права затыкать мне рот! - Имею. Потому что я председатель президиума, а вы всего лишь ответственный секретарь. И если вы не выполните моего распоряжения, я вас уволю к чертовой матери. - Руки коротки! Мою кандидатуру утверждали в ЦК! - Я предложу им выбор: или вы, или я. Когда назначат вас, тогда и будете командовать. Все, дорогие товарищи, шоу закончено!.. Не обращая внимания на Фефера, Михоэлс прохромал к дверям и остановился, пожимая руки выходившим членам президиума. Вышел Шимелиович, коротко кивнув: - Созвонимся. Вышел Квитко, спросив: - У вас найдется для меня пара минут? Я подожду на улице. Лина Соломоновна Штерн задержалась, укоризненно покачала головой: - Вы плохой актер, Соломон Михайлович. - У меня просто роль плохая. Конференц-зал опустел. Михоэлс уселся в первом ряду, поставив между коленями трость, закурил "Казбек". Проговорил, обращаясь к Феферу, сидевшему за столом президиума с возмущенным и обиженным видом: - Теперь можете выступать. У вас только один слушатель, но это очень внимательный слушатель. - Зачем вы все это устроили? - У меня есть кое-какие соображения, но я не намерен ими делиться. А зачем это устроили вы? - Что я устроил? Я хотел поставить чрезвычайно важный вопрос. Вы не дали мне говорить. - Теперь даю. Или вам обязательно нужна большая аудитория? Президиум ЕАК? - Этот вопрос может решить только президиум. - Попробуйте объяснить его мне. Считайте это репетицией своего выступления на президиуме. - Но сейчас вы не будете утверждать, что никакого обращения к товарищу Молотову не было? - Буду. Не было обращения Еврейского антифашистского комитета. Было письмо, подписанное тремя руководителями ЕАК. Которые превысили свои полномочия. Такие вопросы не могут ставиться без ведома президиума. Возможно, именно поэтому письмо не имело последствий. - Тут я с вами согласен. Может, поэтому. И еще потому, что обращение было несвоевременным. Теперь для него пришло время. Это же прекрасный выход для всех! У правительства нет денег строить евреям дома и школы. Мы сами построим! Мы возродим еврейские колонии, создадим новые! Мы разгрузим перенаселенные белорусские области, покроем крымскую степь новыми колхозами! Нам окажут помощь евреи всего мира. Пройдет немного времени, и Крымская еврейская республика будет самой передовой в Советском Союзе! И проблема антисемитизма отшелушится сама собой! Впрочем, что я вам говорю. Вы сами все это прекрасно знаете. - Браво, - подумав, сказал Михоэлс. - Знаете, Ицик, почему я не ставлю ваши пьесы? - Потому что вы ставите своих. - Нет. Потому что вы пишете плохие пьесы. А плохие пьесы вы пишете потому, что не знаете законов драматургии. - Почему это не знаю? - обиделся Фефер. - Очень даже знаю. Я конспектировал Аристотеля. Первый акт должен быть ясен. Во втором акте так переплетите события, чтобы до середины третьего акта нельзя было догадаться о развязке. И так далее. - Это форма, - покивал Михоэлс. - Суть в другом. Главный закон сформулировал Лопе де Вега. В работе "Новое искусство писать драмы". "Драма - это серия сменяющих друг друга и порождающих друг друга кризисов, все более обостряющихся". И еще. "Если для героя есть лучший вариант развития событий и худший, настоящий драматург всегда выбирает худший". Как и настоящий еврей. - Могу я назначить заседание президиума и вынести на него вопрос о Крыме? - Нет. - Но почему? Почему?! - Лопе де Вега вас не убедил, попробую объяснить по-другому. Знаете, как в одесском трамвае кричит вагоновожатый? "Высовывайся, высовывайся! Я посмотрю, чем ты завтра будешь высовываться!" - Но вы же сами тогда подняли вопрос о Крыме! - Я вам открою секрет. Но не советую им делиться ни с кем. Никогда. И ни при каких обстоятельствах. Я поднял этот вопрос потому, что меня попросил сделать это Вячеслав Михайлович Молотов. Лично. В своем кабинете в Кремле. А кто вас попросил поднять этот вопрос сейчас, я не знаю. И знать не хочу. Михоэлс поднялся и пошел к двери. - Меня никто ни о чем не просил! - крикнул Фефер ему в спину. - Я сам пришел к этому выводу! Михоэлс оглянулся. Внимательно осмотрел Фефера. - Рост - высокий. Фигура - плотная. Лицо - овальное. Волосы - русые, редкие. Брови - светлые. Носит очки... Знаете, Ицик, что это такое? Это ваш словесный портрет. А где такие портреты составляют, догадываетесь? - В милиции, - буркнул Фефер. - Нет, Ицик. В тюрьме. V По асфальту стелился тополиный пух. Листва деревьев и кустов припылилась, поблекла. В кронах кое-где отсвечивало желтым - знак осени в пышном московском лете. У входа в ЕАК Михоэлса поджидал Квитко. Привычно сутулился, поглядывал вокруг рассеянно, чуть исподлобья. Траченные сединой волосы. Крымский загар на лице - он недавно вернулся из отпуска. Загар почему-то не молодил. Наоборот - старил. Есть люди, которые словно бы с самого рождения сразу становятся взрослыми. Таким был Квитко. Они были ровесниками, но рядом с ним Михоэлс иногда чувствовал себя до неприличия молодым. Словно ему не пятьдесят семь лет, а двадцать. А Квитко не пятьдесят семь, а две тысячи. При появлении Михоэлса со скамейки под чахлой сиренькой поднялся водитель комитетской "эмки" Иван Степанович, аккуратно сложил "Вечерку", спросил: - Куда? - Никуда. Мы прогуляемся. Не беспокойтесь, Лев Моисеевич меня проводит. Лучше Фефера подвезите, он, судя по его виду, спешит. Владейте, Ицик, автомобилем, - обратился он к Феферу. - Мне он сегодня не понадобится. - Да? Очень кстати. Спасибо. - Фефер озабоченно взглянул на часы и бросил водителю: - На Таганку! Квитко проводил взглядом отъехавшую "эмку", поинтересовался: - Что происходит, Соломон? - Ты о чем? - Обо всем. Михоэлс пожал плечами: - Не знаю. Они вышли на Гоголевский бульвар. Весело погромыхивали полупустые трамваи, парные и "холостяки". На жухлой траве газона ожесточенно дрались воробьи. - Что за обращение, о котором говорил Фефер? Оно было? Михоэлс кивнул: - Да, было. - И что? - Ничего. Квитко подумал и заключил: - Это хорошо. - Вот как? Почему? - Сейчас объясню... - Квитко приостановился, закурил горлодеристый "Норд", который в ходе борьбы с космополитизмом превратился в "Север". Помолчав, продолжал: - Весной сорок четвертого по командировке комитета я ездил в Крым... - Помню. "Сладко неведение. Но мы обречены на это горькое знание". - Я тогда еще обратил внимание, что там очень много частей НКВД. Чуть ли не на каждом шагу. Это был апрель сорок четвертого. - Тоже помню. Было в твоем отчете. Которые подкармливали еврейских детей. Из полевых кухонь. - Да, подкармливали... В Бахчисарае я познакомился с одним старым татарином-учителем. У него была теория о том, что антисемитизм в Крым занесли немцы. Когда прощались, я дал ему свой адрес. Ну, мало ли. Вдруг придется заехать в Москву, будет хоть где переночевать. Так вот, прошлой зимой ко мне приехал его сын, привез от отца письмо. Про себя рассказал: воевал, был капитаном, сапером. При разминировании Берлина подорвался, восемь месяцев лежал в госпитале. После выписки демобилизовался. Но ехать домой, в Бахчисарай, ему не разрешили. Месяца два мурыжили в гарнизоне потом выдали проездные документы. Не в Крым. В Северный Казахстан, на станцию Молдыбай. Там он нашел отца и всю свою семью. Верней, тех, кто остался жив. Ты понимаешь, о чем я говорю? - Давай присядем, - попросил Михоэлс. - Письмо с тобой? - Я что, сумасшедший? Я его сразу сжег. Но я очень хорошо его помню. Там было о том, как на рассвете их дома окружили. Как погрузили в теплушки. "Сорок человек, восемь лошадей". В теплушках было по сто человек. Как восемнадцать суток везли. Как выгрузили в голой степи... В общем, как они потом жили. Татарские семьи большие. В их семье было двадцать шесть человек. После первой зимы осталось двенадцать. Вот это и было в письме, которое привез мне его сын. Почте он не доверился. - Зачем он тебе написал? - Чтобы мы знали. Квитко прикурил погасшую папиросу и продолжал: - В этом году я подкопил денег и в июне поехал в Крым. Я объехал весь Крым, Соломон. Там сейчас нет ни одного татарина. Ни одного! А было около трехсот тысяч. Целый народ. В конце сорок пятого в "Правде" мелькнула информация. Указ Президиума Верховного Совета. Об образовании Крымской области в составе РСФСР. Не обратил внимания? - Обратил. Но не понял. - А могли уже и тогда понять. Ходили слухи. И о крымских татарах. И о чеченцах. И о калмыках... В Крыму не осталось ни одного татарского названия. Сплошные "Изобильные", "Приветные", "Виноградные" и "Лазоревые". В татарских домах живут переселенцы из Архангельской области, с Вологодщины. Даже должность такую ввели: инструктор по цветоводству. Учат архангельских мужиков и баб, как ухаживать за розами, когда выкапывать и сажать тюльпаны. Нужное дело. Архангельский житель знает, как картошку сажать. Розы для него - дело новое... И еще. Этот капитан-сапер, который ко мне приехал, - это старший сын татарина. А в сорок пятом он посылал ко мне младшего. Тоже с письмом. Меня не было в Москве. Жена сказала: приходил татарский юноша. Спросил, как найти тебя. Записал адрес ГОСЕТа. И ушел. - Почему - меня? - не понял Михоэлс. - Я был в Крыму в командировке от комитета. А все знают, что ты - председатель ЕАК. Так вот. Как я понял, с тобой он не встретился? - Нет. - Он не вернулся из Москвы. Позже отец узнал, что его посадили. На три года. За нарушение паспортного режима в военное время. Письмо он, вероятно, успел выбросить. Иначе получил бы десятку по пятьдесят восьмой. За антисоветскую пропаганду. И отец получил бы не меньше... Вот, собственно, и все, что я хотел тебе рассказать. - Зачем ты поехал в Крым? - спросил Михоэлс. - Чтобы не гадать, а знать точно. Теперь мы все знаем точно. Поднялись со скамейки, неторопливо двинулись по бульварам к Пушкинской площади. Михоэлс вдруг остановился, сшиб тростью оказавшийся на пути камешек. Бросил с досадой: - Мало нам своих болячек! - Выходит, мало, - согласился Квитко. - Ты сегодня не дал Феферу говорить о Крымской республике. Почему? - Понятия не имею. Не дал, и все. Не знаю почему. - Теперь знаешь. - Теперь знаю. Возле Никитских ворот Квитко спросил: - Ты в театр? Михоэлс подумал и ответил: -- Нет. К Лозовскому. VI После смерти Щербакова в мае сорок пятого года Лозовского назначили начальником Совинформбюро. Новый кабинет его был раза в три больше прежнего, на приставном столике прибавилось телефонов. К кабинету примыкала просторная комната отдыха с овальным обеденным столом, с заставленным посудой и хрусталем буфетом, с черным, дерматиновой обивки, диваном. Сюда и провел Лозовский нежданного гостя. Не спрашивая, достал из буфета два фужера, коробку шоколадных конфет и бутылку грузинского коньяка, разверстал, чокнулся. - Рад тебя видеть, Соломон Михайлович. - Я тебя тоже. - Будем здоровы! - Будем!.. - Ты по делу? Или просто поговорить о международном положении? - спросил Лозовский, когда в бутылке слегка поубавилось. - С тобой и о международном положении поговорить интересно. Информированный человек. Что у нас происходит в этих сферах? - Если коротко: борьба за мир. Михоэлс усмехнулся: - Это я и сам понял. В Москве говорят: а потом начнется такая борьба за мир, после которой не останется камня на камне. - Не исключено. - Вообще-то, Соломон Абрамович, я по делу. - Тогда давай еще по граммульке и пойдем погуляем. А то я в этом кабинете и лета не вижу. - Не обессудь, но я сегодня уже нагулялся. Нога побаливает, - объяснил Михоэлс. - Так что, если не возражаешь, поговорим здесь. Лозовский внимательно на него посмотрел: - Ты уверен, что тебе не хочется подышать свежим воздухом? Михоэлс кивнул: - Да. - Тогда давай поговорим здесь. - А коньяку больше не дадут? Лозовский засмеялся. - Так вот почему ты не хочешь на улицу! - А то. Бутылку же с собой не захватишь... Дело вот какое. Сегодня на президиуме хотел выступить Фефер. С предложением, чтобы ЕАК обратился в правительство с просьбой создать в Крыму еврейскую республику. - Хотел. Но не выступил? - уточнил Лозовский. - Нет. Но очень хотел. Прямо рвал удила, как молодой рысак. Лозовский кивнул: - Понятно. Не выступил - почему? - У нас была другая повестка дня. Лозовский повторил: - Понятно. - Вопрос, как ты знаешь, не новый, - продолжал Михоэлс, старательно подбирая слова. - В феврале сорок четвертого мы уже обращались с письмом в правительство. Идея, насколько я могу судить, не получила поддержки. Я считаю, что сегодня снова поднимать вопрос и вовсе неправильно. Я сейчас объясню, почему я так думаю. Но сначала - вопрос. Что случилось с Крымско-Татарской республикой? Лозовский насторожился. - На территории Крыма указом Президиума Верховного Совета создана Крымская область в составе РСФСР. - Это я знаю. Я спрашиваю о республике крымских татар. В указе о ней нет ни слова. - Из указа вытекает, что она расформирована. - Она расформирована потому, что татар в Крыму не осталось. Практически ни одного. А до войны их там было триста тысяч. - Откуда у тебя эта информация? - Случайно узнал. Ко мне на прием пришел молодой татарин. И все рассказал. - Почему он рассказал это тебе? - Чтобы мы знали. У них нет татарского антифашистского комитета. Указ о создании Крымской области подтверждает его слова. - Ты записал его фамилию, адрес? - Он мне ничего не сказал. Он откуда-то из Казахстана или Сибири. Их туда выселили. Весной и летом сорок четвертого года. - Летом сорок четвертого по решению правительства Крым был очищен от антисоветских элементов. Многие крымские татары сотрудничали с гитлеровцами. Они подарили Гитлеру белого коня, чтобы он на нем въехал в Москву. - Выселены семьи. Старики, женщины и дети не могли сотрудничать с гитлеровцами. И дарить Гитлеру коней. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Верней, так: я хочу быть понятым совершенно правильно. Я не обсуждаю и не оцениваю никаких решений правительства. Я не знаю причин, по которым татары были выселены из Крыма. Я принимаю это как факт, как данность. И потому считаю, что мы не имеем права ходатайствовать о создании в Крыму еврейской республики. Хватит с нас обвинений в том, что мы распяли Христа. Нам не нужны обвинения в том, что мы заняли или хотели занять земли крымских татар и их жилища. Это мое мнение. Мое личное мнение. И только. Я достаточно ясно выразился? - Вполне. И ты сообщил мне об этом... - Чтобы ты знал, - закончил его фразу Михоэлс. - Я понял. Кофе хочешь? - Хочу. - Сейчас сделаю. Мне тут подарили немецкую кофеварку... - Лозовский повозился с каким-то хитроумным никелированным устройством, насыпал кофе, залил водой и включил в сеть. - Сейчас будет... Почему ты не в партии, Соломон Михайлович? Михоэлс пожал плечами: - Даже не знаю. Как-то так... не случилось. - А я в партии с 1901 года. Вступил мальчишкой, в двадцать три года. Два раза исключали, потом восстанавливали. В сущности, вся моя жизнь связана с партией. Вся, без остатка. - А моя с театром. - Хорошее сопоставление. Есть законы театра, которых ты не можешь нарушить. Есть законы партии, которых не могу нарушить я. К чему я это говорю? Вот к чему. Я согласен с тобой. Думаю, что ты прав. Но если партия прикажет мне изменить мое мнение, я изменю. - Но сейчас ты считаешь, что я прав? - уточнил Михоэлс. - Да, прав. Михоэлс наполнил фужеры. - Ваше здоровье, гражданин Лозовский! - Ваше здоровье, гражданин Михоэлс!.. Михоэлс еще немного посидел и поднялся. - Пойду, не буду тебе больше мешать. Спасибо за коньяк. - А кофе? - В другой раз. Лозовский вышел проводить его к лифту. Спросил: - Хочешь сказать что-нибудь еще? - Как ни странно, нет. А ты? Лозовский на миг задумался и ответил: - Как ни странно, я тоже. - Кроме, пожалуй, одного, - добавил Михоэлс. - Все антифашистские комитеты влились в Советский комитет защиты мира. Только одни мы торчим, как сучок на перилах. - Я понял. Это хорошая мысль. У тебя нет ощущения, что сегодня мы переступили какую-то черту? Михоэлс подтвердил: - Есть. Только мы сделали это не сегодня. Лозовский пожал ему руку и вернулся в комнату отдыха. Постоял у окна, глядя, как внизу идет через площадь, опираясь на трость, маленький человек с блестящей на солнце лысиной в обрамлении черных волос. Он подошел к остановке, дождался трамвая и скрылся в вагоне. Лозовский отошел от окна. Зашипела, забрызгала кипятком кофеварка. Лозовский выключил ее и вылил кофе в раковину. Он не пил кофе. В марте ему исполнилось шестьдесят девять лет и уже начало давать знать о себе сердце. Возле зеркала в простенке задержался. "Рост - высокий. Телосложение - плотное. Волосы - густые, черные. Брови - широкие, черные. Борода и усы - с проседью..." На трамвае Михоэлс доехал до Каланчевки. Посидел на скамейке на платформе, покурил. Сел в подплывшую электричку. Проехал остановок пять, стоя в тамбуре и рассеянно глядя на мелькающие пригороды Москвы. На какой-то станции, когда уже закрывались двери, вышел. Заметил, как из другой двери, разодрав створки, почти на ходу вывалился какой-то молодой человек в белых парусиновых туфлях, начищенных зубным порошком. Второго не было видно. Или отстал. Или теперь стал ходить один. Сел в другую электричку, к Москве. Молодой человек в парусинках вошел следом. Михоэлс на него не смотрел. И не думал о нем. Он вообще ни о чем не думал. Просто сидел и ехал. По вагонам ходили цыгане, тащились на низких подшипниковых тележках калеки-нищие, в военных гимнастерках, с медалями "За отвагу", выставляли напоказ культи. Побирались дети. Один пел. Михоэлс и раньше слышал эту песню. Песня была жалостливая. Про то, как боец написал с фронта жене, что ему оторвало ногу, и как она ушла к другому, потому что ей не нужен был инвалид. А потом он вернулся домой. Он вернулся живой, неизранетый, Руки-ноги все целы они. Боевой орден Красного Знамени Расположен на левой груди. - Тетеньки и дяденьки, оплатите детский труд!.. Через месяц Михоэлса вызвал к себе Молотов. 8. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ I "Совершенно секретно Экземпляр единственный 2.09.47 г. Оперативной техникой зафиксирован следующий разговор тов. Молотова и тов. Михоэлса. Запись и расшифровка сделаны по распоряжению тов. Молотова. М о л о т о в. Добрый день, Соломон Михайлович. Проходите, садитесь. Как вы себя чувствуете? М и х о э л с. Спасибо, хорошо. М о л о т о в. Как ваша нога? М и х о э л с. Я уже привык. Человек ко всему привыкает. Даже к тому, к чему невозможно привыкнуть. Я думаю, поэтому люди и не вымерли в процессе эволюции. Как мамонты. М о л о т о в. Вернемся в нашу историческую эпоху. Вы читаете газеты? М и х о э л с. И очень внимательно. Особенно "Правду". М о л о т о в. А иностранные? М и х о э л с. Помилуйте, Вячеслав Михайлович, "Нью-Йорк таймс" не продают в наших киосках. К тому же я знаю только немецкий язык. Не считая, конечно, русского и идиша. И немного французского. М о л о т о в. "Правда" отражает в основном все мировые события. Но это отражение несколько обобщенное. Без деталей и лишних нюансов. Вникать в детали и нюансы - дело политиков. Без деталей невозможно глубинное понимание текущего момента и главных тенденций. Вы не будете возражать, если я вас познакомлю со своим виденьем международной и отчасти внутриполитической ситуации? М и х о э л с. Ваше время слишком дорого, чтобы вы тратили его на мое политическое просвещение. Я не политик и не дипломат. Я просто артист. Мне вполне достаточно картины, которую рисует "Правда". М о л о т о в. Это не совсем так. Вы не просто артист. Волей обстоятельств вы стали заметным политическим деятелем. Вы возглавляете Еврейский антифашистский комитет СССР. А ЕАК - очень авторитетная общественная организация. Как у нас в стране, так и за рубежом. М и х о э л с. Это несправедливо высокая оценка. Вы преувеличиваете наше значение..." Сталин оторвал взгляд от расшифровки. Заметил, обращаясь к Молотову, который сидел через стул от него за столом для совещаний и косился на машинописные листки, пытаясь понять, какое место Сталин читает: - Не хочет, чтобы ты говорил. А? - Не хотел, - подтвердил Молотов. - Почему? - Понимал, что после этого ему придется сказать "да" или "нет". Хотел этого избежать. - Дипломат. И хороший. Как, по-твоему? - Хороший дипломат - тот, у кого за спиной сила. - А вот тут ты, Вячеслав, не прав, - возразил Сталин. - Когда за спиной сила, любой дурак будет хорошим дипломатом. А вот когда силы нет - тут и начинается искусство дипломатии. - Возможно. Просто я от этого отвык. Уже двадцать лет на спиной советской дипломатии огромная сила. Сейчас - особенно. - А бомба? - спросил Сталин. - Да, бомба - это серьезно. - То-то же!.. Сталин вернулся к тексту. "М о л о т о в. Скромность - хорошее качество. Но не следует им злоупотреблять. Когда я говорю, что вы стали заметной политической фигурой, я знаю, что говорю. М и х о э л с. Мне чрезвычайно интересна ваша оценка современной международной обстановки. Я выслушаю вас с огромным вниманием. Ваше доверие - для меня высокая честь. Хотя я по-прежнему считаю, что эта честь мною не заслужена..." - Сдался. А? - усмехнулся Сталин. - А что ему оставалось? "М о л о т о в. Вы слышали о доктрине Трумэна? М и х о э л с. Да. М о л о т о в. А о плане Маршалла? М и х о э л с. Только то, что было в наших газетах. М о л о т о в. А что было в наших газетах? Напомните. М и х о э л с. Доктрина Трумэна: продолжение курса на так называемое сдерживание коммунизма, развязывание "холодной войны", закрепление за США роли лидера западных реакционных режимов. Сообщения о плане Маршалла не очень внятные. Какая-то программа американской помощи европейским странам. Непонятно, одобряем мы ее или осуждаем. М о л о т о в. План Маршалла и доктрина Трумэна - две основные составляющие американской политики. Президент Трумэн изложил свою доктрину в послании к конгрессу в марте этого года. В мае она приобрела силу закона. Основная ее идея: военное противостояние Советскому Союзу. Как в Европе, так и во всем мире. На 48-й и 49-й годы, например, выделяется четыреста миллионов долларов для помощи Турции и Греции, которым якобы угрожает Советский Союз. Но главная ее цель: создание в Европе военного блока США, Великобритании, Франции и других стран под общим руководством Соединенных Штатов. Наши источники сообщают из Вашингтона, что на эти цели планируется выделять до десяти миллиардов долларов в год..." Сталин ткнул мундштуком трубки в строку: - Это зачем? "Наши источники". - Знак доверия, - объяснил Молотов. - Информация неконкретная. Иллюзия информации. - Ну, допустим... "М о л о т о в. Так что с доктриной Трумэна все ясно. С планом Маршалла гораздо сложней. Новый государственный секретарь США Джордж Кэтлетт Маршалл озвучил, как говорят американцы, свой план 5 июня этого года в выступлении в Гарвардском университете. Он предложил создать в Европе нечто вроде "руководящего комитета", который занимался бы учетом ресурсов и нужд европейских стран, определял приоритетные отрасли промышленности и путем финансирования Соединенными Штатами обеспечивал бы их ускоренное развитие. По мнению госсекретаря Маршалла, это будет способствовать быстрому экономическому возрождению послевоенной Европы. Кстати, руководителем этого комитета предполагается, по нашим сведениям, назначить министра торговли Гарримана, бывшего посла США в Москве. Вы с ним, насколько я знаю, знакомы? М и х о э л с. Крайне поверхностно. Меня представили ему на приеме в американском посольстве. А потом он был у нас на спектакле "Фрейлехс". Не думаю, что он меня помнит. М о л о т о в. А я думаю, помнит. И очень хорошо. Но это неважно. Существенно для нас в плане Маршалла то, что американцы предлагают участвовать в нем Советскому Союзу и народно-демократическим странам Восточной и Центральной Европы. Чтобы вы представляли себе масштаб этого плана, скажу, что президент Трумэн намерен направить на его реализацию до двадцати миллиардов долларов ежегодно в виде безвозмездных субсидий и льготных кредитов. Причем это не частные инвестиции, а средства из федерального бюджета США. М и х о э л с. Двадцать миллиардов в год - это много? М о л о т о в. Сказать "много" - значит, не сказать ничего. М и х о э л с. Очень я сомневаюсь, что американцы дадут эти деньги просто так. М о л о т о в. Вот в этом и есть загвоздка. Вы совершенно правы: они захотят получить за свои кредиты определенные политические уступки. Мы готовы к разумным компромиссам. Весь вопрос - где граница этих компромиссов. Мы ведем сейчас переговоры с американским правительством о степени и формах участия СССР в плане Маршалла. М и х о э л с. Переговоры успешные? М о л о т о в. Пока не могу сказать вам ничего определенного. Мы заинтересованы, чтобы они были успешными. И для этого очень неплохо создать для Соединенных Штатов дополнительные стимулы. Вы понимаете, о чем я говорю? М и х о э л с. Нет. Вы обрушили на меня столько информации, что у меня голова кругом идет..." - Врет? Или действительно не понимает? - Думаю, врет... "М о л о т о в. Я говорю о Крыме. М и х о э л с. Я слушаю вас очень внимательно..." - Сукин сын. А? - Не без этого... "М о л о т о в. Вы хотите, чтобы я вам все разжевал? М и х о э л с. Извините, Вячеслав Михайлович, но я был бы вам за это очень признателен. Разговор для меня чрезвычайно важный. Я должен быть уверен, что понял вас до конца и понял правильно. М о л о т о в. Хорошо, объясню. В начале 44-го года Еврейский антифашистский комитет обратился к правительству с просьбой создать в Крыму еврейскую республику. М и х о э л с. Вынужден уточнить. Это не было обращением ЕАК. Мы не обсуждали письмо на президиуме. М о л о т о в. Почему? М и х о э л с. Мы не были уверены, что получим поддержку. Поэтому решили не давать повода для ненужных разговоров по Москве. Как оказалось, мы были правы. М о л о т о в. Что вы имеете в виду? М и х о э л с. Меня и Фефера вызывал к себе член Политбюро Лазарь Моисеевич Каганович. У него был экземпляр нашего письма. Он выразил нам свое неодобрение в весьма энергичной форме. М о л о т о в. Что он вам сказал? М и х о э л с. Извините, но я не могу этого повторить. Значения многих слов я просто не знаю. М о л о т о в. Употреблял мат? М и х о э л с. Я бы сказал по-другому. Иногда употреблял русские слова. Если их суммировать, получится так: "Такую чепуху могли придумать только артист и поэт". М о л о т о в. Когда был этот разговор? М и х о э л с. Примерно две недели назад..." Сталин нахмурился: - А это еще что такое? Молотов пожал плечами: - Не знаю. Сталин подошел к письменному столу и нажал кнопку. В дверях возник Поскребышев. - Кагановича. Немедленно! - Слушаюсь. Поскребышев исчез. Сталин вернулся к столу для совещаний и вновь придвинул к себе машинописные листки расшифровки. "М о л о т о в. Это какое-то недоразумение. Мы это выясним. Давайте продолжим нашу беседу так, будто этого недоразумения не было. Ваше обращение вызвало интерес у тех членов правительства, которые были привлечены для его обсуждения. Скажу вам больше. Эта идея вызвала интерес у товарища Сталина, и он даже обсуждал ее на встрече с послом Гарриманом и президентом Американской торговой палаты Джонстоном. Никакого конкретного решения принято не было, потому что сначала нужно было закончить войну. Сейчас возникла ситуация, благоприятная для возвращения к этой идее. Тот вариант обращения несколько устарел. Нужно отредактировать его, обсудить на президиуме и направить на имя главы советского правительства товарища Сталина. И можете не опасаться, что по Москве пойдут слухи. Пусть идут. Мы не делаем из этого секрета. М и х о э л с. Могу я спросить, почему нынешняя ситуация кажется вам благоприятной для возвращения к идее создания Крымской еврейской республики? М о л о т о в. Еврейской советской социалистической республики союзного значения. С центром в городе Симферополе. Открытой для эмиграции евреев со всего мира. Разве я недостаточно ясно обрисовал вам международную конъюнктуру? М и х о э л с. Заметки и корреспонденции в "Правде" позволяют заключить, что СССР благожелательно относится к созданию еврейского государства в Палестине. М о л о т о в. Вы сделали правильный вывод. Но еврейское государство в Палестине не сможет просто физически принять миллионы евреев-беженцев. Там нет для всех работы, нет жилья, не урегулированы отношения с арабским населением. Крымская республика не будет альтернативой Палестине. Но создание ее поможет сгладить проблему. С другой стороны, это будет стимулировать Соединенные Штаты в вопросе участия СССР в плане Маршалла. Еврейское лобби в конгрессе США очень влиятельно. Оно заставит президента Трумэна пойти на уступки нам. Что и требуется доказать. Как видите, я с вами откровенен. М и х о э л с. Я тоже буду с вами откровенным. По моему глубокому убеждению, создание еврейской республики в Крыму будет огромной, колоссальной ошибкой. Последствия ее будут сказываться очень долго. И исправить эту ошибку будет неимоверно трудно. Гораздо проще ее предотвратить..." ...Сталин удивленно хмыкнул: - Даже так? - Он догадывался, о чем пойдет речь. И очень хорошо подготовился к разговору... "М о л о т о в. Я жду объяснений. М и х о э л с. Представьте себе на минуту Крым, заселенный евреями. Сколько их там будет? М о л о т о в. На первом этапе - тысяч двести, на втором - пятьсот, потом миллион и так далее. Крым большой. М и х о э л с. Миллион евреев в Крыму. Из них половина - с Запада. Американцы, возможно, пойдут на большие уступки. Но верно и другое: кто платит, тот и музыку заказывает. Так или иначе, они будут заказывать в Крыму свою музыку. Эта музыка - буржуазная идеология. Она будет проникать в Крым в любых формах. Ширпотреб. Джаз. Постоянные американские гости. Не говоря уж о целенаправленной и очень изобретательной пропаганде. Вячеслав Михайлович, вас не берет жуть от этой картины? М о л о т о в. Вы не верите в силу советской, коммунистической идеологии? М и х о э л с. Я-то верю. Но человек слаб. И борьба будет идти не на страницах философских журналов. А на бытовом уровне. Мы у себя сейчас боремся с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Успешно, конечно, боремся. Переименовали "Норд" в "Север", а котлеты "де воляй" в котлеты "по-киевски". А там не о котлетах пойдет речь. Мы получим открытую, незаживающую язву, постоянный источник политической инфекции..." - Не дурак, - заметил Сталин. - Очень не дурак, - согласился Молотов. "М и х о э л с. Это - одно. Второе. Финансирование экономики Крыма пойдет в основном под руководством американских менеджеров. Хотя бы потому, что они будут внедрять свои, более производительные технологии, а наши инженеры и хозяйственные руководители этими технологиями не владеют. Не так ли? М о л о т о в. Допустим. М и х о э л с. Это значит, что через какое-то время еврейская республика обгонит по жизненному уровню другие республики СССР. Это неизбежно. Американцы умеют заставлять свои деньги работать. К чему это приведет? С одной стороны, к росту антисемитизма. Зависть - это зависть. Она неискоренима. Как ревность. А с другой - к недовольству рабочих и колхозников. Сначала - к недовольству социалистическими методами хозяйствования. А там недалеко и до проявлений политического недовольства. М о л о т о в. У вас есть еще аргументы? М и х о э л с. Только один. Но самый серьезный. Вспомните карту Крыма. Это важнейший стратегический плацдарм. Это база Черноморского флота. Выход в Средиземное море. Турция. Балканы. Ближний Восток. Вы сказали, что доктрина Трумэна пре-дусматривает выделение Турции и Греции четырехсот миллионов долларов для защиты от СССР. А можете себе представить, какие средства забабахает Пентагон, чтобы под любым видом оттягать у нас этот плацдарм? Шпионы туда полезут как мухи на мед, никаких рук не хватит отмахиваться! И в конце концов эту проблему придется кардинально решать. И кто окажется крайним? Евреи, конечно. Оно нам надо?.." Сталин с интересом взглянул на Молотова: - Прижал он тебя. Молотов кивнул: - Это был трудный разговор... "М о л о т о в. Вы обсуждали с кем-нибудь свои соображения? М и х о э л с. Вы первый, кому я о них рассказываю. М о л о т о в. Значит, вы против создании еврейской республики в Крыму? М и х о э л с. Самым решительным образом. У меня есть другое предложение. Конечно, если вы не сочтете слишком большим нахальством, что я лезу к вам со своими дилетантскими предложениями. М о л о т о в. Какое? М и х о э л с. Как скоро можно ожидать образования еврейского государства в Палестине? М о л о т о в. Вопрос времени. Думаю, не очень большого. В недалеком будущем на повестку дня ООН будет поставлен вопрос о разделе Палестины на арабское и еврейское государства. Советский Союз, скорее всего, будет голосовать "за". М и х о э л с. Предложение у меня очень простое: разрешить свободную эмиграцию советских евреев в Палестину. И объявить об этом уже сейчас. М о л о т о в. Вот как? Мы бесплатно учим людей, бесплатно лечим, бесплатно даем профессию и даже высшее образование. Не бесплатно, конечно, а за счет государства. Тратим на это огромные средства. И после этого подарить их кому-то? М и х о э л с. Затраченные средства окупятся другим. Эти люди принесут в еврейскую Палестину идеи социализма. А они там и сейчас ощутимы. Их привезли евреи-переселенцы из России, которые эмигрировали с начала века до 20-х годов. По пути в Америку мы были в Палестине. Киббуцы в сути своей - настоящие коммуны. Советские эмигранты - это будет мощный идеологический десант. Его забросят не к нам в Крым, а мы забросим его в Палестину. И тем самым укрепим там свое влияние. Без всяких миллиардных затрат. И без головной боли решим задачу, о которой вы сказали в начале нашего разговора. Создадим стимул Америке для уступок нам в реализации плана Маршалла. Еврейское лобби в конгрессе США оценит этот жест. Регулируя эмиграцию, мы получим постоянный рычаг давления на американский конгресс. И одновременно решим внутренние проблемы - с той же перенаселенностью Западной Белоруссии. М о л о т о в. Вы противоречите сами себе. Вы утверждаете, что наша советская идеология не сможет противостоять западной идеологии в Крыму. И тут же заявляете, что она преодолеет буржуазную идеологию в Палестине. Маловер вы, Соломон Михайлович. Коммунистическая идеология - гораздо более могучая сила, чем вам кажется. Она победит и в Крыму, и в Палестине, а в конечном итоге и во всем мире..." - А ведь это демагогия, Вячеслав. Молотов только пожал плечами: - Это диалектика. Я учился у вас, Иосиф Виссарионович. - Послушай, а почему ты все время ко мне на "вы"? "Товарищ Сталин", "Иосиф Виссарионович". Мы же были на "ты". И ты обращался ко мне - "Коба". - Это было очень давно. - Да? Идет время, идет. И чем дальше, тем идет быстрее... Ладно, давай посмотрим, чем у вас эта дискуссия кончилась... "М и х о э л с. Очень жаль, что я не сумел убедить вас. М о л о т о в. Ваши доводы остроумны, но неосновательны. Давайте вернемся к Крыму. Не следует надолго откладывать ваше обращение к товарищу Сталину. Как говорится, дорого яичко к Христову дню. М и х о э л с. Мы уже сейчас опоздали. Я обратился в Совинформбюро с просьбой расформировать ЕАК и влить его в Советский комитет защиты мира. Большинство членов президиума в рабочем порядке одобрило мое решение. Лозовский сообщил мне, что подготовлен проект постановления о роспуске комитета и передан на утверждение в правительство. М о л о т о в. Ко мне поступил этот проект. Но я не знал, что инициатива исходит от вас. Что побудило вас к этому? М и х о э л с. Совет товарища Кагановича. М о л о т о в. Совет? М и х о э л с. Это звучало примерно так: "И вообще. Хватит бороться с фашизмом. Война давно закончилась. Боритесь лучше за мир..." Вошел Поскребышев, доложил: - Прибыл Каганович. - Пусть ждет! - бросил Сталин и вернулся к расшифровке. "М о л о т о в. Это формальности. Они меня не волнуют. Меня больше беспокоит ваше неприятие крымского проекта. М и х о э л с. Это плод долгих и очень непростых раздумий. К счастью, на мне свет клином не сошелся. М о л о т о в. Ошибаетесь, Соломон Михайлович. Именно на вас свет сошелся клином. Во время беседы товарища Сталина с мистером Джонстоном, о которой я упоминал, Джонстон прямо назвал вас президентом будущей еврейской республики. Мистер Гарриман его поддержал. Американская сторона не видит никакой другой кандидатуры. Более того. Джонстон дал понять, что только под вас американские деловые круги согласятся на финансирование крымского проекта. Что с вами, Соломон Михайлович? Вы побледнели. Воды? М и х о э л с. Я предпочел бы водки. Извините, это неудачная шутка. Я ошеломлен. Они могли бы поинтересоваться моим мнением. М о л о т о в. Это было бы расценено как вмешательство во внутренние дела Советского Союза. Это не допускается практикой межгосударственных отношений. М и х о э л с. А вмешательство в мои личные дела этой практикой допускается? М о л о т о в. Так что, как видите, обстоятельства вынуждают вас изменить свою точку зрения. М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать. М о л о т о в. Я не понял, что вы сказали. М и х о э л с. Я не могу вам этого обещать. М о л о т о в. Соломон Михайлович, я этого не слышал. Не спешите. Спокойно подумайте. Это вы можете мне обещать? М и х о э л с. Это могу. Обещаю еще раз подумать. И очень серьезно. М о л о т о в. Подумайте. И вы поймете, что я прав. Спасибо, что посетили меня. Мне было очень интересно поговорить с вами. М и х о э л с. Мне тоже. М о л о т о в. Всего доброго, Соломон Михайлович. М и х о э л с. Всего доброго, Вячеслав Михайлович. Запись и расшифровка произведены капитаном МГБ Евдокимовым и звукооператором лейтенантом Мироновой". Сталин закрыл папку. Поднялся из-за стола, разминаясь. Остановился, закурил папиросу. - Итак, он сказал "нет". - Он передумает. - А если нет? - У него нет выхода. - А если найдет? - Его точка зрения не имеет значения. Мы можем пустить в ход и старое обращение. А свое мнение он будет держать при себе. - Почему он сказал "нет"? - Его доводы показались мне убедительными. - Ты ему поверил? - В общем, да. У меня самого возникали такие же мысли. - "В общем, да", - повторил Сталин. - Дурак ты, Вячеслав. Он тебя объехал на кривой козе, а ты этого даже не заметил. "Меттерних" хренов! Министр иностранных дел великой державы! Он преподал тебе урок