хватает, а чего - не понять. Сегодня играл в волейбол и такие мячи "тушил", ахали все. Проснулся, на лбу холодный пот, а в голове все тот же вопрос: ну и колюча же ты, жизнь, со всех сторон колешься... x x x Удивительно ловко, удобно, просто и мудро устроены предметы для пользования руками. Так мудро и так просто, что, имея руки, и в голову не приходит задумываться над этим. А человек все же сильнее вековых навыков. Вот письмо. Хоть и стоило оно немалых трудов, но в конце концов сцепленные зубы, зажавшие карандаш, заменили руки. Еще более удивителен и непонятен механизм почерка. Сравниваю рукописи, сделанные в техникуме руками, и вот эти, зубами, - никакого различия. x x x Что было бы, если бы я умер? Вот так же светило бы солнце, шумела листва деревьев, по радио пели бы вот эти же гесни и комната была такой же... А Таня?.. Страшно? Да. А самое страшное - это то, что нет на земле моего следа. x x x Для жизни смерти нет. Жизнь бессмертна. Только когда человек за свою жизнь не сделает ничего хорошего, не совершит доброго дела, он умирает. Самой настоящей, самой страшной смертью. Человек, не украсивший землю своим трудом, навсегда уходит в небытие, ибо после него ничего не остается, что жило бы в делах и памяти потомков. x x x Отметили день рождения Таниной подруги. На вечере в основном была молодежь. Выпили, танцевали, пели, и вот один пижон с галстучком-бабочкой надумал анекдоты рассказывать. По кругу, все по одному, И начал о женщине пошлый, грязный анекдотишко... Сидят все как грязью облитые, кое-кто натужно хихикает. Я не выдержал, встал и... было замахнулся по морде дать... Потребовал извиниться, Парень решил отшутиться: - - А, не защищай их, все они такие! Мы с Таней извинились и ушли. Ох и понервничал я тогда. Какой-то молокосос и, видите ли, подводит базу под слюнтявые мыслишки! "Все..." Так, значит, и твоя мать и миллионы других? Сегодня пришел к нам тот хохмач. Чуть не на коленям просил прощения за ту "пьяную выходку". Он-де не знал ничего о нас и прочее. И что интересно - искренне. Разговорились мы с ним. Вообще-то он парень неплохой. Наслушался только всякой дряни и решил блеснуть остроумием. x x x 13 апреля. Весна!.. А отчего так грустно? Да. Годовщина... Побежал бы я, если бы знал, что навсегда оставлю там свои руки? Но тогда я должен был бы знать, что случится с рабочими в лаве после взрыва трансформатора. Если ничего - нет, если да - побежал бы. x x x Впереди - пустота, позади - пропасть. Можно оступиться и упасть. Душевная боль - это камень потяжелей, чем боль ран. Неужели не осилю? Да, Серега, если повесишь нос - сломаешься. И никакой "костер на снегу" тогда тебе не поможет, x x x 17 апреля. Перечитал "Тихий Дон". Никогда не видел я Дона да и казаков настоящих. Но верю - именно так все и было. А черное солнце?! Да, оно может быть не только ослепительно ярким! x x x Боже мой, как мало я знаю! Надо перестроить, уплотнить свой распорядок дня. Интересно, какой минимум сна возможен для человека? x x x Сергей, так нехорошо! С тех пор, как ты научился писать, я не принимаю участия в ведении дневника. Ты отвратительно пишешь букву "ж". Не стыдно?. x x x Приехал Николай Гончаров. Вошел в квартиру и по привычке протянул руку поздороваться. Опомнился, засмущался и прижал меня к груди, как ребенка. Эх, Коля, Коля... Перешел работать в другую шахту. Рафик ушел в институт, Игнатова взяли в армию, руководство шахты сменилось - в общем, не узнать пенатов. Сколько хороших дел вспомнили мы, друг мой! А на вокзале поспешно поцеловал и убежал в вагон. Таня сказала, что ты заплакал. Коля, неужели ты пожалел меня? Я не верю. Просто обидно видеть друга вот таким... x x x 22 апреля. Ура! Получил ответ от редакции журнала "В мире книг". Моя статья о библиотеке будет использована в обзоре писем. Значит, могу! Могу еще чем-то быть полезен! x x x Встретил одного. Он мне сказал: - Я бы на твоем месте пил да спал. Деньги платят, чего еще надо! Отвратительно! В горе для него одно лекарство - водка. x x x 1 мая. Сегодня год той операции... Год... Как это много! Если эту дату не отмечать какими-то успехами, то она действительно может превратиться в поминальную. Тогда конец... x x x Окончил новую статью. Получилась очень длинной. Как подумаю, что ее должен кто-то прочитать, - страх берет. Вдруг это никому не нужно? И я отнимаю время у людей... Бередит душу большая тема. Ее мучительно трудно переваривать. А не думать о ней еще трудней. Смогу ли? Надо постараться. Сжимай, Серега, зубы, как на операционном столе, - и вперед. Не бейся, сердце, такими толчками. Тебе придется повторить все заново. Будет трудно, не легче, чем в первый раз. Но так надо, надо... x x x Первую весну мы встречаем с Таней вместе. Сколько мечтали об этом! Была на нашем пути и армия, и учеба, и больница... Каждый год была весна, и мы были врозь. Здравствуй, весна! x x x Мы все умрем, людей бессмертных нет, И это все известно и не ново. Но мы живем, чтобы оставить след: Дом иль тропинку, дерево иль слово. Р. Гамзатов *  * * *  Сережа, у нас будет ребенок... x x x Таня, Танечка, Танюша!! Родная моя! Любимая! Солнышко ненаглядное мое!. x x x Сейчас мне особенно близко стихотворение Константина Симонова: Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло... И наиболее, дороги его заключительные строки: Как я выжил, будем знать Только мы с тобой... x x x Все эти дни хожу пьяный от счастья. Забываю, что у меня нет рук. Выросли крылья, и я лечу и лечу куда-то над цветущей, радостной землей. Иногда наплывает облачко беспо-койства: а все ли будет хорошо? Каким ты будешь, родной, незнакомый человек? Сколько пережито, просто не верится, что и в наш дом стучится про-стое и такое желанное человеческое счастье!  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  По шахтному двору, меж ржавых, искореженных стоек, метались желтые осенние листья. Дул резкий восточный ветер, еще не холодный, но уже достаточно остывший от почти тропической жары минувшего лета. Террикон дымился, и, когда на его верхушке опрокидывалась вагонетка, дым, смешавшись с облаком пыли, плыл прямо на копер и растворялся в его фермах, канатах, вращающихся шкивах. - Где будет проходить встреча? - каким-то не своим голосом спросил я у человека, который встретил меня у проходной и, назвавшись парторгом этой шахты, теперь сопровождал. - В нарядной, - ответил он и посмотрел на меня. - Нам надо уложиться в двадцать пять - тридцать минут. Сами понимаете... План хоть и даем, но задолженность прошлого месяца... - И он выразительно постукал себя по шее ребром ладони. "Предоставит слово, поздороваюсь, передам привет от писателей... Нет, здороваться не надо. Сразу привет и рассказ-биографию. Родился, учился, работал... А может, не надо родился, учился? Если не получится, прочту отрывок из повести. А кто страницу перевернет? Нет, родился, учился надо". Из боковой двери мы вошли в нарядную и сели за длинный стол, покрытый красным материалом. Посередине стоял графин. Шахтеры сидели в трех шагах. После долгой разлуки я вновь видел их лица, дышал с ними одним воздухом. Их было человек сто, а может, больше. "Раз, два, три, четыре..." - торопливо начал я зачем-то считать сидящих в переднем ряду. В нарядной стало тихо. Так тихо, что было слышно, как на копре со свистящим хрустом трутся канаты о вра- щающиеся шкивы. В последнем ряду кто-то поднялся, пристально посмотрел на меня и сел. "Расскажу биографию", - решил я. Скуластый парень с густой рыжей шевелюрой в переднем ряду осторожно кашлянул в кулаки плотнее уселся на стул. "Проходчик, - подумал я. - На Игоря похож. А может, отрывок прочитать? Про то, как Сергей Петров впервые в забой попал". Опять кто-то приподнялся и тут же сел. - Товарищи! - встал парторг. - У нас в гостях писатель Титов... - Он замялся. - Владислав, - подсказал я. - Владислав, - повторил он. - Автор повести "Всем смертям назло...", в недавнем прошлом тоже шахтер, горный мастер, но во время аварии... Я встал. Парторг удивленно посмотрел на меня и, не договорив, сел. - Дорогие товарищи, - непослушным голосом сказал я и твердо решил: "Прочту отрывок". - Ребята! - голос мой дрогнул и зазвучал неизвестной до сих пор звонкостью. - Я родился... И теперь еще с внутренней дрожью вспоминаю я то, свое самое первое писательское выступление перед своими большими и неизменными друзьями - шахтерами. Потом этих встреч и выступлений было много, перед самыми различными аудиториями, в разных городах и поселках, в цехах, нарядных, на полевых станах, в школьных классах и студенческих аудиториях. Но то, первое, останется в моей памяти на всю жизнь. Уже где-то в середине выступления, когда было рассказано, где родился и рос, как стал шахтером, когда я рассказывал о том, как, зажав зубами карандаш, учился писать и рыжий скуластый проходчик все чаще тихо кашлял в кулак, я вдруг до пронзительной ясности понял, что все или почти все сидящие тут в нарядной читали мою повесть и знают судьбу Сережки Петрова. Мне стало легко. Значит, недаром грыз по ночам карандаш, отчаивался, надеялся, рвал нервы с издателями и редакторами, значит, книжка нужна людям, если ее прочли вот эти парни, отнюдь не склонные к сантиментам, если они, перед тем как спуститься в забой, пришли сюда, на встречу со мной, и пришли не просто из любопытства, а ведомые пристальным интересом к человеческой судьбе, судьбе своего коллеги. Вот сидят они, притихшие, внимательные, перекатывая крутые желваки. Да, стоило ради этого жить, страдать, писать. Я был счастлив. Пришло ощущение, что стою не за официальным столом, упершись черным протезом в его красный край, а нахожусь среди ребят, которых давно и хорошо знаю, и делюсь с ними, как с друзьями, самым сокровенным, что наболело на душе за долгую разлуку, что уже выплеснулось в книжке, но все не уместилось, и вот то, чего не доверил бумаге, теперь доверяю им. Парторг выразительно посматривал на часы, а я не мог остановиться. Рыжий в переднем ряду кашлял и прятал от меня глаза. Еще несколько человек сидели, опустив головы, будто были в чем-то виноваты передо мной. В паузах было слышно, как скрипит канат и где-то тяжело и гулко ухает, наверное, скип, опрокидываясь и высыпая уголь в бункер... Закончил я свое выступление совсем не так, как предполагал. - А вообще, ребята! - неожиданно вырвалось у меня. - Бросил бы я эту писанину и полез бы с вами уголек долбать. Это я умею, - и сел. Узколицый и черный, как цыган, шахтер во втором ряду вытянул длинную с большим угластым кадыком шею и раскрыл рот. Парторг частой дробью ударил пальцами по столу и, будто испугавшись этого, спрятал руки под стол. "Боже мой! Как плохо я говорил! - пронеслось в голове. - Надо бы все-таки отрывок прочитать. Но они же хорошо слушали и понимали меня. И я их понимал..." Тяжелые, крупные аплодисменты грохнули минуту спустя. Рыжий отчаянно бил огромными ладонями одна о другую, тянул руки вперед, к столу, и быстро-быстро хлопал короткими, с черным ободом от угля, ресницами. - Вопрос можно?.. - поднялся узколицый шахтер. - Время, товарищи, время!.. - пальцем постучал по часам парторг. - Ну чего ты, Акимыч, заладил?! - пробасил кто-то из задних рядов. - За нами не заржавеет, план будет. - Валяй! - отчаянно махнул рукой парторг, посмотрел на меня и пожал плечами: что, мол, с ними поделаешь. - Владислав Андреевич... - робко, почти мальчишеским голосом произнес узколицый ("Отчество откуда-то знает!" - удивился я), - скажите, пожалуйста, как вот вы, шахтерский парень, наш, в общем, человек и... - Он замялся, а я как-то по инерции мысленно продолжил за него: "и докатился до такой жизни, что в писатели поперся?" - Ну... вот, книжку написали? - Он замолчал и вдруг расплылся в такой белозубой улыбке, что все вокруг тоже заулыбались. А узколицый парень выпалил: - Может, такие таланты в каждом шахтере заложены? И есть смысл побросать свои молотки и сверла и взяться романы строчить?! Аудитория сдержанно гоготнула. - Ты по существу спрашивай, Яременко! - прикрикнул на него парторг. - Вопрос в общем-то по существу и довольно каверзный, - поднялся я. - Я и сам, братцы, не знаю, как дошел до такой жизни. - В зале одобрительно хохотнули. - Выписались мы с Ритой из больницы, приехали в Ворошиловград и стали жить... новой жизнью. Двадцатый год ей шел, мне двадцать пятый. Второй год супругами... Ну, у нее хлопоты по дому: прибрать, постирать, поесть приготовить, опять же меня одеть, покормить. А я сижу и только в окно на людей смотрю. Мысли разные, конечно, в голове толпятся. Будто и во сне я, и не со мной все это. К работе-то с детства приучен. В сорок первом отца на фронт проводили, а нас четверо с матерью осталось. Я - старший. Короче, в девять лет умел пахать землю, сеять, хлеб убирать, то есть то, что умели взрослые. А тут такая петрушка - вышибло меня из седла. Начисто вышибло! И все о жене своей думаю. Где она взяла такие силы? Ведь, к сожалению, в жизни иной раз как случается? Живут муж, жена, дети, все вроде хорошо, мирно, ладно. Но вот врывается беда - а она всегда врывается неожиданно и в самый неподходящий момент, - пусть не такая страшная, как у нас, и что же порой получается?! Дороги людей, которые еще вчера любили друг друга, расходятся в разные стороны. Почему? Что произошло с любовью? У нас, к счастью, не случилось такого. Ы основой, на которой удержалась наша семья, была моя жена, ее любовь, ее мужество. Скажу честно - ей было трудней. Ведь здоровый человек... в духоте палат, рядом с умирающим человеком, среди стонов, боли, крови... Повезли на операцию, она к двери: а вывезут ли? Увижу ли живым? Да, ей было трудней. На улице бурлила жизнь, цвели цветы, люди шли в кино, где-то кружились в танце.. А ей девятнадцать лет, и впереди неизвестность, и за жизнь мужа никто ломаного гроша не дает. Да что там! Ведь если бы в тот критический момент не оказалось рядом со мной такого верного друга, то все усилия врачей могли бы и не дать того результата, который они дали. Это я, ребята, вам точно говорю, не для красного словца, а для того, чтобы каждый из вас внимательней был к своей подруге жизни. Не ценим мы иной раз их, не понимаем. И вот сижу я дома и все о жизни размышляю. А тут в голову лезут всякие прошлые споры с пожилыми людьми. Есть среди них такие, что любят утверждать: какие сейчас люди? Какая сейчас любовь? Все перевелось! Вот раньше бывало, вроде и сахар был слаще, и снег холоднее, и, почитай, вода мокрей. Как же так, думаю? Вот же она рядом, жена моя, решение тем спорам. И присосался к моему сердцу червячок: вот бы написать об этом, как в разных романах-повестях пишут! Да разве я сумею? Ну в школе стишки пописывал, заметки в газеты строчил! - подбадриваю себя. - Так то баловство, а тут про любовь написать надо. Нет, не сумею! А жизнь шла своим чередом, день сменял ночь, шли недели. А червячок опять точит, вот изобразить бы, доказать всем - есть и в наше время настоящая любовь! Не может она измельчать или перевестись, пока жив человек! Тут и другое подстегнуло. Ходят под окнами днем и ночью какие-то великовозрастные шалопаи, бренчат на гитаре, ну зла не хватает! Здоровые ребята, с руками, с ногами, неужели дела себе не найдут! Ведь пролетит жизнь в этом полухмельном, блатном гитарном бренчании, и оглянуться не успеют. А одумаются, оглянутся - поздно будет. Ничего ведь сзади не останется, никакого следа. Стыдно им станет. Больно станет. Муторно станет. К каждому подступит тот срок, когда человек спрашивает у самого себя: зачем явился на эту Землю? Что оставил после себя? Добро? Зло? Любовь? Ненависть? Никто из нас не верит в загробную жизнь. Но на Земле ведь бессмертно только Добро, только Любовь. Зло тоже живет, но оно умирает сразу же, как только умирает породивший его. И этим шалопаям мне тоже хотелось что-то доказать, в то время не знал еще что. А червь все сильнее сосет: напиши... "Да не умею я писать!" - злюсь на него. "Ну попробуй", - умоляет. Рыжий, в переднем ряду, сжал кулаки и не отрывает от меня взгляда. Парторг убрал со стола часы и, подперев рукой щеку, внимательно слушает. - И стал я учиться писать. Пробовал писать ногами, протезом, не получалось. Бросал, вновь принимался, разочаровывался, опять бросал и так без конца. А червяк ну прямо сбесился. Жизни от него никакой не стало. Обнаглел совсем. Пиши, и все! Теперь уже приказывает. Проснусь ночью, а в голове одно и то же: как бы это половчее все изобразить про жену свою, про любовь, про жизнь. И уже люди, как живые, перед глазами встают, разговоры заводят, только бери и записывай все подряд. А как записывать? Чем? Пробовал диктовать - не получается. Сразу и люди куда-то исчезают, и разговоры прекращаются, и фразы разваливаются. Читал в ту пору очень много. И знаете, ребята, читаешь книгу, уже ранее читанную, и будто заново ее понимаешь. Все будто бы и сложнее и проще, И вот однажды, читая книгу, взял в зубы карандаш, чтобы перевернуть страницу, да так и замер. Писать же так можно! Ну и завертелось все. Начал учиться писать, держа карандаш в зубах. Достал букварь, тетрадей в косую линейку и, как положено первокласснику, начал выводить палочки, крючочки, буквы... Около года тренировался. Сейчас пишу довольно быстро, и почерк неплохой, разобрать можно. Ну а червяк уже с ума сводит меня. Ем ли, сплю, иду по улице, а у меня все мысли вокруг рассказа о жене вертятся. Вначале я не собирался повесть писать, а просто стал рассказывать. А тут и нахлынули на меня воспоминания и люди, с которыми свела судьба, которые оставили добрую память, и я почувствовал себя обязанным написать о них. Так сложилась повесть "Всем смертям назло...". Переписывал я ее около двенадцати раз, и только тринадцатый вариант увидел свет. Так я начал писать. - В конце повести сказано, что Таня ждет ребенка. Скажите, кто у вас родился? - спросил кто-то из рядов. - У нас с Ритой родилась девочка. А кто родился у Тани и Сергея - не знаю. Не думал об этом. - А как назвали девочку? - Таня. - В честь той, из повести? - Да. - А вы хотели, чтобы у вашей Тани была бы судьба, схожая с Таниной из повести? - Какой отец пожелает таких испытаний своей дочери?! Я хочу, чтобы она была похожа на свою мать. Во всем, без исключений. - Что, по-вашему, есть мужество? - раздается опять вопрос. - Честное выполнение своего долга... Потом мы шли с парторгом по шахтному двору, он молчал и не поднимал опущенной головы. Накрапывал дождь, порывистый и мелкий. Террикон дымил еще сильней, на копре бешено кружились шкивы. "Ребята поехали, - подумал я и представил их всех, как они молча натянут на себя робы, возьмут самоспасатели, лампы, шагнут к стволу, посмеиваясь или выражая какое-либо недовольство, войдут в клеть, отпустят пару шуток девушке, что стоит у кнопок, и разом нырнут в ствол и на миг почувствуют невесомость, как в свободном полете. Рыжий придет в забой, ругнется на прошлую смену за то, что не нарастили рельсы или не убрали забой, и станет наводить порядок. Тот, узколицый, черный, через печь пролезет в лаву и, наверное, уже оттуда спросит у вагонщика про то, сколько вагонов под лавой, недобрым словом помянет ВШТ, если мало, или смолчит, если достаточно, и на коленях и локтях поползет, шурша по лаве, к комбайну. - Извините, - повернулся я к парторгу, - как-то так вышло... не рассчитал время... Первый раз выступаю... смену задержал... Парторг махнул рукой. - Я вот о чем сейчас думаю. Копыленко во втором ряду, с краю сидел. А он ведь, подлец, пьет и к жене руку прикладывает. Двое детей у них. Все время наблюдал за ним. Глаза прятал, стыдно ему было. Неужели и после этого старое продолжит? - Он помолчал, шагая с опущенной головой, и, будто рассуждая сам с собой, сказал: - А от Ломакина, рыжий такой, здоровый, что в первом ряду сидел, жена ушла. Тихий, покладистый парень, работник отличный, а она так себе, свистулька свистулькой... И вот вам... вспорхнула и улетела. Переживает Ломакин. А что сделаешь?! - Он опять помолчал и задумчиво бросил: - А план они сделают. Об этом я не беспокоюсь. Хлопцы что надо! - Он проходчик? - Кто? - Ломакин. - Проходчик. Бригадир. - ЧП случаются? - Почти нет, - ответил парторг. - На прошлой неделе на третьем западном корж "капнул", и комбайнера по спине. Ходить, наверное, не будет. Позвоночник повредило. Вчера л больнице были... - Он вздохнул и помолчал. - У вас это правильно в книжке написано: "...случаются и шальные пули". На вершине террикона опрокинулась вагонетка, ухнула пор-цией породы, и камни стаей покатились вниз, подскакивая и перегоняя друг друга. От стаи отстал большой угловатый кусок, неловко перевернулся с боку на бок с гулким стуком и медленно пополз к основанию, оставляя за собой густой серый хвост пыли. Тучи густели, опускались ниже и, цепляясь за терриконик, верхушку копра, стремительно летели дальше, за шахту, брызгаясь холодными каплями. Я плохо спал этой ночью. В окно стучал дождь, то дробно, то мягко, сердито выл ветер, в голове теснились какие-то мысли, а я боялся их и гнал от себя... Необходимо с головой погрузиться в работу. Тема есть, сюжет готов, было бы время, Что-то его становится все меньше и меньше. Утром пришел почтальон и принес сразу шестышисем. Вот они, самые первые, неожиданные и желанные, пугающие и радующие! "Здравствуйте, дядя Слава, тетя Рита! Три дня подряд мой папа читал мне вашу повесть. Сама я умею читать, но еще не очень, не все буквы знаю. Повесть мне очень понравилась. Мне идет уже седьмой год. Теперь я знаю, что такое любовь. С приветом к вам Наташа". Дорогой ты мои, самый первый корреспондент и чи" татель. Ты забыла написать свой обратный адрес. Быстро переворачиваю конверт - пусто. На штемпеле - Новомосковск, и все. Я очень благодарен тебе. Конечно же, ты по-сЕоему поняла любовь, поняла, что это светлое и. доброе чув" ство, которое способно совершать чудеса. Иди по жизни с этой верой. "Здравствуйте, Владислав! Извините, что не знаем вашего отчества. В первом номере журнала "Юность" мы прочитали вашу повесть "Всем смертям назло...". Мы учимся в восьмом классе, и большинство из нас комсомольцы. Вес мы потрясены мужеством и упорством Сережи Петрова и его жеяы Тани. Не подумайте, что эта общие слова, которыми мы хотим передать свое восхищение. Вот уже три года мы дружим с Героем Советского Союза А. П. Маресьевым, часто получаем от него теплые, дружеские письма. А началось все вот с чего: в пятый класе к нам пришел новый ученик Коля Хрячков. У мальчика были больны обе ноги. И мы всем классом решили помочь ему. Каждый день ходим к нему готовить уроки, посвящаем во все дела класса. Очень радовались за него, когда он получал пятерки. Алексей Петрович прислал ему книгу Б. Полевого "Повесть о настоящем человеке" и свои фотографии. Вот тут-то мы все поняли, что значит быть настоящим, советским человеком. Все мы в тот год старались сделать как можно больше хорошего. На могилах погибших воинов поставили памятники, узнали, что в нашем городе жил Герой Советского Союза Петр Липовенко, который погиб, защищая Севастополь. Теперь одна из школ нашего города носит его имя. За хорошую работу нашему классу было присвоено первое место в областном пионерском соревновании. Всех дел и не перечислить. Но в феврале 1965 года Коля умер. С тех пор прошло много времени, мы стали почти взрослые, и прежние чувства притупились. И вот ваша повесть заставила нас о многом- задуматься. Все ли мы делаем для того, чтобы стать настоящими комсомольцами? Среди нас загорелся жаркий спор о вашей жизни, и мы решили написать вам письмо. Одни верят, что вы откликнетесь и что мы станем настоящими друзьями, потому что человек с такой удивительной судьбой имеет отзывчивое сердце, а другие, наоборот, утверждают, что мы не получим ответа. Мы не знаем вашего точного адреса, но почему-то уверены, что наше письмо найдет вас, Наверное, вы получаете тысячи писем, и каждое несет частицу человеческого тепла. Очень просим ответить нам. С комсомольским приветом ребята 8-го "А" класса средней школы Э 22 г. Коммунарска". "Дорогие Владислав Андреевич и Маргарита Петровна! Пишут вам сразу тридцать две девочки. Все мы учимея в од-вой группе в Донецком политехникуме. Мы прочитали вашу повесть, долго говорили о вей. То, о чем вы рассказываете, поразило нас, взволновало, заставило задуматься над многими вопросами жизни. Для "го жлвет человек.? В чем его давность? Что такое любовь? Дружба? Что значит быть настоящим человеком? Какие вы все-таки хорошие люди! Как мы радовались вашему выздоровлению в тому, что рядом с вами в трудную минуту ваша жена. Мы еще очень молоды, чтобы хорошо разбираться во всех вопросах жизни, однако каждая из нас может столкнуться с трудностями, и тогда мы возьмем в пример вашу большую и прекрасную любовь. Милая Маргарита Петровна! Мы хотим сказать вам большое спасибо за ваше мужество и терпение. Какое бы горе ни приключилось с нами, нам будет легче, потому что мы будем помнить вас. Дорогие наши люди! Мы желаем вам огромнейшего счастья. Мы хотели бы, чтобы каждый человек научился быть таким, кгм вы, Ждем яовык произведений Владислава Андреевича! По поручению девочек группы ПП-65-1-8 Шатохина Люда". "Дорогой товарищ Титов! Только что прочла вашу повесть и весь вечер была под впечатлением открытой людям истины о мужестве и героизме одного обыкновенного советского парня. Вы много выстрадали, потеряли руки - это страшно тяжелая утрата, но в борьбе за действенную, приносящую пользу людям жизнь вы приобрели огромное уважение людей. Ваш Сережа не вызывает чувства жалости. Волевой, сильный духом, мужественный человек, преодолевающий физические и нравственные страдания, он вызывает чувство восхищения, желание найти в себе самой силы для преодоления своих душевных, физи-. ческих, семейных разладов. Примите и вы, Рита, мой низкий поклон за вашу огромную, чистую, преданную любовь, которая помогла вашему мужу выстоять. Видимо, такими, как вы, были жены декабристов, помогавшие своим мужьям в условиях ссылки оставаться верными своим прекрасным идеалам. Пишите и дальше. Пишите много, много. Пусть творческая удача сопутствует вам. Желаю вам крепкого здоровья и неувядающей душевной молодости. С искренним уважением А. Гутман, инженер Киевпроекта", "Уважаемый товарищ Титов! Это письмо пишут вам из г. Караганды, J-й городской клинической больницы, в которой функционирует спинальное отделение, где лечатся больные с повреждением спинното мозга. Люди, которые самостоятельно не могут передвигаться, Врачебный персонал и общественность больницы принимают ряд мер к профессиональному обучению больных отдельным ремеслам. Проводим воспитательную работу, чтобы наши больные нашли свое место в жизни, приносили пользу обществу. Мы просим вас, как писателя, выполнить общественный долг. С вами считаются, к вам прислушиваются, и это дает вам моральное право с широкой трибуны советской печати обратить внимание общественности на необходимость соответствующим органам заняться вопросами обеспечения инвалидов приспособлениями для труда. Органы социального обеспечения данному вопросу не уделяют должного вяимаяня. От всего сердца приглашаем к нам в гости, в Караганду. Побеседуйте с больными, это воодушевит их в тяжелых буднях жизни. По поручению больных и врачебного персонала Л. И. Крочик". "Не знаю, как начать, как обратиться к вам, наш дорогой человек, чтобы выразить то обилие чувств, которое вызвала повесть. Я пишу одна, но почему-то уверена, что со мной согласятся многие. Последние страницы, и... слезы радости застилают глаза, слезы гордости за людей, живущих рядом с нами. Что мы знаем о них? Чем заплатить, какой ценой за то, что они делают для нас, иногда даже рискуя жизнью. Что такое подвиг? Есть ли любовь? В чем смысл жизни? Какое оно, солнце? Кого не волнуют эти вопросы в юности! И вы, вы смогли донести их содержание, раскрыть во всей глубине, тронуть, на мой взгляд, самые черствые души. Замечательная жизнь замечательных людей! Разве это не образец обыкновенной и такой красивой жизни, искренности чувств, благородство души, чистоты отношений? Читаю я плачу. Ощущаю боль Сережи и переживания Тани. Вы знаете, я завидую вам. Я радуюсь вместе с вами. Вы нужны нам, понимаете, нужны нам, молодому поколению, как друг, как современник. Спасибо вам. Студентка ХПИ Воловик Н.. г. Харьков". Рита дрожащими руками распечатывала одно письмо за другим и клала их передо мной на стол. j - Читай вслух, - попросила она. - Не могу. Ты читай. Она смотрела на меня испуганными глазами, и отрицательно качала головой. - Сперва ты, я потом... Перечитав письма, я оделся и вышел на улицу. Ярко светило солнце, в голубой бездонной вышине беспорядочной кучей летели грачи. На дереве в соседнем дворе ворковал скворец, и звуки били какими-то мягкими, теплыми, будто рождались приближающейся весной и ласковым теплым солнышком. "Неужели получилась повесть? Боже мой! Неужели получилась? Неужели нравится людям?" В голове все путалось и мешалось. Я куда-то шел или почти бежал, пересекал улицы, сворачивал в переулки, порой хотелось, чтобы меня все видели, потом пугался этого и вновь сворачивал в безлюдный переулок. В центре города меня остановил Витька. Вернее, я сам увидел его и подбежал к нему. - Витя, ты знаешь, я письма получил! - Какие-нибудь неприятности? - Ты знаешь, они все хвалят. - Ну-у-у, старик, ты напугал меня! У тебя такой вид, будто за тобой банда гонится! - Нет, Витька, я правду говорю. Им всем нравится. Оня уже писателем меня называют. Он рассмеялся и похлопал меня по плечу. - Как Рита с Татьяной?.. - Читают. - Что читают? - Ну, письма. Их же шесть штук! - Вечером забегу. Прости, старик, спешу в клинику. - Он отошел, остановился метрах в пяти, повернулся ко мне, поднял вверх сжатый кулак: - То ли еще будет, старина! По дороге домой я вспомнил другое письмо. Было это три года назад. Стояла мокрая, затяжная осень. День и ночь лили серые холодные дожди. В комнате стоял полумрак, а на душе было тоскливо и неспокойно. Уже прошло три месяца, как отослал рукопись в одно из московских издательств, а оттуда ни слуху ни духу. (Надеюсь, что меня поймет и простит читатель за то, что не называю издательства. Делаю это не потому, что чего-то боюсь или опасаюсь. Нет! Ведь тот ответ, который я получил, писал один человек, писал совершенно незнакомому автору. Я не оправдываю того человека. Но ведь издательство - это огромный и сложный организм. И... ну, честное слово, просто не поворачивается язык назвать известный всей стране коллектив в такой связи.) Почтальон, еще издали завидев меня, опускала голову и молча проскальзывала мимо. Я понимал: ей было жалко меня. Хрупкая черноглазая Зойка, не поступившая в педагогический в этом году, наверное, догадывалась, что я жду не просто вести откуда-то, но и связываю с этим очень многое в своей жизни, решаю вопрос - быть или не быть. Так оно и было. Зойка не ошибалась. В тот день она прибежала к нам рано утром. Без обычной почтовой сумки, с одной бандеролью в руках. Глаза ее радостно горели, и вся она светилась, будто только вот сейчас, после долгой разлуки встретила самого дорогого-, любимого человека или по крайней мере ждет верной встречи с ним. - Вот! - выдохнула она, обеими руками протягивая бандероль. - Читай, - кивнул я Рите, когда Зоя вышла. - "Уважаемый Владислав Андреевич! - прочитала она и посмотрела на меня. - Возвращаем вам повесть "Всем смертям назло...". Тема, за которую вы взялись, не нова в литера" туре, хотя и очень интересна. Взять тему - еще не значит разрешить ее. Мы приветствуем вашу творческую смелость, И в этом направлении вам кое-что удалось. Hо в основном, нам кажется, вы взялись за непосильную ношу. Очевидно, вам незнакомы даже элементарные законы построения литературного произведения, да и с материале"! вы. ятасо не в ладах. То, о чем вы пишете, скорее пытаетесь писать, похоже на сентиментальную и малозанимательную историю, с какими-то африканскими страстями, детали которой зттаете- понаслышке. Советскую же литературу характеризует глубокое проникновение в жизнь, всестороннее знание ее. Литературной ценности ваше произведение нe представляет..." То было трудное врем". Друзей в литературном мире у меня не было, близким я стеснялся показать свое творение, и это письмо, сверху и снизу снабженное официальными печатями и штампами, было принято как суровый, но честный и справедливый приговор. Вновь померкло солнце, и жизнь более чем когда бы то ни было казалась- ненужней. Пять или шесть самых- первых вариантов повести с помощью соседа и втайне от Риты были сожжены. Сейчас мне очень жаль их. Кажется, таж были интересные моменты которые потом не удалось восстановить. Но тогда вопрос "быть или не быть?" был решен в пользу последнего. Соломинка, зге которую уцепился утопающий, оказалась тем, что она к есть на самом деле. Несколько средних вариантов повести, затерявшихся в столах и на полках, к моему счастью, остались целы. В жизни все проходит. Кончился кризис и у меня. Не прошло и гада, как меня вновь с неодолимой силой потянуло к письменному столу... Я вернулся от воспоминаний к действительности и заспешил домой. У дома с Таней на руках меня встретила Рита. - Славка... - ткнулась лбом в мою грудь. - Ты им ответь. Всем, всем... Что очень рад, благодарен, что мы счастливы... Ну и все такое... - А что "такое"? - Да ну тебя! А помнишь? Мы все помнили. Даже и то, что очень хотелось забыть. - Папа, - заговорщицки потянула меня в сторону Татьянка. - А мама плакала, когда ты уходил. - Это она от радости. - А разве от радости плачут? - Плачут, дочка, плачут... Спокойной, отрешенной от всего работы над новой повестью не получалось. Поток писем увеличивался с каждым днем. Теперь Тимафеевна (Зоя поступила в педагогический и училась уже на втором курсе) приносила по десять, двадцать писем в день. Они входили в дом как добрвге друзья, и их нельзя, невозможно было отложить в сторону, заставить подождать. "Здравствуй, сынок! Прости меня, старую одинокую женщину, за то, что врываюсь к тебе своим письмом. Мне очень трудно сейчас. В Вольнице мой сын, мой Валерик. Два месяца назад ему ампутировали правую ногу. Дикий, невероятный случай. Баловались около проходящего трамвая, и его кто-то нечаянно, а может, умышленно, толкнул под колеса. Казалось, самое страшное уже позади. Все операции прошли успешно, Валерик стал поправляться. А две недели назад, как раз в воскресенье, аахажу я к нему, а рядом с ним Игорь, дружок его, и на тумбочке бутылка водки. Валера, говорю ему, зачем тебе это? Он посмотрел на меня и как крикнет: а что мне еще осталось! И пошло с тек пор. Въшезут его в коляске во двор, а около него все льяницы гужом. По-всякому говорила с ним, извелась вся, ничего не хочет понимать. Напьется, а потом ллачет. Погибнет ведь Валерик, единственная моя радость в жизни, и не оттого, чта инвалидом стал, а от нее, проклятой, от водки, погибнет. Вижу и чую я все, а совладать с ним не могу. Сынок, дорогой, я прошу тебя, на коленях умоляю, помоги моему сыну. Ты прошел через этот огонь, помоги Валерику, напиши ему письмо, вразуми его. Только ты сможешь спасти моего сына от пропасти. Я умоляю тебя. В. 3. Дюжева, г. Днепропетровск". Рита. Может быть, съездить к нему в больницу? - А Таню на кого оставим? Дорога в два конца рублей пятьдесят станет! Где их взять? Сколько до пенсии осталось?. Рита. Неделя. - А денег?.. Рита. Рублей семнадцать. - Подпишу ему повесть. И я написал на книге: "Дорогой Валера! Все, что ты здесь прочтешь, не досужий вымысел. Соразмерь свою жизнь с жизнью Сергея Петрова, может быть, ты сделаешь для себя кое-какие выводы. И вообше, сильный не тот, кто не боится трудностей, сильный тот, мо найдет в себе мужество преодолеть их". "Дорогой Владислав! Прочла вашу повесть. Поздравляю вас. Я научный ряботннк-филолог, преподаватель вуза. Много лет занимаюсь литературой. Вы можете мне поверить. Есть у вас литературные способности. И путь, избранный вами, нелегкий, тернистый путь, все-таки верен. У вас будет много читателей. Мои студенты читают вас и на экзамене по советской литературе говорят о вашей повести. Вам надо учиться. Вы сильный и гордый человек. Вам можно позавидовать. Подайте документы в Литературный институт. Вы меньше чем кто-либо нуждаетесь в снисхождении. Я бы не писала об этом. Но у меня есть кое-какие права. У меня нет зрения, нет совсем, с детства, с двух лет. Мне и легче и тяжелее, чем вам. Легче потому, что я ничего не помню, не знаю ни света, ни цвета, тяжелее потому, что мне трудно ходить. Я не могу уйти одна в лес, на речку, не могу заглянуть в глаза маленькому сыну, не могу найти упавшую из рук книгу, хотя руки у меня есть. Но самое страшное то, что я не могу читать. Я вот университет и аспирантуру закончила и диссертацию защитила и все с помощью посторонних людей. Кто-то помогал, а кто-то отвергал. Было и тяжело, и обидно Но что делать? Надо жить! Я ненавижу страдания и смерть. И в число самоубийц никогда не попаду. Доберусь все-таки как-нибудь до леса, а цветы можно различать по запаху. Мой маленький сын играет на пианино, а я так люблю музыку. Приезжайте ко мне с семьей летом, если вам захочется и если у вас будет время. В нашем городе много солнца Извините, я плохо пишу. Видимо, расшатались нервы. Я ведь не могу перечитать и исправить то, что пишу. Пишущей машинкой я владею сама. Вот видите, все не так уж и мрачно. Мир цветет, несмотря на боль и потери. И Маяковского я не люблю как раз за его последний шаг. Неудобно для революционного поэта и просто для мужчины. Еще раз желаю счастья. Хорошо, что вы оба все-таки живете на земле. С искренним уважением Л. М. Процанова, г. Тирасполь". Письмо было в одной пачке, рядом с письмом Балериной мамы. Еще раз перечитав оба, я задумался. А что же все-таки такое человеческое мужество? Продукт общественного воспитания, черта характера или мировоззрение человека? Я думал об этом и когда читал следующее необычное письмо. "Уважаемый гражданин Титов! Мы, осужденные 5-го отряда, прочитав вашу повесть, были глубоко тронуты патриотизмом ее содержания. Общественность нашего отряда с большим удовлетворением встретила включение в программу читательских конференций обсуждение вашей повести. Ваша повесть вызвала у нас чувство жгучего стыда за наши преступления перед Родиной и советским народом. Мы еще с большей ясностью осознали, что, совершив преступления, сами втоптали себя в грязь, потеряли право иосить гордое имя советских людей "товарищ". И теперь проводим свою молодость и жизнь за колючей проволокой. Гор