Небось улетишь в поля до самой темноты? - Это уж точно, улечу, - согласился Андрей Иванович. - Ну вот, пройдем в летнюю избу! У тебя там не осталось, случаем, на донышке? Вчера с участковым агрономом фондовую рожь отмеряли. Ну и намерялись... - Ясно, что у тебя за сердечный разговор, - усмехнулся Андрей Иванович, проводя Кречева в избу. - Да поговорить-то надо, - Кречев в летней избе кивнул на горничную дверь и спросил приглушенно: - Девчата спят? - Мария и Зинка в кладовой. А в горнице ребятишки. - Ясное дело, - облегченно вздохнул Кречев. - Я зачем к тебе пожаловал? Вчера с меня стружку снимал Возвышаев. Поскольку стопроцентной подпиской не охвачены. Не то, говорит, горе, что не охвачены, а то, что богатые увиливают. Ну и воткнул мне за Прокопа Алдонина и за Бандея. Андрей Иванович налил Кречеву стопку, пододвинул оставшуюся от деда Агафона селедку и сказал: - А я тут при чем? - При том... Ты депутат и член сельсовета. Вот я тебе и даю боевое задание - сходи к Прокопу Алдонину, убеди его на заем подписаться. - Кречев лукаво хмыкнул и выпил. Андрей Иванович забарабанил пальцами по столу, как бы молчаливо отклоняя эту несерьезную просьбу. - Прокоп вроде бы в артели подписался? - сказал наконец Андрей Иванович. - Увильнул! Когда артель распускали, удерживали на заем при расчете. А Прокоп бригадиром был, сам рассчитывал. Ну и увильнул. Успенский спохватился, да рукой махнул. Ему теперь этот Алдонин что японский бог. А мне он на шею сел. - Дак что ж ты от меня хочешь? - Ну что я хочу? Всю эту шантрапу, вроде Максима Селькина да Козявки, я и сам прижму. А Прокоп и Бандей меня не послушаются. Пойдем к ним вместе с тобой. Ты их посовестишь, убедить можешь. - Их убедишь... - Ну, я для них молод. И чужого поля ягода. На горло их не возьмешь. Силой не заставишь - подписка добровольная. Законы они знают. А ты человек авторитетный. Сам подписался один из первых. На тебя только и надежда. Андрей Иванович потер лоб и сказал: - Ладно... Сходим в обед. - Вот спасибо! Плесни-ка мне еще со дна погуще! - Кречев протянул стопку. Андрей Иванович налил. Кречев помедлил, выпячивая губы, косясь на стопку, сказал: - Сход надо собрать... На предмет рубки кустарника. Гати гатить. - Черт бы вас побрал с этими гатями! - взорвался Андрей Иванович. - Видишь, какая погода? Земля уходит. - Приказ райисполкома, - пожал плечами Кречев. - Что ж вы раньше штанами трясли? - Не наша на то воля. Ну что ты волнуешься? Пошлешь на рубку хвороста малого, а сам будешь навоз возить. - Не ко времени это. Не по-людски. - Ну, мало ли что... Значит, до обеда. - Кречев выпил стопку и, не закусывая, тотчас вышел. Прокоп Алдонин был скупым мужиком. Бывало, Матрена в печь дрова кладет, а он за спиной ее стоит и поленья считает, а то из печи вытаскивать начнет: - Ты больно много кладешь. И так упреет. У них хлеб сроду не упекался. Вынут ковриги, разрежут - ан в середке сырой. - Ну и что... Я люблю хлеб с сыринкой, его много не съешь, - говорил Прокоп. Мать его, баба Настя-Лиса, грубку зимой не топила. Дом большой, пятистенный, красного лесу, окна и на улицу и в проулок - не перечтешь, и все под занавесками тюлевыми... Крыльцо резное, под зеленой жестью. Куда с добром. А зима подойдет - горница не топлена и в избе хоть волков морозь. Баба Настя одна жила, хозяин механиком работал в Баку, и Прокоп там же, при отце. - Одной-то мне зачем тепло? Яйца, что ли, насиживать? Горницу она закрывала наглухо на всю зиму. Спала в печке. Положит подушку на шесток и свернется по-волчьи, головой на выход. А греться днем ходила в кузницу к Лепиле. Придет, вся рожа в саже, усядется на чурбан: - Левой, расскажи, что там в газетах пишут. У Прокопа горница, правда, отапливалась - детей целая орава, семь штук. Но так отапливалась, что и сам Прокоп не прочь был заглянуть в морозные дни в кузницу к Лепиле - погреться. Впрочем, их связывала с Левоном общая любовь к слесарному да кузнечному ремеслу. Когда распалась неожиданно артель, Прокоп переживал более всего за свой паровой двигатель, который он собирал по частям больше года - мечтал механическую глиномялку пустить. Ездил в Рязань, купил по дешевке старый мукомольный двигатель, из Гуся Железного привез поломанный мотор парового насоса, собирал воедино, прилаживал... А теперь куда девать все это добро? Артель оприходовать не успела, стало быть, оплатить не могли через банк. Продать ежели? Да кто купит такую непотребную машину? И надумал Прокоп - сходить к Лепиле, предложить ему на паях сделать паровую мельницу. Лепилина кузница - высокий сруб с тесовым верхом, стояла на самом юру при выезде из села, за церковью. Три дороги сходились здесь, как у былинного камня: одна вела на Гордеево, вторая - в лес мимо кладбища, а третья, накатанная столбовая, вела по черным землям в Пугасово, на юг, в хлебные места. Редкий тихановский мужик не сиживал возле этого ковального станка, не приводил сюда свое тягло. Да что мужик? Черти и те заезжали ковать лошадей к Лепиле. В самое смурное время - в двенадцать часов по ночам. Это каждый сопляк в Тиханове скажет. Правда, в Выселках вам скажут то же самое, но только про кузницу Лаврентия Лудило: приезжают на тройке - коренник в мыле, пристяжные постромки рвут. "Лавруша, подкуй лошадей!" А он выглянул в окно: "В такую пору? Что вы, Христос с вами!" Да знамение на себя наложил. Эх, у коней-то инда огонь изо рта паханул. "Ну, маленько ты вовремя спохватился, - говорят ездоки, - не то бы мы тебя самого подковали". Да только их и видели. Поверху пошли, по столбам - стаканчики считать... Прокоп застал обоих кузнецов, Лепилу да Ивана Заику, за осмотром привезенной молотилки. Они сидели на чугунном кругу и стучали молотками. Молотобоец Серган и вновь принятый подручный Иван Бородин лежали в холодке под бревенчатой стеной и покусывали былинки. Увидев Прокопа, Ванятка приподнялся на локте: - Ну что, христосоваться пришел? Праздник тебе? Развалил артель и слоняешься. Доволен теперь? - Это вам праздник, бездельникам, - огрызнулся Прокоп. - Вон валяетесь, как боровы в холодке у стенки. - Смотри, Прокоп, встанем - хуже будет, - сказал Серган. - А то ни што! Напугали. - Э-э, Прокоп! Ты легок на помине. Давай-ка сюда, помоги... - позвал его Лепило. - В чем дело? - спросил Прокоп. - Да вот баклашки ломаются. Дурит машина, но где? Не поймем. Прокоп оглядел круг, вставил в чугунное гнездо одно водило и сказал: - А ну-ка, слезайте! Те слезли с круга. Прокоп взялся за деревянное водило и тихонько повел его, раздался тяжелый размеренный скрежет. - Как телега немазаная, - сказал Прокоп. Вел, вел, и вдруг резкий щелчок - грох! - Стой! - скомандовал Прокоп сам себе, потом Лепиле: - Леонтий, давай зубило! Вот гляди... зуб стронутый на большом колесе. Выбивай его! Потом наклепаем... - Гляди-ка, ты, Прокоп вроде бы и в логун не смотрел, а нашел, - сказал Лепило. - Это он по з-з-звуку ап-ап-ап... - судорожно забился Иван Заика в тяжкой попытке выговорить нужное слово. - Ладно, завтра доскажешь, - остановил его Лепило. - Тьфу ты, Лепило, мать твою, - облегченно выругался Заика. Работая, они вечно поругивались и подтрунивали друг над дружкой. Лепило был приземистый мужик медвежьего склада, лохматый, рукастый, с тяжелой загорбиной и мощной, в темных рытвинах шеей. Носил посконную рубаху до колен и с широким раструбом сапоги, как конные ведра. А Иван был высок и погибнет, с длинной, как тыква, лысой головой. Ходил босым с закатанными выше колен портками. - Иван, зачем портки засучил? - Г-г-гвозди везде... З-з-зацепишь - п-ыарвешь еще. - А кожу обдерешь? - Зы-а-растет. Выбивая зубилом "стронутый" зуб, Лепило донимал Ивана: - Иван, а Иван? Ты бы хоть поблагодарил гостя, - он нам услугу оказал, зуб нашел больной, а мы сидим как немые. - З-з-з... - Хватит, он тебя понял. - Тьфу, Лепило! Мать твою... - Счас я ему розочку подарю, - отозвался от стенки Серган. Он встал, выбрал из ящика длинный шестидюймовый гвоздь, сжал его за шляпку, как тисками, железной черной ладонью, а другой рукой, ухватив за конец, стал легко свивать в колечки: на бицепсах, на открытой груди его заиграли, затрепетали крупные мускулы. - На, - подал он Прокопу скрученный розочкой гвоздь. - Что ж ты добро портишь? - сказал Прокоп, кидая это Серганово изделие. - Был гвоздь, а теперь финтифлюшка. - Виноват, ваше-вашество! - гаркнул Серган, выпучив глаза и вытягиваясь по швам. - Счас исправлюсь. Он поднял розочку, стиснул опять гвоздевую шляпку в своей каленой ладони и, ухватив за конец, пыхтя и синея от натуги, вытянул гвоздь во всю длину. - Ваша не пляшет, - осклабился Серган, поигрывая гвоздем. На дальней церковной паперти проскрежетала отворенная железная дверь, в притвор выплыл в рясе с крестом отец Афанасий. - Ой, погоди-ка! - Лепило кинул зубило и бросился в кузницу. Через минуту он вышел, держа в длинных щипцах разогретую докрасна подкову: - Серган, на-ка отнеси попу подарок. - Чаво? - Серган обалдело глядел на того, не понимая. - Сейчас поп двинется на кладбище, в часовню служить. А ты вон на тропинке, через дорогу, положь подкову. Он ее подымет, а мы поглядим. - Гы-гы! - Серган ухватил щипцы с подковой и в два прыжка пересек дорогу, положил горячую подкову на тропинку и моментально вернулся. - А теперь все в кузницу. Ну, ну, марш! - скомандовал Лепило. Поддавшись какому-то безотчетному озорному искушению, они сгрудились все у раскрытых дверей, глядя на неспешно идущего по тропинке отца Афанасия. Даже Прокоп неожиданно для себя поддался игре: подымет подкову или мимо пройдет? Отец Афанасий шел, глядя в землю. - Ишь, какой настырный, - сказал Лепило. - Все под ноги глядит... Поди, клад ищет... - Счас найдет. Отец Афанасий увидел подкову, приостановился в минутном раздумье - брать или нет? Стоящей показалась подкова, нагнулся, поднял и тут же бросил ее. - Ай-я-яй! - кричал он и тряс рукой. А от кузницы в раскрытые двери в пять глоток: - Гы-гы-гы! - Что, батя, взял? А ведь подкова чужая! - Опять твоя проделка, Леонтий? Эх, Лепило ты, Лепило... Греха не боишься. Отец Афанасий заметил Алдонина. - И ты здесь, Прокоп Иванович? - он покачал головой и скорбно произнес: - Не ожидал я от тебя... Вольно вам над стариком смеяться, - и пошел, тихий и сгорбленный. Прокоп весь зарделся до корней волос, отошел к машине, сел на круг и насупился. - Брось ты! Нашел из чего переживать, - подсел к нему Лепило. - Нехорошо! Старика одними налогами гнут в дугу, а мы над чем смеемся? Да в его положении не то что подкову, говях с дороги подберешь. - Нашел кого пожалеть, - сказал Лепило. - А то он хуже нас с тобой живет. - Не в том дело. Мы на вольном промысле, сами себе хозяева. А он божий человек, за всех за нас ответ держит. Нехорошо в нашем возрасте да в положении. Я ведь не зубоскалить к тебе пришел. Я по делу. - Что за дело? - Ты мою машину для глиномялки видел? - Сборную, что ли? - Ну! Глиномялка теперь нужна, как в поле ветер, а машину приспособить можно. - К чему? - Мельницу паровую сделать. - Мельницу?! А жернова? Нужен кремень, магний... - Кремень у меня есть, а магний в Рязани купить можно. Жернова отолью - будь здоров. Оковать их для тебя - плевое дело. - Дак ты что хочешь? - С тобой на паях мельницу сладить... - Не знаю, - тяжело выдавил Лепило. - А чего тут не знать? Дело само в руки идет. Машина есть, привод сообразим. Я теперь свободный от всяких артелей. Железо есть. Кузница своя, ну? Что ж мы вдвоем ай мельницу не сладим? - Об чем речь!.. Сообразим... Но сил хватит ли? Лес нужен и на постройку и на мельничный стан. - Я уж приглядел и дубовых столбов для стана, и лежаков сосновых. Тесаных. - Где? - У Черного Барина. - У него, поди, не укупишь. - В долг отдаст... - Ах ты, едрена-матрена. Завлекательно. - Лепило почесал свой лохматый затылок и вдруг толкнул локтем Алдонина: - Смотри-ка!.. - кивнул на дорогу. - Вроде к нам. С дороги свернули к кузнице Кречев и Бородин. На Кречеве была неизменная гимнастерка хаки, с закатанными по локоть рукавами, Бородин шел в синей рубахе, без кепки. Алдонин забеспокоился: - Насчет мельницы при них ни слова. - Ну, ясно дело. Вот денек, то поп, то председатель, - хмыкнул Лепило. Кречев и Бородин чинно поздоровались, присели на водило. - Чья молотилка? Твоя? - спросил Алдонина Кречев. - Каченина, - ответил Прокоп. - А ты чего здесь загораешь? Или новую артель сколачиваешь под названием "Чугунный лапоть"? - не скрывая раздражения, спрашивал Кречев. - Я пока еще не подневольный, - огрызнулся Прокоп. - Хочу - дома на печи валяюсь, хочу - в кузнице семечки лузгаю. - А у тебя кроме хотения совесть есть? - накалялся Кречев. Андрей Иванович дернул его за рукав. - Да ну его к... - отмахнулся Кречев. - Он ходит по селу, лясы точит, а мы топай за ним по жаре, уговаривай, как девку красную. Надоело! - А чего вы за мной ходите? Я вам не должен. - Ты не должен! У-у!.. Он еще смеется. А кто говорил на собрании, что подпишемся на заем при расчете с артелью? Я, что ли? - Там много было говорунов, - ответил Прокоп. - Я их всех не упомнил. - Так все они подписались. Все! А ты один увильнул. - Я больше всех пострадал. - Ты пострадал? Ври, да знай меру... - Погоди, Павел Митрофанович, - осадил опять Кречева Андрей Иванович и к Алдонину: - Брось придуриваться, Прокоп. Ведь за тобой как за малым ребенком ходят, а у тебя все новые байки. Надоело же, пойми. - Какие байки? Я мотор для артельной глиномялки покупал, а теперь он у меня на дворе валяется. Кто мне за него заплатит? - брал на горло и Прокоп. - Черт-те что... Ну при чем тут мотор? - сказал Кречев. - При том. Заем-то у вас какой? Индустриальный? Возьмите у меня мотор. Отдам по дешевке. Вот вам и будет заем от меня, индустриальный. - Прокоп глядел сердито и нахохленно, и не поймешь, то ли смеется, то ли всерьез предлагал свой мотор. - Он мне зачем, твой мотор? Баб на собрании глушить? - спросил Кречев. - И мне он не нужен. А я за него заплатил чистые денежки из своего кармана. Вот вам и заем. - Слушай, не фокусничай... Добром говорю, - тоскливо сказал Кречев. - Я фокусами не занимаюсь. Это вон Серган может вам кое-что показать. - А это мы всегда пожалуйста! - Серган, все еще голый по пояс, вскочил от стены и с готовностью подошел к начальству. - Чего желаете? К примеру, кирпич попробовать на голове Сергана, а? - Какой кирпич? - спросил отрешенно Кречев. - А вот хоть этот, - Серган нагнулся, поднял здоровенный кирпич, валявшийся под деревянными водилами. - Кладем его на голову... Вот таким манером, и молотом аккуратно... Грох. - Ты чего, пьяный, что ли? Серган осклабился, морда чисто продувная - круглая, шириной в таз, блестит от копоти и пота, как сапог: - Был пьяный, но только вчерась... А седни я с похмелья... Да вы не беспокойтесь, много не возьму, по полтиннику с рыла, - и, не давши опомниться, позвал младшего Бородина: - Ваня, рубаху и молот... Живо! Иван одним духом приволок кувалду и валявшуюся под стеной Серганову черную рубаху. Серган покрыл рубахой голову, положил кирпич на затылок и нагнулся: - Бей! Иван ахнул изо всей силы кувалдой по кирпичу. Серган только отряхнулся от пыли, поднял две половины от разбитого кирпича, развел руками: - Алямс! Ваша не пляшет. - Потом кинул кирпичные осколки, стянул кепку с Ивана и подошел к Кречеву: - Прошу оказать поддержку чистому пролетарию. - Ну и циркач, - усмехнулся Кречев. - А ты не пробовал головой сваи забивать вместо бабы? - Могу, но только чужой. Как насчет платы за представление? Кречев покопался в кармане, достал целковый. - На, заработал. - Премного благодарен! Следующий, - подсунул кепку Андрею Ивановичу. Тот кинул несколько серебряных монет. А Прокоп сказал: - Бог подаст. Серган покачал головой и скорбно произнес: - Вот что значит несознательный элемент. - Ладно, отойди, - сказал Сергану Лепило. - Ну дык как насчет подписки, Прокоп Иванович? - спросил Бородин, после того как Серган удалился. - А никак, - твердо ответил тот. Кречев только зубами скрипнул. - Мотри, мужик, с огнем играешь, - сказал Андрей Иванович. - Придется тебя на сходе обсуждать. - А вы меня не пугайте. Подписка добровольная. Мы тоже законы знаем. - Ну, твое дело - твой ответ. Сход собирался вечером в верхнем зале общественного трактира. Любители погутарить сходились пораньше; не успели еще толком стадо прогнать по селу, как они лениво побрели, волоча ноги, точно притомленные кони на водопой. Толпились у входных дверей, курили, сплевывая на сухую, уплотненную до бетонного блеска базарными толкучками землю. Тут же ребята играли в выбитного, поставив на длинной черте крохотную кучку медяков, кидали тяжелые, надраенные до кирпичной красноты старинные гроши. - Эй, Буржуй! Не заступай черту... - А ты его грошем по сопатке. - Но-но... Учи свою мать щи варить. - Дак это я по теории мирового пролетариата... - С буржуями обхождение известное. - Заткнись, Кабан! А ежели тебя по сурну хряпнуть? - А меня за что? Я ж не играю. - Вот и стой да посапывай. Ближе к дверям разговор иной: - На Брюхатовом поле инда бель выступила. - Следствия известная - сухменность. - Навоз не успеешь растрясти, в момент прожаривает. Ветром, как щепу, гонит. - Я его в кучах оставлю. - Иван Корнев, говорят, вы с Тыраном плитняк подрядились возить? - С Петряевой горы... Четвертак за воз. - А в гору подыматься мысленно? Ась? - Рожь возить выгодней... Намедни в Мелянки обозом ездили... По наему товарищества. - Это с Колтуном, что ли? - Ну... В Щербатовке остановились на постоялом дворе. Скинулись выпить. Вот тебе, сели за стол и сцепились. Дядя Вася Тарантас и говорит: "У меня сыны, мил моя барыня, офицерами вернулись. Один с именной саблей, а вы, мол, и в армии не служили". - "Как не служили? Ах ты, Тарантас, кривые ноги!" - "Расшибу!" Колтун как ахнул кулаком по столу, так чайник с самовара подпрыгнул и упал. Все и разбежались. А при расчете мириться стали. Колтун пыхтел, пыхтел, вынул из кошелки мешок с салом и говорит: "Ешьте, ребята, свинину..." Мы так и покатились. - А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: "Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю". А я ему: "Деда, купи мне новую косу". - Дождя не выпадет, и косить нечего. - А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове... Только нас обходит. - Место у нас такое - притяжения нет. - Яблок ноне много... Вот удержать бы их. - Ветер сшибет. - Ну не скажи... Ежели стихии не будет - устоит яблок. - Э-э, как она... как ее, причина понятная. - Дядь Андрей, как думаешь - дождь будет? - Э-э, как она... как ее, наверно, будет, наверно, нет. - Гы-гы-гык! А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает. - Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь. - Всю мякоть бабе отдал... - Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет. - Тесна рубаха-то? - Да, щадна, щадна. Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом. - Ребята, Кукурай плывет! Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок. Он был подслеповат, глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками. Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая: Кукурай, Кукурай. Скинь портки и загорай... - Вота скаженные... Нету на вас угомона, прости господи... - ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру. Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал: - Гав-гав-гав! - Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя... А от трактира несется дружный гогот: - Гыр-гыр-гыр... - Хо-хо-хо! - Эх-хе! Вот это вызвездил... Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой. - Куда попы, туда и клопы, - ухнул кто-то басовито у дверей. И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство. Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей. На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол - это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили. - Макар, ты чего на порог выпер? Тебе и так - плюнуть, не достанешь в задницу, - это опоздавший Биняк рвется в залу. - А ты что, на Тараканиху поглядеть хочешь? - сипит Макар Сивый, загородивший, как бугай, весь проход. - Он ей шепнуть не успел, под каким забором ждать будет, - бабьим голосом звенит Сенька Луговой. - Эй, православные! Которые впереди... Молебен скоро начнут? - Счас... Левка Головастый Евангелию раскрыл. - Пропустите Василия Ольпова! Он гороху поел - выражаться хочет... - Эй, ущемили, дьяволы! - Ходи промеж ног, блоха. А в президиуме Левка Головастый уже раскрыл во весь стол свою картонную папку с делами, вынул из кармана шкалик с чернилами, навострился писать. Кречев долго тряс над головой школьным звонком, а сам глядел в Лев кину раскрытую папку, остальной президиум облепил стол со всех сторон, облокотились, подперев челюсти кулаками, как обед ждали. Наконец шум затих. Кречев ухватил за кольцо звонок, оперся на стол: - Сход объявляется открытым. Значит, по первому вопросу исполком сельсовета вынес такое решение: с завтрашнего дня приступить к рубке кустарника в Соколовской засеке. Возить будем через десять ден, после того как с навозом управимся. Возить, значит, в такие гати: к Волчьему оврагу по главной дороге на Богачи, к Святому болоту по дороге на Тимофеевку и на луга в конец озера Долгое. Какие вопросы имеются? Кто желает слово сказать? - Кречев крутит головой, словно вывинтить ее хочет из тесного ворота гимнастерки. - Может, до осени отложим с гатями? - крикнул от дверей Биняк, он все-таки и на этот раз обошел Макара Сивого. - А в луга ехать тоже на осень отложим? - спросил его из президиума Федот Иванович. - А что Биняку луга? У него мерин и на базаре прокормится. - По чужим кошевкам... - Гы-гык! - Между прочим, озеро Долгое гатить зимой надо. А теперь туда не сунешься. В тине потонешь с головкой... - Вася Соса приподнялся во весь свой саженный рост и даже руки над головой поднял. - Гатить Маркел будет, - сказал Андрей Иванович. - Ему известка и то нипочем. Море по колена. - Га-га-га! - Ты зачем в президим сел? Вякать? - крикнул Маркел от двери. - Мотри, сам не дотянусь, сапогом достану. - Макар, посади его на ладонь, он разуется. - Товарищи, давайте без выпадов на оскорбления! - По скольку кубов хворосту на семью? - Пять кубометров, - ответил Кречев и добавил: - Безлошадники и вдовы исключаются. - Интересуюсь, как насчет маломощных хозяйств и престарелых лошадей? - спросил Максим Селькин. - Скостить то ись можно? - При выдаче заданий будем учитывать, - ответил Кречев. - Ладно, а как насчет дров? Решение будет ай нет? Где наши деляны? - спрашивали опять от дверей из толпы. - При чем здесь дрова? - спросил Кречев. Но зал уже гудел, растревоженный, как насест ударом палки. - При том... Линдеров лес назаровским отдали... Лес Каманина Климуша вырезала. - А нам опять в Веретье да Починки? - Двадцать верст киселя хлебать... - Дак мы хозяева иль работники? - Тиш-ша! - Кречев опять схватил звонок и затрепал им над головой. - Вопрос с дровами поднят несвоевременно, поскольку подобные дела решаются осенью в общем порядке. Все. Перехожу ко второму вопросу. Товарищи! Я не стану говорить насчет важности заема. На этот счет мы провели два схода. И что же выяснилось? К нашему стыду, отдельные товарищи злоупотребляют доверием партии и всего народа. А именно? Не будем касаться некоторых бедняков и маломощных. С ними вопрос остается открытым. Но нельзя терпеть дальше увиливание зажиточных хозяйств. Возьмем того же Косоглядова и Алдонина. Сколько можно их уговаривать? Видимо, всему есть предел. Ежели они и дальше будут злостно упираться, применим оргвыводы. Косоглядов, встаньте! Поясните нам, почему вы отказываетесь от подписки? Бандей встал с табуретки, поглядел исподлобья на Кречева: - Ну, встал... Давно не видели меня? Дремавшая все время Тараканиха качнулась, как будто ей под ребро ткнули, сердито вскинула на Бандея мутные глаза, колыхнула полным телом: - Ты чего это спрашиваешь? Тебе что здесь - посиделки? Отвечай на поставленный вопрос! - Что, очнулась? Черти, поди, приснились. За подол хватали? Кто-то рассыпал реденький козлиный смешок. Кречев ахнул ладонью об стол так, что Левка вскинул голову. - Вы что, издевательство пускаете с чуждой позиции? Или хотите подорвать идею индустриализации? Не позволим! - Кречев замотал указательным пальцем. Все притихли. - Заявите здесь членораздельно - будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно? Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри. - Ну? - спросил наконец Кречев. - Буду. - Когда? Запиши сроки! - кинул Левке. - После базара... В понедельник. - Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин! Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол. - Как вы поясните нам свое личное увиливание? - Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются. - Значит, подписка на заем вас не касается? - Это дело добровольное. - Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите? - У каждого свое понятие. - Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись! Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа. - У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, - Прокоп пошел на попятную. - Ты не юляй! - крикнул Якуша. - Скажи, на сколько подписываешься? - А ты что? На базар пришел ладиться? - огрызнулся Прокоп. - Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, - сказал Кречев. - Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься? - Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, - крикнул Барабошка. Кто-то сдержанно тыкнул. - Развлечения и подсказки отменяются, - железным голосом изрек Кречев и опять Прокопу: - Ну? Мы ждем. - На десять рублей, - выдавил нехотя наконец Прокоп. - Ты что, нищий, что ли? - крикнул Якуша. - Это Ваня Чекмарь да Ванька Вожак на десятку подписались. - Больше не могу, - Прокоп аж вспотел. - Хорошо. Решим сходом, какую сумму внести Прокопу Алдонину, - сказал Кречев. И сразу ожило все, полетело со всех сторон: - Под хрип ему... под хрип выложить... Пусть почешется! - Не то мы все дураки, а он умна-ай... - Дык ен, мил моя барыня, многосемейнай!.. Снисхождение детишкам окажите... - У него дети, а у нас поросята? - Дать под хрип! - Верна... Топчи его, чтоб татаре боялись... - Но-но! С чьего голоса поешь? - Я не канарейка, ухабот сопливый! - А в рыло не хошь? - Хватит вам! Кому там выйти захотелось, ну? - Кречев тянул подбородок, подымаясь над столом. Стихли. Кречев обернулся к Прокопу: - На сколько подписываешься? Последний раз спрашиваю. - На тридцать рублей. - Прокоп тут же и очи потупил. - Хрен с ним... Пиши! И срок ему проставь - завтра чтоб выесть. Учти, скаред Христов, если завтра не купишь облигации, запишем в двойном размере и на голосование поставим. Прокоп сел. - Теперь на разное. Поступило два вопроса: во-первых, несмотря на неоднократные предупреждения, Дарья Соломатина продолжает держать шинок; и во-вторых, жалоба Матвея Назаркина на сына Андрея Егоровича Четунова. Какие соображения будут? - Обсудить. - Ясно. Дарья Соломатина здесь? - Нету... - У нас за всех баб одна Тараканиха сразу рассчитается. - Попрошу без выпадов на личное оскорбление. Кто хочет выступить? - А чего тут выступать? Все и так знают - Козявка шинок держит. - Записать в протокол... То исть осудить. - Правильно. Предупреждение по всем законам. - Рассыльному отнесть... Под расписку ей вручить. - Ладно... Пиши! Теперь насчет жалобы. Зачесть, или Назаркин сам скажет? Назаркин? - Ен самый. - Из разлива голов вынырнул, словно из воды, невысокий мужичок с рыжими бровями и, беспокойно бегая глазами, затараторил: - Значит, позиция моя вот какая - за моей девкой бегает парень Андрей Егоровича, этот самый... Соколик. Я его предупреждал насчет последствий. Это говорю, не игрушки! Потому заставал их во всех местах. И девку порол. Никакого толку. Бегает, и шабаш. Андрей Егорыч мер не принимает. Чего ж мне остается делать? Ждать приплоду? А куда я с ним тады денусь? Этого Соколика не оженишь, потому как сопляк. Вот я и предлагаю - оштрафовать его для острастки других, то есть отца. Чтоб другим было неповадно. - Назаркин сел. - Ясно. Какие будут еще предложения? - Извиняюсь, я тоже сказать хочу, - поднялся Андрей Егорович, борода лисья с красным отливом, взгляд небесно-голубой в потолок: - К примеру, Васька Полкан... То ись Василий Сморчков, извиняюсь, держит мирского быка. Этот самый бык ходит по дворам. Бывает, и приплод от него появляется. Дак ведь мы не берем штрафа с Полкана! Наоборот, мы еще ему приплачиваем. Может, за моего сына и мне чего приплатить надо? Весь трактир от раскрытых дверей до стола президиума загрохотал, замотал головами, заохал: - Хо-хо-хо-хо! - Гы-гы-гы-гы-ык... Дьявол тебя возьми-то. - Ах-ха-ха-ха!.. Ах!.. Ах!.. А-пчхи, чхи! - О-о! О-о! О-о! Ох, держите... Уморил Соколик, уморил... - Ну, хватит, хватит! - Ох! Ох! Ох-хо-хо-хо! А-а-апчхи! - Хватит!.. - трясет звонком над головой Кречев. - Хватит! Но слабый, дребезжащий звонок меди глохнет все в новых безудержных взрывах хохота. 10 Секретарь райкома комсомола Митрофан Тяпин вызвал к себе в кабинет Марию Обухову и Сенечку Зенина. - Ребята, - сказал он, стоя за столом, как на трибуне, - нужна помощь в выявлении из укрытия кулаками излишков хлеба. Установка райкома, ясно? - Ясно! - дружно ответили ребята, приподымаясь со своих стульев. - Вы можете не вставать, - осадил их Митрофан и нахмурился, глядя куда-то себе на нос, да еще выдержку сделал, чтобы подчеркнуть важность момента... отмахнул полу пиджака, засунул правую руку в карман и для чего-то пошевелил там пальцами. - Задача следующая: Гордеевский узел отстает по сдаче излишков хлеба. Сторона лесная, глухомань... Причина якобы в отсутствии хлеба. Допустим... Но по нашим сведениям точно установлено - на прошедшем тихановском базаре хлеб оттуда был. Значит, по государственной цене излишков нет, а спекулировать на базаре - находятся. Отсюда вывод - излишки найти. Черт возьми, у них колхоз "Муравей" и тот излишки не сдал. Это ж развал! Задача номер два: товарищи, повсюду идет компания по выявлению кулаков для того, чтобы их хозяйства подготовить к индивидуальному обложению... Ведь новый сельхозналог не за горами. А у нас выяснилась такая позорная картина: в некоторых селах кулак внезапно исчез. Например, в Гордееве и Веретье. Дважды заседал тамошний актив бедноты, и кулаков не выявили. Ты, Маша, как член партии, свяжись с местной комячейкой. Помоги им. Народ ты знаешь, работала там учительницей. А ты, Семен, жми на комсомолию. Документы вам подписаны, можете взять их. - Тяпин сел и зашастал рукой по столу, как слепой. - Да где они? На столе лежали газеты, какой-то журнал, раскрытая конторская книга и серая кепка посреди бумаг. Митрофан приподнял кепку. - Ах, вот куда я их положил! - Кепку кинул на стул, ухмыляясь, шмыгнул носом. - Мужик собрался в извоз, да шлею потерял. Получайте! Мария и Сенечка взяли свои командировки. - Дак нам куда, в Веретье или Гордеево? - спросил Сенечка. - Валяйте на агрономический участок. В барский дом. Там найдутся комнаты. Да, товарищи... Чуть не забыл! В воскресенье, то есть послезавтра, День Конституции и Международный день промкооперации. Сходите в Новоселки, в колхоз "Муравей", и проведите беседу... Еще вот что - там работает тройка по чистке партии и аппарата. Помогите своей активностью... Все! С комприветом! Тяпин тиснул своей каменной пятерней руки активистам и проводил их, поскрипывая хромовыми сапогами, до дверей. На другой день, с утра пораньше, Мария пришла в риковские конюшни и разбудила конюха Боцана, спавшего в хомутной. - Дядь Федь, царствие небесное проспишь! - ткнула его каблуком в мягкое место. - А-а! - Боцан поднял с попоны нечесаную, в сенной трухе голову и удивленно захлопал глазами: - Откуда тебя принесло, мать твоя тетенька? - Вставай! Лошадь нужна, в Гордеево ехать. Вот тебе записка от управдела. Боцан с опухшим ото сна лицом держал в руках записку и говорил, почесываясь: - По такой нужде ехать надо. Ждать немыслимо, дорога дальняя, - а сам ни с места. - Я тебе, Мария Васильевна, Зорьку запрягу. Она кобыла хоть и невидная, но выносливая, киргизских кровей. - Ты бы лучше пошевеливался, чем сидя рассуждать. - В нашем деле спешка ни к чему. Это тебе не за столом щи хлебать... Боцан известен был на все Тиханово как непревзойденный едок, вместе с Филипком они кадку блинов съедали. - Чего ж медлить? Дорога дальняя. - То-то и оно, что дальняя, - продолжал рассуждать Боцан, приводя в порядок свою одежду после сна. - Тут надо все обдумать, взвесить... Это у вас, у теперешних, тяп-ляп да клетка. Запряги тебе, к примеру, Молодца... Он и тарантас расшибет, и вас в лесу оставит. Или запряги Ворона... До ночи не приедете. Его хоть бей, хоть пляши на нем, он и не трюхнет... только хвостом отмахивается. Для него мужское слово надо. А ты баба. Тебя он не послушает. Наконец Боцан пошел в конюшню. Через минуту вывел оттуда в поводу небольшую серую кобылу, а в другой руке нес лагун с дегтем. Сунув повод Марии в руку, конюх торопливо подошел к тарантасу. - В такую дорогу, Мария Васильевна, нельзя без подмазки ехать, не то колеса сыграют тебе "Вдоль по Питерской". Подмазывая колеса дегтем, он говорил: - Зорька - кобыла смирная. Но есть в ней один изъян - ежели ты заснешь, она упрет во ржи. А то в лес свернет, где трава погуще. Я однова ехал на ней из лугов, выпимши был с окончанием покоса. Ну и задремал... Проснулся - что такое? Куда ни посмотрю - черно, как в колодезе. Овраг не овраг, а вроде ущелья. Небо над головой в лоскут - все звездами утыкано, а по сторонам черные бугры. Пошевелился я, вроде руки-ноги целы, а шея болит, будто кожи на ней мяли. Встал. Гляжу, где телега моя валяется, где колеса... А Зорька на верхотуре травку щиплет, и две обломанные оглобли при ней. Огляделся я - мать честная! Оказывается, это Красулин овраг. Вон куда угодило! Ну как я там на дне очутился, убей не помню. Наверно, черти затащили. Рассказывая, Боцан запряг лошадь. Потом хлопнул ее по спине и, обращаясь к Марии и передавая ей вожжи, заключил: - Поезжай, Мария Васильевна! В добрый путь! Телега легкая, лошадь хорошая... Скоро доедешь... Нет, постой! Он пошел к зеленой копне, взял огромную охапку свежей травы и положил в тарантас: - Вот эдак мягче будет. С богом! Мария неловко взобралась на высокий тарантас, взяла неумело, как все женщины, вожжи обеими руками и сказала: - Растворяй ворота! Сенечка Зенин жил возле церкви, на выезде из села. Он поджидал Марию на лавочке у палисадника. Перед ним стоял высокий черный ящик с ремнем. Завидев Марию, Сенечка закинул ящик за спину и вышел на дорогу. - Это что за чемодан? - спросила Мария, останавливая лошадь. - Сухари на дорогу? - Там увидишь, - ответил Сенечка, ставя ящик посреди тарантаса. - Дай-ка вожжи! Он взял у Марии вожжи, прыгнул в передок и крикнул весело: - Эй, быстроногая, покажи движение! Хлыстнул по крупу, замотал, задергал вожжами, и лошадь, косясь глазами на возницу и поводя ушами, побежала резвой рысью. Ящик заколыхался в тарантасе, загрохал, как ступа с пихтелем. Мария поймала его за ремень, открыла крышку - там лежала гармонь. - Эй, учитель! Ты зачем гармонь взял? Ай на посиделки едешь? - А тебе не все равно? - Сенечка обернул свою смешливую рожу: глазки подслеповатые, нос вздернут шалашиком, ноздри открытые - заходи, кому охота. - Может, я тебе страданье хочу сыграть. Дорога дальняя, - и подмигнул ей. - Балбес! - беззлобно выругалась Мария. - Тебе уже за двадцать, а ты все кобенишься... На посиделки ходишь, по вечерам страданья играешь. Не учитель ты, а старорежимный тип. - Дак ведь каждому свое - я на посиделках страданье играю, а ты вон с поповым сынком гуляешь. С бывшим офицером то есть. Так что кто из нас старорежимный тип - это еще вопрос. - Он в Красной Армии служил, целой ротой командовал. - Мало ли кто где командовал, - тянул свое Сенечка. - Вон я в газете прочел: вычистили одного завклубом. Оказался деникинский генерал. А командовал рабочим клубом. - При чем тут генерал? - Это я к примеру... - Ну и глупо. Ругаться не хотелось... Утро было солнечное, прохладное, с тем легким бодрящим ветерком, который нагуливается на росных травах да остывших за ночь зеленях. Еще звенели жаворонки, лопотали перепела, еще пыль не подымалась с дороги из-под колес, еще солнце не грело, а ласкало, еще все было свежим, чистым, не затянутым душным и пыльным маревом жаркого летнего дня. В такие часы не езда по торной дороге, а любота. Телега на железном ходу бежала ходко, плавно, без грохота и дребезжания, только мягко поскрипывали, укачивая, рессоры да глухо шлепали по дорожной серой пыли лошадиные копыта. За кладбищем, до большака обогнали несколько подвод с навозом. На каждом возу, как пушка в небо, торчали вилы. Мужички учтиво снимали кепки, слегка наклоняя головы, Мария помахивала им рукой и с жадностью вдыхала сырой и терпкий запах навоза. Когда пересекли большак и свернули на пустынную лесную дорогу, Сенечка сказал: - Не понимаю чтой-то я наше руководство. Нерешительный народ. - Как то есть нерешительный? - Очень просто. Уж сколько месяцев кричат ограничить кулака, изолировать его... Наступление на кулачество развернутым фронтом... Где же он, этот фронт? Одни разговорчики! Мы вот зачем едем? Тоже уговаривать кой-кого. Надоело! Ежели фронт, дай мне наган и скажи: отобрать излишки у такого-то вредного элемента! Отберу и доставлю в срок, будьте уверочки. - Ах ты, живодер сопатый! А ежели у тебя отобрать вот эту гармонь и в клуб ее сдать? Как ты запоешь? - А у меня за что? Я ж не кулак. - Разве с наганом в руке определяют - кто кулак, а кто дурак? Ты путем разберись - кто своим трудом живет, а кто захребетник. Наганом-то грозить всякий умеет. - Я в том плане, что классовый подход требует решительных мер. - Всему свое время. Был у нас и военный коммунизм. Слыхал? - За кого ты меня принимаешь? Все ж таки я окончил девятилетку, да еще с педагогическим уклоном. - Больно много в последнее время у нас всяких уклонов развелось. - Вот именно... К примеру, от твоих разговоров правым уклончиком отдает. - Ты эти провокации брось! А то на порог нашего дома не пущу. И Зинке скажу, чтоб она тебя в шею гнала. - Нель