ли наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света... ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица".("Мертвые души", часть I, гл. 5.) Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не имена, а такие же самые меткие, злые, соленые прозвища? Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище? Какое между ними сходство и какие различия? Сходство: И то и другое -- имена собственные. И то и другое, как мы уже видели, образуются из самых обычных слов. И от имени и от прозвища легко образуются так называемые "фамилии": Андрей и его потомки -- Андреевы; Андрей Хорек и его дети -- Андреевичи Хорьковы. Различие: Имя употребительно одинаково как внутри семьи, так и вовне, всюду, вплоть до официального документа. Прозвище применимо только при близких отношениях между людьми или при отсутствии взаимного уважения. Ни в какой документ оно "не лезет". Имя постоянно сочетается с отчеством и фамилией; прозвище -- никогда. Из имени без труда образуются отчества, а из прозвища -- нет: это немыслимо. Имя -- почтенно, прозвище-- чисто обидно. К этому можно добавить еще одно отличие, -- имя легко использовать само по себе, без всяких дополнений, прозвище же чаще всего требует, чтобы рядом с ним стояло настоящее имя: "Как у Васьки-Волчка вор стянул гусака..." или "Это тот Попович славный, тот Алеша-богатырь..." Впрочем, это различие не может быть признано обязательным. Ну что ж, выходит, что у нас появилось нечто вроде своеобразного сита, контрольной сетки. Пропуская сквозь нее сомнительные прозвания, мы увидим, где они "не пройдут", и решим интересующий нас вопрос. Начнем при этом, так сказать, "с конца", с последнего признака. "Яз... пожаловал есми Злобу Васильева сына Львова... и Ивана Злобина сына Львова же... пустошьми и орамыми землями..." -- пишет в одной из своих грамот царь Ивам IV. Вот и смотрите: два имени -- Иван и Злоба, одно православное, крестное, другое -- явно мирское выступают тут на совершенно равных правах. Как при крестном имени не добавляется второго, мирского, так и при мирском не стоит крестного. Мирское имя Злоба сочетается с отчеством "Васильев" совершенно так же, как крестное Иван с отчеством "Злобин": Злоба Васильев-сын, Иван Злобин-сын. Наконец, каждое из них в одинаковой степени само способно стать отчеством: от "Василий" -- "Васильев", но и от "Злоба" -- "Злобин". Совершенно ясно, что с точки зрения царя и тех грамотеев, которые писали его грамоту, слово "Злоба" является точно таким же именем, как и Иван, ничуть не "хуже", ни в чем не "второразряднее". Это вовсе не прозвище. В других случаях в одном и том же документе на равных правах чередуются и мирские и крестные имена, без всякого различия между ними: ...Хвороща и с братом Иваном (1388 г.) ...дети его Некрас да Ивашко (1459 г.) ...Товарищ да Семен Григорьевы (1566 г.) ...Пятой да Петр Пруговы... Нет никакого сомнения, что и тут писавший не делал никаких различий между обоими типами имен: что Иван, что Хвороща для него совершенно безразлично; имена -- и все тут! Ни носители этих имен, ни дьяки при записях не видели в них решительно ничего обидного, позорного или непочтительного. Каждый с таким же спокойствием именовал себя Кислоквасом, как Григорием или Тимофеем. "Ты кто?" -- "Я-то? Запорожский казак, Бобою зовут..."; или: "Я гетмана посланный, именем Колоша"; или: "Пономарь здешний, а зовут Огурцом..." Как мало в те времена отличали мирские имена от крестных, показывает следующее обстоятельство. Мы уже знаем, что люди в прошлом нередко носили по два разных имени; если одно было христианским, другое являлось народным, мирским. Но вот в одном документе упоминается под 1539 годом два новгородских крестьянина: одного звали Филиппом и Юрием, другого -- Исааком и Левкой. Как прикажете это понять? Очевидно, в глазах современников второе (крестное) имя надлежало носить вовсе не потому, что первое (мирское) представлялось недостаточным, неполноценным. Видимо, просто тот, кто "нарекал" человека, мирился кое-как с именем, данным церковью, но оставлял за собой полное право подобрать и второе, более приятное прозвание. В самом деле, вот вам ряд примеров на этот особый вид двойного именования: "Сын мой Остафий (то есть Евстафий), который был прозван Михаил..." "Карпуша Ларионов, а прозвище Ивашко". (1600 г.) "Ивашко, прозвище -- Агафонко..." (XVII в.) Крестят Евстафием, прозывают Михаилом. Окрестили Михаилом, стали звать Микулаем... Похоже на какую-то нелепую сказку-небылицу. С нашей точки зрения, можно дать человеку прозвище Кислоквас или Звяга, сделать же прозвищем имя Агафон -- в высшей степени странно. Надо думать, что это говорит об одном: привыкая к церковным, крестным, именам, народ перестал уже отличать свое от чужого. Он теперь прикидывал иначе: привычно звучит имя или нет, и выбирал наиболее знакомые. Видимо, прав большой знаток нашего древнего именословия, языковед прошлого века Н. М. Тупиков: "Русские имена всегда имели все права законного имени и могли выступать без сопровождения имен христианских... Употребление их в качестве имени или прозвища зависело от воли носителя их или же от воли документатора" (то есть того, кто записывал их). Словом, народ не видел никаких преимуществ в именах "календарных", ничего плохого -- в старинных своих, домашних. Но так как церковь все время продолжала яростно бороться против последних, то мало-помалу на них лег запрет. Их действительно начали рассматривать как что-то незаконное, как насмешливые клички. Только случилось это не скоро, никак не раньше XVII века. Именно тогда мирские имена попали в окончательную немилость, и грамотеи-дьяки или священники стали брезгливо записывать их так: "Казак Богдан, а имя ему бог весть..." Тут уже даже привычное Богдан рассматривается как незаконное прозвище, которое не может быть признано. Но ведь это случилось еще когда; а столетием, двумя раньше и Горностай и Грязка, и даже Износок или Опухлой, были ничуть не кличками, не прозвищами, не "дразнилками", а самыми настоящими именами. Их признавал тогда за имена весь народ, возражала одна только церковь. Но эти возражения для нас с вами никак не обязательны. Осталось выяснить одно: раз такие причудливые "имена" существовали, -- как же они могли возникнуть? Почему нашим предкам вздумалось пользоваться ими? Зачем они им понадобились? "ДОБРА ЖЕ СУТЬ И ТА ИМЕНА" Специалисты, роясь в древних документах, насчитывают кто десять, кто двадцать разрядов мирских имен; все они различного происхождения. Мы не пойдем так далеко: заинтересуемся только самыми характерными образчиками. Помните, как выразился о них составитель старинной энциклопедии: "добра же суть и та имена". Родилось дитя. Никто не удивится, если отец и мать захотят выбрать ему такое имя, в котором бы отразились их радость, нежность, любовь. Очень понятно, если они назовут своих первенцев Жданами, Любимами, дочерей -- Любашами или Милушами. Это вполне естественно, и, встречая такие имена, мы спокойно принимаем их. Но ведь дети, являясь на свет, доставляют не одну только радость. Появилось этакое сокровище, и юные родители вдруг замечают, что хлопот и забот оно принесло куда больше, чем забавы. Маленький Ждан-переждан начинает так реветь по ночам, так заставляет убаюкивать и укачивать себя, так усердно не дает спать ни отцу, ни матери (и уж особенно матери!), что при его "наречении" на ум приходят совсем не такие благи-душные имена. В древних грамотах поминутно встречаются то Будилко, то Неупокой, и Шумило, и Томило, даже Крик, Гам, Звяга и Бессон. Всмотритесь в эти имена, вслушайтесь в них. Не видится ли вам за ними душная курная изба XV и XVI веков; в ночном мраке без всяких спичек и ламп, где в непроглядной тьме, обливаясь горючими слезами, до третьих петухов, до тусклого света сквозь оконный пузырь, замученная работой молодушка долгими часами "зыбает" в колыбели своего горячо любимого, но такого безжалостного Неупокоя или Бес-сон а? Чего же удивляться, если она так его и назовет -- Будилкой или Томилой. Очень понятны эти имена, и нельзя считать их странными. Они выражают не злобу, не досаду, не неприязнь, -- скорее смесь нежности и отчаяния. Конечно, их давали детям любящие, но трудно живущие матери. Сложнее с теми именами, которые как будто прямо выражают дурное отношение к ребенку: Нелюб, Ненаш, Нехорошей, Болван, Кручина... Что думать о родителях, которые способны так называть свое детище? Но поищем и тут если не оправдания, то объяснения. Нечего греха таить, были в старину семьи, для которых каждый новый их член, по горькой нищете, по голодной жизни, и на самом деле оказывался Нежданом и Нечаем, сущей Докукой, настоящей Бедой. Может быть, иногда поэтому его так и называли. Но чаще причины были совсем другими. Наши предки были суеверны. Они очень боялись "глаза", вредоносного действия чужих или своих похвал; им казалось, назвать ребенка красивым, нежным или горделивым именем, -- это значит привлечь к нему гибельное внимание целой армии подстерегающих человека врагов -- злых духов. Зовут мальчишку Красавчиком или девчурку Ладой, а бес тут как тут: разве ему не лестно завладеть таким прелестным ребенком?! Услыхав же про маленького Хворощу, Опухлого или Гнилозуба, кто на них польстится? И под прикрытием обманного имени-оберега дитя будет спокойно расти и процветать... Этот обычай очень древен, и свойствен он был далеко не только нашему народу. Еще в первые века христианства церковный мудрец Ориген советовал запутывать демонов: называть ребенка при крещении одним именем, а в жизни другим. Еще умнее, казалось ему, то же самое имя перевести на другой язык: окрестили Хоздазатом ("дар божий"), а зовут Феодором (тоже "божий дар"); назвали по-гречески Хрисой, а кличут на латинском языке Аурелией. Оба слова значат одно --"золотая", но ведь навряд ли злые духи хорошо знают иностранные языки... Иногда такие хитрости бывали весьма сложными. После рождения дитяти у нас на Руси разыгрывался целый смешной спектакль. Отец, крадучись, под полой выносил младенца из избы, а потом с криком и шумом появлялся уже в открытую, уверяя, что нашел подкидыша. Все домашние поносили и того, кто подбросил ребенка, и самого малыша, и нарекали его соответственно, скажем, Найденом или Ненашем. Бесам оставалось только отступиться: погубишь крошку, а взрослые только обрадуются -- ведь им он чужой! * ----- * Прадеда автора этой книги всю жизнь звали Измаилом Александровичем. Только при его погребении выяснилось, что крещен и записан в метрике он был Иваном. ----- Словом, надо иметь в виду: очень многие неблагозвучные, сердитые и обидные имена на самом деле были словесными талисманами: они защищали своего носителя от враждебных таинственных сил. Надо принять в расчет и другое: с того мгновения, как слово становится именем, оно в какой-то мере перестает значить что-либо. Собачонку зовут Шариком, хотя форма ее вовсе не идеально круглая. Имя вашего сына Слава, но это совсем еще не значит, что им обязательно можно гордиться. Да и далеко не все дамы, которых зовут Розами, напоминают этот цветок. Вот почему человек мог всю жизнь прожить с именем Мичура (что значит "угрюмый"), и никого не смущало, если он был весельчаком, каких мало. Так было не только у нас на Руси; так бывало везде и всюду. Загляните в старинные святцы, и вы узнаете много неожиданного даже о самых привычных нам христианских именах. Ведь имя Аполлон некогда значило "погубитель", Архип -- "начальник коней"; редкое имя Коприй переводится как "навозный жук". Не лучше обстоит дело и на женской половине святцев: Цецилия истолкована тут как "подслеповатая", Клавдия -- "хромоножка", а Ксантиппа так и вовсе означает "каурая лошадь". По-видимому, дело только в том, что мало кто из нас, пользуясь христианскими именами, понимает их смысл; но ведь их творцы -- народы древности -- его. отлично понимали. С остальными, мирскими, именами -- теми, в которых нет неодобрительного оттенка, -- дело обстоит гораздо проще. Очень распространен некогда был обычай давать их по времени появления ребенка на свет. Старые документы пестрят такими именами, как Зима, Полетко, Подосен, Мясоед, Суббота или Неделя. Только "неделя" означала тут не "семь дней", а один, седьмой, свободный от работы, воскресный: "не-деля". В обычае было выбирать имя в связи с разными обстоятельствами рождения малыша. В старых рукописях очень часто попадается имя Дорога: его давали родившимся в пути или накануне отъезда. Немало людей именовались Морозами: эти являлись на свет во время особо лютых холодов. И сейчас у некоторых иародов нашего Севера есть обыкновение нарекать новорожденного по первому предмету, который попадает на глаза отцу или матери, или по какой-либо иной случайной причине. Стоит вспомнить здесь тех негритянок, о которых была речь недавно, и которые, если вы не забыли, звались одна -- "А что я говорила?" - Да-тини, а другая - "Спотыкается о корчаги"- Кабиси-тия.* ----- * Один образованный чукча сообщил мне про чукотского мальчика, которому дали имя, означавшее: "С криком бросается на всякую грязь". Имя явно было дано "от естества" этого младенца ----- Теперь очень большие семьи -- сравнительная редкость; несколько столетий назад они были правилом. В доме, где рождается десятый или одиннадцатый сын, не так-то легко выбрать для него удачное и подходящее имя. Вероятно, поэтому так много нам известно людей с именами-номерками: Первуша, то есть "первый сын", Вторак, или Второй, Третьяк, Четвертой, Пятой и так далее, до Десятого включительно; вот имени Одиннадцатый или Двенадцатый мне ни разу не попалось, боюсь утверждать, почему. Вероятно потому, что оно казалось слишком труднопроизносимым. Вас удивляет это? Напрасно. Вы не верите? И тоже зря! Чем же, как не этим фактом объясняется, что у нас сейчас так распространены фамилии вроде Первушины, Второвы, Третьяковы, Девяткины? А кроме того, каждый, изучавший римскую историю, вспомнит знаменитых Квинтов, Секстов, Септимиев и Октавиев. Ведь это все такие же имена-числительные. Квинт Курции, например, можно перевести, как "Пятый из рода Коротко-вых"; Септимий Север значит: "Семеркин из Суровых". (Сравните названия интервалов музыкальной гаммы: секунда, терция, квинта, секста, септима, октава.) Все дело в привычке; и не такая уж беда, если список членов иной семьи будет напоминать считалку или таблицу умножения. x x x Я уже сказал: ученые указывают десятки источников, откуда наши предки черпали свои имена. Людей называли: по профессиям (Поп, Быкодер, Кожемяка), по народностям, жившим около места рождения (Татарин, Мордвин, Черемис), по самым различным чертам ребячьего характера и наружности (Черноголов, Несоленой, Пузо, Губа, Щетинка, Соловей, Смола), по именам каких угодно животных и птиц (Заяц, Гусь, Соловей, Баран, Кот, Ерш и т. д.). Словом, -- как угодно. По-видимому, находились даже древние остряки, которые это торжественное дело были склонны обратить в веселую шутку-игру. Не так давно известный археолог А. В. Арциховский сообщил, например, что в древнем Новгороде обнаружена им занятная семья довольно состоятельных людей, -- может быть, волховских рыбаков или рыботорговцев. Люди эти носили фамилию Линевых: очевидно, родоначальника их звали Линь. Старый Линь оказался человеком не без юмора: своих четырех сыновей он окрестил тоже "по-рыбьи". И вот ходили в свое время по новгородским улицам рука об руку с батькой Линем все его сыновья-молодцы: Сом Линев, Ерш Линев, Окунь Линев и даже Судак Линев. Впрочем, вряд ли этот новгородец был первым и единственным основателем такой живорыбной династии: загляните в любую современную телефонную книжку и любой справочник, и вы найдете там сколько угодно фамилий, происходящих именно от таких "рыбьих имен". В абонентной книге по Ленинграду, например (издание 1951 года), я нашел двадцать девять Ершовых, двенадцать Карасевых, по десяти Окуневых и Судаковых. Вот Лицевых там нет, но ведь линь -- куда более редкая рыба.( В адресной книге "Весь Петроград" за 1916 г. зато фигурируют семь Линевых -- четыре женщины и трое мужчин.) Разговор о войне имен в древней Руси подходит к концу. Стоит, пожалуй, упомянуть при этом вот еще о чем. Есть немалое число русских людей, носящих явно нерусские фамилии, происходящие при этом от иноязычных имен. У Чехова фигурирует купец Абдуллин. В романе Чернышевского "Что делать?" действует главный герой Рахметов. Одним из богатейших людей в старой царской России был Феликс Юсупов. На свете живет много Муратовых, Ахматовых, Рахмановых, и все это люди русские. А между тем имена Мурат, Рахмат, Юсуф, Абдулла, от которых произошли их фамилии,-- это мусульманские, турецкие или татарские имена. Обычно предполагают, что такие семьи и на самом деле ведут происхождение от иноплеменников. Так это или нет? Иногда так, а часто и нет. Изучение списков наших мирских имен показывает: выбирая их для своих детей, наши предки очень часто останавливались на любом, приглянувшемся им, нерусском имени. Почему? По самым разным причинам. Бывало, у главы семьи оказывался друг татарин или мордвин. Случалось, -- заезжал в .дом какой-нибудь иноземец в качестве гостя. А бывало и так, что русский человек и мусульманин просто обменивались именами, чтобы стать "побратимами". Являлось немало людей, которых церковь считала Федорами или Николаями, а все окружающие звали Ахметами или Карлами. И так как мирское имя всегда было более привычным в быту, то и потомки получали фамилию по нему, а не по крестному. А потом уже создавалась легенда о татарском или европейском, обязательно знатном происхождении данного дворянского рода. Вот вам еще один пример того, как пристальное изучение "именословия", "ономастики" может принести пользу историкам. Впрочем, этот вопрос касается скорее фамилий, чем личных имен, а до фамилий мы с вами еще не добрались. ПОГОВОРИМ О КРЕСТНЫХ ИМЕНАХ Довольно "мирских" имен: мы произвели целое ономатологическое исследование о них. А ведь в конце концов во многовековой войне победу одержали не они: верх надолго взяли -- радостно это или грустно -- календарные крестные имена. Есть смысл заняться ими. По подсчету ученого Н. Морошкина, в середине XIX века у нас на каждые двенадцать носимых русскими людьми чисто русских имен, произведенных от славянских корней, приходилось не менее тысячи импортных, чужестранного происхождения. Да к тому же свои имена стали мало-помалу очень однообразными, если говорить о тех из них, которые были в конце концов приняты в официальные святцы. Это не так уж удивительно: церковь кое-как примирилась только с княжими именами, употребительными среди знати; из них же, указывает Морошкин, подавляющее большинство связано было с основой "-слав". Например, в летописи Нестора их сто три из ста девяноста. Такие имена-- Ростислав, Мечислав, Вячеслав, Ярослав, Владислав -- известны нам и сейчас; их вековая церковная цензура с грехом пополам пропустила, в то время как многие великолепные древние имена: Лада, Рогнеда, Милонега, Добрыня, Дружина, Добрило и прочие -- исчезли навсегда. В пылу борьбы люди нередко ошибаются. Некоторые промахи наших предков мы уже разбирали; о других, может быть, стоит поговорить. Церковь знала некоторые имена святых, которые тесно срослись с различными постоянными эпитетами. Так, например, святых Иоаннов накопилось столь много, что, во избежание путаницы, их именовали каждого в особицу: Иоанн Богослов, Иоанн Креститель, Иоанн Златоуст, Иоанн Воин, Иоанн Постник. Народу было не разобраться в этой сложной системе; для него было ясно: Иван -- это Иван, а Постник -- Постник. И вот эти двухыменные святые понемногу распались каждый надвое. Появились неведомо откуда взявшиеся святые-самозванцы Воин и Постник. Они не попали в святцы: у них не было и быть не могло никакой "биографии" -- жития: людей-то таких -- не существовало! Однако малообразованные священники вполне признали обоих и охотно крестили этими именами детей. В жизни А. С. Пушкина, например, играл известную роль его друг Нащокин, московский барин-чудак. Его звали Павлом Воиновичем. Значит, его отец, вельможа времен Екатерины II, носил имя Воин, а ведь крестили его не в каком-нибудь диком захолустье. Найдете вы, если поищете, и Постников и Постниковичей.* ----- * Как известно, имя Постник носил гениальный русский зодчий Яковлев, создавший вместе с Бармой знаменитый храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве. От этого имени пошли многочисленные фамилии Постниковых. ----- Случались истории и еще более затейливые. В "Житиях святых" упоминаются три мученика, трое святых, будто бы происходивших из Скифии. Они состояли учениками апостола Андрея и, по преданию, за фанатическую приверженность к христианской вере были заживо вморожены в лед какой-то реки. Звали их Инна, Пинна и Римма; память о них церковь справляла 20 января и 20 июня (старого стиля). Все шло как всегда. Но со временем это забылось, имена эти в соответствии со своими окончаниями стали считаться не мужскими, а женским, и и до нашего времени употребляются в качестве женских.Переберите ваших знакомых; ручаюсь, что среди них вам не встретится я и одного дяди Риммы или Инны Петровича. А вот Римма Ивановна или тетя Инна могут попасться весьма легко. (Третье имя, Пинна, почему-то почти не употребительно.) Таковы "некоторые тайны и загадки православного именословия. Они забавны. Но подобных курьезов обнаруживается куда больше, если от русских святцев обратиться к западноевропейским; ведь христианские имена, меняя свою звуковую форму и испытывая разную судьбу, путешествовали много лет по всем странам и народам Европы. Не углубляясь особенно в этот вопрос, мы позднее поговорим немного и о нем. РОЗА ЛЬВОВНА И ФИАЛКА ЛЕОПАРДОВНА Человек похвастался: "А у меня есть знакомая, которую зовут, представьте себе, Розой Львовной!" Недоуменное молчание служит ему ответом. Впрочем, кто-нибудь, наверное, скажет: "Да? Ну и что же?" Но почему, если он же заявит: "А вторую мою приятельницу именуют Фиалкой Леопардовной (или Резедой Бегемотовной)", -- все закричат со смехом и досадой: "Ну да, рассказывайте! Этого не может быть!" Не странно ли: роза -- цветок, резеда и фиалка - тоже. Лев, леопард и бегемот -- крупные дикие звери. Почему же названия первых могут стать именами людей, а остальные -- нет? А кстати, вы уверены, что не могут? Вот фраза из одного широко известного художественного произведения: "Жиров из страха перед Мамонтом спал в ванной". Это вас не удивляет: в одном довоенном журнале был ведь когда-то напечатан фантастический рассказ академика Обручева: привезенный в Москву замерзший тысячелетия назад мамонт ожил и натворил всяких дел; это, наверное, из того рассказа... Вы думаете? А другая сценка: "Яша у рояля грянул туш. Полетели шампанские пробки. Мамонт сел рядом с Дашей..." Бред сумасшедшего? Ничего подобного; это выписка из ничуть не фантастического романа А. Н. Толстого "Хождение по мукам". Речь идет о днях гражданской войны.Все происходит в Москве, и автор рисует действительно жившего на свете человека, лицо историческое, известного актера, а затем члена партии анархистов, Мамонта Викторовича Дальского. Такой человек на самом деле существовал (его настоящая фамилия была Неелов), и если бы у него родилась дочка Виолетта ("фиалка" по-французски), мы увидели бы живую Фиалку Мамонтовну. * А чем хуже она, нежели Настурция Гиппопотамовиа? ** ----- * У М. В. Дальского была дочь. Она, насколько известно, жива и сейчас, и зовется Ларисой Мамонтовной. Так как имя Лариса некоторыми расшифровывается как "чайка" то сочетание получается еще более неожиданное. ** За Гиппопотамовну, конечно, поручиться трудно, но Лео-пардовна, по списку имен, включенных в свое время в православные святцы, была вполне возможна, если не буквально, то, во всяком случае, теоретически. Мало кому известно, что в святцах числилось имя "Пард", с пояснением: барс. Как известно, барс и леопард -- два животных "близко родственных", как говорит А. Брем. Если бы вы носили имя Пард, вы справляли бы вашы именины 28 декабря по новому стилю: то был день, посвященный святому, близко родственному леопардам. Добавлю, пожалуй, что, таким образом, среди старых имен были три, связанных с крупными хищниками из числа "кошачьих": Лев, Тигрий и Пард. ----- В чем же дело тогда? Почему мы совершенно неодинаково реагируем на вполне однотипные сочетания слов? Дело только в привычке и непривычке. Самое простое и благозвучное имя нарицательное прозвучит для нас дико, если мы внезапно превратим его в имя собственное. В нем еще будет живо чувствоваться непогашенное, неумершее первоначальное предметное значение: Еж Петрович, Верблюд Журавлев... Постепенно же (и, может быть, даже довольно скоро при частом употреблении) это значение затушуется, померкнет, потом вовсе исчезнет,и слово как бы потеряет для нас "всякий смысл", из "имени существительного" станет "просто именем". Как раз поэтому слова чуждых языков проще принимают на себя роль имен: за ними русский человек с самого начала не чует никакого добавочного значения; откуда ему знать, что Гамаль -- по-турецки "верблюд", Ардальон для грека -- "замарашка" или Дэйзи в Англии -- "маргаритка"? Я могу перевести вам то или иное имя, могу, скажем, объяснить, что турецкие слова "Назым Хикмет" означают: "Слагающий стихи" и "Мудрость", и тогда вам будет уже не так легко воспринимать их просто как имя и фамилию прославленного турецкого поэта. Но ведь пока я не сделал этого, вы даже не подозревали, что это "тоже слова". ЛЮБОВЬ ПУШКИНА На нашем наблюдении стоит задержаться. Хочется подтвердить его обратным примером. Очень часто слово, став именем собственным, столь бесповоротно расстается со своим былым нарицательным значением, что вскоре затем может внезапно приобрести значение новое, порой совершенно иное, очень далекое от прежнего, и начать опять играть роль "слова", только имеющего уже совсем другой смысл. Однажды в городке Луге я увидел издали на заборе афишу. На ней резко выделялись только очень крупно набранные слова: Любовь Пушкина. Это заинтересовало меня. "Интересно, -- подумал я.-- Видимо, кто-то будет читать лекцию. Но кто же подразумевается под "любовью" великого поэта -- Наталья Гончарова, Мария Раевская или, может быть, таинственная Эн-Эн?" Я перешел улицу и рассмеялся от неожиданности. Вблизи афиша выглядела вот как: 29 июля Лужский городской сад вечер вокальной музыки ЛЮБОВЬ ПУШКИНА пение Б. Николаев (рояль) нач. 8ч. вечера Выступала певица, носившая ту же фамилию, что и "певец Людмилы и Руслана", а имя ее было Любовь. Все очень просто. Почему же издали я понял текст совсем по другому? Недоразумение? Нет, дело тут явно сложнее. Причина в том, что для нас фамилия Пушкин звучит совсем "не так, как все остальные, созвучные с нею: слишком особенную историю пережила она. Все другие сходные фамилии кажутся нам не слишком благозвучными, не очень красивыми: Мышкин, Кошкин, Душкин... В них живо чувствуется их происхождение от слов с уменьшительным и даже "уничижительным" значением, вроде "душка" (рядом с "душа"), "чашка" (рядом с "чаша") и так далее. Актер, носящий фамилию Кошкин, наверняка заменит ее более благородным театральным псевдонимом, прежде чем выступать (как актер Неелов заменил свою псевдонимом Дальский). Тот же, кто носит фамилию Пушкин, не нуждается в этом: о"а и так звучит достойно. Почему? Да потому, разумеется, что на наш слух и понимание слово "Пушкин" приобрело уже давно совершенно новое значение. Оно перестало быть только фамилией. Оно значит теперь для нас: "гениальный поэт", "великий художник". Услышав его, мы прежде всего думаем, что речь идет об Александре Сергеевиче Пушкине, и только потом нам приходит в голову, что могут ведь быть и другие Пушкины: Кузьма Васильевич или Петр Никифррович (я взял эти данные из телефонного справочника). Когда поэт в своей "Родословной" гордо писал: "Я грамотей и стихотворец, Я Пушкин просто, не Мусин..." -- он как бы предвидел в будущем это удивительное изменение значения собственной фамилии. В Большой Советской Энциклопедии указаны два Пушкина, в словаре Брокгауза даже три: Александр, Андрей и Василий. Но из них только один "Пушкин просто" -- тот, которого знает каждый. Очевидно, я был прав, когда утверждал, что судьба человека может преобразить для нас и звук, и смысл его имени. А поразмыслив, заметишь и другое: каждое слово не только состоит из звуковой формы и внутреннего значения; его окрашивает наше живое, часто очень сложное, отношение к нему. Это можно подтвердить целым рядом сходных примеров. Мы с вами, произнося или слыша фамилию Толстой, совершенно не задумываемся над ее значением: для нас слово "Толстой" тоже как бы является синонимом слов "великий писатель". Кто-то сказал "Толстой", и вы прежде всего подумали: "Лев Толстой, автор "Войны и мира", могучий ум, один из самых замечательных людей XIX века". Конечно, в следующий миг вы можете согласиться, что речь идет о каком-нибудь другом Толстом: о поэте, скульпторе, советском писателе. Но все они не "просто Толстые": мы зовем их кого "Алексей Константинович", кого "Алексей Николаевич", кого "Федор Петрович". В энциклопедии Брокгауза упомянуты двенадцать носителей этой фамилии, и все же для нас только один из них является "просто Толстым". Но это -- только для нас. Иностранцы, недавно научившиеся русскому языку, иначе воспринимают это имя. Один норвежец в своих записках о путешествии по России не без некоторого удивления замечает: "Имя Толстой означает "толстый"!" Теперь нам надо сделать некоторое усилие, чтобы представить себе, что фамилия Глинка происходит от слова глина; а ведь в .свое время известные стихи: "Пой в восторге, русский хор, Вышла новая новинка. Веселися, Русь! наш Глинка -- Уж не глинка, а фарфор!" -- показывали с полной ясностью, что связь этих двух слов между собою была куда прочнее, чем связь слова "глинка" с представлением о замечательном композиторе. Видимо, пока слово окончательно станет именем собственным, должен пройти известный срок; до поры до времени в нем продолжает чувствоваться его прежнее "нарицательное значение", и нередко оно мешает пользоваться этим словом как удобным общепризнанным именем. Вот одна из причин, которая затрудняет употребление в качестве имен "любых слов". ИМЯ И ЧЕЛОВЕК Итак, всякое имя собственное -- слово, но слово, получившее совершенно особые свойства, новую окраску. Эти свойства заставляют даже нас, современных людей, свободных от всяких суеверий, невольно ощущать в нем как бы более тесную связь с самим человеком, его носителем, чем может быть на деле. Более того, подумайте, и вы убедитесь -- нередко нам кажется, что имя способно даже вроде как бы изменять свойства своего хозяина или, по крайней мере, в некоторой степени определять их. Возьмем такой несколько искусственный пример. Перед вами -- перечень лиц, персонажей какой-то пьесы. Страничка оборвана; сохранились только имена, а характеристики исчезли. Вы читаете: Георгий Ардальонович ...... (неизвестно кто) Екатерина Аркадьевна ...... Бетси . . ........... Жоржик ........... Пуд Гордеич . . . . Феклиста Титовна ........ Марфушенька . . ...... . Карп ............ Ерема . . . . . . . . ... . Пахом ............. Егорка ............ Формально говоря, вы не знаете про них ровно ничего. Но разве по именам этих неведомых людей вы не можете примерно представить себе, что за пьеса перед нами и кого именно изобразил автор? Подумайте: похоже, что речь идет о дореволюционном времени и, вероятно, даже о XIX веке. Вполне возможно, пьеса рассказывает о двух семьях, дворянской и купеческой. Георгий Ардальонович и Екатерина Аркадьевна легко могут быть "господами", помещиками, мужем и женой и иметь дочку -- барышню Бетси. Мальчик Жоржик годится им в сыновья, так же как Марфушенька окажется на месте в роли купеческой дочери в семье Пуда Гордеича и Феклисты Титовны. Карп, Пахом и Ерема -- несомненные "мужики"... Разумеется, можно придумать и другие варианты. Милая Бетси может стать гувернанткой Жоржика. Егорке ничто не мешает оказаться сынишкой или даже внуком почтенных купцов. Впрочем, тогда, вероятно, ему подобало бы называться Егорушкой; как Егорка, он скорее подходит для роли деревенского мальчугана. Точно так же Марфушеньку трудно вообразить "горничной девушкой" в купеческой или дворянской семье, -- тогда она была бы Марфушкой или Марфушей. Продолжая эту игру, вы без труда могли бы придумать сюжет, подходящий именно для этих персонажей, сочинить всю пьесу, исходя лишь из того, что вам о них уже известно. А что известно? Ровно ничего, кроме имен! Да, но, оказывается, этого не так уже мало: имена имеют свою окраску, которая придает их носителям довольно определенные черты. Вы могли бы спокойно сделать Георгия Ардальоновича Георгием Всеволодовичем или Всеволодом Ардальоновичем, это не помешало бы ему оставаться помещиком. А вот превратить его в Пахома Ардальоновича уже куда более трудно. * ----- * В романах Л. Толстого живут две героини-Катерины: одна в "Анне Карениной" -- дворянка, сестра Анны, другая -- в "Воскресенье"-- воспитанница помещиц, незаконная дочь дворовой женщины. Первую Катерину зовут Китти, вторую -- Катюша. Толстой, как замечает В. Шкловский, разъясняет, почему именно Катюшей: "Ее и звали так -- средним именем -- не Катька и не Катенька, а Катюша..." Вот какое большое и тонкое содержание вмещает в себя самое обыкновенное имя. ----- Совершенно так же дама-аристократка, дворянка может быть Илларионовной, Аркадьевной, Борисовной, даже Алексеевной или Николаевной, зато уж из Титовны или Потаповны аристократки не получится никак. Мы редко отдаем себе полный отчет в этом странном свойстве личных имен, но постоянно пользуемся им. А. Н. Островский, называя одного из своих героев Титом Титычем, сумел в этом сочетании имени и .отчества воплотить многие резкие черты людей темного царства, купеческой Москвы. Когда общественность первых лег революции стала перед необходимостью дать короткую, но вполне отрицательную характеристику совершенно особому разряду людей, лжематросам, пришедшим на флот не ради защиты Родины, а в погоне за житейскими благами и дутой славой, для них было найдено точное и выразительное определение-имя: "жоржики". В течение долгого времени наши школьники называли "гогочками" маменькиных сынков, а ведь Гогочка -- это тоже имя. Слово "матрешка", возникшее из имени Матрена, означало на протяжении многих лет простоватых, "еще мало обтесанных", по выражению А. Н. Толстого, деревенских девушек, приходивших в город в услужение; теперь мы называем "матрешками" забавных кукол из дерева, в платочках и старокрестьянской одежде, которые вкладываются одна в другую. Когда во времена Великой Отечественной войны мы именовали вражеских солдат "фрицами", мы использовали уменьшительное от имени Фридрих. Вместо слов "типичный англичанин" постоянно употребляют английское имя и фамилию Джон Буль, в переводе нечто вроде "Иван Бугай". "Дядя Сэм" -- "дядя Самуил" -- называют среднего американца. Таким образом, имена, которые когда-то стали именами из обыкновенных слов, имеют право и возможность вновь сделаться существительными нарицательными, но уже с совершенно иным значением. Чтобы причудливость этих превращений стала вам особенно заметной, я сведу некоторое количество имен, претерпевших подобного рода метаморфозу в небольшую табличку. Какое слово: Что оно значило до того, как стало именем: Что оно значит, перестав быть только именем: Максим самый большой (лат.) пулемет Пантелеймон всемилостивый (греч.) рохля, растяпа пентюх, (уменьш. Пантюха) Иуда славный (евр.) предатель Иосиф прирост (евр.) скромник, конфузливый человек Самуил выпрошенный у бога (евр.) типичный янки (дядя Сэм) Фома близнец (евр.) недоверчивый человек (Фома неверный) Екатерина чистая (греч.) реактивный миномет (катюша) Август высочайший (лат.) восьмой месяц года Нисколько не сомневаюсь, что вы сами, если поразмыслите над этим вопросом, вспомните сколько угодно других примеров, может быть, куда более выразительных, чем эти. Однако вот что я прошу вас заметить и на что особенно обратить внимание: такие превращения бывают возможны только потому, что, когда слово становится именем, его значение непременно тускнеет, стирается. Только поэтому оно и может начать работать как имя. Я могу спокойно назвать свою сестру Акулиной, но только потому, что я забыл, что имя это значит "орлица". Вас не удивляет, когда вашего брата именуют Степаном, но ежели бы его стали звать Венком (а Стефан и значит по-гречески "венок"), это показалось бы вам довольно диким. Именем в конце концов может стать любое слово, однако необходимо, чтобы предварительно из него выветрилось его значение. Это выветривание достигается долгим и упорным употреблением его в качестве имени. Именно поэтому два совершенно одинаковых слова для нас неодинаково годятся в имена. Слово "лев" уже успело утратить свое общее значение, и вот мы про него думаем: "Имя как имя". А слово "медведь" не прошло этой стадии, и, если кто-нибудь даст своему сыну имя Медведь, мальчишка испытает немало неприятностей. Однако, если много людей много лет подряд будут упрямо называть своих детей Медведями, в конце концов и это слово утратит значение "зверь", станет восприниматься тоже "как имя". Если бы это было не так, мы либо никогда не смогли бы превратить в имена такие слова, как "вера", "надежда", "любовь", либо же, наоборот, могли бы спокойно называть своих дочерей "Нежность", "Догадка", "Сомнение". Ни того, ни другого на самом деле не случилось. Это надо помнить каждому, кто хочет ввести в обычай новые, непривычные имена. МУЛЛИ УЛЛИ ГЮ Неужели вы забыли это имя? Так ведь назывался вымышленный король выдуманного Джонатаном Свифтом великим английским сатириком, карликового народца - лилипутов. Лилипуты были малы, крайне малы: пять или шесть таких человечков уселись бы на ладони взрослого мужчины. На ней мог поместиться и его высочество король со всей его свитой. Но для его имени не хватило бы места не только на ладони,--даже в целой пригоршне. Полностью оно звучало так: Голбасто Момарем Гурдйлло Шеффйн Мулл и Улли Гю. Право, недурно для человечка высотой в два или три дюйма... Что хотел сказать своей выдумкой Свифт? В переносном смысле это понятно: и среди обычных людей -- намекал он -- не мало карликов духа, цепляющихся за пышные и громкие звания. А вот буквально... А буквально -- это имя, точнее, цепочка, ожерелье имен, рассудку вопреки повешенное на шею одного чванливого господинчика, близко напоминает мне другое сочетание слов: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст граф фон Гогенгейм. В чем разница? Только в одном: там речь шла о вымышленном короле, а здесь я вспомнил лицо историческое. Именно так звали знаменитого средневекового алхимика, более известного под псевдонимом: Пара-цельс. Граф Гогенгейм-Парацельс был католиком, а для народов, исповедующих католицизм, такие гирлянды имен --вещь вполне обычная. Покл