озможных комиссиях, сразу приступил к делу. Он решил начать с опроса "противной стороны", то есть тех людей, с которыми Саня сталкивалась по службе. "Объективность - прежде всего, - рассуждал он, - а искать ее надо в столкновениях". Поэтому и вызвал первой кассиршу. Он принял ее в буфете, спешно оборудованном под кабинет. - Садитесь, пожалуйста, Вера Григорьевна, - мягко пригласил Косяк. Верка церемонно поджала губу и осторожно присела на краешек стула. - Что вы можете сказать нам по вопросу пожарных обстоятельств? - Косяк снова мягко улыбнулся. Верка повела плечом: - Это про какие же обстоятельства? - Иными словами, то, что было до пожара. - А что ж было? Ставили столбы, потом плескались возле дежурки. Пиво пили. Потом совхозные пришли, пьянствовали. А когда пожар случился, приехали пожарники тушить - воды не оказалось. - А куда же вода делась? - Так я же вам сказала: после работы плескались - всю израсходовали. - А кто же дал указание на расход воды? - Начальница наша, Курилова. - Так, так... А можно было бы, скажем, отвести людей на помывку сапог куда-нибудь в степь? Болота есть в степи? Кассирша внимательно посмотрела на Косяка и согласно улыбнулась. - Сколько хочешь. - Понятно. Значит, товарищ Курилова проявила в этом вопросе недомыслие? Вы согласны? - Конечно, согласна! - с радостью подхватила она, догадываясь, куда клонит Косяк. - Хорошо, так и запишем. Он вдруг подался к Верке и быстро спросил: - А за что вас отстранила Курилова от работы? - Билет незаконно приказывала выписать. А я отказалась, - с достоинством отвечала кассирша. - Тогда она сама выписала. А ей за это начет сделали. Да уж если говорить начистоту, беззаконие здесь на каждом шагу. - Она наконец поняла, что от нее требуется, и разошлась. - Здесь все держится на сделках. Курилова держит на работе сторожем бывшего начальника станции, а деньги выплачивает его дочери, потому что ему не положено, он полный пенсионер. А возле главного пути совхозные построили незаконно склад. У них документов на разрешение постройки нет. Я все знаю! Бывшего начальника они за это угостили водкой, а Курилова с ихним десятником-строителем вроде за жениха с невестой. Он ей и столбы поставил, уж наверно за что-нибудь, не задаром же. А я честный человек, я скрывать ничего не стану. Косяк быстро записывал и согласно кивал головой. - Интересно очень... Спасибо вам, спасибо, - сказал он, потирая руки. - А не смогли бы вы пригласить ко мне того строителя из совхоза? Ну, скажем, после работы. - Отчего ж нельзя? Приглашу. Он придет. - Верка, довольная и радостная, встала из-за стола. - Курилова замуж думает за него выйти! Но по секрету вам скажу ничего у нее не выйдет. Да! Она тут во время пожара такую истерику закатила. Обзывала всех, и его тоже, с кулаками лезла. Так неинтеллигентно! Он с той поры на глаза ей не попадается. Я все знаю, все... - Так, так, - кивал головой Косяк, любезно провожая свою посетительницу до двери. Он вызывал к себе и Крахмалюка, и Шилохвостова, и Кузьмича - всех, и даже глухую Полю. Но неожиданно для себя он не встретил со стороны этих людей активной поддержки своего расследования; они либо отвечали нехотя, одними и теми же фразами: "Нет, не видал...", или - "Чего не знаю, того не могу сказать...", либо вовсе отмалчивались. А Кузьмич даже стал доказывать; что вокзальный барак загорелся от проходящего поезда - искры вылетели из паровозной трубы и попали на крышу; крыша-то ветхая, на ней не щепа - солома, ну и загорелось, стало быть. Чего же тут винить Курилову? Да и барак ветхий, отстоял свое... Грош ему цена. Косяк сделал Кузьмичу строгое внушение за то, что тот безответственно относится к государственному имуществу, и, выпроваживая его, подумал: "Уже успела обработать своих подчиненных". Потом он вызвал Саню. Он нарочно разложил по столу исписанные листки и, встречая Саню, сказал: - Ну вот, товарищ Курилова, в основном картина ясна. Скажем прямо - трудовая дисциплина на станции хромает. А там, где нет дисциплины, там чепе неизбежно. - Он сделал внушительную паузу и с особенной ласковостью добавил: - Да и вы, надо сказать, подразложились. - А что, пахнет? - хрипло спросила Саня. - Вы напрасно идете на обострение, - не повышая голоса, заметил Косяк. - Вы еще молоды, впереди у вас большая жизнь, и не надо затруднять... - Оставьте мою молодость в покое, - прервала его Саня. - А облегчений я от вас не жду... - Напрасно вы начинаете со мной разговор в таком тоне. - А нам и не о чем с вами говорить: у вас ведь все уже записано, согласно показаний... Вы, не говоря со мной, уже определили, что я разложилась. - Ну что ж, товарищ Курилова, в таком случае разрешите уточнить некоторые факты? - Пожалуйста, спрашивайте. - Воду из цистерны вы разрешили расходовать? - Я. - Пиво было привезено по вашему заказу? - По моему. - Так. Во время пожара отсутствовали? - Да. - Не скажете ли, где были? - А что, вам еще не успели сказать? - Товарищ Курилова! - Не кричите, я вас не боюсь. На танцах я была. Запишите себе, если еще не записали. И кончайте допрос; вы не следователь, а я не подсудимая. Косяк встал. - Хорошо. Покажите мне разрешение на постройку склада возле главной колеи. - У меня нет такого разрешения. - Кто же построил этот склад? - Совхозные строители. - А столбы вам выдали тоже они? - Что вы имеете в виду? - Ничего особенного. Просто хочу выяснить, кто же все-таки разрешил строительство склада у главной колеи. - Разрешение было дано устно бывшему начальнику станции. - Вы так полагаете? - Косяк вышел на порог и позвал поджидавшего неподалеку Сергункова. Тот вошел, тяжело ступая по скрипучим половицам, и, шумно выдохнув, сел возле стола, не глядя на Саню. - Вы работаете, товарищ Сергунков? - Нет, я на пенсии, - ответил тот, не поднимая головы. - А кто же у вас является сторожем? - спросил Косяк Саню. - Числится его дочь, а работает он, - ответила Саня. - С вашего согласия? - Да. - Понятно. Сергунков мотнул головой, видимо желая что-то сказать, но на него не обратили внимания, и он опять тяжело вздохнул. Вошла без стука Верка и, смерив уничтожающим взглядом Саню, сказала Косяку звонко, с какой-то внутренней радостью: - Казачков из совхоза приехал. Позвать? - Да, да, пожалуйста. Верка ушла. - Остается выяснить одно обстоятельство. - С меня достаточно. - Саня встала и направилась к выходу, но в этот момент отворилась дверь и на пороге появился Валерий. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и прошел мимо Сани так, словно ее здесь не было. "Ах, вот как!" - Саня резко сунула руки в карманы и повернулась к столу, туда, где теперь стоял Валерий, готовая схватиться с ним, как в драке, лицом к лицу. Поздоровавшись, Косяк сухо спросил: - У вас есть разрешение на постройку склада возле колеи? - Нет, - весело отвечал Валерий, - но я строил по разрешению обоих начальников станции. - Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? - спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь. - Разумеется, знал, - уверенно отвечал Валерий. - У нас здесь, так сказать, взаимопомощь... Я в долгу не остался. Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах... - Подлец! - тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь. За ней выбежал и Сергунков. - Дочка, дочка! - кричал он за ее спиной. - Прости меня, прости окаянного!.. - Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. - устало и хрипло ответила Саня. - Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! - он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: - Ну я ж ее! - и бросился домой. Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший. - Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? - спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка. - А ты и впрягла бы... Лишь бы тебе на двор привез... - Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: - Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила! - Ты что, белены объелся? Молчать! - грозным басом рявкнула Степанида. - Нет, хватит, отмолчался! - Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды. Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил. - Ах, так! Все против меня, все... Ну хорошо!.. Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул: - Будь ты проклята, кровопийца! Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны. - Спаса-а!.. - закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле. Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала: - Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая... - Ремень, ремень режьте! - кричал на нее зять, красный от натуги. Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала: - Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая... Ведь для семьи стараюсь. - Ладно уж, будет, надоело, - равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: - Часы вот разбил... Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! - Он с минуту послушал часы. - Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость... 9 На четвертый день после отъезда Косяка начальник проходящего поезда вручил Сане повестку на товарищеский суд. Читая ее, Саня вдруг вспомнила фразу Валерия: "Вам нужна товарищеская помощь" - и невесело усмехнулась. Оставив вместо себя, согласно распоряжению, Сергункова, она отправилась в город. На главной магистрали к ней в купе подсел начальник соседней станции Васюков. - А, именинница! - радостно приветствовал он ее. - Что это так позеленела? - Позеленеешь, дядя Вася. - Не горюй, мы тебя в обиду не дадим. Это был седоусый большеносый веселый человек; на его маленькой сухой голове просторно, как на колу, висел картуз, длинная жилистая шея вылезала из черного хомута шинели, словно картофельный росток из подполья. Было в нем что-то от балаганного Петрушки: лукавое, добродушное и очень забавное. Сане он давно уж полюбился, и она звала его запросто дядей Васей. - Значит, вокзал у тебя сгорел? - Сгорел, дядя Вася. - Ну, туда ему и дорога. - Да дело-то не в вокзале. - А в чем же? - Приезжал ко мне с ревизией... - Кто ж такой? - перебил ее Васюков. - Косяк. - Этот вездесущий! - Ну, и допрос учинил. А я возмутилась. - А-я-яй! - закрутил головой и защелкал языком Васюков. - И все обернулось, дядя Вася, против меня. И Саня стала рассказывать ему о том, как вел расследование Косяк. Васюков очень живо реагировал: то снимал и снова надевал картуз, то хватал Саню за руку. - Обожди-ка маленько! Значит, и женишка твоего приплел? Эх, силен бродяга! Он настолько увлекался рассказом, с таким восторгом произносил свое: "Силен бродяга!", что Сане трудно было решить: сочувствует ей Васюков или он целиком на стороне Косяка. - Следственный дар Косяк имеет, - заключил Васюков. - Выходит, Санька, на таких, как мы с тобой, дураках люди талант раскрывают. А то и повышение по должности получают. - Вот и не знаю, дядя Вася, что мне теперь будет, - грустно сказала Саня. - А ничего и не будет. Поговорят, поговорят да на том и разойдутся. Это не впервой. Всех нас в свое время судили. - Ну уж Косяк так просто не отступит. - Подумаешь, Косяк! - взъерошился Васюков, как кочет. - А мы-то что, лыком шиты? - И он сердито нахлобучил по самые уши картуз. - Небось без нас ни одно решение не состоится. - И, подавшись всем корпусом вперед, торжественно заявил: - Ты, Санька, положись на меня, я тебя в беде не оставлю. Я выступлю. Я ему покажу! - И Васюков потряс в воздухе своей сухой, как скалка, рукой. Уже в сумерках они приехали в город. - Значит, дело наше будут разбирать в восемь, - Васюков потянул за ремешок из глубокого кармана часы. - И, выходит, у нас больше часа про запас. Теперь самый раз в буфет бы зайти, пропустить горяченького. - Пойдемте, - охотно согласилась Саня. В буфете, усаживаясь за столик, Васюков крякнул в кулак и заметил как бы между прочим: - Оно бы и выпить немножко не мешало. - Я не стану, - отказалась Саня. - Может, вам заказать? - Да, да. Мне стаканчик водочки. Норма, хе-хе! - У Васюкова весело блеснули глаза. - Я, знаешь ли, насчет деньжат просчитался, маловато прихватил! Ну да мы свои. А насчет суда ты не беспокойся, я уж постараюсь. - Ладно об этом, дядя Вася. - Сане становилось не по себе; она уже пожалела, что так разоткровенничалась с Васюковым. - А что же тут такого? Сказано: брат за брата, око за глаз. Или мы не люди? Васюков долго и тяжело тянул водку, а ел быстро, тарелку за тарелкой, с большим аппетитом. Под конец, когда Саня уже рассчитывалась, он поймал за руку официантку и попросил еще стаканчик. - Дядя Вася! - укоризненно произнесла Саня. Он виновато улыбнулся. - Это я на свои, для храбрости. - Ну как хотите, я пошла. - Я сейчас, сейчас! - крикнул ей вслед Васюков. У входа в правое крыло вокзала, где помещалось отделение дороги, Саню встретил сам Копаев. - А, проказница! Ну-ка, заходи в кабинет. Но в кабинете начальник отделения дороги сразу перешел на сухой официальный тон, и у Сани тревожно заныло на душе. - Что вы там натворили? Я читал докладную записку Косяка. Ведь это же развал! Просто не верится. - Он в упор посмотрел на Саню смоляными навыкате глазами. Тяжелый, широкоплечий, он производил внушительное впечатление; и эти черные с синевой прямые волосы, и крупный желтый, как у грача, нос, и эти глаза... они просто гипнотизировали. И Саня, сжавшись в комочек, робко молчала. - Пожалуйста, не отмалчивайтесь, - уже мягче добавил он. - Расскажите мне все до мелочей. И Саня стала рассказывать, сначала сбивчиво, путано, а потом разошлась; она рассказала и о стычке с кассиршей, и о том, какая неприятность из-за Сергункова вышла, и о цистерне с водой, и о незаконной постройке склада, и о том, что установку столбов под электричество приняли за сделку. Только про свою неудачную любовь она ни словом не обмолвилась. - Это все? - строго спросил Копаев, когда она кончила рассказывать. Саня потупила взгляд и тихо сказала: - Все. Копаев встал. - Ну что ж, идите на суд. Да держитесь как следует. Я обязательно приду. Прибывшие начальники станций, диспетчеры всех трех кустов, руководители отделения дороги - все собрались в красном уголке. На повестке дня стояло два вопроса: итоги работы за месяц и суд чести. Производственное совещание проводил начальник службы движения. Саня забилась в самый угол и была очень довольна, что о ней не упомянули ни слова. "Вот так бы и позабыли про меня. Как хорошо было бы!" - думала она, и ей хотелось, чтобы совещание шло и шло, не прекращалось всю жизнь. Она плохо слушала выступавших; ей казалось, - где-то далеко-далеко от нее, словно в фокусе, рождался тонкий противный звон, затем он все усиливался, нарастал и горячей волной захлестывал ее. Временами Сане чудилось, что кто-то горячо дышит ей в уши, будто хочет сказать нечто важное и не решается. Она зябко вздрагивала и невольно озиралась. "Что это со мной творится?" - спрашивала себя Саня и прятала подбородок в мягкий воротник шерстяной кофточки, связанной Настасьей Павловной. И только когда по всему телу хлынула мелкая безудержная дробь, а по потолку, по стенам поплыли разноцветные светящиеся шары, Саня поняла, что у нее жар. "Этого еще не хватало!" - испугалась она и, крепко ухватившись за стул, пыталась унять дрожь. Из противоположного угла, от черной глянцевитой печки ей старательно подмигивал Васюков: мол, держись! Видно, тепло от печки окончательно укрепило его блаженное расположение духа, и в доказательство тому густо полиловел его рыхлый пористый нос. Перед судом вошел Копаев и сел сбоку к столу. Теперь за столом остались трое выборных: судья - председатель месткома Серпокрыленко, - женщина квадратного телосложения и, несмотря на свои пятьдесят лет и тучность, очень подвижная; заседатели - начальник локомотивного отдела, подтянутый, щеголеватый, с пышными светлыми усами, и уже хорошо знакомый Сане Косяк. Пришли на суд и все члены комсомольского бюро, бывшие Санины подопечные. Они стайкой расположились вокруг нее и замерли в напряженном ожидании. Серпокрыленко встала из-за стола, постучала рукой о графин и спросила Саню: - Курилова, у вас есть отвод к членам суда? - Нет, - хрипло ответила Саня. - В таком случае товарищеский суд чести объявляется открытым. Пишите, - заметила она секретарше Копаева. - Слово имеет заседатель товарищ Косяк. Косяк заранее написал свою речь и теперь неторопливо и старательно зачитывал ее. - Товарищи, так же, как в мире нет ничего необъяснимого, все взаимосвязано и взаимно обусловлено, так и в жизни - возникновение всяких чепе надо искать в поведении ответственных за это товарищей, в отклонениях от норм и законов социалистического общежития. - Косяк сделал короткую передышку и, мельком взглянув сначала на начальника отделения, сумрачно сидевшего у стола, потом на публику, настороженно притихшую, удовлетворенно продолжал: - Пожар произошел по неизвестным причинам и обстоятельствам, но вокзал сгорел, товарищи, по причинам вполне определенным; они слагаются из отсутствия трудовой дисциплины на станции Касаткино, а также из морального разложения Куриловой. В доказательство я приведу вам несколько фактов. Вдумайтесь в них, товарищи. Косяк начал по пунктам перечислять все Санины нарушения, подробно останавливаясь на каждом. А пунктов этих оказалось великое множество: тут было и нарушение государственных интересов - история с Сергунковым, - и незаконные операции по выписке билетов, и ротозейство - расходование цистерны воды, а потом уход на танцы, - и даже потворство низменным интересам массы - две бочки пива. Саня слушала его, волнуясь, сдерживая все усиливающийся озноб и новые приливы сильной дрожи. В глазах временами появлялись огненные наплывы, и тогда Косяк отдалялся, становился совсем маленьким, но голос его звучал над Саниным ухом резко и сухо, как выхлопная труба. - Она, товарищи, вступила даже в сделку со своим ухажером и за столбы, а может, за другие услуги, разрешила построить склад возле главной линии. - Вы лжете! Лжете! - крикнула наконец Саня, не выдержав. Серпокрыленко постучала по графину и с минуту строго отчитывала Саню за нарушение порядка. Косяк, опустив руки, снисходительно ждал, и на лице его было написано: за правду я готов и пострадать. Свое выступление он закончил требованием понизить Курилову в должности. По тому, как все притихли, Саня почувствовала, что заявление Косяка подействовало, и ничего хорошего она не ждала. Затем попросил слова Васюков. Поднимаясь, он уронил стул и, нагнувшись, долго гремел им. - Вы скоро там справитесь со стулом? - не выдержала наконец Серпокрыленко. - Один момент! - бойко ответил Васюков. - Вот так. А теперь и поговорить можно. Да. - Он стоял, опираясь плечом о печку, и блаженная улыбка заливала все его лицо. Саня только теперь поняла, какая неожиданная неприятность грозит ей от выступления Васюкова, и со страхом ждала, что он скажет. - Хорошую речь произнес Косяк, ничего не скажешь. А почему? - Васюков покрутил головой и нагнул лоб, словно хотел боднуть кого-то. В зале раздался смешок. - А потому, что все записано, честь честью. Сказано: слово не воробей - вылетит, не поймаешь. А зачем его ловить? Ты его запиши, оно и само никуда не денется. - Ближе к делу, - прервала его Серпокрыленко. - К делу и есть, - невозмутимо продолжал Васюков. - Сказано, слово к делу не подошьешь. А Косяк подошьет, потому - понятие имеет. Насчет Куриловой растолковал нам честь честью. Я ей еще давеча говорил: ты, Саня, не беспокойся, все разберут как следует. И я, говорю, за тебя словечко замолвлю. А почему ж не замолвить? Человек она хороший, душевный. Значит, пошли мы с ней в буфет... О чем это я?.. В зале нарастал хохот. Серпокрыленко напрасно стучала о графин. - Слушайте, Васюков! - покрывая шум, сказал Копаев. - Может быть, вы пойдете погуляете и вспомните там, свежим воздухом подышите? - Ну да, подышать мы согласны. Отчего не подышать? - Он торопливо пошел на выход и запнулся за чей-то стул. Кто-то поддержал его под руку и помог выйти за дверь. С трудом уняв шум, Серпокрыленко гневно произнесла: - Я просто возмущена новым проступком Куриловой: перед товарищеским судом она ведет в буфет угощать своего так называемого защитника. Нет, видно, не с чистой совестью шли вы, товарищ Курилова, на этот суд. "Вали уж все до кучи, - горько подумала Саня. - Семь бед - один ответ". И когда слово взял Копаев, сердце ее сильно и гулко застучало, от нового прилива жара потемнело в глазах. "Ну, этот доконает меня", - мелькнула в голове мысль. - Курилову мы давно с вами знаем, и знаем как исправного, дисциплинированного работника. - Он строго повел своим грачиным носом и сердито нахохлил широкие черные брови. - Как же так случилось, что за неполных три месяца самостоятельной работы этот хороший в прошлом работник успел морально разложиться, если верить расследованиям Косяка? В зале прошел волной приглушенный гомон, как вздох облегчения. А Серпокрыленко встревоженно округлила свои бесцветные глазки с белесыми ресницами, подняла над графином ручку, да так и застыла, словно статуя, и только лиловые пятна стали медленно выплывать на щеках, выдавая ее волнение. - Положим, она могла по неопытности израсходовать всю воду, позабыв о возможности пожара, - продолжал Копаев, - даже уйти в этот злополучный вечер на танцы. Мы вправе осудить ее за это. Но мы должны и помнить, что она не начальник пожарной охраны и не сторож. Мы ее можем упрекнуть и даже наказать за путаницу в должностном составе станции, но у нас нет оснований считать, что там была сделка за счет государства. И уж, во всяком случае, в истории со столбами ни о какой сделке и речи быть не может. Я получил коллективное письмо от работников станции Касаткино и должен сказать прямо: я чувствую и свою вину лично и вину нашего отделения в том, что мы до сих пор не помогли осветить эту станцию. А они сделали все, что могли. Я зачитаю вам письмо... Это были последние слова, которые слышала Саня. Что-то тяжелое и мягкое навалилось на нее, застилая свет; она почувствовала, как по щекам ее, щекоча, побежали теплые слезы. На какое-то мгновение ей показалось, что это вовсе не слезы, а скользят по щекам солнечные зайчики, и ей стало так хорошо... 10 Две недели пролежала Саня в больнице с воспалением легких. А когда уже заметно окрепла, стала ходить по палате, у нее оказалось еще и нервное расстройство. - Имейте в виду, вам нужна строгая диета и постельный режим, - говорил ей на прощанье доктор, пожимая своей мягкой шелковистой ладонью исхудавшую Санину руку. - А может быть, еще полежите? - и он смешно взглядывал на нее сверху из-под очков. - Нет, нет, не могу. - Ну, как знаете! Вот вам бюллетень на десять дней, а в случае чего - приезжайте. Саня ехала, как и три месяца тому назад, на товарняке, только в этот раз на паровозе. Те же знакомые степи, теперь по-новому принакрытые жидким беленьким покрывалом первого снега, с печальным однообразием бежали мимо поезда. На горизонте то тут, то там появлялись небольшие сопочки; когда-то аккуратненькие, кудрявые, как барашки, они теперь оголились и были похожи издали на серые щетинистые кочки. Среди них Саня попыталась отыскать ту знакомую сопочку, поразившую ее когда-то огневым подсветом, но так и не нашла: все они стояли под низким хмурым небом такие же хмурые, одинаковые. "Вот и зима идет, долгая, скучная, - думала Саня. - И надо готовиться встречать ее. Новые заботы, новые хлопоты. И опять одна, одна..." Вот показалось и Касаткино: быстро набегали приземистые бараки, дома. На месте сгоревшего вокзала чисто убрано, словно ничего там и не было. А рядом лежат бревна, новенькие доски в штабелях... Что это? Откуда они? А вот и бревенчатая дежурка; от нее повалила к полотну целая ватага людей. Зачем они собрались? Резко просвистели три остановочных свистка, пронзительно завизжали, заскрежетали тормозные колодки на колесах, паровоз задергался и стал. Саня высунулась из паровоза и сразу все поняла: перед ней стояли все ее сослуживцы, и на каждом была новенькая форменная фуражка с красным верхом. Они неловко переминались, молчаливые, слегка смущенные и радостные. Сане захотелось рвануться к поручням и одним махом спуститься туда, вниз, но руки ее дрожали от волнения и слабости, и она долго не могла нащупать ногой подножку. - Вот так, - бережно поддерживал ее Сергунков и, видя, с каким радостным вниманием оглядывает она собравшихся, заметил: - Это я у самого Копаева выпросил, фуражки-то. Для порядка, значит. Сюда приезжал начальник. Видишь? - указал он на бревна. - Строить будем вокзал. - Строимся, строимся! - удовлетворенно загудели со всех сторон. - Откуда же вы узнали, что я приеду? - спросила Саня, не в силах скрыть своего счастливого удивления. - Ведь я никому не сообщала. - А нам Васюков позвонил, - наперебой отвечали ей. - Едет, говорит, жива-здорова. В толпе Саня обратила внимание на полную девушку в форме и в сапожках. - Валя Дунина, - представилась девушка. - Новая кассирша. - На место той прислана. И никто не произнес ни имени, ни фамилии прежней кассирши. Уже дома Настасья Павловна рассказала Сане: - Выжили ее в два счета. Особенно Сергунков с Шилохвостовым старались. Она после твоего отъезда схлестнулась с этим Валерием. Два лаптя... И поселиться здесь решили. Ни стыда, ни совести, прости господи. Ушла к нему, и корову свою на веревочке увела. Эх, девка, девка! Смотрю я на тебя и думаю: ну чем ты их взять сумела? Как приворожила к себе? Нынче вон Кузьмич к твоему приезду банку варенья принес, а Рива - ой, не могу! - Настасья Павловна засмеялась, - горшок щей приволокла. Видно, крепость в тебе особая - становой хребет. В сумерках пошел снег; и Саня долго смотрела в окно, как прихорашиваются черные плешины земли, как мягче и чище становится просторная, бескрайняя степь. 1957