Этого года? - спросил Поспелов. - Да. - И вы думаете - мы будем ждать до следующего мая месяца? - спросил Возвышаев. Кречев даже вспотел от напряжения: - Осенью сдадим. - Нет, не осенью, а летом! - прихлопнул Возвышаев об стол. - Кстати, сеноуборку кончили? - Заканчиваем... - А где излишки по сену? Кречев сухо сглотнул, будто ему что-то мешало говорить, но промолчал. - У них комсод еще богу не помолился, - хохотнул Возвышаев. - Ну да, гром не грянет - мужик не перекрестится, - отозвался насмешливо Тяпин. - Товарищи, товарищи, давайте по-деловому! - застучал Поспелов карандашом. - Сперва с хлебозаготовками решим. Вы сможете взять на себя обязательство - сократить сроки хлебозаготовок? Ну, рассчитаться, допустим, к первому сентября? - Сможем. - Вот и отлично. Запиши ему, Иван Парфеныч! - обратился Поспелов к Паринову. - Сдать хлебозаготовки к первому сентября. Паринов только крякнул и строже наморщил желтый лоб. - Так! - удовлетворенно сказал Поспелов, снял очки и разглядывал их на отдалении. - Теперь второй вопрос: значит, по просьбе рабочих Балтийского завода выпущен третий заем индустриализации. В какие сроки вы обязуетесь охватить все население подпиской? - В сжатые, - выдохнул Кречев. - Э, нет! Слово "сжатые" еще ничего не говорит. Сроки, товарищ дорогой! Назовите сроки?! - К зиме подпишем. - Ага, на Святки! Когда все ряжеными выйдут на улицу... Кто откажется - и рожи не видать, - усмехнулся Возвышаев. - А еще лучше на масленицу, на бегах. Он, знай, чешет наперегонки, а ты ему на запятки встань и упрашивай: подпишись, пожалуйста, дорогой товарищ, на заем! - Да, да, - согласно закивал Поспелов. - К зиме - срок несерьезный. Вот как вы смотрите, чтоб к Октябрьским праздникам охватить все население стопроцентной подпиской? - Постараемся! - Отлично! Иван Парфеныч, запишите им срок - седьмое ноября. Наконец третий вопрос: как у вас обстоят дела с индивидуальными обложениями? - Все, которые имеют заведения, то есть, к примеру, молзавод, трактир, колбасную или калачную, булочную, - все обложены. - На сколько обложен бывший помещик Скобликов? - спросил Возвышаев. - У него же нет заведения, - Кречев пожал плечами. - Он работает в артели, хозяйство у него середняцкое - лошадь да корова. За что ж его обкладывать? - А вы знаете, на сколько они продают телег? - спросил Возвышаев. - У них в артели учет налажен. Там фининспектор бывает, знает. - А кто ведет этот учет? Сами ж они и ведут. Где гарантия, что они Советской власти не втирают очки? - спросил опять Возвышаев. - Да я вам что, милиционер? - взорвался Кречев. - Мне некогда ловить их с поличным. - Это мы видим, что вам некогда, - согласился Возвышаев. - У меня есть предложение. - Пожалуйста, - сказал Поспелов. - Иван Парфеныч, запиши! - Вопрос об индивидуальных обложениях передать на совместное заседание партячейки с беднотой. Это первое. Второе - распределение хлебных излишков, а также излишков насчет сена у комсода изъять и передать полномочия по этому вопросу бедноте и партячейке. Надо переходить на более решительные позиции. Давайте по-новому работать. - Вы согласны? - бросив строгий взгляд, спросил Поспелов Кречева. - А мне не все равно, что с комсодом заседать, что с беднотой. - В таком случае дадим ему недельный срок, - продолжал Возвышаев. - Пусть определит излишки и по сену и по хлебу. - Иван Парфеныч, запиши! И последнее, товарищ Кречев, секретарь вашей ячейки Кадыков подал заявление об уходе в связи с переездом его в Пантюхино. На повестку дня ставится вопрос - кого рекомендовать вам в секретари партячейки? - сказал Поспелов. - Милентий Кузьмич, я полагаю, что этот вопрос мы разберем и без председателя сельсовета, - с легкой иронией заметил Возвышаев. - К тому же товарищ Кречев устал... Вон как вспотел, будто с молотьбы. Может, отпустим его? - Я не возражаю, - согласился Поспелов. - Как вы, товарищи члены бюро? - У меня к нему больше вопросов нет, - сказал Озимов. - А у меня есть. Вы чистку проходили, товарищ Кречев? - спросил Тяпин. - Нет еще. - Тогда ответьте на вопрос, какие основные задачи второго года пятилетки? - Рост промышленности на тридцать два процента, рост производительности труда на двадцать три процента. Значит, снижение себестоимости... - Правильно! А еще? Можно сказать, главный вопрос! - Насчет капиталовложений на строительство? - Это, конечно, самый основной вопрос. Ну, а главный? - Не знаю! - по-бычьи недовольно и шумно засопел Кречев. - Ну как же? - раздосадованно махнул рукой Тяпин и ладонью кверху. - Ну, ну? Добиться решительного перелома в борьбе за качество продукции. Вот оно яблочко, в которое стрелять надо. Кстати, работой Осоавиахима охвачены призывные возраста? - Охвачены. Ходим стрелять по мишеням в Волчий овраг. - Ну и последнее: как ответил рабочий класс на провокацию китайских наймитов на КВЖД? - Внес три четверти миллиарда на индустриализацию страны. - Молодец! Ступайте и постарайтесь ответить на происки китайских наймитов организованной хлебосдачей. - Ну как, товарищи, отпускаем Кадыкова из Тихановской партячейки? - спросил Поспелов после ухода Кречева. - Ячейка от его ухода не пострадает, - усмехнулся Возвышаев. - А в чем дело? Почему он уезжает из Тиханова? - спросил Тяпин. - На квартире жить надоело, - ответил Озимое. - А в Пантюхине у него собственный дом. - Он же на работе здесь, в милиции? - Ну и что? Полторы версты не расстояние. - А кого в секретари на место Кадыкова? - спрашивал Тяпин. - Есть кандидатура, - ответил Поспелов. - Никанор Степанович, пожалуйста... Возвышаев встал: - Мы тут прикинули с Милентием Кузьмичом и решили отрекомендовать в секретари Тихановской партячейки товарища Зенина. - Сенечку? - удивленно вскинул голову Тяпин. - Кто это такой? - спросил Озимов, глядя исподлобья. - Семен Васильевич Зенин, секретарь Тихановской комсомольской ячейки, учитель местной школы, - пояснил Возвышаев. - Он уже успел зарекомендовать себя идейно стойким борцом за дело рабочего класса. У него развита прирожденная ненависть к частнособственническим инстинктам. Умеет выявлять скрытый кулацкий элемент. Безжалостен в борьбе... И вообще - человек хорошей трудовой автобиографии, он из детдома. Комментарии, как говорится, излишни. Грамотный, даже образованный. Девятилетку кончил. Одним словом, подходит по всем статьям. Возвышаев сел. - А то, что он самокруткой женился и расписываться не хочет, по этой статье он тоже подходит? - спросил Тяпин. - Не торопитесь, товарищ Тяпин. Задайте этот вопрос самому Зенину, - сказал Возвышаев. - Я думаю - он достойно ответит тебе. - Поглядим. - Ну что ж, зовите этого Зенина... И в самом деле, поглядеть надо, что за орел, - с готовностью предложил Озимов. - Но дело в том, что Зенина мы вызвали совместно с председателем Гордеевского сельсовета и работником райкома комсомола Обуховой, в связи с хлебными излишками, - сказал Поспелов. - Ну и что? Зовите вкупе, секретов у нас нет. - Озимов глядел то на одного, то на другого, как бы спрашивая: "Чего тут церемониться? Пропустим всех сразу, и вся недолга". - Иван Парфеныч, зовите! - кивнул Поспелов Паринову. Тот осторожной мягкой походкой, поскрипывая сапожками, вытягивая шею, как заговорщик, пошел в приемную. Опережая Паринова, первым вошел в кабинет Акимов, поздоровавшись кивком с начальством, он решительно протопал в передний угол и сел на стул, не ожидая приглашения. На нем была белая косоворотка с расстегнутым воротом, на груди синела полосатая тельняшка; плотный, с каменным скуластым лицом, он закинул ногу на ногу и сцепил на колене пальцы так, что они побелели. По нему видно было, что пришел он разговаривать серьезно. Мария, войдя в кабинет, сразу нырнула в сторону и присела возле самой двери. А Сенечка Зенин шел к столу, улыбаясь почтительно и робко, наклоняя голову, будто кланялся всем сразу и каждому члену бюро в отдельности. А руки, сжав калачиком, нес перед грудью, готовый в любую минуту выкинуть и правую и левую, кто какую попросит. Но здороваться не пришлось, руки ему никто не подавал, а только Возвышаев показал на крайний стул у торцового стола. Зенин тотчас присел, пригибая голову, и этим сразу как бы отдалился от своих товарищей, оставшихся возле стены. - Так, товарищи, - начал Поспелов, надев очки и глядя в бумажку перед собой. - Значит, поступила докладная от товарища Зенина, в которой сообщается, что во время своей командировки он, то есть Зенин, установил злостных укрывателей хлебных излишков в селе Гордееве в количестве шести человек. Однако председатель сельсовета Акимов и уполномоченный от райкома комсомола Обухова отказались конфисковать указанные излишки, тем самым проявили акт укрывательства кулацки настроенных элементов. - Поспелов поднял голову, обернулся, поглядел на Акимова и Обухову, спросил: - Было такое обстоятельство? - Не было, - ответил Акимов твердо и строго поглядел на членов бюро. - Вот те раз! - как-то обрадованно подхватил Сенечка и ласково поглядел на Поспелова. - Я им составил список - шесть человек... Поименно. И указал даже, где у каждого хлеб хранится, а именно в подпечнике. Ну, как же? - Было такое? - требовательно спросил Поспелов Акимова. - В точности... Список он составил и насчет подпечника сказал. - Чего ж еще надо? - радостно спросил Сенечка. - А то, что я не прокурор и не начальник милиции. И ходить по дворам, шарить да еще ломать печи и подпечники - не имею права. Мало ли кто мне на кого укажет. - Формальная придирка и уклонение от существа дела, - раздраженно заметил Возвышаев. - А по моему соображению, резонное, - неожиданно поддержал Акимова Тяпин. - Как вы полагаете, Федор Константинович? - спросил он Озимова. - Что тут полагать? Есть закон - чтобы провести обыск, а тем более конфисковать имущество, надо получить санкцию от прокурора, - отозвался тот. - Странное заявление, - сказал Возвышаев. - Вся политика налогов прежде всего есть козырь в руках местных органов. Все права им дадены. Старайся! Покажи свою преданность и смекалку. В частности, сельсовет имеет право наложить штраф до пятикратного размера стоимости хлеба с применением, в случае необходимости, продажи с торгов имущества неплательщика, причем - двадцать пять процентов взысканных сумм идет в местный фонд кооперирования бедноты. Вот что такое налоговая политика! Озимов слушал, выдавливая на груди свой массивный складчатый подбородок, наклонив лобастую бритую голову, удивленно глядел на Возвышаева, помолчал, а потом изрек: - Занимайтесь себе на здоровье налоговой политикой, обкладывайте, требуйте, убеждайте... Но если идете делать обыск, ломать печь или амбар, то прихватите с собой понятых да работника милиции. Не забудьте взять разрешение у прокурора. А еще, для начала, потрудитесь установить, что хлеб прячут именно там, куда идете. Иначе конфуз выйдет. - Разрешите мне! - Сенечка даже руку выкинул, не так чтобы высоко, а робко, у самого плечика. - Да, пожалуйста, - кивнул ему Поспелов. - Мне, например, известно, что некий укрыватель по фамилии Орехов признался, что хлеб он прячет именно в подпечнике. И тем не менее товарищи Акимов и Обухова категорически отказались отбирать у него излишки. Это может подтвердить гордеевский избач. Или вон товарищ Обухова... Все обернулись к двери и поглядели на Марию; она выпрямилась, быстро глянула на Акимова, и глубокий вырез на ее груди заалел, как пионерский галстук на белой кофточке. - Я сказала, и теперь могу это повторить, - ответила Мария без колебаний. - Я ездила в Гордеево как представитель райкома комсомола. Следствие я не вела и ходить по избам с обыском не собиралась. - Очень жаль, Мария Васильевна, что закрываете лицо на политическую сторону этого вопроса, - сказал Возвышаев. - Это не по-партийному. - Партия учит нас, Никанор Степанович, любой вопрос рассматривать со всех сторон. И главное - не превышать своих полномочий. Ни в коем случае не нарушать законов. - Вас никто не призывает нарушать закон, - проворчал Возвышаев, недовольно и резко отваливая глазом в сторону. - Если не призываете, то по крайней мере подталкиваете. - А вы что можете сказать по этому поводу? - спросил Акимова Поспелов. - Я председатель сельсовета, - сказал, багровея, Акимов. - Если вы мне не верите, то ставьте на мое место этого самого избача или кого другого, который будет шарить в печке да на полатях. - Ну зачем так обострять, товарищ Акимов? - Поспелов опять снял очки, внимательно их рассмотрел и завертел их в пальцах. - У меня вопрос к председателю сельсовета. - Возвышаев, не дожидаясь разрешения Поспелова, спросил: - Как вы полагаете выполнить план по сдаче хлебных излишков? - Мы один план по излишкам выполнили. А это уж второй план, и дали нам его не кто-нибудь, а вы. - Что значит я? У меня не частная лавочка, - вспылил Возвышаев. - Заседал райисполком, распределял по селам задание округа... Лично мне эти излишки не нужны. Хлеб закупает под сохранную расписку райторготдел. - Дак один раз обкладывали... Зачем же обкладывать второй раз? - крикнул Акимов. - Неужели сразу нельзя определить? - Подобные выступления коммунистов против двухкратного и трехкратного обложения кулака льют воду не на нашу мельницу. Они, видите ли, за уравнительность... А где классовый подход? - Возвышаев встал и откинул одну полу френча, засунув руку в карман. - На то и введен новый сельхозналог, как удар по кулаку, как задача - выявить богатую часть населения в количестве большем, чем это было выявлено в прошлом году. Понимаете, товарищ Акимов? - А если нет лишнего зерна? - Ну да, по вашему представлению нет, а мельница гордеевская завалена зерном. Это как следует истолковать? - усмехнулся Возвышаев. - Как игру в жмурки? Вон в Веретье тоже говорили - нет излишков. А ведь нашли! - Дак они в соседнем районе купили зерно и сдали, - сказал Акимов. - А теперь этими квитанциями открещиваются от самообложения. Озимов и Тяпин засмеялись, а Возвышаев бросил им с упреком: - Между прочим, смешного тут ничего нет, - и сел. - Товарищ Акимов, но ведь из каждого положения нужно искать выход. Какой же выход вы нам подсказываете? - спросил Поспелов. - Выход только один - дождаться нового урожая. Тогда и сдадим старые хлебные излишки, - ответил тот. - Но только давайте договоримся - новые излишки определять один раз в году, а не пять раз. - Небось сам садишься есть каждый день, и по три раза, - проворчал Возвышаев. - А рабочий класс одним днем хочешь накормить на целый год? - Рабочих-то мы накормим, а вот те, которые считать не умеют, пусть теперь зубами звонче щелкают, - ответил Акимов. - Товарищи, без перепалки, - скривился Поспелов. - Итак, давайте установим сроки. Когда вы сдадите старые излишки? - К первому сентября, - запинаясь, неуверенно ответил Акимов. - Вот и хорошо. Иван Парфеныч! Запиши! А как насчет индивидуальных обложений? - От обложений мы не отказываемся. Но установите сперва строжайший порядок, кого и как обкладывать по закону. - Хорошо, мы тебе установим порядок обложения, - сказал Возвышаев. - Вот после уборочной назначим к вам комиссию. Я сам поеду. Разберемся... - Пожалуйста! - Иван Парфеныч, запиши! Итак, вопросов больше нет? На сегодня вы можете быть свободны, товарищи. Акимов и Сенечка с Марией не спеша встали и тихонько вышли. - Ну что, будем рекомендовать в секретари Тихановской партячейки Зенина? - спросил Поспелов. - По-моему, он производит очень хорошее впечатление - старательный. У него, как говорится, глаза на самом затылке - все замечает. - Чего ж хорошего? - мрачно спросил Озимое, засопел и тяжело, по-медвежьи заворочался на стуле, так что его кожаная коричневая куртка захрустела, как несмазанные сапоги. - Он, видать, из блинохватов. За ним за самим глаз нужен. Сопрет еще чего-нибудь. Глаза подслеповатые, а бегают будь здоров. Это ж надо? Разломай ему подпечник! Не нравится он мне, подозрительный тип. - Ну, это несерьезно, - возразил Поспелов. - Спереть, может, и не сопрет, но глаз за ним нужен, - сказал Тяпин. - Он какой-то шалый. Прошлой весной чего выкинул? За школой стадо пасли, а он на перемене выскочил быка дразнить. Ну, бык за ним погнался. Он залез на ветлу. Бык под ним землю роет, а он на него сверху по-собачьи лает. Всю школу собрал. А то по селу пойдет с гармоньей, за ним девки гужом: "Сыграй, Сеня, сыграй, милый, страданьице с переливом!" Нет, рано его на самостоятельную. Пусть еще подрастет. - Товарищи, я вас не понимаю! - встал из-за стола Возвышаев. - Товарищ Зенин пролетарий, можно сказать, из пролетариев - сирота! В детдоме освоил рабочие профессии - умеет плотничать и штукатурить. Давайте вспомним резолюцию ЦК по докладу Самарского окружкома, пункт второй: решительно изменять состав деревенских парторганизаций за счет вовлечения бедноты и представителей рабочего класса. Чего же еще надо? Я требую ставить на голосование! - Возвышаев сел. - Других предложений нет? - спросил Поспелов. - Ставим на голосование. Кто за то, чтобы рекомендовать товарища Зенина секретарем Тихановской партячейки? Руки почти разом подняли Возвышаев, Поспелов и Паринов. - Кто против? Так... Тяпин и Озимое. Иван Парфеныч, запиши! Значит, большинством голосов товарища Зенина рекомендуем... - и облегченно: - Ну, кажется, все? - Да, уж пора. Засиделись. - Озимое достал из брючного кармана часы: - Вот, девятый час. - Как все? - переспросил удивленно Возвышаев. - А разбор налетчиков? - Каких еще налетчиков? - недовольно буркнул Озимов. - Степановских белогвардейцев. Озимов поморщился, его усы бабочкой под Демьяна Бедного дернулись, как привязанные на нитке: - Бросьте вы эту самодеятельность! Подумаешь - учителя по пьянке комедию разыгрывали. - Ну, знаете, товарищ Озимов?! Напялить погоны, ходить по селу да еще людей добрых пугать - ничего себе забава! - таращил глаза Возвышаев. Но Озимов уже завелся против Возвышаева и теперь попер на него медведем: - Ты забыл, как в третьем годе вы перепились в желудевском волкоме, переоделись в баб и поехали на степановские станы девок щупать?.. - Я там не был! - Ты не был, зато твои заместители да помощники были. Ты же не вызывал их на бюро? - По-твоему, все равно, что в баб нарядиться, что в белогвардейцев? Да?! - Подумаешь, в белогвардейцев! На сцене вон в царей переодеваются, и Советская власть от этого нисколько не страдает. - То на сцене, а то по дворам ходить! - кричал Возвышаев. - Да уймись ты, никто тебя не боится. Ну, потешились ребята, хватили через край. Сунули им за это по выговору. Чего ж еще? Зачем дело лепить? Или мы сами молодыми не были? Какое преступление? Четверо в кладовой два часа просидели, пятый сбежал да милиционера насмешил? Вот и все. Нечего там штанами трясти. - Но мы же вызвали Герасимова, - сказал Поспелов. - Ничего, так отпустим. Небось не обидится... Хватит, сегодня и так наговорились, - Озимов решительно хлопнул ладонью по столу. - Да. Пожалуй, и в самом деле пора кончать. - Поспелов тоже поглядел на часы. - А я решительно возражаю, - повысив голос, сказал Возвышаев. - Хорошо, будем голосовать. Кто за то, чтобы дело Герасимова считать законченным? То есть оставить в силе ранее вынесенный выговор? - Руки подняли Озимов, Тяпин и Поспелов. - Сам видишь, Никанор Степанович, ты в меньшинстве, - обернулся к нему Поспелов. - Вот это и есть либеральная терпимость, против которой мы и собрались сегодня выступить. Но ничего... Мы еще повоюем с этой либеральной терпимостью, - Возвышаев вышел первым. Костя Герасимов упросил Марию подождать его в палисаднике, возле райкома: - Вместе пойдем к Успенскому. Там уже все в сборе. Варьку пропивать будем. Они с Бабосовым решили пожениться. - В который раз? - усмехнулась Мария. - А тебе не все равно? Подожди! Успенский наказал - без тебя не приходить. Он завтра переезжает в Степанове. - Знаю. - Вот и отлично! Без тебя все равно не начнут, а без меня могут всю водку выпить, - дурашливо скривился. - Умоляю, подожди! Может, я последний раз гуляю. Не то выгонят на бюро - в бродяги подамся, - продекламировал: Провоняю я редькой и луком И, тревожа рассветную гладь, Буду громко сморкаться в руку И во всем дурака валять. - Ладно, не хнычь загодя. Подожду. Не успела Мария присесть на лавочку под сиренью, как вылетел из дверей Герасимов и, возбужденно сияя, выпалил на ходу: - Индульгенцию получил! Прежний приговор оставлен в силе. Господа присяжные, пересмотра не будет и не ждите! - Благодари Тяпина. Его забота. Иначе с тебя Возвышаев шкуру бы спустил. - Откуда ты знаешь? И кто я Тяпину? Что ему Гекуба? - Ну, допустим, Гекуба ему человек не посторонний. Если бы стали драть тебя, то и мне несдобровать. А я - тяпинский кадр. Что ж это? Выходит, кадры у него не совсем те?! - Маша, ты наша икона-спасительница. Тебя в угол ставить надо. - Хамло! - Да нет... Я для того, чтобы молиться на тебя. - У Бабосова выучился, что ли? - Пошли! А то кабы они без нас ненароком не нарезались. По дороге Костя рассказывал: - Приехал к нам тот доцент-физик. - Какой доцент? - Ну, из Московского университета. Помнишь, Бабосов рассказывал? - А-а, самогонщик?! - Он самый. Математиком оказался. - За что ж его вычистили? - Черт его знает. Говорит - индусским егам поклонялись: на голове стояли. Одним словом, буржуазные замашки. - Еги считаются аскетами. Или как там? Вроде бедняков, что ли. При чем же тут эти буржуазные замашки? - Ну, ты даешь! Это же не наша, не пролетарская беднота. Это беднота от скудости буржуазной науки, - и загоготал. - Ты сам заразился от Бабосова замашками мелкобуржуазного злопыхателя. - Мы с Колей приходим в школу познакомиться с новеньким, - он занял комнату в бывших мастерских, рядом с Успенским, - стучим... Войдите! Отворяем дверь. Никого. И вдруг над нами с потолка этакий писклявый голосок: "Здравствуйте!" Мы как чесанем назад. А он сверху: га-га-га! Смотрим - висит вниз головой, зацепившись коленями за перекладину в самом углу. В первый же вечер успел шведскую стенку себе соорудить. Спрыгнул, ходит вокруг меня, глазами косит и фыркает, как кот. "Вы чего, Роман Вильгельмович?" - спрашивает его Бабосов. А он положил голову набок, рожу скривил сладенько и пропищал: "Так это-о, я любуюсь, как слажена у него фигура". У меня то есть. "Естественно, - говорит Бабосов, - в крестьянской семье вырос, на хороших харчах". - "Это понятно, - хмыкнул тот. - А вот теперь бы побороться?" Что ж, говорю, давайте поборемся. - И поборолись? - улыбнулась Мария. - Поборолись... Этот хохлацкий немец, хоть и говорит писклявым бабьим голосом, но здоровяк что надо, я тебе доложу... - Кто ж одолел? - Никто. Потоптались, как лошадки, заложив головы на плечи друг другу, посопели, пофыркали... Правда, пытался он раза два взять меня подкатом, но я отбрасывал его ногу. Доволен... Руку мне пожал, раскланялся. Замечательно, говорит. Чудной! Их ждали на веранде: все уже сидели за столом, а Варя хозяйничала в сенях возле керосинки - яичницу жарила. На столе навалом и в тарелках лежали красные помидоры, огурцы, зеленый лук, ветчина и колбаса. Бутылки с вином и с водкой стояли нераскупоренные. - Ага, что я говорил? Без тебя не начнут, - заголосил Костя от дверей, пропуская Марию вперед. - Доблестные рыцари ордена ножа и вилки приветствуют первую даму почтительным ожиданием. Ура! - Она первая, а я, выходит, вторая? Коля, вызови его на поединок! Пропори его вилкой и на тарелку его, - кричала из сеней Варя. - А кто его есть будет? Он теперь того... подмоченной репутации, - сказал Бабосов. - Но-но, не забывайся. - Ты лучше скажи, как вас встречать? Во здравие или за упокой? - спросил Успенский. - Пойте осанну ей, пресвятой Марии! - торжественно глаголил Костя, указуя пальцем на Машу. - Она спасла меня своим незримым присутствием. За столом кроме Успенского и Бабосова сидели Кузьмин, Саша Скобликов с Анютой и новый учитель, темноволосый, с хрящеватым сплющенным носом и резко означенными глазными яблоками; на нем был серенький костюм и белая расстегнутая рубашка. Он встал навстречу Маше и представился: - Роман Вильгельмович Юхно, - потом скорчил рожу и губы вытянул трубочкой: - Так это-о вы ходили в кожаной тужурке в ночной маскерад? - Вроде бы, - смутилась Мария. - Замечательно! - он прыснул, залился визгливым смешком и, приставив ладони к вискам, покачал головой. Варя вышла из сеней с полной жаровней шваркающей яичницы, с возбужденным красным лицом и в длинном белом платье. - А где фата? - спросила Мария, целуя ее. - Фата есть предмет роскоши, - ответил с улыбкой Бабосов. - А наш лозунг - энтузиазм и лохмотья. Юхно взвизгнул и радостно погрозил пальцем: - Так это-о вы удивительный мастер выворачивать слова наизнанку. - Это бывает... когда у человека мозги набекрень, - хмуро сказал Кузьмин. Он сидел, как всегда, строгий, в темном костюме, весь застегнутый и затянутый галстуком. - Ты, Иван Степаныч, злой, потому что призрак, - изрек Бабосов. - Ты как английский крестьянин. - Чего? - Всем известно, что английских крестьян сожрали овцы, а они живут. Так вот и ты - живешь, бывший богомаз, хотя все знают, что богомазов у нас нет. Они давно исчезли. - Перестань, Бабосов! - сказал Успенский, разливая вино. - Ты свое отговорил. Теперь слушай, что тебе скажут, да исполняй вовремя... Я предлагаю выпить за счастье Вари и Николая, которых мы с вами знали и любили по отдельности, теперь мы будем не меньше любить их как нечто целое, единое и неделимое во веки веков. - Аминь! - Ура! Дурак. - Так это-о горько, кажется?.. - Горька-а-а!.. Горька-а-а! Варя встала на цыпочки, потянулась губами к Бабосову. - Черта с два! - Бабосов дурашливо скривился, заслоняясь ладонью. - Я не позволю наш новый передовой свадебный обряд опозорить этим пошлым старорежимным поцелуем. Хочу сказать речь! - Браво! - Крой дальше! - Чудно роль ведешь... Бабосов вытянул руки по швам, надулся, как мужик перед фотоаппаратом, и пошел чеканить: - Вступая в новый, социалистический, равноправный брак, мы - Варвара и Николай Бабосовы - обязуемся: первое - сочетать личную заинтересованность с энтузиазмом; второе - на рельсах нэпа усилить борьбу с капиталистическими элементами и пережитками в семье; третье - используем все рычаги в борьбе за новые кадры; и, наконец, четвертое, и последнее, - будем работать без порывов и вспышек, по соцзаказу. - Ха-ха-ха! - Костя согнулся в дугу, и вино расплескалось. Успенский застыл с поднятой рюмкой как истукан, но так заливался, что слезы выступили. А Юхно взвизгивал, прыскал, махал руками - все что-то хотел сказать, но с трудом выдавливал только два слова: - Так это-о... так это-о-о-о... - Вот скоморох, - гоготнул и Саша. - Ему язык отрежут, так он животом рассмешит. А Бабосов с Варей обменялись рюмками, выпили вино и церемонно расцеловались. - Вот вам уступка вашим рюриковским устоям, - сказал Бабосов. - Коля, ты беспринципный человек, - сказала Мария. - На словах ты перековался на пролетарский лад, а нутро у тебя так и осталось сладострастное мелкобуржуазное. - Нутро есть материальная оболочка, а содержание человека - суть его взгляды. А взгляды же у меня только передовые. - Вот балабон, - хохотнул Саша. Кузьмин помрачнел, повернулся зачем-то в сторону и неожиданно изрек: - Нехорошо все это. - Что нехорошо? - спросил Бабосов. - С женой моей целоваться? - Дурачимся тут, кривляемся, как обезьяны. И я заодно с вами, дурак старый. А ведь женитьба не обезьянский обряд. Женитьба - дело божеское. Нехорошо. Не к добру все это. - Ну, знаете!.. Не хватало нам еще в церковь идти, - сказал недовольно Бабосов. - Иван Степанович! - удивленно подался к Кузьмину Успенский. - Что с вами? Люди женятся, а вы с пророчеством, да еще мрачным. - Ах, извините! Я не то хотел сказать, то есть не по отношению к Бабосовым. Им-то я желаю ото всей души многие лета счастья и согласия. Я это сказал, имея в виду другое... Бога мы позабыли... Вот что плохо. - Ну-у! - протянул Костя. - Приехали! Что ж, давайте займемся еще богоискательством. Этого нам только не хватает. - Бога не ищут, - сказал Кузьмин. - Он в поле не рыскает, бог не заяц. - А что есть бог? - спросил Саша. - Бог есть стремление понять друг друга, чтобы жить в согласии, - уверенно и с какой-то легкостью ответил Кузьмин. - Но как же тогда объяснить основное положение Евангелия? - спросил Юхно. - "Оставь мать свою, друга своего и ступай за мной!" Что же это, слова бога или дьявола? Так это-о, растолкуйте, пожалуйста, мне, - и губы вытянул трубочкой, готовый вот-вот взорваться от хохота. Кузьмин покраснел, отвечал путано: - Дело в том, что учение Христа основывается на чистой и святой вере. И если ты принял эту веру, то она должна быть для тебя превыше всего... - Ну да... Так это-о, пошел за Христом и бросил мать и друга, - все-таки хохотнул сдержанно Юхно. - А как же тогда ваше стремление понять ближнего, чтобы жить в согласии? - Одно другому не противоречит, - буркнул Кузьмин в тарелку. - Ну да! Подставь вместо бога дьявола, и все сойдет, - сказал Бабосов. - Словом, от перестановки мест слагаемых сумма не изменится. Все засмеялись. - Нехорошо балаганить, всуе памятуя бога, - упрямо сдвигая брови, сказал Кузьмин. - Не кто иной, как ты сам и начал об этом, - сказал Бабосов. - Кузьмин сказал истину: одно другому не противоречит, - повысил голос Успенский, вступив наконец в разговор. - Так это-о, любопытно! Значит, Христос был добрый, отрывая сына от матери? - Христос не хотел слепого подчинения, - ответил Успенский. - Проповедуя любовь между людьми как основной закон жизни, он требовал, чтобы человек возвысился до бога. То есть способен был любовь к ближнему ставить выше родственных связей и сердечной привязанности. Когда на искушении в пустыне дьявол спросил его: "Ты сын божий, ты все можешь... Вон камни лежат. Обрати их в хлебы, накорми жаждущих, и они пойдут за тобой". Но Христос ответил: "Не хлебом единым жив человек". То есть мне не нужны идущие за мной ради куска хлеба, и вообще ради материальных благ. Такой человек, если был развратен, развратным и останется, куда бы я его ни привел. Нет, ты сначала дорасти до меня, переродись, порви путы эгоизма, тогда иди за мной, тогда мы сможем построить общество справедливости. А дьявол дает жирный кусок пирога и говорит... топай за мной. Я тебе скажу, что делать. И ты будешь делать то, что я скажу. А нет - я отберу у тебя кусок пирога, и ты сдохнешь с голоду. Потому что был свиньей, свиньей и остался. Но веди себя смирно, по-человечески. Юхно восторженно глянул зачем-то вверх, выкинул палец: - Так это-о, замечательно толкуете! Эдакий тихановский златоуст. Не обижайтесь, но такого примитивно-точного толкования я еще не слыхал, - и прыснул, довольный собой. - Но я не понимаю, какое отношение имеет этот разговор к нашей вечеринке? - сказал Бабосов. - Кажется, мы собрались сюда сегодня вовсе не затем, чтобы Евангелие читать... - Некоторое отношение имеет. - Кузьмин мельком глянул на Варю и снова хмуро уставился к себе в тарелку. - Мы, мужики, народ компанейский, нам лишь бы до рюмок дотянуться, а там, что день, что ночь, нам все равно. А женщины устойчивее, они и порядок соблюдают лучше, и к жизни относятся строже. И ждут они большего и надеются на лучшее. Через них мы связаны не только с семьей, но и с традициями, с религией, стариной, историей. Вот и сегодня пришел я сюда, увидел Варю в белом платье, как она хлопотала по дому, как стол накрывала, как смотрела на всех с затаенным ожиданием такой радости... Вот, мол, оно придет сейчас, настанет озарение - и все вы ахнете. У девочек бывает такое выражение перед причастием... А мы ее чем причастили? - Иван Степанович, да вы что? - крикнула Анюта. - Что вы делаете? Поглядите на Варю. - Ничего, это ничего, - всхлипывала Варя, утирая платочком слезы. - Это пройдет. Я, должно быть, утомилась... Мало спала... - Нет, нет! Это оттого, что мало выпила, - крикнул Герасимов. - Мы сейчас, пожалуй, повторим по полной, по полной... - Выше голову, Варя! - А я говорю, - выше бокалы! - Бабосов, горька-а-а! - Вам горько, а мне солоно... - Бабосов, не увиливай! Горько-о-о! Меж тем смеркалось. Успенский вдруг поднялся из-за стола: - Сейчас свечи принесу. - Сиди! Я, пожалуй, быстрее тебя сбегаю, - сказала Мария. Она сидела с краю, возле Вари, встала и быстро ушла в дом. - Они там в буфете. В нижнем ящике! - крикнул в раскрытую дверь Успенский. Но Мария не появлялась, из дома долго доносилось хлопанье дверок и скрип выдвигаемых ящиков. - Уверенно рвет ящики, - сказал Саша, усмехаясь. - Как свои, - добавил Герасимов. - Кабы стекла не побила. Пойду посвечу ей. - Успенский встал и погремел спичками. - Смотрите не столкнитесь там ненароком в потемках-то! - Берегите лбы! - И губы... - Ха-ха-ха! Мария стояла возле буфета - все дверцы были открыты, все ящики выдвинуты. - Где же твои свечи? - Сейчас покажу. - Он подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и достал пачку свечей. - Это ты называешь буфетом? - насмешливо спросила, указывая на комод. - Глупая! - Он поцеловал ее. - Мне нужно с тобой поговорить. Ступай, зажги свечи и выходи в сад. Я подожду тебя. Мария вынесла бронзовый подсвечник с тремя стеариновыми свечками. - Да будет свет, да сгинет тьма! - Да здравствует солнце! - Да здравствует разум! - Да здравствуют жены! - Нет, братцы, надо что-нибудь одно - либо разум, либо жены... - Жены хороши только чужие. - И разум... - Ха-ха-ха! Мария незаметно вышла в сени, оттуда в сад. Успенский поджидал ее на скамейке, что стояла под яблоней. Поймал ее за руки, притянул к себе прямо на колени и обнял. - Молодец, что вышла. - И это ты называешь разговором? - Мне в самом деле с тобой поговорить обязательно надо. - Поговори. - Я давно собирался. Я хотел тебе сказать... Но ты не смейся. - Я и не смеюсь. - Я хочу жениться на тебе... Считай это моим предложением. - Он опять притянул ее, поцеловал и зарылся лицом в волосы. Он любил ее густые, прохладные волосы и часто делал так. Она молчала, и ему сделалось тревожно. - Почему ты молчишь? Ты не согласна? - Как же мы станем жить? После уроков в Тиханово будешь бегать? А утром - в Степанове? Десять верст не шутка. На уроки опоздаешь. Да и смешно - бегающий муж. - Переходи в Степанове, учителем. Это не гордеевская дыра. Приятное общество, все свои люди, друзья... - Но я не хочу уходить со своей работы. - Ты что, веришь в карьеру? - Он теперь откинулся, и даже в темноте заметно было, как иронически кривились, вздрагивали его губы. - О карьере я не мечтаю, Митя, - сказала она невесело. - Я хочу быть честным человеком. - Кто ж тебе мешает? Поступай в педагоги. Чего уж честнее? Учишь ребятишек уму-разуму и ни на что не претендуешь. - И все-таки уходить мне сейчас с работы было бы нечестным поступком. - Не понимаю. Ты что, такой незаменимый человек? - В том-то и дело, что заменимый. И даже очень заменимый... Свято место пусто не бывает. Я только что с бюро, как тебе известно. Некий Сенечка Зенин хотел выгрести зерно из-под печки гордеевского мужика. А мы с председателем не дали. У того мужика пять человек детей. Вот за это нас и разбирали. Одни старались понять, другие - осудить. В том числе и Возвышаев, который ради голого принципа не только с какого-то мужика, с себя штаны сымет. Так вот, если я уйду, Тяпин уйдет, Озимов... останутся одни возвышаевы да зенины. И тогда не только худо будет гордеевскому мужику Орехову, но и всем, и нам с тобой в том числе. - Ну спасибо тебе, наша опора и заслон. - Не смейся, Митя. В том, что я говорю, мало веселого. Мы все видим, как эти сенечки да никаноры из кожи лезут вон, чтобы проползти любым способом, ухватиться за штурвал, подняться на капитанский мостик, чтобы повыше быть, позаметнее, с одной целью - отомстить всему миру за свою ничтожность. Ведь ты же сам мне говорил насчет Возвышаева. Ты! И что же? Вместо того чтобы хватать их за руки, а если надо, зубами держать - мы отваливаем в сторону. - Позволь, позволь!.. - Я же знаю! Прости, я не тебя имела в виду. Ты не трус и не малодушный. Ну ладно, тебе мешает происхождение... А мне что? Дед мой николаевский солдат, двадцать пять лет отечество штыком подпирал. Отец - боцман, в первой революции дружинником был, три года в бегах скрывался, до самой амнистии. Дядю, сормовского слесаря, пять раз в тюрьму увозили... Так почему ж мне равнодушно взирать на то, как всякие сенечки плюют на идеалы моих предков? Или во мне кровь рыбья? - Пойми ты, Маруся, дело не в коварстве оборотистых сенечек, дело в принципах. Ну что можно ожидать хорошего от общества, в котором ввели обратный счет сословных привилегий: ты - сын пастуха, следственно, ты подходишь по всем статьям - ступай вперед. Ты сын священника, следственно, негоден, отойди в сторону. - Это не принцип. Это извращение. Это временно... Недоразумение, и больше ничего. Но если мы будем хвататься за такие недоразумения и сами отваливать в сторону, тогда нечего пенять на принципы и винить сенечек да возвышаевых. Мы сами виноваты. - И ты уверена, что вы сотворите добро? - Уверена. - Ну что ж, тогда оставайся. - Он строго и холодно поцеловал ее. - Пойдем к столу. И позабудь, зачем я вызывал тебя. Сентябрь 1972 г. - июнь 1973 г. КНИГА ВТОРАЯ 1 Впервые за всю свою жизнь Андрей Иванович бежал от праздника, бежал, как вор, ночью, тайно, хоронясь от соседей... Белобокую вывел к заднему крыльцу и при жидком оловянном свете ущербной луны приторочил на спину лошади ватолу, натянул на себя задубенелый брезентовый плащ и придавленно засипел: - Надя, сумку неси! Ружье там... возле койки. Надежда появилась на крыльце с фонарем "летучая мышь", Андрей Иванович замахал на нее руками и ногой притопнул: - С ума спятила! Кому светишь? Иль чертей собираешь? - Что ты, Христос с тобой! На ночь глядя и черным словом... - Надежда задула фонарь и подала мужу брезентовую сумку и ружье. - А патроны где? - Тама... И сало, и хлеб, и спички... Все в сумке. Андрей Иванович подпоясал плащ, закинул за спину ружье, повесил сумку. - Так и скажешь Кречеву, ежели явится... Нету, мол, с лугов не приезжал. С Селютаном по болотам шастают... - А ежели Матвей с Царицей приедут? - Встретишь как следует... Гуляйте по-людски... А мне не до праздника. - Не простудись... Видишь, как вызвездило! На мороз. - В лугах сена много. Не замерзнем... Андрей Иванович поднялся на вторую ступеньку, закинул повод на шею лошади и, ухватясь рукой за холку, сказал, глядя себе под ноги: - Мария ушла с Успенским... Надежда не отозвалась, она торопливо, горячим шепотом читала молитву и мелким крестом осеняла сверху Андрея Ивановича: - Заступница усердная, матерь господа всевышнего, всех молящихся за сына твоего, Христа - бога нашего, всех нас заступи. Державный твой покров прибегаем... Андрей Иванович помедлил, словно зачарованный этими магическими словами, поднял голову, что-то еще хотел наказать жене, но, увидев ее запрокинутое лицо и сложенные молитвенно руки, только выдохнул устало и прыгнул на спину лошади. Острая жалость полоснула его по сердцу: жалко было и жену, в одной исподней рубахе застывшую на крыльце в эту глухую полночь, жалко гнать безответную животину в дальнюю беспутную дорогу, жалко было и себя, словно бродягу, изгнанного из теплого ночлега. Он выехал через Маркелов заулок на зада, чтобы ненароком не столкнуться с каки