лет назад услышал он этот отчетливый стук, и агай занял свое место во вселенском хоре... Агай -- так туркмены зовут между собой великого ва-зира. Он переступает порог и видит все того же старика с серыми выпуклыми глазами. Калам в сухой руке и золотой куб чернильницы на столе. Время не имеет здесь власти. Рано или поздно умрет этот старик, но останется в мире стук его калама о стол. А может быть, стук этот вечен и был до рождения вазира?.. Вина его очевидна, ибо неделю назад обязался он принести вазиру очередную часть звездных таблиц. Среди вернувшихся наконец из Исфагана гябров нашли его утром стражники мухтасиба. Агай никогда не выговаривает за провинности, ибо убежден в божьем предопределении каждого человека. Впрочем, коль посчитал бы старик, что место надзирающего за звездами имама на базарном столбе, то отвел бы и это на божий счет. Главное -- удержать дыхание рядом с агаем. Сухая винная горечь во рту не соответствует государственной важности выравнивания времен. Агай готов терпеть неудобства общения с ним, пока не почует запаха. Это уже доказательство, выходящее за прямой угол мышления. Внутри разрешается все, но грани священны. Выдохнув по возможности из себя все греховное в сторону, расстилает он на столе таблицы божьего неба. В клетку месяца урдбихишт смотрит агай. "Месяц назвали урдбихишт, а слово означает, что в этом месяце мир своим весельем похож на рай; "урд" же на древнем языке пехлеви означает "подобный". Солнце в этом месяце, согласно истинному обороту, находится в созвездии Те- 224 ленка. Этот месяц и являет собой середину весны". Губы шевелятся у великого вазира, но слов не слышно. И явственно раздается стук кости о дерево. Каждый раз три коротких удара с перерывами. Не только особые звуки присущи людям Всякий живущий имеет также свой геометрический знак Это не квадрат и не треугольник Лишь неживые кристаллы в природе образуют углы Божье искусство не знает резкости. Взгляни на самое естественное в природе: на лошадь, на женщину... Кто-то смотрит из сада в окно Это ученик садовника - шагирд 1, окапывающий кусты по ту сторону арыка. В руке у него кетмень, и отсвет сточенного железа пробе-гае г в полутемной комнате Ребенком когда-то подобрал его агай среди умерших от голода людей в Тусе. Вечная благодарность за это в глазах шагирда.. VII. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА -- Что дороже неба? -- Тайна! Тихий голос падал на каменный пол, четыре стены ограничивали его, и невидимый потолок не давал укатиться в бездну ночи. Слышалось, как вся каменная скала, вершину которой составлял "Дом Тайны", повторяла ответ В глубины земли уходил он, отдаваясь в зияющих пропастях, и молчали вокруг, свидетельствуя, ледяные горы Ничего не значилось в его жизни. Был хлеб в начале ее, протянутый неким человеком, и сразу потом скала, на которую пришел он в преддверии истины. Меж ними громоздились клумбы с цветами, которые учился он растить в султанском саду. Их дурманящий запах из года в год становился все резче, и невозможно вдруг стало переносить его Тело и мозг горели в непрерывном напряжении, и руки искали железо. Хотелось биться головой о землю, раздвинуть, вспороть ее, излиться в теплую мягкую сущность И умереть потом в ослепительном радостном свете познанной тайны... -- Что дороже хлеба, который ешь? -- Тайна! Семь шагов первой ступени к богу, путь фидаи -- "Отдающего только жизнь", прошел он до того, как слу- ' Шагирд-- ученик 8 М Симашко 225 чилось непостижимое... Грудь женщины холодила плечо. Руки у нее были запрокинуты, и постыдно золотились волосы в набухших ямках... -- Что дороже воды, которую пьешь?.. -- Тайна! Было ли это с ним на самом деле?.. Когда очнулся он после ночного видения на тех же плитах, то долго не понимал окружающего. Только есть он безмерно хотел. И ел день и ночь не переставая. А потом прошел еще семь шагов второй ступени к богу, путь ласика -- "Причастного к Тайне"... Все содрогалось в нем ночами от жажды повторения, и он прижимался к войлочной подстилке, ощущая под ней камень. Налившиеся белым гноем бугры проступали на лбу, подбородке, у обоих глаз. Он давил, срывал их ногтями, раздирая лицо до крови... Захир -- "учение для всех" -- пришло сегодня к концу... Ни одно преступление на земле не проходит бесследно. Когда был убит хезрет Али -- десница Пророка и умерщвлены его сыновья, ложью проникся мир. Халифы-самозванцы в Багдаде травили семя хезрета одного за другим, пока седьмому из них не пришлось уйти в эти подоблачные горы. Скрыты стали в мире его прямые потомки -- великие имамы, и лишь избранные среди людей посвящены в тайну Сокровенного -- "ба-тин". Они только знают имя того, кто скоро объявится. Со дня на день ждут его появления измученные несправедливостью люди... Главное зло -- в принуждении. Убив Али и сына его Хусейна, развязали мешок с неправдой люди. Не по божьему счету, а силой стали принуждать они друг друга. С самого верху идет это зло. Войско для расправы держат султан с вазиром, специальные мухтасибы со стражей разъезжают по улицам. И не может человек жить, как он хочет. Но сокрушена будет твердыня насилия. Не станет богатый отбирать у бедного. По всей земле будет так, как в некоем царстве воинов-карматов в далекой пустыне. Там все поделено между людьми, и все общее. Было некогда так и в стране персов. Но дьявол обуял персидских царей, и не захотели они правды на земле. Ногами вверх закопали они правдивых. А потом явились тюрки-и довершили строительство царства лжи... 226 -- Что дороже огня, от которого свет?.. -- Тайна! Подобный трупу в руках обмывальщика был он в руках наставника дай, готовясь в рафики -- "Единомысля-щие". Это третья ступень к познанию, и приподнимается перед ним завеса Сокровенного. Дважды уже клялся он: как фидаи и как ласик. И по семь раз испытывался: горячим, холодным, острым, тупым, горьким, соленым, громким. Знаков не должно оставаться на теле после этого. По следам от посвящения узнают братьев веры -- батинитов, а на базарах для них стоят столбы. Брызжущий ядом див наставил их, а имя его якобы "Устроение царства". Но если заменить каждую букву этой нисбы сокровенной цифрой, получится число 666, означающее дьявола. Хлеб и дьявол смешались в этом мире, потому что дьявол протянул ему некогда спасительный кусок. Много раз, окапывая клумбы в саду, видел он его, прямого и строгого... Лоб к холодному камню прикладывал он, но женщина не уходила. Руки все не опускались у нее, а у него потекли слезы. И капали ей на грудь, пока она лежала под ним... Что дороже воздуха, который вдыхаешь?.. -- Тайна! Откуда взялась женщина?.. Семеро их, посвященных в фидаи, сидели в тени айвана. Пропасти были вокруг, и лишь белые зубья Дамевенда, куда в древние времена приковали дьявола, находились выше. Прямоугольные башни "Дома Тайны" не имели окон. Одни остались они, потому что наставник-даи ушел за водой. Опять заговорил большегубый фидаи. Он задышал сильнее и сказал, что слышал этой ночью ее смеющуюся. Прыщи кровоточили на лице у него... Никто из них не знал женщин, поскольку непригодны такие для посвящения в фидаи. Только девственники могут начать познавать учение. Позволяется это с женщиной лишь в третьей ступени -- рафикам, да и то с соблюдением такийи -- скрытого проклятия тому, что говоришь или делаешь... С гладкими стенами была скала, и венчал ее "Дом Тайны". Ниоткуда не было туда входа. Кто-то сказал, что приснилась большегубому фидаи женщина, как снится каждому из них. 8* 227 Дай принес бронзовый таз с водой, разлил им глиняные чашки. Желтый шарик выпал из пальцев наставника. Чтобы сосредоточиться, все они закрывали глаза. Вода показалась необычной. Он вдруг увидел круглое солнце в чашке. Оно росло, выплескиваясь наружу. И сразу загорелись камни под ногами. Другие фидаи смотрели на него с удивюнием. Он все слышал и понимал. Но собственные ладони уже слепили его. Загорелось, засияло, запело в мире. Грудь ширилась, тело стало легким, подобным дыму. Он развел руки, чтобы лететь. -- Уйдите... Тайна другой, высшей жизни открывается ему! Это был голос наставника -- последнее, что услышал он в этом мире. В то же мгновение очнулся он в другом месте. Одежды не было на нем, а рядом лежала женщина... -- Что дороже отца и рода твоего?.. -- Тайна! Он уже различает их. Семь высших дай -- "владык учения" -- стоят в полутьме со скрытыми лицами. Каждый по очереди спрашивает его. На белой ткани -- только прорези для глаз. Нет нигде прохода, через который могли бы они войти. Но зачем им дверь... В их власти тайна иного мира. Там лежит женщина, послушно запрокинув голову... Она спокойно смотрела на него, ожидая. Он боялся увидеть ее наготу, неудобно было локтям. Все открывалось само, и в тот же миг некий дух вселился в его тело. Еще и еще раз сотрясалось оно само. Слезы облегчения потекли из глаз... И тогда стал ощутим от женщины запах плоти. Но он уже приник головой к ее груди и почувствовал вдруг ее теплую, успокаивающую ладонь. Что-то давнее, забытое явилось ему... Всякий раз вставала она после этого и снова ложилась. Стыдясь запаха, переставал он дышать... Лилась вода из фонтана, и танцевали в меняющемся свете девушки, по очереди протягивая к нему обнаженные руки-тени. Босыми ногами наступали они на цветы, которыми был осыпан пол. Среди них была и та, что лежала рядом. Он быстро повернул к ней голову, проверяя. Да, она лежала с ним и одновременно танцевала среди тех, у фонтана. Даже пятнышко у левого глаза 228 было здесь и там. Увидев удивление в его взгляде, она протянула ему чашку. Он послушно пил, не отводя от нее глаз... Когда вернулся он в этот мир, там опять было солнце и молча сидели фидаи. Наставник дал ему напиться воды. Она была обычной: холодной и не имеющей вкуса. Об этом не говорили. Только Большегубый шепнул, что вчера его оставили здесь спящим, а сегодня нашли в том же положении и на том же месте. -- Что дороже матери и рода твоего? -- Тайна! Кто же из этих семи великий сайид-на ', бросивший в пропасть собственного сына за измену учению? Белые конусы на головах одинаковы у всех, и только голоса разные. Каждый голос следует запомнить. Семь пар рук ложатся на его голову. Он -- рафик, и нет теперь у него имени. Любое из имен может он принять на себя в мире. Малое кольцо надевают ему на палец. Оно такое же, какие носят обычно люди из даби-ров, купцов или караванщиков. Лишь чуть заметный знак выбит на внутренней стороне, и если повернуть его особым образом, то где бы ни был рафик, ему беспрекословно подчиняются все фидаи и ласики, находящиеся в том месте. Убежище и пищу найдет он по этому знаку в городах и селениях, в горах и пустынях, на дорогах земли... -- Вот твой дай! Из стены появляется еще одна тень. Сползает белая ткань с лица. Где-то встречал он уже этот спокойный внимательный взгляд. И высокий лоб с морщиной поперек знаком ему. Да это же устад, мастер цветов, приезжавший в Исфаган прошлой осенью. Он долго жил при базаре и ходил всякий раз за рассадой к хаджибу султанских садов... Но устад уже набросил на лицо мешок и отступил в стену. Для рафика этого времени должно быть достаточно, чтобы запомнить человека. Отныне он совершит все, что передаст ему от семи владык учения этот дай -- распорядитель его души. И не будет для него невозможного. ' Сайид-на-- наш сайид, высшая форма уважения. 229 -- Пусть увидит Предопределенное! Чашу с водой ставят перед ним. Снова он различает желтый шарик, упавший из пальцев даи-прислужника. Вода, как и в тот раз, имеет вкус. Он закрывает глаза и жадно пьет эту сладковатую воду. В мучительном ожидании напрягается тело... Ничего не происходит, и только телесное оставляет его. Все понимает и видит он остро, как никогда. Раздвигаются каменные стены, куда-то деваются пол и потолок. Невероятная легкость во всем, и холодно закипает мозг. Один он на вершине и видит сразу весь мир, все города и селения, улицы и базары, всех встреченных в жизни людей. Но кого-то из них он обязательно должен найти, и тогда придет облегчение. Прямой дейлемский нож дают ему в руку. -- "Устроение царства"... Это тихо произносит уже знакомый голос, и он сразу видит того, которого искал. В прямоугольной комнате за невысоким столиком сидит узколицый старик в строгой одежде дабира. Перед ним лист пергамента, золотая чер-нильница-дават и витой калам у него в руке. Лицо сосредоточено, и нет в нем сомнения. Он знает этого старика...  * ГЛАВА ПЕРВАЯ *  I. ВАЗИР Во имя бога милостивого и милосердного!.. О делах людей и времен. Всевышний в каждую эпоху избирает одного из людей, прославляет и украшает его достоинствами правителя. Он связывает с ним благо вселенной и спокойную жизнь людей; от него же зависят разруха, смуты, восстания, страх и трепет распространяет он пред сердцами и очами для блага же людей -- дабы были они спокойны... Если же среди них проявится мятежностъ, небрежение к закону или инакомыслие в отношении повиновения Всевышнему, и тот захочет дать им вкусить возмездие за эти их деяния -- да не даст бог, преславнъш и всемогущий, нам такого удеш, да удалит от нас этакое несчастье!--то таким людям Всевышний и пошлет злосчастные последствия мятежа: друг на друга обнажатся мечи, прольется кровь; тот, у кого сильнее 230 длань, будет делать что захочет, так что все люди погибнут в этих несчастьях и кровопролитиях, подобно тому как огонь, падач в заросли тростника, сжигает начисто не только то, что сухо, но и то из сырого, что соседствует с сухим... Ныне, слава богу, в это б шгос ювенное время нет никого в мире, кто замышлчг бы смуту ши чья бы гоюва высовывалась из ошейника послушания. Да хранит постоянно Всевышний эту державу до дня восстания из мертвых! Да удаштся от этого государства дурной глаз!..! Тот, кто лишен государственного разумения, записал бы иное: что беспокойно время, и всякий эмир норовит оборвать свою цепь. А в Рее и под самым Исфаганом бесчинствуют исмаилиты. Еще две крепости в Дейлеме присвоили они, запугав владетелей, а какой-то ничтожный дабир, которого пригрел он некогда на султанской службе, отрекся от веры, назвал себя "сайид-на" -- великим святым и задумал разрушить то, что созидалось веками. И еще о Тюрчанке было бы написано... Из дома царствующих Сельджуков другая, старшая жена Величайшего Султана, и законный султан в будущем -- ее сын-первенец Баркиярук. Но не о том думает новый вазир Абу-л-Ганаим в сговоре с младшей женой султана. Эмиры войска хотят того же... Многое можно было бы написать... Однако недопустимо, тем более в письменной форме, говорить о чем-либо плохом в государстве. Подобна обвалу в горах людская молва, стоит лишь стронуть один камень. А коль твердить каждодневно, что все хорошо, то и будет хорошо. Такова человеческая природа, и люди сами не любят тех, кто много умствует. Тех же, кто назойливо замечает упущения власти и упорствует, следует наказывать как самых первых врагов веры и государства. Так поступали все великие властители прошлого. На их примере и следует изложить предопределенный богом закон об избранности правителя в каждую эпоху. ' Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька. (Перевод Б. Н. Заходера.) М.--Л, 1949, с. 11--13. Сокращенный текст литературного памятника будет и в последующих главах выделяться курсивом. 231 Избранность же означает ответственность перед божьим промыслом. Коль слабеет воля и рвение правителя, начинает давать он потачку мудрствующим и рассуждающим, то слабеет держава и открывается путь к произволу и мятежу. Но нет предела милосердию Всевышнего, и всемогущий бог, чтобы спасти род людской от искоренения, намечает, выделяет из безвестности и приводит к власти новую династию, которая опять обуздывает многоумных и укрепляет государство. А оно дано людям на все времена, вечно и неизменно, потому что от бога Достойным примером мудрости в устройстве государства является страна фангфуров -- Сыновей Неба, которые правят в Китае. У них перенимали способы управления людьми многие правители древности -- цари и фараоны. "Ден-намак" -- книга арийских царей о принуждении народа к порядку -- вершина этой мудрости. Нельзя начинать также книгу с примера, который близок по времени. Поначалу следует привести краткие свидетельства из древних книг. Арийский дом Ахемени-дов благословил бог способностью устроить первое государство. Победоносный грек Искандер пришел в свое время и сокрушил его. И разве не взвился огонь его владычества до того, что язык пламени лизнул тучи? Но горел он недолго, а затем сделался пеплом. И пишут знающие люди, что, захватывая великие царства и бродя по благоустроенным областям мира, он вел себя, словно пришел полюбоваться ими. Когда пожелал Искандер, побежденные цари склонились и дали клятву в верности, на чем и завершилось дело. Основа же всякой подлинной верности -- государство. Какая польза без закрепления завоеванного кружить по свету? Словом, как всякий западный человек, он полагался на силу воображаемого. И был потому Искандер Двурогий наподобие громыхающей тучи в теплую погоду года, ибо пронесся над многими царствами, излил дождь, а лужи тут же высохли... После учиненного им разгрома и последующего дробления мира цари парфянского дома Арсака стали поднимать из пепла державу. Но оставленное греками легкомыслие подкосило тростник благих помыслов, а тогда был избран богом и поднялся во всей своей славе безвестный дотоле дом Сасана. Царствовавшие мужи из этого дома были с крепкой дланью, и четыре века словно солнце сиял Эраншахр 1, испуская во все стороны Эраншахр-- Арийское государство 232 лучи законности и порядка. Книги о правлении, оставшиеся от них,-- чистый и животворный колодец государственной мудрости... Все в руках бога, и среди арабов наметил он своего Посланника. Не ведали до тех пор арабы должного устройства державы, но правы оказались в вере. С помощью справедливого бога повергли они дом Сасани-дов, ослабленный злокозненными маздакитами ', которые и есть теперь исмаилиты или батиниты, как зовут их в народе. Но государство это благо, и богоставленные халифы в Багдаде все исполняли до мелочей, как принято было при сасанидских царях и вазирах. Потом пришло время, и с благословения халифа правители из персидского дома Самана приняли на себя ответственность за державу. Когда же по желанию бога зашатался и рухнул дом Самана, то уж прямо из простых тюркских рабов-гуламов назначена была Всевышним династия. И хоть таков в действительности был род Махмуда из Газны, крепче иных высокородных натянул он поводья и не жалел лошадей в погоне за порядком и праведностью. Величайшим Султаном обоих миров впервые был назван Махмуд Газневи. Будучи тюрком по рождению, он тем не менее во всем следовал наставлениям древних мужей Эраншахра, так что государство засияло при нем, как в лучшие времена. Сельджуки, которые правят ныне, тоже тюрки, и не имеет это значения, коль утвердил их бог. Важен порядок в мире, и безразлично при этом происхождение властителя. Для государства даже лучше, если правит пришлая династия. Тут-то, при приближении к нашему времени, и следует расколоть орех поучения. Книги, что принесли ему из разных хранилищ Мерва, помогут в работе. Свернутые плотными свитками и в переплетах с бронзовыми застежками, стоят они на особой подставке у стены, радуя глаз. Нет здесь пустых сказок о битвах с дивами или о птице Симург, а одни лишь творения ума мужей древности, содержащие тайны управления государством. Ничего не предстоит ему выдумать, ибо все они здесь. Одной главной книги лишь не могут пока найти -- той, что увидел он как-то возле Тюрчанки. Вся мудрость ' Маздакиты-- последователи руководителя народного движения в Иране мага Маздака (У--У1 в н э) 233 Эраншахра в той книге с черным переплетом и бронзовыми львами на захватах. "Ден-намак" ей название... Он быстро повернул голову. Ему показалось, что кто-то пристально смотрит на него. Деревья за окном стояли прямо, и листва оставалась неподвижной. Откуда в нем опять эта встревоженность? Вчера, когда сел он за книгу, привиделся ему вдруг старый хауз в Тусе. Может быть, правы суфии, и ушедшее остается в человеке? Что еще может тогда увидеться ему в колодце времени? Началось это, когда ушел он от дел. Неправильно забилось сердце, и всякая вещь стала казаться потерявшей одну присущую ей форму. В нереальный мир хочет увести его дьявол, туда, где все неясно и призрачно. Но пока перед ним эта чернильница, он твердо знает свое предназначение. Все остальное -- мираж, и не утолить путнику жажды из воображаемого моря!.. Так в чем же поучение? Когда Всевышний видит, что правитель ослабил бдительность, а народ приходит в неповиновение, он всегда наказывает эту державу недородом, войной и мятежом, посылая предварительно знамение в солнце, луне или погоде. Разве не служит примером этому царствование Масуда -- беспутного сына знаменосца веры Махмуда Газневи? При попустительстве вазира этот наследник с детства был пристрастен к вину, а вместо корана не выпускал из рук книгу "Алфийу-Шалфийу", где в голом виде представлены разнообразные встречи мужчин с женщинами. Велел Масуд разрисовать этим блудом все стены дома для летнего отдыха и уходил туда почивать, призывая к себе музыкантов и актеров -- мутрибов, мужчин и женщин. И хоть докладывали тайно отцу-султану об этом деле, но укрывательство вазира оказалось сильней. И став султаном, продолжал Масуд такую жизнь. Но даже не в этом его вина, а в том, что ослабил он державные вожжи. Подстегнутые безнаказанностью сановники набросились на правоверных и стали дважды и трижды стричь к зиме уже стриженных овец. Райяты отчаялись в державе, и их легко начали сбивать с пути злоумышленные дай из исмаилитов, которые всегда там, где горячо. Бог послал в тот год знамение в виде пере- 234 сохшей земли, которая сама горела, а затем объявились Сельджуки. Но не собственной волей, а Всевышний их призвал в нужное место и к нужному времени... Он хорошо помнит, как совершилось это, потому что заканчивал тогда учение в Нишапуре. Люди страшились неведомого, но схватились за колени от смеха, когда увидели посла от дома Сельджуков. Дыры в целую пядь светились в ватном халате у Мухамеда Йинала, и руки его были черны и неухоженны. Не знали еще они этого ужасного эмира, но когда переводили взгляд на висящий у его пояса клыч без ножен, смех сбегал у них с губ. За три перехода сзади двигался со своими сюбаши будущий государь Тогрул-бек, а Чагры-бек, дед ныне царствующего султана, был уже в Мерве. Коврами устилали в Нишапуре сад Шадьях, и всех павлинов собирали туда для услаждения взора этих невиданных воителей. Говорили, что вместе со шкурой обдирают они райятов в селениях, а женщин волокут на арканах. Сутулый, громадный Тогрул-бек въехал в сад верхом вместе со своими коноводами, разнуздал и пустил пастись лошадей на вековые газоны. Когда же лучшие люди города пришли поздравить его с благополучным прибытием, он говорил и смеялся со всеми, как безродный гулам. И хоть сидел уже на захваченном у Масуда султанском троне слоновой кости и хутбу прочитали на его имя рядом с именем бога, три простых стрелы заткнуты были за его пояс, а почерневший от пота лук переброшен через руку. Однако не случайно указал бог пальцем на Сельджуков. И как только верховный кази Сайид пришел со своими близкими и учениками отдать должное, Тогрул-бек сошел с резного трона и самолично положил шелковую подушку для святого человека. И кази Сайид не потерял достоинства, ибо говорил от лица непреходящего государства. "Да будет долгой жизнь победоносного вождя ! -- сказал он. -- Этот престол султана Масуда, на котором ты восседаешь; в божественном промысле подобное бывает, и нельзя знать, что еще станется. Будь благоразумен и бойся бога, -- да славится поминание его,-- твори положенное правосудие, ибо беззаконие предрекает беду. Я этим приходом своим воздал тебе должное и больше не приду, потому что предаюсь изучению богословия и ничем другим не занимаюсь. У жите- 235 леи этой местности оружие -- молитва на рассвете. Ежели ты обратишься к разуму, то наставление, кое я дал, досгаточно". А Тогрул-бек ответил: "Я согласен поступать так, как ты сказал. Мы люди новые и чужие, пусть кази не откажется подавать нам советы" А что бы произошло, если бы удачливый туранец отринул дикарским способом наставления мудрого кази и вместо обживания предназначенного ему места во главе державы пустил пастись коней по всему Хорасану9 Трава быстро оказалась бы съеденной, деревья срублены, а райяты разбежались бы по окрестным горам, так что не с кого стало бы собирать харадж. Ушли бы внуки Сельджука в небытие, как уходили другие такие до них. Но Тогрул-бек был намечен богом и потому не сделал этого. В первый же день взял он себе вазира из Хо-расана. И с тех пор только отсюда брали вазиров султаны из дома Сельджуков, ибо от века полны государственной мудростью недра Эраншахра. Один Мухамед Йинал не сдержался в Нишапуре. Испробовав вина из масудовых запасов, кочевник заиграл в пятничной мечети на своей дикой дудке, коей управляют овцами. Павлиний крик мешал ему, и он самолично отрубил всем птицам головы. Безглавые павлины, разбрызгивая кровь, летели из сада Шадъях во все стороны. Полвека назад было это... Он закрыл глаза, и как наяву увиделась ему большая нишапурская дорога. Слепое солнце в крови летело, ударяясь о деревья и шумно хлопая крыльями. Разные цвета имела в оперении редкая птица, и от света в небе перья вспыхивали все сразу, являя непереносимое сияние Нет, такие вещи мешают трезвому взгляду на происходящее в мире. В них лишь правда чувства увидевшего их человека. От невоздержанности воображения зависит она. Может ли такая малая, ничтожная правда сравниться с правдой божьей, приведшей эмира Мухамеда Иина-ла в Нишапур!.. Яркость и многочисленность красок уводит в сторону от подлинного существа мира. Плоть человека греховна и породить может лишь вздорные волнения. От бога, который един, государство, и устроение его не терпит многообразия. Только внешнюю форму допустимо менять, как изменяется у людей одежда в каждую эпоху. Это и следует поставить во главе угла. 236 Он постучал трижды каламом о стол. Неслышно возникший Магриби изготовился в стороне со своими принадлежностями на коленях. Четок был прямоугольник стола, и правильно все было на столе. Золотой куб чернильницы незыблемо стоял, утверждая порядок в мыслях. "Во имя бога милостивого и милосердного!" Он уже поднял палец правой руки, давая знак к началу, как вдруг загремело в мире. Сотряслось все до основания, закачались в разные стороны деревья в саду, бешено закружилась листва... 11. ВАЗИР (Продолжение) Рванулся неистово пергамент из-под руки, исказились углы, поломались стороны прямоугольника. Явственно проявился овал. Она это была, Тюрчанка!.. Оба крупных колена ее упирались в стол, но одно было приподнято, потому что для удобства под ним лежала книга в черном переплете. От этого колено казалось больше другого, уходящего в тень. Руки ее с побелевшими пальцами тоже приникли к столу: ладонями и локтями. Все тело ее было мучительно напряжено, и крупная грудь, сосками касавшаяся холодной глади стола, казалась из теплого живого камня. И на лице Кудана было деловитое, тупое напряжение. Гулам так и не снял с нее больших рук: они тяжело лежали сверху на маленькой спине ее и выпяченных бедрах. Знали или не знали они, что у вазира есть ход в султанское книгохранилище? Она смотрела прямо на него, не отстраняясь от гулама Невиданной красоты всегда было у нее лицо, но теперь глаза ее расширились и так же, как и тело, полны были яростной, голой жадности. И от этого красота ее стала беспредельной. А еще в ее глазах меняющегося цвета был гнев: властный и неукротимый. Только во взгляде Кудана, де-сятника-онбаши первого султанского хайля, проявился мужской страх. Но она смотрела на него, неожиданно вошедшего, требовательно, нетерпеливо, и красивые губы ее кривились от брезгливой ненависти к нему. Это было неправильней всего . Она так и не сошла со стола, даже ногу не подвинула с книги. Маленькие красные туфли были разбросаны на полу в разные стороны. Лежали бесформенно упавшие шальвары. Розовый шелк вспыхнул, заалел, засветился 237 вдруг, задетый солнцем из ниши. Он сделал шаг назад, осторожно прикрыл дверь... Туркан-хатун, младшая жена Величайшего Султана, взятая от самаркандских илек-ханов, спокойно прошла потом мимо него по садовой аллее, направляясь из книгохранилища к своему дворцу. Легкое покрывало было на ней, маленькие красные туфли твердо ступали по влажному чистому песку. Следом Шахар-хадим, старый евнух -- хаджиб, нес тяжелую черную книгу. Когда евнух склонился перед ним, он увидел заглавие. То была книга поучений древних мужей Эраншахра... Куда-то укатился калам, стучало сердце, а он стоял, ухватившись обеими руками за край своего малого столика. Нечто затихало на земле. Деревья за окном, качнувшись в последний раз, выровнялись в прямую линию. Он осторожно расправил задравшийся было лист пергамента, отыскал глазами калам... Кто-то еще находился в комнате. Подняв глаза, он увидел вошедшего имама Омара. Да, была какая-то непонятная связь между бесстыдной тюрчанкой, которую застал он пять лет назад с гуламом в книгохранилище, и этим многогрешным имамом, который вдруг молится богу истово, как суфий, а потом напивается в приюте греха у гябров -- огнепоклонников -- и сочиняет стихи, не имеющие ясного божьего смысла. Даже губы порой складываются у имама Омара презрительно, как у младшей жены султана. Она же благосклонна к имаму, хоть и не ищет тот явно вблизи нее. Но почему столь пристально смотрит сейчас этот имам к нему на стол? А может быть, он тоже увидел Тюрчанку?!. III. СУД ИМАМА ОМАРА Оборвалась единая звуковая нить. Кость беспорядочно соприкоснулась с деревом, и дробный, растерянный стук завершился аккордом бессилия. Агай выпал из божьего хора. Затрещали сучья садовых маклюр, горячим ветром распахнуло узкую резную дверь. Он переступил порог... Так оно и было. Пергамент на столе у агая завернулся от попавшего в комнату ветра, а калам из его руки 238 укатился на край стола. Даже золотой куб с чернилами сдвинулся и встал боком. Что-то зашуршало в углу. Это Магриби, который призван помогать агаю в написании книги о правильном устройстве государства. Лицо у поэта испуганно, а протянутые вперед худые руки на треть вылезли из рукавов цветистого халата. Звук его в мире слабый, но настойчивый и неравномерный, подобный крику голодной цапли... Впервые за двадцать лет растерян агай. От хлопнувшей двери все произошло. В это время года обычны горячие вихри в Хорасане. Говорится у знающих, что невидимый джинн закручивает воздух в высокий столб, сам начиная вращаться вокруг своей оси. По природе вещей это правильно, но джинны вроде бы бестелесны... В окно виден молодой шагирд, который трудится в саду по ту сторону арыка. Рядом с ним тайный стражник -- мушериф, как принято. Всякий человек имеет здесь свою тень... Великий вазир собственноручно поправляет все на столе, выравнивает углы. Опять смотрят прямо на мир его выпуклые серые глаза, отражая предметы. Как и вчера, в месяц урдбихишт уставился он на таблице неба, но губы неподвижны. Пальцы все подрагивают, и никак не придет в соответствие с божьим предопределением тройной стук кости о дерево -- знак агая в этом мире... IV. СУЖДЕНИЕ УСТАДА -- МАСТЕРА ЦВЕТОВ Садовник Наср Али, выращивающий тюльпаны, встал на предзакатную- молитву. От только что политой земли пахло дувальной глиной. На такырах и барханах в три дня отцвели маленькие цепкие цветы с солнечными головками, а в его саду их жизнь удлинена до поздней осени. На одной карте они уже вышли в бутоны и вот-вот начнут цвести, до половины поднялись на другой карте темные ростки, на третьей лишь проклюнулись светло-зеленые стрелки, а четвертая и пятая карты отдыхают в ожидании высадки крупных гладких луковиц. Устад -- мастер цветов -- ладил с окружным мирабом, и воду ему давали для полива своевременно. Для кустов и больших деревьев безразлично, в какую пору дня их 239 поливать, а сочные стебли тюльпанов сразу же потеют на полуденном солнце и капельки воды становятся подобны китайским увеличивающим стеклам. На месте каждой капли тут же появляется черный ожог. Только к вечеру можно поливать эти тюркские цветы... До сих пор еще не все садовники-персы занимаются тюльпанами. С незапамятных времен роза -- царь цветов Хорасана. Но тюркские беки принесли из пустыни жгучую страсть к этим простоватым весенним растениям-трехдневкам, которые потом начисто высушивает солнце. И уже три поколения мастеров отбирают и ублажают тюльпаны. Огромные, как кувшины, сделались они, приобрели благородство и тонкость оттенка, а шелковая ткань их лепестков соперничает с гигантскими ночными розами, привезенными древними царями из рухнувшего Ктесифона. Но зато теперь тюльпаны стали бояться солнечных ожогов, растут только на сдобренной жирной саманной пылью грядке, не терпят и слабого ветерка. Не так же и сами тюрки, попавшие волей бога в ухоженные города и селения, вырастают на сочных и хрупких стеблях... Два раката молитвы уже проделал он, когда между старыми виноградными деревьями появился Реза-ша-гирд, ученик и первый подручный хаджиба всех султанских садов. Но устад продолжал молиться. Лишь когда последний солнечный луч потух за дувалами, он аккуратно свернул коврик и пошел к дому. Шагирд шел рядом, приотстав. Они прошли маленький двор, в котором женщина готовила ужин, взошли на айван, но не остались там, как бывает в это время года. Только оказавшись в дальней комнате без окон, устад указал гостю на плетеный ковер и сел сам. -- Что дороже жизни?.. -- Тайна! Устад посидел молча и кивнул головой: -- Говори! -- Передают те, о которых известно. -- Шагирд закрыл глаза, чтобы не пропустить ничего из заученного. -- Вчера Гонитель Правды ушел от дел. Но прощальное одевание в халат было таково, словно сейчас он только и приступает к правлению. С отроческих лет тяготится тюрок его наставлениями, но не мыслит обойтись без него. 240 -- Как поступал новый вазир? -- Абу-л-Ганаим был позван к младшей жене султана. Хайль-баши войска и сарханги [ дейлемитов говорят между собой, что это ее пятилетний сын должен занять Высочайшее Стремя. А еще тюркские эмиры считают, что персы прибрали всю власть к рукам. -- Почему горцы -- дейлемиты за Тюрчанку? -- Те, о которых известно, говорят... -- Шагирд запнулся на мгновение, но потом опять закрыл глаза и взялся для опоры одной рукой за кисть другой. -- Она -- женщина, и безразличны ей род и племя того, кого предпочтет ее плоть. Эмир Кудан находит ее, когда пожелает, а из других чаще бывает в книгохранилище Мануджихр, сар-ханг дейлемитов. Султан две недели назад надел на него золотой пояс, и быть ему сюбаши... Устад подождал, пока шагирд откроет глаза, и тихо спросил: -- Вправду ли она так красива, что не видели еще в мире подобного? Вся кровь ушла вдруг из лица шагирда. Куда-то смотрел он растерянным взглядом, потом медленно повернул голову. -- Она как солнце, учитель!.. Бесконечное удивление слышалось в его голосе, глаза были широко открыты. Устад понимающе кивнул: -- Преходящи формы этого мира, рафик, и красота его как сор, попавший в глаза. -- Я промою глаза, дай!.. Устад теперь тоже смотрел в некую пустоту мимо гостя, словно забыв про него. Пламя светильника стало вдруг разгораться, перебросилось на протекшее сбоку масло. Прогорев, оно успокоилось и вернулось на место. -- Как поступал в этот день сам Гонитель Правды?.. -- Он писал, а потом калам из его руки упал на стол. -- Калам упал? -- Впервые у устада поднялись вверх брови.--Так ли ты сказал, рафик?.. -- Я это видел, но начался ветер, и пришлось уйти из сада. Устад озабоченно покачал головой: -- Все те же люди в кушке? -- За всеми деревьями они, и ощупывается сверху донизу каждый приходящий. ' Сарханги, сипахсалары- военачальники 241 -- Скажи тем, о которых известно, что я все услышал.--Устад поднял руку ладонью к гостю.--Тебе в поучение... На закате пришел ты, когда обычным людям пристойно молиться. И в моем огороде нельзя было тебе идти сзади. Это мне, простому садовнику, надлежит искать перед помощником хаджиба султанских садов. За каждым дувалом здесь мушериф -- это ты сам знаешь. И столбы на базаре -- для нас... -- Я лишь сухой песок, а слова твои -- вода, даи-худжжат!.. Они вышли на айван, омыли руки. Соседи видели, как устад Наср Али поливал из кумгана молодому подручному султанского хаджиба. Потом они поужинали, и гость ушел, провожаемый устадом до конца улицы. Потом рукой у Реза-шагирда была накрытая платком корзина с землей, в которой покоились начавшие прорастать луковицы тюльпана... Когда передвинулась и встала меж минаретами пятничной мечети -- Джумы -- розовая звезда Мерва, устад Наср Али прошел в конец своего сада, неслышно отворил вмазанную в дувал дверцу. -- Что ярче света?.. Это прошептывали по ту сторону дувала. На протянутой из тьмы руке тускло обозначилось кольцо. -- Тайна! Оттуда, со стороны арыка, в руки устада была подана сухая выдолбленная тыква, которую носят на боку странствующие суфии. Ими всегда полна дорога от Мерва до Рея и Исфагана. Наср Али принял тыкву и отдал во тьму другую, точно такую же.  * ГЛАВА ВТОРАЯ *  I. ВАЗИР О благодарности государей за благодеяния, ниспосланные им богом... Когда молитвы народа -- во благо государя, он приобретает в сем мире доброе имя, а в том-спасение. И спрос с него легче, ведь сказано: государство существует и при неверии, но не существует при беззаконии... В предании от посланника -- мир над ним! -- приведено: на страшном суде у тех, кто имел власть над народом, руки будут связаны на шее; если был справедлив, 242 правосудие развяжет его руки и он отправится в рай; если же законы ему были нипочем -- со связанными руками бросят в ад...1 Тут пусть и приведет Магриби касыду Бу Ханифы о государстве. Кнут справедливости в руке властителя укрощает страсти сильных и многоумных, ибо не на них держится государственный порядок. Сила державной власти покоится на тех многочисленных, кто прост умом и желаниями, а потому безропотен. Справедливость же заключается в том, чтобы все были таковы, а кто высовывается из ошейника, проявляет чрезмерную алчность или умствует, того надлежит искоренять. В книге о правлении не следует писать об этом прямо. Действия государей прошлого в таких случаях нужно объяснять заложенной в них богом мудростью и добротой. В такой форме поучение понятно будет для нынешних правителей и полезно для народа, который уразумеет, какая высокая и трудная обязанность лежит на государе. К месту тут придется хотя бы предание об Иосифе, завещавшем похоронить его рядом с дедом Абрагамом. Архангел Гавриил не позволил ему этого до страшного суда, на котором царям пр