Хозяйство имели чахлое - слепую лошадь, старую повозку, две овцы да полоску земли. Известно, при таком хозяйстве от голода не отобьешься. И все же дед Филипп мечтал кого-нибудь из сыновей в люди вывести. Выбор пал на среднего сына Кондратия. Хоть дети соседа-кулака дразнили его "Кондрат - свиньям брат", но отец заметил, что имеет Кондратий го- лову способную. Послал его в школу. Но что это за школа? Один смех - двухклассная. Дьячок деревенский, по фамилии Таранда, пьяница беспрос- ветный, по собственной воле учительствовал в ней, за что ему крестьяне летом в поле отрабатывали. Не ошибся старый Филипп. Школу дьячка Таранды закончил Кондратий с отличием. Научился читать и расписываться. А как дальше быть? С та- ким образованием даже писарчуком не станешь. Решил Филипп не сдавать- ся. Продал двух овец, занял еще три рубля у соседа и отвез Кондратия - моего отца теперешнего - в волостное местечко. Это то самое местечко, которое сахарным заводом славится. В нем - церковно-приходская школа. Со слезами просил Филипп, чтобы записали Кондратия в ту школу. Пообе- щал заведующему, что сынишка летом будет бесплатно его коров пасти. Вот и пошел мой отец в науку. Зимой ходил в лаптях да в пиджаке из крашеного холста. Жил в интернате. Рассказывал он нам, детворе, что не помнил такой минуты, когда бы ему тогда есть не хотелось. Одно спа- сение - бегал на сахарный завод, нанимался котлы чистить. Согревался там и на кусок хлеба зарабатывал. Для уроков же времени не оставалось. Разве до науки, когда в животе пусто? Еле дотянул Кондратий до зимних каникул. На каникулы домой при- шел. Переступил порог хаты и слова не может вымолвить - дрожит весь. Дрожит от холода и от страха перед своим отцом - дедом Филиппом. Тот сидел как раз за починкой сапог. Увидел Кондратия, сдвинул на свой морщинистый лоб очки и спрашивает: - Как наука? Не зря в убыток семью вводишь? - Ничего, - отвечает Кондратий, - учусь. - И достает из-за пазухи карточку с отметками. В ней деду расписаться полагалось. Старый Филипп в грамоте немного разбирался. Раскрыл он карточку и вслух по складам начал читать: "Закон божий - 2; чтение гражданской и церковной печати - 2; письмо - 1; арифметика - 1, церковное пение - 5; поведение - 2". Потом подозрительно посмотрел на Кондратия и спрашивает: - Как разуметь эти номера? А тот продолжает дрожать, как щенок на морозе, и думает: "Чем бу- дет бить, ремнем или розгой?" И вдруг точно просветлело у него в голо- ве. Спрятал глаза и отвечает: - А это написано, по какому сорту я учусь в классе. Где стоит единица, значит первый сорт, лучше меня никого нет. Где двойка, значит второй сорт. У деда Филиппа даже глаза от радости засветились. Но на всякий случай спрашивает: - А сколько всего сортов бывает? - Двенадцать, - не моргнув глазом, соврал Кондратий. Филипп даже руками всплеснул. А бабушка, мать моего отца, стоит у печки, выпрямилась, улыбается. Сын ведь на первый и второй сорт учит- ся. - А чего же по церковному пению пятый сорт? - с неудовольствием спрашивает дед Филипп,- чи голоса у тебя нет? Это, наверно, дьяк Та- ранда плохо учил. Да куда ему, пьянице, в учителя таким разумным де- тям!.. Точно праздник в доме. Кондратия посадили за стол, мать наливает ему миску супу. Хлеба ложит не порцию, как всегда, а полбуханки: "Сам, мол, режь, сколько нужно". Заговорился Кондратий с матерью, с братьями и не заметил, как старый Филипп спрятал в шапку его карточку с отметками и побежал к по- пу сыном похвалиться. Поел Кондратий, вышел из-за стола. Хорошо так у него на душе - домой попал. Вдруг влетает в хату Федька - младший братишка - мой дядька теперешний. Испуганный. Говорит: "С тятькой что-то стряслось! Без шапки прибежали, сердитые, побелели. Вожжи зачем-то ищут!" Как услышал это Кондратий, онемел. Мигом в сенцы. А Филипп уже в дверь ломится. Не заметил Кондратия - и в хату. Кричит: - Где этот щенок? Дурнем меня перед батюшкой сделал!.. На все се- ло осрамил! Зашибу! По первому сорту всыплю!.. Выскочил Кондратий во двор и босиком по снегу к своему дядьке, который на другом конце улицы жил. На этом и кончилась наука моего отца. С тех пор зовут его в Ябло- нивке "Первым сортом". Так вот и намекнул я батьке в своем письме об этой истории, а отправлять его побаиваюсь, как бы не обиделся отец. А время-то идет. И вдруг второе получаю от батьки письмо. Даже струхнул я: "В чем дело?" Обстоятельное такое письмо, рассудительное. Правда, ругает меня в нем батька, но ругает по справедливости. Говорит, почему не отвечаешь на мое письмо, в котором упрекнул тебя. "Неужели не задели мои слова, не заставили задуматься? Ведь упрекнул я тебя с умыслом. Знаю слабость за тобой: часто любишь прихвастнуть (так и режет, не считаясь, что Максима от этих слов в жар бросает). И я подобной слабостью страдал когда-то, говорит о себе батька. И вот прислал ты газетку с фотографи- ей Степана, а у самого небось мысль: "Жалко, что меня рядом с ним не пропечатали..." Знаю, что была такая думка у тебя. Была потому, что в письме твоем вижу только гордость за Степана. А гордости собой, отде- лением своим, все солдаты которого, и ты в том числе, как пишется в газете, "отличники", ты не высказываешь. Нехорошо! На колхозном собра- нии мы читали ту газету. По заслугам Степана Левады, по достижениям вашего отделения судили мы о всей нашей Армии Советской. И очень при- ятно нам, отцам, что сыновья наши - добрые хлопцы". Прямо душа у меня кричит от этих слов! И приятно за батьку, что стал он не таким, каким я знал его с детства, и горько, что видит во мне того же Максима, какой был в Яблонивке,- ветрогона и хвастуна. Не- ужели непонятно, что если он там с каждым днем вроде на вышку поднима- ется, то я в армии тем более! Словом, мерили мы друг друга старыми мерками... "И еще догадываюсь я, - пишет дальше батька, - что получил ты мое письмо и обиделся. Подумал: "Учусь я как следует, не так, как ты ког- да-то учился - "на первый сорт". Прямо в точку попал. Ей-ей, не голова у него, а телевизор! Удиви- тельно, как он в этот телевизор не сумел разглядеть, что Максим в ар- мии другим стал. И о своей давнишней учебе у батьки особое мнение имеется. И такое мнение, что хоть политинформацию проводи по нему. Говорит батька в письме, чтобы я его историю с "первым сортом" на носу себе зарубил и товарищам о ней рассказал. Пусть знают, как в старину наука людям дос- тавалась. Иначе невозможно оценить ту жизнь, которую принесла советс- кая власть нашей молодежи. "А насчет теперешних дел твоего батьки мо- жешь судить по тому, что закончил он с отличием колхозную агрошколу, хотя и кузнецом является. И суди не только о батьке, а о всех колхоз- никах наших". Вот тебе и батька!.. Никак не пойму, кто кого обгоняет, то ли мы своих отцов, то ли они нас. Впрочем, какая разница - кто кого? Лишь бы отстающих не было! ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ И кто бы мог подумать, что мне, Максиму Перепелице, придется в самой Москве - понимаете, в Москве! - принимать участие в таком тонком и деликатном деле, как организация концерта?! Может, не нашлось большего ценителя искусства, чем я? Не-ет, вряд ли! Тут есть другая причина. А корень этой причины, я бы сказал, в мо- ем перепеличьем характере. Впрочем, может, характер здесь и ни при чем. Просто - нелегко живется на белом свете тому, кто любит красивую дивчину. Очень нелегко!.. Но расскажу все по порядку. Возвращаюсь я с тактических занятий, а дневальный вручает мне ог- ромнейший пакет. В нем - газета "Вiницька правда". Чем-то домашним дохнуло на меня. Газета, которую каждый день читал я в Яблонивке. Доб- рая газета! А на первой странице!.. На первой странице портрет моей Маруси и яблонивского агронома Федора Олешки, который приходится вну- ком деду Мусию, самому говорливому старику в нашем селе. Гляжу я на портрет Маруси... Ага... Понимаю. Знай, мол, Максим, наших! Ты портрет Степана Левады и статью о своем отделении в село присылал, а я тебе свой собственный портрет в газете... Но почему это сердце мое так бесится? Не оттого ли, что рядом с Марусей сфотографи- рован Федор Олешко? Я же Федора знаю. Хлопец такой красивый, что дев- чата сельские как мухи мерли, когда он на летние каникулы из Московс- кой сельскохозяйственной академии приезжал! Конечно, не все девчата. Маруся, между прочим, кроме меня, ни с кем знаться не хотела. Так в чем же дело? Почему мне волноваться? Не валяй, Максим, говорю я сам себе, дурака! Ты же своими глазами читал одну мудрую книжку, где говорится, что ревность - это пережиток прошлого, который не украшает человека! Но что поделаешь? Любовь, она тоже свои законы имеет. И даже са- мая высокая сознательность бессильна перед этими законами. Читаю, что написано под снимком: "Молодой агроном села Яблонивки Федор Олешко и молодая колхозница Мария Козак вывели новый сорт высокоурожайной гречихи..." А дальше со- общается, что их пригласили в Москву, в Сельскохозяйственную академию опытом делиться. Тоже мне, нашли академиков! Но дело не в этом. Маруся, конечно, любит меня. Однако Федор Олешко - это ж такой парень!.. Да ему, с его высшим образованием, раз плюнуть сагитировать хоть какую дивчину замуж за него выйти! Из газеты выпадает записка. Еле узнаю Марусину руку. Вроде курица лапой нацарапала. Видать, наспех писала... Ага, так и есть. Извиняется за короткое письмо. В машине пишет. Едут на станцию... ".. После сове- щания в Виннице побыла дома два дня, а теперь едем с Федей..." Гм... С Федей... "...едем с Федей в Москву... Крепко целю..." Что за "целю"? Может, "целую?" Нет. "Крепко целю. Маруся". Куда же это она целит? В кого? Поплыла перед моими глазами казарма. Не знаю даже, как очутился я в канцелярии перед командиром роты. Так и так, докладываю ему, показы- ваю газету, записку Маруси, прошу отпустить меня на два дня в Москву. Ведь до столицы от нашего города - рукой подать. Поругал меня командир роты крепко. У солдата, говорит, есть дела поважнее сердечных. Служба прежде всего. Да и считает он, что страдаю я излишней мнительностью. Словом, никаких разговоров об отлучке из части. Но тут повезло мне. Потребовалось сопровождать одного нашего ма- йора в Москву. Вез он туда какой-то срочный пакет. Назначили меня, как авторитетного товарища, и разрешили задержаться в Москве на два дня, так сказать по личным делам. Перед самым отъездом вызывает меня командир полка. Захожу к нему со страхом: вдруг отпуск отменит. - Товарищ полковник, - докладываю, - рядовой Перепелица по вашему вызову явился! Полковник наш прямо на Чапаева похож. Усищи! Сам здоров, в плечах широк, голос твердый, сильный. Поднялся он из-за стола, поздоровался со мной и говорит: - Хочу вам, Перепелица, одно попутное задание дать. Да вот не знаю, справитесь ли. - Справлюсь, товарищ полковник, - заверяю его. - Можете не сомне- ваться. Все выполню, что прикажете, лишь бы мне в Москву попасть! - Так уж и все, - похохатывает полковник. - А если в прикажу из зоопарка слона в полк доставить? - Ну, если объясните, как это сделать, то и доставлю, - так же шуткой отвечаю ему. - На этот раз обойдемся без слона, - серьезно говорит полковник. - Дело вот в чем: мы как-то посылали письмо на радио. Просили передать концерт по заявкам наших солдат... - Концерта не было, - напоминаю. - Вот именно что не было, - подтверждает полковник. - Видимо, та- ких заявок поступает туда много, и все их удовлетворить нет возможнос- ти. Так вот, забирайте с собой наши заявки, зайдите там на радио... И подробно объясняет мне, что нужно сделать. Смотрю я в его уса- тое лицо, смотрю на орденские планки на груди полковника, и так мне хочется сделать все до точности, как он приказывает. - Слушаюсь, - говорю. - В следующее воскресенье вечером будет пе- редача. А полковник улыбается: - В следующее - вряд ли. Ведь три дня осталось. - Товарищ полковник! - даже руку к груди прикладываю я, хотя так и не полагается. - Разве вы не знаете Максима Перепелицу? У меня за- кон: сказано - сделано! - А вот бахвальства я не люблю! - суховато отвечает полковник. Мне даже не по себе стало. Не верит... - Товарищ полковник... Ну... Ну, вот увидите? Разве я могу вам соврать? Да отвались у меня язык!.. Командир полка смягчился и улыбается опять. - Ладно, - говорит, - посмотрим, какой вы хозяин своему слову. Сам буду в воскресенье у репродуктора сидеть. - Можете не сомневаться... И вот я уже в Москве. Сопроводил нашего майора, куда он приказал, и пошел на радио. Нашел улицу, номер дома, подъезд. Расспрашиваю у лю- дей, куда мне и к кому, по каким ходам и переходам. Наконец, стучусь в ту самую дверь, куда мне предписано. Захожу в комнату с окнами во всю стену, представляюсь. Встречает меня этакая серьезная дивчина лет шестидесяти. Оказывается - редактор. Вступаю с ней в переговори, показываю заявки солдат нашего четырежды орденонос- ного полка. - О, да здесь же огромный список! - удивляется дивчина. - А как же? - подтверждаю. - Культурные запросы. Завтра вечером передача должна быть обязательно. Редакторша смахнула с носа очки, подняла на меня глаза. - Что вы, молодой человек! - говорит. - Такую передачу надо гото- вить недели две. Меня даже в жар бросило. - Две недели? - ужасаюсь. - Завтра же весь полк наш займет пози- ции у репродукторов! Сам командир полка... Да знаете вы?.. А бабка меня успокаивает. Говорит и в такт своим словам очками помахивает. - Подождите, подождите. Не горячитесь, товарищ Перепелица. Дело в том, что все эти люди заняты, у каждого свой рабочий план. Поэтому нужна предварительная договоренность. Кроме этого, нужно заблаговре- менно заказать радиостудию, вызвать тонмейстера, оператора... - Хорошенькое дело! Как же я в полк вернусь, как покажусь на гла- за полковнику? - спрашиваю у нее. - Не-ет, у нас так не положено. По- лучил приказ - умри, а выполни!.. - Но как же выполнить? - пожимает плечами бабуся. - Ну? Допустим, часть тех номеров, которые хотят услышать ваши товарищи, у нас имеется в записи на пленке. А ну давайте еще раз посмотрим ваши заявки... - И, надев очки, заглядывает в бумажки, которые я выложил перед ней - "Ра- диопостановка "Василий Теркин" по поэме Александра Твардовского". Это у нас есть. Можно выбрать отрывок. Песни и арии тоже есть в записи. А вот этого нет, и этого нет. Выступление народного артиста Огнева нужно готовить... заслуженной артистки Васильковой - тоже. - Там еще просьба, - напоминаю ей, - чтобы выступил поэт Степа- нов. - Вот видите! - разводит руками редактор. - Не-ет. Такую передачу подготовить в два дня физически невозможно. - Невозможного ничего нет, - втолковываю ей. - Ведите меня к ва- шему генералу или полковнику. - У нас военных нет, - отвечает редактор и смеется. - Да, я и забыл! Ну, к начальнику или директору ведите. И начал действовать Максим Перепелица! Чтобы ближе к делу, скажу только одно: доказал я начальству, что наш славнейший четырежды орде- ноносный полк без радиопередачи по заявкам солдат и офицеров никак не обойдется. А насчет того, что трудно будет заставить артистов и писа- телей выступить перед микрофоном в скоростном порядке, так это я взял на себя. Начальство пошло навстречу, дало мне помощника - гарненьку дивчинку, которая назвала себя ассистентом. Мудреное какое-то слово! Но звучит оно здорово: "Мой ассистент". Вот дожил Максим Перепелица! Уже ему и ассистентов прикрепляют в помощь. А в распоряжении этого черноглазого ассистента - разумная машина, и не очень сложная, магни- тофон! Все до точности записывает он на пленку, которую потом проигры- вай сколько душе угодно. За полчаса научился я управлять ею. Раз у меня теперь в руках такая техника, так в чем же дело? Будь ты самый народный артист, а если к тебе приехали домой и нацелились в тебя микрофоном, никуда не денешься! Выступишь. На легковую машину тоже не поскупилось начальство. Наверно, поду- мало: раз ты, Максим Перепелица, такой хитрый, на тебе все и сам поп- робуй. Спрашивает мой ассистент, куда первым делом поедем. Что за воп- рос? Начнем с Маруси Козак! Но как найти ее? Объясняю все как есть ассистенту. Понятливая дивчина! Между прочим, Людмилой Васильевной ее величают. Кинулась к телефону и давай звонить. Не прошло и трех минут, как докладывает она мне: Маруся Козак и Федор Олешко остановились в гостинице "Москва"... Как будто гостиниц им мало, не могли в разных поселиться. И вот мы сидим в машине, слушаем радио и едем в эту самую "Моск- ву". Прямо чудно: "Москва" в Москве. А машин-то, машин! А людей!.. Куда они спешат? Вон памятник Пуш- кину. Знакомый, хоть и в первый раз вижу. Неужели по этим улицам Пуш- кин ходил? И Гоголь. И Горький, которого, между прочим, тоже Максимом звали... Подъезжаем к гостинице. Ох, и высока! И только остановились, как вдруг я вижу: выбегает из широких дверей... Маруся! Моя Маруся! С портфельчиком в руках. Как заправская москвичка. Рванулся я с места. - Сумасшедший! - кричит на меня шофер. - Машину сломаешь! И пока открыл дверцы (не привык же я в легковых машинах ездить), Маруся села в "победу". Ишь уже на "победе" ее раскатывают. - Гони, - кричу шоферу, - за этой "победой"!.. И тут я понял, что такое светофоры, будь им на том свете кочерга! Чуть не треснул от нетерпения. Наконец, издали вижу, что остановилась Марусина машина. - Тормози! - подаю шоферу сигнал. А Маруся тем временем уже пере- бегает через улицу, не обращает внимания, что милиционер аж захлебыва- ется, так в свисток дует. Что ты скажешь? Не знает Маруся городских правил. Я следом за ней, хотя и милиционера страшновато. Слежу, в ка- кой дом она нацелилась. Засек. Вхожу, оглядываюсь, спрашиваю у борода- того сторожа, или швейцара по-городскому, куда тут сховалась дивчина, которая сейчас только что зашла. Он показывает на дубовую дверь с таб- личкой "Лекторий". Я туда, а навстречу мне женщина в очках - близору- кая, глаза щурит. (Везет же сегодня на встречи с женщинами в очках!) - Сюда нельзя, - говорит. - Как нельзя? - задыхаюсь я. - Мне Марусю Козак!.. - Мария Козак сейчас занята, - отвечает. - Она и так опоздала. - Гражданочка, мне на одну только минуточку, - умоляю женщину. - По делу. Скажите, Перепелица... - Тише, - грозит она мне пальцем. - Ну, хорошо. Постойте здесь, я сейчас спрошу у нее. И ушла. Жду я, а сердце - як белены объелось. Так и рвется из груди, точно пташка из клетки. Выходит, наконец, женщина и смотрит на меня каким-то непонятным взглядом. - Извините, товарищ, - говорит, - забыла вашу фамилию... - Я же вам сказал: Перепелица! - Ну, хорошо, гражданин Перепелица, - и теснит меня подальше от двери. - Мария Козак просит извинить ее, она знает, что виновата перед вами, но выйти не может. Очень просит простить ее... и получите... Тут женщина сует мне в руку десятирублевую бумажку и хлопает пе- ред моим носом дверью. Ничего не понимаю. Маруся просит ее простить, она виновата передо мной... Дожил Максим Перепелица... Швырнул я на пол десятирублевку и к выходу. Что же это делается?! А? Прямо горю весь. А что с сердцем - передать невозможно. Подбегаю к машине. - Людмила Васильевна, - говорю своему ассистенту. - Вся жизнь моя сейчас в ваших руках. Помогите! - Что случилось? - всполошилась Людмила Васильевна. - Беда! Останьтесь здесь и дождитесь Марусю. Расспросите у нее по-человечески, - и объясняю все, как есть. - А если этого злодея Фе- дора Олешко встретите - и с ним поговорите. Я буду по телефону швейца- ру здешнему звонить. Вижу, заволновался мой ассистент. Не знает, какое решение при- нять. - А вы с магнитофоном справитесь? - спрашивает. - Да я с пулеметом, с автоматом справляюсь, с другой техникой... - отвечаю. - Справлюсь и с магнитофоном. Только бы шофер точно по ад- ресам возил. Еле уговорил ассистента. Ох, и до чего же беспокойная дивчина! Поехал я. Ближайший адрес - высотный дом на набережной. Поглядел на вершину этого дома, и чуть фуражка с моей головы не свалилась. Ну, зачем в небо жилье людей поднимать? Неужели им на земле места мало? И вот я уже звоню в квартиру народного артиста Михаила Ивановича Огнева. Никто не отвечает. Звоню еще, потом толкаю дверь. Открылась. Захожу. В передней - ни души. А из соседней комнаты, в которую приотк- рыта дверь, доносится голос. Да это же голос Михаила Ивановича! Вклю- чаю магнитофон. - Нет, нет! Лучше уж мне вязать носки, штопать их и надставлять пятки, чем вести такую собачью жизнь! - шумит на кого-то народный ар- тист. - Чума на вас всех, трусов!.. Мальчишка, подай мне кружку хере- са, малый!.. Хереса какого-то требует... И ругает кого-то... Вот не вовремя пришел... - Подай мне кружку хереса, негодяй! Я даже подпрыгнул. Не голос, а гром... Может, это на меня кри- чит?.. Где же он, херес тот?.. Наверное, в том кувшинчике на столе. И только я сделал шаг с места... - Ах ты плут!.. - даже занавеска на стеклянных дверях сдвинулась, и я увидел усатое, как у нашего полковника, лицо Михаила Ивановича Ог- нева. - Виноват, товарищ народный артист, - извиняюсь, виноват... - Позвольте, позвольте, позвольте. Что вы тут делаете? - И това- рищ Огнев выходит в переднюю прямо ко мне. - Кто вы такой? - Я... военный, - отвечаю. - Вот по делу, к народному артисту, вот к вам... - Ах, по делу, ах, к народному! - вроде обрадовался мне Михаил Иванович и усы подкрутил. - Слушайте, вы ко мне по делу? Вот и чудес- но! Дорогой мой, очень кстати! Дома никого нет... Слушайте, как вас величать? - Максим Перепелица, - отвечаю с тревогой в голосе: чувствую, что народный артист сейчас какую-то работу мне даст. Наверное, в магазин пошлет... Так и есть!.. - Слушайте, Максим Перепелица, вы же мне очень нужны! - и хлопает меня по плечу. - Вы станете сейчас принцем Генрихом, сыном английского короля Генриха четвертого. Берите книжку и читайте. Беру огромную книжищу. Вижу - Шекспир. На открытом месте читаю: "Король Генрих IV". Историческая хроника. А Михаил Иванович Огнев уже объяснения мне дает: - Место действия - Англия, начало пятнадцатого века, сцена проис- ходит в трактире "Кабанья голова". Итак, вы не Перепелица, а принц Генрих, а я не Огнев. Перед вами сложный тип - забулдыга и ловкач сэр Джон Фальстаф, который сейчас будет изображать вашего отца - английс- кого короля Генриха Четвертого. - Ха-ха, - смеюсь. - Да мой батька - Кондрат Перепелица - колхоз- ный кузнец! - Слушайте, какой вы непонятливый!.. - сердится народный артист. - Нет, я понимаю, - успокаиваю его. - Это дело мне знакомо. В драмкружке участвовал. Но смешно! Максим не Максим, а принц, а батько мой не кузнец, а король... - Ничего не поделаешь, - разводит руками Михаил Иванович. - Ис- кусство требует жертв. Так слушайте внимательно. Принц Генрих после многих разгульных ночей, проведенных с Фальстафом, должен вернуться домой во дворец, и они знают, что король будет принца ругать. Так вот Фальстаф изображает перед Генрихом, как король-отец будет с ним разго- варивать. Понятно? - Да, понятно, - отвечаю - Значит, читайте вот отсюда, - и товарищ Огнев становится передо мной на колени и начинает говорить за этого самого Фальстафа: - Расступитесь, рыцари, и дайте мне кружку хереса, чтобы у меня покраснели глаза и можно было бы подумать, что я плакал. - Михаил Иванович, а где его взять, хереса-то? Может, горилочки? - смеюсь я. - Перепелица, нельзя от классика отступать, - хмурит брови народ- ный артист. - Горилка так горилка, херес так херес. Читайте! И начали мы репетировать. Долго мне пришлось выслушивать Михаила Ивановича, затем самому по книжке читать. Даже взмок я. И наконец, кончили. Задумался о чем-то народный артист и даже песенку про себя напе- вает. Знакомая песня. Где-то я ее слышал? Может, попросить народного артиста, чтоб в полный голос спел - для концерта?.. Нет, по-моему, ин- тереснее будет, если передать по радио, как мы с ним короля и принца изображали... Но все же обращаюсь к народному артисту: - Михаил Иванович! Что это за песня? Вот бы мне слова ее достать да в самодеятельности нашей выступить! - А это очень просто, - отвечает он. - Надо мной, этажом выше, композитор живет. Он эту песню сочинил и каждый день на рояле играет. У меня уже зубы болят от нее. И тут я слышу - сверху доносится знакомая музыка. - Во! Слышите?.. Эгей! Никита! - кричит Михаил Иванович. - Ники- тушка, голубчик! Перестань!.. Не слышит. Сейчас я ему по телефону, - набирает номер и начинает говорить прямо с нежностью: - Привет, Никиточка!.. Да, я. Никита, дорогой! Весь век буду тебе благодарен. Не играй больше. У меня дети спят. Сейчас к тебе зайдет солдат Максим Перепелица. Дай ему слова этой замечательной песни, дай и забудь ее. Не играй больше. Хорошо? Ну, спасибо, мой дорогой, спаси- бо. Прощаюсь я с народным артистом, благодарю его и извиняюсь за бес- покойство. Потом спешу на этаж выше. И вот я уже в квартире композитора. - Так, значит, вы эту песню написали? - спрашиваю, когда он про- водил меня из передней комнаты в кабинет и усадил в мягкое кресло. - Я... А что? Не нравится? - насторожился композитор. Сам невысо- конький, лицо выбрито, глаза хитрющие. - Нет. Очень даже нравится, - отвечаю. - А вам?.. - Мне не очень, - говорит. Странный человек. Спрашиваю: - Так чего ж лучшую не написали? - Не написалось... - разводит руками. - А чего вы так смотрите на меня? Смешной вопрос. Вроде не понятно, что я первый раз в жизни компо- зитора вижу. Объясняю ему это. - И вы за тем ко мне пришли? - удивляется. - Нет, не только за этим, - отвечаю. - Вам же говорил товарищ Ог- нев. Мы с ним сейчас Шекспира репетировали. Мне бы слова вот этой пес- ни записать. Хочу на концерте солдатской самодеятельности выступить. - А вы поете? - оживился композитор. - Да у нас все в роте поют. Тут композитор без лишних слов ведет меня к роялю и дает в руки лист бумаги с текстом песни. - Послушаем, - говорит. - А товарищ Огнев не того?.. - осторожно спрашиваю я. - Не станет утюгом в потолок стучать? Слышно там все. - А, ничего, - машет рукой композитор. - Пусть привыкает... Пришлось мне петь. За компанию и композитор пел. А когда кончил, говорит он мне: - Не плохо поете, - так и сказал. Мне неловко стало. Сам композитор похвалил. - Петь нечего, - жалуюсь ему. - Мало новых песен, особенно сол- датских. А солдату без хлеба легче прожить, чем без песни. Напишите, товарищ композитор... А то все "Тачанку" поем. Конечно, хорошая песня. Но ехать в бронетранспортере или на броне танка и, глядя на реактивные самолеты, петь про тачанку в четыре колеса - не очень подходяще. - Это верно, - соглашается композитор. - В долгу мы перед солда- тами. И пообещал-таки написать музыку для солдатской песни. Поблагодарил я его и распрощался. Молча спускаюсь на скоростном лифте вниз. Страшновато за магнитофон. С такой высоты сорваться - щеп- ки не соберешь. Но спустился благополучно. Выхожу на улицу и о Марусе опять думаю. Беда прямо. Как останешься сам с собой, так сразу стопу- довый камень на сердце ложится. Что ж это получается? Вроде отставку она Максиму дает? Ноги прямо без спросу сами поворачивают к телефонной будке. Нужно позвонить в академию. Может, Людмила Васильевна, - ассистент мой, уже разведала обстановку. Но не тут-то было. В кабину забрался какой-то гражданин. Лица его из-под шляпы и очков почти не видно. Только усы торчат, как у таракана. Жду терпеливо, пока он кончит разговор... - Или "да", или "нет"! - доносится требовательный голос из будки. - Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным! Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу: - Гражданин, уговаривайте скорее! А он так и ощетинился: - Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! - кричит. - Больше же трех минут не полагается телефон занимать, - объясняю ему. - Вы мне не указывайте! - сердито отвечает. А потом в трубку сла- деньким голоском: -Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу по- зицию? Да или нет? Позвольте... Позвольте... Вы же знаете, что я люблю вас нежно... И нужно только принципиально. Я, как конь перед скачками, топчусь на месте и сгораю от нетерпе- ния. - Товарищ гражданин! - и чуть приоткрываю дверь телефонной будки. - А ну, принципиально закругляйтесь. А то милиционера позову. А он уже и внимания не обращает, как глухарь во время тока. - Верочка... Ну, я умоляю вас, Верочка, - стонет. - Вопрос жизни и смерти. Отвечайте, а то я опаздываю. Жена послала за лекарством... Нет, нет, нет! - поперхнулся гражданин. - Не моя жена, не моя! Жена соседа. Я же холостой, Верочка! Алло!.. Алло!.. Видать, Верочка повесила трубку, и шляпа в очках с кислым видом вымелась из будки. Ишь прохвост! Тут люди один раз и на всю жизнь по- жениться не могут, а он уже спешит второй раз, если не в третий... Когда ушел из телефонной будки этот "принципиальный жених", поз- вонил я в сельскохозяйственную академию швейцару. Отвечает швейцар, что Людмила Васильевна ушла с товарищем Марией Козак в лекционный зал. А если я хочу, то может пригласить к телефону дедушку агронома Олешко - Мусия Платоновича. Он вернулся из планетария и дожидается своих. - Как? Дед Мусий тоже в Москве? - даже подскочил я. - Так что ж это такое?! Целая бригада из Яблонивки в столицу прибыла, что ли? Не буду я говорить с дедом Мусием по телефону, а прямо поеду к нему. Он-то уж мне про внука своего - Федьку Олешко - все расскажет! Начал я уговаривать шофера заехать в академию, чтобы с дедом Му- сием встретиться. Согласился. Опять шумная улица Горького. Троллейбусы один за одним спешат. И каждый с двумя удочками на крыше. Ток для мо- тора удят. Подъезжаем к знакомому месту - к академии. Захожу в дом и сразу натыкаюсь на деда Мусия. Стоит он рядом со швейцаром, важно поглажива- ет бороду, смотрит на свои юфтовые сапоги, густо смазанные дегтем, и затягивается папиросой. А швейцар что-то рассказывает деду. - Здравия желаю, диду Мусию! - обращаюсь по-военному. - И-и-и! Максим!.. - чуть не задохнулся дед Мусий. - Максим Конд- ратьевич! - Он самый, - говорю. - Откуда? Откуда ты, хлопче, взялся?.. - вроде своим глазам не верит дед. - Что ты скажешь! И в самой Москве наших яблоничан полно! - Выполняю задание здесь одно, диду, - объясняю ему. Дед Мусий с любопытством осматривает меня, щупает на мне мундир и языком прищелкивает. Вижу, нравится ему моя солдатская форма. Потом хитро щурит глаза и спрашивает: - А чего ж не интересуешься, как я сюда попал? - Знаю, - отвечаю ему. - Федя взял вас с собой на Москву погля- деть. - Верно! - удивляется дед. - Все он знает! Вот что значит военный человек! Беру я Мусия за рукав и отвожу в сторону. - Так, значит, жените вашего Федю? - спрашиваю. - И об этом знаешь?! - еще больше удивился дед. - Ты, Максим, прямо живая разведка. Верно говоришь, повезем мы отсюда Федю женатым человеком. Славной невесткой бог наградил. Оборвалось у меня все внутри. Холодок в груди пробежал, в ушах колокольчики запели. - Хватит, диду, - с трудом выговариваю. - У меня вопросов больше нет... Нет у меня вопросов... - А чего ты такой невеселый? - всполошился Мусий. - Вроде гроши потерял... - Да... потерял... - отвечаю. - Много?! - Не пытайте меня, диду!.. Ничего не спрашивайте... - и беру себя в руки. - Вы не видели здесь моего ассистента - дивчину, такую черня- вую? - Это та, наверно, которая расспрашивала меня про Федю да про Ма- русю? В зал ее пропустили, на лекцию, - отвечает Мусий. - Тогда я поехал, - говорю. - Не могу времени терять. Да, скажите этой самой дивчине, ассистенту моему, пусть она тоже больше времени здесь зря не тратит. Все ясно. Но тут как привязался ко мне дед Мусий: куда и зачем я спешу. А когда узнал - еще больше прилип, как репей: возьми с собой, и точка. Хочу, говорит, на живого артиста московского поглядеть, и еще очень заинтересовала его та машина, которая голос записывает. Ну пришлось взять. Мне теперь все равно. Выполню задание и вер- нусь в часть. Нет больше для меня Маруси. И писем ее больше нет. Но не хочется верить... Не могу верить! Не может того быть, чтоб разлюбила меня Маруся! Пока сама не скажет, никому не поверю... Приехали мы с дедом Мусием к заслуженной артистке республики Вере Васильковой. Встречает нас ее соседка и показывает, в какую дверь надо идти. Стучимся и заходим. Небольшая комната. Вижу, сидит на шкафу ка- кой-то парняга в полосатых штанах и таком же полосатом пиджаке и цеп- ляет на крючок в потолке новенький абажур. - Здравствуйте! - хором здороваемся. А парняга этот даже головы к нам не поворачивает - делом занят. Но все же отвечает: - Здравствуйте! И можете идти обратно. - Это почему же? - насторожился я. - Электромонтер больше не требуется. Вздохнул я с облегчением и поясняю: - Да не-е... Вы, товарищ, нас не за тех принимаете. - Ой, извините! - поворачивается к нам парняга. - Я думала - из домоуправления пришли, три дня назад просила их монтера прислать. И вот сама... "Сама?" - недоумеваю. И тут же спрашиваю: - Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома? - А зачем она вам? Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил. - По делу мы к ней, - говорит. - Я, конечно, за компанию... - Ну, я - Василькова. Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Ва- силькова. Из-под косынки волосы выбиваются... Славная дивчина... Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается. - Тогда, - говорю, - слезайте, пожалуйста, со шкафа, - и подстав- ляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально: - Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского четырежды орденонос- ного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сей- час и запишем вас на пленочку. - Подожди, подожди, Максим, - прерывает меня дед Мусий и подсту- пается ближе к артистке. - Где-то я видел вас, гражданочка... - Диду! - дергаю я его за полу пиджака. - Да что вы, ослепли?!. - Не перебивай старших! - отмахивается от меня дед и опять к Ва- сильковой: - Вы, бува, не из Степанивки? - Нет, - отвечает заслуженная артистка. - Я из Сухого Ручья. Та- кое село есть. Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду напрямик. - Да, диду же! В кино вы ее бачили! - говорю. - Шо ты говоришь? - Мусий даже рот раскрыл от удивления. - Пра- вильно! А я, старый дурень, забыл. А заслуженная артистка смеется и успокаивает его: - Ничего, бывает. Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усмирить может и то кочергой! - Помнится мне, - морщит он лоб и обращается к Васильковой, - что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец! - Да, - подтверждает артистка. - Ага, было, значит? - и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. - А как же понимать, - спрашивает он, - в другом фильме вы вторично замуж выходили! - Совпадение, - смеется Василькова. - Диду!.. - не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной? А дед в ответ как гаркнет: - Молчи! - И опять к Васильковой: - Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают? Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему: - Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется... - Диду Мусию! - спешу я на помощь заслуженной артистке. - Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме "Чук и Гек", в котором товарищ, Василькова играла... А Мусий опять как топнет ногой: - Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, - говорит, - что в "Чуке с Геком" там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий... Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады. - Диду! - кричу.- Вы же мне номер срываете!.. - И обращаюсь к Ва- сильковой: - Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит - за чистую правду принимает! - А ты хочешь сказать, что там брехня? - поймал меня на слове дед. - Да за такие слова!.. На выручку мне поспешила товарищ Василькова. Начала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, пони- мает все... - Ну, а раз такая история, - похохатывает дед,: - то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в другом, ни в третьем месте вы не выходили замуж? - Ни в четвертом, - смеется Василькова. - Вы не замужем? - заинтересовался я. - А что? - сверкнула ямочками на щеках артистка. - Да так, ничего, - замялся я.- Может, начнем магнитофон настраи- вать?.. Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спе- ла, что у меня сердце зашлось! Сами понимаете, почему... Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к на- родному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия. - Ну, як вы могли так? - говорю ему. - Это же заслуженная артист- ка, ее миллионы людей знают! А вы "куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают"?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил! Но дед тут же перешел в контратаку: - А шо ты за указчик такой?! - сердито спрашивает. - А як заслу- женная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рассказал. И про семена и про гречиху... - Да язык без костей, - машу рукой. - Говорить можно. - Гляди, який ты разумный! - щурит глаза Мусий. - Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим - ахнешь! - И вы не согласились? - смеюсь. Я ще покумекаю, - отвечает. - Вот с артистом посоветуюсь, к кото- рому мы едем. Ну, беда! - думаю я. - Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с това- рищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сде- лать. Надо как-то отделываться от него. И тут как раз дед Мусий заме- тил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомоби- ля. Заерзал он от любопытства на месте и спрашивает у шофера: - Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики торчат? И огоньки поблескивают? - Это, дедушка... - начал шофер. Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул глазом и попро- сил: - Позвольте, я объясню. И начал. - Это, диду, - говорю, - такой хитрый прибор, - и опять толкаю шофера под бок, - это такой прибор, который называется брехоуловите- лем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и... - И что?.. - испуганно вскинулся Мусий. - Засечет он брехню и начнет облучать. - Как облучать? - Очень просто, - отвечаю. - Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет специальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила. Дед Мусий даже с места своего сорвался. - Голый? - спрашивает. - Да такого аппарата еще не придумали! - Как не придумали? - возмущаюсь я. - Вот он, перед вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппарат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли бре- хоуловитель придумать? Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает: - Э... э... А скажи... скажи, зачем он тут нужен, в автомобиле? Я пожал плечами. - Неужели не ясно? Собьет машина человека на пешеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает. Опять молчит дед, думает. Потом снова подает голос, - немощный такой: - Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется? - Эге, - подтверждаю. - Если в машине оставаться - Да-а... - вздыхает Мусий. - До чего только не додумаются лю- ди... Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того... Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть... А скажи, если потом правду сказать, он назад сработает? - Нет, - категор