а спину, даже ноги зад- рал. Этого мне и нужно. Палка, продетая под руки, торчит по бокам Саб- лина, как длинная ось. И я ловко закидываю за эту "ось" вначале одну, а потом другую ноги старшины. Скорченный, он лежит, беспомощный. Ноги раскинул, как подбитый воробей крылья. С недоумением на меня глаза таращит и силится руки из-за гимнастерки выдернуть. - Ну как? - спрашиваю у Саблина и помогаю ему сесть. - Черт! - хрипит Саблин и тужится, чтобы на носки привстать. Пожалуйста, я даже помогу. Беру его под мышки и приподнимаю. При- поднял на носки и отпустил. Старшина тут же и клюнул носом в траву. Лежит, раскорячившись, спиной и всеми другими местами к небу, и кри- чит: - Развяжи! А я не спешу, тем более что вся рота собралась на такое диво гля- деть. Ведь сам старшина пощады у Перепелицы просит. - Ну, как, - спрашиваю, - теперь верите, что палкой связать мож- но? А он знай одно заладил: "Развяжи". Подошел командир роты и как увидел своего старшину в таком неп- риглядном виде, так и покатился со смеху. Вижу, из других рот солдаты сбегаются. Надо развязывать. Развя- зал. - Кто выиграл пари? - спрашиваю. - Что за глупые шутки! - сердито отвечает Саблин, вытирая со лба пот и на солдат оглядываясь. - Зачем же носом в землю? Так вот, могло случиться, что нажаловался Саблин. Мол, скомпроме- тировал его, старшину, сержант Перепелица... Ох, и попадет от генера- ла! Плакал тогда мой отпуск. А командир роты твердо обещал: "Кончатся учения - поедете, Перепелица, на десять дней домой". Не несут меня ноги. До высотки, где вертолет генерала приземлил- ся, далековато. Бежать бы надо. А в ногах моих слабость. Вдруг из лощинки, навстречу мне, вынырнул старшина Саблин. - Куда спешите, Перепелица? - дружелюбно спрашивает. И никакой обиды на его лице не замечаю. - Генерал зачем-то требует. - Генерал? Лично вас? - удивился Саблин. - Лично, - отвечаю и вздыхаю с облегчением: значит, Саблин здесь ни при чем. Иду дальше. А в голове аж треск стоит от разных мыслей. "Зачем я нужен генералу?" Наверное, сегодня что-нибудь не так сделал. А может, наоборот? Может, похвалить хочет? Действовали же мы неплохо. Но тоже вряд ли. Откуда генералу знать, как наступало отделение Перепелицы? Перебираю в голове все события сегодняшнего дня... С рассветом доставили нас грузовики на аэродром. Началась обычная возня со снаряжением и амуницией: скатку закрепи на чехол запасного парашюта, лопатку подвяжи черенком вверх, спрячь в карман пилотку и шлем напяль на голову, зачехли оружие. Потом пока подвесную систему подгонишь, и уже звучит команда на посадку. Совсем немного времени прошло, а мы уже в воздухе. Сижу я у самого люка (мне первым прыгать придется) и поглядываю на пристегнутый к тянущемуся через всю кабину стальному тросу замок полуавтомата. Это такой замыкающийся крючок, от которого идет бечевка к моему основному парашюту. Когда я прыгну, она должна парашют раск- рыть. Вижу - там полный порядок. Поворачиваюсь к окну. Совсем близко от нашего самолета плывет целая армада тяжелых машин. И в каждой, как зерен в огурце, полно солдат. Внушительная армада! Фюзеляжи и хвосты самолетов окрашены в розовый цвет лучами только что взошедшего солнца. А далекая земля еще в тени, еще солнце не кинуло на нее своего взгля- да. Ниже и в стороне идут звенья вертолетов. Смешные машины! Но силь- ные. Каждая пушку или тягача с орудийным расчетом несет в своем брюхе. Вдруг совсем близко от нас проносится пара реактивных истребите- лей, затем вторая, третья. Охраняют нашего брата... Тихо в кабине. Все солдаты моего отделения к окнам приникли и наблюдают. Кое-кому страшновато прыгать. Толкаю локтем сидящего рядом Симакова Мишу. - Ну как? - спрашиваю. - Курить охота, - отвечает. - Курить? - удивляюсь. - Эх ты, культурный человек! Токарь пятого разряда, а не знаешь, что никотин отражается на нервах. - Солдаты за- шевелились, поворачивают к нам головы. А я продолжаю: - Помню, в селе нашем Василь Худотеплый бросил курить и... умер. Только, кажется, он вначале умер, а потом бросил курить... Раздается трель звонка - сигнал начала выброски. Штурман - моло- дой лейтенант - отдраивает люк и командует: - Пошел! Эта команда царапнула меня за сердце: ко мне ведь относится. Бод- ро подхожу к люку. - Эх-ма! - весело кричу. - Подтолкни, Симаков! Симаков легонько толкает меня в спину, и я, ради шутки, с криком "ура!" шагаю за борт. Напряженные секунды... Рывок, хлопок полотна раскрывающегося па- рашюта. И болтается Максим Перепелица между небом и землей. Иные думают, что парашют плавненько, осторожненько сажает солдата на землю. Ничего подобного! Если зазеваешься, не развернешься по ветру и чуть не согнешь сомкнутые ноги, то имеешь шансы поломать ребра, от- бить печенки или еще что-нибудь сделать. Значит, с умом надо призем- ляться. Вот я и иду к земле, как того наставление требует. А вокруг - сотни других парашютистов спускаются. Все небо усеяно ими! Похоже, что Млечный Путь падает на нашу землю. Приземлился, как положено, погасил купол, отстегнулся от подвес- ной системы и привожу себя в боевое состояние: автомат из чехла долой, скатку через плечо, пилотку на голову. Рядом со мной Михаил Симаков - ухватился за нижние стропы и упи- рается, как бычок. Хочет купол погасить. - Здоров, кум! - кричу ему. - Белье сменить не треба? - Никак нет, товарищ сержант! - отвечает. - Полный порядок! Даю два свистка - сигнал для сбора своего отделения. Со всех сто- рон подбегают ко мне солдаты. Еще через некоторое время поле, усеянное белыми пятнами парашютов, остается позади, а мы, вытянувшись в цепоч- ку, лежим на песчаной осыпи старой траншеи и всматриваемся вперед. Там, на холмах, за густой и высокой сеткой спиральных колючих заграж- дений, засел "противник", и нам предстоит атаковать его. Позади грохочут танки, прорвавшиеся в "тыл неприятеля". Приказа- но, видать, танкистам поддержать действия пехоты, выброшенной с возду- ха. На флангах артиллеристы устанавливают пушки, выгрузившиеся из вер- толетов. Словом, начинается обыкновенный бой. Первое слово за артиллерией. Сзади нас бахают пушки, а далеко впереди вскидываются вверх столбы земли и дыма. Тем временем танки втягиваются в проходы, оставленные для них пехотой. И когда между дву- мя красными флажками в цепи нашего отделения тоже проползает танк, я замечаю вспыхнувшие в небе зеленые ракеты. - В атаку! За мной! - поднимаю солдат и устремляюсь за танком. - Не отставать от трактористов! Справа и слева бегут цепи соседних отделений и взводов. Строчат пулеметы и автоматы, трещат выстрелы карабинов. Танки ведут огонь с хода. Бой как бой. Стена проволочных заграждений все ближе и ближе. А перед ней - мелководный ручеек; препятствие пустячное, но задержка из-за него мо- жет быть. И точно: только шедший впереди нас танк влетел в ручей, об- лив водой с ног до головы забежавшего вперед Янко Сокора, как тут же у гусеницы взметнулся взрыв. Танк заглох и остановился, не дотянув ка- кой-то метр до проволочных заграждений. А нам же проход нужен! - Эгей, трактористы! - кричу я и стучу по броне танка. - Давай вперед! Откуда-то вдруг появился посредник - майор с белой повязкой на рукаве. - Танк выведен из строя! - объявляет он командиру танка, который из башни высунулся. - А воевать как?! - возмущаюсь я, обращаясь к посреднику. Но что ему до нас? Улыбается и руками разводит. - Действовать надо, - говорит. Эх, не вовремя! Как теперь без танка через проволоку проберешься. Три же рулона колючки выше человеческого роста! Нужно принимать вправо или влево, на участки соседей. Но отста- нем! Такое боевое отделение и вдруг в хвосте будет плестись! Тут замечаю я, что пушка танка вздыбилась прямо над проволокой. - Давай ствол ниже! - кричу танкистам. Послушались. Ствол пушки лег над заграждением. Радостно мне ста- ло, что смекнул удачно. - За мной! - командую отделению и влезаю на танк. С башни ступаю на пушку и бегом по стволу вперед. Пять быстрых шагов, и спрыгиваю на землю по ту сторону проволоки. Следом за мной - Симаков, Казашвили, Сокор, Панков и все отделение. Каждому пригодилось умение по буму ходить. Не зря обучал я этому солдат. Оглядываюсь назад и замечаю: майор-посредник даже за голову рука- ми ухватился. Потом сам на танк забирается. Видать, понравились ему наши действия. "Знай Перепелицу", - думаю. А впереди новое препятствие - глубокий противотанковый ров. Тан- кисты, вижу, уже берут его. Один танк сполз на дно рва, а по его башне ползут на ту сторону другие танки. Хороший пример! Сваливаюсь в ров и подставляю спину Симакову. - Дуй наверх! - кричу. А моим солдатам долго растолковывать не приходится. Только Сима- ков взобрался по спине моей на насыпь рва и подал мне руку, как вижу, Сокор оседлал Казашвили, Панков - Митичкина. Все вверх карабкаются. Оцэ дило! - Не отставать! - подаю голос и бегу вперед. На ходу веду огонь из автомата по амбразуре дзота, в которой сверкают пулеметные вспышки. - Сержант! - вдруг останавливает меня голос. - Отделение несет потери от пулеметного огня "противника". Оглядываюсь: майор-посредник. Как он догнал? Но раздумывать нет времени. - Стой! - командую отделению. Солдаты, бежавшие слева от меня развернутой цепью, залегают. Положить отделение, конечно, не трудно. Но как его вперед продви- нуть? Как заставить замолчать тот проклятый пулемет в дзоте? Кидаю взгляд по сторонам, прощупываю глазами кочки, ложбинки... Подобраться можно, но не к самому дзоту. И вдруг принимаю решение. - Ручному пулемету! - командую. - По амбразуре дзота, три, огонь! Отделению окопаться! Рядовой Симаков остается за меня! После этого, что есть сил, отползаю по ложбинке в сторону. От- полз, плюнул на палец и проверил, с какого направления ветер дует. Оп- ределил. А нужно мне было знать это вот для чего: на жнивье, по кото- рому мы наступали, кое-где лежали кучки бросовой прелой соломы. Вот и нацелился я на одну из них. Подобрался к ней и рукой в карман за спич- ками. И-и-и... нет спичек! Кто-то взял прикуривать и не вернул. Что делать? Еще минуту промедлить, и можно считать, что атака моему отде- лению не удалась. Вдруг вспомнился один случай. Летом, на занятиях по тактике, один солдат из соседнего взвода дал очередь из автомата у стога сена. И не успел опомниться, как стог вспыхнул. В минуту копна сгорела. А коман- диру пришлось потом уплатить за нее деньги. Вспомнил я этот случай и ствол автомата в солому наставил. Нажал спуск. Очередь. И солома загорелась. Потянулся желтый дымок, потом гу- ще, гуще и покатился прямо на дзот. А мне этого и нужно. Вскочил я на ноги и, маскируясь в дыму, стрелой мчусь к дзоту. Через минуту все было кончено. Майор-посредник вывел "неприятель- ских" пулеметчиков из боя. После взятия дзота и траншеи, как и полагается, поддержали мы ог- нем соседей, а затем устремились дальше. И только отбежали метров пятьдесят от траншеи, как нам навстречу выполз из лощины танк с белыми полосами на броне. "Противник"! Выполз и чешет из пулемета по пехоте, а из пушки по танкам, которые, преодолев ров, атакуют справа. Передо мной оказался одиночный окоп. Свалился я в него, и тут же мне на голову еще кто-то плюхнулся. Смотрю - Симаков Миша. Остальные солдаты отделения в траншею отхлынули. А танк все ползет. Эх, были бы гранаты! Но мы их при захвате дзо- та и траншеи израсходовали. Слышу - посредник что-то кричит. Наверное, хочет танкистов пре- дупредить, что в окопе люди. Но танкисты не слышат посредника, а нам не хочется себя выдавать. Танк уже рядом. Земля дрожит как в лихорадке. С бруствера срыва- ются и падают за шиворот сухие комочки глины. А мы с Симаковым все теснее ко дну окопа прижимаемся. Вдруг в окопе стало темно. Дохнуло жаром, и танк прогрохотал над нами. - За мной, Миша! - крикнул я не по-уставному и прямо из окопа швырнул на броню танка свою скатку. Тут же выбираюсь наверх и бегом за скаткой. Догнал танк, стал ногой на буксирный крюк и на броню. Только руку чуть-чуть обжег - за выхлопную трубу ухватился. А можно было и не хвататься. Взял скатку и, придерживаясь за десантные скобы, вдоль башни про- бираюсь к переднему люку. Подобрался и удобно одел скатку на оба пе- редние смотровые прибора. И сам сверху уселся. Теперь механик-водитель ослеплен. А башню тем временем Миша Симаков "обрабатывает". Развернул он скатку и все приборы прикрыл шинелью. Сам же уселся на крышку люка ко- мандирской башни. Танк, разумеется, остановился. Слепой же! - Что случилось? - слышу из-под брони голос. Тут им посредник и объяснил: - Танк выведен из строя. Раз мы дело свое сделали, кричу своему отделению привычное слово: "Вперед!" А у Симакова спрашиваю: - Закурим, Миша? - Вы же говорили - вредно! На нервах отражается! - Так то ж в воздухе! - смеюсь я. - А на земле можно... Вскоре после этого закончились учения. Чем же может быть недово- лен генерал? Возможно, танкисты жалобу подали? Наверное, считают, что не по правилам ослепил их. Или что другое? Раздумывал я так, раздумывал и дошел, наконец, до высотки, на ко- торой вертолет стоит. Генерала заметил сразу. Сидит он в кругу офице- ров, разговаривает. Представительный такой, могучий. Из-под фуражки белые виски выглядывают. Докладываю: - Товарищ генерал, сержант Перепелица по вашему вызову явился! Он поднял глаза и смотрит с недоумением. "Неужели разыграли? - мелькнула у меня мысль.- Вот смеху будет! На всю роту!.." - Кто вы такой? - недовольно спрашивает генерал. - Командир первого отделения, первого взвода... Но тут меня перебивает кто-то из группы офицеров. - Это я вам докладывал, товарищ генерал... Кошу туда глаза и узнаю майора-посредника. - А-а, - заулыбался генерал и встал на ноги, отряхнулся. - Рад познакомиться с героем, - и крепко пожал мне руку. К моему языку точно колоду привесили. Шевельнуть не могу им. Только по-дурацки улыбаюсь - рад, что генерал не ругать вызвал. - Любопытно, любопытно вы воюете, - продолжает генерал. - Моло- дец. И за ствол над проволочными заграждениями и за ослепление танка хвалю. Вы еще раз показали, что нашему солдату нет преград. Потом помолчал генерал, посмотрел на меня и начал совсем другим тоном. - То, что личным примером ведете солдат в бой, - хорошо. Но то, что забываете о своей роли командира, - плохо! Да, да, плохо! Ослеп- лять дзот нужно было послать кого-нибудь из подчиненных. Нельзя быть таким жадным! - и опять заулыбался генерал. - Нужно и другим давать отличаться, командовать нужно... А в общем молодец! От лица службы объявляю вам и вашему отделению благодарность. - Служу Советскому Союзу! - гаркнул я в ответ. НА ПОБЫВКЕ Эх... любовь!.. Скажите, кто имеет что-нибудь против любви?.. Никто! Нет, по мое- му мнению, человека на земле, который бы сказал, что любовь, мол, пус- тячное дело и такое прочее. Ничего не имею против любви и я, сержант Советской Армии, Максим Перепелица. А вот если спросить у кого-либо из вас, что такое любовь? Отве- тить, конечно, можно, но очень приблизительно, потому что точных слов для этого люди еще не придумали. И у меня нет таких слов, которые мож- но сложить в рядочек, поглядеть на них и узнать эту вроде и разгадан- ную, но все еще тайну. Но есть у меня другое. Есть у меня понимание, что любовь, кроме счастья и радости, приносит человеку немало таких минут, которые горше самой старой полыни, самой желтой хины. Впрочем, все об этом знают, и, несмотря ни на что, все готовы за любовь по целой скирде полыни сже- вать и проглотить по мешку хины, потому что без любви не прожить чело- веку на белом свете. Однако слова - еще не факт. А наш брат военный привык разговари- вать языком фактов, чтобы в каждом слове была суть. Вот я и перейду к факсам. Вы уже знаете, и это, конечно, никого не удивит, что у меня, сер- жанта Максима Перепелицы, есть на Винничине дивчина Маруся, по фамилии Козак. Одним словом, люблю я Марусю, да так люблю, что не только сло- вом - песней об этом не скажешь! Скоро два года будет, как служу в ар- мии, и за это время много пришлось почте поработать: часто обменива- лись мы с Марусей письмами, и в тех письмах каждая строчка, каждая буква любовью дышала. И вот мне и моему другу земляку, тоже сержанту, Степану Леваде предоставил командир полка краткосрочный отпуск на побывку домой. Пое- хали мы. Всю дорогу только и говорили, что про полк да про нашу Ябло- нивку. Как оно в селе? Ведь давненько мы там не были. Душа кричит - так хочется домой Ну, конечно, и о наших девушках говорили Степан - о Василинке Остапенковой, а я - о Марусе Козак. Степан, правда, больше слушал да думал. Любит он подумать; лишнего слова не скажет. Да кто не знает Степана Левады? Учителем бы ему быть, до того он рассудительный. В Винницу поезд пришел на рассвете. Отсюда до Яблонивки рукой по- дать. Какой-нибудь час узкоколейным поездом проехать да еще часочек пешком пройтись. Но поезд узкоколейный отходит не скоро. В самый раз времени хва- тит, чтобы привести себя в порядок. Дорога-то позади не близкая - за- пылились, обмундирование на нас поизмялось. А разве может солдат поя- виться среди людей, а тем более в родном селе, в помятом мундире?.. Вот и направились мы в комнату бытового обслуживания при новом вокзале. Часа два утюжили там нас, пуговицы чистили, свежие подворот- нички к мундирам пришивали. Вышли мы из той комнаты, как женихи, на- рядные. Наконец, Перепелица и Левада заняли места в вагоне узкоколейного поезда. Значит, мы почти дома. Оглядываемся со Степаном на людей - мо- жет, кого из Яблонивки увидим. Но разве в такую пору кто уедет из се- ла? Весенние работы в разгаре! Однако в соседнем купе замечаю знакомлю жинку в белой хустынке. Да это же тетка Явдоха! Так и рванулся я к ней. - День добрый, титко Явдохо! - говорю. А она глядит на меня и не узнает. Потом всплеснула руками и отве- чает: - И-и-и, Максим Кондратов! Неужто ты? Своим очам не верю! - Он самый, - отвечаю. - Хлопчик мой славный! Ой, який же ты став! Сидай со мной рядом да дай поглядеть на тебя! Ни за что не признаешь, изменился, вырос. А похорошел как!.. - и запела, запела. Не голосок у тетки Явдохи, а пря- мо мед. Умеет человеку приветливое слово сказать. - Остановитесь, титко! - говорю ей. - Хватит слов. Нам цветы тре- ба, шампанского! Дробный смешок Явдохи по всему вагону рассыпается. - Хватит, - говорит, - что я тебя, дурная баба, провожала цвета- ми. - Ну тогда, - отвечаю, - отпустите трохи гарных слов для Степана. Смотрите, какой вон генерал у окна сидит, - и указываю ей на Степана. - И правда! - всплеснула руками Явдоха. - Батеньку мой, правда. Степан!.. Степанэ! Степаночку! Ходи сюда! - Иди, иди, Степан, не важничай, - поддерживаю я. - Это же титка Явдоха. Не узнаешь? Кажись, не узнает. - Узнаю, - отвечает Степан и подходит к нам. - Здравствуйте, тит- ко! Хорошо, что встретили вас. Про село нам расскажите. В курс ябло- нивских новостей введите. Ну, как живете? - Сами побачите, - отвечает. - Живем, беды не знаем. А я вот во- зила своей Оленьке трохи пирогов да яичек. Студентка она у меня, на учительницу учится. А вас и не ожидают дома, не знают, что гости доро- гие едут. Оцэ радость батькам! Оцэ счастье яке! - снова запела тетка Явдоха. - А вас на станции не встречают? - Нет, - говорю, - хотим неожиданно нагрянуть. - А так, так, - соглашается Явдоха, - неожиданно, неожиданно. От станции машиной нашей подъедем. Сегодня Иван Твердохлеб возит удобре- ния в колхоз. - Как он там, Иван? - интересуюсь. - Ничего. Хату ставит, женится. Слышала - скоро свадьба. Ого! Люблю оперативность. - А кто невеста? - спрашиваю. - Яблонивская? - Эге ж, наша, сельская, - отвечает Явдоха. - Славная дивчина, хоть и вертлявая трохи - Маруся Козак... Своим ушам я не поверил. - Маруся Козак?! - переспрашиваю у тетки. - Эге ж, Маруся... - и вдруг голос тетки Явдохи осекся. Всполоши- лась она и затараторила: - Ой, що ж я балакаю! Брешут люди, а я, дурна баба, передаю вам. Не может того буты! Сам побачишь, Максимэ, что все это брехня чистая! Люди и не то еще могут наговорить... Одеревенел Максим Перепелица. Ни рукой, ни ногой, ни языком не могу пошевельнуть. Тетка Явдоха еще что-то говорит, а я оглох. Уставил глаза в окно и света белого не вижу. "Неужели Маруся дурачила меня все время? А письма какие писала, обещала ждать Максима..." Эх, Маруся, Маруся! Вот и колеса вагона вроде выбивают: "Мару- ся-Маруся-Маруся... Обманула-обманула-обманула..." Проклятые колеса! Чувствую, Степан трясет меня за плечо. - Пойдем, - говорит, - постоим на площадке, курить хочется. Вышли. Степан даже в лицо мне боится глянуть. Спрашивает: - Выдержишь, Максим? Я заскрипел зубами, вздохнул тяжело и твердо, со злостью, сказал: - Выдержу! Еще и на свадьбу к Марусе пойду... Но, скажу я вам, такой обиды еще никто в жизни не наносил Максиму Перепелице. Да и не только в обиде дело. А с сердцем мне что делать? Не выбросишь же его! Прямо огонь в груди горит. Но никуда не денешься. Припоминаю, что Иван Твердохлеб - хлопец действительно красивый, бое- вой, в армии служил. Знать, Максиму далеко до него, раз Маруся забыла Максима... Когда на нашей станции сошли мы с поезда, тетка Явдоха предлага- ет: - Поедемте к складам, там машина... - Нет, - перебиваю ее, - нам хочется на поля яблонивские погля- деть. Пешком пройдемся, у нас чемоданы не тяжелые. - Верно говоришь, Максим. Пошли, - поддерживает меня Степан. - Ой, разве так можно?! - всполошилась Явдоха. - Вроде и домой не спешите. Возьмите хоть семечек на дорогу, чтоб не скучно было. Вон их у меня сколько в кошелке осталось. Гарбузовые! Небось забыли там, в армии, какие они, гарбузы, есть? А парубкам нельзя про гарбуза забы- вать, - и тетка Явдоха уже на ходу сняла с меня фуражку и насыпала в нее тыквенных семечек - крупных, поджаренных. Степан выгребает из сво- ей фуражки семечки в карман, а я гляжу на свою порцию и закипаю от злости. Не намекнула ли мне этим тетка Явдоха?.. Конечно, намек! За- был, мол, Максим, что такое гарбуз, так не забывай... Как махнул я из фуражки семечки на землю, Степан даже свистнул от удивления. А потом горько усмехнулся, вспомнив обычай наших девчат подносить нелюбому парубку, который сватается, тыкву в знак отказа. Поэтому яблонивские парубки больше смерти боятся тыквы. Подцепить хлопцу гарбуза - хуже чем солдату наступить на мину! И вот, кажется, тетка Явдоха намекнула мне про гарбуз. Но это мы еще посмотрим! Может, Маруся и не дождется, чтобы я сватов к ней засы- лал! Идем мы со Степаном вдоль железнодорожного пути к тропинке, кото- рая напрямик к Яблонивке ведет. А солнце так ярко светит с безоблачно- го неба, вроде ему и дела нет до моей беды. За кюветом в траве синими огоньками фиалки горят, золотится лютик и козлобородник. А вон одино- кая вишенка вся белым цветом облеплена, нарядная, как невеста. Гм... невеста... "Держись, Перепелица, - думаю, - дашь сердцу волю - раскиснешь". Об этом и Левада начал толковать, когда мы свернули с железнодо- рожного пути на тропинку, отделявшую засеянное поле от луга: - Не жалей и не убивайся. Не стоит она того. Презирай! Ну что ж, попробую презирать. Осматриваюсь вокруг. Все знакомо - каждый бугорок, куст. Не одно лето провел я на этих полях, когда хлопчиком был и коров пас. Но заме- чаю и изменения. Далеко в стороне тянется дорога. Вдоль нее бегут те- лефонные столбы. Это новость! Значит, Яблонивка уже с телефоном. А мо- жет, и телеграф есть? Спрашиваю у Степана, но он пожимает плечами и на другое мне указывает пальцем. - Видишь, - говорит, - ольховский ров-то исчез! И правда, раньше к самой Мокрой балке подступала глубокая канава, заросшая лебедой. Она отделяла нашу землю от Ольховской. А теперь поле ровное, без единой морщинки. Вот где раздолье для трактора или комбай- на! Уже и село впереди показалось. Хат не видно - только белые клубы цветущих садов и зелень левад. Кажется, слышно, как в яблонивских са- дах пчелы гудут, и чудится запах вишневого цвета. И еще заметны над садами высокая радиомачта да ветряной двигатель, поднявший в небо на длинной шее круглую, как подсолнух, голову. А над полем струится, точ- но прозрачный ручей, горячий воздух. Значит, земля добре на солнце прогрелась. Прибавляем шагу. Эх, были бы крылья... Вроде посветлело вокруг при виде родного села. Но что же мне все-таки с сердцем делать?! Так щемит, что хочется самому себе голову откусить!.. Ох, Маруся, Маруся! Когда пришли в Яблонивку, солнце склонилось уже к Федюнинскому лесу. Степан Левада повернул в свою улицу, а я - в свою. Иду с чемода- ном в руках и на обе стороны улицы раскланиваюсь - с односельчанами здороваюсь. Вот уже и садок наш виден. Прямо бежать к нему хочется. Но не по- бежишь - сержант ведь, не солидно. А тут еще дед Мусий стоит у своих ворот - жиденькая бородка, рыжеусый, в капелюхе соломенном. Раскурива- ет трубку и с хитрецой на меня посматривает. - На побывку, Максим Кондратьевич? - спрашивает. - Так точно! На побывку! - отвечаю по-военному и спешу побыстрее пройти мимо деда. Уж очень говорлив он. А мне не до разговоров. Но не так просто отвязаться от Мусия. - Постой, постой, Максим! - просит дед и, прищурив глаза, к моим погонам присматривается. - Это что, командирские? - Сержантские, - отвечаю и на минутку ставлю чемодан. - А вы, я вижу, весь двор свой обновляете? И ворота новые и заборы. - На колодец тоже указываю, где вместо деревянного сруба цементный круг стоит. - Э-э, Максим, - смеется старый Мусий, - и вправду ты давно в се- ле не был, раз такое спрашиваешь. Всем колхозом решили, чтобы село в порядок привести. Вот и приводим. Оглядываюсь вокруг. Точно: село вроде новую рубашку надело. - Ты на свою хату погляди, - предлагает Мусий. - Иди сюда, здесь виднее. Подхожу к Мусию и за садом вижу свою хату. Но в первую минуту ни- как не могу понять, что с ней случилось. Не та хата! Ни соломенной крыши, ни зубчатой стрехи. Вот так батька! Нарочно не писал, что хату железом покрыл. Пусть, мол, Максим ахнет от удовольствия. - Да-а, - покачал я головой. - Вот тебе и "да", - трясет бороденкой дед Мусий. - А Иван Твер- дохлеб вон какие палаты вымахал! Посмотри... Правда, женится хлопец. Треба, чтоб было куда молодую жинку привести. По всем нервам стегануло меня упоминание о Твердохлебе. Схватил я чемодан и ходу. Но Мусий за рукав мундира поймал. Поймал и допрашива- ет: - Не спеши, Максим. Скажи, погоны такие, как у тебя на плечах, продаются где-нибудь?.. - А как же. Продаются, - отвечаю. - По документу чи свободно? - Свободно. Чувствую, что начинаю злиться. Но виду нельзя подать. Старый же человек со мной разговаривает. - Так-так, свободно значит? - Да свободно ж! - повторяю ему. - Можете и вы себе купить - хоть генеральские! Засмеялся дед Мусий ехидненько и уже вдогонку мне колючий вопрос задает: - А у тебя что, на генеральские грошей не хватило?.. Хе-хе-хе... Махнул я рукой и зашагал быстрее. Не верит дед Мусий, что из не- давнего ветрогона, от которого "все село плакало", сделали в армии че- ловека. Ну и пусть. Поверит! А дома уже дожидаются Максима. Тетка Явдоха раньше нас добралась к Яблонивке (ясное дело - на машине!) и по всему селу раззвонила, что с вокзала идут Степан да Максим. На пороге хаты стоит мать и слезы утирает, а отец спешит навстре- чу. Обнялись, почеломкались. - Ну, покажись, який ты став, - говорит отец и по плечам меня хлопает. Широкий, мол. ...Одним словом, приехал я домой. А в хате на столе уже всякая всячина стоит (и когда только успела мать наготовить?). Отец наливает в чарки сливянку, мать придвигает ко мне поближе тарелки с яичницей, салом, колбасой домашней, с капустой, с жареным мясом со сливами. Тут же соленые огурцы, квашеные помидоры, яблоки свежие. Стол даже потрес- кивает, так нагрузили его. Мать глаз не сводит с Максима и в то же время приглашает к столу соседку Ганну, которая пришла что-то позычить и не решается пересту- пить порог. Отец охмелел от второй чарки. Говорит, что душно, и откры- вает окно во двор, а сам небось думает - пусть все село знает, что к Кондратию Перепелице сын из армии приехал... После обеда вышел я во двор. Хожу вокруг хаты, заглядываю в са- док, щупаю рукой молодой орех, посаженный когда-то матерью мне "на счастье". Даже не верится, что я дома. Сажусь на порог хаты. На дворе уже смеркается. Первая звезда с неба смотрит, хрущи в садку гудят, мимо ворот коровы с пастбища возв- ращаются, пыль ногами поднимают. От соседской хаты дымком тянет: знать, вечерю варят. И привычное все, знакомое. Спокойно живут люди. Даже не верится, что такая счастливая жизнь может быть на планете, ко- торая несется сломя голову в бесконечном пространстве, отсчитывает го- ды, десятилетия, века. Но что мне до веков? Что мне из того, что земля - планета, занята только своим полетом? Ведь до любви ей, до сердца моего дела нет! Вдруг скрипнула калитка. Вижу - бежит к хате Галя, младшая сест- рица Маруси Козак. Увидела меня, покраснела, глаза потупила, но "здравствуй!" сказала бойко. У меня почему-то сердце забилось так, вроде встретил саму Марусю. - Ой, какая ж ты, Галю, большая стала! - говорю ей. - Наверное, хлопцы уже сохнут по тебе. - Ов-ва, нужны мне твои хлопцы! - точно отрезала. А потом спраши- вает: - Дядька Кондрат дома? - Дома, - отвечаю. - Пришла позычить маленькое сверло - батьке зачем-то потребова- лось. "Так я и поверю, что тебе сверло нужно, - думаю про себя, - за сверлом не бежала бы через все село..." - Иди в хату, попроси, если нужно, - говорю Гале, - а Марусе пе- редай, пусть не забудет пригласить Максима на свадьбу. Тут Галя уставилась на меня своими большими оченятами, такими же красивыми, как и у Маруси, сердито свела над ними крутые тоненькие брови, потом повернулась, мотнула длинными косичками и выбежала со двора. О сверле даже не вспомнила. А вечером уговорил меня отец пойти в клуб на колхозное собрание. Надо же на людях показаться. Да и Степан, наверное, будет там. Пришли мы в клуб, собрание уже началось. Еще из дверей заметил я, что на сцене в президиуме восседает Степан Левада. Важный такой. Пред- седательствует сам голова колхоза. Завидел он меня с отцом и вдруг го- ворит: - Товарищи! Имеется предложение доизбрать в президиум собрания нашего дорогого гостя сержанта Советской Армии Максима Кондратьевича Перепелицу! В ответ весь зал загремел от рукоплесканий. Люди оборачиваются, смотрят в мою сторону, улыбаются приветливо. Мне даже жарко стало. А отец толкает под бок и шепчет: - Иди, не заставляй себя просить, - а сам аж светится от горд ос- ти. Пробрался я в президиум и уселся за столом рядом со Степаном. Разглядываю знакомые лица яблоничан. Слева в третьем ряду узнаю Васи- линку Остапенкову. То-то Степан все время туда глазами стреляет. Еле заметно киваю Василинке. "А где Маруся? - думаю. - Наверняка с Твердохлебом где-то рядыш- ком сидят". И уже настороженно смотрю в зал, боюсь увидеть ее очи. За- метят тогда люди, что Максиму не по себе!.. Вдруг из боковой двери входит в зал Иван Твердохлеб и вносит стул. Расфранченный - в сером костюме, при галстуке, волосы аккуратно причесаны. А на лице такая самоуверенность у Ивана, что смотреть на него не хочется. Зачем ему стул понадобился? Ведь свободных мест хватает... Проб- рался Твердохлеб по центральному проходу ко второму ряду и здесь пристроил свой стул. Только теперь увидел я, что с краю второго ряда сидит Маруся Козак. Подсел к ней Иван, а она даже бровью не повела. Вроде это ее не касается. Сидит и смотрит на меня в упор своими бесс- тыжими глазами. Ох, что то за глаза!.. Почувствовал Максим, как загорелось его лицо, и наклонил голову к столу. Не знаю, на самом деле или показалось мне, что в эту минуту в клубе вроде тише стало и докладчик - агроном наш - на миг замер на по- луслове. Наверное, показалось. Откуда же людям знать, что делается в душе Максима? Ведь когда был Перепелица ветрогоном, разве могли они дога- даться, какая девушка ему нравится?.. Но это ж Яблонивка! Здесь дядько идет ночью по улице и знает, ка- кой сон его соседу снится! Чтобы прийти в себя, смотрю на агронома и вслушиваюсь в его док- лад. Предлагает агроном расширить посевную площадь. Дельное предложе- ние. Оказывается, если на Зеленой косе выкорчевать кустарник, который тянется от леса до Мокрой балки, добрый клин земли прибавится у колхо- за. - Его же за три года не выкорчуешь! - бросил кто-то из зала. - Дело, конечно, не легкое, - отвечает агроном. - Кустарник на Зеленой косе густой, колючий, но зато мелкий, и повозиться с ним сто- ит. Я наклонился к председателю колхоза и говорю: - А чего с ним возиться? Выжечь его - и баста! А потом трактор с плугом пустить. Все коренья наверху окажутся. Председатель посмотрел на меня внимательно, подумал и, написав записочку, передал ее агроному. А тот возьми да и зачитай эту записоч- ку всему собранию: "Максим Кондратьевич предлагает выжечь кустарник, потом пустить трактор с усиленным плугом, а затем расчищать почву от кореньев". Прочитал, повернулся ко мне и говорит: - Правильное предложение, Максим Кондратьевич! Этим мы сразу и землю удобрим. Пеплу же сколько получит почва! В зале начали аплодировать. Потом выступали ораторы. Одни соглашались, другие не соглашались с предложением Максима, но все же порешили - опылить кустарник горючей смесью и сжечь. Но прежде нужно отделить его от леса - расчистить ши- рокую полосу. Это работы на полдня, если дружно взяться. Значит, завт- ра и за дело, несмотря на то, что воскресный день. Время не терпит. Кончилось собрание, а я больше ни разу не взглянул на Марусю. Хлопцы и девчата расходятся из клуба парами, а я один, даже без бать- ки. Выдержал-таки характер! Пусть знает Маруся, что Максим Перепелица и без нее не плохо себя чувствует. На улице тихо-тихо, даже собственные шаги слышно. И светло от лу- ны, которая золотой тарелкой прямо над селом повисла. Иду и прислуши- ваюсь, как где-то в зелени ясеней стрекочет кузнечик, а в чьем-то сад- ку соловей точно молоточком по колокольчикам бьет... Из-за околицы вдруг донеслась песня, с другого конца села откликнулась вторая: поют девчата. Кто-то так тонко выводит, что голос, кажется, к луне долета- ет. Даже соловей в садку притих, заслушался. А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, су- нув за свой солдатский ремень топор. Направился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается. Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок звенит, слышен пти- чий гомон в левадах. Хорошо! Вроде бодро шагаю, нивами любуюсь и песню под нос мурлычу: Сыдыть голуб на бэрэзи, голубка - на вышни; Скажы, скажы, мое серцэ, що маешь на мысли! Он ты ж мэни обищалась любыты, як душу,- Тэпэр мэнэ покидаешь, я плакаты мушу... Что-то не то пою! И откуда такие слова? Сердце раздирают. Ть-фу! Даже рассердился на себя. Но не заметил, как другую песню затянул: ...Вычды, Марусю, вынды, сэрдэнько, Тай выйды, таи выйды, - Тай выйды, сэрдэнько, Тай выйды, рыбонько, Тай выйды! Эх, тяжело!.. Разве для того я домой приехал, чтоб сердце свое разрывать? Сожми его в кулак, Максим Перепелица, и помалкивай! Терпи! Когда пришел я к Зеленой косе, там уже собралось много народу. Немедля взялись за дело. Разделились на две группы и с двух сторон на- чали вгрызаться в кустарник: хлопцы рубили все, что на пути попада- лось, а девчата подбирали ветви и волокли их к одной куче. Иван Твер- дохлеб рубил в той группе, где была Маруся. А Маруся - веселая, озорная, то и дело песню затевает, смеется. Но не тот смех у Маруси, какой всегда за душу Максима щипал. И лицо ее усталое, глаза ввалились. Да оно и ясно, - наверное, всю ночь простоя- ла с Иваном у ворот. Здорово я потрудился. Все горе свое вложил в руку с топором. И вот возвращаемся домой. Еще рано, солнце высоко. По небу табу- нами плывут белые тучки, а по полю легкий ветерок гуляет, точно заиг- рывает с нами. Я иду в компании наших хлопцев, рассказываю о службе в армии и посматриваю на стайку девчат, которые идут чуть впереди. Вдруг там вспыхивает озорная песня: Милый мой, хороший мой, Мы расстанемся с тобой, Не грусти и не скучай, И совсем не приезжай!.. - Кто это запевает? Никак Маруся? - спрашиваю у хлопцев. - Она, - отвечает кто-то. Трудно передать то, что чувствовал в эту минуту Максим Перепели- ца. Почти возненавидел я Марусю. Как она может? Изменила мне да еще насмехается! - Перепоем их, хлопцы? - предлагаю. - Перепоем! - дружно отвечают. И я запеваю: В деревеньке Яблонивке Ты была, моя любовь, Хлопцы подхватывают: А теперь ты откатилась, Как вода от берегов. Замолчали девчата. Молчит и Маруся. Но не долго молчит. Опять ее знакомый голосок, как кнутом, хлестнул меня по ушам: Ты, крапива, не шатайся, Не скосить бы в сенокосе. Паренек, не зазнавайся Поклониться б не пришлось. Не выдержал я. Командую хлопцам идти напрямик, к цегельне, чтоб на те места поглядеть. И сворачиваем с дороги. А Маруся с девчатами провожает нас новой частушкой: С неба звездочка упала На сиреневый кусток. Я от милого отстала, Как от дерева листок! Идем напрямик по полю и к песне девчат прислушиваемся. Горько мне. И тут замечаю, что вместе с нами идет Галя - сестрица Маруси. И все возле меня вертится. Нарочно отстаю немного от хлопцев. Отстает и Галя, но на меня не смотрит. Вроде ей и дела нет до Максима Перепели- цы. С грустью спрашиваю у нее: - И ты, Галюсю, с нами идешь? Галя метнула на меня свой лучистый взгляд и, отвернувшись, отве- чает: - Куда хочу, туда и иду! Не запретишь. - А ты, Галинка, больно сердитая стала. Чем это я не угодил тебе? - и за плечи ее обнимаю. - Не лезь, обнимака! - отрезала и вывернулась из-под моей руки. Потом посмотрела на меня с упреком и спрашивает: - А ты, что же, Максим, к нам дорогу позабыл? - Приду, серденько мое, приду, - отвечаю Гале. А сам думаю: "Что если взаправду зайти к Марусе домой? Хоть на одну минуту... Посмотреть ей в глаза и уйти. Глаза не обманут". Опять обнимаю Галю за плечи. Она больше не уворачивается, а воп- росительно смотрит мне в глаза. Говорю ей: - Передай Марусе, что Максим заглянет сегодня под вечер. Скажи - свататься придет Максим, - и смеюсь. Галя даже носом повела - не пахнет ли насмешкой. Убедилась, что нет, и обеими руками поймала на своем плече мою руку. Стиснула ее и щекой прижалась, даже взвизгнула тихонько. Потом выскользнула из-под моей руки, вертнула своими косичками и убежала. До чего же шустрое девчатко! Пришел я домой и начал слоняться из угла в угол, дожидаясь вече- ра. Мать дважды спрашивала, не захворал ли я, еще чего-то хотела ска- зать, но не решилась. А я все ходил да думал; и было о чем думать. В такую сложную обстановку Максим еще не попадал. Это тебе не тактичес- кие учения. Тут ни военной хитростью, ни умением не добьешься своего. Да и добиваться я не намерен. Силой мил не будешь. Вот только в глаза Марусе хочется взглянуть. Почему она писала мне такие письма? Неужели насмехалась над Максимом?.. Когда начало вечереть, начистил я свои сапоги до черного огня, заправил обмундирование как следует и пошел к Марусе. Пошел через са- ды, чтобы меньше видели. Вот и садочек, в котором хата Маруси сто