и подъемных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от души ненавижу. -- Владимир Ильич, извольте отправляться назад, в мавзолей! -- настаивал Аггей Трифонович. -- Я не могу тут c фантомом поднимать газету! -- Именно поднимать! -- ничуть не смутился вождь. -- Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть! -- Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей! -- Как же я могу лежать в мавзолее, когда вы, словно заноза в моем сейдце, тьевожите мозг вождя мийового пьелетайиата? -- Ваше место под Красной стеной. -- А мы, майксистские начетчики, не потейпим, Аггей Тъифонович, йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете? -- Ильич взял книгу и перелистал ее. -- А-а! "Котлован победы"! Бйед! Йешительный бйед! -- Бред? -- довольно усмехнулся Длинноногов. -- Это не бред! Это, товарищ Ленин, гениально! Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его выразило глубокую думу, затем властность. -- Так. Значит, хотите подискутийовать c вождем! А понимаете ли вы, что дискутийуя c вождем, вы тем самым йазвязываете мелкобуйжуазную стихию? -- Владимир Ильич вытащил блокнот и сделал в нем беглые записи. -- Так и запишем, -- сказал он самоуверенным повелительным голосом. -- "А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию..." Поставим вопйос о вашем поведении на Совнайкоме! -- Простите, Владимир Ильич. Я зарвался. -- Будем вести йазговой начистоту? -- Будем, Владимир Ильич. -- Для чего, батенька мой, я вас учил? -- гневно обрушился на него вождь. -- Почему вы не бойетесь за каждую пядь, за полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного сектойа? Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость? Почему пйиукйашиваете в своей газетенке суйовую действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович, йавнение на узкие места? -- Так ведь я... Здесь, c присущей только Ленину быстротой переходов мысли по путям отдаленных ассоциаций, Владимир Ильич выложил перед редактором знаменитый план электрификации. -- Владимир Ильич, все уже электрифицировано! -- Пйекйатить смеяться над Лениным! -- c присущим только вождям мирового пролетариата политическим бесстрашием остервенился Ильич. -- Простите, Владимир Ильич. Владимир Ильич простил и, слега жестикулируя, толкнул кратенькую речь: -- Как вы знаете, моя сила была в том, что я говойил людям пйавду. Надо иметь мужество, Аггей Тйфонович, смотйеть пйямо в лицо гойкой истине. "Тйудаймейцы" больны. Вашу газету тйеплет лихойадка. Раздался телефонный звонок. В трубке крайне волнуясь сообщили о распущенности и необузданном головотяпстве. -- Я пйовожу c товайищем Длинноноговым воспитательный пгоцесс, -- быстро, c увлечением, прямо и без всякой позы сказал Ильич. -- Не мешайте йаботать... Кто говойит?! Ленин говойит! Владимир Ильич повесил трубку, просунул большие пальцы рук в проймы жилета и прошелся по кабинету. -- Кто звонил, Владимир Ильич? -- кротко спросил редактор. -- Молчать! И в этом "молчать" была такая интонация, такой тембр, сказано оно было c таким жестом, что Аггей Трифонович покрылся испариной. -- Молчать! -- повторил вождь и, повернувшись к Длинноногову всем корпусом, громко выговорил: -- Мы кйовь от кйови, плоть от плоти большевики не потейпим йазгильдяйства! -- Я буду стараться... Владимир Ильич смял кепку в руке, на его смугловатом лице c быстро меняющимся выражением появилась живая улыбка, но она быстро исчезла. Ильич стал хмурым и несколько задумчивым. -- Будете стайаться? И это все? "Тик-так! Тик-так! Бум! Бум! Бум!" -- Уже час, Владимир Ильич, как вы мне крутите мозги. Я же вам пообещал, что я буду трудиться! Мы сделаем что-нибудь эдакое! Дайте только срок! -- Какой сйок? -- Подумать, Владимир Ильич. -- Думайте скойее! Скойее, батенька! -- Можете не сомневаться, Владимир Ильич, что-нибудь придумаем! После этих слов призрак растворился. "Вот только что? -- потирая виски, думал Длинноногов. -- Что? Вот в чем вопрос!" В тот же день в редакцию "Донтрудармейца" ступила нога великого комбинатора. Был как раз тот час, когда в редакциях республики наступает так называемое редакционное затишье. До редакционной горячки, которая "трудармейцам" ни в коей степени не грозила, оставалось тридцать минут. В коридоре второго этажа на подоконнике сидела надутая акула ростовского пера репортер Аполлинарий Холодный -- розовый усатый мальчик двадцати пяти лет от роду. Он был в синей, до колен, сатиновой толстовке и c пачкой бумаги в руках. -- Скажите, товарищ, -- тоном комиссара РКИ произнес Остап, -- как пройти к главному редактору? Репортер улыбнулся одними глазами. -- А зачем вам, товарищ, к редактору? -- По делу! -- отрезал Остап. -- Товарищ, -- порывисто поднялся репортер, -- вы у нас работаете? -- Нет, я у вас не работаю. -- А я работаю. -- Аполлинарий Холодный тяжело вздохнул. -- Никто, понимаете, никто из "трудармейцев" не может попасть к редактору! -- Очень занятой человек? -- Да какой там занятой! -- сердито отозвался Холодный. -- Бюрократ! Но, понимаете, странный бюрократ! -- Вот уже как неделю заперся в своем кабинете и никого, ничего, и вообще... -- Так и не принимает? -- покачал головой Остап. -- Слышали, как меня называют? Акулой ростовского пера! А знаете, чем я занимаюсь в этой редакции? Нет? Вот посмотрите, моя пишущая машинка нашлепала этот текстик час тому назад. -- "Очередной номенклатурный дурень, редактор Длинноно..." Да это же донос! -- Остап покачал головой. -- Конечно, донос! А что делать? -- Прошу... -- Остап предложил доносчику папиросу. -- Очень признателен. -- Будем знакомы. -- Остап протянул руку. -- Товарищ Гурий, администратор Прилежаевского конного завода. -- Очень приятно, товарищ Гурий, -- репортер кивнул головой, -- Аполлинарий Холодный... -- Как? Вы? -- не удержался от восклицания Остап. -- Тот самый? Статьи, писанные c неподкупной пролетарской обстоятельностью?! Гениальные юбилейные тексты, фурорные табельные фельетоны, сметливые оды, изворотливые тропари?! Вот так встреча! Они прикурили папиросы от одной спички. Аполлинарий концами длинных пальцев старательно поправил свои усики. -- А вы, товарищ Гурий, к нам по какому делу? -- Я собственно приехал узнать, почему ведущая газета области предательски умалчивает о событиях, связанных c предстоящим международным конным пробегом. Но теперь мне стало все ясно... Ладно, поехал назад. -- Постойте, постойте! Какой пробег? -- Новость была ошеломляющей. Холодный запнулся, словно его шандарахнули обухом по голове. -- Пробег, вы говорите? -- Ростов-Дон-Париж! -- подтвердил Остап. -- Стыдно, товарищ Холодный. Стыдно! -- Тут он добавил важно-шутливым тоном: -- Вы -- акула пера и ничего не знаете?! Ладно, поеду. Вижу, что здесь мне ловить нечего. Представляю, как наш директор слюной истечет!!! Аполлинарий Холодный стоял, точно опозоренный. Ему, действительно, было стыдно. Как же можно было пропустить такую важную новость? Он деловито посмотрел на администратора, глазки его засветились, сердце застучало, на щечках заиграли румянцы, а рука машинально полезла в накладной карман толстовки за английским блокнотом. -- Как вы говорите? Международный конный пробег?.. -- Вы меня удивляете, товарищ репортер! Конечно, пробег. Ростов-Дон-Париж. Наш завод выставляет десять лучших жеребцов. Все -- орловские рысаки. Карандаш в руке Холодного задрожал. Страница блокнота покрылась рядами серых слов. -- Ай-я-яй! -- айкнул Холодный, немного погодя. -- Ба! ба! ба! Как же это мы упустили... Орловские рысаки, вы говорите? Ах! ах! ах!.. -- И это лучшая газета области! Аполлинарию Холодному опять стало стыдно. Но теперь уже не за себя, а за всю редакцию "трудармейцев". -- Нужна резолюция Длинноногова. Остап щелкнул три раза пальцами. -- Могу вам помочь, -- c очень серьезным видом шепнул он. -- Давайте договоримся. Вы готовите материалец для статьи, а я получаю у вашего Длинноногова широкую, размашистую резолюцию. Слух Остапа воспринял печальный вздох. -- К нему трудно, почти невозможно попасть. А если он вас и примет, то все равно не наложит резолюцию... Вы упретесь в заградительный возглас секретаря и на этом все кончится. Я же вам говорил, работать c Длинноноговым -- это все равно что лепить сухую грязь к стенке. Хоть волком вой. Остап изрек тоном философа новую, пахнущую нафталином, фразу: -- От трудного до невозможного еще далеко! Холодный выслушал ее, глядя в одну точку, после чего пожал плечами и тяжело вздохнул. -- Статью-то я напишу... -- Ну что ж, тогда кропайте. Приемная редактора находилась в самом конце длинного коридора. Остап прошел мимо корректорской, нескольких кабинетов, машбюро и уперся в закрытую матово-стеклянную дверь. Он стукнул по стеклу так звонко, так резко, что из кабинетов и машбюро высунулось несколько настороженных голов. Послышалось шипение: -- Товарищ, наш редактор не принимает! -- Меня примет. Работайте, товарищи, работайте! Посетитель торкнулся еще сильнее. За стеклом, будто швейная машинка, сердито застучали каблучки. Ключ в замочной скважине повернулся, дверь шумно отворилась на обе половины, показалась заспанная секретарша. -- Что это за стукотня! -- возмутилось что-то среднее между пионервожатой и руководительницей кружка домоводства. -- Что же вы тут, товарищ, буйствуете! -- Товарищ не буйствует, -- возразил посетитель, -- товарищ ищет свои законные права. Бендер уже проник в приемную и озирался, точно в самом деле искал, не завалялись ли где его права. Секретарша окинула посетителя ненавидящим взглядом. -- Главный редактор никого не принимает! Но настырный посетитель уже исчез за дверью редакторского кабинета. Редактор сидел за столом и смачно сморкался в носовой платок. -- Вы из обкома? -- рассердился он, всматриваясь в лицо посетителя. -- По какому делу? -- Я по важному делу. Начав c этой лаконичной импровизации, великий комбинатор уже не сомневался, что успех обеспечен. -- По важному? -- удивился редактор. -- По сугубо важному! По архиважному! -- Хорошо, я согласен... -- Редактор кашлянул. Последнее слово его, видимо, убедило. -- Если по очень важному... -- Моя фамилия Гурий. Администратор Прилежаевского конного завода, -- представился Остап. -- Прилежаевский конный завод? -- Наш директор, товарищ Ляшко, вы его, вероятно, знаете, -- начал посетитель c грустной улыбкой, -- весьма обеспокоен тем обстоятельством, что ведущая областная газета предательски молчит об организованном нашим заводом международном конном пробеге... -- Пробег? Международный? -- Ростов-Дон-Париж, -- продолжил Остап уже со вздохом. -- Поначалу хотели до Праги, но потом подумали и решили: до Праги, пожалуй, не сможем, а вот до Парижа дотянем. Чему быть, того не миновать! Правильно говорю?! И Остап похлопал редактора по плечу. -- А мы действительно замалчиваем?.. Да, странно. Весьма странно. -- Редактор вызвал секретаршу. -- Вот что, Агнесса, немедленно ко мне нашего лучшего репортера! -- Аполлинария Холодного? -- Давай, давай, давай! И побыстрее! Не прошло и десяти секунд, как в кабинет редактора приплыла акула ростовского пера. -- Что же вы, товарищ Холодный? -- кашлянул Аггей Трифонович. -- А что я, товарищ редактор? -- сердито отозвался репортер. -- Не налаживаете разлаженное дело? -- осведомился Длинноногов. -- Как же это?! -- Как же не налаживаю, когда налаживаю?! -- возразил репортер. -- Нет, не налаживаете. -- Налаживаю. Вот как раз сейчас пишу статью о Межконпробе "Ростов-Дон-Париж"! -- Как? -- почесывая за воротником, удивился редактор. -- Вы в курсе?! -- Помилуйте, Аггей Трифонович, вся страна в курсе! -- А почему же я не в курсе? -- Так ведь... -- заколебался репортер и тяжело вздохнул. -- Что вы там бубните?! -- возмутился редактор. -- А-а... -- протянула акула пера. -- Я как раз вам сообщаю об этом. -- Немедленно в печать! -- изо всей силы напрягая свой голос, приказал главред. -- Хорошенько общелкайте материал и немедленно в печать! Понимаете? Немедлено! Третье "немедленно" выскочило по инерции, так как Холодного в кабинете уже не было. -- Спасибо, товарищ, -- сказал "трудармейский" начальник, обращаясь к администратору Гурию, -- спасибо! -- Благодарность плескалась в его глазах. -- Вы нам очень, товарищ, помогли. Спасибо вам, товарищ, от всех сотрудников и от меня лично! -- Да что вы! -- скромно протестовал товарищ. -- Не за что. -- Есть за что. За большую новость, которая разбудила нашу газету и, в частности, ее редактора. Тем временем Аполлинарий Холодный, сотрясая своим голосом весь второй этаж, звонил по телефону. -- Аллоу? Это "Атеист и коммунист"?.. У вас нет материала по Межконпробу?.. Холодный из "Трудармейца" говорит... Как не знаете? Вы понимаете, что тяжелый свинский скандал назревает? Что?.. Нет, вы прекрасно знаете, что я не строю гипотез!.. И я про то же! Молнируйте немедленно!.. Аллоу? "Ростовская правда"? Это Холодный из "Трудармейца". Врубель Гепардович? У вас информации о Межконпробе не имеется? Нет?.. Как не знаете? Да вы что! Вы понимаете, что назревает гнусный скандал?.. Да потому что это почин Прилежаевского конного завода, то есть почин нашей области!.. C самим Куйбышевым согласовано. Ну вы даете!.. А?.. Как что?! Международный конный пробег Ростов-Дон-Париж. Почетный приз -- "Золотой хомут"... Москва, говорите?.. Я уже послал пять телеграмм... Пять, говорю! Как, и вы послали? Десять? C минуты на минуту ответа ожидаете? Коротковолновики эфир наполняют? Тогда понятно... Врубель Гепардович, ну вы уж тогда меня-то не забудете? Если что, телефонограммку продиктуете? Ага! Хорошо! Форсировать события, говорите? Совершенно c вами согласен!.. Остап вышел на широкую улицу Энгельса. Прямо перед ним распластался сквер c высохшим фонтаном и узкими асфальтовыми дорожками. Под погасшими керосино-камильными фонарями шел немногочисленный митинг. -- Товарищи, гадина империалистического застоя своим позорным жалом насилует наши социалистические завоевания! Еще немного -- и республика будет беременна! -- зверским голосом вещал толстый во все стороны оратор. -- И, что самое важное, мы ничего не можем этой твари противопоставить! -- А ну ее в болото! -- вмешался участник в костюме цвета уснувшего морского животного. -- Вы считаете, что этого будет достаточно? -- трубил агитатор. -- А то! -- подтвердил свое предложение участник. -- Товарищи! Похоже, что в наши ряды затесалась одна из этих паршивых сволочей! -- c угрозой в голосе воскликнул толстяк, соскочил c трибуны и дал серебрянному в нос. Дул легкий ветерок, он приятно шевелил волосы и забирался через воротник под пиджак к самому телу. Остап бесконечно потянулся и, испытывая удовольствие, торжественно молвил: -- Конгениально! Кашу на огонь я поставил. Пусть варится. Будем ждать. И заварилась каша, и понеслось, и задвигался архимедов рычаг могучего советского оружия, и поскакали в советской прессе громогласные статьи о Межконпробе "Ростов-Дон-Париж", и перекинулось все на международный уровень, и запестрели буржуазные газетенки сенсационными заголовками: "Россия бросает вызов лучшим наездникам мира!", "Азиаты-революционеры стремятся попасть в цивилизацию на кобылах!". Затрясся от сообщений эфир: "Неужели "Золотой хомут" получат большевики?", "Почему молчит Лондон?", "Кто же получит почетный приз?" А газета, близкая к правительству США, вообще писала: "Получается, что русский Иван совсем не болван! Русский Иван подарил миру Межконпроб!" Другими словами, были дернуты соответствующие нити, нажаты упругие советские пружины, и уже через неделю многочисленные предприятия республики поездами и аэропланами, грузовиками и подводами свозили в Прилежаевское коннозаводство обмундирование, снаряжение, продовольствие, маркировочные столбы и бог весть что еще. Товарищ Ляшко забыл, что такое сон. В его кабинете на высоком белом консоле красовался изготовленный по спецзаказу на Тульском оружейном заводе почетный приз пробега -- "Золотой хомут". Что до товарища Гурия, то он ограничился общим руководством. При конном заводе была создана маршрутно-квалификационная комиссия, ей-то Исидор Кириллович и руководил. Днями и ночами пыхтела МКК над общей картой маршрута. Она же рассматривала заявочные документы от советских и иностранных ипподромов, конных заводов, конных ассоциаций, общин, дружин, групп, каст, союзов, товариществ, федераций, школ и курсов. Заявок было хоть отбавляй! В последний момент в МКК поступила заявка от английского ипподрома "Аскот". Наездникам Новой Гвинеи и Республики Зимбабве, после обстоятельной беседы c начальником МКК Гурием, по непонятной причине, дали от Полежаевских ворот поворот. Много времени уходило на оформление маршрутных листов -- для всех участников пробега. В этом листе фиксировались численность и состав команды, распределение обязанностей, оставлялись пустые графы для отметок о прохождении маршрута. Остап лично дышал на новенькую печать МКК, c предельной бюрократичностью хлопал ею по маршрутному листу, макал перо и залихватски расписывался. В финале этой процедуры, к удовольствию председателя МКК, по оформленным документам скакало пресс-папье c ручкой в виде золотой лошади. 15 июня, ранним утром, когда небо засинело так притягательно, что подбивало на энтузиазм, на Прилежаевском конном заводе по случаю Международного конного пробега "Ростов-Дон-Париж" под лозунгом "Даешь Межконпроб!" открылся грандиозный митинг. Взрыв вездесущего оркестра ударной волной окатил конный завод. Музыканты, обжигая губы о горячие металлические мундштуки, играли церемониальный марш. Текли величественные звуки, пробуждающие в сердце гордость за советских наездников. Под звуки оркестра участники Межконпроба вели под уздцы холеных жеребцов. Торжественно развевалось кумачовое знамя. Гудела разношерстная толпа, состоящая из представителей крупнейших газет и телеграфных агентств мира, коннозаводческого населения и маститых наездников. Поднявшийся на трибуну Ляшко обдал собравшихся теплыми словами. Каждую минуту громкий дикторский голос, усиленный репродуктором, объявлял: -- Товарищи! Отойдите за пределы досягаемости задних копыт! Жеребцы снисходительно поглядывали по сторонам. Сияющий Ким Родионов трусил вдоль трибуны на небольшой белой лошадке. За ним бежала взъерошенная лошадь c подвешенными боками. На низкорослой пегой кобыле, покрытой красной скатертью, c чувством собственного достоинства, держась за уздечку из переплетенной широкой зеленой тесьмы, разъезжал злой бухгалтер Нечаев. Недалеко от конюшни конюх Савелич дергал за узду горячую лошадку, задирая ее голову кверху. Из кормового сарая доносился голос Петровича: "Ах ты, старая холява!" Когда у товарища Ляшко от обжигающей речи высохла глотка, его место занял поэт Фома Несдержанный. Словно раскаты грома, раздались стихи: Раздув меха, звучит гармонь: Пою тебе, советский конь! Тяну к тебе свою ладонь, Горит в душе моей огонь! И этот славный атрибут, Бесценный "Золотой хомут", Пройдя извилистый маршрут, Уж точно снова будет тут! Так погоняй коня овсом! Пусть он несется напролом! Зовет парижский ипподром! Вперед! Во Францию верхом! Со стороны британских участников неслось на ломанном русском: -- У меня в Манчестере теперь три жеребца! Три, понимаете, май френд? И поэтому ежедневно проходят припуск около пяти кобыл! О, это большая работа! На ваш пробег мы взяли апрельских двухлеток. Это прекрасные кони! Мы будем первые! -- А зато у нас все жеребцы государственные! -- отвечал представитель Анапского конного завода. -- А у нас застрахованы! -- У вас все лошади c наследственной леностью! -- А у вас без родословной! -- Это у нас без родословной?! -- А у нас все кобылы плодовиты! -- А у нас трудолюбивы! -- У нас все лошади -- предки победителей "Дерби"! -- А у нас... все кобылы покрыты исключительными жеребцами! Во-он, видите? Примерно такими! Напротив конюха Петровича стоял здорово охочий жеребец, который вцепился какой-то кобыле зубами в шею -- жеребец частично проявлял страсть. -- Зато они у вас болеют! -- Единственно возможная болезнь советской лошади -- это недостаток интернационализма! И вдруг все стихло. На конном поле появилось три правительственных авто. Эскорт пестрых, сверкающих на солнце наездников скакал позади. Авто остановились возле трибуны. Товарищ Ляшко, в сопровождении администратора Гурия и секретарши Ирины Ивановны Мащенко, c хлебосольным подносом двинулся навстречу правительству. Жирный зной попостнел. Вездесущий оркестр заиграл туш. Счастливо залаяли псы. Восторженно заржали лошади. Длинный полотняный лозунг "Долой тяпства!" c трепетом заколыхался на ветру. Репортеры, выпятив животы, побежали к трибуне. Десятки фотоаппаратов нацелились на правительство. Вспыхнул магний. Товарищ Сталин, а также тт. Ворошилов, Орджоникидзе, Калинин, Киров, Куйбышев и другие официальные лица начали обходить ряды участников пробега. Андрей Тихонович намеренно подвел правительство к прилежаевской команде и мигнул товарищу Гурию. Администратор выступил вперед и представил самому вождю "гордость Прилежаевского конного завода". Сталин со знанием дела разглядел металлическую пластинку на затылочном ремне лошади. На пластинке было выгравировано: "Черный Вихрь". Рулевые советского государства уставились на Черного Вихря. Сильный жеребец c крепкими округлыми мышцами, гибкими суставами, напряженными сухожилиями выглядел по-королевски пышно. Он стоял над Иосифом Виссарионовичем, опустив свою большую голову, и подозрительно косился на него глазами. Вождь ему не нравился. Сталин потребовал морковку. Ему дали. Сталин начал кормить ею Черного Вихря, одновременно гладя его по щеке. Затем вождь что-то шепнул ему на ухо, Черный Вихрь вздрогнул и дернул головой. Вождь сделал шаг, похлопал коня по гнедому крупу и молвил проникновенным голосом: -- Волшебная лошадь! Как вы считаете, товарищ Киров? -- Да, лошадь хоть куда! -- согласился c вождем один из любимцев партии. -- Прямо социалистический алмаз! -- выпорхнуло из уст всесоюзного старосты. "Фантастический скакун!" -- подумал Клим Ворошилов. -- Ему три года, товарищ Сталин! -- дергая щекой, задушевно воскликнул Ляшко. -- На моих глазах вырос. Мы возлагаем на него большие надежды. -- Большие надежды возлагаете... -- размеренно повторил вождь. -- А не тот ли это жеребец, которому все газеты предсказывают победу? -- Это жеребец чистых кровей, -- ворвался в разговор администратор Гурий. -- Вы c ним поосторожней, товарищ Сталин, он у нас раздражительный. -- А вы кто такой? -- нахмурил брови вождь. -- Это наш администратор Исидор Кириллович Гурий, -- доложил Андрей Тихонович. Вождь вгляделся в лицо товарища Гурия. Лицо ему понравилось. -- Чистых кровей, говорите, эта лошадка?.. -- Чистых, товарищ Сталин! -- голосом наибольшей звучности откликнулся администратор. -- Это хорошо, что чистых! -- улыбнулся, как на портретах, вождь. -- Я безоговорочно восхищен Черным Вихрем! -- Он к вам тоже привязался, товарищ Сталин! -- радостно воскликнул администратор. Иосиф Виссарионович извлек из кармана трубку, набил табаком "Герцеговина-Флор", закурил и обвел свою свиту лукавым взглядом. -- А кто руководитель этой команды? -- спросил он после некоторого молчания. -- Так вот Гурий и есть руководитель! -- музыкально мурлыкнул товарищ Ляшко. Вождь повернулся к администратору, затянулся, выпустил изо рта дым, слегка взмахнул трубкой и тихо спросил: -- Значит, Черный Вихрь пойдет под вашим личным руководством? -- Да, товарищ Сталин! -- так же тихо ответил администратор. -- А кто наездник? -- не унимался вождь. -- Ким Родионов, товарищ Сталин! -- быстро сообщил администратор. -- Так за кем же будет победа, товарищ Гурий? -- Победа будет за нами, товарищ Сталин! -- со всей патриотической ответственностью заявил Исидор Кириллович. "Как хорошо сказал, шельмец! -- подумал вождь. -- Надо запомнить". И запомнил. -- Удачи вам, товарищ Гурий! Возвращайтесь c победой!.. Начинайте, товарищи! Администратор щелкнул пальцами. Ким Родионов заносчиво подошел к Черному Вихрю вплотную, надменно протянул ему левую руку, правой схватил за ремешок и ловко сел на коня. Затем он крутанулся и двинулся по дорожке на стартовое поле пробега. Повсюду загудело. От трибуны группами прорывались репортеры -- все хотели видеть вождей и лошадей c близкого расстояния. Репродуктор рычал-надрывался: -- Товарищи! Отойдите за пределы досягаемости задних копыт! Но тут раздалась команда приготовиться. Дали старт. Лошади c поразительной быстротой понеслись от бушующей трибуны на запад. Их неудержимо влекло в Париж. Глава XXXII В ДЕШЕВОМ ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ РАЮ Таксомотор перевалил через мост и тихо пополз по набережным Сены. Справа плыл "кораблик" Сите со знаменитой Парижской Богоматерью. Всюду, куда ни глянь, царило великолепие! Кружилась голова и захватывало дух. Гвардейцы кардинала... Именем короля!.. Один за всех и все за одного!.. Либертэ, эгалитэ, фратернитэ... Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется!.. Государство -- это я! А ля гэр ком, а ля гэр... После нас хоть потоп!.. Вставай, проклятьем заклейменный!.. В голове Остапа Бендера пронеслась вся великая история Франции. Он попросил шофера остановить недалеко от бульвара Распай. На другом берегу Сены по-прежнему стоял Лувр. Остап полюбовался несомненно дорогим спортивным автомобилем, ослепительно сверкающим никелированным корпусом, и направился к гостеприимной террасе кафе "Одинокий журавль". Под длинным полотняным тентом стояли столики. Остап миновал столики, вошел в кафе, остановился у зеркала, поправил галстук c маленькими подковками, смахнул пылинку c черного люстринового пиджака и направился в зал. Тут было шумно и тесно. C крохотной сцены под фортепианный аккомпанемент ровно лилась заунывная тягучая песня: В вечерних ресторанах, в парижских балаганах В дешевом электрическом раю, Всю ночь ломая руки от ярости и муки, Я людям что-то жалобно пою... Напудренным гарсонам приходилось перекрикивать стук тарелок и разноязычные голоса посетителей. Остап щелкнул пальцами, подозвал одного из гарсонов и выдавил из своего горла несколько французских слов: -- Я ищу Джона, Джона Кервуда. Гарсон подбородком указал на столик неподалеку от невысокой стойки, около которой теснились три американца в коричневых парусиновых брюках и русский полковник c седыми подусниками. За столиком в небрежной позе сидел знакомый Остапа по московскому ипподрому. Он пил кофе со сливками и медленно откусывал сандвич c красной икрой. -- Итак, вы приехали! -- Остап пожал Джону ру