Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза! - А разве вы парубок? - с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. - А о вас, титко, - обращаюсь к Явдохе, - говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня. - А брехня, брехня, - соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены. Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается: - Не пускать поганца! Пусть дома сидит! - Не имеете права! - ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, нако- нец, наступила тишина - Что ты там говоришь? - спрашивает он, обращаясь ко мне. - Иди сюда, чтоб люди тебя видели. - Мне и здесь неплохо. Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кри- чит: - Иди, стервец! Народ тебя требует!.. Что поделаешь? Раз отец приказывает - надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену. - Ну, что ты хотел сказать? - спрашивает голова и насмешливо улы- бается. Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито: - Не имеете права нарушать конституцию! - А мы не нарушаем, - говорит голова. - Помнишь, как в конститу- ции сказано? Конституцию я знаю и цитирую без запинки: - Служба в армии - почетная обязанность каждого советского граж- данина - Вот видишь, почетная! - серьезно говорит мне голова. - А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать. - Не посылать! - орут какие-то дурни из зала и хохочут. Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда - решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка... Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голо- ву, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло. - Тов... товарищ голова. - еле выдавил я из себя. А он отворачивается и улыбается. - Батьку! - обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает. - Люди добрые! - с надеждой смотрю в зал. - За что?.. За что та- кое наказание? А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята. - Я же комсомолец! - хватаюсь за последнюю соломинку. - Выкинуть тебя из комсомола! - подпрыгнул на месте дед Мусий. - Ну, были промашки, - оправдываюсь. - Глупости были... Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне - исправлюсь! Клянусь вам, что в армии... - Дурака будешь валять! - выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий. - Товарищ голова! - обращаюсь к президиуму. - Поверьте!.. Что хо- тите со мной делайте, только не... - Ты людям, людям говори! - голова указывает на притихший зал. Но как тут говорить, раз слезы душат меня? - Никогда дурного обо мне не услышите, - уже шепотом произношу я и умолкаю. С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю. - Ну как, товарищи? - спрашивает он у собрания. - Поверим? И вдруг собрание в один голос отвечает: - Поверим!.. Только дед Мусий добавил: - Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним! Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Мару- сей помириться так и не удалось. НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ Верно говорят: в дороге первую половину пути думаешь о местах, которые покинул, а вторую - о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах. Так и я - Максим Перепелица. Четвертый день везет нас воинский эшелон. В какой город едем и как долго ехать будем - никому не извест- но. Знаю, что в армию, а остальное меня мало заботит. Все о Яблонивке своей вспоминаю, о том, как провожали нас из села... Стояло утро - ясное, свежее. По голубому океану неба плыла ку- да-то серебристая паутина. А на душе у меня было грустно. Может, пото- му, что минуло лето, что деревья в садках будто огнем опалены - листва их раскрашена во все цвета: желтый, коричневый, красный, оранжевый?.. И в этой листве не слышно птичьего гомону. Тишина стояла кругом. Каза- лось, и трава, припав к земле, вслушивалась в эту тишину и ждала че- го-то. Потом то там, то здесь начали скрипеть калитки, ворота, разда- ваться голоса. С другого конца села донеслись звуки гармошки. В ответ ей на соседней улице послышалась песня. К центру села, на площадь, что перед клубом, потянулись люди - одиночками, парами и целыми семьями. Шли хлопцы с высокими, как гора, мешками за спиной. Это новобранцы харчами запаслись. Стайками бежали девчата. Толпа на площади росла с каждой минутой и все сильнее гудела. И я стоял в этой толпе, чуть хмельной от чарки сливянки, которую батька поднес мне на дорогу. Мне уже было ясно, почему грущу я в такой радостный день: не вышла провожать Маруся. Не пришла! Встретилась мне на улице, стрельнула глазами и отвернулась. Злится. А чего? Ну, пору- гались. Так помириться ж можно! На пожар есть вода, а на ссору - мир! Не пожелала... "Ну, погоди, узнаешь же Максима! - думал я. - Да и все, кто ветрогоном меня зовут, - узнают! Докажу я людям, на что спо- собен Максим Перепелица! Армия для этого самое подходящее место. Пожа- леет еще Маруся не раз. Сама письмо напишет. Но поглядим еще, отвечу ли я". И все-таки хотелось сбегать к ней домой. Но батька, как репей, прилип ко мне. Ни на шаг не отходит, наставления дает, наказывает, как должен служить я Родине. Мать рядом стоит и украдкой слезы утирает. Возле нее - дед Мусий, трясет своей жидкой бороденкой и шепчет что-то матери на ухо. А батька все наставляет: - Исправно служи. Да командиров слушайся. И не забудь, что самое главное - со старшиной роты в ладу быть. - Пиши, Максимэ, почаще, - просит мать. - Да не заблудись там в городе большом. И одевайся потеплее, чтоб не простудился, не дай бог... Тут дед Мусий в разговор вступает: - Чего ты квохчешь, Оксано? Не пропадет твой Максим! Ты ему гене- ральную линию давай, чтоб воякой добрым стал! - Не беспокойтесь, диду, - отвечаю ему. - Сам знаю, куда и зачем еду. Хуже других не буду. - Ой, не хвались, Максим, - не отстает Мусий. - Не кажи "гоп", пока не перескочишь. Делом докажи! Даже зло меня взяло. Не я буду, если в первые же дни службы не покажу себя. Сразу так возьмусь за дело, что ого-го!.. И вот наш эшелон подъезжает к станции назначения. А мы - новоб- ранцы - толпимся в дверях теплушек и рассматриваем виднеющийся кило- метрах в пяти город. Город, я бы сказал, так себе. Ни тебе высотных зданий, ни дворцов заметных. А вдобавок к этому - эшелон наш подали не на пассажирский вокзал, а на товарную станцию. Правда, с оркестром встретили нас на платформе. Это уже дело дру- гое. Выгрузились мы из вагонов и ждем команды к построению. Я держусь Степана, который мой сундук несет. Осматриваюсь кругом и думаю: "Пора бы мне начинать действовать..." - Ставь, - говорю Степану, - сундук и сбегай брось мое письмо в ящик. Только в почтовый! - Марусе успел настрочить? - спрашивает Степан и берет у меня конверт. - Ей, - и скребу в затылке. - Неловко получилось все. Поругались перед самым отъездом. Степан убегает, а я обращаю внимание на высокого симпатичного парня. Стоит он у своего чемодана и цыгарку завертывает. - Эй, дружок! - окликаю его. - Ты откуда? - Из Белоруссии. - Как зовут? - Илько Самусь. - А почему такой высокий? - Кормили хорошо. Четко отвечает. Люблю таких хлопцев. Говорю ему: - Добрый наблюдатель из тебя выйдет, Самусь. Зрение крепкое? А ну почитай, что там написано, - и указываю на забор, где еле уместились аршинные буквы: "Не курить!" Посмотрел Самусь на забор, затушил цыгарку и положил ее за ухо. - Далеко видишь! - одобряю. - Становись сюда, будешь в моей ко- манде. Самусь с недоумением смотрит на меня, я уже подхожу к другому хлопцу, одетому в меховой треух и полосатую свитку. - Добрая у тебя одежа, - говорю ему и щупаю свитку. - Я такой еще не бачив. Хлопец повернул ко мне лицо, и я даже испугался. Загорелый до черноты! Только зубы да глаза блестят. - Как же тебя звать, такого черного? - Моя Таскиров, - отвечает. - Али Таскиров. - Иди к нам. У нас черных не хватает. В это время подбегает Степан Левада и докладывает мне: - Товарищ командир, ваше приказание выполнил, - и улыбается - рад, что по-военному у него получилось. - Молодец! - хвалю Степана и обращаюсь ко всем: - Вольно, хлопцы, можно курить! - А ты кто такой? Чего распоряжаешься? - подлетает ко мне ка- кой-то парняга, в кепке, в кожаной тужурке, с котомкой за спиной. - Скажи ему, Таскиров, кто я такой, - прошу черного. - Камандыр, - авторитетно заявляет тот. - Понятно? - спрашиваю у парняги. А он не верит. "Как бы ему доказать?" - и оглядываюсь по сторонам. Замечаю, сто- ит недалеко какой-то начальник с красными нашивками формы "Т" на пого- нах. Направляюсь к нему вроде к старому знакомому. Обращаюсь тихо, чтоб парняга тот не слышал: - Здравствуйте, товарищ командир! - Здравствуйте, - отвечает. - Мое воинское звание "старшина". За- помните. Я даже позабыл, зачем подбежал к нему, так обрадовался. Передо мной стоял... старшина. И, кажется, не так уж строгий. Позже я узнал, что фамилия этого старшины - Саблин. И многое дру- гое узнал. Верно батька говорил - старшина самая главная фигура в ка- зарме. Спит солдат или дневалит, чистит сапоги или спешит в строй - часто о старшине вспоминает. И если солдат не очень исправный, то нуж- но дрожать ему перед старшиной, как осиновому листу на ветру. Не пото- му, что старшины плохой народ. А обязанности у них такие: увидеть все непорядки и за все спросить с виновных. Недаром и название им серьез- ное дали. - Товарищ старшина! - обращаюсь к Саблину. - А долго треба слу- жить, чтоб в командиры выйти? - Смотря как служить будете. - Ух, знаете, как буду! - говорю. - Хвалю за желание. Как фамилия? - и таким придирчивым взглядом осматривает меня! На значки мои, между прочим, глянул понимающе. - Перепелица моя фамилия. - Перепелица? - почему-то удивился старшина. - Это не вы во время остановки эшелона бродячую собаку к станционному колоколу привязали? О! Уже знает! Небось старший по вагону успел разболтать. - Я, - отвечаю. - Но собака хорошая. Только, дура, звонить и ку- саться начала, когда ее отвязать хотели. Раньше времени пассажирский поезд отправила. Засмеялся старшина и сказал на прощанье: - Если попадете ко мне в роту, у нас с дисциплиной строго. Запом- ните. А сейчас приготовьтесь к погрузке личных вещей на машину, если они у вас тяжелые. - Обойдемся без машины, - отвечаю. - У нас хлопцы крепкие. Возвращаюсь к своим. Вижу, парняга в кепке поверил в мое коман- дирство. - Как фамилия? - спрашиваю у него. - Ежиков. - То-то, - и командую всем: - Приказано грузить вещи на машину! Следом за мной эту же команду старшина подает. И мой авторитет окончательно окреп. - А вы не кладите, - говорю нашим хлопцам. - Почему? - недоумевает Ежиков. - Эх ты! - и измеряю его изничтожающим взглядом. - А ну, Таски- ров, скажи ему. - Закалка будем делать, да? - догадывается Али. - Конечно! - и боясь, что меня не послушаются, на сознание влияю: - Кто знает, когда кормить будут. А в сундуках у нас колбаса домашняя, сало, пирожки. Всю дорогу будем закаляться! Подействовало. Степан, Самусь и Таскиров оставили вещи при себе. Только Ежиков закинул свою сумку в машину. Придется исключить его из нашей группы, раз не подчиняется мне. Выстроили нас в колонны. Меня, Степана, Таскирова и Самуся поста- вили замыкающими. И это потому, что мы с вещами. Ну и порядки! Самых выносливых хлопцев - и в хвост. Докладываю о своем несогласии лейтенанту. А он смеется и отвеча- ет: - Выносливость и здесь можно показать. Пошли мы. И Ежиков вместе с нами, замыкает за компанию строй. Хорошо идти под команду. Потом песню кто-то запел, и мы дружно подхватили. Ничего, что не обученные, добре в ногу шагаем! А по краям дороги сосны шумят, вроде на нас любуются. С телефон- ных проводов срываются ласточки, вспугнутые песней. Но постепенно настроение у меня начало падать. Уж очень до города далеко, а сундук мой не так легкий. И Степану не передашь его. Он и от своего мешка пыхтит. То в одной, то в другой руке несу сундук - тяжело. Того и гляди рука оторвется. И пот заливает глаза. На спину попробовал взвалить сундук - к земле гнет, и углы его до костей врезаются. - Хлопцы! - кричу. - Кто пирогов хочет? У меня половина сундука лишних. Никто не отзывается. А выбрасывать жалко - хлеб ведь. И так и сяк пытаюсь брать сундук, а он все тяжелее делается. Ви- жу, трудно и моей команде. А тут еще Ежиков подсмеивается: - Что, ребята, взопрели? А командир ваш молодцом держится. - Нэ камандыр он! - сердито сопит Таскиров. - Балаболка, трепач, - поддерживает его Самусь. Только Степан молча вытирает рукавом пот со лба. Зло меня взяло. Я же хотел как лучше! В армию приехали служить, а не на курорт! - Привал, хлопцы! - командую. - Отдохнем и со следующей колонной пойдем, - и усаживаюсь посредине дороги на свой сундук. А хлопцы ника- кого внимания - поплелись дальше. Даже Степан Левада осмелился не вы- полнить моего приказа. Ну и пусть! Вдруг слышу - машина гудит за поворотом. "Вещи новобранцев везут", - догадался я и мигом стащил свой сун- дук в придорожную канаву. Вот машина уже рядом. Перед мостком замедлила ход и меня минует. Тут я вытолкнул сундук на дорогу и во всю глотку заорал: - Стойте! Стойте! Грузовик затормозил, и из кабины выскочил знакомый мне старшина Саблин. - В чем дело? - спрашивает. - Сундук подберите! Свалился! Старшина измерил меня недоверчивым взглядом и приказал положить сундук в кузов. - Почему отстали? - спрашивает. - Да сапог, - говорю, - ногу жмет. А у меня действительно сапоги узковаты - по последнему фасону. - Тогда садитесь в кузов и за вещами смотрите, - приказывает Саб- лин. Я, конечно, противиться такому приказу не стал и забрался на ма- шину. А чтоб веселее было ехать, достал кольцо колбасы из сундука. Первый кусок откусил как раз тогда, когда машина обгоняла ушедшую впе- ред колонну новобранцев. - Привет, пехота! - насмешливо крикнул я своим хлопцам, сердитый на них, что ослушались моей команды. Вскоре примчались мы к военному городку. Вижу - ворота, небольшая будка со сквозным проходом. Из будки выскакивает военный и ворота отк- рывает. Проезжаем мы мимо него, а он смотрит на меня и насмешливо улы- бается, вроде думает: "Едешь? Ну-ну. Покажут тут тебе обсмаленного волка". Дальше вижу - за колючей проволокой ровными рядами выстроились бронетранспортеры с большими пулеметами сверху, пушки, минометы со стволами, может чуть поменьше, чем заводская труба, какие-то машины с железными прутами на крыше. Одним словом - техника. А впереди и слева - трехэтажные казармы под черепицей. В какой-то из них я буду жить. Подъезжаем к небольшому дому (видать, складское помещение) и ос- танавливаемся. - Приехали! - говорит старшина Саблин, выходя из кабины. Соскакиваю я на землю, отряхиваюсь и по сторонам смотрю. Ничего особенного. Солдаты на плацу маршируют. И почему-то по два человека. Никакого впечатления. И оркестра нигде не слышно. А я думал, что в ар- мии ходят только под музыку. - Ну, осмотрелись? - спрашивает Саблин. - Теперь за дело. - За какое? - Разгружайте машину и вещи аккуратно под стенку складывайте. - Мне разгружать? - удивился я и посмотрел на гору сундуков, че- моданов и мешков в кузове. - Товарищ старшина, сейчас придет моя ко- манда - вмиг все сделаем! - Не рассуждайте! - строго говорит Саблин. - "Команде" вашей и так достанется. А вы отдохнули. Действуйте. Потом обратил внимание на значки, привинченные к моему пиджаку. - Документы на значки имеются? - спрашивает. - А как же, - отвечаю. - Где-то имеются. Значки без документов никому не выдаются. - Смотрите, проверю, - и ушел старшина. А за ним шофер куда-то исчез. Стою я возле машины и чужие значки с пиджака свинчиваю. А то действительно еще документы спросят. Они же, как я сказал старшине, имеются где-то, но не у меня... Свинтил, спрятал в карман и открываю борт машины. Ой-ой-ой! Треба крепко чуба нагреть, чтоб самому управиться с разгрузкой. Вдруг замечаю - совсем недалеко, вокруг вкопанной в землю бочки, сидят новобранцы (видать, раньше нас прибывшие). Сидят и папироски по- сасывают. Подхожу к ним. - Здравствуйте, товарищи! - здороваюсь. - Здравствуйте, - отвечают нестройно. - Ну как, привыкаете? - спрашиваю. - Ничего, привыкнете. Только нужно встать, когда с вами старший разговаривает. Встают неохотно, с недоумением смотрят на меня. - Вот так, - хвалю их. - Молодцы! А сейчас трошки потрудимся. Пошли за мной! Вижу, не спешат хлопцы выполнять мое распоряжение. - Нам здесь приказали сидеть, - говорит кто-то. Я хмурю брови и стараюсь смотреть построже. - Не рассуждайте! - приказываю. - За мной! Подействовало. Вначале шагнул ко мне невысокого роста парняга с облупившимся носом, потом еще один. Затем кто-то свою команду подал: - Пойдем, ребята! Все равно делать нечего! И пошли все. А мне это и нужно. Подвожу их к машине и приказываю: - Двое открывайте борт! Четверо наверх! Остальным таскать вещи к стенке. Складывать аккуратно. А это, - указываю на свой сундук, - да- вайте сюда. Поставил я сундук в стороне, чтобы не потерять его среди других вещей, и наблюдаю за ходом разгрузки. А работа кипит. Крепкие ребята - как игрушки хватают тяжелые мешки. Еще несколько минут, и машина пуста. Поблагодарил я хлопцев, дал тем, кто пожелал, закурить и разрешил быть свободными. И только ушли новобранцы, как из дверей ближайшей казармы старшина Саблин вынырнул. Схватил я быстро свой сундук и, пошатываясь, будто от усталости, став- лю его поверх вещей. - Ну что, начали разгружать? - спрашивает Саблин. - Да, - отвечаю безразличным тоном и вытираю платком лоб. - Поря- док... Старшина глянул в кузов, перевел взгляд на гору вещей под стеной и ахнул. - Уже?!. Вот это работяга!.. - А нам не привыкать, - говорю. - Мы работать умеем, не прикладая рук. - Постойте, постойте, - перебивает меня Саблин и на часы смотрит. - Так... Ровно семь минут. - Ну и что? - с притворством удивляюсь я и начинаю беспокоиться. Уж очень насмешливые стали глаза старшины. - Ничего, - отвечает он. - Придется направить вас на склады слу- жить. Там такие грузчики на вес золота ценятся. - Товарищ старшина! - взвыл я. - Как же можно - мне и вдруг в грузчики?! Мне с оружием дело иметь хочется. - Там об оружии тоже не забывают. Я прямо растерялся. Вот влип! Что же делать? А старшина смотрит на меня и усмехается. Потом вдруг говорит: - Так вот, товарищ Перепелица. Запомните, что вы в Советскую Ар- мию пришли служить. У нас ценят находчивость солдат. А за такую наход- чивость, какую вы проявляете, наказывают. Ибо она сопряжена с обманом. Обманывать же можно только врага. Запомните это, вступая на порог службы! Пришлось запомнить. "ЛУЧШЕ НА ГАУПТВАХТУ..." Я да мой односельчанин Степан Левада служим в одном отделении. Степан - тихий хлопец, приятно с ним поговорить, вспомнить нашу Ябло- нивку. Степан, как известно, помалкивает, а я балакаю. Красивые, должен сказать вам, на Винничине села! Богатые. Все в садах утопают. Каждому, конечно, свой край люб. Вот и нам со Степа- ном... Идешь, бывало, весной с поля, и за два километра от села вишне- вым цветом пахнет. И нигде, наверное, так не поют, как на Винничине. Девчата наши, точно соловейки в роще, голосистые. Ох, и хороши же у нас девчата! Провожаешь вечером с гулянки де- вушку и примечаешь, как она у своей хаты вздохнет украдкой при расста- вании - нравлюсь, значит. Но сам виду не подаю. Не таков Максим Пере- пелица, чтобы от первого вздоха голову потерять. Может, на следующий вечер я уже другую провожать буду. Хотел выбрать себе такую невесту, чтобы все хлопцы от зависти свистнули. И выбрал. Полюбилась мне чернобровая дивчина - Маруся Козак. Да я ей, на беду мою, вначале не полюбился. Пришлось год целый к Марусиной хате стежку топтать да песни под ее окнами ночи напролет петь. Не раз мать Марусина с кочергой за мной по улице гонялась, что спать не даю. Но вышло-таки по-моему: полюбила меня Маруся. Хотя и случай мне помог. Однажды увидел я, что Маруся стирает на речке белье. И решил показать ей, какой герой Максим Перепелица. Залез на самую высокую вербу, которая над водой склонилась, и бултыхнулся с нее в такое мес- то, что дна никак не достать. К тому же пузом об воду плюхнулся. Пошел вначале ко дну, потом с превеликим трудом вынырнул. Вынырнул и стал захлебываться - все силы израсходовал. Короче говоря, тонуть начал. Заметила это Маруся и кинулась в речку спасать Максима. Поймала за чуб и давай к берегу грести. Я вначале смирно плыл рядом с ней, а потом отдышался и чуть опять не захлебнулся, когда понял, что меня Ма- руся спасает. Пришлось пойти на хитрость: принялся я Марусю "спасать". Получилось так, что я ее из воды вытащил. А она, хитрюга, все поняла. Полчаса хохотала на берегу. Ну, а по- том все-таки подружились мы. Поверила Маруся, что люблю ее по-серьез- ному, и созналась, что и меня любит. Правда, с оговоркой: сказала, ве- село ей со мной. Но не везет мне в жизни. Перед самым моим уходом в армию поссори- лись мы с Марусей. Поссорились так, что и провожать не вышла меня. А Степана провожала Василинка Остапенкова, помощница колхозного садовода. Славное дивчатко. Диву даюсь, как ей полюбился такой молчун. Теперь Степан каждую неделю получает от нее письма. Да почти на всех солдат нашей роты почта исправно работает. Одного меня письма обходят, хотя сам пишу их, может, больше, чем вся рота вместе. А это не так просто. Ведь свободного часу у солдата, что у бедного счастья. После занятий столько забот сваливается на тебя, что хоть кричи: за оружием поухаживать нужно, устав полистать, просмотреть конспекты по политпод- готовке. А в личное время - есть у нас такое - и повеселиться не грех. На занятиях тоже не всегда за письмо сядешь. В самом деле, разве можно думать о чем-нибудь другом, когда на последних стрельбах мне еле засчитали упражнение? Хуже всех в отделении стрелял! Ведь Степан Лева- да, кажется, тоже не старый вояка, а о нем и по радио передавали, как об отличном стрелке. Да и другие недостатки за Максимом числятся. То, говорят, отстает Перепелица по физической подготовке, то не в меру лю- бит похвалиться. Попробуй найти время для письма. А тут иногда что-то находит на меня. Из самой глубины сердца, из какого-то его потайного мешочка начинают идти такие слова, хоть садись и стихи пиши! Удержу нет! Прут эти слова изнутри и, кажется, пищат, так просятся в строчки письма. Тогда я обращаюсь за помощью к Степану Леваде. А он друг настоя- щий: и автомат мой почистит, и постель мою заправит, и пол в казарме вымоет, если моя очередь это делать. Словом, дает мне возможность пи- сать письма Марусе. Но не всегда этого времени достаточно. Тогда сол- дата смекалка выручает. Например, совсем недавно случай был. На занятиях по политподго- товке сел я в учебном классе рядом со Степаном Левадой и говорю ему: - Толково записывай, Степан, чтоб разборчиво. - Сверить конспекты хочешь? - удивляется Степан. - Угу, - неопределенно отвечаю. Начались занятия. Лейтенант Фомин, наш командир взвода, ведет рассказ. Хороший он лейтенант. Командует громко, нарядами не разбрасы- вается, а если попросишь увольнительную в город - редко когда откажет. И собой симпатичный: худощавый, стройный, брови хотя и не черные, но заметные, лицо загорелое, вот только кожа на носу все время лупится. А физкультурник какой! В цирке б ему работать, а не взводом командовать. Начнет "солнце" крутить на турнике, так даже у меня в животе ноет от страха. Вдруг сорвется! Словом, уселся я поудобнее, приготовил свою самопишущую ручку, раскрыл тетрадь, внимательно посмотрел на облупившийся нос лейтенанта Фомина и начал писать. А лейтенант рассказывает: - Честность и правдивость - важнейшие черты морального облика со- ветского воина... - Морального? - переспрашиваю я. - Морального, - подтверждает лейтенант и продолжает дальше: - Быть честным и правдивым - значит не за страх, а за совесть выполнять служебный долг, безоговорочно выполнять все требования уставов. Перо мое еле успевает за лейтенантом. А из-под него текут ровные, четкие строчки: "...Неужели ты не понимаешь, Марусенька, - пишу я, - что даже у солдата сердце не камень?" - и поднимаю глаза на лейтенанта, который в это время говорит: - Ни в чем и никогда не обманывать командира и товарищей по служ- бе, быть самокритичным... - Са-мо-кри-тич-ным, - повторяю я протяжно и продолжаю писать: "...Все наши солдаты получают письма от девчат, даже Ежикову - есть у нас один такой языкастый хлопец - пишет какая-то дура..." Последнее слово мне что-то не понравилось, и я, глянув на коман- дира взвода, перечеркнул его и исправил на "дивчина". "Имей же сознательность, Маруся! - пишу дальше. - Думаешь, легко мне служить, если сердце мое, как скаженное, болит по тебе?.." И пишу, и пишу. Вдруг слышу, лейтенант Фомин объявляет: - Занятия закончены! Ежиков, Таскиров, Петров... Перепелица - сдать тетради. Точно ошалел я, услышав это. Быстро промокаю написанное, закрываю тетрадь и к Степану: - Спасай, Степан! Дай твой конспект! - Ты же сегодня сам хорошо записывал, - недоумевает Степан. - Да то я письмо Марусе конспектировал. Давай скорее! - Нет, - отвечает Степан. - На обман я не пойду. Уставился я на друга своего и глаз оторвать не могу: он ли это? А тем временем сидящий впереди Ежиков подхватил мою тетрадь и вместе с другими сунул в руки лейтенанту Фомину. - Чего хватаешь! - зашипел я на Ежикова. Но уже поздно. Ох, и не нравится мне этот Ежиков! Слова при нем сказать нельзя - все на смех поднимает. Но сейчас не до Ежикова. Бегу вслед за лейтенантом Фоминым. Дого- няю его у дверей канцелярии роты и прошу вернуть тетрадь. - Зачем? - удивляется Фомин. - Да, понимаете, я конспект не докончил... - Ничего. Посмотрю, потом закончите, - и хлопнул дверью. А в казарме гремит команда: - Приготовиться к построению на занятия по тактике! Я вроде не слышу команды. В щелочку двери подсматриваю, куда Фомин тетрадь поло- жит. Вижу - на стол. Теперь надо найти момент, чтоб забрать свою и хоть вырвать из нее страницы с письмом Марусе. Но момент не подверты- вается. Командир отделения торопит в строй. И через несколько минут мы уже входим в парк боевых машин, готовимся к посадке в бронетранспорте- ры. Появляется одетый в шинель лейтенант и дает команду: "По маши- нам!" А я не трогаюсь с места, держусь за живот и морщу лицо. - В чем дело, рядовой Перепелица? - спрашивает лейтенант. - Ой, в животе режет... - отвечаю. - Света белого не вижу. - Сейчас же в санчасть! - приказывает он. ...Взвод уехал на тактические занятия, а я без рубахи сижу в ка- бинете врача - молодого майора медицинской службы. Правда, погонов его из-под белого халата не видно. Но черные усики кажутся даже синими на фоне халата и белой шапочки. - Сильно болит? - спрашивает у меня этот медицинский майор. Я внимательно смотрю ему в глаза и стону. - Даже круги зеленые перед очами, - отвечаю. Тут, вижу, медицинская сестра заходит - молодая такая, голубогла- зая дивчина с подведенными бровями и что-то в инструментах на столике начинает копаться. Это мне не очень понравилось: не люблю при девчатах больным быть. Но ничего не сделаешь. - Ложитесь на кушетку, - приказывает врач. Ложусь, хоть и страшно испачкать сапогами белую клеенку Начинает майор щупать мой живот. - Ой, больно! - ору. - А здесь? - врач изучает где-то под ребрами. - Еще больнее! - И в коленку отдает? - почему-то улыбается врач. - Кругом отдает, - отвечаю и кошусь на медсестру. Чего ей здесь надо? Врач вздыхает, качает головой: - Странная болезнь. Рота, наверное, в караул собирается?.. А ночи сейчас темные, прохладные... - Нет, - говорю, - не собирается. - Нет? - удивляется врач. - Тогда дело сложное. Таблетками не обойдешься, - и обращается к медсестре: - Готовьте наркоз, инструмен- ты. Будем срочно оперировать. - Резать! - сорвался я с кушетки и, вспомнив, что у меня сильные боли в животе, опять лег. - Не надо резать, - прошу врача. - Уже вроде отпустило трохи. Но вижу, что моя просьба никого не трогает. Медсестра с улыбочкой готовит здоровенный шприц, каким, я видел, лошадям уколы делают, но- жичками на столе побрякивает. Ну, беда! Сейчас располосуют живот, от- режут что-нибудь, и пропал Максим Перепелица. - Не дам я резать, - серьезно заявляю врачу. - Резать обязательно, - спокойно отвечает врач. - Нельзя запус- кать такую болезнь. - Да какая это болезнь? Уже, кажется, совсем перестало, - и с об- легчением вздыхаю. - Это ничего не значит, - замечает врач и снова мнет мой живот. - Больно? - Чуть-чуть, - машу рукой, - но это пройдет. Посижу часок в ка- зарме, перепишу конспект, и все. - Конспект? А что у вас с конспектом? Дотошный врач, все его ин- тересует. - Да ничего особенного, - говорю. - Написал в тетради не то, что нужно... - А тетрадь забрал для проверки командир взвода? - продолжил мою мысль врач. - Да не то чтоб забрал, - начал я выкручиваться, - по переписать конспект треба. Словом, выпроводил меня врач из санчасти и даже таблеток никаких не дал. Сказал только, что если еще раз приду к нему с такой болезнью - сразу положит на операционный стол. Ха!.. Так я и приду. Меня теперь туда и калачом не заманишь. Тем более - перед медсестрой осрамился. Направляюсь в казарму. Надо же все-таки тетрадь свою выручать. Подхожу к ротной канцелярии, сквозь дверь слышу, что там не пусто. Ко- мандир роты, старший лейтенант Куприянов, по телефону разговаривает. - Спасибо, - благодарит кого-то он и смеется. - Вы угадали. Те- перь мы операцию без наркоза сделаем. Остолбенел я у двери. Не врач ли позвонил Куприянову? Если он - упечет меня командир роты суток на десять на гауптвах- ту. Это точно! Однажды я вышел на утренний осмотр с оторванной пугови- цей на гимнастерке. И чтоб старшина не ругал - спичкой ее прикрепил. А тут сам старший лейтенант появился. Прошел вдоль строя и на ходу паль- цем в мою пуговицу ткнул. - Три шага вперед! - скомандовал. И так отчитал меня перед всей ротой, что страшно вспомнить. Это только за пуговицу... Губа так губа. Не привык Максим Перепелица от опасностей прятать- ся. "Пусть все сразу", - думаю и стучусь в дверь. - Войдите! Захожу. Вижу - пишет что-то командир роты. И не сердитый нисколь- ко. Отлегло у меня от сердца. Прошу разрешения обратиться и доклады- ваю, что хочу взять свою тетрадь с конспектом. - Почему не на занятиях? - спокойно спрашивает Куприянов. - Прихворнул малость. - Что врач говорит? - Операцией пугал. Но как же можно, товарищ старший лейтенант? В учебе отстану. - А зачем конспект переписывать хотите? - и Куприянов протягивает руку к стопке тетрадей. - Давай те посмотрим. Не весело почувствовал я себя в эту минуту. Вроде пол под моими ногами загорелся. Но виду не подаю. - Ничего не разберете, товарищ старший лейтенант, - говорю. - По- черк у меня неважный. - Ну, сами читайте, - и протягивает мне командир роты мою тет- радь. Беру я ее, чуть-чуть отступаю подальше, раскрываю, и перед глаза- ми темные пятна. Никак от испуга не могу оправиться. - Читайте, читайте, - торопит Куприянов. И тут... язык бы мне откусить! - Дорогая Мар... - сгоряча болтнул я то, что написано в верхней строчке. Болтнул и онемел, на полуслове остановился. Но смекнул быст- ро. Читаю дальше: - Дорога каждая минута учебного времени... Нет, не здесь, - и перелистываю тетрадь. - Да и разобрать никак не могу. - Ну, если вам трудно разобрать собственный почерк, - говорит старший лейтенант, - расскажите... "Это мы можем", - думаю себе и с облегчением вздыхаю. - Значит так, - говорю. - Тема занятий: "Честность и правдивость - неотъемлемые качества советского воина". - Правильно, - замечает командир роты и приятно улыбается. - Про- должайте. Продолжаю: - Ну... солдат должен быть честным, правдивым... Если служишь, так служи честно... за оружием ухаживай на совесть. На посту не зевай. Ну, обманывать нельзя, воровать... и так далее. - В общем, верно, - говорит старший лейтенант и так на меня смот- рит, вроде в душу хочет заглянуть. Я даже глаза в сторону отвел. - А что если вам поручить провести с солдатами беседу на эту тему? - спра- шивает. - А что? Могу! - соглашаюсь. - Еще подчитаю трохи... Разрешите идти? - Минуточку, - задерживает меня старший лейтенант и зачем-то выд- вигает ящик стола. "Наверное, хочет дать брошюру, чтоб к беседе готовился". И так радуюсь я про себя! Удалось ведь выйти сухим из воды! И вдруг... командир роты протягивает мне чистый конверт... - Возьмите. Он вам, кажется, нужен. Я почувствовал, что у меня начали гореть уши, потом щеки, затем запылало все тело. Во рту стало горько. И таким противным я сам себе показался! Вспомнил санчасть, где я пытался прикинуться больным, чтоб на занятия не пойти и тем временем конспект составить, вспомнил весь разговор с командиром роты. А он-то с самого начала знал, в чем дело! - Товарищ старший лейтенант... - еле выдавил я из себя. - Не могу я беседу проводить... Лучше на гауптвахгу отправьте... - Вы же больной, - говорит Куприянов. - Нет, здоров я, - отвечаю каким-то чужим голосом и не могу отор- вать глаз от пола. - Тогда ограничимся одним нарядом, хотя можно было б и на гаупт- вахту отправить... - сказал командир роты и вздохнул тяжело. С тех пор нет у меня охоты на занятиях отвлекаться посторонними делами. А если из сердца слова в письмо просятся, я их про запас бере- гу. КИЛО ХАЛВЫ Кто получал внеочередные наряды, тот знает: штука эта не сладкая. Ведь наказание отбываешь. И большей частью отбываешь в выходной день, когда твои товарищи отдыхают, веселятся, идут в городской отпуск. Наряды бывают разные. Легче, например, отстоять сутки дневальным. Не страшно, когда на какую-либо работу посылают. Но идти в наряд на кухню... Нет горше ничего! Дрова коли, воду таскай, посуду мой, котлы и кастрюли чисть, наводи санитарию и гигиену на столах и на полах. Больно много нудных хлопот. И вот мне не повезло. Упек меня старшина Саблин в воскресный день на кухню отбывать взыскание, наложенное командиром роты. Это за то, что письмо на занятиях писал я. А тут еще картофелечистка на кухне сломалась, и приказали мне вручную чистить картошку. А заниматься этим не мужским делом я страх как не люблю! Может, потому, что история одна со мной приключилась, когда я подростком был. Мать моя славится в Яблонивке доброй стряпухой. Если наша бригада выезжала на далекие поля, ее брали за повара. Во время одной косовицы я с товарищами искал на покосах гнезда перепелов. Мать увидела меня и заставила начистить картошки. Не мужское это дело. Но раз мать застав- ляет - не откажешься. Начистил я картошки, вымыл ее. Вечерело, смер- каться стало. Мать уложила в котел мясо, крупу, приготовила сало с поджаренным луком и другой приправой. - Высыпь картошку в котел, - приказала она. Я мигом схватил ведро и перевернул его над кипящей водой, не разглядев в спешке, что под руку попало ведро с нечищеной картошкой и картофельной шелухой. А потом... что было потом, лучше не рассказы- вать. И не припомню я сейчас, чем меня мать колотила. Я только скулил и упрашивал: - Быйтэ, мамо, но нэ кажить людям, Бо засмиють!.. А люди и без того засмеяли. С той поры я люблю картошку, когда она уже на столе. Так вот, довелось мне-таки чистить картошку. Сижу я в подсобном помещении кухни - тесноватой комнате с двумя окнами, сижу и стружку с картошки спускаю. На мне поварской колпак, короткий халат и клеенчатый передник. Рядом со мной солдаты из соседней роты - Зайчиков и Павлов. Зайчиков - узкоплечий, губастый, с пожелтевшими зубами (видать, слад- кое любит). Такому в самый раз на кухне сидеть. Павлов посерьезнее па- рень: строгий, неразговорчивый, ростом покрупнее меня. Чистит картошку и фокстрот насвистывает. Вижу, оба хлопца проворно с картошкой расп- равляются. У каждого из них уже по полведра, а у меня только дно прик- рыто. А за окном что делается! Гуляет мяч на волейбольной площадке, гармошка у клуба заливается, смех, говор, песни. Ясно - выходной день. И так мне нудно стало, что того и гляди швырну нож и в открытое окно выскочу. Но попробуй убеги. Прямой наводкой на гауптвахту направят. А раз- говоров сколько будет! Недовольно кошусь на своих соседей и соображаю... - Смотрю я на вас, хлопцы, - говорю им, - и удивляюсь: ничему вы не научились в армии. Зайчиков и Павлов даже рты пораскрывали. - Нет, верно, - продолжаю. - Живем мы дружно, одной семьей, а картошку чистим в разные ведра. - Глубокая мысль, - ухмыляется Павлов, смекнув, куда я клоню. - Ты изложи ее дежурному по кухне. - А что дежурный? - недоумеваю. - Все зависит от вашей сознатель- ности. Павлов бросает в свое ведро очередную картофелину, с издевочкой смотрит на меня и заключает: - Ох, и ленивый же ты, Перепелица! Как тюлень. - Я?.. Да я был в колхозе первым человеком! - отвечаю. - До сих пор письма шлют, советуются... А недавно одно предложение им подкинул. Благодарят!.. Ящик халвы прислали... При упоминании о халве Зайчиков - тот, который губастый, - уши навострил. Знаю я, что солдаты халву любят. Не пойму только почему. - Целый ящик? - заерзал Зайчиков на своей табуретке. - С полпуда весом, - отвечаю. - Не знаю, что с ней делать. Ребят кормил... А она все не убывает. Выкидывать?.. Жалко. - Так тащи ее сюда! - предлагает Зайчиков и облизывается. - Помо- жем. - Вот это друзья! - хлопаю я себя ладонью по коленке. - Значит, халву есть "поможем"? А картошку чистить?.. - Сколько принесешь? - ставит Зайчиков вопрос ребром. Тут Павлов вмешивается: - Да врет он все! Ты что, о Перепелице не слышал? - Плохо знаешь ты Перепелицу! - отвечаю ему. - У меня слово твер- дое. - И предлагаю: - Ведро картошки - кило халвы! Зайчиков без разговора вскочил с табуретки и придвинул мое пустое ведро к себе. - Ну, смотри, если обманешь! - говорит. - Дежурному по кухне до- ложим. А я и не собирался обманывать. Раз дал слово, значит сдержу его. Тем более сдержать не трудно: халва продается в нашем военторговском ларьке, который рядом с клубом. Но к ларьку я не спешу - погулять хочется. Направляюсь к спортивной площадке. А мяч сам мне прямо в руки ле- тит. Подкинул я его и как гасанул в сторону волейбольной сетки! Попал Василию Ежикову в затылок. Повернулся Василий и с недоумением смотрит на меня. - Ты чего не на кухне. Перепелица? - спрашивает. - Там ребята душевные, - отвечаю. - Не дают переутомляться. Це- нят! И к турнику иду, вокруг которого солдаты собрались. Прошу одного "спортсмена", который болтается на перекладине, место уступить. Усту- пил. Я с ходу сделал замах на склепку и тут же взлетел на перекладину на прямые руки. "Здорово!" - хвалят хлопцы. Чего здесь удивительного? Это раньше я по физкультурной подготовке отставал. А сейчас натрениро- вался. Хотел еще одним упражнением похвастаться, да вдруг заметил, что старшина Саблин из казармы появился. Надо маскироваться. Соскакиваю на землю и в толпу солдат. Когда старшина прошел, я к военторговскому ларьку направляюсь. Уже, наверное, начистили мне Зай- чиков с Павловым картошки. Подхожу, вижу, торчат в открытое окошко ларька усы дяди Саши - "Крючка" по прозванию. "Порядок! - думаю,- продавец на посту". Без спросу кладет передо мной дядя Саша коробку дешевых папирос и спички. - Не-е-т,- гов