стать для нас "собачьим" именем: так часто зовут псов. Дайте его сыну -- и в школе начнут дразнить мальчишку. Полканом, если не Барбосом, это уж как пить дать. Не подходит и Рогдай; прислушайтесь, -- разве вы не слышите в нем внятного сочетания двух слов: "рог" и "дай"? С Рогнедой тоже не все спокойно: кроме "рога", в этом слове таится и "гнедая масть", если не что-нибудь еще менее приятное. Не потому ли из многих древнерусских женских имен заново привилось у нас только одно -- Светлана? Вот уж тут ни к чему не придерешься: светлое, милое, красивое имя! Посмотрите на дело и с другой стороны: Светлану легко превратить в Светку, Светочку, Свету, Светик. А попытайтесь сделать что-нибудь подобное с Рогнедой... Рогуля? Гнедочка! Гнедка? Другой изъян у имен западного происхождения: они просто чужды нашему слуху; они выглядят в большинстве своем вычурными, претенциозными, как какая-нибудь шляпа необыкновенного фасона, которой не носит почти никто. Одно дело -- под картинкой, изображающей рыцарский турнир, найти подпись: "И к рыцарю вдруг своему обратись, Кунигупда сказала, лукаво смеясь..." (Ф. Шиллер. "Перчатка") Тут все на месте. Но прочитать в газете: "Инвалид труда Кунигунда Горшкова выступила с рационализаторским предложением",-- и стран.но, и немного смешно. "Брунгильда Павлова получила двойку..." "Эсмеральда Ванина купила калоши..." Не кажется ли вам, что человек с таким именем чем-то напоминает даму в пышном кринолине, входящую в трамвайный вагон, или напудренного маркиза с косичкой, ожидающего мяча в воротах команды "Динамо"? Не идут нам такие имена, и это совершенно естественно!* ----- * Да вот вам живой пример: "Светлана разыскала Изольду на комбинате, бледную и немощную после морской болезни... Изольда еле взобралась на лошадь и сидела на ней неуклюже, мешковато" ("Огонек", 1957, No 1), стр. 20). Стоило называть девочку звучным именем легендарной златокудрой красавицы, чтобы потом ее так срамили! ----- Предлагали превращать в человеческое имя названия всевозможных цветов и растений. И снова можно сказать: заранее против этого возражать трудно: имя Роза существует у нас и не кажется нелепым; но вот Фиалка или Настурция почему-то смущают. А почему? Что мешает мне назвать дочку Резедой или Анемоной, а сына... Ну, хотя бы Рододендроном? Поразмыслим над этим. Даже имя Роза не слишком часто употребляется нами: слишком еще живо ощущается, что значит оно "прекрасный цветок", "красавица". Такие имена пугают: они точно налагают на своих носителей тяжелую обязанность -- тянуться за собственным именем, быть "не хуже его". Помните одну из пушкинских второстепенных героинь, дурнушку-графиню, лицо которой напоминало репку с воткнутой в нее луковкой-носом? Хорошо бы выглядела она, если бы родители вздумали назвать ее Розой, Орхидеей или Лилией! Вы можете сделать мне резонное возражение: по свету гуляет очень много щуплых и слабосильных Львов, всем неприятных по характеру или внешности Людмил, Вер, которым нельзя ни в чем довериться, и Святославов, не отличающихся ни святостью, ни славой. Однако это никого не смущает... Вы правы, но обратите внимание на одно существенное обстоятельство. Имя Людмила стало именем столь давно, что мы уже перестали слышать его как слово. Мы преспокойно говорим: "Эту Людмилу все терпеть не могут", -- и даже не подозреваем, что слово Людмила значит "милая людям", что наша фраза означает: "эта милая людям особа всем не мила". Мы восклицаем: "Черт бы побрал вашего Федора!" -- хотя это можно перевести: "Черт бы побрал ваш божий дар!" Мы уже привыкли к этим именам; из них давно выветрилось их прямое значение, а в именах, заимствованных нами, и не добраться до него. Именно поэтому, и только поэтому, нам так легко обращаться с ними как с именами. Что же до новых имен, то к ним мы еще не привыкли, мы их понимаем; именно поэтому первоначальное значение так и брызжет на нас из них. К Надежде Владимировне вы обращаетесь совсем спокойно, но попробуйте-ка поговорить с Мудростью Никтокакбоговной! Это невозможно, скажете вы. Ну, как сказать: ведь "мудрость" по-древнегречески "София", а "никто как бог" звучит на древнееврейском языке как "Михаил". Не удивляйтесь этому: так бывает часто; теперь тысячи девушек и женщин ходят стрижеными и носят спортивные брюки; это никого не поражает. А лет сто назад за каждой такой женщиной бежала бы удивленная толпа. Почему? Возникла привычка к короткой стрижке женщин. Стриженая голова перестала казаться мужской. Примерно то же бывает и с именем. "А! -- радуетесь вы, -- так, значит, все дело в привычке? Значит, можно приучить людей и к такому имени, как Носорог или Кряква?" Отчего же, -- вероятно, можно. Но стоит ли? И сколько времени пройдет, пока они приучатся? А до того как? ЧТО ЖЕ ТРЕБУЕТСЯ ОТ ИМЕНИ? От него требуется немало. Прежде всего оно должно быть не слишком длинным и трудным. Вам не удастся сделать именами такие слова, как "электрификация" или "тригонометрия", даже если они благозвучны и преисполнены высокого значения, -- "роту тяжело" часто произносить их. Во-вторых, имя обязано звучать красиво, быть изящным по своей окорме. Есть слова, называющие очень хорошие вещи, но неприятные на слух: они не могут стать людскими именами. Попробуйте окрестить вашу дочурку (когда она у вас появится), скажем, Идиомой или Психикой... Не поблагодарит она вас, -- а ведь слово "идиома" по-гречески значит "выражение, свойственное только одному из языков"; "психика" -- означает "душевная жизнь". Чего уж, казалось бы, лучше? Но вы и сами, всего вероятнее, не хотели бы называться так: подлинное значение слов от нас скрыто, а звуки связывают их с совершенно другими понятиями. Очень важно и третье: у каждого есть свое, личное представление о красоте, свои собственные вкусы. Однако, выбирая имена или превращая в имена слова, нельзя считаться только с собственным вкусом: ведь носить имя будете не вы, а судить о "ем -- не только вы. Допустим, вы --уроженец Северной Сибири, ваше детство прошло на суровых берегах реки Пясины. Можно поверить, что слово Пясина вам с детства мило, что оно кажется вам звучным, нежным, будит у вас в груди теплые воспоминания. Вправе ли вы назвать вашу дочку Пясиной? Конечно, нет: девочка не поблагодарит вас, -- ведь ни в ком другом с таким именем не свяжется никаких приятных ощущений. Четвертое: если бы у нас, как у чукчей, каждый человек назывался только одним словом, дело обстояло бы куда проще. Но у нас имена тройные: само имя, отчество, фамилия. И, выбирая имя, никак нельзя забывать, что ему придется звучать рядом с этими соседями, а может быть, и самому превращаться в отчество. Тут, как с цветом материи, идущей на платье: красный цвет хорош, зеленый -- не хуже, а многие сочетания красного и зеленого отвратительны. Имя Роза красиво. Имя Наркис (то есть Нарцисс) тоже не дурно. Но сочетание Роза Нарциссовна Клевер вызовет общий смех: не женщина, -- страничка из гербария! В дореволюционной гимназии у меня был товарищ, носивший прекрасное, гордое испанское имя Родриго: у него была мать испанка. Но отец-то его был русским. Сочетание Родриго Степанов вовсе не казалось нам ни величественным, ни красивым; мы считали его просто смешным. И справедливо. Нельзя допускать, чтобы женщину звали Мйрандолина Перерепенко или юношу -- Альберт Кошкин. А ведь допускают! И тогда носитель таких, не согласованных друг с другом, имени и фамилии, так же привлекает к себе всеобщее насмешливое внимание, как чудак, который явился бы на улицу в фетровой шляпе и лаптях или в современном пиджаке, но в берете со страусовыми перьями. Его сразу замечают, на него с удивлением пялят глаза. "За столом -- предсудкома, невысокий паренек с патлатой огненно-рыжей шевелюрой... -- Совмещай специальности, Рудольф! -- крикнул ему кто-то из мотористов... Лыков с любопытством смотрел на него... подивился эффектному сочетанию имени Рудольф с фамилией Бабошкин..." (Н. Верховская. Молодая Волга (роман), стр. 64--65, Л., "Советский писатель") Волга, советский дизель-электроход, заседание судкома, и вдруг, среди обычной, знакомой, естественной обстановки, милый парнишка с именем Рудольф -- непривычным, чуждым, претенциозным. И все смотрят на него, как на коня с коровьими рогами или на собаку с петушиным хвостом. Зачем же допускать такую нелепицу? Вот почему до сих пор остались в большинстве своем неудачными старания ввести в обиход новые имена взамен устаревших: их придумывали кое-как, считая, что для этого годится любое слово, лишь бы оно было хорошо как слово. Их изобретали целыми сотнями, не интересуясь законами, которым подчинены личные имена, не советуясь с людьми, занимающимися их жизнью, -- языковедами. Языковед нередко мог бы заранее предсказать судьбу, которая постигнет то или другое именословное новшество. Вот имя Ким; у него с самого, начала были все шансы выжить, привиться; оно коротко, просто, благозвучно. Кроме того, у него есть еще достоинство: у других народов оно уже давно существует. Есть множество людей, которых зовут Кимами в Корее; правда, там это скорее фамилия. Возможно это имя и в Англии, как сокращение от Кимбэлл: у Киплинга есть герой, которого зовут Ким. В книге Ганзелки и Зикмунда (я ее упоминал неоднократно) фигурирует бельгиец Ким. И наконец, может подействовать и немаловажное обстоятельство: слово Ким похоже на старое, давно привычное имя Клим. Ну что же, имя Ким и на самом деле более или менее привилось. Нетрудно было в свое время сообразить, что надежда сохраниться есть и у таких имен, как Лилия, Нинель, Спартак, Тимур. Почему? Лилия очень напоминает общепринятое Лидия; оно близко и литературному старинному Лила, и распространенному, давно живущему у нас уменьшительному Лиля (от Елизавета). А кроме того, и само слово означает нечто приятное, красивое, женственное. Такое имя никому не режет слух, очень быстро перестает казаться диковиной. Имя Нинель (прочитанное справа налево "Ленин") тоже имеет преимущество: сходство с привычным Нина и со столь же естественным и знакомым Нелли. Слово Нинель похоже на имя; к тому же его первые изобретатели поступили разумно, не убоявшись закончить его мягким знаком, которого нет в фамилии Ленин (происходящей, как известно, в свою очередь от имени Лена); не поступи они так, новое слово не могло бы легко войти в именослов: "Нинел" казалось бы мужским именем, и люди задумывались бы: "Нинел -- очень хорошо, но как же будет сокращенно? Нина? Неля? Так зовут девочек, а тут -- мальчик". Спартак и Тимур -- просто заимствования; почему бы им было не привиться у нас? Может быть, первому немного мешало наличие различных названий, данных в честь славного вождя восставших рабов -- "спартакиада", клуб "Спартак" и пр. Но это оказалось преодолимым: имя живет. Что же до множества других, в свое время предло-ценных, имен, то им ие повезло, и вполне естественно.; Советовали, например, называть детей изящными терминами из теории литературы: Поэма, Элегия, Легенда. Такие имена не могли привиться и тем более -- быстро: ведь даже красивое христианское имя Роман у нас не очень в ходу как раз потому, что его смысл понимают неправильно: думают, что оно означает "литературное произведение", тогда как на самом деле имя Роман значит "римский", "римлянин". Конечно, если бы сейчас, ;так же, как в дни принятия нашими предками христианства, незнакомые имена давались людям против их воли!и желания, принудительно, тогда можно было бы искусственно привить любое из них: привились же в свое время такие, попервоначалу дико звучавшие, имена, как Николай или Степан. Однако они прижились именно потому, что их, без спроса и согласия, по велению церкви получали сразу сотни и тысячи людей; и то понадобились, как мы видели, долгие века, чтобы народ принял их и перестал заменять их своими, "мирскими". А теперь положение изменилось: никто не диктует нам свыше новых имен, они не сваливаются в мир пачками. И нужна известная смелость, чтобы щеголять одному среди всех в новом имени, как в новомодном платье. А такая смелость далеко не у всех есть. Да и к чему она? x x x Я несколько раз повторил сравнение новых имен с модными платьями. Разумно ли это? Представьте себе -- да: в именословии, как и в одежде, существует "мода", и иногда вовсе не легко установить, какие силы влияют на ее изменение. Иной раз это предпочтение меняется с течением вре-мени. С начала тридцатых годов нашего века и до их конца особенно часто встречающимся мужским именем у нас сделалось имя Владимир. Не было класса в любой школе, в котором чуть не половина мальчуганов не именовалась бы Вовками. Потом начало все увеличиваться число Игорей, Олегов, Святославов, Вадимов и других носителей древнерусских имен, а Владимиров стало меньше. Любопытно при этом, что дореволюционные Владимиры в огромном большинстве своем в детстве звались Володями, Вовочки были исключениями. Имя Никита лет двадцать пять назад было очень редким и вдруг вошло в неожиданную моду главным образом среди советских интеллигентов. Можно думать, большую роль здесь сыграла чудесная повесть А. Толстого "Детство Никиты"; после ее выхода в свет маленькие Никиты начали появляться повсюду, как грибы после дождя. Однако, если вы познакомитесь с именами, распространенными в то же время в колхозной деревне или в рабочих семьях, там число Никит окажется несравненно меньшим: мода на имена бывает совершенно разной в разных кругах общества. Одновременно с Никитами сомкнутыми рядами выступили в жизнь бесчисленные Натальи; надо, впрочем, .сказать, что это имя оказалось более стойким: Никит понемногу становится как будто все меньше; что же до Наташ, то их число отнюдь не уменьшается. Среди горожан возникает и угасает внимание к одним именам, в деревне -- к другим. В городах, например, мода на вычурные западноевропейские имена -- Генрих, Альфред, Брунгильда, Эльвира, Эдуард -- расцвела и быстро прекратилась в двадцатых годах, а, скажем, до некоторых сел Западной Сибири она докатилась только лет десять спустя. Во время Великой Отечественной войны многие ленинградцы и москвичи с удивлением рассказывали о чисто русских селениях Челябинской или Омской областей, где не было ни одной Дуни и ни одного Вани, а бегали по улицам только "иностранцы": Маргариты, Рудольфы и даже Бернгарды. Ну, а теперь -- какой же вывод вытекает из всего этого? Он довольно прост: с одной стороны, очевидно, что приспело время нам менять наш "именослов" или, во всяком случае, расширять его; это бесспорно. С другой же стороны, -- нельзя делать это так небрежно и кое-как, как делалось доныне. Наверное, следует помочь людям: не у каждого хватит фантазии, знаний и вкуса, чтобы самому выдумать хорошее имя для младенца; надо пособить им в этом. Однако составлять наши новые "святцы" должны не веселые добровольцы-любители, а люди, по-настоящему осведомленные в истории имено-словия, в его законах, да и в законах русского языка вообще. Только они сумеют подобрать такую сокровищницу "сладостных даров" новорожденным, из которой, если не все до одного, то хоть некоторые имена станут действительно популярными и любимыми. Красивых имен в мире очень много, как много красивых одежд или головных уборов у разных народов земли. Но ни я, ни вы не хотели бы все еще ходить по улицам в пернатом уборе индейского вождя или в древнегреческой хламиде; всеми этими вещами лучше любоваться в музеях да на картинах. Когда вам надо заказать красивое платье, которое вы будете носить год или два, родители ведут вас в ателье, советуются с портными, судят и рядят со знакомыми так и этак насчет материала, цвета, фасона. А когда надо дать человеку имя, которое он не сбросит с плеч до конца жизни, почему-то считается, что лучше папы с мамой да еще двух-трех тетушек в этом никто не разберется. Это совершенно неверно, и, надо надеяться, рано или поздно обновленный список красивых имен, таких, как древнеславянское Лола, русское Лада, таких, как парфянско-согдийское Роксана, как изобретенное А. Толстым Аэлита или широко распространенное некогда и у нас, а теперь живущее только в Болгарии, милое Радость, -- этот список будет составлен, предложен народу нашему и утвержден им. ТЯЖЕЛЫЙ СЛУЧАЙ А теперь, так сказать на загадку, позвольте рассказать вам одну чисто ономатологическую историю. Жил-был профессор математики, человек весьма знаменитый в мире ученых. В отличие от других профессоров, он отнюдь не был рассеянным человеком, а, наоборот, отличался удивительной точностью и аккуратностью во всем своем поведении. Зато необыкновенно рассеянной была его молодая жена, художница. Впрочем, сам он был тоже еще совсем не стар. Случилось так, что в то время, когда люди эти ожидали рождения первого ребенка, профессор получил очень важную командировку в какие-то далекие места и надолго: на два или три месяца. Выходило, что младенец появится на свет в его отсутствие. Это не смутило бы ни маму, ни папу, если бы не вопрос о его имени. Профессору, которого жена нежно звала Толи-ком, потому что имя его было Анатолий, давно пришла в голову мысль: если родится сын, назвать его несколько неожиданно, но зато чисто по-математически -- Интеграл; дело в том, что самая важная его работа, та, которая его прославила, была посвящена интегральному исчислению, замечательному и сложному отделу высшей математики. Жена не возражала против этого: она знала, что если ее Толику что-либо западет на ум, то отговорить его от этого невозможно: ученый! Но Толик-пррфессор волновался; он тоже знал свою милую жену: математикой она совершенно не интересовалась, а забывчива и рассеянна была до невозможности. Уезжая, он с трепетом в голосе уговаривал ее: -- Танечка, родная, так не забудь же: Интеграл! Ты меня просто убьешь, если назовешь его Володей или Колей, или -- какие там еще бывают имена?.. Это будет ужасно... Я не выдержу... -- Ах, что ты, Толик! -- кротко отвечала она. -- Я ие сумасшедшая! Как ты решил, так и будет. -- Ну, смотри, Танюша... Ведь и в университете все знают уже об этом, и Владимир Иванович меня заранее поздравлял... -- Да будь спокоен, милый... Только бы родился мальчишка! Мальчишка и родился. Возвратившись, счастливый отец, даже не взглянув на сына, первым долгом спросил: "Ну, как? Забыла? Не назвала?" -- Ах, ну что ты, Толик! -- пожала плечами молодая мать, протягивая ему метрику мальчика. -- Я же не сумасшедшая... Вот, посмотри сам... Почтенный ученый надел очки, заглянул в документ и со стоном опустился на стул: "Таня, что ты "аделала!" В метрике равнодушно стояло: Имя отца -- Анатолий Дмитриевич. Имя матери -- Татьяна Николаевна. Сыну дано имя -- Дифференциал. Мама перепутала математические названия. Теперь мальчику уже тринадцать лет, и его давно переименовали в Анатолия. Только, в отличие от папы Толика, его зовут несколько иначе -- Толястик. Никогда не выдумывайте детям особенных, неожиданных, странных имен! Так кончалась глава "Современные номофилы" в моей рукописи. Но пока книжка готовилась к печати, в журнале "Огонек" появилось очень веселое стихотворение Самуила Яковлевича Маршака на ту же тему. С. Маршак обладает даром коротко и выразительно говорить о любом остром вопросе; его стихи не забываются, и я хочу закончить ими этот разговор о неудачных новых именах. В ЗАЩИТУ ДЕТЕЙ Если только ты умен, Ты не дашь ребятам Столь затейливых имен, Как Протон и Атом. Удружить хотела мать Дочке белокурой, Вот и вздумала назвать Дочку Диктатурой. Хоть семья ее звала Сокращенно Дита, На родителей была Девушка сердита. Для другой искал отец Имя похитрее, И назвал он, наконец, Дочь свою Идея. Звали мама и сестра Девочку Идейкой, А ребята со двора Стали звать Индейкой. А один оригинал, Начинен газетой, Сына Спутником назвал, Дочь назвал Ракетой. Пусть поймут отец, и мать, Что с прозваньем этим Век придется вековать Злополучным детям... --- "ВИЧ" И "ВНА" Наши Вичи Едят куличи... Поговорка АЛЕКСАНДР ФИЛИППЫЧ И НАПОЛЕОН КАРЛЫЧ Все помнят превосходный довоенный фильм "Цирк". Там есть трогательная сцена: молодой циркач разбился во время смелого, но неудачного упражнения; его подруга, американская артистка, в отчаянии ломает руки над неподвижным телом. "Петрович! Петрович! Что с тобой?" -- лепечет она. Мы, русские зрители, смахнув слезу умиления, не можем все же удержаться и от улыбки: вот ведь чудачка иностранка! Ну можно ли юношу звать "Петровичем"? Юноши бывают "Пети", "Петечки"; "Петровичи" совсем не так выглядят... А как? "Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем, он стал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик..." Вот это настоящий "Петрович": у него, по свидетельству Н. В. Гоголя, небритые щеки, один-единственный глаз и какой-то изуродованный ноготь на большом пальце ноги, толстый и крепкий, как у черепахи череп. Он женат, мрачен и лет ему за сорок. Именно такими и бывают Петровичи, Савельичи, Анкудинычи... Как могла не понимать этого милая героиня "Цирка"? Очень естественно. В одном из самых солидных французских энциклопедических словарей до недавнего времени можно было прочесть: "Ivan IV -- tsar de la Russie, nomme "Bazilewitch" pour sa cruaute...", то есть: "Иван IV -- русский царь, прозванный "Васильевич" за свою жестокость..." Возможно ли это? Безусловно да! Дело в том, что французу (как и англичанину) нелегко понять, зачем нам нужны наши "отчества" и что они обозначают: ведь на Западе ничего подобного нет. И впрямь, отец Людовика XIII звался Генрихом (Четвертым). Но никому никогда и в голову не приходило величать его сына Людовиком Генриховичем; Луи Бурбон -- имя и фамилия, -- и с короля достаточно этого. Наполеон Бонапарт удивился бы несказанно, если бы кто-либо почтительно назвал его "Наполеон Карлович". "Что вы? Я же корсиканец, а не русский!" А ведь отец у него действительно был Карл. Скажите: "Александр Македонский", каждый поймет: это -- славный полководец древности. Но произнесите: Александр Филиппыч Македонский", -- и у вас спросят: "А где он живет?" Раз у человека есть отчество, раз его зовут с "вичем", значит, это наш, русский... Выходит, "отчество" -- чисто русское изобретение; так думают на Западе, так думаем и мы сами. Но справедливо ли это? Чтобы разобраться в вопросе, попробуем, прежде чем говорить о фамилиях, заняться отчествами: это пригодится в дальнейшем. ВОЛЬКА-ИБН-АЛЕША Вы читали книжку писателя Лагина "Старик Хоттабыч"? Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, -- настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению. Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. "Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб", -- произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: "Волька!" Удивленному старцу этого показалось мало. "А имя счастливого отца твоего?" -- спросил он. И, узнав, что отец у Вольки -- Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: "Волька-ибн-Алеша". Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что "ибн" по-арабски -- "сын". И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна "Хоттабычем": "ибн-Хоттаб" -- это "сын Хоттаба", а "сын Хоттаба" и есть "Хоттабыч". Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам "патронимическими" обозначениями, -- отчествами. Оба они были людьми сообразительными, но не . вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что "Алеша" обозначает "Алексей" и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь "Гассан"-- это нечто вроде "Красавчик", слово "Абдуррахман" пишется в три приема: "Абд-ур-рахман" и означает "раб Аллаха всемилостивого", а "Хоттаб" следует переводить как "ученый мудрец, способный читать священное писание". Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское "ибн" и русское "вич" имеют один и тот же смысл -- значат "сын такого-то". Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем? Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник -- семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба -- чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего. Вот почему "отчество"-- очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать. РОДИТЕЛЬСКИЙ ПАДЕЖ "Родительский"? Может быть, -- "родительный"? Про "родительский" мы что-то не слыхали... А замечали ли вы, кстати, как хитро придуманы вообще названия наших падежей: хитро и неспроста. "Именительный" падеж действительно служит для "именования" существ и предметов: "ракета", "слон", "тумба". "Творительный" падеж очень часто используется, когда говорят о том орудии, которым что-то делают, творят: рубят топором, болтают языком, работают руками. Очень подходящее название, -- недаром в других языках сходный падеж так и зовут: "инструментальный", "орудийный". "Дательный". Но ведь он не зря отвечает на вопрос: кому? Кому вручить, кому подарить, кому дать... Тоже название, приданное не без основания. А теперь подумайте и о родительном падеже. Ветка (чего?) сосны порождена сосною. Стихи (кого?) Пушкина -- порождены Пушкиным. Сын своего отца тоже есть его порождение: родительный падеж тут как тут! Вот почему, если мы хотим объяснить, что из двух Костыльковых, Алексея и Владимира, один является сыном, а другой отцом, мы и прибегаем прежде всего к родительному падежу. Мы могли бы, конечно, сказать либо полно и подробно: этот Волька -- сын Алексея, этот Гассан -- ибн Хоттаба; но можем выразиться и проще: это Волька Алексея Костылькова; в скрытом виде уже и тут присутствует отчество, выраженное.в подразумеваемом "сын". Однако есть и другие, более совершенные способы; можно обойтись совсем без слов, обозначающих родство. Вот я говорю: "Это Алексеев Волька". Занятное слово "Алексеев": полуприлагательное, полусуществительное какое-то. С одной стороны, оно явно напоминает слово "Алексей", а с другой, -- является несомненным прилагательным в краткой форме. Поразмыслите над этим. Если есть слово "дубов" (ну, скажем, "дубов сук"), это значит, что рядом с ним обязательно имеется его полная форма "дубовый". Можно сказать: "зашумел сыр-темен бор", но ведь можно же выразиться, и иначе: "зашумел сырой темный бор". Да, но таких слов, как "алексеевый", "карповый", "спиридоновый" не существует? Верно. И тем не менее их возможность как бы чувствуется за спиной всем известных "кратких форм". Мы ощущаем это так, как если бы две строчки: Ус кита -- китовый ус-- китов ус Волька Алексея -- Алексеевый Волька-- Алексеев Волька были, так сказать, равноправными. Разумеется, никто никогда не говорит "ивановая Маня" или "никифоровый Гриша", но эти воображаемые слова все же как бы редут где-то, за пределами языка, свое нереальное, призрачное существование. Что же до краткой формы, оканчивающейся на "-ов", "-ова" (а также на "-ин", "-ина"), то она играет у нас важнейшую роль при образовании фамилий, притом самых распространенных. Александров, Григорьев, Мартынов. Но ведь это фамилии-отчества: "Александров" начит, по сути дела, "сын Александра" и "Федоров" -- "сын Федора". Мы знаем больше: даже "Волков" может обозначать "сын человека, по имени Волк", мы уже сталкивались с такими фамилиями. Да, да, это тоже отчества, только не вполне обычные, "засекреченные"! И, наконец, -- третий способ называния сына именем отца. Вместо того чтобы сложно рассказывать: этот Юра есть сын некоего Андрея, мы можем применить самый обыкновенный "-вич". Мы скажем просто: он Юрий Андреевич, -- и дело будет сделано; мы добились своего, не употребив ни слова "сын", ни слова "отец". Вот это-то и есть самое настоящее русское отчество. Однако если даже в нашем языке мы можем понятие "сын своего отца" выражать столькими различными способами, то что же можно ожидать, когда речь заходит о разных языках? Там таких приемов и способов уйма. Очень часто мы имеем дело с иноязычными отчествами и даже не подозреваем, что это они. Попробую показать вам это на примерах. РАСПРЕБЕШЕН НЕВПОПАДОВИЧ У греков было много имен, звучавших по-разному: Перйкл, Одиссей, Приам; Гектор и Фемистокл, Сократ и Платон. Но среди этих имен выделяются имена одного типа, кончающиеся на "ид": Леонид, Аристид, Эврипйд, Фукидйд. Встречая ряд имен с одинаковым окончанием, мы, естественно, начинаем подозревать: что-то это окончание да значит; не понапрасну же оно так упорно повторяется. Обычно так и бывает. Если рядом со Святославом мы видим и Ярослава, и Мечислава, и Вячеслава, и Владислава, можно сказать с уверенностью: это "-слав" имеет определенный смысл. Так оно и есть: "слав" значит "славный", "слава". Находя во множестве немецких имен слог "-ольф" или "-вольф" (а иногда "-ульф" и "-вульф": Руд-ольф, Ад-ольф, Вольф-ганг, Арн-ульф, Вульф-ила), мы быстро докапываемся до истины: эти "ольф", "ульф", "вольф" значат "волк", "волчий". Что же может означать в древнегреческих именах их окончание "-ид"? Может быть, было бы не так уж легко узнать его значение, если бы оно дошло до нас только в самих личных именах. Но мы постоянно встречаем и его и некоторые другие, похожие на него окончания не в именах, а в словах, означающих ту или иную степень родства, отцов и детей, предков и потомков. У царя Даная было пятьдесят злополучных дочерей. Каждая из них убила по приказу отца своего мужа тотчас после свадьбы. Несчастные данаиды обречены были за это в царстве Плутона наполнять водою бездонную, страшную "бочку Данаид". Слово "данаиды" значит "данаевны", -- "дочери Даная". Дочь Тантала Нибба так гордилась своими детьми, что разгневанные боги уничтожили все ее потомство. "Ниобйды" -- дети Ниобы -- до сих пор вдохновляют художников и поэтов своими страданиями. Сыновей Геракла греки звали Гераклйдами. Царь египетский Птолемей, сын Лага, известен в истории под именем Птолемея Лагйда. Потомки Селевка, одного из военачальников великого Македонца, прославили в Азии династию Селевкйдов. Теперь гм ясно, что означает греческий суффикс "йд": он очень точно соответствует нашему "-вич"; "-ид" -- значит: "сын", "дитя" такого-то. Что же получается? Очевидно, в древней Греции употреблялись и такие имена, которые сами в себе содержали уже признаки отчества: Леонйдэс было именем спартанского героя, но значило-то оно не Лев, а Львович, сын Льва. Аристид --сын Ариста; Эврипид -- сын реки Эврипа... Вообще говоря, довольно удобно: имя и отчество -- в одном слове. Допустим, такие своеобразные сочетания были. Но существовали ли в Греции также и "отчества" в нашем смысле; был ли там обычай не только звать сына его собственным именем, но и "величать" его еще именем отца? Безусловно, был. В гомеровской "Илиаде" хитроумный Одиссей-Улисс, наряжая в караул своих воинов, строго-настрого приказывает им быть с каждым встречным учтивым, именовать любого грека по имени и отчеству. Греческие историки сохранили нам рассказ о том, как уже не легендарный, а реальный воин, флотоводец Никон, разбитый возле Сиракуз, побуждая своих "капитанов" к сопротивлению, обращался к ним, чтобы пробудить в них гордость, тоже по именам-отчествам. Больше всех своих героев старец Гомер уважает и любит сурового Ахилла; говоря о нем, он то и дело называет его "Ахйллеус Пелейдэс", "Ахилл Пелеевич": ведь отцом грозы троянцев был старец Пелей. Можно сказать даже больше: как мы, русские, делаем порою наше отчество из почетной добавки к имени самостоятельным и дружеским обращением, употребляя его само по себе, без самого имени -- "Петрович", "Фомич", "Савельич", -- так и эллины применяли свои отчества и в дружеской беседе, в самом простецком и фамильярном роде речи. Языковед и журналист прошлого века Осип Сенков-ский, более известный под курьезным псевдонимом "барон Брамбеус", очень сердился на современных ему переводчиков, -которые, переводя поэмы Гомера, оставляют без перевода имена и отчества его героев. Сенков-ский утверждал, что все эти непонятные для нас, "звучные" и торжественные обращения -- Зевс Кронид, или Зевс Кронион, Агамемнон Атрид, Гектор Приамид -- только сбивают-русского читателя с толку. Читатель начинает считать Гомера напыщенным певцом шлемобле-щущих воинов, тогда как на самом деле, по мнению Сенковского, он сочинял свои рапсодии в совершенно ином, ничуть не высокопарном духе. "Греческое "йдэс", -- настаивает Сенковский, -- в точности равнозначно нашему "-вич"; точно так же их "-ион" соответствует украинскому "отчеству" "-емко". И только искажает правду тот, кто пишет, будто Афина, дочь громовержца Зевса, называла его, в олимпийских беседах, торжественным "Кронид". Она обращалась к нему совершенно запросто, примерно так: "Ты посмотри-ка, мой Кроныч, на этих неистовых греков. Что они делают там -- обрати-ка вниманье, Кроненко!.." "Именно так, -- утверждает Сенковский, -- в этом, далеко не торжественном, стиле должны были воспринимать такие речи слушатели Гомера: для них-то ведь "Кронид", действительно, звучало, как для нас "Кроныч" -- "сын Кроноса, титана"; только и всего..." Сенковский шел и дальше. Ему хотелось доказать, что Гомер писал вовсе не пышные героические картины; нет, он был-де большим шутником; о" весело издевался над историей давних войн. Вы не верите этому? Да ведь стоит перевести на русский язык имена его самых прославленных героев. В наших ушах они звучат суровым медным звоном старины: Агамемнон Атрид, Клитемнестра Тидареида, Орест Агамемнонид, Гектор Приамид. Но ведь это лишь потому, что мы их не понимаем, не знаем, что они значили для самих эллинов. Так, француз или англичанин может счесть очень звучными и красивыми фамилии Скотинина или Простаковой, не зная их значения в нашем языке. А каково же было это значение? "Агамемнон Атреидес, -- радуется, Сенковский, -- значит Распребешен Невпопадович; Клитемнестра Тидареида -- по-гречески -- Славноприданиха Драчуновна; Гектор Приамид -- Шестерик Откупщикович". "Вам нравятся, -- злорадствует он, -- такие пышные имена, как Орест, Электра, Ифигения? Но ведь Ифиге-ния в греческом понимании это "Толстоподбородиха", Орест -- "грубиян, дикарь", а, скажем, Калипсо, богоравная нимфа, просто "тайная кокетка"... Хорошо? Оставим "барона Брамбеуса" с его изысканиями; пусть соглашаются или не соглашаются с ним знатоки греческого языка и литературы; одно у него бесспорно: у греков тоже были отчества, как у нас, и пользовались они ими примерно по-нашему: то почтительно, то фамильярно. НА ТЫСЯЧУ ЛАДОВ Можно почти поручиться, что вы слыхали слово "макинтош". Правда, теперь оно вышло из моды, но все-таки большинство помнит: "макинтош" -- это непромокаемый плащ. Гораздо меньшее число людей осведомлено, почему плащу дано такое странное имя и откуда оно взялось. Пожалуй, вы сочтете за насмешку, если я скажу вам, что перед вами не имя, а скорее отчество. Отчество части одежды? Что за странность! Тем не менее это так. Загляните в любой хороший энциклопедический словарь; вы наверняка найдете в нем такое примерно сообщение: "Мак-Интош, Чарльз, шотландский изобретатель-химик. Прославился изобретением непромокаемой ткани из двух слоев материи, соединенных каучуковым раствором. Плащи, изготовленные из такой прорезиненной ткани, известны под названием макинтошей". Это верно, но при чем же тут "отчество"? А вот при чем. На соседних страницах энциклопедии вы найдете великое множество фамилий, начинающихся, как и фамилия изобретателя плаща, со слога или приставки "Мак": Мак-Гахан, Мак-Доуэлл, Мак-Доннэл, Мак-Каллум, Мак-Карти, Мак-Кинлей, Мак-Клеллан, Мак-Клинток, Мак-Клюр, Мак-Коннел, Мак-Кормик, Мак-Кой, Мак-Куллох, Мак-Леннан, и так далее, без конца; история Шотландии полна всевозможными "Мак"-ами. В большинстве своем фамилии эти кажутся нам совершенно непонятными; но вот одна из них -- Мак-Дональд -- явно заключает в себе мужское имя "Дональд". Можно сказать, что и большинство остальных построено так же: тому или другому имени, обычно старошотландскому, предшествует своеобразная частица "Мак". Что она означает? Не что иное, как "сын": Мак-Дональд -- сын Дональда, и Мак-Интош -- сын Интоша. Иначе говоря, мы видим перед собою типичные наши "вичи", только, так сказать, перемещенные: наш "-вич" следует за именем отца, а шотландский "Мак" ему предшествует. Кроме того, наше отчество добавляется к имени, а шотландское, как мы видим теперь, заменяет собою фамилию. Впрочем, ведь это бывает и у нас: мы часто говорим, особенно про известных людей, про музыкантов, художников, писателей: Александр Иванов, Аполлон Григорьев, Сергей Прокофьев... Встречаются и такие сочетания: Феофан Прокопович, Дмитрий Григорович. Стоит переставить: Вичпрокоп, Вичгригор, и главная разница между шотландским и русским отчествами сотрется. * Шотландия лежит на севере Англии; к юго-западу от Англии расположена Ирландия, "Зеленый Эрин", населенная народом, близкородственным шотландцам. Языки тех и других сходны. Но в Ирландии место северного "Мак" занимает своя патронимическая ** приставка "О". ----- * Забавно, что Н. В. Гоголь, резонно не учитывая значения этого шотландского "Мак", ввел в свои "Мертвые души" гротескный образ человека с "двумя отчествами", некоего Макдоиальда Карловича (гл. IX). "Показался какой-то Сысой Пафнутьезич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда",-- пишет он, рассказывая о шуме, который вызвало в "энской губернии" разоблачение Чичикова. Но ведь "Макдональд" -- это "Дональдович", так что этот, по выражению Гоголя, "тюрюк и байбак", был, так сказать, "Дональдовичем Карловичем". ** Слово "патроним" означает "имя отца, отчество". ----- Тамошнему Мак-Коннелу соответствует здешний О`Кон-нел. О`Коннел, О`Брайен, О`Лири, ОДоннавэн-- вот характерные ирландские фамилии, и каждая из них в свою очередь является фамилией -- отчеством: ОКоннел-- это "Коннелов", то есть опять-таки "сын Кон-нела". Труднее