. Если видишь впереди осоку, камы- ши - не суйся. Иди туда, где трава растет, где цветы полевые попадают- ся, кустарники. Перед нами задача - обогнать "неприятеля" и неожиданно встретить его в районе перекрестка дорог, что у изгиба реки. До перекрестка не так уж далеко. И каждый из нас мечтал о той блаженной минуте, когда можно будет присесть на землю. Ведь после большого, трудного марша для солдата нет ничего милее, чем привал. Пусть даже земля сырая, мокрая, мерзлая - все равно! Найдешь местечко, пристроишься поудобнее и отдыхаешь, сил набираешься. Но оказалось, что "противника" и тут голыми руками не возьмешь. Он выслал вперед себя заслон, расположив его фронтом к болоту. Куда ни совалась наша разведка, везде натыкалась на огонь. Тогда наш командир придумал такой маневр - прямо суворовский! Чтобы начать выполнять его, нужно было одному стрелковому отделению пробраться в тыл неприятельского заслона. Такая честь выпала как раз нашему отделению. Но честь честью, а утомились мы до невозможности. Кажется, сил не хватит муху со щеки согнать. Вот и попробуй выполни задание, тем более что впереди такой бывалый "противник". Его солдаты птицу не пропустят через свой рубеж, не то что целое отделение. Но приказ есть приказ. Придется мобилизовать всю свою волю, все умение ползать, применяться к местности, тенью проскальзывать под но- сом у "противника". К тому же, военная хитрость имелась в резерве. Вот только усталость беспокоила. Как бы не сказалась она на мастерстве солдат. Одно утешение, что пробираться нам не так уже далеко. - Становись! - командует младший сержант Левада. Становимся в строй, а у каждою гудит в ногах, так они натрудились за день. Левада объясняет задачу, и по его хриплому голосу чувствую, что и он крепко устал. Двинулись мы в путь. Торопимся - время-то ограниченное. Идем це- почкой, ступаем в темноте неслышно: "противник" ведь совсем рядом. Еще десяток метров пройдем и начнем ползти. И вдруг у рядового Таскиро- ва... лоб зачесался. Он с таким ожесточением запустил под каску паль- цы, что ремешок соскочил с подбородка, а каска соскользнула с головы, точно скорлупа с каштана. Сорвалась - и об автомат Ильи Самуся. Мы так и замерли. Вроде глухой удар получился, а "противник" услышал. Застро- чил из пулемета в нашу сторону. Потом - ракеты в небо... Если бы не знали мы, что за "противник" перед нами, попытались бы в другом месте просочиться через его рубеж. Но солдат из нашего полка не проведешь. Пришлось уползать обратно. Как быть? Время-то идет! Младший сержант отвел нас в лощину, достал из сумки карту и осве- тил ее электрическим фонариком. А чего глядеть? Вправо - не пробьешь- ся: непроходимое болото. Слева - река. Разве только вернуться назад, через мост перемахнуть на другую сторону реки и вдоль нее обойти зас- лон, а потом в тылу "противника" форсировать речку? Но тогда времени потребуется раза в два больше того, которым располагает отделение. Да и устали мы так, что ветер с ног может сшибить. И вдруг Левада говорит: - Один путь - в обход. Другого нет... Сердце зашлось, когда понял я, что впереди у нас такой длинный путь. И все из-за этого Али Таскирова. Шляпа! Вижу, и товарищи косятся на Али. У Ивана Земцова вот-вот горячее словцо с языка сорвется. Оно и понятно: у человека ручной пулемет за спиной, потаскайся с ним. - Каску на голове не удержал! - зло сказал он Таскирову. - А еще укротитель диких коней. Кур бы тебе укрощать! Таскиров в ответ только глазами сверкнул. За него вступился Илья Самусь: - Побереги нервы, Земцов. Ты тоже хорош. Забыл, как роту заставил лежать по команде "смирно"? Солдаты прыснули смехом. Это Илья намекнул на один потешный слу- чай. Как-то после отбоя в нашу казарму зашел командир полка, чтобы посмотреть за порядком. Дневалил тогда Иван Земцов. И когда неожиданно появилось начальство, он растерялся и заорал: "Рота, смлрно! Некоторые солдаты вскочили с коек, чтобы выполнить команду, а я, например, в постели вытянулся в струнку. Тут вставил свое слово Василий Ежиков. - Хлопцы, - говорит, - помалкивайте и учитесь у Перепелицы. У не- го даже на ушах соль выступила, а духом не падает, потому что фактор сильный имеет. Верно, Максим?.. Хотел я что-то ответить, но тут Левада прикрикнул: - Прекратить разговоры! - И скомандовал: - За мной, шагом марш! Знаем мы, что это за шаг будет. Уже через две минуты младший сер- жант предупредил: "Приготовиться к броску!" Вот она - жизнь солдатская! Хоть и интересная, почетная, но с по- том и солью. Каждому известно, как тяжело заставлять бежать усталые ноги. Ни- почем не раскачаешь их. Но у солдата не ноги, а голова всему хозяин. Не нравится моим ногам, а нажимаю я на них. Вначале не торопясь, чтобы не сорвать последних сил, стараюсь попасть в ногу Василию Ежикову, ко- торый впереди бежит. Даже земля звенит под сапогами отделения: гуп-гуп, гуп-гуп. Точно марш выбивают солдаты. Под него будто легче бежать. Но чувствую, что мне не хватает воздуха, вот-вот отстану от Ежи- кова. К тому же автомат с каждой минутой вроде прибавляет в весе, вещ- мешок, скатка, подсумок точно сыростью пропитались, отяжелели, прямо невмоготу. А черенок лопатки, как овечий хвост, непрерывно молотит, и притом по ноге. Так изнемог я, что, кажется, темнота ночи сгущается. И как только Левада путь различает? А отделение все - топ-топ, топ-топ. Но звон земли уже менее слышен. Наверное, заглушают его удары сердца, шум в голове да частое дыхание бегущих рядом товарищей. Чувствую, что дышать больше нечем. Может, потому, что прямо перед моими глазами прыгает вещмешок на спине Ежикова? Принимаю немного в сторону. Заметил, что в темноте тускло сверк- нула поверхность реки. А дышать нисколько не легче. И скатка шинели еще больше трет шею у левого уха, лямки вещмешка глубже впиваются в плечи. Вспоминаю, что в такие минуты нужно пересилить себя, вытерпеть, пока не откроется "второе дыхание". Сухопарому Ежпкову легче бежать Он чуть задержался, а когда я по- ровнялся с ним, спросил: - Ну, как твой фактор? Дышит? - и опять побежал. А я терплю. И глаза пошире раскрываю, петому что желтые пятна пе- ред ними в темноте плывут, мешают глядеть. Вдруг под ногами забарабанил настил моста. Значит, река под нами. За мостом свернули вправо и побежали вдоль реки - почти в обратном направлении. Земля кочковатая, мягкая. Каждую минуту спотыкаюсь и те- ряю ритм шага. И ноги точно чужие. Кажется, не они несут тело, а какая то незримая сила. Вижу, Иван Земцов взял немного в сторону и бежит рядом с цепочкой отделения. Ручной пулемет сидит на ремне нетвердо, и он то и дело поп- равляет его. Тяжело Ивану! Вдруг меня обогнал Таскиров. Это он спешит на помощь Земцову. За- мечаю, как Иван отшатнулся, когда Али взялся за его пулемет. Но Таски- ров настойчивый. На бегу передал Земцову свой автомат, а его оружие закинул за свое плечо. И стало мне совестно за свою слабость. Ведь держатся Василий Ежи- ков, Али Таскиров, Илько Самусь, Иван Земцов. И ты, Максим, не смей думать: вот добегу до тех кустов или до той балочки и упаду, как думал когда-то на первых занятиях. Тогда молодых солдат только начинали "втягивать" в походы. Так бежали мы до тех пор, пока не услышали свистящий шепот млад- шего сержанта. - Шагом!.. Перешли на шаг. И уже я боюсь, что на той стороне речки слышны хрипящие звуки нашего дыхания. Стараемся шагать часто, чтобы постепенно снизить ритм работы сердца. Темнота раздвигается, глаза видят зорче. Наконец, отделение остановилось. Левада посмотрел на часы и с тревогой сказал: - Осталось тридцать восемь минут. Успеем? И тут же сам ответил: - Успеем! - и слово его прозвучало как приказ. Нужно было переплыть через реку и на той стороне оседлать дорогу. А под руками ни лодки, ни плота. Вплавь же в полном снаряжении не пой- дешь. Да и комсомольский билет, солдатскую книжку нужно уберечь от во- ды. Долго раздумывать нельзя. Бросились мы к тростниковым зарослям. Быстро соорудили четыре снопа. Связали их один к одному и на воду спустили. Сверху уложили узлы со снаряжением и обмундированием, ручной пулемет. Автоматы же за спиной закрепили. Плот толкать Левада поручил Ивану Земцову, Илье Самусю и Петру Володину. Остальным приказал плыть самостоятельно. Окунулся я в воду. Бр-р-р! Мало сказать - холодно. Тело каменеет! А Вася Ежиков тут как тут: - А ну, Максим, покажи свой фактор! И сразу пустился вплавь. Я за ним. Усталость пропала, точно вода ее слизнула. Что есть силы плыву. Но откуда им взяться - силам-то, после тако- го броска? Еще до середины реки не добрался, как почувствовал, что ру- ки точно на расслабленных шарнирах. И ноги еле слушаются. Автомат ко дну тянет. Но плыву. И замечаю, между прочим, что Василий Ежиков все время рядом. Опасается: сдюжит ли Перепелица. "Эх, Максим, Максим, - думаю себе, - хватит у тебя пороху или ма- ло еще ты солдатской каши съел?" Осматриваюсь. Али Таскиров уже до противоположного берега добирается. Это ему обида за неосторожность с каскою сил придает. Горячий хлопец! Но и Перепелица не из теста. Кое-как добрался я до противоположного берега. А все остальное, что произошло в ту ночь, - обычнее. Скажу толь- ко, что утром, после того как закончился "бой", на перекрестке дорог появилась машина командира дивизии. Мы в то время как раз завтракали и готовились к отдыху. Подозвал генерал к себе старшего лейтенанта Куприянова и сказал так, чтобы слышала вся рота: - Настоящие солдаты у вас, любая задача им по плечу. Орлы! На то же, что вчера "противник" незаметно покинул свой рубеж, не обижайтесь. Он имел такой приказ. А приказ должен быть выполнен - это закон у со- ветских воинов. Генерал довольно засмеялся, потом весело крикнул: - А ну-ка мне порцию каши из солдатской кухни! А Вася Ежиков шепчет мне на ухо: - Знаешь, почему генералу нашей солдатской каши захотелось? Э, Максим, не знаешь, а еще Перепелица! Ведь харч в нашей солдатской жиз- ни тоже немаловажный фактор! Вот и пойдет он сейчас к генералу на про- верку. Все-таки донял меня Ежиков этим фактором. ДУША СОЛДАТА Зря некоторые считают, что Максим Перепелица способен подтруни- вать абсолютно надо всем. Конечно, нравится мне добрая шутка. Ведь она для человека словно ветерок для костра. Но бывает время, когда и Мак- симу не до шуток. Вчера, например, даже слеза прошибла. И при каких, вы думаете, обстоятельствах у Перепелицы нервы не выдержали? Не поверите, если скажу, что набежала слеза в ротном поход- ном строю, да еще под бой барабана. До этого давно мне не приходилось плакать. Не потому, что у сол- дата душа каменная и нет сил выжать из нее слезу. Насчет слезы, конеч- но, правильно. Это уж последнее дело, когда солдат распускает нюни. Со мной, прямо скажу, приключился необычный случай, и брать его в расчет не нужно. Но все же душа у нас, солдат, точно струна у скрипки: отзы- вается на каждое прикосновение к ней. А жизнь щедро прикасается к душе солдатской. До всего нам дело есть. Одно волнует, переполняет сердце радостью и гордостью, другое - заставляет не дремать и закалять наши мускулы. Раз уж разговор зашел, расскажу, что заставило мою душу зазвенеть до слез. Возвращался я однажды из городского отпуска. Вижу, впереди меня идет незнакомая женщина в новом пальто, платком цветастым повязана, с чемоданом в руке. Путь к нашему военному городку держит. "Наверное, мать к кому-то приехала", - думаю. А к кому - не догадаюсь. Она услы- шала стук кованых сапог и оглянулась. Увидела меня, улыбнулась, оста- новилась. - Давайте, - говорю ей, - чемодан подсоблю нести. - А не торопишься? - спрашивает. - Нет, время у меня есть. Взял ее чемодан, несу. А навстречу строй солдат вдет - в кино. Женщина остановилась, смотриг Ясное дело - мать. - Что, - спрашиваю, - не узнала своего? - Нет, - отвечает, - не узнала. А потом говорит: - Мне бы к вашему начальнику пройти. Я из Белоруссии к сыну в гости приехала, к Ильку. - Не к Самусю ли? - насторожился я. - Угадал Самуси - наша фамилия. "Как же это ты, Максим Перепелица, сразу не сообразил? - думаю себе. - Ведь Илья Самусь с лица как две капли воды на свою мать по- хож". Брови у нее такие же черные, тонкие. А глаза, даже удивительно, - синие. У наших яблонивских женщин и девчат, если брови черные, то глаза обязательно карие. Только мать Ильи Самуся не похожа на своего сына станом: крепкая, стройная. На лице румянец. Смотрю на нее и вроде свою мать вижу. Всег- да она такой румяной бывает, когда у печи хлопочет. А если б вы посмотрели на Илью Самуся! Да что на него смотреть! Не солдат, а сплошное недоразумение. Неповоротлив, точно из жердей сколоченный. По физподготовке отстает, стреляет слабо. Понятно: если солдат на турнике больше одного-двух раз не подтянется, значит он и оружия не возьмет как следует. Этим и известен на всю роту Илья Са- мусь. - Вижу, сынок, знаешь ты моего Илька. - Как не знать, в одном отделении служим, - отвечаю. А в голове мысль: "Рассказать бы ей, каков из Ильи солдат. Пусть посовестила бы парня". Но разговаривать некогда. Уже к контрольно-пропускной будке по- дошли. Представил я мать Самуся дежурному. Тот проверил ее документы, пропуск выписал и говорит мне: - Проводите Марию Федоровну в комнату посетителей. Не давайте ей скучать, пока рядовой Самусь из городского отпуска не вернется. Привел я гостью в клуб, при котором эта самая комната находится, зашли в нее. Здесь уютно, цветы на подоконниках, у стены мягкий диван, а возле дивана столик круглый, бархатной скатертью покрытый. Еще нес- колько кресел мягких. В углу - столик, за которым дежурный по комнате сидит. А мать Самуся - Мария Федоровна - деловито осматривается, раз- вязывает цветастый платок и спрашивает: - Ну, как тут наш Илько? В самый раз, думаю, выложить ей горькую правду про сына. Пусть знает и пособляет нам воспитывать из него настоящего солдата. На то она и мать. Подбираю нужные слова и тем временем помогаю гостье снять пальто. И вдруг... Как вы думаете, что я увидел? На левой стороне жа- кета Марии Федоровны висят золотая звезда Героя Труда и два ордена Ле- нина! Нет у меня языка - отнялся! Стою окаменелый и глаз не свожу с зо- лотой звезды. Вот это награды! Эх, хотя бы одну такую для начала на весь наш перепеличий род... Вспомнил тут я, что собирался рассказать этой Героине Труда про Илью Самуся, и плохо почувствовал себя. Так плохо, что передать труд- но. Тяжкая обида на Илью взяла. Какое он имеет право мать свою позо- рить? А Мария Федоровна торопит: - Рассказывай, как он здесь? Начальников слушается? Говори и пи- рогами угощайся - домашние, с калиной. Достает она из чемодана узелок с пирогами: подрумяненные, аппе- титные. Беру я пирог, а сам думаю: "Пусть у тебя, Максим, язык отвалится, если сделаешь больно этой женщине". Начинаю разговор. Рассказываю, что, мол, Илья - солдат как сол- дат. Честный, справедливый, товарищей не обижает. Цену себе знает, и командиры видят, на что он способен. Много сил отдает службе и учебе. Говорю так, а у самого душа радуется. Ведь я еще ни одного слова неп- равды не сказал. Крой дальше, Максим! А Мария Федоровна все пироги пододвигает и глаз с меня не сводит. Я ем, конечно, с оглядкой, чтобы Илью без пирогов не оставить, и ду- маю, о чем еще можно сказать. - Какие отметки на занятиях заслуживает Илько? - задает она воп- рос. У меня дух перехватило. Кусок пирога стал поперек горла - ни туда ни сюда. Пока справился я с этим куском, удачный ответ придумал. Гово- рю Марии Федоровне: - Это вы у командира роты спросите. Он имеет право отвечать на такие вопросы. Но мать, она и есть мать. Ее не проведешь. Почувствовала нелад- ное. В глазах тревога засветилась. Смотрит мне в лицо, а я не знаю, куда деваться от ее взгляда. Так совестно мне, вроде это я отстаю в стрельбе из личного оружия, а не Илья Самусь. Доел пирог и на часы, что в углу стоят, оглядываюсь - как будто бы тороплюсь. Только повер- нулся к часам и увидел... Илью. Встретился с его взглядом, и мурашки у меня по спине забегали, а лицо вроде кипятком отпарило. Стоит Самусь в дверях - бледный, взволнованный. Тут я как можно спокойнее говорю: - А вот и Илья. Встреча сына с матерью известно какая бывает. Кинулись друг к другу. Мать слезу утирает. Я тем временем бочком к двери. Мне здесь делать нечего. - Постой, Перепелица, - обращается ко мне Самусь. - Хочу два сло- ва тебе при матери сказать. Остановился я, насторожился. Как бы не оконфузил меня Илья перед героиней. Так и случилось. Говорит: - Слышал я, как ты тут пытался меня выгородить. К чему это? Сме- лости не хватает правду сказать? Так я сам не побоюсь ее матери выло- жить. Не знаю, как ноги вынесли меня из помещения. И вроде ничего пло- хого я не сделал, а чувствовал себя прескверно. Какой-то внутренний голос спросил у меня: "А что ты, Максим Пере- пелица, сделал, чтобы твой товарищ Илья Самусь хорошо стрелял и не отставал по физподготовке?" - "Так мне же никто не поручал заниматься с ним", - оправдывался я. "А где твоя комсомольская совесть?" - упре- кал тот же голос. Крепко задумался я. Самусь три года прожил с матерью в землянке, когда гитлеровцы в Белоруссии хозяйничали. Каждую зиму болел. Сказа- лась фашистская неволя на организме Ильи. Нет в нем цепкости, какая солдату нужна. А ты, Максим Перепелица, палец о палец не ударил, чтобы помочь Самусю. Мало того, посмеивался еще, когда он мешком болтался на турнике и не мог выполнить самого простого упражнения. Надеялся, что командир со всеми управится, всех научит, а не подумал о том, что и товарищи большую помощь Илье оказать могут. Заскребло у меня на душе... Не буду подробно рассказывать, какой был разговор у нас с Ильей после того, как мать его уехала. Признаюсь только, что не принял Самусь моей помощи. Человек с характером! Гово- рит: - Помощь тогда впрок идет, когда она от чистого сердца. А ты, Пе- репелица, мать мою пожалел. Подумал, что неудобно, мол, - сын Героини Труда, а отстает. Помоги Таскирову, у него тоже нелады со стрельбой. А я и без того выбьюсь в люди... Вся совесть моя вспенилась от этих слов. Ведь правда, до приезда Марин Федоровны мне не приходило в голову заниматься вместе с Ильей Самусем Я считал, что "брать на буксир" отстающего товарища можно только по поручению командира или комсомольской организации. Но Илья трижды не прав, если думает, что теперь хочу помочь ему не от чистого сердца. А как докажешь ему?... Впрочем, никакими тут словами не убе- дишь человека. Да суть не в одном Самусе. Ведь Али Таскиров тоже не- важно стреляет. Теперь-то уж не буду ждать, пока мне поручат помогать ему. Казаха Таскирова, по имени Али, знает у нас каждый. Крепкий он парень. До службы в армии табунщиком был. О лошадях может целыми часа- ми рассказывать. Заслушаешься! У них в Казахстане на пастбищах бродят тысячи табунов молодых ло- шадей. Силы нагуливают. Но пока наберут их, одичают совсем. Как звери делаются, не подступишься к ним. И вот Таскиров был усмирителем диких жеребцов. Очень серьезная профессия! Скачет Али на лошади наперерез табуну одичавших коней и аркан в руках держит. Наметит самого красивого жеребца и начинает охотиться за ним. Как стрела, несется вперед. А приблизится на нужное расстояние к выбранной "жертве" - приподнимется на стременах и бросает аркан. Как будто бы собственными глазами вижу эту картину. Кинет Али аркан вперед и в один миг охватывает шею дикого жереб- ца. А тот, как тигр, во все стороны мечется. Только держись! Если рука у тебя нетвердая и нет нужной ловкости, увлечет тебя дикий конь куда глаза глядят или из седла стащит. Но Али Таскиров не такой. Как сожмет твою руку, пальцев потом не расцепишь. Только охаешь от боли, а он улыбается, показывает ровные, белые, как бумага, зубы, щурит чуть раскосые глаза. И если он заарка- нит коня, будь тот сильным, как ветер, - удержит. Вначале мчится следом за ним, не дает ему от табуна оторваться. В это время другие табунщики направляют косяк несущихся лошадей к ручью, который впадает в речку Чу. Там в землю целый ряд толстых столбов вко- пан. Поровняется Али со столбом и камнем на землю из седла вываливает- ся. В один миг конец аркана вокруг столба несколько раз обвивает. Же- ребец на дыбы, потом на колени падает. И тут на него наваливаются та- бунщики, недоуздок надевают. И сколько бы он ни ржал, ни бил копытами в землю, Али его не отпустит. Твердый характер у Таскирова. Упрямый он человек. Только в стрельбе ему не очень везет. Когда промахнется Али на стрельбах, такая грусть бывает написана на его широком, скуластом лице. Кажется, от этого лицо еще более смуглым делается. И вот диво бывает, что Таскиров стреляет и хорошо, но чаще мажет. Значит, нет у него настоящего мас- терства в этом деле. Никаких разговоров о помощи я не заводил с Таскировым. Просто на занятиях и в свободное время начал ближе держаться к нему. И как-то само собой получилось, что вскоре Максим Перепелица и Али Таскиров стали друзьями - водой не разольешь. А командир нашего отделения, младший сержант Левада, видит, что это на пользу Али идет, и дает мне разные указания - на одно, на другое обратить внимание: то Таскиров изготавливается вяло, то карабин сваливает или не умеет правильно лок- ти ставить при стрельбе лежа. Сам Левада на занятиях показывает Таски- рову, как нужно делать. А я уже слежу потом, идет ли ему на пользу на- ука. Однажды Левада понаблюдал в ортоскоп, как целится из карабина Али Таскиров, и сказал ему: - Встаньте передо мной и смотрите мне в глаза. Затем вытянул вперед руку кистью вверх и, поставив указательный палец вертикально перед своим лицом, потребовал: - Смотрите на палец! Когда озадаченный Али перевел взгляд на палец Левады, тот вдруг спросил: - Какой глаз я сейчас закрывал? - Уй-бай! - изумленно воскликнул Таскиров. - Я, товарищ командир, на палец смотрел. - А когда смотрите на прорезь прицела, вы видите, что делается с мушкой, и тем более с мишенью? - снова спросил командир отделения. - Если нет, то обязаны приучить глаз видеть. Иначе стрелять не научи- тесь. - Уй-бай! - восхищался Таскиров. И есть чем - вот так Левада! Прямо - профессор! Когда жили мы с ним в нашем селе Яблонивке, я и не подозревал, что у него такая голо- ва. Ведь верно! Впервые взяв оружие в руки, и я никак не мог прилов- читься одновременно смотреть на прорезь прицела, на мушку и на мишень. Глядишь на одно, другое расплывается, а третьего совсем не видишь. А тут не только глядеть нужно, но и совмещать, как того стрелковая наука требует. Вот этой болезнью до сих пор страдает Таскиров. А раз недуг известен, побороть его легче. Во время одного перерыва говорю я Али: - На следующих стрельбах мы с тобой не промажем. А для этого ежедневную порцию стрелковых тренировок утроим. Таскиров улыбается и отвечает: - Максим - хорош товарищ; по-нашему - жолдас. Спасибо тебе. С Максимом Али будет красиво стрелять... - Может, и меня в компанию возьмете? - вдруг послышался рядом го- лос Ильи Самуся. От неожиданности я даже не тем концом папиросу в губы сунул. То- варищи смеялись, а я крепко пожимал Самусю руку. Много времени прошло с тех пор. В отделении давно привыкли к то- му, что раз отсутствует в расположении роты Перепелица, значит - не ищи ни Самуся, ни Таскирова. Наверняка все вместе в спортивном городке находятся (конечно, с ведома командира отделения). Да и в часы само- подготовки занимаемся мы только за одним столом. И вот этот вчерашний воскресный день. Никогда его не забуду. От нашего лагеря до города недалеко. Было решено в воскресенье коллективно отправиться в театр. Строем двинулись мы в путь. День был на исходе. На улицах города полно людей. Известно - воскресенье. А строй по асфальту так печатает шаг, что дух захватыва- ет. Рядом с командиром роты старшим лейтенантом Куприяновым и команди- рами взводов идут молодые отличники. Я думаю, никто не удивится тому, что в числе их - Илья Самусь и Али Таскиров... Радостно мне! Барабан впереди роты точно подтверждает мои мысли; Да! Да-да-да-да! Да! Да-да-да-да!.. Ему вторит скрип сапог и гул асфальта под их ударами. На нашем пути на перекрестках зажигается зеленый свет светофора. Замирает дви- жение. Пешеходы стоят на тротуарах и любуются молодцеватым видом сол- дат. Каждый вспоминает сейчас о своем сыне, брате, муже или любимом, которые, как и мы, несут службу в рядах Советской Армии. Поневоле грудь колесом становится, а голова еще выше поднимается. А улыбок! Столько я еще никогда не видел. Нам улыбаются с тротуаров, из трамва- ев, улыбаются шоферы машин и постовые милиционеры, продавщицы мороже- ного и молодые мамаши с карапузами на руках. Девушки машут руками... Вот он, наш народ! Эх, нет слов у Максима Перепелицы, чтобы расс- казать о том, что делалось в его душе в эти минуты! И когда запевала начал песню, Максим Перепелица впервые за свою солдатскую жизнь не поддержал его. Твердый комок подкатился к горлу... НЕМОКНУЩИЕ СПИЧКИ Кто не был в лагере нашей части, тот не знает, что такое настоя- щий лагерь. Кажется мне, что лучшего лагеря и быть не может. Представьте себе широкую речку. По одну ее сторону, где берег по- логий, раскинулись густые заросли верболоза, осины, орешника. А дальше от берега - целые тучи кудрявых кустов калины, обвитых хмелем. И когда цветет этот хмель на калине, да и сама калина цветет, даже до наших палаток доносится гудение диких пчел, которые там мед берут. По другую сторону речки берег обрывистый, песчаный, насквозь про- шитый корнями старых елей. Многие ели так засматриваются в воду, что того и гляди кувыркнутся туда. Чем дальше от речки, тем лес все выше забирается на высоту. Вот на этой-то высоте, меж долговязыми елями, и раскинулся лагерь нашей части. Скажу вам, что порядок здесь образцовый и красота неописуемая! Лагерные линейки - ровные, точно струна, песком желтым посыпаны. А па- латки словно по команде выстроились. За их строем - шеренга ротных погребков, где бачки с холодной водой хранятся, вторую шеренгу - мас- сивную, внушительную - составляют закрытые пирамиды с оружием. Рядом - места для курения. А за тыловой линейкой - спортивные площадки рот и комнаты политпросветработы. И везде линии, линии... В сочетании с де- ревьями и кустарниками, которые толпятся в лесу, как им вздумалось, эти линии создают такую картину, что она хоть кого за сердце тронет! Очень хорошо здесь! Но дело не только во внешней красоте. Главное в другом. Лагерь напоминает солдату боевые условия. И нужно сказать, что к этим услови- ям, в которых происходят самые необыкновенные, увлекательные события, он стремится всей душой. Ведь в жизни солдатской столько захватывающе- го! Возьмите хотя бы последние занятия по тактике в нашем взводе... На занятия эти явился командир роты, старший лейтенант Куприянов. Авторитетный он человек, знающий. Каждому его слову цены нет. Ведь еще в период Отечественной воины Куприянов командовал пулеметным расчетом. А пулемет в бою доверяется, известно, самым толковым людям. Читал я в "Истории нашего полка", что в боях за Берлин старшина Куприянов вместе со своим пулеметным расчетом пробрался на улицу, занятую фашистами, и много там дел натворил. Восемь часов в окружении дрался. Подбил даже огнем пулемета вражеский самолет с генералами и офицерами, который пы- тался взлететь с автострады. После войны Куприянов учился в офицерской школе. А теперь, гово- рят, в академию готовится поступать. Как не уважать такого человека? Сам я ведь тоже об учебе подумываю. И когда придет ротный на учебное поле, каждый старается изо всех сил. Каждый хочет показать старшему лейтенанту, что, мол, не подведем мы его. В любой день может он отчитываться хоть перед самим министром обороны, что вторая рота умеет действовать в бою. Стараюсь и я, Максим Перепелица. Только иногда не везет мне. На одном занятии по физподготовке Перепелица так оскандалился перед ко- мандиром роты, что вспоминать стыдно. Через "коня" не сумел перемах- нуть. Когда увидел я, что и на берегу речки, где обучались мы, появился старший лейтенант Куприянов, сердце мое зашлось. Ну, думаю, не дове- дись случиться, чтобы Максим опять так отличился, как в тот раз. Все вороны в лесу будут смеяться. О том, какую тему мы изучали на тех занятиях, говорить не полага- ется. Скажу лишь, что младший сержант Левада поставил перед каждым солдатом отделения задачу: с оружием, незаметно для "противника", пе- реправиться через речку и на той стороне зажечь по костру. Нелегкое это дело. Речка извивается между зарослями, точно уж, которому на хвост наступили. И на нашем же высоком берегу, за соседней извилиной, "противник" закрепился. Его наблюдатели почти до середины просматривают русло речки. Вот и попробуй переплыви на ту сторону не- замеченным. А дымовую завесу ставить нельзя - "неприятель" замысел наш разгадает. Единственный выход - до середины речки под водой пробирать- ся. Это не каждому под силу. А если под силу, то как спички убережешь от воды? Уберечь же их обязательно нужно. Иначе на том берегу огня не зажжешь, задачу не выполнишь. Прямо хрустит в голове от мыслей. Как быть? А тут сам командир роты голос подает: - Семь минут даю на подготовку. Действовать каждому самостоятель- но. Засекаю время! Точно ошалел я. Туда метнулся, сюда. Куда спички положить? Злюсь на себя. В таком деле как раз спокойствие нужно, а я нервничаю. Взял себя в руки, оглядываюсь кругом. Замечаю, у рядового Ежикова даже пот на лбу выступил. Наклонился он над чем-то и огонек раскладывает. Не рехнулся ли парень, что уже на этом берегу костер разжигает? Нет, вряд ли. Знаю я Ежикова: не солдат, а художник. Если делает что, так со смыслом. Этот зря шага не ступит. Но не подумайте, что ленивый, - рас- четливый он. Как-то продирались мы сквозь густой лес - двигались по азимуту. А время было дано ограниченное. Шел я тогда рядом с Ежиковым, даже немного впереди, и все удивлялся, почему Ежиков каждый раз, после того как сориентируется по компасу, назад оглядывается, высматривает что-то у себя за спиной. Не выдержал я и спросил: "Что ты, Василий, шею свою ломаешь? Нам дорога - вперед, туда и гляди". А он отвечает: "Сейчас вперед, а потом назад. На обратном пути тоже будешь компас пе- ред глазами держать?" Никак в толк не возьму, о чем он говорит. Но по- том Ежиков пояснил, говорит: "Примечаю дорогу. Будем идти назад, оста- навливаться не придется. Вот и сэкономим время". Вспомнил я этот случай, и так мне захотелось подсмотреть, что же делает Василий со своими спичками. Но вдруг совестно стало: "А ты, Максим, сам ни на что не способен? - мелькнула мысль. - В бою ты тоже на дядю оглядываться станешь?" И начал я искать выхода. Все во мне кипит. Карманы вывертываю, в подсумок лезу рукой: во что бы завернуть спички? Ведь безвыходного по- ложения для солдата никогда не бывает, - об этом нам часто твердит ко- мандир взвода. Вдруг вижу, что возле тропинки, которая вдоль берега юлит, лопухи растут. Самые обыкновенные лопухи, каких в нашем селе Яблонивке, на Винничине, в каждом рву целый лес. Кинулся к лопухам. Сорвал один, второй. Находка же это! Хозяйки у нас в селе накрывают лопухами кувши- ны с молоком, потом перевязывают тесемкой и в воду опускают, чтобы мо- локо было холодным. Это в поле, в жару чаще делают. Кувшин, завязанный лопухом, сутки простоит на дне ведра с водой или в ручье, и капля в него не просочится. Быстро раздеваюсь (по условиям задачи мы могли в трусах на тот берег переплывать). А душа уже ликует. Так радостно мне: ведь додумал- ся! Жаль, что товарищам подсказать нельзя. Велено самостоятельно дейс- твовать. Достал из вещмешка индивидуальный пакет, разорвал его. Затем раз- ломал спичечную коробку и обе терки вместе с десятком спичек приладил к правой ноге повыше ступни. А сверху один, второй, третий лопух. По- том туго-натуго - бинтом. Так прибинтовал к ноге лопухи, что к спич- кам, которые под ними упрятаны, не только вода, воздух не проберется. Потом за спиной закрепил свой автомат - и к речке. Вижу, Ежиков тоже разделся, Самусь... Значит, кумекают хлопцы. Тороплюсь. Вдохнул полную грудь воздуха и из-за куста нырнул под воду. А вода чистая, дно песчаное. Гляжу на дно, чуть лицом к нему не прикасаюсь и, сколько есть сил, ногами отталкиваюсь от него вперед, а руками вверх гребу, чтобы вода меня не выносила. Этот способ каждому солдату известен. Если не очень глубоко, свободно можно пройти под во- дой метров тридцать. Однако наша речка не такая. Возле берега мелко, песочек на дне. А дальше - коряги. Страшные! Зелеными бородами водорослей пошевеливают. От коряг не оттолкнешься. Значит, нужно не "идти" по дну, а плыть над ним. Так и делаю. Но речка широка, под водой больше минуты не выдер- жишь. Плохо твое дело, Максим. Никакой мочи нет терпеть дольше. Что есть сил работаю руками, ногами и постепенно выжимаю из груди воздух. Еще метр-два проплываю вперед. Чувствую, как немеет правая но- га, к которой спички прибинтованы. Значит, слишком туго перехватил ее. А коряги протягивают ко мне свои зеленые бороды, что-то прячут в тем- ных закоулках. Даже неприятно. Перевертываюсь на спину и, рассчитывая движения, чтобы не выныр- нуть всем телом, выставляю над водой только лицо. Жадно подышал, пере- дохнул - и снова к корягам. Хорошо, что приучил я себя в воде смот- реть. А зрячий - не слепой. Наконец, выбрался за середину речки. Гора с плеч. Здесь глаз "противника" не достанет - заросли мешают. Плыву я на боку и осматри- ваюсь. Вижу, Василий Ежиков меня настигает. А там из воды, точно утка, Илья Самусь вынырнул. Одним словом, хлопцы в нашем отделении такие, что их трудно опередить. Только один Али Таскиров на две минуты позже других костер раз- жег. На то тоже была своя причина. ...Итоги занятий проводились в лагере на задней линейке. Стою я в строю и радуюсь за себя, за товарищей. Не спускаю глаз со старшего лейтенанта Куприянова. А он, стройный, молодой, хмурит брови и ходит перед строем, поскрипывая новыми сапожками. Но очи его смеются. И всем нам доподлинно известно, что командир роты доволен. Когда начали разбирать, кто какую смекалку проявил, чтобы сохра- нить сухими спички в воде, настроение мое стало резко падать. Ведь по- думайте только! Илья Самусь вытащил из учебного патрона пулю, сунул в гильзу несколько спичек, кусок терки и опять заткнул ее пулей. Затем махнул в воду. Вот тебе и Илья. Просто и здорово! А Володин использо- вал стеклянный пузырек, в котором таблетки от изжоги носил; Иван Зем- цов - гильзу из-под ракеты. Таскиров же проще всех. Половинки спичек и кусок терки обвернул в бумагу и так зажал в кулаке, что даже под водой не замочил их. Правда, кулаком ему несподручно было грести. Поэтому Али позже других на противоположный берег высадился. А Василий Ежиков - прямо удивительно - спички в подсумке перевез и ни во что их не упаковывал. А чтобы спички не намокли, Ежиков такое придумал, что ахнешь! Был у Василия кусок парафиновой свечки. Он быст- ро растопил его в крышке металлического портсигара, окунул в парафин спички, каждую в отдельности, затем терки. А когда на спичках и на ко- робке парафин застыл, никакая вода им не была страшна. Бери спичку из воды и зажигай. Парафин стирается с головки, а остальной горит, пот- рескивает. Узнал я на разборе обо всем этом, и так обидно стало за себя! Ду- маю: "У всех смекалка по последнему слову техники разработана, а у ме- ня - лопух. Как бы хлопцы в шутку такую кличку мне не приклеили". А тут командир роты говорит: - Способ Ежикова должен каждый запомнить. Спички в парафине можно сохранить в любую погоду. А спички солдату ой как нужны! А дальше обо мне речь: - Перепелица - молодец (так и говорит - молодец!). Его смекалка простотой своей всех перекрывает. А суть смекалки в том и есть, чтобы найти выход из трудного положения самым простым способом. Удачно при- думал и рядовой Самусь... Прямо своим ушам не верю. Вот тебе и последнее слово техники! Оказывается, для пользы дела всякая техника пригодна. Нужно уметь пра- вильно и вовремя использовать ее. Оглядываюсь вокруг и вижу, что лагерь наш еще краше стал. Навер- няка потому, что позолотили его косые лучи заходящего солнца. Но, по-моему, лагерь все же хорош другим - интересная в нем жизнь солдатс- кая, трудная и от этого еще более увлекательная. БАТЬКОВА НАУКА Я уже говорил, что младший сержант Степан Левада - мой односель- чанин и личный друг. Счастливый же он человек. Однажды приходит газета нашего военного округа. Вижу, на ее первой странице - большущий порт- рет. Глазам своим не верю! Узнаю на портрете Леваду. Серьезный такой, деловой. А под портретом подпись, от которой дух захватывает: "Лучший сержант Н-ской части. Все подчиненные его отделения учатся только на "отлично". Схватил я газету и стрелой в комнату политпросветработы, где Ле- вада к занятиям готовился. Врываюсь в двери и замечаю, что Степана уже не удивишь. Сидит он над газетой и смотрит на свою фотографию. Набросился я на него. Поздравляю, руку жму. А он как-то виновато улыбается, вроде ему неудобно, что в газете пропечатали его, а не меня - Максима Перепелицу. Рад я за Леваду, за отделение наше. Ведь не всем дана такая честь. Говорю Степану: - Посылай домой эту газету и отдельный экземпляр Василинке Оста- пенковой. Пусть знают наших! Степан махнул рукой и отвечает: - Неудобно, скажут - расхвалился. Уж когда в отпуск поеду, тогда и покажу при случае. Просто обидел меня Левада своими словами. Какое тут неудобство? Собственными силами такая слава завоевана. Чего ее стесняться? Тоже мне скромник! Как будто в газете идет речь об одном Леваде. Все же от- деление чести удостоено! Да и роте и офицерам нашим хвала. Ведь сол- датская наука - орешек очень крепкий! Его не раскусил бы ни Левада, ни Перепелица, если бы офицеры сидели сложа руки. Но Степана не убедишь. Знаю я его. Как заупрямится - скала, не сдвинешь. Думаю себе: раз Леваде неудобно газету со своим портретом домой отсылать, так мне - Максиму Перепелице - абсолютно удобно. Решено - сделано. Отправил я в Яблонивку своему батьке, Кондратию Филипповичу, толстую бандероль и к ней инструкцию приложил, кому газе- ты распределить. Отправил и дожидаюсь ответа. Степану же об этом - ни слова. Через неделю приходит письмо от отца. Пишет, что газеты вручил всем по назначению, рассказывает о сельских новостях. А в конце читаю приписочку. И такая, скажу вам, это была приписочка, что все нутро она мне перевернула. Пишет батька в конце письма: "Газету от первой и до последней строчки прочитали. Портретом Степана всей семьей любовались. Потом на стенку под стекло повесили. Но дивно мне, что в газете той о тебе упомянуть забыли. Ни слова о Максиме Перепелице. Далеко, видать, тебе до Степана... " А в конце восклицательный и вопросительный знаки. Не сладко мне от такой подковырки Батька же знает, что служу я в отделении Левады. А в газете ясно написано: все солдаты отделения - отличники. Но этого отцу мало. Фамилии, видите ли, моей не пропечата- ли. Догадываюсь, другая думка у него в голове. Кисло старику, что на фотографии рядом со Степаном нет Максима. Тогда бы он газету по всему селу носил. Нашел бы дело заглянуть до самого головы райисполкома. Знаю я батьку. Что мне ответить? Голова пухнет. Хочу такую же колючую приписку сочинить. Наконец, надумал. Пишу домой письмо, а в конце поддеваю батьку. Пишу ему: "Учусь я на первый сорт. И сорт этот не липовый. Им можно хоть перед кем похвалиться, не то что перед... попом..." Потом огромнейший вопросительный знак рисую. Знал я, что мое письмо будет батьке, как понюшка молотого перца. Поэтому никак не решался его послать. Не любит старик, когда напомина- ют про то, как он в науку ходил. Не зря по-уличному его "Первым сор- том" прозывают. Давно это случилось. Отец мой, Кондратий Филиппович, мальчонкой еще был. В великой бедности жили. Семья была большая, из десяти душ состояла.