ешай. - Я погорячился... Ну, дай возьму. Лейтенант ухватился за конец жерди. Носилки дрогнули, больной застонал. - Отойди! И здесь мешаешь. - Наташа... - Эй, кто там толкает? Отступись! - не оборачиваясь, крикнул Княжев. - Товарищи, товарищи! - заспешил вперед лейтенант.- Остановимся на минутку. Я понесу. - Иди, иди,- сердито огрызнулся Василий.- Крутишься тут под ногами. - С тобой не разговариваю! - Не разговариваешь, так и не лезь. Четверо несущих сосредоточенно, угрюмо месили грязь ногами. Лейтенант, всклокоченный, в своем косо сидящем кителе, с расстроенным лицом, попадая в лужи, прихрамывал сбоку, не спуская взгляда с жены. - Наташа... Я же виноват. Я, честное слово, хотел... Наташенька, мне же стыдно. Ну, прости. Слышишь, прости... Наташа не отвечала, ей было нe до того: мятая косыночка висела на одном плоче, глаза напряженно округлились, уставились в сведенные на конце жерди руки. Впереди мерно покачивались поднятые к небу колени раненого. - Наташенька, ну, дай же понесу. Я виноват, кругом виноват. - Чего меня-то просишь? Ты у них... Перед всеми виноват. - Виноват. Да, да, виноват,- обрадованно затоптался лейтенант около жены. Та не отвечала. Тогда лейтенант бросился к голове носилок, забежав вперед, заглядывая то в лицо Княжеву, то в лицо Василию, заговорил: - Ребята, извините... Ну, черт-те что вышло... Остановитесь, ребята. Ну, прошу... На минутку только. Дайте мне понести. - Ладно уж,- согласился Княжев и потянул носилки в сторону. Больного положили под километровым столбом. Наташа облегченно разогнулась, стала поправлять спадающие на лоб волосы. - Ну, бери, что ли! - сердито приказал Василий лейтенанту.- Через каждые пять шагов остановка. Так и к утру до Утряхова не дотянем. - Да, да, надо быстрей. Сейчас, сейчас... Тут ведь недалеко. Нас теперь четверо,- благодарно засуетился лейтенант и вдруг, снизу вверх глянув на Василия, попросил: - Слышь, друг, прости меня. Честное слово - дурак я. Дай, в голову встану. Ну, дай. - Ладно, ладно, смени жену лучше,- уже без обиды ответил Василий. - Нет, право. Ты устал. Я - в голову, ты - на место Наташи. - Хватит торговаться. Становись на свое место,- резко приказал Княжев. Лейтенант стал в пару с заготовителем. Снова закачались носилки над размытой дорогой. Четыре пары сапог: одни - хлюпающие широкими кирзовыми голенищами - Василия, другие - яловые, добротные - Княжева, старенькие, морщинисто-мятые - заготовителя и щегольские, плотно облегающие икры ног - лейтенантовы,- с медлительным упрямством снова принялись месить грязь. Наташа шла сбоку, на ходу повязывая на голову косынку. В движениях ее рук, расслабленных, неторопливых, чувствовалась какая-то покойная усталость, душевное облегчение. От столба, оставшегося за спиною, до села Утряхово, где есть фельдшерский пункт,- девять километров. Кусты в стороне от дороги уже трудно было отличить от земли. Однообразно серое, низкое небо стало еще более сумеречным. Потемнела и сама дорога. Лишь тусклыми пятнами выделялись свинцовые лужи. 7 Сквозь тюлевые занавески, сквозь слезящиеся стекла, обдавая сырую тьму ночи теплом обжитых комнат, падал из окна желтый свет. В нем бесновато плясала серебристая пыль - нудная морось. Там, в комнатах, все покойно, все привычно: люди в одних нательных рубахах, скинув сапоги, ходят по сухим крашеным половицам, садясь ужинать, говорят о перерастающих травах, о погоде, о мелких хозяйских заботах: несушка перестала нестись, плетень подмыло... Там обычная жизнь, только со стороны, в несчастье, понимаешь ее прелесть. Четыре человека, спотыкаясь от усталости, изредка бросая вялые, бесцветные ругательства, медленно несли тяжелые носилки по селу Утряхово, мимо уютно светящихся окон. Жена лейтенанта, получив подробное объяснение, где живет фельдшерица, убежала предупредить ее. Впереди, на холме, как бы владычествуя над скупо разбросанными огоньками сельских домишек, сияла огражденная огнями МТС. - Вон к тому дому... Заворачивай не круто,- указал Княжев. На крыльце, приподняв на уровень глаз керосиновую лампу, в накинутом на плечи пальто, их встретила девушка. Из-за ее плеча в открытых дверях выглядывала Наташа. Мокрые, грязные, молчаливые, при тусклом свете керосиновой лампы темноликие и страшные, сосредоточенно сопя, четверо носильщиков поднялись на крыльцо, неосторожно задели концом жерди о дверь, и больной простился сдавленным стоном с темной, слякотной ночью. В комнате, до боли в глазах ярко освещенной стосвечовой лампой, пахло медикаментами, в шкафчике за стеклом блестели пузырьки и никелированные коробочки. Вдоль стены - белая широкая медицинская скамья. И во всей этой сверкающей белизне грязные, мокрые, с неровно торчащими концами грубо обтесанных жердей носилки вместе с больным казались куском, вырванным из тела обезображенной дороги. Носильщики, промокшие до нитки, залепленные грязью, с осунувшимися, угрюмыми лицами, подавленные чистотой, стояли каждый на своем месте, не шевелились, боялись неосторожным движением что-либо запачкать. Фельдшерица, молоденькая девушка с некрасивым круглым лицом, густо усеянным крупными веснушками, с сочными, яркими губами, которые сейчас испуганно кривились, попросила несмело: - Выйдите все, пожалуйста. Тут негде повернуться. Я осмотреть хочу... А девушка пусть останется, поможет мне. Высоко поднимая ноги, словно не по полу, а по траве, с которой боязно стряхнуть росу, один за другим все четверо вышли в просторный коридор, где на скамье тускло горела керосиновая лампа. Княжeв вынул пачку папирос и выругался, скомкав, сунул в карман,- папиросы были мокрыми. Лейтенант поспешно достал свой портсигар. - Возьмите. У меня сухие. В его портсигаре было только две папиросы. Одну взял Княжсв, другую лейтенант протянул Василию. - Да ты сам кури. Ведь больше-то нет,- отказался тот. - Я нисколько не хочу курить. Нисколько. Прошу. С улицы донеслись металлические удары - один, другой, третий, четвертый... Отбивали часы. Княжев поспешно отвернул мокрый рукав плаща: - Вот как - одиннадцать... А меня, наверно, ждут. Из района специально звонил, чтоб бригадиры остались. Думал, часам к шести-семи подъеду. Извините, ребята, пойду. Теперь без меня все уладится. Пожимая директору МТС руку, Василий, заглядывая в глаза, растроганно говорил: - Спасибо вам, Николай Егорович. Спасибо. - Это за что же?.. - Да как же, помогли... Спасибо. - Ну, ну, заладил. За такие вещи спасибо не говорят. После ухода директора Василий почувствовал тоскливое одиночество. Ушел человек - его советчик, его опора, ни с лейтенантом, ни с заготовителем так быстро не сговоришься. Скоро и они уйдут... Тогда - совсем один. Делай что хочешь, поступай, как сам знаешь. "Участкового милиционера искать надо..." Василий задумчиво мял в руках окурок. Лейтенант нетерпеливо поглядывал на дверь фельдшерской комнаты. Заготовитель сидел на краешке скамейки, церемонно положив руки на колени, словно ждал приема у начальства. Наконец дверь открылась, вышла фельдшерица, на ходу снимая с себя халат. - Надо его немедленно доставить в Густой Бор к хирургу,- сказала она убито.- Сильное внутреннее кровоизлияние. Надеюсь, печень не повреждена. До живота нельзя дотронуться, бледнеет от боли. Хирург у нас хороший, он все сделает. Только бы доставить. От волнения и растерянности девушка заливалась краской, ее веснушки тонули на лице. - А на чем же? - спросил после общего молчания Василий.- На чем доставить? Днем не сумели на машине проехать, а ночью и подавно не продерешься. - На лошади тоже нельзя. Растрясет, на полпути может скончаться. - На руках можно девять километров протащить, а не тридцать. - Так как же быть? - заволновался лейтенант.- Умирать человеку! Мы его спасали, тащили, он умрет. Хирурга вызвать сюда! Это легче, чем везти больного. Пусть выезжает немедленно. Понимаете, девушка, надо спасти этого человека. - Хорошо, я вызову. Но лучше бы в больницу, там все условия. У меня здесь ничего не приспособлено для сложных операций, - Ответственности боитесь! - загорячился лейтенант.- Условия не подходящие? Раз другого выхода нет, пусть едет, пусть спасает жизнь! - А на чем хирург выедет? - спросил Василий.- Ты не подумал? - В районе достанут машину. Достанут! - Слушай, друг, я шофер бывалый, ты моему слову верь: ночью ни одна машина не пройдет. Ни одна! - До утра скончаться может,- уныло вставила фельдшерица. - Верхом! Пусть лошадь достанет! - Верхом? Что вы! - Девушка слабо махнула рукой.- Тридцать километров проехать верхом - надо быть кавалеристом. А Виктор Иванович и в жизни, наверное, в седле не сидел. Даже смешно об этом думать. Замолчали. Разглядывали при свете стоящей на скамье лампы высокие, неуклюжие тени на бревенчатых стенах. Вдруг Василий хлопнул себя по лбу: - Есть! Доставим! Будет транспорт! - Какой?.. Где?.. - Трактор! Побегу сейчас в МТС, пока Княжев не ушел. Попрошу его дать трактор с тракторными санями. Трактору что? Он легко пройдет. А уж на санях не растрясет, как в люльке доставим. Я - в МТС! - А я тем временем на почту сбегаю. Позвоню в больницу, хирурга вызову к телефону. - Я тоже в МТС,- обрадовался лейтенант.- Вместе разыщем Княжева. Заготовитель, все время сидевший в стороне на скамье, во время разговора не проронивший ни слова, сейчас пошевелился, скупо сказал: - Не даст. - Что не даст? - повернулся к нему Василий. - Княжев трактор не даст. - Это почему? - Я его знаю. Не даст. - Ну, брат, молчал, молчал, да сказал что рублем одарил. Как же он не даст, когда сам, вместе с нами, на горбу носилки тащил? Не тот человек Николай Егорович, чтоб в помощи отказать. Пошли, лейтенант. - Дай бог, чтоб я ошибся. Быстрым шагом, подпрыгивая от нетерпения, шли они вдвоем к холму, где цепочкой горели огни МТС. Лейтенант зябко запахивал на груди китель, ежился, забегал вперед, странно поглядывал на Василия. Видно было, ему что-то хочется сказать - и не решается. Василий ждал, что вот-вот он начнет, но лейтенант так и молчал до конторы МТС, лишь на крыльце перед дверью вздохнул: - Стыдно... Черт возьми! Стыдно. 8 Директор МТС Княжев еще не ушел домой. Из-за двери кабинета было слышно, как он своей сипловатой фистулой сердито выговаривает кому-то: - Тоже мне добрый дядя! У нас есть договор, документ законный, обе стороны подписали, печати пришлепнули. Нет, я через него прыгать не собираюсь. Мало на меня в районе собак навешали... А-а, ребята! Что стряслось? Княжев поднялся из-за стола. Он был в той же гимнастерке, в которой нес больного, мокрый и грязный плащ висел за спиной, на стене. Сидевший возле стола мужчина с жесткими рыжими усами и надвинутыми на глаза тяжелыми надбровьями поднял голову, с интересом уставился на вошедших,- должно быть, уже слышал о несчастье, случившемся на двадцать первом километре, и догадывался, кто пришел. - Николай Егорович,- заговорил Василий,- плохо дело. Надо срочно отправлять парня в густоборовскую больницу на операцию. Фельдшерка побежала звонить хирургу. Княжев сожалеюще причмокнул, но ничего не ответил. Неизвестно почему, но Василию в эту минуту показалось, что он сказал не так, как хотелось, вяло, не горячо, его слова почти не задели Княжева, вызвали в нем лишь легкое сочувствие. И сам Княжев показался ему не тем, который плечо в плечо тащил по грязной дороге неуклюжие носилки. Он возвышался над столом, с выпирающей под гимнастеркой пухлой грудью, на лице что-то хозяйское, властное, недоступное. - Николай Егорович,- еще нерешительней повторил Василий,- как-то надо отправить. - Вот беда, как же это сделать?.. Задачка... На фельдшерском пункте лошадь есть. - Нельзя на лошади, растрясет, умрет по дороге. - За-адачка. Василий почувствовал неловкость не за себя, за Княжева. Тот хмурился, прятал глаза. - Трактор дайте. Единственный выход,- решительно сказал за спиной Василия лейтенант. - Трактор?.. М-да-а... Трактор-то, ребятки, не транспортная машина, а рабочая. Никак не могу распоряжаться государственным добром не по назначению. - Николай Егорович! - Василий почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.- Человек же умирает! Но мне вам это рассказывать. Нужен трактор с прицепом. Ежели вы его не дадите, ведь умрет же... - В том-то и дело, что ни объяснять мне, ни агитировать меня не надо. Я все сделал, что от меня лично зависело.- Княжев осторожно тронул пальцами засохшую ссадину на щеке.- Если б тракторы были мои собственные... - Выходит: пусть человек умирает! Да как вам не стыдно, товарищ директор! - Лейтенант, бледнея, подался вперед. Княжев покосился на него и усмехнулся: - Ты, дорогой мой, вроде не так давно тем же голосом другую песню пел. Лейтенант вспыхнул, сжал кулаки. - Да, пел. Да, я был подлецом, эгоистом! Назовите как хотите. Плевать на это! Но дайте трактор. Вы не имеете права не дать. Слышите! Не имеете права! - Вот именно - не имею права,- ответил директор.- Раз такой горячий разговор, то придется вам кой-чего показать... Княжев выдвинул ящик стола, согнувшись, порылся в нем, вытащил бумагу, протянул: - Читайте. Василий взял бумагу, лейтенант, шумно дыша над ухом, тоже потянулся к ней. "Во многих колхозах в зонах Утряховской и Густоборовской МТС наблюдается невыполнение плана по подъему паров. Тракторы на пахоте простаивают. Часто они используются не по назначению. Вместо того чтобы работать на полях, возят кирпич и лес. Напоминаем, что решением исполкома райсовета от 17 июня сего года всем директорам МТС категорически запрещается использовать тракторы как транспортные машины. Председатель Густоборовского райисполкома А. Зундышев". - Вот как обстоит дело, дорогие друзья. Я в МТС не удельный князь, а всего-навсего директор.- Княжев забрал бумагу.- И, как директор, я обязан подчиняться распоряжениям вышестоящих организаций. - Николай Егорович! - Василий вот-вот готов был расплакаться.- Трактор-то нужен не для кирпичей, не для лесу. Неужели думаете, что вас кто-то упрекнет, что вы дали трактор, чтобы спасти от смерти человека? - Упрекнут, да еще как. Ты вот можешь поручиться, что этот трактор не сломается на такой чертовой дороге? Нет, не можешь. А трактор ждут, скажем, в колхозе "Передовик". Позвонят оттуда в райисполком или в райком, пожалуются - давай объяснения, оправдывайся. - Ну и объясняйтесь, оправдывайтесь, неужели это в тягость, когда речь идет о спасении человеческой жизни? - заговорил снова лейтенант. Но Княжев пропустил его слова мимо ушей. - Не могу рисковать. Сорву график работ. Оставлю колхоз без машины. Нет, друзья, за это по головке не гладят. Сидевший молча мужчина с рыжими усами поднял голову, взглянул на Княжева из-под тяжелых надбровий, произнес: - Мало ли мы, Николай Егорович, срываем график по пустякам? Всегда у нас так: прогораем на ворохах, выжимаем на крохах. Что уж, выкрутимся. Зато человек будет к месту доставлен. Мягкое, без намека на скулы лицо Княжева с коршуньим носом побагровело, сипловатая фистула стала тоньше: - Дерьмовый ты, Никита, бригадир. У тебя интересу к МТС нисколько не больше, чем у Настасьи-уборщицы. Потому и срываем планы, потому и работаем плохо, что добры без меры, встречному-поперечному угодить рады. Мало мне в прошлый раз накостыляли за то, что колхозу "Пятилетка" два трактора выделил на подвозку камней к плотине. Нашлись добрые люди, в райком нажаловались. Хватил горя. А все оттого, что отказать не мог. - Слушайте, товарищ директор! - лейтенант боком, выставив плечо, потеснив в сторону Василия, надвинулся на стол.- Если вы не дадите сейчас трактор!.. Слышите: если вы не дадите, я вернусь обратно в районный центр, я пойду к секретарю райкома, пойду к тому же председателю Зундышеву, я не уеду до тех пор, пока вас не привлекут к ответственности. Отказать в помощи человеку, лежащему при смерти,- преступление! Слышите: умирающему помощь нужна! - Гляди ты, каким сознательным стал. Прежде-то со-овсем другим был, добрый молодец, вспомни-ка! - Но Княжева, видимо, задели слова лейтенанта, он говорил, и его небольшие серые глазки на мягком, по-бабьему добром лице перебрасывались то на Василия, то на сидящего рыжеусого мужчину, надеясь найти в них хоть каплю сочувствия. Но рыжеусый угрюмо опустил голову, а Василий глядел с жадной мольбой. - Иль я не человек, иль во мне души нет? Я же первый слово сказал - парня до места надо доставить, первый же в носилки запрягся. Попросите для больного кровь - отдам, попросите для него рубаху - сниму. Но тут не мое, тут не я распоряжаюсь. Ладно, ребята, не будем зря ругаться. Попробую согласовать, откажут - не невольте. У меня и без этого грешков достаточно по работе набралось. Еще раз подставлять голову, чтобы по ней сверху стукнули, желания нет. Княжев сел за телефон, принялся вызывать Густой Бор: - Барышня! Алло!.. Барышня! Соедини, милая, меня с Фомичевым. Это Княжев из Утряхова по срочному делу рвется... Как с каким Фомичевым? Не знаешь? Со вторым секретарем райкома. Первый-то в области... Как нет телефона? А в кабинет ежели брякнуть? Эх, несчастье... На работе нет, ушел домой, а дома телефон не поставлен,- сообщил Княжев, прикрывая рукой трубку.- Барышня, а барышня! Алло! Алло!.. Как бы мне, детка, Зундышева... Василий следил, как крупная белая с плоскими ногтями рука Княжева медленно и вяло распутывала скрученный телефонный шнур. Василий почувствовал ненависть к ней. В каждом ее движении - непростительная медлительность. Рука забыла о времени. Все нервы, каждая жилка натянуты до предела: там лежит раненый, в любую минуту он может умереть, время идет, надо спешить, спешить, спешить, чтоб спасти! А рука нерешительно ощупывает пальцами непослушные изгибы шнура. Невольно хочется ударить по ней. - Ну что за наказание! - Княжев бросил трубку, сердито проговорил: - Зундышев верхом, на ночь глядя, в колхоз поскакал. С минуту Княжев сидел откинувшись, играл на животе сцепленными пальцами, тонкие губы собрались в сухую оборочку, глаза уперлись в лист бумаги, подписанный председателем райисполкома Зундышевым. Василий и лейтенант, впившись глазами в лицо Княжева, ждали, что скажет. Директор пошевелился, глубоко-глубоко вздохнул, уставился мимо Василия куда-то в дверь своего кабинета, произнес: - Не могу. Не будем больше уговаривать друг друга. Не могу! - Николай Егорович! - Не будем уговаривать! Княжев встал, выставил грудь, нелюдимыми, холодными глазами уставился на Василия и лейтенанта. Те переглянулись, поняли, что разговор кончен, директор ничего не сделает. -- Пошли,- сказал Василий. Уже в спину Княжев бросил: - Я помог на место доставить, свой гражданский долг выполнил. Василий обернулся у дверей: -- Чего там! Молчали бы лучше! Лейтенант глухо добавил: -- А я свое сделаю: припеку тебя, бумажная крыса! Хлопнула дверь... На улице они, не сознавая, куда торопятся, что будут делать дальше, бросились опрометью бежать от МТС. - Ничего не понимаю, ничего! Зачем он тогда нес? Зачем? - бормотал на ходу Василий. Лейтенант схватился за голову: - Что за люди! Что за люди живут! Бывают же такие на свете! Я бы этого гада без суда... Какой подлец! Ка-кой подлец! - А куда мы бежим? - спросил Василий. Оба остановились. Дождь перестал, но воздух был переполнен влагой. Сырую тьму, накрывшую село, кое-где прокалывали желтые, тепленькие огоньки. Люди ложились спать. Для них всех кончился день, вместе с ним на время отошли заботы. - Куда мы?..- Василий растерянно глядел на лейтенанта. Что-то надо было делать, как-то нужно было помочь, помочь немедленно, не теряя времени. Прийти к больному и над его головой беспомощно развести руками - невозможно. - Есть же здесь какое-нибудь начальство. - Председатель сельсовета есть. Вот и все начальство. - Пошли! Найдем его. Он здесь Советскую власть представляет. Так и скажем: прикажи именем Советской власти! Чавкая по грязи, они бросились в темноту, к сельскому совету. Лейтенант бормотал на ходу: - Именем Советской власти... Вот так-то! Именем... И от этих слов у Василия росла уверенность - пусть-ко попробует Княжев отказать, пусть-ко отвернется, святые слова, против них не попрешь. Только бы отыскать председателя, только бы он, как районное начальство, не уехал куда-нибудь! 9 Оказалось, что председателя сельсовета не надо было искать. Он с семьей жил при сельсовете, в бревенчатой пристройке, и вышел при первом же стуке. - Чего на мокроте-то толковать? Пойдемте под крышу,- пригласил он. Два стола по разным углам, облезлый шкаф, широкий, как печь, телефон на стене в окружении старых плакатов о яровизации, крепко затоптанный за день пол и казенный запах чернил... Но Василию на минуту эта комната показалась уютной - тепло, сухо, можно бы опуститься на стул, всласть посидеть, расправив ноющие ноги. На минуту он почувствовал страшную усталость, но сразу же забыл ее. Председатель сельсовета, долговязый, узкогрудый человек, с крупной, никнущей к полу головой, в седой небритости на впавшей щеке зацепилась белая пушинка (верно, уже успел приложиться к подушке), серьезно выслушал, вздохнул: - Эко ведь оказия какая... Прямо беда с нашими дорогами, прямо беда... Только чего вы от меня хотите, никак не пойму? Лейтенанта, минут пять до этого сердито и крикливо объяснявшего, передернуло: - Трактор помогите вырвать у этого остолопа! Трактор! Не на закорках же тащить больного! - У Николая Егоровича... Эко! Да ведь я же ему не указчик. Он району подчиняется. Станет ли меня слушать... - Вы здесь представитель Советской власти. Пойдемте вместо с нами, скажите как официальное лицо: именем Советской власти требую спасти человека! Спасти! - Эх, дорогие товарищи.- Председатель скорбно покачал головой.- Ну, скажу, а он мне: в районе тоже, мол, Советская власть, и покрупнее тебя, сельсоветский фитиль, потому не чади тут, коль есть указание из райисполкома.- В нижней рубахе навыпуск, сквозь расстегнутый ворот видна костлявая, обтянутая серой кожей грудь, всклокоченная голова опущена: вся долговязая фигура председателя выражала сейчас покорную безнадежность. - Ежели б лошадь... Я бы мигом сбегал... - На кой черт нам лошадь! Это и сами достанем. Трактор нужен. Ты обязан помочь больному. Вот и доставай, не отвиливай. - Вы ж взрослые люди. Не турецким языком объясняю: Николай Егорович здесь сила, мы все у него где-то пониже коленок путаемся. Только район указание ему дать может. Ежели б лошадь, это я разом... Над председателями колхозов и я начальство. - Неужели здесь нет управы на Княжева? - В голосе лейтенанта зазвенело отчаянье. - Вот если б Куманьков... - Куманьков?.. Кто такой Куманьков? - Да зональный секретарь райкома... - Ах да, ведь и зональный секретарь есть... Сколько начальства кругом, а никого не раскачаешь! - Лейтенант оживился.- Где этот, как его... Куманьков? - То-то и оно,- с прежним унынием произнес председатель сельсовета.- Куманьков живет в Густом Бору, там у него дом свой, семья, а сюда ездит то на недельку, то дней на пять, ночует в соседней комнате, в кабинете моем. Там диванчик, так на этом диванчике и спит... Все на клопов жалуется... Василий, подчинившийся энергии лейтенанта молча переживал за его спиной, но сейчас он вдруг оттолкнул товарища, шагнул на председателя. - Человека-то надо спасти или нет? - закричал он придушенным, стонущим голосом.- Вы все здесь бревна или люди? По-вашему, пусть сдыхает! И этот стонущий голос, землистое от усталости, сведенное судорогой лицо, протянутые в темных ссадинах руки подействовали на председателя сельсовета больше, чем выкрики и угрозы лейтенанта. Без того покатые, узкие плечи опустились еще ниже, длинный, нескладный, с нечесаной головой, он как-то обмяк, на небритом лице, как в зеркале, отразилась точно такая же гримаса боли и отчаяния, какая была у Василия. - Милые вы мои,- заговорил он проникновенно, крупной костлявой рукой пытаясь поймать пуговицу на распахнутом вороте рубахи.- Милые мои, да я бы разом в колхоз слетал... Сапоги натяну да плащ на плечи наброшу - минутное дело. Тут рядом председатель-то колхоза живет. И на лошади парня выручим. Ребят крепких подберем, где нужно - на руках понесем. Сам до Густого Бора провожу... А с Княжевым мне толковать - лишнюю муть разводить. Бог с ним. Мне через голову Николая Егоровича трактор не достать, не под силу... На лошади давайте... У Василия ослабли ноги. Под сердцем у него что-то натягивалось, натягивалось, и теперь лопнуло. Исчезло желание просить, умолять, доказывать. - Пошли, лейтенант. Чего уж...- сказал он невнятно, словно поворочал языком камень во рту. Но лейтенант обеими руками вцепился в плечи председателя, маленький, напряженно вытянувшийся, глядя снизу вверх бешеными глазами, стал трясти: - Нет, ты не за лошадью пойдешь. Ты пойдешь вместе с нами к участковому милиционеру. Пусть он силой вырвет трактор у Княжева. Слышишь ты, хоть оружием, да спасет человека! Председатель, покорно качая головой от лейтенантовых трясков, лишь устало обронил: - Дураки вы, ребята... Разбрызгивая лужи, оступаясь в грязь, они снова бросились бежать по ночному селу. А вслед им с крыльца сельсовета долго маячила белая рубаха председателя. Когда Василий обернулся, что-то виноватое, тоскливое и в то же время укоряющее почудилось ему в этом смутно белеющем пятне. Лейтенант решил сам поднять на ноги участкового милиционера. - Разве законно оставлять на смерть человека? Незаконно!.. Так будь другом, прикажи, раз ты блюститель законов. Под дулом пистолета прикажи, коли словом не прошибешь дубовую башку...- разговаривал он на бегу.- Который же это дом?.. Третий пробежали, четвертый... Вот этот, кажется... Стучи, не жалей кулаков... Ишь ведь, все спать поукладывались! На стук четырех кулаков долго не было ответа. Наконец за дверью с грохотом что-то упало, послышалась сердитая ругань, вслед за ней сильный голос спросил: - Кто шумит? Чего надо? - Участковый здесь живет?.. Человек при смерти, спасайте!.. - Так. Это "так" было похоже на смачный удар топора в мясистое дерево, в нем чувствовалось не удивление и не огорчение, а решительная готовность спасать, действовать. Щелкнула задвижка, распахнулась дверь, кто-то большой, неуклюжий шагнул в темноту, снова что-то уронил на пути, объявил: - Обмундируюсь вмиг. Законный порядочек на себя наведу... А вы зайдите, что ли... Пока, натыкаясь в темноте на кадушки, на грабли, влезая руками в развешанные по стене сети, лейтенант и Василий пробрались через сенцы, шагнули в освещенную комнату, участковый был уже облачен в свой милицейский китель и фуражку, нагнувшись, с налитой кровью могучей шеей, искал под лавкой сапоги. - Куда их девала глупая баба?.. Дуся! Эй! Ты сапоги куда поставила? - Да в сенцах сохнут. Вымыла. Изгваздал так, что в руки не возьмешь,- раздался из-за перегородки сонный женский голос. - Встань-ко да принеси. А то у тебя в сенцах сам сатана вывеску своротит... Я вас слушаю, товарищи: что, где, какое происшествие - по порядочку. В распахнутом кителе, в фуражке, лихо съехавшей на одно ухо, крепко поставив на половике босые ноги с болтающимися завязками галифе, сам рослый, красный, на зависть здоровый, участковый начальнически оглядел простоволосого, растерзанного лейтенанта, на Василия же не обратил внимания. - Вот у него сорвалась под откос машина...- вновь принялся горячо объяснять лейтенант. Сонная, недовольная, жидкие сухие волосы рассыпаны по плечам, не взглянув на незваных гостей, прошла через комнату жена участкового. - ...Закон не может допустить, чтоб человек умер без врачебной помощи. Вы должны потребовать от Княжева трактор. Приказать ему... - Так! - обрубил участковый горячую речь лейтенанта.- Объясняю пункт за пунктом. Требовать трактор прав мне не дано. Ежели бы капитан Пичугин, начальник густоборовского отделения милиции, нарисовал распоряжение: так и так, товарищу Копылову, мне то есть, вменяется в обязанность конфисковать на энное количество времени трактор, я бы... - Пошли, лейтенант,- сердито произнес Василий. - Без письменного распоряжения мои действия будут незаконными. Так! - Пошли,- согласился лейтенант. - Нет, обождите! Тут надо еще разобраться, раскрыть виновного. Я обязан задержать шофера, сесть и спокойненько, пункт за пунктом, нарисовать протокол... Василий застыл в дверях, а лейтенант круто обернулся, тихо и внятно произнес: - Нарисовать бы на твоей сытой физиономии... Протокол важен, а не человек... Пошли! Растерзанный ли вид лейтенанта, его ли глухое бешенство или же просто отсутствие сапог на ногах участкового милиционера, но так или иначе тот не остановил ни лейтенанта, ни Василия, не стал их преследовать. По-прежнему сырая ночь висела над селом. Как прежде, кое-где прокалывали тьму тепленькие огоньки, только заметно стало их меньше. Как прежде, на бугре светились фонари МТС. Василий и лейтенант топтались посреди грязной улицы: куда идти, кому пожаловаться - не придумаешь. Вдруг словно какая-то громадная ладошка бесшумно накрыла село. Без того густая темнота стала вязкой до удушья. И фонари в МТС, и редкие желтенькие огоньки в окнах домов - все, все до единого разом потухли. За тридцать километров отсюда районная ГЭС в Густом Бору кончила свою работу до следующего вечера. Это значит, во всем селе, кроме фельдшерского пункта да, верно, еще телефонисток на почте, нет ни одного человека, который бы не лег спать. Кто-то мирно похрапывает, кто-то пускает в подушку сладкую слюну, кто-то, быть может, ворочается, перебирает озабоченно в уме: не скошен лужок за домом, свалилась изгородь... Как можно?! Такой же, как все лежащие сейчас в теплых постелях, человек, быть может, не увидит завтрашнего дня! Нельзя допустить этого! Нельзя не помочь!.. А все спят... Высоко над грязной улицей пробежал ветерок, шевельнул оторванным железным листом на крыше, смолк... Тишина и темень без просвета, без единой светленькой точки. Мертво кругом... Василий и лейтенант, не сказав ни слова друг другу, сорвались с места и побежали. Больной ждал, больной с минуты на минуту мог умереть. Надо спасти! Надо что-то сделать! И скорей, только скорей! 10 Фельдшерица сообщила, что хирург выехал навстречу в райисполкомовском "газике", но не ручается, что доберется до места, наказал - любыми средствами вывозить раненого навстречу. Раненый лежал на скамье боком, поджав ноги, часто мигая, глядел в угол. Лицо его сильно осунулось, крупные скулы выдались вперед, обметанные губы были плотно сжаты. Он не стонал. Рядом с ним сидели жена лейтенанта и заготовитель, что-то утешающе рассказывавший: - ...Шибко кричал, метался, память терял. А теперь Игнат Ануфриевич как новенький полтинничек, десятником на сплаве работает. Такие бревна ворочает - глядеть страшно. Сообщение, что директор Княжев не дал трактора, не возмутило заготовителя. Он лишь повторил с безнадежной покорностью: - Я его знаю. Уж он такой... Аккуратный мужик... В сенях, собравшись возле покойно горящей на скамье лампы, снова стали вполголоса советоваться. - Лучше бы уж ехал хирург на подводе, хоть медленно, но верно,- произнес Василий.- А так - застрянет. В райисполкоме шофером Пашка Кривцов, десять лет в городе по асфальту гонял, привык, чтоб дорожка для него была как скатерка. Не зря же Зундышев на верховой лошади по колхозам скачет. - Что об этом говорить,- вздохнула фельдшерица.- Уж выехали, не позвонишь теперь, не посоветуешь... Может, еще раз попробовать уговорить Княжева. - Таких Княжевых не уговаривать нужно! Я бы его, подлеца, под конвоем к прокурору! - вскипел лейтенант. - Мертвое дело. Не прошибешь. Давайте думать, как самим вывезти. - Что думать? - Фельдшерица безнадежно уставилась на язычок лампы.- На машине нельзя... Да и за машиной-то к тому же Княжеву иди кланяйся. Один выход: попробуем на лошади. Боюсь я этого - растрясет. Мука мученическая для человека. Решили везти больного на подводе. Сонный, суровым баском покашливающий дядя Данила (как его называла фельдшерица), без шапки, в пальто, из-под которого выглядывали белые подштанники, тонущие в голенищах резиновых сапог, вывел брюхастую лошаденку, запряг в телегу. Набросали сена, укрыли сено холстинным половичком. Фельдшерица принесла из своей комнаты две подушки. С помощью дяди Данилы вынесли на брезенте парня. Когда укладывали, больной стонал, скрежетал зубами. - Потерпи, дорогой, будь умницей. Потерпи,- уговаривала его фельдшерица, укрывая одеялом.- Вот видишь, славно тебя пристроили. Тепло будет. - Одеться мне, Константиновна? Помочь везти-то? - спросил дядя Данила. - Не надо. Иди спать. Со мной вон шофер поедет. Да и лейтенант с женой собираются проводить,- ответила девушка. Заготовитель, вновь облаченный в свой обширный, стоящий коробом плащ, прощался. - Ты, парень, не бойся. В случае чего, судить будут, мы за тебя слово скажем,- утешал он Василия.- А вы, гражданин военный, как свои вещички отыщете, возвращайтесь сюда и стучитесь, по этому порядку пятый дом. Там у меня сноха живет. Переночуете. Ну, счастливо вам довезти человека. Счастливо... Василий взял в руки вожжи. Жена лейтенанта и фельдшерица с минуту поспорили, кому ехать в ногах у больного, уступали друг другу это право. Тронулись.... При первом же толчке парень застонал... Кое-как дотянули только до маленькой деревеньки Башьяновки, лежащей на дороге в четырех километрах от села. Василий обессилел от криков раненого. Парень умолял хриплым голосом: - Остановитесь! Все одно мне помирать!.. Остановитесь!.. Прошу!.. Умру, так в покое! Ой, мочи нет! Ой, стойте же! В Башьяновке привернули к первому же дому. Василий утер рукавом лицо: - Сил нет больше слушать. Женщины, всю дорогу утешавшие, теперь подавленно молчали. Лейтенант подошел к жене: - Наташа, жди меня здесь. Я пойду. - Куда? - Обратно в село. Я этого подлеца вытащу! Я вырву у него трактор. Если не даст, в каждый дом стучать буду. Весь народ на ноги подниму. Бунт устрою! Вырву трактор! Он бросился в темноту. - Я с ним пойду,- рванулся Василий. - Нет-нет, случись что - мы одни,- остановила фельдшерица.- Он добьется...- Помолчав, спросила жену лейтенанта: - Давно вы замужем? - Третьего дня расписались. - Счастливая... Жена лейтенанта промолчала. Василий не увидел, но почувствовал, как она боязливо покосилась на него - не возразит ли. А Василию почему-то припомнилась Груня Быстряк, библиотекарша в селе Заустьянском: крупное белое лицо, брови чуть-чуть намечены, если глядеть сбоку, золотятся, только коротенькие ресницы темные. Другие ребята говорят: ничего особенного, а ему нравится. Умная... И то, у реки жить да не знать, как плавать,- среди книг сидит. От этого воспоминания тоска сжала сердце: арестуют, судить будут. И так-то он ей не пара: шофер, семилетку не кончил, одна наука - крути баранку. Теперь и вовсе отвернется - какой девке охота ждать осужденного. Мечтал тайком о жене, о своем доме, надеялся, жил, как умел,- и вот сегодня все к черту, жизнь колесом, перекалечило ее. Не смей мечтать, не смей надеяться. Тяжело и жутко заглядывать в завтрашний день. Девушка-фельдшерица, привалившись грудью к грядке телеги, говорила задумчиво: - Да, счастливая... Все девчата знакомые скрывают, что им замуж охота. А зачем скрывать? Найти хорошего человека и прожить с ним спокойно, без ссор, умно - это разве не счастье? А кто от счастья отказывается? - Вы не замужем? - спросила жена лейтенанта. - Нет. - Значит, найдете человека. - Где мне! Я некрасивая, я конопатая и скучная, наверное. Присватывается ко мне тракторист Пашка Мигушин, так это находка небольшая: слова без чего-нибудь пакостного не скажет, да и выпивает частенько. Как заявится, гоню от себя... Ой, да вы устали, еле на ногах стоите! Пойдемте в избу, я провожу. Идемте, идемте, что зря торчать в этой сырости. Женщины ушли. Василий остался один. Только сейчас он заметил, что погода разгуливается: упрямо дуeт ровный, напористый ветерок - от него холодно во влажной одежде; тучи на небе прорвались, сквозь прорывы видны крупные, водянисто расплывшиеся звезды. На окраине деревеньки - глухая тишина, ни скрипа, ни шороха, только, когда с напряжением вслушиваешься, со всех сторон доносятся непонятные звуки - тяжелые ли капли падают с крыш, лопаются ли пузыри на лужах, расползается ли земля от обилия воды?.. Василий, закинув голову, смотрел на звезды, слушал эти звуки всеобъемлющей сырости и думал о чем-то большом, неясном, о таком, которое никак бы не смог рассказать словами. Много пассажиров перевез Василий на своей машине от Густого Бора до станции и обратно. Для чего он их возил? Чтоб вышибить деньгу. Считал - так и должно быть. Сейчас хотелось сделать что-то большое, чем-то хорошим удивить людей. Что сделать? Как удивить? Он не знал. Было лишь желание непонятное, незнакомое, тревожащее. - Друг...- слабо позвал раненый, и Василий вздрогнул.- Должно каюк мне. - Ты брось дурить. Вот сейчас трактор придет. Лейтенант побежал доставать. Парень пробивной - достанет. - Нутро разрывает... - А ты лежи, не шевелись... Думай о чем-нибудь. Старайся забыть о болезни, думай, легче переносить-то... Эх, как это ты не сумел? Старухи выскочили, а ты сплоховал. - Там борт был проволокой прикручен... Голенищем зацепил... Замешкался... - За проволоку? Эх! Разговаривал с Княжевым, помогал запрягать лошадь, вез по разбитой дороге кричащего раненого - все это время ни на минуту не покидало Василия лихорадочное беспокойство: скорей, только скорей! Оставшись один, глядя на размытые звезды, на расплывшиеся в ночной тьме деревья, он забылся, успокоился... Сейчас же, наклонившись над парнем, всматриваясь в темное лицо на белой подушке, улавливая сухой, болезненный блеск его глаз, Василий почувствовал, как с новой силой заметалась в тревоге изболевшаяся душа: "Ждем! Стоим! Время идет!.. Где же трактор? Эх, этот Княжев! Будь он проклят!" Лошадь, дремавшая в оглоблях, потянулась вперед, лениво захрупала сеном. Тихо кругом, спят люди. Нет другого выхода, как только ждать, ждать, ждать! А ждать тяжело! Ждать невыносимо! Где-то по знакомой Василию дороге едет теперь человек, он могущественный, он сильный, он один, только он может помочь этому парню. Вместе с болью за свою беспомощность появилась благоговейная зависть к тому неизвестному, наделенному дерзким умением человеку. Он может отогнать смерть! Вот бы стать таким, жизни бы своей не жалел, покоя не знал, ходил бы от больного к больному, приносил здоровье. Недоступное, великое счастье! Из дому вышла фельдшерица, приблизилась к телеге, спросила пригибаясь: - Как наш больной? - Мучается. - Трактора что-то долго нет. Василий застыл на секунду, с напряжением вслушался - а вдруг да как раз в эту минуту донесется стук мотора. Но лишь лошадь шелестела сеном да воздух был заполнен таинственными звуками залитой дождями земли. Василий ответил: - Будет трактор. - Конечно