емени собираться на совещания по вопросам, касающимся специально еврейских интересов"4, однако уж тут приняли "обязательн[ую] дисциплин[у] в смысле полного подчинения решениям коллегии, состоявшей из членов Думы и членов Комитета Полноправия"5 ("политическое бюро"). Вместо этого укреплялся прочный союз евреев с кадетской партией. "Местные отделения Союза [полноправия] и конституционно-демократической партии нередко состояли из одних и тех же людей"6. (А Винавера в шутку называли "кадетом Моисеева закона"). В черте оседлости евреи составляли подавляющее большинство членов [кадетской] партии, во внутренних губерниях -- вторую по численности национальную группу... Как писал С. Витте, "почти все еврейские интеллигенты, кончившие высшие учебные заведения, пристали к партии "Народной свободы" [т. е. кадетам]... которая сулила им немедленное равноправие. Партия эта в значительной степени обязана своим влиянием еврейству, которое питало ее как своим интеллектуальным трудом, так и материальным"7. -- Евреи "дали конституционно-севрюжинскому русскому "Освободительному движению" 1905 года... планомерность и сосредоточенность"8. Все же, вспоминает видная кадетка А. Тыркова, "главными созидателями и руководителями кадетской партии были не евреи. Среди кадетов-евреев не нашлось такого крупного человека, который мог бы повести за собой русских либералов, как в середине XIX в. еврей Дизраэли повел английских консерваторов... самые значительные люди в кадетской партии были русские. Это не значит, что я отрицаю влияние евреев, растворившихся в нашей толпе. Самая их неугомонность не могла не действовать. Своим присутствием, своей активностью они напоминали о себе, о том, что надо их выручать, помнить об их положении". И далее: "Вдумываясь в пути и перепутья еврейских влияний [в кадетской партии], нельзя обойти Милюкова. Он с самого начала стал их любимцем, был окружен кольцом темноглазых почитателей, в особенности почитательниц... они, под сурдинку, баюкали его своими мелодиями, заласкивали его, без всякого стеснения осыпали его до комизма вздутыми похвалами"9. В. А. Оболенский, тоже член ЦК кадетской партии, описывает кадетский клуб времени 1-й Думы на углу Сергиевской и Потемкинской. Там сливались верхи российского секулярного еврейства и верхи русской политизированной интеллигенции: "Там всегда было людно, и публика, среди которой преобладали богатые петербургские евреи, была нарядная: дамы в шелковых платьях, с бриллиантовыми брошками и кольцами, мужчины -- с буржуазно лощеными, упитанными и самодовольными физиономиями. Даже нас, демократически настроенных депутатов, вид этого "кадетского клуба" несколько шокировал. Можно себе представить, как неуютно себя там чувствовали крестьяне, приходившие на заседания нашей фракции... "Господская партия", решали они про себя и переставали к нам ходить"10. На местах взаимодействие Союза полноправия и кадетской партии осуществлялось не только обеспечением "как можно большего числа кандидатов-евреев", но и "местным отделениям [Союза полноправия] предписывалось поддерживать [не-евреев], кто обещает содействовать эмансипации евреев"11. Как поясняла в 1907 кадетская "Речь", в ответ на неоднократные запросы других газет: ""Речь" в свое время совершенно точно указала условия соглашения с еврейской группой... группе предоставлено право отвода выборщиков и право возражения против кандидатов в Думу"12. Приступив к прениям, Дума поставила вопрос о еврейском равноправии в рамках общего уравнения всех граждан в правах -- то есть следуя логике царского Манифеста. "Государственная Дума обещала выработать "закон о полном уравнении в правах всех граждан с отменою всех ограничений и привилегий, обусловленных сословием, национальностью, религией или полом""13. Утвердив основные положения закона, Дума еще проговорила один нетерпеливый месяц, делая "громкие, но бесполезные декларации"14, пока не была распущена. И закон о гражданском равенстве, в том числе и еврейском, повис. Как и большинство кадетов, еврейские депутаты 1-й Думы подписали и Выборгское воззвание -- но тем были устранены от дальнейшей возможности избираться, что чувствительнее всего сказалось на карьере Винавера. (В 1-й Думе он выступал резко, а вместе с тем известны его более поздние предупреждения: чтобы евреи не очень выходили в первый ряд, не обошлось бы это как в революцию Пятого года.) "Участие еврейского населения в выборах во вторую Государственную Думу отличалось еще большею энергиею, чем во время первой выборной кампании... Еврейское население "черты оседлости" проявило живейший интерес к выборам. Агитация захватила все слои населения". Однако, описывает дореволюционная Энциклопедия, там шла и усиленная антиеврейская агитация активных в Западном крае правомонархических кругов, "крестьянству было внушено, что все передовые партии стремятся к уравнению евреев в правах в ущерб интересам коренного населения"15; что "за спиною подстроенного народного представительства страною управляет иудейско-масонский синдикат грабителей народа и предателей государства"; что крестьянин озабочен "небывалым количеством новых господ, которых не помнят ни отцы, ни деды и которых теперь должен кормить его земледельческий труд"; что конституция "вместо татарского ига сулит России позорное иго международного кагала". И внушался отрицательный список к отъему уже наличествующих прав: не только не избирать евреев в Думу, но водворить их всех внутрь черты; воспретить торговать хлебом, зерном и лесом, участвовать в банкирских конторах и торговых домах; лишить приобретенных имений; запретить принимать новые фамилии; запретить быть издателями и редакторами печатных органов; сократить и саму черту оседлости за счет плодороднейших губерний, наделять евреев землей не ближе Якутской области; вообще признать иностранцами, заменить им отбывание воинской повинности денежными уплатами и еще, и еще. "Результатом этой устной и литературной антисемитской агитации был почти полный провал во время выборов во вторую Государственную Думу по черте еврейской оседлости прогрессивных кандидатов"16. Всего во 2-ю Думу было избрано 4 еврейских депутата (из них 3 кадета)17. Но еще до выборов во 2-ю Думу -- еврейским равноправием озаботилось само правительство. Через полгода после своего вступления в премьерство, в декабре 1906, Столыпин провел постановление правительства (так называемый "журнал совета министров") о дальнейшем частичном снятии еврейских ограничений, причем ключевых, в сторону полного равноправия. "Предполагалось отменить: запрет на проживание евреев в сельской местности в пределах черты оседлости; запрет на проживание в сельской местности по всей империи для лиц, имеющих право повсеместного жительства"; "запрещение включать евреев в правления акционерных обществ, имеющих земельную собственность"18. Государь ответил письмом от 10 декабря: "Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия... -- внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя"19. Как будто он не понимал, а вернее желал забыть, что предлагаемое в "журнале" постановление -- было прямым и неизбежным следствием Манифеста, им же подписанного год назад... А и в самом закрытом бюрократическом объеме всегда есть глаза и руки доверенных канцеляристов. И -- слух о решении совета министров уже проник в общество? И теперь -- станет известно, что министры -- эмансипируют евреев, а царь -- преграждает?.. И Столыпин с поспешностью, в тот же день, 10 декабря, пишет обеспокоенное письмо Государю, повторяя вновь и все аргументы, а главное: "О возвращении журнала никто пока не знает", и, значит, можно колебания монарха скрыть. "Ваше Величество, мы не имеем право ставить Вас в такое положение и прятаться за Вас". Столыпин хотел, чтобы эти льготы прошли именно дарованием от царя. Но раз нет -- он предлагает теперь Государю поставить иную резолюцию: что Государь не возражает по существу, но хочет провести закон не в обход Государственной Думы, а -- через Думу. Государственный секретарь С. Е. Крыжановский сообщает, что Государь тогда и положил резолюцию в этом духе: пусть народные представители берут на себя ответственность и за возбуждение и за решение этого вопроса. Но почему-то эта резолюция не только осталась мало известной, -- а и "почина со стороны Государственной Думы не последовало"20. 2-й Думе, с ее значительным левым большинством, насквозь пропитанной духом передового общества, и столь неистовой в поношениях правительства, -- простор действий был открыт! Однако "во 2-й Гос. Думе гораздо меньше говорилось о проблеме бесправия евреев, чем во время заседаний 1-й Гос. Думы"21. Закона о еврейском равноправии не довели даже до обсуждения, не говоря о принятии. Почему же 2-я Дума не использовала предложенную возможность? почему не поспешила? Вся трехмесячная сессия была у нее на то. И о чем только мелко-побочном не толковали, не кипятились? А еврейское равноправие -- пока частичное, но ведь уже разработанное -- не подхватили. Почему же? "Особая внепарламентская комиссия" и вовсе не начала заниматься разработанным снятием еврейских ограничений, но в обход ему искала равноправия полного, "возможно скорее"22. Трудно все это объяснить иначе, чем политическим расчетом: в борьбе с самодержавием играть и играть дальше на накале еврейского вопроса, сохранять его неразрешенным -- в запас. Мотив этих рыцарей свободы был: как бы отмена еврейских ограничений не снизила бы их штурмующего напора на власть. А штурм-то -- и был для них всего важней. Это становилось уже заметно и понятно. Например, Бердяев упрекал весь спектр российских радикалов: "Вы очень чувствительны к еврейскому вопросу, вы боретесь за права евреев. Но чувствуете ли вы "еврея", чувствуете ли вы душу еврейского народа?.. Нет, ваша борьба за евреев не хочет знать евреев"23. А в 3-й Думе кадеты уже не имели большинства и "не принимал[и] инициативы в области еврейского вопроса, не желая терпеть поражение... Это вызывало большое неудовольствие со стороны еврейских масс и еврейская пресса не жалела нападок на партию Народной Свободы"24. Хотя "евреи по-прежнему приняли энергичное участие в выборной кампании, а число городских выборщиков евреев почти во всех губерниях черты оседлости превосходило число выборщиков-христиан", -- они были переголосованы враждебной стороной, и всего в 3-й Думе было лишь два еврея-депутата: Нисселович и Фридман25. (Последний удержался и в 4-й Думе.) -- С 1915 и в Государственном Совете был еврей -- Г. Э. Вейнштейн, от Одессы. (Перед революцией -- еще и Соломон Самойлович Крым, караим.)26 Октябристы же, став ведущей партией 3-й Думы, с одной стороны, переняли на себя, отчасти с колебаниями, общественный напор за равноправие евреев, так что получили там же и упрек от русских националистов: "Мы полагали, что октябристы по-прежнему стоят на почве охраны национальных интересов", -- но вот они неожиданно отодвинули на задний план и вопрос "о даровании равноправия русским в Финляндии" (которого в этой "колонии России", стало быть, -- не было...), и "о выделении Холмской Руси" с русским населением из Польши -- и "выдвинул[и] законопроект об отмене черты еврейской оседлости"27. С другой стороны, им приписывались выступления уже "чисто антисемитского характера": 3-я Дума, по инициативе Гучкова, в 1908 приняла "пожелание... о недопущении евреев-врачей на военно-медицинскую службу"28, также и "предлагалось заменить для евреев воинскую повинность денежным налогом"29. (В предвоенные годы в России серьезно обсуждался в публичности вопрос об освобождении евреев от воинской повинности; И. В. Гессен издал книгу "Война и евреи".) Так ни 2-я, ни 3-я, ни 4-я Государственные Думы сами прямо не взялись провести закон о полном равноправии евреев. Однако всякий раз, как надо было голосовать по закону о крестьянском равноправии (издан Столыпиным 5 октября 1906), -- стараниями левых та же 2-я, и та же 3-я, и та же 4-я Думы блокировали крестьянское равноправие, ссылаясь, что нельзя его проводить прежде еврейского (и прежде польского). И тем -- не терялся, но удваивался, но упятерялся напор на это ненавистное царское правительство. Напор -- не утерялся, и не приняты были Думой законы -- до самой Февральской революции. А Столыпин, после своей неудачной попытки в декабре 1906, -- не возбуждая законодательного шума, немо-административно облегчал отдельные антиеврейские ограничения. На это осудительно отозвался нововременский публицист М. Меньшиков: "Черта оседлости при Столыпине сделалась фикцией"30. Евреи "побеждают русскую власть, отнимая у нее одну область авторитета за другой... правительство поступает так, как если бы оно было еврейским"31. Судьба средней линии. В воинственном неприятии постепенных мер, в тактическом неприятии эволюционного равноправия, левым и радикальным партиям содействовала направляющая могучая российская пресса. С конца 1905 пресса стала полностью свободна от предварительной цензуры, но это была теперь не только свободная пресса. Эта была пресса, прямо и открыто считавшая себя действующим лицом на политической арене -- выставляющая, как мы прочли, требования вроде устранения полиции с улиц. По словам Витте -- обезумевшая. В случае Думы от репортеров зависела вся подача думской жизни, думских прений -- на всю глубину России. Стенографические отчеты печатались с опозданием и весьма незначительным тиражом, других средств извещения, кроме ежедневных газет, не было -- и именно газетная подача материала увлекала умы. Газетные отчеты систематически перекрашивали или даже извращали думские прения, растягивали в объеме левых депутатов, расточали им похвалы, а речи правых депутатов -- сжимали, скрадывали. По свидетельству А. Тырковой, во 2-й Думе "думские журналисты образовали свое бюро печати", от которого "зависело распределение мест" для корреспондентов по карточкам. Члены бюро "отказали в карточке" корреспонденту из газеты "Колокол" (чтение сельских священников). Кадетка Тыркова вступилась, что "нельзя же лишать этих читателей возможности узнавать о Думе по отчетам той газеты, которой они доверяют больше, чем оппозиционной прессе"; но "суетливы[е] мои коллеги", среди которых преобладали евреи... горячились, кричали, доказывали, что "Колокол" никто не читает, что он решительно никому не нужен"32. Русские националистические круги сводили такое поведение прессы просто и в целом к евреям: хватало им доказательств, что почти все думские корреспонденты -- евреи. И печатали "разоблачительные" списки имен этих еврейских корреспондентов. Уж выразительнее того был комичный эпизод думских прений: со страстью отбиваясь от противников, Пуришкевич среди речи вдруг протянул указующую руку к ложе печати, в кольцевом барьере близ трибуны: "Да вы посмотрите на эту черту еврейской оседлости!" -- и весь зал невольно посмотрел на корреспондентов и так же невольно захохотал, не удержалась и левая сторона. Эта "черта думской оседлости" так и припечаталась потом афоризмом. Среди евреев-издателей выделялся С. М. Проппер, вышеупомянутый хозяин "Биржевых Ведомостей", с неизменными симпатиями к "революционной демократии". -- Более сочувственные воспоминания наш источник сообщает о Ю. Б. Баке, основателе и главном пайщике кадетской "Речи": "человек очень отзывчивый, просвещенный и принадлежал к числу радикальных либералов". Страстная его речь на съезде еврейских комитетов помощи, в начале 1906, остановила примирительную депутацию к царю. "Не было ни одной еврейской просветительной и благотворительной организации, в которой Ю. Б. Бак не принял бы участия", особенно отличался работой в ЕКО33. Сама же "Речь", и ее редактор И. В. Гессен, отнюдь не была сосредоточена именно на еврейских темах -- но на общелиберальных (и Гессен это показал потом в эмиграции и "Рулем", и "Архивом Русской Революции"). В "профессорских" "Русских Ведомостях" печатались еврейские деятели различных направлений -- и Вл. Жаботинский, но и будущий творец военного коммунизма Лурье-Ларин. С. Мельгунов отмечал, что благоприятные выступления "Русских Ведомостей" по вопросам, касающимся евреев, происходили "не только во имя защиты угнетаемых, а и в силу состава сотрудников"34. "Сотрудники еврейского происхождения числились даже в штатах суворинского "Нового времени"", Энциклопедия перечисляет пятерых35. Долгое время в "Русских Ведомостях" был самой яркой фигурой Г. Б. Иоллос, приглашенный туда Герценштейном, сотрудником газеты с 1880-х годов. Оба они были и депутатами 1-й Думы. Дикая атмосфера политических убийств, из которых, по сути, и состояла революция-"репетиция" 1905-06 годов, пала на обе их судьбы. По сведениям израильской Еврейской энциклопедии, виновником обоих убийств был Союз русского народа. По Российской Еврейской энциклопедии -- на Союзе ответственность за убийство Герценштейна (1906), а Иоллос был убит (1907) "террористами-черносотенцами"36. Деятельность еврейских издателей и публицистов не ограничивалась столичными или высоко интеллектуальными газетами, распространялась и на другой конец популярности, например на простонародную "Копейку", читаемую каждым дворником, -- в четвертьмиллионном тираже она "сыграла большую роль в борьбе с антисемитскими клеветническими кампаниями". (Создатель и руководитель ее М. Б. Городецкий.)37 Редактором весьма влиятельной "Киевской мысли" (левее кадетов), был Иона Кугель (один из четырех братьев, все журналисты), а в ней встречаем и прожженного Д. Заславского, и, самое трогательное: Льва Троцкого. Крупнейшая газета Саратова издавалась Авербахом-отцом (шурином Свердлова). Одно время в Одессе существовал "Новороссийский телеграф", с сильно правыми убеждениями, -- но против него в 1900 применялись успешно приемы экономического заглушения. Были в российской прессе и отдельные "кочующие" звезды. Здесь выделялся как вдохновенный журналист Л. Ю. Гольдштейн, писавший в самых разных газетах на протяжении 35 лет, и в "Сыне Отечества", и он же создал и редактировал "Россию", уже, кажется, верх патриотизма. (Ее закрыли за резкий фельетон против династии -- "Господа Обмане вы".) Юбилей Гольдштейна отмечен в весенних газетах 1917 года38. -- Или скромный Гарвей-Альтус, единожды прославленный фельетоном "Прыжок влюбленной пантеры", зашлепавшим клеветой министра внутренних дел Н. А. Маклакова. (Но что эти фельетоны в сравнении с уже пережитыми Россией "юмористическими листками" 1905-07, с невиданной до тех пор наглостью и неслыханным языком поносившими сплошь все власти и все государственное устройство? Тут стоит отметить оборотня Зиновия Гржебина: в 1905 издавал сатирически неистовый "Жупел", в 1914-15 -- благонамеренное "Отечество", а в 1920 по соглашению с советским Госиздатом наладил русскоязычное издательство в Берлине39.) Но если пресса имела разные направления, в том числе между либерализмом и социализмом, а среди публицистов по еврейским темам -- между сионизмом и автономизмом, то одна позиция в российской прессе устойчиво оставалась нереспектабельной: отношение к властям с пониманием. Уже в 70-е годы "необузданность русской прессы" отмечал не раз Достоевский. По отношению к властям она проявилась даже на совещании 8 марта 1881 у только что воцарившегося Александра III, и не раз потом: журналисты вели себя как самовольные представители общества. Наполеону приписывают выражение: "Три враждебные газеты опаснее 100 тысяч враждебного войска". Эта фраза стала во многом применимой к русско-японской войне. Русская пресса была откровенно пораженческой в протяжении всей той войны, каждой ее битвы. И, еще важней: она была нескрываемо сочувственной к террору и революции. Эта пресса, неоглядно развязная в 1905, толковалась в думское время, по словам Витте, как пресса в основном "еврейская" или "полуеврейская"40: точнее, с преобладанием левых или радикальных евреев на ключевых корреспондентских и редакторских постах. В ноябре 1905 Д. И. Пихно, редактор национальной русской газеты "Киевлянин", уже 25 лет на этом посту и изучивший российскую печать, писал: "Еврейство... поставило на карту русской революции огромную ставку... Серьезное русское общество поняло, что в такие моменты печать сила, но этой силы у него не оказалось, а она оказалась в руках его противников, которые по всей России говорили от его имени и заставляли себя читать, потому что других изданий не было, а в один день их не создашь... и [общество] терялось в массе лжи, в которой не могло разобраться"41. Л. Тихомиров национального в этом явлении не видел, но в 1910 сделал такие заметки о характере российской прессы: "Хлесткость на нервы... Односторонность... Не желают приличия, джентльменства... Не знают идеала, понятия о нем не имеют". И воспитанная этой прессой публика "требует бойкости, хулиганства, знаний не может ценить, невежества не замечает"42. И, совсем с другого политического края, большевицкий публицист (М. Лемке) выразился о качестве этой прессы так: "В нашу пореформенную эпоху идеи стали дешевы, а информация, сенсация и наглое авторитетное невежество заполнили прессу". Специфичнее, в культуре, горько жаловался в 1909 и Андрей Белый, уж никакой не правый и не "шовинист": "Главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди... Посмотрите списки сотрудников газет и журналов России: кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критиков этих есть талантливые и чуткие люди, есть немногие среди них, которые понимают задачи национальной культуры, быть может, и глубже русских; но то -- исключения. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне эсперанто и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык"43. В те самые годы предупреждал и дальнозоркий сионист Вл. Жаботинский, жалуясь на "передовые газеты, содержимые на еврейские деньги и переполненные сотрудниками-евреями": "Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства"44. Российская печать сыграла решающую роль в предреволюционном кадетско-интеллигентском штурме на правительство; ее настроение, властно им захваченный, выразил депутат Думы А. И. Шингарев: "Пусть эта власть тонет! Такой власти мы не можем бросить и обрывка веревки!". К месту здесь упомянуть, что 1-я Дума вставала в память жертв белостокского погрома (не соглашаясь, как мы видели, что то была вооруженная битва анархистов с войсками), 2-я Дума -- в честь убитого террористом Иоллоса; но когда Пуришкевич предложил почтить вставанием и память убитых на постах полицейских и солдат -- его за то лишили слова и исключили из заседания: разгоряченным парламентариям тогда немыслимым казалось посочувствовать и тем, кто охраняет простой порядок в государстве, необходимый для них же всех, и для общей спокойной жизни. Верно заключил, но поздно, но в оглядку на прошлое из эмигрантской "Еврейской трибуны" 1923 года, член Союза полноправия А. Кулишер: "В русско-еврейской общественной среде перед революцией действительно были люди и целые группы, деятельность которых характеризовалась... именно отсутствием чувства ответственности за разброд в умах русского еврейства... распространени[е] неопределенного и легкомысленного "революционизма"... Вся суть их политики была в том, чтобы быть левее кого-то другого. Всегда оставаясь в роли безответственных критиков, никогда не идя до конца, они видели свое назначение в том, чтобы говорить: "Мало!"... Эти люди были "демократами"... Но были и демократы в особенности, так и именовавшие себя "Еврейскою демократическою группой", прибавлявшие это прилагательное ко всем неподходящим существительным, сочинявшие невыносимый талмуд демократизма... с целью доказать, что другие недостаточно демократичны... Они создавали вокруг себя безответственное настроение беспочвенного максимализма, отсутствие точного предела в требованиях. Это настроение проявилось с пагубными последствиями в революции"45. Разрушительность, истекавшая от той прессы, -- действительно была из самых слабых, уязвимых мест государственной России к 1914, к 1917 годам. Но что же -- та "рептильная печать" -- то есть ползком перед властями, печать русских националистов? "Русское знамя" Дубровина -- говорят, из рук выпадало, до того грубо и бездарно. (А кстати, было запрещено рассылать его в армию, по возражению генералов.) Вероятно, не намного добротней была и "Земщина" -- не знаю, не читал обеих. Оскопились, одряхлели и с 1905 потеряли читателей и "Московские Ведомости". Где же были сильные консервативные, радеющие о русских умы и перья? Почему не создали газет достойного уровня, но противовесных этому разрушительному вихрю? А -- к состязанию с гибкой мыслью и письменностью либеральной и радикальной прессы, столь обязанной в своей энергии и непрерывном развитии сотрудникам-евреям, русские национальные силы, медлительные благорастворенные умы, совершенно не были готовы тогда (и уж тем более сегодня). Вместо них высовывались озлобленные левой печатью, но совершенно топорные перья. Добавим еще сюда: правые газеты еле-еле существовали финансово. А в газетах, содержимых, как писал Жаботинский, "на еврейские деньги", -- прекрасная оплата, уже потому богатый набор перьев, и те газеты, все сплошь, прежде всего: интересны. При всем этом левая печать и Дума требовали закрытия "субсидируемой" печати" -- то есть тайно и вяло субсидируемой правительством. Государственный секретарь С. Е. Крыжановский подтверждал, что правительство поддерживало финансово более 30 газет в разных местностях России, но -- безо всякого успеха: от отсутствия у правых -- образованных людей, подготовленных к публицистической деятельности; отчасти -- и от правительственного неумения. Способнее других был И. Я. Гурлянд -- еврей из м.в.д., одинокое явление, -- который под псевдонимом "Васильев" писал брошюры, и тайная экспедиция рассылала их заметным в обществе лицам. Итак, у правительства был только сухо-бюрократический перечислительный "Правительственный вестник". А создать что-либо сильное, яркое, убедительное, чтобы открыто бороться за общественное мнение, не говорим уже Европы, но хотя бы внутри России, -- царское правительство или не догадывалось, или не умело взяться, или это было ему не по силам, и не по смыслу. На правительственной стороне долго выступало "Новое время" Суворина -- живая, яркая, с пульсом (впрочем, пульсом переменным -- то за союз с Германией, то с неистребимой ненавистью к немцам), и увы, нередко путающая нужду национального возрождения с замахиванием на евреев. (И основатель ее старик Суворин, умирая и деля имущество между тремя сыновьями, поставил им условие, чтобы они не продавали паев евреям.) Витте относил "Новое время" к газетам, которым в 1905 "было выгодно быть левыми... Затем они поправели, а теперь черносотенствуют. Разительный пример такого направления представляет [эта] весьма талантливая и влиятельная газета". Хотя и коммерческая, "это все-таки одна из лучших газет"46. Она была очень обильна информацией и изрядно распространена -- может быть, самая энергичная газета в России и, конечно, самая умная из правых. А правые деятели? а правые члены Думы? Большей частью вели себя несоразмерно истинному соотношению своих сил и слабостей, действовали напроломно и тщетно, не видели других путей "защиты самобытности русского государства", как взывать к государственным антиеврейским запретам. Депутат Балашов выдвинул в 1911 --вопреки всему вектору времени, его ветрам -- программу: укрепить черту оседлости, устранить евреев от печати, суда и русской школы. Депутат Замысловский протестовал против того, что при кафедрах высшей школы, "по скрытой симпатии", оставляют или евреев, или эсеров, социал-демократов -- как будто против "скрытой симпатии" можно убороться государственными средствами! -- В 1913 съезд объединенного дворянства требовал (как звучало и в 1908 в 3-й Думе): пусть не брать евреев на военную службу, но и не допускать на гражданскую, земскую, в городское самоуправление и в присяжные заседатели. Весной 1911 Пуришкевич, рьяно участвуя в травле падающего Столыпина, предлагал в Думе закраине: "Евреям строжайше воспрещается занятие в Империи каких-либо должностей в области государственного управления по любому из ведомств... в особенности на ее окраинах... Евреи, изобличенные в посягательстве на занятие любой должности по государственному управлению, привлекаются к судебной ответственности"47. Итак, правые винили Столыпина -- в уступках евреям. А Столыпин, входя в правительство весной 1906, вынужден был принять Манифест 17 октября 1905 как отныне сущее, хотя и взывающее к поправкам. Слишком ли поспешно, необдуманно, легкомысленно он был подписан Государем -- это уже не имело значения, предстояло его выполнять, предстояло в трудностях перестраивать государство -- в соответствии с Манифестом, вопреки колебаниям и самого Государя. А из него неотклонимо вытекало уравнение евреев во всех правах. Разумеется, антиеврейские ограничения сохранялись еще не в одной России и не только в собственно России. В Польше, почитаемой тогда наряду с Финляндией как угнетенная, они еще резче выражались от польских настроений. А, пишет Жаботинский, "о таком гнете над евреями, какой существует в Финляндии, даже Россия и Румыния не знают... Первый встречный финн, увидев еврея за городом, имеет право арестовать преступника и представить в участок. Большая часть промыслов евреям недоступна. Браки между евреями обставлены стеснительными и унизительными формальностями... Постройка синагог крайне затруднена... Политических прав евреи лишены абсолютно". А в австрийской Галиции "в политическом смысле поляки откровенно смотрят на евреев как на материал для эксплуатации в целях упрочнения своей власти над краем... были случаи исключения учеников из гимназии "за сионизм"", всячески стесняются еврейские школы, проявляется ненависть к жаргону (идишу), и даже еврейская социалистическая партия "бойкотируется и преследуется польскими социал-демократами"48. Да и в среднеевропейском австрийском государстве еще калилась ненависть к евреям и сохранялось множество частных и переменчивых ограничений, как например лечение в Карлсбаде: то -- евреям вовсе нельзя, то -- можно только летом, а "зимние евреи" допускались лишь под особым наблюдением49. Но по системе ограничений в самой России можно весьма понять сводную жалобу тогдашней Еврейской энциклопедии: "Положение евреев представляется крайне неустойчивым, зависящим от толкования или, вернее, от усмотрения любого исполнителя закона, вплоть до самого низшего... Неопределенность... вызывается... крайней трудностью единообразного толкования и применения ограничительных законов... Многочисленные статьи законов дополнены и изменены множеством Высочайших повелений, состоявшихся по докладам отдельных министров... причем не все даже включены в Свод Законов"; "даже наличность специального разрешения подлежащей власти не может дать еврею полную уверенность в незыблемости его прав"; "отказ в исполнении требования низшего представителя власти, анонимный донос конкурента или открытое домогательство более сильного конкурента о выселении еврея -- достаточны, чтобы обречь его на скитание"50. Столыпин же ясно понимал и несуразность такой обстановки, и неотклонимое направление эпохи к уравнению евреев в правах, уже во многом в России достигнутому. Численность евреев, живших вне черты, неуклонно увеличивалась год от году. После 1903, когда для жительства и экономической деятельности евреев открылись дополнительно 101 поселение, происходили при Столыпине еще новые добавления к ним многолюдных поселений -- так он сам исполнял меру, не принятую в 1906 царем и отброшенную в 1907 Думой. В дореволюционной Еврейской энциклопедии указано, что к 1910-12 годам число этих добавочных поселений было 29151, новая Энциклопедия называет 299 к 1911 году52. Старая Энциклопедия напоминает нам, что с лета 1905, по инерции революционных событий, "правления и советы [учебных заведений] не считались, в течение трех лет, с процентными нормами"53. С августа 1909 процентная норма для евреев в высших и средних учебных заведениях была повышена сравнительно с прежде установленной (отныне: в столицах 5%, вне черты 10%, в черте 15%)54 -- но с тем, чтобы она теперь соблюдалась. Однако поскольку в Петербургском университете студенты-евреи составляли в 1909 -- 11%, а в Новороссийском -- 24%55, это воспринималось как новое ограничение. В прямом смысле новое ограничение последовало в 1911: процентную норму перенесли и на экстернов56 (мужчин, на женщин это не распространилось; по женским гимназиям вне черты к 1911 реально было 13,5%). В заведения же художественные, торговые, технические и ремесленные прием евреев не ограничивался. "Наряду с средними и высшими школами, евреи устремлялись и в низшие", которые прежде игнорировали. Так, если в 1883 "во всех городских и уездных училищах" евреи составляли 2%, то уже в 1898 мальчики -- 12%, девочки -- 17%57. -- Кроме того, "еврейская молодежь заполнила частные высшие школы", например в Киевском коммерческом институте в 1912 было 1875 студентов-евреев, в Психоневрологическом -- "тысячи". С 1914 любое частное учебное заведение получило право преподавать на любом языке58. Да ведь вся эпоха -- неизбежно шла ко всеобщему обязательному обучению. Основная задача Столыпина была -- крестьянская земельная реформа, создание крепкого крестьянского землевладения. Его сподвижник в этой работе министр земледелия А. В. Кривошеин, тоже сторонник отмены черты оседлости, одновременно настаивал ограничить "права анонимных акционерных обществ" в скупке земли, ибо через то образовывались компании "крупного еврейского землевладения"; кроме того, "проникновение в деревню часто спекулятивного еврейского капитала затруднило бы успех землеустроительной реформы" (одновременно, боялся он, и рождая антисемитизм в сельских местностях Великороссии, где его никогда прежде не знали)59. Столыпин и Кривошеин не могли допустить, чтобы крестьяне оставались в безземельном нищенстве. -- В 1906 и еврейским сельскохозяйственным колониям было запрещено приобретать казенные земельные участки, резервируемые отныне для крестьян60. Известный экономист М. Бернацкий приводил такие предвоенные данные: евреев занято в сельском хозяйстве -- 2,4%, в свободных профессиях -- 4,7%, на частной службе -- 11,5%, в торговле 31% (и евреи составляют 35% всего торгового класса России), в промышленности -- 36%. Живет же в сельской местности черты оседлости 18% евреев.61 Сопоставляя эту последнюю цифру с 2,4% -- видим, что к этим годам земледельческий труд среди сельских евреев не вырос, тогда как по мнению Бернацкого, "русский интерес заключается в том, чтобы еврейский труд и еврейские средства находили себе наиболее производительное применение повсюду", всякие ограничения евреев это "колоссальн[ая] растрат[а] производительных сил страны". Он указывал, что, например, в 1912 Общество фабрикантов и заводчиков московского промышленного района ходатайствовало перед председателем Совета министров не стеснять евреев в их роли посредствующего звена с русскими центрами фабричного производства62. Б. А. Каменка, председатель правления и директор-распорядитель Азово-Донского банка, перешел на кредитование каменноугольной и металлургической отраслей, патронировал 11 крупных компаний в Донецком и Уральском районах63. -- В промышленности участие евреев в акционерных компаниях не стеснялось, а "ограничения прав акционерных компаний владеть землей вызвали бурю протеста всех финансовых промышленных кругов". И это кривошеинское ограничение было отменено64. В. Шульгин прибег к образу: "Детской представлялась "русская мощь" в сравнении с отточенным напором еврейства. Русская сила напоминала разлив мирной реки: безкрайно дремлет сонная ширь; воды много. Боже мой сколько, но вся-то она стоячая. И эта же река, десятком верст ниже, суженная суровыми плотинами, превращена в стремительный поток; холодным кипятком врывается он в кружащиеся турбины"65. А с экономически либеральной стороны слышим похожее: "Россия, столь бедная... представителями высшего квалифицированного труда... как будто стремится увеличить свое невежество и умственную отсталость от Запада". Недопущение евреев до рычагов производства -- "сводится к намеренному неиспользованию... производительной силы"66. Столыпин хорошо понимал, что это -- растрата. Но слишком неравно развивались хозяйственные отрасли страны. И он уподоблял еврейские ограничения -- покровительственной таможенной пошлине: они могут быть только временными, пока русские окрепнут в общественной жизни и экономике, вообще же они создают для русских развращающую оранжерейную атмосферу. Наконец (и после скольких десятилетий?) правительство начало приводить в исполнение тот подъем крестьянства, который означал бы истинное, по глубокому смыслу равноправное соотношение и сословий и народностей; тот подъем, который и устранил бы русскую боязнь перед евреем, и обязательно бы покончил с ограничениями евреев вообще. Столыпин предполагал использовать еврейские капиталы для подъема русского хозяйства: допустить их многочисленные акционерные общества, предприятия, концессии, эксплуатацию природных хозяйств России. При этом он понимал, что динамичные, мощные частные банки, в силу их небольшого числа и близких связей, часто предпочитали не соперничать, а сговариваться, -- но рассчитывал уравновесить это "национализацией кредита": развитием функций Государственного Банка, созданием фонда помощи энергичным крестьянам, не могущим достать кредита иначе. И еще был иной государственный расчет Столыпина: что равноправие евреев оторвет по сути нереволюционную часть еврейства от революционных партий. (Среди других аргументов был и тот, что при повседневном обходе ограничительных правил на местах берется много взяток и тем развращается государственный аппарат.) Те российские евреи, кто смотрели на суть дела без ожесточения, -- те видели, что, несмотря на продолжаемые ограничения, несмотря на все более громкие (но и беспомощные) выпады против евреев в правой общественности, -- предвоенные годы были для евреев все благоприятнее и необратимо вели к равноправию. Всего через несколько лет, уже вышвырнутые в эмиграцию от великой революции, два выдающихся еврея размышляли о предреволюционной России. Когда-то с трудом выбившийся из бедности через самообразование, лишь в 30 лет получивший аттестат зрелости экстерном, лишь в 35 окончивший университет, активный участник Освободительного движения и последовательный противник сионизма как призрачной идеи -- Иосиф Менассиевич Бикерман в свои 55 лет написал: "Вопреки майским [1882] и другим правилам, вопреки черте оседлости и процентной норме, вопреки Кишиневу и Белостоку, я был и чувствовал себя свободным человеком, для которого открыта широкая возможность работать