построенные и разрушенные города... Был Шапур Великий после своего отца Арташира. Он взял в плен римского императора Валериана вместе со всем войском, превратил в рабов пленных ромеев и заставил их строить плотину на реке Карун при Дизфуле. Так и называется она теперь -- "Плотиной кесаря". При Шапуре проповедовал пророк Мани, призвавший все веры к братству, а людей -- к очищению от зла. Огнепоклонники, христиане, иудеи -- все тогда склонялись к манихейству, и царь царей поощрял их. Но потом пророка заключили в темницу, а по смерти Шапура -- казнили... Множество было царей после Шапура Великого. Не подолгу правили они, ибо многочисленные братья свергали друг друга. По старым арийским законам, не должен иметь каких-либо телесных уродств царь царей, чтобы не окривели и мысли его. Когда человек крепок, прям и строен, с красивым лицом, острым зрением и мощной мужской плотью -- не будет злобы в его душе. Потому издревле завещано лишь выкалывать глаза царю при свержении. Слепой остается Кеем, но уже не допускается к правлению. И делается это в круглой черной яме посредине Царского Совета... А случалось, чуть не век сидел на троне царь царей, как произошло это с Шапуром Вторым. Младенцем возвели его, и семьдесят лет правил он Эраншахром. При нем были неоднократно отбиты туранцы, отвоевана почти вся Армения и Нисибин -- город, который на границе, тоже перешел к персам. Горе обрушилось в его правление на христиан, потому что не любил их Шапур Второй. Записаны тогдашним дипераном-хронологом его слова: "Они живут на моей земле, а смотрят в сторону кей-сара, врага моего!" Зато Ездигерд Первый, внук его, открыл свое сердце христианам. Иудейку из дома экзиларха взял он себе в жены, принял из Константинополя малолетнего кесаря Феодосия на воспитание, разрешил собрать в Селевкии Собор христиан Востока. Во всем уравнял он христиан и иудеев с огнепоклонниками, и построены при нем в Эраншахре многочисленные церкви. За это прозвали его арийские маги базагаром -- грешником. И ничего не говорится в диперанских записях, как умер он на двадцать первом году царствования. Рассказывается лишь там, что поехал царь царей охотиться в Гурган -- Страну Волков. Дивный белый конь выскочил из священного источника и ударил его копытом в сердце... Когда старший сын Ездигерда Первого приехал в Ктесифон, чтобы наследовать отцу, его лишили жизни. А царем царей был объявлен Хосрой -- тоже Кей-Сасанид, но не от племени Ездигерда Первого... Зато второй сын царя-безбожника от иудейки, Бахрам, с малолетства воспитывался у благородных хирских арабов, которые считали его своим и никого не допускали к нему. Вместе с ним ворвались они в Ктесифон, но Бахрам не стал выкалывать глаза своему брату Хосрою. Просто предложил он снять цепи с громадных диких львов по обеим сторонам короны Сасанидов и сказал, чтобы Хосрой садился на престол. Когда тот отказался, Бахрам спокойно перешагнул через рычащих львов и сел сам... Ни про одного из арийских царей нет столько рассказов. Еще мальчиком в Нисибине слышал их во множестве Авраам. Это он, Бахрам Пятый, нашел волшебный клад Джамшида и роздал среди бедных. Сильным и великим не давал он власти над дехканами и земледельцами, воевал с заколдованными львами, волками, драконами. И лжи не терпел этот царь: простого водоноса Ламбака щедро одарил за гостеприимство и наказал за жадность еврея Барахама. Еще про царя и цыган есть рассказ... Имелась у него слабость: ни одной женщины, будь то девица или замужняя, не мог пропустить царь царей, чтобы не насладиться ею. Потому и прозвали его Гуром, то есть онагром, диким ослом. Говорят, и умер он от плотского истощения. Но все прощается ему в сказаниях -- арийских и неарийских. В христианских горных селениях Тавра и Кавказа, по ту и эту сторону границы, рисуют его на стенах церквей. Гиваргис-Победоносец называют его там. Верхом на белом коне колет он змия, и фарр -- святое сияние изображается над его головой... А ведь при нем, как известно, снова начались христианские погромы в Эраншахре и продолжались при сыне его Ездигерде Втором. Только все говорят, что злобствовал против христиан не царь царей, а его вазирг Михр-Нарсе Спендиат -- дед длинноусого эрандиперпата Картира... Смутное время началось потом в Эраншахре. Снова дрались за власть друг с другом царские сыновья, а страной правила их мать -- царица Денак, вдова Ездигерда Второго. По всему миру разошлись белокаменные геммы с изображением ее прекрасного лица, которые выделывались знаменитыми мастерами Ктесифона... Убив брата, сел на престол ее сын Пероз. Туранских белых гуннов призвал он к себе на помощь против брата, а потом всю жизнь воевал с ними. Когда туранцы взяли его в плен, то царь царей оставил им в залог сына Кавада, который правит сейчас Эраншахром. А потом снова пошел Пероз войной на них и пропал в пустыне со всем войском. И не сразу стал после отца править Кавад. Сначала сидел на троне Валарш -- брат Пероза, пока не выкололи ему глаза. Сделали это, объединившись, вазирг Шапур и эранспахбед Зармихр, которые враждуют всегда на Царском Совете... Все досконально записывали дипераны: про то, как Бык-Зармихр топтал слонами кавказские селения; про голод, который приходил в Эран, а царь царей Пероз, и за ним Валарш силой открывали зернохранилища у великих; про туранцев, что не оставляли в покое границы Эраншахра; про ромеев, что бунтуют исподтишка христианские Армению и Картли, натравливают гуннов из-за гор Кавказа; про персидских христиан, которые, невзирая на церковный раскол, тянутся душой к ромеям... Зачем же позвал его эрандиперпат Картир?.. Усы у старика были крашеные, цвета темной бронзы, и тяжело обвисали по обе стороны широкого подбородка. Здесь, в зале для раздумий, тоже стояли по стенам книги и плиты с древними письменами. Солнечный зайчик, попавший сюда из окна под потолком, казался чужим. -- Отец твой -- перс... Старик не спрашивал, не утверждал, а просто говорил сам с собой. Авраама словно бы и не было здесь. Но слова относились к нему... Долго молчал потом эрандиперпат, а Авраам думал о себе. Кто же он такой, если родился в ромейской Эдессе и жил потом в Нисибине -- городе на границе? Близки ли ему эти люди, поклоняющиеся Огню? "В тебе огонь, -- говорил ему недавно один старый перс. -- Заткни крепко пальцами уши и послушай, как он горит!" Смешное доказательство для тех, кто читал трактаты ромейских врачей... Старик заговорил -- глухо, размеренно, без подъемов и опусканий голоса... Помнит он, как Авраам записывал песню, когда плыли сюда из Нисибина. И знает про то, что персидские притчи собирает Авраам. Нужно будет собрать их все до единой и вписать в историю арийских владык. Но далеки друг от друга сказки и история... И сколько их, этих притч!.. В Нисибине слышал Авраам бесчисленное количество сказаний о древнем воителе Ростаме, который одевался в тигровую шкуру и взял себе имя "Сделанный из железа" -- Тахамтан... И еще был "Сделанный из меди" -- Руинтан, как назвал себя другой мифический воитель -- Исфандиар... Великое множество сподвижников имелось у них. Огнедышащих драконов побеждали они, летали на коврах-самолетах, просыпались после смерти от живой воды... И куда определить в такой книге сказание о цыганах или о водоносе Ламбаке? Как разделить в ней правду и вымысел?.. А эрандиперпат встал, постоял и положил вдруг руку ему на голову. Тяжелая безжизненная ладонь была больше всей головы Авраама. Наверно, такие руки были и у деда его -- вазирга Михр-Нарсе, который громил христиан... Авраам поднял глаза. Неизреченная грусть стыла в безразличном взгляде эрандиперпата Картира. Такую грусть уже видел Авраам у людей, прочитавших много книг. Интересно, какой взгляд был у гонителя Михр-Нарсе? Эрандиперпат снял руку с головы Авраама, отпуская его. Но когда Авраам был уже у выхода, старик тихо спросил: -- Почему ты ночами ходишь в саду?.. Откуда знает он про это?.. Видно, доносит ему все надзиратель над рабами, плосколицый Мардан. Тот с первого взгляда невзлюбил Авраама, и тупые водянистые глаза его с настойчивой внимательностью следили за ним. Мушкданэ, дочка садовника, рассказывала Аврааму, что больно щиплет ее за тело Мардан, когда встречает в темном коридоре... А может быть, и про Белую Фарангис с Сиявушем рассказывает старику надзиратель?!.. -- Иди, диперан... Все такой же тихий был голос у эрандиперпата Картира. 8 Споры продолжались в доме Бурзоя. Розбех, близкий Маздаку человек, был датвар, разрешающий судебные тяжбы между огнепоклонниками. И говорил он четко, резко, не принимая возражений: -- Не только на сытых и голодных, на пресыщенных и лишенных женского лона разделен сейчас Эраншахр. Разве не знаете, что, когда дехканы и люди вастриошан требуют у великих хлеба и справедливости, те гасят их страсти кровью иноверцев. Убив кого-нибудь, человек удовлетворяет свою бунтующую плоть!.. Да, они знали, ибо чуть ли не половина диперанов были христиане, иудеи, индусы. И в городах Эраншахра жило две трети инородцев. Как обычно, в Гундишапуре и самом Ктесифоне некоторые мобеды уже призвали арийцев к христианскому побоищу. Но Маздак и идущие с ним принимали к себе всех, по примеру пророка Мани. И не произошло погромов, ибо на самом деле нет людей, лучше арийцев относящихся к иноверцам. -- Надолго ли хватит людского согласия? -- возразил, как всегда, Бурзой. -- Навсегда оно! -- ответил Розбех. Авраам огляделся. Все они были с Розбехом, разноплеменные дипераны первых трех рядов: Артак, Вуник, Кабруй-хайям, Абба, Лев-Разумник... Многих из них Авраам уже знал. Несколько раз бывал он в доме Артака, потомственного диперана. Старый перс, дед Артака, и предложил ему заткнуть пальцами уши, чтобы услышать горящий внутри человека огонь. К маздакитам старый диперан был враждебен и считал спасителем Эраншахра Быка-Зармихра. Даже сейчас, уйдя давным-давно с царской службы, носил он форменную шапку с выцветшим полем и куртку с нашитыми крыльями -- знаком царя царей. Артак смеялся, слушая его, а старик негодовал. -- Правильно предречен был тысячу лет тому назад конец Эраншахру! -- шипел он, моргая красными веками. -- Время пришло, если сословия перемешиваются, а мобеды потворствуют греху!.. Другой диперан, Вуник, был из рода мятежных армян, которых сорок лет назад переселили в Ктесифон из Нисибина и других пограничных с ромеями селений, чтобы не сносились с лазутчиками кесаря. Вуник-нисибиец поэтому называли его, что означает "Вуник с границы". Отец Вуника был чеканщиком по серебру. Тонким молоточком выбивал он большие красивые блюда с птицей Симург и танцующими женщинами. Блюда эти продавались потом во все страны света. Сошелся Авраам и с маленьким горячим иудеем Аббой. А тенью Аббы был Лев-Разумник, вместилище неизреченной глупости. Звали его Махой, и только за тупость получил он свое прозвище. И еще среди иудеев звался он "тысячником". По преданию, когда господь бог создал свой народ избранный, то велел пройти ему перед собой. У девятисот девяноста девяти евреев отбирал бог глупость и всю ее без остатка отдавал тысячному В первое же знакомство Лев-Разумник крепко взялся за шнуровку куртки Авраама, приблизил к самому его лицу свои выкаченные глаза и принялся объяснять смысл правды Маздака. Маленького Аббу передернуло, и он грубо оборвал его. Так случалось всякий раз, но Лев-Разумник вечно ходил за Аббой и значительно поднимал палец вверх, когда тот говорил. Может быть, потому, что был Абба из дома самого экзиларха иудеев Ктесифона и Междуречья... Абба беспощадно определял требования к своей общине. Раздача среди неимущих всего того, что на складах у торгующих, раздел земли и воды, а также рабов... -- Вы посмотрите на нашего Хисду бен Арика! -- гневно говорил он. -- У него земли -- другого конца не увидишь. И вся эта земля вдоль канала: пить ему можно с утра до вечера, уж поверьте мне. И двадцать рабов варят у него черное вавилонское пиво, которое продают на всех базарах до самого моря. На одном этом он зарабатывает тысячи. А с бедняков евреев, которым сдает землю, сдирает половину выращенного. Или Иошуа бен Гуна, виноторговец. Кроме вина он отправляет в Карку ежегодно по десять тайяров изюма. А что делать тому, кто сажает и поливает виноградную лозу? И лучше ли поступают торгующие, такие, как мой высокий дядя?!.. Авраам был у маленького Аббы. Тут они свободно ходили друг к другу: христиане, иудеи, огнепоклонники. -- Ты не знаешь, что такое наши евреи, -- сказал Абба по дороге с раздражением и как будто стесняясь. -- Эта мелочная иудейская спесь, вечная грызня о достойном месте в синагоге, глубокомысленные споры по какой-нибудь букве в книге. О, эта тупая вера в книгу! Если в книге написано, что дождь, то пусть камни плавятся от солнца -- еврей закутается в плащ. И самое страшное, что ему будет хорошо. Силой воображения он выживет... На царской половине Ктесифона стоял дом экзиларха. Там же был и дом епископа мар Акакия, к которому приходил Авраам сразу по приезде из Нисибина. И церковь с синагогой стояли напротив. Говорили, что спор издавна шел между ними, чья крыша выше, а гонитель христиан и иудеев -- вазирг Михр-Нарсе хорошо пополнил когда-то свою и царскую казну. За каждый разрешенный вверх ряд кирпича он брал с той и другой общины столько же серебра по весу, пока раввин с епископом сами не договорились оставить соревнование... В передней половине огромного дома экзиларха все крылось хорасанскими и согдийскими коврами, сияло арийской бронзой. Сзади было проще: один большой столовый зал и длинный дубовый стол на добрых полторы сотни человек. Такой же струганый стол для единоверцев сотрапезников видел Авраам и у епископа. На Аббу в доме смотрели ласково, а он покрикивал на всех. Даже своим братом Вениамином помыкал, и тот послушно все исполнял. Широколицего крепкого Вениамина Авраам встречал на торговом дворе у своего родственника Авеля бар-Хенанишо, который водил караваны и имел общее дело с экзилархом... К Аврааму в доме экзиларха сразу подсел худой разговорчивый старик в потертой ермолке. Он тут же сообщил, что Абба не просто какой-нибудь там Абба, хоть он царский диперан и такой ученый человек. Абба -- это прямой росток дома Давидова, потомок того самого царя Давида, настоящего помазанника божьего, а не какого-нибудь... Тут старик посмотрел на диперанскую куртку Авраама и сам себе закрыл ладонью рот. Но слова прорвались и опять потекли, потому что молчать старик просто не мог, и руки его летали, как взбудораженные ночные птицы при свете дня... Рав-Кагана был экзиларх, потом мар Гуна, брат его. А после него стал экзилархом евреев Эраншахра другой Рав-Гуна, сын Рав-Каганы по закону, ибо был от прямого ствола Давида. А жена Рав-Гуны была дочерью главы академии в Вавилоне -- ученейшего Рав-Ханины. Понимаете?.. Авраам поспешно кивнул головой. ...Только однажды пошел судья экзиларха в Вавилон, чтобы устроить чтение по спорным вопросам талмуда, но не допустил его Рав-Ханина. И вызвал тогда экзиларх этого Рав-Ханину в Махозу, как называют евреи Ктесифон, и велел стоять ему день и ночь у Западных ворот. Приказал экзиларх, и вырвали все волосы бороды его; и приказал не давать ему пристанища. Пошел Рав-Ханина, сел в большой синагоге Махозы и плакал; наполнилась чаша слезами, и выпил он ее. И в тот же час случилась смерть в доме экзиларха: все умерли в одну ночь. Остался только вот этот самый Абба в чреве матери его. Понимаете?.. Опять пришлось кивнуть. ...И уснул тогда в синагоге Рав-Ханина, глава академии, и увидел он во сне, что зашел в сад кедровый, взял топор и срубил все кедры, которые были в нем. Остался лишь один кедр маленький под землей. И поднял он топор, чтобы срубить его, как вдруг появился красный старец и сказал ему в гневе: "Я -- Давид, царь Израиля, и этот сад -- мой сад. Ты, что надо тебе было в нем, зачем срубил ты его?" Ударил его старец, и повернулось его лицо назад. Проснулся академик Рав-Ханина и видит свою спину. Спросил он тогда своих ученых Рав-Сама и Рав-Исаака: "Остался ли из дома Давидова хоть один?" Ответили ему: "Не остался из них ни один, кроме дочери твоей, которая беременна". Пошел Рав-Ханина и стерег у дверей ее в дождь и солнце, пока родила она мальчика... -- А Вениамин? -- не удержался Авраам. -- От ветки лишь, а не от ствола Вениамин! -- отмахнулся старик. -- Так вот, как родила она, выпрямилось лицо Рав-Ханины. А экзилархом, когда вымер дом Давидов, стал Рав-Пахда, зять покойного Рав-Гуны, давший много денег царю царей и вазиргу персов. Только ненадолго: божья муха влетела ему в ноздрю -- опух и умер. И стал тогда законным экзилархом мар Зутра, брат покойного Рав-Гуны, и Аббу малолетнего взял в дом свой от Рав-Ханины, из Вавилона... -- Так он тоже из дома Давидова -- экзиларх мар Зутра? -- заинтересовался Авраам. -- Да, но лишь от ветки, -- пояснил старик. -- И всем, кто из дома Давидова, показывается в какой-то день столб огненный, и они могут идти с ним на врагов, обращая в пепел... Авраам заглянул в глаза старика. Они восторженно сияли, и не было силы, которая могла бы убить этот безумный блеск. Уходивший зачем-то Абба еле смог оторвать его от Авраама. -- Про столб говорил? -- спросил Абба. -- Говорил... -- Ну, вот видишь!.. Абба опустил черную курчавую голову. Аврааму стало жаль друга, и он положил на его руку свою. Так они сидели долго... С самим экзилархом мар Зутрой, который вместе с Авелем бар-Хенанишо содержал большое торговое подворье, разговаривал Авраам. Он пришел в очередной раз к своему родственнику и увидел большого иудея с густой бородой вкруг всего лица. Холодные темные глаза были у него и властные движения. Авель бар-Хенанишо, приходившийся троюродным дядей Аврааму, собирался как раз с бесчисленным караваном в далекий путь. Гремя колокольчиками, один за другим выходили из высоких каменных ворот верблюды, груженные кавказским чеканным серебром, бронзой, слоновой костью из страны эфиопов, светлой ромейской шерстью. Хирские всадники умчались вперед, расчищая порогу. Где-то в Мерве, на краю Хорасана, охрану примут у них туранские кайсаки, в далекой Согдиане на смену придет китайская стража, с которой и войдут они в пределы Поднебесной империи. И обратный путь предстоит им такой же, на полгода, через пески и пропасти, только будут гружены верблюды шелком да еще нежной голубой посудой, которую так любят ромеи. Молчалив и неприступен был Авель бар-Хенанишо, соблюдавший все праздники христовы и никогда не снимавший с шеи тяжелый деревянный крест. Дав обычно Аврааму положенное от себя серебро и постояв с ним недолго, снова углублялся он в расчеты. Аврааму скучно было слушать его бесконечный разговор с мар Зутрой. Скупо и негромко роняли они арамейские слова, и почти всегда это были цифры. Не было у Авраама родственной близости к этому человеку... Рядом они стояли: высокий, сухощавый дядя его Авель бар-Хенанишо и большой важный экзиларх мар Зутра. Когда последний верблюд вышел из ворот и начал удаляться от них, показывая широкие белые ступни, Авель бар-Хенанишо повернулся к иудейскому экзиларху, и молча прижались они друг к другу лицами. Край деревянного креста торчал, запутанный в их бородах... Постояв так с мар Зутрой, дядя повернулся, неспешно влез на большого рыжего коня и поехал не оглядываясь. Улица от торговой площади шла прямо к Восточным воротам. Мар Зутра неотрывно смотрел вслед уходящему каравану и вдруг заговорил негромким ясным голосом: -- Большой и достойный человек ваш дядя бар-Хенанишо... По словам его выходило, что торговое занятие -- главное дело в этом мире, ибо все человеческие чувства рождаются при таком общении. Обмен плодами трудов человеческих -- основа всего, потому что нет уз более крепких, чем вещественные. Война и мир на земле зависят от них. Чем больше ромейских торговых людей входит в их дело, тем дальше отодвигается война с кесарем. А чем большую прибыль получают от их дела торговые люди в Согдиане, тем спокойнее на туранских рубежах. Разве испокон веку все войны с ромеями были не потому, что персы рвались к морям -- Красному, Черному и Средиземному, чтобы стать на торговых путях! Находящийся в круге этого общения между народами всегда процветает -- нравственно и государственно. Как только обрубаются эти питающие артерии, страна и народ вянут, дичают и быстро уходят из истории... Это было необычно для Авраама. Значит, не цари, стратиги, мобеды, а производящие и торгующие -- суть истории? Что же тогда означает воитель Ростам с его подвигами?.. Так или иначе, Аврааму было приятно, что экзиларх говорил с ним как с равным и понимающим. Человек сорок обедали у экзиларха: какие-то старики, старухи, бесчисленные родственники и множество детей -- те, что постарше, ели со взрослыми, а маленькие -- на другой половине стола, с женщинами. Неистовый шум, плач, смех и восклицания неслись оттуда, но никто и бровью не повел. Обед был скупой, с положенными для иудеев и христиан запретами. Мар Зутра, великий экзиларх, имеющий доступ к самому царю царей, сидел молчаливый и важный во главе стола. Только раз уловил Авраам, как потеплели его холодные глаза, когда посмотрел он на своего племянника Аббу... 9 При свете солнца увидел он Белую Фарангис... Замерли и опустили глаза азаты. Стихли за стеной шумливые рабы, собиравшие оливки. И сразу вдруг перестали пахнуть цветы. Она шла той же дорогой, что и ночью, закутанная в светлое шелковое покрывало, и только часть лица и еще узкая белая рука с зелеными и золотыми камнями на пальцах отданы были солнцу. Авраам стоял неподвижно у дерева. Она прошла мимо, не видя его, как и при луне. Все было у нее ночное -- необычный профиль, прозрачная, словно из теплого льда, белизна, как на фарфоре нарисованные губы. И лишь глаза -- зелено-золотые, продолговатые -- отражали день. Радость, печаль, ожидание счастья светились в них открыто, перемешанные с чистым небом и разноцветной перевернутой землей. Она стояла перед воротами, и Авраам боялся двинуться с места, чтобы не переступить ее дорогу. Потом Белая Фарангис пошла обратно, и опять грозным туманом из старых арийских сказаний повеяло на него. Квадрат в желтой стене погасил белую тень. Подняли глаза азаты у себя на дворе, зашумели собиратели оливок, жарко, ошеломляюще запахли гигантские ктесифонские розы. Целая река их росла между высокими окнами дворца и стеной... А ночью он снова мучительно ждал с нею воителя Сиявуша. И когда приходил Сиявуш, он горел с нею вместе, бессмысленно сжимая постороннюю руку дочки садовника... Артак и Кабруй-хайям взяли его с собой. Персидские овальные хлебцы имелись у них, сыр, халва и яблоки, потому что голод был в Ктесифоне. И еще певец Кабруй-хайям тащил на плече здоровенный кувшин с крепким вавилонским вином, которое везут из Междуречья иудеи. Лошадей не седлали, ибо сразу за Южными воротами был храм Источника. Жрицы жили при нем, в специальном поселке... Они голодные были, эти женщины. Как только отыскали в вечерней полутьме нужную калитку и зашли в пустую, устланную камышом комнату, появились жрицы. Они заходили неслышно и садились от порога у стены. Главная среди них приняла у Артака и молча раздала им еду. Женщины тихо и быстро ели, потом запили вином, передавая друг другу чашу. Так же неслышно ушли они. Остались лишь трое... Пока они ели, главная жрица, знавшая диперанов, рассказывала Артаку о делах храма. Почти никто не приходит сейчас с приношением плодотворящей богине. Пятьдесят молодых и крепких жриц было здесь раньше для танцев и удовлетворения мужской необходимости. Остались лишь те, которых они видели... Залив принесенным ими маслом громадный бронзовый факел, она зажгла его от скудно мерцавшей лампады. Буйный огонь осветил раскрашенные стены, убрал тени с женских лиц. У всех были широкой линией нарисованы брови. И подкрашенные глаза казались одинаково большими и черными. Покрывала, не в пример обычным женщинам, ограждали лишь плечи и часть груди... Теперь все, что осталось из еды и питья, составили на коврик с расшитыми плодами. Разговаривали все громче, и женщины серебристо смеялись, взглядывая почему-то всякий раз на Авраама. -- О, ты красивый, христианин Авраам! -- сказала ему главная жрица. Он ощутил, как горячая кровь прилила к лицу. На него смотрели уже из-под белых покрывал на улицах. В доме Артака круглолицая сестра диперана все жалась к Аврааму, когда приходилось помогать ей таскать по лестнице на крышу персики для сушки. Сам Артак собирал с дедом плоды с веток в саду. Она говорила, что ей страшно, вскрикивала всякий раз и просила поддержать. Он осторожно придерживал ее снизу, а она валилась всей тяжестью... И на торговом подворье у дяди перебирающие коконы арамейки смеялись, звали его к себе... Потом, лежа на досках, он стискивал руки и представлял, как надо было делать это с сестрой Артака. И на торговом подворье был совсем темный склад со старыми мешками... Авраам почти не пил. Он шел сюда, взволнованный тем, что предстояло изведать, и знал, зачем несут они с собой еду и питье. Но когда увидел утоляющих голод женщин, смутился... А товарищи пили и тянули руки к женщинам. Вина было еще много. Главная жрица села, ровно вытянув ноги, поставила между ними треугольную арфу и заиграла. Чудный голос Кабруй-хайяма наполнил комнату. Это была песня парфянского воителя Рамина, обращенная к луноликой царице Вис. Ласковая, томительная мелодия растворяла мысли, убирала настоящее, звала к мучительному счастью. Я от желанья изнемог, гляди; Прижми меня к серебряной груди... Все три женщины поднялись, взяли каждая в правую руку триконечный светильник и в левую -- кубок с вином. Одинаково наклонившись, зажгли они от факела свои светильники, отпустили покрывала с плеч и плавно задвигались, раскачиваясь телом. Сначала только чуть наполнялось бедрами белое полотно. Потом все шире стали разводиться круги, все мятежней заходило оно толчками. Медленно, почти незаметно сползали покрывала, обнажались розовые груди с торчащими сосками, чуть видимые ребра, живот. И вот лишь на раскачивающихся кругами бедрах задержались слабые куски материи... А бедра вырывались, вздрагивали в мучительном нетерпении, стремясь окончательно сбросить мешающую ткань. Казалось, это делалось отдельно от женщин, которые по-прежнему неподвижно держали светильники и кубки. Ровно горел их огонь, и не пролилось ни капли вина... Оборвал на полуслове песню и протянул к одной руки Кабруй-хайям. Выпив все вино из ее кубка и единым вздохом задув светильник, он поднял ее покрывало до плеч и повел в темнеющую нишу. Артак сделал то же с другой. Таких ниш в стенах было несколько: глубоких, обособленных... Она все танцевала перед ним, не опуская рук. Широкие розоватые бедра с треугольной тенью посредине призывно колебались на уровне его глаз. А он смотрел ей в лицо, на которое падал ровный свет от правой ее руки с тремя огнями. И не мог уже оторвать взгляда от рта ее с горестными, плохо замазанными морщинками по краям, которым только что женщина ела хлеб. И был этот хлеб платой за предстоящее!.. Авраам встал, растерянно посмотрел в серьезное лицо главной жрицы и пошел к выходу... Железные ворота Ктесифона были закрыты. Темными прямоугольниками стояли башни по обе стороны от них. После ухода солнца за горизонт сам царь царей не может въехать в город. Авраам вернулся к источнику, на котором стоял храм, вместе со слабо мерцающей при луне водой пошел к Тигру. И в реке вода была бесшумна. Он сел на нагретую за день землю, принялся смотреть. Какие-то длинные неясные тени медленно проплывали перед глазами. Наверное, грузовые тайяры мар Зутры или плоты с верховьев. На той стороне, за широкой водной гладью, темнела деревьями Селевкия Великая, разрушенная когда-то ромеями... Почему убежал он сейчас? Ведь для этого и шел он туда. Все было обычно для других. И ниша призывно темнела в стене... Рука его бессознательно нащупала крест под жесткой диперанской курткой. Всплыло вдруг в памяти лицо епископа Бар-Саумы, бегающего по комнате. Длинная белая борода развевалась на поворотах... 10 Снова была песня. На этот раз другая, но такт все тот же -- мерный, степной, с сухим стуком копыт... С полуночи засвистали поход молодому азату, и уже заплакала свои карие глаза девушка. Фархад-гусан снова скакал без шапки, и ветер трепал на бритой голове оставленную на счастье полоску густых черных волос... Было время осенних полевых работ, когда поочередно отпускают азатов со службы по домам. Только вместо положенного месяца на этот раз им давали по десять дней, ссылаясь на предстоящую войну с ромеями. Но не ромеи были тому виной... Авраам отпросился с сотником Исфандиаром в его родовой дех, и эрандиперпат разрешил. Старик читал все его записи и молча кивал головой. Он освобождал теперь Авраама от других диперанских обязанностей, лишь заставлял сидеть на царских собраниях. Там все повторялось: эранспахбед Зармихр противостоял вазиргу Шапуру, мобедан мобед призывал к истреблению христиан, а всех их обличал справедливый маг Маздак. Так или иначе, великие боялись его. Два раза направлял эранспахбед Зармихр конных гурганцев в помощь стражникам для разгона голодных перед храмом Маздака, но в последний раз половину их стащили с коней. В доме врача Бурзоя открыто говорили, что ждать осталось недолго... Когда выбирались азаты из Ктесифона, мертвые валялись под копытами. Их все прибавлялось, голодных со всех концов Эраншахра. Как только они умирали, специальные прислужники стаскивали их особыми острыми крючьями на каменный пустырь за Северными воротами. Это было как раз на пути. Слева красновато отсвечивал Тигр, а справа стоял непрерывный треск и скрежет, словно дробили камни. Вся долина до ближайших холмов была покрыта шевелящейся черной массой. Прислужники на конях волокли мертвых прямо в середину пустыря, и тогда черный вихрь взметывался в небо, закрывал солнце. Тысячи громадных птиц неистово били крыльями, и ветер шевелил конские гривы. Не успевали отъехать прислужники -- черное облако оседало и слышался все тот же леденящий душу треск лопающихся костей. Удовлетворенный хриплый клекот стоял над долиной. Конь под Авраамом вздрагивал всей спиной, жался к реке... Не проехали и четверти фарсанга в сторону от реки, и кони стали. Через дорогу переводили людей, прикованных к единой железной цепи. Гуркаганы это были, "Волчья кровь". За грабеж и убийство, по арийским законам, опускали их под землю, где рыли они во тьме большой царский кариз -- водовод. Там и должны были они умереть. Через каждые двести шагов пробивался от кариза наверх узкий колодец для проветривания текущей воды, но так глубоко это было, что дневной свет не достигал до низу. Почти все, которых вели на цепи, смотрели пустыми глазами, повернув головы к солнцу. Их навсегда ослепила тьма. Попавшие недавно мучительно дергались, стремясь уберечь лицо от света... Цепь не обрывалась. Медленно, нескончаемо ползла она из круглой дыры в земле, пересекала дорогу и снова уходила под землю. Как из белой китайской бумаги были лица гуркаганов. Отвращение увидел Авраам в глазах азатов. Нет у персов человека презренней убийцы или вора... И вдруг замер Авраам. Один из гуркаганов приоткрыл наконец глаза. Искривилось большое, с крупными дырками от оспы лицо, желтые зубы обнажились до корней. Что-то необычное, жестокое, крысье проглянулось в этой улыбке. Но тут другой, маленький и черный горбун, задергал цепь, забился в припадке, начал кусать рядом идущего. Стражник принялся размеренно бить его бамбуковой, с бронзовыми шипами, палкой. Горбун хватался зубами за нее, и кровь капала из большого безгубого рта. Авраам вновь обернулся к рябому гуркагану, но тот уже вместе с цепью уползал в землю. Значит, поймали все же его!.. Аврааму вспомнился первый день в Ктесифоне, скачущие меж кустами Сиявуш со Светлолицым и убегающий по ту сторону рва человек. Та же оскаленная улыбка была у него... Полсотни азатов ехало с ними. По дороге они сворачивали к своим селениям. К деху сотника Исфандиара повернули только на второй день к вечеру. Пятеро азатов ехали в том же направлении. Кроме них были приглашенные в гости Авраам, Фархад-гусан и еще двое. Хороший, легкий конь был под Авраамом, и сам он ездил теперь как азат. Убитая копытами дорога суживалась между холмами, снова разбегалась, терялась в жесткой сухой траве. Неподвижные суслики проваливались при их приближении. Они бы уже доехали, но по древнему арийскому закону по возвращении домой надо раньше навестить кузню. А это было на добрый фарсанг в сторону... Крепкая, из дикого горного камня, со времен первых Кеев стояла она здесь на восьми дорогах. Две дехканские арбы и десятка полтора азатов из других полков уже ждали очереди. Возвращаясь, каждый азат обязан привезти домой новый сошник. И выковать его должны только в своей кузне. Полуголый перс, прикрытый одним кожаным передником, бил красное железо. Молодой курчавый цыган раздувал мехи. Белые искры летели во все стороны, и нельзя было оторвать глаз от этого... Красное, как из железа, солнце закатывалось за холмы. Полукругом сидели азаты. Позвякивая пальцами по крепленным к ореховой дуге воловьим жилам-струнам, слепой гусан пел о сотворении богом мира и человека; о первом на земле царе Кей-Марсе, научившем людей одеваться в звериные шкуры; о внуке его Хушанге, добывшем огонь из камня; о золотом царствовании Джамшида... Тысячу лет царствовал вещий Джамшид, мудро разделивший людей на сословия, пока не бросил вызов самому богу. "Мир -- это я!" -- сказал он, и с этого начались все войны и несчастья... Когда измучили арийцев распри и усобицы, послали они старейшин к соседнему царю Заххаку в Страну Всадников, чтобы пришел и владел ими. Явился тот со своим войском и стал править, а законного царя Джамшида распилил надвое. Только заклят был дьяволом-иблисом отцеубийца Заххак. Две змеи от поцелуев Ахримана выросли из его плеч, и кормить их надо было человечьими мозгами. Двух самых прекрасных арийских юношей приносили ежедневно в жертву змееподобному царю. И вот тогда-то объявился спаситель Эрана, простой кузнец Кова. На железную пику поднял он свой передник, ставший знаменем Эраншахра... От Ковы пошло у арийских царей имя Кавад. И когда беда грозит Эрану, бог посылает царя с этим именем... Молчали азаты. Глубокая ночь была уже давно. А кузнец с глухим стуком все бил и бил красное железо, и звездами взлетали искры в черное небо... Авраам не спал... Кова... ковать... коваль... Дех был небольшой: домов сорок. Глухими дувалами выходили они наружу. Сад, огород и хозяйственные строения были за ними, а заезжали туда через вмазанные в стену резные деревянные ворота. Канал -- яб протекал под дувалами через все дворы, а улица вилась как придется... Еще издали были видны коричневые прямоугольники на плоских крышах: сушились поздняя курага и персики -- шаптала. Хороший знак: у самого въезда оглушил азатов с дувала огненный с зелеными переливами петух. Авраам вспомнил старика гусана у кузни. Это царь Тахмурас дал людям петуха с курами, обязав кормить и называть ласковыми именами... Две жены были у сотника Исфандиара и шестеро детей от них. И раб был у него, но только на две трети. На треть он был свободным и имел маленькую мазанку со своим огородом сразу за дувалом Исфандиара. Женщины надели новые покрывала к приезду господина, но быстро сняли: надо было готовить еду. Мальчики с невыстриженными клочками волос на бритых головах сразу принялись кормить лошадей. Обмылись с дороги по-арийски -- нагретой на солнце водой из медного кумгана. Фархад-гусан и он, Авраам, были гостями Исфандиара. Другие азаты тоже взяли к себе в дом по гостю, и лишь один, Адурбад, поехал дальше в одиночестве. В малом селении жил он, в полуфарсанге от главного деха. Ели большие светлые лепешки и суп из козла, зарезанного к приезду хозяина. Раб Ламбак, низенький длиннорукий перс, ел со всеми из общей глиняной миски. Потом передохнули на кошме у хауза с водой, переоделись в белое и пошли со двора. Исфандиар подумал немного и кивнул Аврааму, чтобы тот шел со всеми. -- Внутрь только тебя не пустят! -- сказал ему Фархад-гусан... Храм огня стоял на холме -- маленький куб без окон. Низ его был из камня, а верх мазан красной глиной, как все дома в селении. Внизу у холма уже ждали приехавшие азаты -- свои и из окрестных дехов. Несколько седоусых стариков сидели полукругом на корточках. Тут же был маг -- тоже старый, но с бритым лицом. Он подслеповато щурился на всех, а красную хламиду держал свернутой под рукой. Вместе с другими он спрашивал у азатов, правда ли, что бог и царь царей Кавад думает совсем отменить сбор с дыма. Об этом говорили и в кузне, и по дороге сюда... С холма было все хорошо видно. Брошенные дома узнавались по оплывшим, рухнувшим дувалам, потемневшим крышам. Даже деревья во дворах были какого-то другого -- серого цвета. Многие свободно пашущие из сословия вастриошан ушли за речку на землю великих Каренов, потому что сборы там были меньше, чем на царской земле. Сразу за речкой виднелись мазанки нового селения. У самого подножия гор стояла ровная стена зеленых деревьев, квадратные белые башни поднимались за ними. Это был дасткарт Фаршедварда Карена -- младшего брата Быка-Зармихра Маг, приложив ладонь к глазам, посмотрел на солнце и принялся облачаться в свою хламиду. Все поднялись с корточек, прислужник пошел в дом у подножия холма за атрибутами. Авраам решился: -- Отец служитель совести, позволено ли будет мне увидеть Огонь? Старый маг с изумлением посмотрел на него. -- Это царский диперан, -- сказал Исфандиар. Все с почтением посмотрели на Авраама. -- Нельзя иноверцу в капище огня... -- Маг почесал большим пальцем за ухом. -- Пусть постоит в проходе... Прислужник вынес чашу, каменный топорик и барсам -- пучок ярко-зеленых прутьев от какого-то горного кустарника. Маг принял у него топорик и прутья. Все встали, положив руки на веревочные узлы под одеждами. Настало "Время Сосредоточения"... "Ануаварью" -- главную молитву зашептал маг. Как ветер шелестели слова. Авраам оглянулся. Наверное, он один понимал что-то из шепота мага, потому что читал древние арийские книги... "Так же, как бога небесного, следует выбрать и наставника земного по праведности его, чтобы был он подателем добрых мыслей и вдохновителем дел, ведущих к истине -- Мазде, а мир принадлежит ей!" -- таков был смысл формулы из двадцати одного вечного слова. Маг с топориком и прутьями, служитель с чашей, а за ними старики и азаты двинулись вверх к храму. Авраам шел сзади, рядом оказался раб -- подросток с живыми темными глазами. По облику его было видно, что это аншахрик -- невольник из иноверцев, скорее всего от корня тех римлян, которых два века назад пленил царь царей Шапур Первый. Это они построили знаменитую Плотину Кесаря в Дизфуле... Двери у храма не было. Стена возникла сразу при входе. Нужно было сворачивать налево, узкий лабиринт вел вдоль всех четырех стен. Это было сделано, чтобы дневной свет не попадал внутрь и не смешивался там со святым огнем Мазды. Через пахнущую печной глиной тьму двигался Авраам, задевая шершавые стены и тыкаясь в идущего впереди азата. Мальчик-аншахрик, которому тоже запрещалось заходить сюда, дергал его за руку при поворотах. Когда забрезжил свет, он подмигнул Аврааму и втолкнул вдруг его в самую молельн