вым варевом двигавшиеся в колоннах, источали сытные запахи. Но останавливаться было некогда, обеды стыли, и солдаты подчас довольствовались сухарем да горсткой снега, съеденными на ходу. Лишь бы не замедлить это победоносное движение, лишь бы не дать врагу оторваться, опомниться, привести себя в порядок! Нравственный подъем, вызванный радостью великой победы, был так могуч, что люди, позабыв о себе, были способны на невероятное. Когда пушки, автомашины с боеприпасами и продовольствием застревали на дне заснеженных оврагов так, что стальные тросы, протянутые к ним от вспомогательных тягачей или тракторов, лопались и не могли вырвать их из снежной пучины, люди на руках выхватывали из сугробов и выносили буксовавшую технику. Вслед за артиллерийскими дивизионами шли, вытянувшись цепями по обочинам снежных дорог, вереницы мирных жителей - старики, женщины, подростки. В мешках, перекинутых наперевес через плечо, они несли снаряды. Это жители освобожденных деревень посильно помогали своей армии наступать по глубоким снегам. Да, это были славные дни! Дивизии двигались по дорогам, прокопанным в сугробах, как траншеи, и вехами на них служили им полузанесенные снегом трупы врагов, брошенные противником пушки, повозки, сожженные машины. Шли по деревням, которые можно было угадать лишь по надписям на дорожных указателях. В редкую свободную минуту варили пищу из концентратов в печах, стоявших, как казалось, среди чистого поля; пили воду из колодцев, журавли которых говорили солдатам о том, что здесь, где сейчас ветер беспрепятственно гоняет снежные вихри, издавна были селения, уничтоженные врагом. Самый вид этих мертвых мест поднимал в солдатах яростную неутомимость. Так, с непрерывными боями, дивизия генерала Теплова прошла на запад десятки километров, пока не наткнулась на прочный рубеж, который вражеским саперам удалось организовать здесь, в лесном краю, по крутому берегу знаменитой русской реки, недалеко от ее истоков. Река эта была здесь невелика. В засушливое лето дикие козы перебегали ее по камням перекатов, даже не замочив брюха. Но берег, который неприятельское командование выбрало для того, чтобы приостановить наступление, был высок, обрывался вниз желтыми песчаными откосами, такими крутыми, что стрижи, зная, что ни зверю, ни человеку на них не забраться, выкопали на верхней их кромке глубокие гнезда. За обрывом, у самого его гребня, начинался сосновый бор. Немецкие саперы повалили его, из бревен настроили доты. Огонь их был организован так, что можно было держать под обстрелом каждую точку низкого левобережья. Там же, где крутизна обрыва, подмытая и обрушенная вешними водами, была более отлога, саперы обледенили ее. Скаты эти, представлявшие наиболее уязвимые места обороны, превратились в скользкие горы, по которым невозможно было вползти не только искусному стрелку, но и дикому зверю. Вот на этом-то запасном береговом рубеже противнику и удалось задержать дивизию генерала Теплова, наступавшую в первом эшелоне. Проведя разведку боем, генерал Теплов сразу же понял, что брать эти укрепления штурмом и думать нечего. Он выждал ночи и под покровом метели бросил в атаку специальные подразделения лыжников. Но враг уже успел организовать на подходах к оборонительным рубежам сигнализацию. Атака была отражена. Дивизия остановилась. С каждым часом гас боевой порыв, цена которому известна всем, кто бывал в наступлении. Гонцы из штаба армии один за другим привозили приказы: немедленно наступать. Сам командующий фронтом, хладнокровный, опытный, талантливый полководец, которого Теплов уважал еще за смелые операции у Халхин-Гола, вызвал комдива к телефону, сердито выбранил его за преступное топтание на месте и посоветовал "поднажать на хитрость". Поднажать на хитрость! Об этом думал и сам комдив, имевший навык лесных боев еще с дней сражения с белофиннами. Он выпросил у командующего несколько артиллерийских дивизионов, поставил их против наиболее уязвимых участков вражеского рубежа; ближе к реке подтянул все имевшиеся в тылу дивизии автомашины и тракторы и приказал в течение ночи двигать их по рокадным дорогам низины, реветь моторами, греметь гусеницами и намекнул при этом начальникам колонн, что не следует очень взыскивать с водителей за плохую маскировку фар. Между тем лыжники и все разведывательные подразделения дивизии были сведены в одну часть, снабжены маскхалатами, вооружены автоматами, гранатами, легкими пулеметами, штурмовыми ножами и сосредоточены в леске, против самых неприступных участков берега. Темной декабрьской ночью по вражеской обороне ударили все подтянутые сюда орудия. Над ледяными откосами заметались огни разрывов. Будто огненные капли, которые стряхнули с гигантской кисти, с глухим рокочущим громом пронеслись за реку реактивные снаряды. Земля задрожала, застонала. Артиллерия всю свою мощь обрушивала на более уязвимые участки укрепленного рубежа. А в то же самое время, значительно левее, без единого выстрела, без шума, молча, вырубая себе топорами, лопатами, штурмовыми ножами ступеньки в мерзлом песке, цепляясь за обнаженные сосновые корни, за выступы, упорно карабкались на крутой берег солдаты в маскхалатах. Артиллерия еще продолжала грохотать, когда передние бойцы, невидимые в снежной мути, уже перевалили через гребень. И тут-то в полную меру постигли солдаты суть полководческой хитрости своего генерала. Здесь, на неприступном участке берега, куда артиллерия не послала ни одного снаряда, их не ждали. Все силы неприятеля были оттянуты правее, на оборону тех участков рубежа, где бушевал артиллерийский шквал. Там ожидалась атака. Почувствовав какую-то неловкость оттого, что труднейшая задача решена так просто и что на этом крутояре не с кем даже сразиться, передние сбросили вниз веревки и без помех подняли на обрыв остальных людей. "Штурмовой батальон", как была названа в приказе эта сводная часть, проник вглубь оборонительного пояса, и когда стихли последние раскаты артподготовки, бойцы сводного штурмового батальона с тыла атаковали вражеские траншеи, огнем автоматов выкашивая стрелков, бросая гранаты в двери дотов. Так была пробита брешь в речном рубеже вражеской обороны. Дивизия, выбросив вперед авангарды сибиряков-лыжников, всеми своими силами вошла в прорыв, открывая путь своей армии. Наступление возобновилось. 26 Приняв успокаивающие сводки об успешном продвижении полков за рекой, вглубь лесистого края, подписав донесение о богатых трофеях, взятых на береговых укреплениях, и отдав последние распоряжения, генерал Теплов наконец прилег впервые за дни, проведенные перед речным вражеским рубежом. Командный пункт генерала расположился в просторных блиндажах, где до того жили немецкие инженеры, руководившие строительством запасного оборонительного рубежа. Лесу они для себя не пожалели. Вокруг блиндажей были устроены палисаднички, скамеечки, затейливые крылечки, галерейки. Все это было сделано из молодых березок с белой, не ободранной корой. На козырьке того блиндажа, где разместился генерал и где до него жило, по-видимому, фашистское начальство, из осколков разбитого зеркала была выложена сверкающая надпись, гласящая по-немецки: "Сансуси". Блиндаж был широк, удобен. Из чьих-то квартир фашисты натаскали сюда разнокалиберную мебель: жесткий давай с прямой спинкой, креслица, даже старый умывальник с овальным зеркалом, вделанным в серую мраморную доску. И хотя вся эта мебель была своя, советская, хотя ординарец генерала начисто ободрал со стен открытки и литографии из немецких журналов, собственноручно выковырял зеркальную надпись "Сансуси" и даже место, где она была, засыпал снегом, а полы и стены блиндажа были тщательно вымыты и продезинфицированы карболкой, генералу все время казалось, что в блиндаже стоит какой-то особый, неуловимый враждебный запах. Генерал ворочался с боку на бок, закрывал глаза, начинал ровно дышать, но и сквозь сомкнутые веки виделось ему движение пехоты, артиллерийских упряжек, машин. Он слышал хриплые голоса ездовых: "Марш, марш, марш!" и завыванье моторов. Он видел перед собой свою потрепанную карту, испещренную синими овалами с номерами немецких частей, пересеченную красными стрелками наступающей Советской Армии. Неясные разрывы мельтешили в глазах. Бесшумно тянулись через снежные поля колонны пленных, оборванных, заросших, в какой-то невероятной одежде, напяленной поверх плохонького обмундирования. Усталый мозг никак не мог успокоиться. Сон все не шел, и виной этому, как казалось генералу, был необъяснимый чужой запах, которым пропахли даже стены этого подземного жилья. А спать было нужно, нужно во что бы то ни стало. Завтра с рассветом начинался новый боевой день, и кто знает, когда еще там удастся прилечь отдохнуть. Генерал вздохнул, слез с нар, сунул ноги в бурки и, не одеваясь, только накинув на плечи бекешу, вышел из блиндажа. Часовой у входа вытянулся. Метель улеглась; сугробы, вылизанные морозным ветром, источали мягкое фосфоресцирующее сияние. Над кромкой крутогорья, развороченной снарядами, остро посверкивали холодные звезды. Генерал жадно вдохнул чистый воздух. - А заснуть все-таки надо, - сказал он вслух. - Так точно, товарищ генерал, - подтвердил из тьмы голос часового. Спустившись в блиндаж, генерал зашел в отсек, где помещался его повар - старый усатый солдат. Тот спал, лежа навзничь, тяжело всхрапывая и что-то невнятно бормоча. Опасливо покосившись на повара, генерал наклонился, пошарил под койкой, достал из ящика бутылку коньяку. Наполнив первый попавшийся под руку стакан, он плеснул в рот острую, припахивающую дубовой клепкой жидкость. В это мгновение он почувствовал на себе удивленный взгляд. Повар проснулся и, протирая глаза, с недоверчивым недоумением смотрел на своего генерала. Он воевал с генералом от самой границы и успел твердо усвоить, что начальство его не пьет. Коньяк же, присланный шефами дивизии еще на Октябрьские праздники, свято хранился поваром для почетных гостей. Генерал гадливо передернул плечами, сунул бутылку повару и, ничего не сказав, скрылся за брезентовым пологом. Он забрался на нары и закрыл глаза. Теперь, когда тепло быстро разливалось по телу, чужой запах как бы отступил. В приятной дреме замаячили образы жены - веселой толстушки, сына - высокого, тощего паренька с длинными руками, удивительно напоминавшего мать, несмотря на свою худобу, и дочки - веселого черноглазого карапузика. Чувствуя приближение желанного сна, генерал лег поудобней, натянул на голову одеяло и только тут по-настоящему почувствовал, как он устал. "А все-таки здорово фашистов под Москвой рубанули!" - подумал он напоследок и точно бы погрузился в теплую воду... ...За занавеской, отгораживавшей койку порученца, будто летящий майский жук, зажужжал телефон. Требовательный, упрямый звук зуммера, раздаваясь ночью, всегда приносил что-то новое, чаще всего тревожное и неприятное. Он сразу отогнал сон. Только усилием воли генерал заставил себя остаться на постели. "Кто это звонит? Ведь просил же телефониста соединять только в случае крайней необходимости и всех, кто требует комдива, приключать к начальнику штаба". Телефон зуммерил напористо, настойчиво. Никто не брал трубку. "Ну и спит! - подумал генерал про порученца. - Эх, молодость, молодость!" Он уже хотел было сам идти к телефону, но послышался зловеще приглушенный шепот порученца: - Кто, кто?.. Не могу, товарищ двенадцатый, первый отдыхает. Звоните третьему... Я вам говорю, товарищ первый трое суток даже не прилег. Не просите - не могу, товарищ двенадцатый. Не приказано. Двенадцатым по дивизионной телефонной номенклатуре значился тот самый смелый, боевой майор, которого генерал направил с авангардным отрядом лыжников-сибиряков на лесную дорогу для форсированного параллельного преследования отступавших вражеских частей. - Соединяйтесь с третьим, товарищ двенадцатый... Не могу... - упорствовал порученец. Шепот его снизился до зловещего шипения. Сон уже совсем отлетел. Сбросив одеяло, генерал сел на нарах, нащупывая ногами бурки. Майор был опытный и дисциплинированный офицер. Он не стал бы настаивать по пустякам. Подходя к телефону, генерал удивился, увидев, что обледеневшая стенка земляного колодца, в который выходило единственное окошко блиндажа, ярко освещена оранжевым светом. Значит, все-таки он успел изрядно поспать. - Первый слушает, - сказал генерал, отбирая у порученца телефонную трубку. - Докладывает двенадцатый, - заклекотал веселый, энергичный голос. - Простите, товарищ первый, я бы не стал вас беспокоить, но у меня ЧП, очень важное... Совершенно особого свойства. - Чрезвычайное происшествие?.. В батальоне?.. Нет?.. Напоролись на засаду? Застряли? - Никак нет, наступление развивается нормально. Основные силы, двигаясь по дороге, вышли на рубеж сторожки. Мои лыжники, ведя целиной параллельное преследование, в пять пятьдесят минут достигли высоты "пятьдесят восемь", южнее топографической вышки "сорок один". Сейчас они значительно западнее. - Молодцы! - крикнул в трубку командир дивизии. Следя по карте, генерал уже отмечал красным карандашом район сторожки и вышки. Ясно! Сбитый с укреплений резервного оборонительного рубежа, враг снова принужден начать беспорядочный отход. - Молодцы! - повторил генерал, удлиняя красным карандашом стрелу, врезавшуюся в расположение вражеских частей. - Продолжайте преследование. К двенадцати ноль-ноль выйти основными силами в район... вот сюда, в район переезда через железную дорогу. Авангарду лыжников направиться в обгон немецких колонн и занять "Бол. Самарино". Нашли "Бол. Самарино" на своей карте?.. Вот его. Понятно? Исполняйте... Да, вы сказали - ЧП. В чем дело? Бодрый, уверенный даже в минуты боевых неудач, голос майора дрогнул. В нем зазвенели азартные мальчишеские нотки: - Ой, товарищ первый, ЧП совершенно особенное! Мои лыжники, двигаясь параллельно дороге, в двух километрах севернее топзнака "сорок один" взяли целый мешок золота... - Что? Повторите, что взяли? Не понимаю. Передайте по буквам. - Золото... Зинаида, Ольга, Лена, вторая Ольга, Тарас, третья Ольга. Поняли?.. Вот-вот, именно золото, много золота, товарищ первый. - Слушайте, вы, третья Ольга, ни черта я у вас не понимаю! - Генерал начал сердиться. Еще в дни обороны, когда части дивизии отбивали атаки врага, закопавшись на левом берегу Волги, за городом Калинином, как-то сам собой возник в них эдакий самодельный внутренний и довольно неуклюжий шифр для телефонных переговоров. По шифру этому звались: танки - лапти, пушки - гавкалки, снаряды - огурцы, самолеты - птички и так далее. Конечно, все понимали, что такая фраза, как: "У немцев на левом фланге лапотки завелись", или запрос прислать для гавкалок семидесятишестимиллиметровых огурчиков звучали не бог весть как конспиративно. Однако и сам генерал, посмеивавшийся над этим шифром, порой прибегал к нему при переговорах. Приняв теперь по буквам слово "золото", он никак не мог вспомнить, что же, собственно, оно могло означать. - Пшеница, что ли? - предположил он. - Никак нет, именно золото, товарищ первый, - ответил ему бодрый голос. - К черту эти ваши дурацкие выдумки! Мы не в обороне, докладывайте по-русски, чего вы там захватили. - Виноват, товарищ генерал, именно золото, самое настоящее золото, драгоценный металл, а также бриллианты и еще какие-то камни. Много золота, целый мешок. Его несли партизаны, их нашли в лесу. Из их письма явствует... - Какого письма? Откуда письмо? - Оно было написано в записной книжке, приколото немецким штыком к дереву. Их письмо, товарищ первый... Происшествие, действительно, было не из обычных. Генерал забыл, что стоит в одном белье в блиндаже, из которого за ночь выдуло все тепло. Он машинально запахнул бекешу, накинутую ему на плечи порученцем, присел на стол. - Читайте письмо. Постойте... там сказано, откуда взялись эти ценности? - Так точно, товарищ первый. - Майор назвал город и отделение Госбанка. Этот город был хорошо известен генералу. Полк, которым он командовал в начале войны, отступая с боями от границы, вместе с другими частями занял оборону как раз на рубеже этого города, недалеко от вокзала, и почти четыре дня сдерживал наступающих немцев, пока вражеские танки, прорвавшись севернее, не зашли ему в тыл. - Этот город был взят в конце июня, а сейчас декабрь. Это же почти в шестистах километрах отсюда, - с сомнением произнес генерал, перед которым все это пространство вставало как бесконечная цепь тяжелых арьергардных боев его полка, а затем дивизии. - Как же эти ценности попали сюда? Тут что-то не так. Кто из вас путает? - Никак нет, все правильно. Вот в письме прямо сказано, что они несли их оттуда. - Шестьсот километров по немецким тылам? - Так точно. - Да читайте же письмо, какого черта! Где-то на другом конце провода сквозь звон и потрескиванье необычно торжественно зазвучал голос майора: - "Товарищ, который найдет эту книжку! К тебе обращаемся мы, три советских человека. Когда ты это найдешь, нас не будет в живых..." - Они погибли? - Никак нет, живы, товарищ генерал! - Голос майора опять сорвался на мальчишеский веселый тембр. - В том-то и штука - живы! Все живы! - Где они? - Направил на медпункт. Находятся в тяжелом состоянии. - А кто такие? - Два парня и девушка. Один парень - совсем мальчишка. Дивчина тоже вроде подростка. Она в сознании. Рассказывала, что несет ценности от самого того города. Такая чудесная девушка, товарищ первый... У нее глаза... - Ладно, читайте записку. - Слушаюсь... Ну, тут они перечисляют свои имена и адреса. Вот: "Мы просим тебя, товарищ..." Это они обращаются к тому, кто их найдет, "...взять спрятанный под корневищем мешок с ценностями, принадлежащими государству, и доставить его..." - Голос майора сорвался. - Ну, ну, "и доставить его"... Что вы, не разбираете, что ли? - Никак нет, разбираю, "...и доставить его в ближайшую партийную организацию". И еще они тут в письме просят передать последний привет доблестной Красной Армии, Ленинскому комсомолу, большевистской партии. Они просят сказать... вот это замечательное место я вам прочту: "...мы сделали все, что могли, и не выполнили задания только потому, что заболели, ослабли... ослабли..." Трубка смолкла. В ней слышался сухой шорох взволнованного дыхания. Генералу почудилось, будто холодная пластмасса жжет ему ухо. Бурые доски блиндажа, обмерзшая стенка земляного колодца, позолоченная солнечными лучами, померкшая кисточка ацетиленового пламени, бесполезно дрожавшего над настольной лампой, стол, точно скатертью покрытый исчерченной рабочей картой, - все это смазалось в теплом тумане. Рядом неясно маячила фигура порученца. Генерал резко отвернулся. - Чего стоите, погасите лампу! - сердито буркнул он. Только после этого ворчливо, но каким-то новым голосом он сказал в трубку: - Довольно. Немедленно под надежным конвоем направьте ценности сюда, ко мне на КП. Ну да, пункт прежний. С ценностями направите подробное донесение об обстоятельствах дела, приложите эту записную книжку. Людей немедленно перевезти в медсанбат при враче, беречь как зеницу ока, головой отвечаете... Стойте, насчет людей отставить. Я пошлю за ними свою машину с подполковником медслужбы. Генерал отдал адъютанту соответствующие распоряжения и, когда тот исчез, снова прильнул к трубке: - Слушайте! Это опять я, первый. А какие они, эти люди? Опишите. - Девушка очень молоденькая, очень милая, похожая на подростка... кудрявая... прекрасные серые глаза... Вы знаете, товарищ первый, такие глаза... - Тьфу! Вам сколько лет, майор? - Двадцать пятый, товарищ генерал. - Вот и видно, что двадцать пятый. Глаза! Я разве о глазах спрашиваю? Как эти люди выглядят? - Очень истощены, ослабли. Парни почти не говорят, а девушка... - Опять девушка! - Виноват, я только хочу сказать, что девушка рассказывает, что они шли до самого позавчерашнего утра, шли будто бы по ночам, а потом, когда на дорогах началось ночное движение, углубились в лес. Трудно поверить, но, кажется, это так. Девушка передала мне немецкую карту с дислокацией войск противника в этом районе, теперь устаревшую, и секретный пакет из штаба "Центр" командиру группы неприятельских войск. - Так какого же черта вы молчите? Какой пакет? С чем пакет? - Срочный пакет, товарищ первый. В нем командующий группой "Центр" передает категорический приказ ставки Гитлера остановить наше наступление. Решительно. Немедленно. Любой ценой... - Дата приказа? - Он передан пять дней назад. - Ну, цену они уже заплатили хорошую, - усмехнулся генерал. - Пакет и карту ко мне. - Выслал часа два назад, товарищ первый. Сейчас получите. - Так, значит, "решительно, немедленно, любой ценой"? Круто, баском командует... Да, кстати, откуда у партизан этот пакет? - Девушка рассказывает, что они четыре дня назад перехватили немецкого офицера связи. - Истощенные? Еле живые? - Так точно, товарищ первый. - Гм... Где же вы их нашли? - Нашли случайно. Капитан Сурков двигался в обход параллельно дороге. Вдруг в лесу - автоматная очередь. Одна, другая, третья. Думали - засада, осторожно обошли. Видят - лежат в снегу неподвижно трое, их совсем уже замело, товарищ первый. У девушки на коленях автомат. Над головой к дереву пригвождена штыком эта самая записная книжка. Девушка сначала и говорить ничего не могла, только плакала да трогала у бойцов полушубки, винтовки... Ей казалось, что она нас во сне или в бреду видит, честное слово! Потом рассказала, что о нашем наступлении они только догадывались, но думали, что до фронта остается еще километров сто. Она в волков стреляла, товарищ первый, вот как... Совсем худенькая, но лицо прекрасное, точно из слоновой кости выточено, и глаза огромные, серые, как две фары сияют... - А врач... что врач говорит? - Врач, товарищ первый, ничего не говорит. Врач пожимает плечами. Он не верит, что можно идти в цинге, в такой степени истощения, да еще нести тяжести... А девушка, ее звать Муся... - Эх, майор, майор, думаете вы, как младший лейтенант! Чепуха у вас всякая в голове! - проворчал генерал. - Неужели, кроме серых глаз, вы ничего в этом так и не увидели?.. Ну ладно, хватит болтовни. Высылайте ценности, донесение. И чтобы у меня в двенадцать ноль-ноль выйти к указанному пункту. Понятно? Исполняйте. Мы им покажем "решительно, немедленно, любой ценой"! Генерал положил трубку и несколько мгновений, улыбаясь, смотрел в угол блиндажа. Потом, точно встряхнувшись, вскочил и бросил ввалившемуся в блиндаж розовому с мороза порученцу, у которого брови и ворс шинели уже успели покрыться утренней изморозью: - Вот что: немедленно ко мне комиссара. Скажите - прошу его срочно, очень важное дело... Потом соедините с командующим армией и с членом Военного совета фронта... Постойте. И еще вызвать сюда начсандива. Чтобы перед тем, как явиться, приказал приготовить вот здесь, в моем блиндаже, три госпитальные койки со всем оборудованием. Быстро! Генерал пощурился на желтовато-лимонный свет зимнего утра, потоками стекавший в обледеневший земляной колодец за окошком, крепко, с удовольствием потер руки. Его усталые глаза сверкнули радостно и хитровато. И он сказал, обращаясь к золотым солнечным лучам: - Так, стало быть, "решительно, немедленно, любой ценой"... Неплохо начался у нас с вами денек, очень неплохо! 27 А через день к подземному поселку из блиндажей, безжалостно украшенных ходами, переходами и террасками из юных березок с неободранной, белой корой, прибыли три машины. Первой пришла уютная "эмочка", расписанная, как арбуз, косыми зелеными и черными полосами. Она прикатила из-за реки, с запада, откуда теперь еле-еле доносились сюда звуки далекой уже канонады. Из нее вылез генерал Теплов, который еще вчера на заре перенес свой командный пункт на другой берег, вперед, в пустовавшую лесную сторожку. - Ну, как у вас тут? Как они? - спросил он у пожилого часового, который при виде своего генерала браво вытянулся у входа в землянку и взял автоматом на караул. - Порядок полный, товарищ генерал. Отдыхают. - Никто из начальства не приезжал? - Никак нет, вы первый. Генерал сошел в свое недавнее жилье, и почти тотчас же с востока по снежной дороге, утрамбованной до фарфоровой крепости и блеска подметками и колесами прошедших здесь дивизий, подкатили к блиндажу два сильных длинных штабных вездехода, покрытых серебристой алюминиевой эмалью. Из первого легко выскочил маленький, щуплый, но крепко сбитый и весь какой-то пружинистый человек в защитного цвета бекеше и генеральской папахе, стоявшей на нем трубой. Из другой неторопливо выбрался плотный человек в бурках, в черном пальто с поднятым меховым воротником. "Уши" пыжиковой шапки были опущены, и из рамки рыжего пушистого меха глядело широкое, немолодое, полное лицо, щедро разрумяненное морозом, с глубокими волевыми складками на пухлых щеках. Командир дивизии, вышедший на звук моторов, встретил приехавших у входа в блиндаж. - Здравия желаю, товарищ член Военного совета! - молодцевато приветствовал он человека в бекеше. - Здравствуйте, генерал... Знакомьтесь: секретарь обкома партии, - представил тот штатского. - Ну, где они у вас? - Разместили пока здесь, в блиндаже, - ответил комдив. В присутствии начальства он весь как-то подтянулся, помолодел, точно сразу скинул с плеч годков пятнадцать. - Ну, и как они, как со здоровьем? - спросил секретарь обкома и удивил комдива своим не по фигуре звонким, юношеским голосом, своими молодыми, очень живыми глазами, которые так и бегали, так и шарили кругом, должно быть все, все замечая. - Они не жалуются. Ваш приказ, товарищ член Военного совета, выполнен. Начсандив, подполковник медицинской службы, находится неотлучно при них. Самолет со спецмедикаментами вчера прибыл и был принят. - А ценности? - спросил секретарь обкома. - С самолетом, привезшим медикаменты, вчера прилетел ваш человек из банка, этот безрукий... Они там вместе с моим начфином и с особистом колдовали всю ночь. Утром докладывали: по предварительным данным - колоссальные ценности. Я-то здесь со вчерашнего дня не был. Ведь наступаем, товарищ член Военного совета, некогда. Сутки коротковаты стали. - Ну что ж, пошли в блиндаж? - спросил приезжий генерал и гостеприимно уступил дорогу секретарю обкома. Сойдя вниз, они поначалу ничего не могли разглядеть, кроме каких-то неясных фигур, вскочивших и вытянувшихся при их появлении. Потом, приглядевшись, различили в полутьме у стола, освещенного затененной карбидной лампой, двух офицеров и третьего - пожилого штатского человека с сухим морщинистым лицом. Пустой рукав темной полувоенной гимнастерки был у него засунут за ремень. На столе, перед которым те стояли, тускловато сверкала груда драгоценных вещей. - Ну, показывайте ваши сокровища, товарищ комдив, - сказал член Военного совета, снимая папаху и приглаживая ладонью серебристый бобрик, придававший его небольшой голове угловатую форму. Генерал Теплов молча повел рукой в сторону драгоценностей. - Не туда смотрите, товарищи генералы! - звонким голосом сказал секретарь обкома. Он лишь мельком скользнул взглядом по груде золота, подошел к двухэтажным нарам, и молодые, цепкие глаза его так и впились в полутьму. На широком, полном и очень подвижном и выразительном лице его были и забота, и любопытство, и осторожное уважение. - Эй, кто тут живой, откликайся! Дайте хоть посмотреть на вас, что ли! Верхние нары занимала девушка. На белом фоне свежей, еще как следует не обмятой наволочки худенькое лицо четко вырисовывалось такими тонкими и строгими линиями, будто действительно было вырезано искусным мастером из старой слоновой кости. Девушка спала, но веки ее нервно вздрагивали, на бледных, увеличенных общей худобой губах дрожала тень успокоенной улыбки. На просторных нижних нарах, рядом, обнявшись, как братья, лежали очень крупный человек, до того худой, что возраст его трудно было определить, и подросток, почти мальчик, с угловатым густо-смуглым лицом. И было похоже, что этот крепко спавший богатырь прикрывает младшего собой от опасности и непогоды. Все трое дышали ровно. Секретарь обкома долго стоял над ними. В юности, которая казалась ему очень далекой, он окончил медицинский институт, и ему, как врачу, было необыкновенно приятно слышать их спокойное, ровное дыхание. Он прикрыл одеялом ногу меньшего, такую худую, что можно было угадать ее костное строение. - Поднимете их? - спросил он у немолодой строгой женщины в военном, в петлицах которой рядом с тремя шпалами золотели медицинские эмблемы. - Состояние тяжелое, но пульс уже наладился. Сделали два вливания. Вчера вечером и сегодня утром они приняли бульон. Девушка эта у меня совсем молодец, даже пробует подниматься... крепкая... Все пытается говорить. Вот только что перед вашим приходом уснула. - Ну, что тут медицина предсказывает? - спросил член Военного совета. Уже без папахи и бекеши, в простом кителе с тусклыми звездами защитного цвета на полевых петлицах, этот маленький человек пружинисто переваливался с каблуков на носки, и его до блеска начищенные сапожки при этом легонько поскрипывали. - Медицина надеется, товарищ генерал-лейтенант. Молодость, одухотворенная молодость все побеждает, - по-штатски ответила женщина-врач. Поправив строгую прическу, она взглянула на спящих. - Было бы слишком несправедливо: преодолеть такие невероятные, просто нечеловеческие трудности, выполнить долг - и умереть. - Бывает. На войне, к сожалению, случается и так, - сказал член Военного совета. Резко повернувшись на каблуках, он пошел было к столу, но с полдороги вернулся. - Товарищ подполковник медслужбы, командующий фронтом лично просил вам передать: сделайте все возможное для их спасения. Если возможного мало, сделайте невозможное. Ведите сражение за их жизнь всем оружием медицины. Ничего не жалеть. - Он подошел к столу: - Ну как, учитываете? - Тут нечего учитывать, тут все учтено. Просто принимаем по инвентарной описи, - отозвался штатский с пустым рукавом. - Вот опись ценностей, составленная по всем правилам. Мы только сверили ее с наличностью и сейчас вот актируем государственный прием. - Сошлось? - Грамм в грамм, камешек в камешек! - гордо ответил человек с пустым рукавом. - Да иначе и быть не могло: ее составлял старый, опытный банковский работник. Прекрасный служащий, я его знал... - Почему "знал", а не "знаю"? - Он умер, товарищ генерал. Умер в дороге, неся эти ценности... Он же и вынес их из оккупированного города вдвоем вон с той девицей, с Марией Волковой. - Ты и ее знаешь? Это тоже твоя сотрудница? - живо обернулся секретарь обкома, отрываясь от описи, составленной Митрофаном Ильичом, которую он внимательно рассматривал. - Ну и что она, товарищ Чередников? Штатский сделал своей единственной рукой смущенный жест: - Вот то-то, что ничего особенного! Машинисткой работала... Хорошая машинистка, обыкновенная, ничем не примечательная девушка. - Обыкновенная девушка... Так, так, так... Ничего особенного... - задумчиво протянул секретарь обкома и, обернувшись к генералам, весь сияя своей юношеской живостью, которой у него, казалось, было с избытком, широко улыбнулся белозубой улыбкой: - Вот то-то и есть, что ничего особенного! Обыкновенная, ничем не примечательная девушка, обыкновенные парни, обычный случай. В этом самое необыкновенное... Вот, товарищи генералы, полюбуйтесь-ка на этот документ. Тоже обычный документ и по форме, вероятно, составленный. Но на чем? На "листках ударника" и на "похвальных грамотах". Где? Во вражеском тылу, в лесной глуши. У человека капитализма в таких условиях, наверное бы, клыки и хвост выросли. А они опекали ценности, которые им никто не поручал... Погодите, станем богаче, восстановим областной музей, который фашисты сожгли, - я прикажу этот документ на самой видной витрине положить. Под стеклом хранить как интереснейший документ военных лет. - А вы о их завещании не слышали? - спросил комдив, вытаскивая из планшета старую записную книжку с продолговатой дыркой, проколотой штыком. - Тоже вот возьмите для вашего музея. Учтите, что все это написано людьми, умиравшими от цинги и голода, без всякой надежды на то, что их выручат. В записную книжку был вложен засиженный мухами портрет колхозницы, прижимавшей к себе пестрые телячьи мордочки. Член Военного совета на миг залюбовался красивым женским лицом, ласковым и в то же время строгим. - Кто это? - Девушка говорит, это какая-то колхозница. Она тоже несла ценности, а потом их приняли вот эти партизаны, - пояснил командир дивизии, указав на людей, спавших на нижних нарах. - Эстафета! - усмехнулся секретарь обкома, разбирая каракули в блокноте. Один из офицеров придвинул ему карбидную лампу. - Молодцы! Аж в слезу шибает, когда читаешь, - сказал секретарь. С верхней полки раздался глубокий вздох, послышалось шуршание жестких простынь. Тихий, но звучный голос спросил: - Доктор, вы здесь?.. Как они, как их здоровье? - Спят, спят, моя хорошая, спят. И вы спите, не разговаривайте, - ответил звучный альт врача. - Не думайте о них, им уже лучше. - Нет, вы правду говорите? Ой, кто это там? Находившиеся в блиндаже, как по команде, обернулись на голос. Член Военного совета, сверкающий серебряным, аккуратно подстриженным бобриком, и полный секретарь обкома, и высокий комдив, и банковский работник с пустым рукавом, и офицеры, и часовой - все бывалые, много видавшие, много пережившие люди смотрели туда, где над бортиком нар поднялось худое девичье лицо, где в полутьме из-за длинных, с загнутыми концами ресниц светились большие, круглые усталые девичьи глаза. Секретарь обкома и генералы двинулись было к нарам, но были остановлены строгим взглядом врача. - Эти товарищи приехали по поводу ценностей. Не беспокойтесь, родная, спите себе... Ваши вне опасности, - сказала подполковник медслужбы и погладила девушку по голове. - У нас в областном городе еще не восстановлены электросеть и водопровод. Придется, пожалуй, для дальнейшего лечения отослать их в Москву, - задумчиво сказал секретарь обкома. - О Москве и слышать не хотят, - усмехнулся комдив. - Я говорил с ними, когда их сюда привезли. Предлагал с санитарной машиной отправить на аэродром, прямо с колес - на крылья, туда. Где там! Все трое в один голос: "Никуда с фронта не поедем!" Просят сразу же, как только поправятся, забросить их обратно в лес, к партизанам, в их отряд... И все просили радировать командиру отряда, что задание его они выполнили и ценности доставлены. - Ух, народ! Эти жить будут! - громко произнес член Военного совета, но, боязливо оглянувшись на нары, снизил голос до шепота: - А из какого они отряда? Где этот отряд дислоцируется и действует, не узнавали? - А вот разрешите доложить, - тем же больничным, осторожным шепотом ответил комдив. - Я тут отметил на карте. Это за разгранлинией нашей армии, на пути у правого соседа... Говорят, сосед за эти дни здорово рванул на запад? Стараясь действовать как можно тише, он стал развертывать необжитую, новую часть карты, сухо хрустевшую жесткой глянцевитой бумагой. - Тут вот, в лесу, у этой балки. Здесь близко гурты какого-то колхоза зазимовали. Так вот они рассказывают: когда отряд, действовавший вот здесь, в районе Узловой, был оттеснен со своих баз лесным пожаром, командир взял направление вот сюда, за реку, к колхозным гуртам. Та красавица, что на снимке, - оттуда... - Позвольте, какие гурты? О каких гуртах речь? Не о колхозе "Красный пахарь"? - живо спросил секретарь обкома, заглядывая в карту через плечи военных. - Возможно, названия не помню, - ответил комдив, очерчивая на карте лесную балку. - Вот здесь разместилось стадо, и сюда направлялся партизанский отряд. Это последнее, что они могли о нем сообщить. - А отряд не железнодорожников? Не Рудакова с Узловой, не помните? - допрашивал секретарь обкома, все более и более оживляясь. - Вот это помню: точно железнодорожников, точно Рудакова! - обрадовался комдив. - Этот, высокий-то, партизан Железнов, как раз из этого отряда... - Так этот район еще третьего дня освобожден частями вашего соседа, - задумчиво сказал член Военного совета. - Правильно, - подтвердил секретарь обкома. - И мы уже получили со связным через линию фронта от Игната Рубцова - председателя того колхоза, что гурты в лесу прятал, - сообщение, что все они живы и их знаменитое стадо цело... Это один из лучших наших колхозных вожаков, замечательный мужик, балтиец, старый большевик. Кронштадт штурмовал!.. Девушка, приподнявшись на локте, всматривалась в незнакомые доброжелательные лица. Казалось, она все еще старалась решить: в действительности или в хорошем сне видит всех этих людей, слышит разговор, знакомые имена? Ну да, это была действительность! Полного, широкоплечего человека девушка даже помнила. Она видела его однажды в первом ряду кресел во время итогового смотра самодеятельности, происходившего в областном центре. Вот у кого надо попросить, чтобы всех их не отправляли ни в какой столичный госпиталь, а дали возможность поправиться здесь и потом отослали назад к Рудакову, чтобы с его людьми воевать до самой победы. Опасливо оглядываясь на строгого врача, девушка стала сбивчиво излагать секретарю обкома общую просьбу троих друзей. Секретарь, улыбаясь, слушал ее и все время победно оглядывался на члена Военного совета, точно гордясь перед этим седым, бывалым генералом людьми своей области. Когда девушка кончила, он заговорщицки подмигнул: - Слышали? Ой, народ! Ну народ!.. Милая девушка, куда же вас забрасывать, когда весь рудаковский отряд уже с боем прорвался через фронт и вышел из леса? Узловую не сегодня-завтра возьмут. Вашего Рудакова туда секретарем горкома посылаем. Надоело ему, небось, там все взрывать да разрушать. Пусть отдохнет, строя да восстанавливая. Тихий девичий голос мелодично произнес: - Он тоже жив?.. Ой, как все хорошо!.. Голова девушки упала на подушку, улыбающиеся губы поджались, подбородок съежился. Послышался тонкий, точно детский плач. - Вот тебе и раз! - растерялся секретарь обкома. - Ну, полно в блиндаже сырость разводить. У меня к тебе дело. Обком решил представить вас за спасение государственных ценностей к правительственной награде. - Секретарь достал из бокового кармана гимнастерки записную книжку и карандаш. - Сообщи о себе некоторые данные, я запишу... Имя, фамилия, отчество? Девушка медленно приподнялась и села на нарах. В глазах ее еще стояли слезы, но глаза счастливо сияли. - Запишите, пожалуйста: Корецкий Митрофаи Ильич... - Это тот старый кассир? - Да, да! Это все он. Если бы не он, я бы ничего не сумела сделать... Это такой человек... Запишите еще одну замечательную женщину - она этот мешок дважды, рискуя головой, спасала: Рубцова Матрена Никитична. - Какая Рубцова? Наша знатная животновод? - Да, да... Чудесная женщина!.. Потом - Рубцов Игнат Савельич. Он нам все организовал... Потом одну колхозницу из деревни Ветлин