атья!) и по форме и по значению окончание "-ски". Оно тоже означает "свойственный тому-то": "мей-ски" -- городской, "вей-ски" -- деревенский, "поль-ски" -- польский. Суффикс "-ск" участвует во многих (хотя отнюдь не во всех) чисто польских фамилиях: Войцеховски и Вонлярлярски, Корвин-Круковски и Довнар-Запольски, -- такие имена пестрят и в жизни современной Польши и в ее истории. Но, передавая польскую фамилию, скажем "Пиотров-ски", на русском языке, мы ведь не просто переписываем ее нашими буквами, как делаем это с фамилиями немецкими: Roentgen -- Рентген; Schiller -- Шиллер. Мы как бы русифицируем ее по частям: "Пиотр"--это "Петр", "-OB-" -- это "-ов-", а "ски-" -- это "-ский". Это возможно только потому, что у нас есть свое, близкое к польскому, но все же отличное от него окончание: "не их "-ски", а наше "-ский". А кроме того, неправда, будто все носители русских фамилий на "-ский" -- выходцы из Польши или имели предков-поляков. Их у нас сколько угодно своих, и львиная доля в создании и распространении их на Руси принадлежит "колокольному дворянству" -- служителям православной церкви. Скажем прямо: дело с фамилиями духовенства обстояло у нас всегда так своеобразно, что об этом можно было бы написать целую любопытнейшую книгу. У нас на это нет ни времени, ни места, и мы ограничимся одной маленькой главкой. А стоит ли делать и Ц это? Да, и даже очень: история сложилась так, что именно "поповские" духовные фамилии потом перешли : по наследству к большой части нашей разночинной интеллигенции и необыкновенно широко распространились по всей стране. Как же ими не поинтересоваться? Русское сельское духовенство по своему быту, образу жизни, обычаям и привычкам всегда стояло ближе к простому народу, нежели к дворянской верхушке страны. В XVI--XVII веках, когда вельможи давно уже чванились своими родовыми "честишками", бесчисленные сельские попики, наравне с "подлыми людишками", преспокойно удовлетворялись хорошо известными нам полуфамилиями-полуотчествами. "Да Спасской церкви поп Данило Петрищев, да монастырский поп Иван Анфимьев, да той же обители монастырский детеныш Василько Величкин руку приложили..." Фамилии в чистом виде встречались, но как редкое исключение. Да и то на поверку многие из них оказываются такими же "тюлуотчествами". Известен, напримep, раскольничий вожак XVII века, "Казанского собора протопоп" Иван Неронов. Казалось бы: Неронов! Ишь, куда хватил! Ведь это по имени римского императора Нерона. Странно, впрочем: с чего бы русскому священнику именоваться ч честь такого злобного гонителя христианства? А справки показывают: Неронов -- это искаженное "Миронов": просто отцом протопопа был некий Мирон. Такие же "лжефамилии" были у некоего священника Ивана Курбатова или у курского попа Григория Истомина: Кур-бат и Истома -- самые обычные по тому времени "мирские имена", и мы с ними (см. .стр. 424) отлично знакомы. Правда, известны нам отцы духовные, у которых за плечами, кроме имени и отчества, было и еще кое-что; но по большей части это прозвища, клички, далеко не всегда соответствовавшие священническому званию, а иногда так и просто не безобидные. В документах встречаются в то же примерно время и ростовский поп Григорий Скрипица, и кремлевского Успенского собора ключарь Иван Васильев Наседка, и углиц-кий вдовый поп Федот Огурец. Там же в Кремле, в его Козьмодемьянской церкви, служил тогда пастырь с совсем уж разудалой сказочной кличкой -- Бова. Естественно, что носители этих прозваний не только не кичились ими, но старались от них при первом же случае избавиться. "А оными прозвищами, те попы не пишутся", -- ехидно сообщили нам дотошные дьяки-современники; и ведь можно понять, почему. К концу XVII века московское духовенство пришло, в своем большинстве, с самыми обыкновенными, вполне простонародными патронимическими фамилиями, чаще всего на "-ов" и "-ин". Аввакум Петров, Стефак Вонифантьев, Никита Добрынин -- вот как звали тогдашних отцов церкви. В те времена в Новгородской духовной школе все двести восемьдесят два зачисленных в списки ученика назывались именно так, только по отчествам. Но перемены были уже не за горами,-- ведь все ломалось и трещало тогда на Руси. Спустя короткое время дело пошло уже иначе: в Москве, в Духовной академии из семисот ее слушателей у пятисот, кроме имени и отчества, появляются официально признанные "прозвания особые". И с этого бремени начинается долгая и упорная борьба духовенства за право иметь фамилии, "как у людей", то есть такие, которые приближали бы их к привилегированным, к дворянам. Борьба эта полна неожиданностей и занятных курьезов. Кроме того,-она достаточно поучительна. Надо заметить, что, в силу разных причин, в церковном мирке на Мосжве большую силу взяли выходцы с Украины, ученики воспетой Гоголем киевской "бурсы". Люди, надо отдать им справедливость, куда более просвещенные и передовые, нежели московские архипастыри, они давно уже пользовались украинского (точнее -- югб-западного) образца фамилиями; среди них были фамилии на "-ич" и "-вич", были и другие, но больше всего на "-ский": Славинецкий, Сатановский, Яворский, Птицкий и т. п. По сравнению с московскими прозваниями, они выглядели куда наряднее, достойнее, достопочтеннее. И постепенно им начали подражать. Делать это было не так-то уж сложно. Разумеется, -никаких родовых имений, от названий которых могли бы возникать такого рода фамилии, у русских священников не было, да и быть не могло. Но ведь каждый из них был связан с той или другой церковью, а у любой, даже самой малой, церкви было свое название, был свой "престольный праздник". Одни из храмов именовались в честь святых, которым были посвящены, другие -- в память о тех или иных событиях, чтимых верующими. Были церкви Николы, Петра Апостола, Иоанна Предтечи. Были храмы в честь успения (кончины богородицы), в честь рождества Христова, в память о "воскресении", во имя троицы (трехликого христианского бога). От этих названий и оказалось весьма удобно производить фамилии священнослужителей. А в самом деле, и до тех пор в просторечии постоянно говорилось: "Это успенский поп" или: "Да он пред-теченский дьякон", -- то есть они служат в церквах Успения и Предтечи. Чего же проще эти прилагательные на "-ский" и сделать звучными фамилиями духовных лиц? По форме своей они напоминают о княжеских титулах; по смыслу--прекрасно связаны с самыми, в глазах религиозных людей, радостными или печальными, но многозначительными понятиями. И вот по всей тогдашней Руси началось творчество фамилий этого рода. Настоятель успенской церкви становился Успенским; тот, кто служил у Иоакима и Анны, делался сначала Иоакиманским, а потом и просто Якиманским. * Вместо былых Петровых и Николаевых появились полчища Петровских (от "-петровского поста"), Никольских, Воскресенских, Богоявленских, Козьмодемьянских и Предтеченских... ----- * Сравните старое название "Якиманки", улицы в Замоскворечье, где стоит церковь Иоакима и Анны. ----- Нельзя думать, что все это происходило просто и быстро, само по себе. В дело вмешалось церковное начальство: те, кто ведал выбором личных имен для всего населения, конечно, не захотели выпустить из рук переименование самих церковников. А так как жизненный путь каждого будущего служителя культа начинался всегда с обучения в "бурсе", в духовном училище, куда он являлся "яко наг, яко благ", не только без всяких познаний, но обыкновенно и без всякой фамилии, то именно тут-то и вставал вопрос о ее изобретении. Понять духовных руководителей довольно легко. Вспомните трех друзей бурсаков из гоголевского страшного "Вия"; как их звали? Богослов Халява, философ Хома Брут и ритор Тиберий Горобець ** -- вот их громкие титулы. А что они значили? ----- ** В духовных школах того времени классы не нумеровались по порядку, а делились, от младших к старшим, на "грамматику", "синтаксис", "риторику", "философию" и "богословие", по главным проходимым предметам. ----- "Халява" -- по-украински -- голенище, слово "горо-бець" означает воробья, а "брут(ус)" по-латыни так и вовсе -- тупоумный, неповоротливый. Естественно, что семинарское начальство добивалось, чтобы будущие "пастыри" носили более "благозвучные и добромысленные" имена, нежели эти типичные "клички". А так как во многих духовных училищах дело вершили в те времена начальники-украинцы, то им фамилии, оканчивающиеся на "-ский", и казались наиболее подходящими: ведь, не юворя уже о названиях праздников и церквей, их можно было удобно образовывать почти от каждого мало-мальски подходящего по значению слова. Так рядом со Сретенскими, Введенскими, Скорбященскими стали повсеместне нарождаться Добровольские, Боголюбские, Мирницкие и другие. Украинцы действовали во многих местах, но не везде и не всюду. Фамилии этого рода нравились не всем. Пошли в ход и разные другие их формы и виды, а вскоре был открыт неиссякаемый источник, откуда можно было полной горстью черпать нужные для их построения слова. В духовных училищах искони изучались языки латинский и греческий, знание их всегда отличало духовенство от остального населения; недаром же старый Буль-ба первым делом экзаменует сынов-бурсаков, как будет по-латыни "горилка", и тут же показывает им, что и сам не забыл школьной премудрости. Так не естественно ли было именно в этих, непонятных профанам, языках искать материал для нового именословия? Только далеко не всегда руководить сочинительством поповских фамилий удавалось просвещенным "князьям церкви". Гораздо чаще дело происходило вот как. "СОВЕТЫ НЕЧЕСТИВЫХ" "Простодушному отцу Петру Никитскому, -- повествует один, давно забытый журналист XIX века, сам бывший попович, -- не нравилась его фамилия, и с учителем Коломенского духовного училища попом Захаром он занялся, за рюмочкой, изобретением фамилии для своего поступавшего в училище старшего сына. Обратились к латинской грамматике Лебедева, стали перелистывать... "Целер" -- скорый, "юкундус" -- приятный... Не то! "Хонор, хонестус..." * -- А постой-ка, что он у тебя -- веселый мальчик? -- Да ничего... -- Хочешь, "гилярис" -- веселый? Гиляров... Как тебе кажется? Петр Матвеевич одобрил, и сын его, ушедший из дома Никитским и просто поповичем,- возвратился Александром Гиляровым, учеником низшего, "грамматического" класса..." ----- * Honor -- честь, honestus -- почтенный (лат.). ----- Надо думать, что картинка эта верна натуре, так как фамилия того, кто ее зарисовал, Н. П. Гиляров-Платонов. Однако дело не всегда решалось так просто и спокойно: бывало и куда затейливее. "Привозит какой-нибудь отец своего мальца в училище,-- рассказывал в конце XIX века некто, подписавшийся "Сельский священник", на страницах журнала "Русская старина", -- и ставит на квартиру непременно в артель. В артели квартира непременно под главенством какого-нибудь великана-синтаксиста. Иногда таких господ избиралось и по нескольку... Отец обращается к одному и спрашивает: "Какую бы, милостивый государь, дать фамилию моему парнишке?" Тот в это время долбит греческие вокабулы: * "тйпто, тйптис, тйпти...". "Какую фамилию дать? Типтов!" ----- * Вокабулы -- заучиваемые наизусть слова. "Tipto" -- "бью, поражаю" (греч.) ----- Другой такой же атлет сидит верхом на коньке сеновала и учит латынь: "Дилигентер" -- прилежно, "мале" -- худо, -- и орет: "Нет, нет, дай своему сыну прозвище Дилигентеров!" Третий занят географией, советует: "Амстердамов". Делается совет, то есть крик, ругань и иногда с зуботрещиной. И чья возьмет, такого фамилия и останется. Дикий малец не может и выговорить-то,- как его окрестили эти "урваицьЪ. Ему пишут на бумажке, и он ходит и зубрит, иногда чуть не с месяц..." Может быть, все это фантазия, выдумки? По-видимому, нет. Именно из таких нелепых "советов нечестивых", с криками и зуботрещинами, только и могли появиться на свет хорошо нам известные и довольно распространенные "латино-греческие" поповские фамилии: Грацианские, Хризолитские, Касторские, Робу-стовские, Урбанские, Дилакторские, Вельекотные и т. д. Лишь озорные "урванцы" могли предлагать такие клички растерявшимся отцам "диких мальцов": ведь в переводе они означают "Золотокаменский", "Непороч-ненский", "Силачевский" и пр. Но "урвалцам" помогало и начальство: "протяженно-сложенные" прозвища утверждались, шли в документы и в жизнь, и мало-помалу становились чем-то совершенно привычным. Недаром и у наших писателей священники сплошь и рядом то "Змиежаловы", то "Ризоположенские" (от .выражения "напиться до положения риз"), то "Посо-лоньходященские", -- . одна вымышленная фамилия сложнее и курьезнее другой. А затем окончание "-ский" перестало быть обязательным, узаконились другие, разнообразные. Помимо древних языков, пришла мода и на современные, живые. На захолустных поповках во всех концах Руси стали появляться "отцы" Бланшевы, не подозревавшие, что "бланш" по-французски -- "белая", или, наоборот, сменившие на такое заморское созвучие отечественного "Беляева" или "Белякова"; отцы Глбарские, от французского же "глуар" (слава), и даже "Дрольские", хотя во Франции "дроль" значит либо "забавник", либо же просто "шалопай". А так как даже самые истовые духовные семьи в XIX веке не могли избежать ухода детей в различные мирские профессии, так как все больше и больше поповичей становилось чиновниками, врачами, стряпчими-- кем угодно, только не попами, -- то и духовные фамилии пошли в широкий мир. Именно поэтому многие из них давно уже стали у нас отнюдь не священническими, а чисто интеллигентскими фамилиями; их можно встретить среди людей литературы, искусства, науки, техники. Загляните в любую энциклопедию: Вознесенский, И. Н. Вознесенский, Н. Н. - крупный советский ученый; -советский химик-технолог, специалист по тканям; Воскресенский, А. А. -- "дедушка русской химии", учитель Бекетова, Меншуткина и многих других крупнейших русских химиков; Воскресенский, М. И. Никольский, А. С. Никольский, Б. П. Никольский, Г. В. Никольский, Д. П. Никольский, М. В. - писатель середины прошлого века; - советский архитектор; - советский физико-химик; - советский ихтиолог; -русский известный врач; -крупный русский востоковед... Трое Преображенских, шесть Успенских, четверо Введенских упомянуты в БСЭ. А кроме них есть ведь еще и Сперанские (от латинского "сперарэ" -- надеяться), и Гумилевские ("хумилис" значит по-латыни смиренный), и Тубербвские ("тубер" -- клубень"), и Кастальские, и Коринфские, и Прбмптовы ("промптус" "быстрый), и Формозовы ("формозус" -- прекрасный), и бесчисленное множество других. Все эти фамильные имена созданы некогда именно в той самой бурсацко-семинарской среде, о которой только что было рассказано, но давно уже превратились в широко распространенные типы фамилий вполне светских. Именно поэтому я и отвел им столько места в этой книге. - Я не могу тут перебирать одну за другой всевозможные необычности и странности этого священнического именословия: их было слишком много, и мы о них знаем больше, чем о происхождении фамилий в других слоях общества: эти-то создавались сравнительно недавно, и в образованном, "письменном" кругу. Вряд ли где-либо, кроме русского духовенства, отмечалось такое положение, когда в одной семье шестеро родных братьев носят шесть различных фамилий: и все Васильевичи Петр Миловидов Александр Петропавловский Иван Преображенский Тихон Смирнов Григорий Скородумов Виктор Седунов А вот среди духовенства такое бывало. Да как вы теперь видите, и удивляться этому не приходится: просто отец Василий много раз приводил своих ребят в бурсацкие артели, и не один, а несколько дюжих "синтаксистов" помогало ему при изобретении для них фамилий. Известен, например, случай, когда в одной такой сзмье было три брата: отец* Тумский (он же Миронов), отец Веселоногов (его с таким же успехом могли бы окрестить и на латинский лад -- Гиляропедовьш) и отец Крылов. Но дети Тумского оказались почему-то уже Ростиславовыми, а сыновья Веселоногова--Добровольскими. Что же до некоего инспектора Солигаличско-го духовного училища Скворцова, то над ним самозванные "крестители" сыграли веселую шутку: один из его наследников стал Орловым, другой -- Соколовым. Получилась довольно пестрая птичья семейка. ----- * В былые времена обращались к священникам почтительно, добавляя к их имени или фамилии слово "отец". ----- Одному энергичному батюшке очень повезло. Стремясь избавиться от довольно огорчительной своей фамилии (жил он в Астрахани в начале прошлого века и назывался протоиереем Чумичкой), он обратился с ходатайством о переименовании к самому царю. Александром I настойчивому протоиерею было разрешено в честь самого монарха впредь именоваться Александровым. Но бывало и иначе; некий митрополит Платон, учредив в семинарии стипендии для нуждающихся, потребовал, чтобы всякий, учащийся на его деньги, в дальнейшем именовался Платоновым. И, по его капризу, множество людей получили двойные фамилии: Платоно-вы-Музалевские, Крыловы-Платоновы, Платоновы-Иван-цовы, Гиляровы-Платоновы. На этом можно было бы и закончить главу; следует только для полноты картины указать, что если княжеские фамилии часто восходили к именам различных городов и поселений (Шуйский, Стародубский, Вяземский), то и духовные не отставали от них, только при помощи других суффиксов. Среди отцов церкви было множество Казанцевых, Ростовцевых, Суздальцевых, Муромцевых, Холмогоровых. Известный ученый монах, китаист Никита Бичурин, например, назывался так по родному селу Бичурину в Поволжье. А так как, в_отличие от князей и вельмож, батюшки получали сплошь и рядом имена не по крупным городам, а по никому не известным селам и погостам, то теперь зачастую, встречаясь уже "в миру" с их фамилиями, исследователь долго ломает голову над их происхождением. Легко ли догадаться, например, что недалеко от Москвы есть село Белый Раст, откуда пошла фамилия Белорастовых, или что имя Добросотов связано с названием населенного пункта Добрый Сот в Рязанской области. ВИСКРЯК НЕ ВИСКРЯК На Руси есть такие прозвища, что только плюнешь да перекрестишься, коли услышишь. Н. В. Гоголь. Женитьба Если вы склонны к размышлениям, возьмите какой-нибудь перечень фамилий. Пусть это будет первая попавшаяся под руки адресная книга, список учащихся, телефонный справочник -- все равно. Разверните его и внимательно читайте. Ручаюсь, что спустя короткое время вы, если и не начнете "плевать и креститься", как Гоголь, то удивляться у вас найдется чему. А за удивлением придет длинный ряд вопросов. Конечно, прежде всего вы натолкнетесь на то, что нам уже знакомо, на самые обычные типы фамильных имен. На севере страны это будут бесчисленные "-овы" и "-ины", на юге -- "-енко","а западе -- "-вичи" и"-ичи". Этим нас не удивишь, мы знаем -- перед нами фамилии-отчества, фамилии патронимического происхождения. Будут среди них попадаться и сибирские "-ыхи" (Белых, Пьяных) и белорусско-польские "-чики" (Ковальчик, Малярчик). По всей стране они окажутся смешанными в пестрый винегрет: под Москвой больше Степановых, под Киевом -- Степаненок, под Минском -- Степанчиков. И все это во всех концах страны окажется пересыпанным разнообразными "-скими", где дворянско-поместного, где "колокольно-поповского" образца. Это ничуть не поразит вас: и к тем и к другим суффиксам вы уже присмотрелись. Однако вас вполне может удивить другое: вы встретите немалое число самых настоящих фамильных имен, которые не укладываются ни в какие рубрики по своим . суффиксам и окончаниям. Если вы прочтете где-нибудь на двери короткое слово "Петрищев", "Ткаченко" или "Беребендовский", вы сразу же сообразите: чья-то фа-: милия! Но, увидев на дверной табличке слово "Квадрат" или "Тамада", вы, я полагаю, прежде всего удивитесь: чего ради его написали с большой, прописной буквы? Слово как слово, решительно никаких признаков "фа-мильности", -- существительное, да и только. А в то же время в любом справочном издании вам будут все время бросаться в глаза такие странные имена,-- да и не только существительные -- прилагательные, глаголы, даже сочетания их с предлогами и междометиями,-- какой-нибудь Гей-Тосканский, какая-нибудь Неубеймуха или даже гражданин по фамилии Бесфамилии. Что это такое? Откуда оно взялось? Может быть, вы думаете, -- я преувеличиваю? Так вот передо мною на столе то "ономатологическое пособие", к которому я, как вы могли заметить, прибегаю уже не первый раз, по причине его полной достоверности; никому не придет в голову подозревать, что фамилии в "Списке абонентов ленинградской телефонной сети" за 1951 год подобраны с каким-нибудь специальным умыслом. Я беру букву "Б", самую обычную, с которой начинается такое множество фамильных имен. И тотчас же в моих глазах, рядом с "самыми настоящими фамилиями", с бесконечными Бабаевыми, Борисовскими, Бо-рисенками, Бабичами, начинают мелькать эти странные образования. Не то фамилии, не то "просто слова". Баранов -- безусловно фамилия, "о ведь баранчик-то -- обыкновенное слово. А вот написано: Баран-чик, А. С., -- и указан адрес -- такая-то улица. Не странно ли? Я знаю и знал нескольких Бегуновых; однако тут передо мною не Бегунов, а Бегун. У него (но кто мне поручится, что это -- "он", а не "она" -- Бегун?) есть инициалы -- Е. Ф., и живет "оно", допустим, на Ва-сильевском острове. И дальше, и дальше идут существительные, притом самые разнообразные и разнородные, как в каком-нибудьсловаре: "баллада", "беркут", "богач", "бульон"... Однако там, в словарях, у каждого из этих слов имеется точный смысл и значение, а здесь... Л. С. Баллада, И. Е. Беркут, А. В. Богач, Н. М. Бульон. Нет, тут они ровно ничего не значат/ а если и значат, то совсем не то, что в словаре. Необыкновенные существительные, относительно которых нельзя даже никак установить, какого они рода: если Баллада -- Лидия Сергеевна, то женского; если она-- Лев Семенович, то мужского. С прилагательными чуть-чуть легче: тоже странно, но не так. Вот гражданин В. А. Беспрозванный и рядом гражданка Беспрозванная, Э. Я.; тут по крайней мере можно хоть разобраться, кто из них "он", кто "она". А с существительными просто несчастье: кажется совершенно немыслимым, чтобы некто Белоус назывался, скажем, Софьей Михайловной и был молодой темноволосой и темноглазой девушкой... Белоус! Ведь это же явно -- седобородый мужчина! А бывает, оказывается, и наоборот. Еще удивительнее те случаи, когда в фамилию превращается целое словосочетание. Написано: А. С. Беспрозвания. Как это прикажете понять: фамилия перед нами или что? Если простое сочетание слов, то оно абсурдно по своему значению,-- "прозвание"-то как раз имеется. А ежели это фамилия, то в каком же она стоит падеже? Можно сказать: "Я люблю играть с Вовкой Гришиным". Можно сказать: "Это мой лучший друг, Вовка Гришин". Но как вы будете говорить: "Люблю играть с Беспрозванием", "Это наше Беспрозвание"? Ни так ни сяк -- ничего не получается. Нет, видимо, таким фамилиям законы грамматики не писаны, да и орфографии -- тоже. Раз можно преспокойно придумать фразу: "На горе они разделились: Борщ побежала в деревню, Бирюля пошел на реку, а Соседко помчались за остальными ребятами..." -- так уж до грамматики ли тут! А придумать и даже сказать это можно, не вызывая никаких недоразумений, потому что я знаю и девочку, которую зовут Оксана Борщ, и, мальчугана Павлика Бирюлю, да и трех приятнейших пареньков по фамилии Соседко. С правописанием не меньше неожиданностей. Вы хорошо знаете, что слово "бессмертный" по всем правилам пишется через два "с": это указано в любом орфографическом словарике. А вот тут, в телефонной книжке, есть граждане Бессмертный и Беспрозванный, Безпрозванный и Без-смертный. И не только никто не исправил этой несомненной ошибки, но захотись одному из Безпрозван-ных улучшить свою фамилию, ему пришлось бы хлебнуть горюшка; прежде чем изменить ее написание, он должен был бы долго хлопотать, подавать заявления в различные важные учреждения, и еще не известно, чем бы дело кончилось. В том же справочнике на соседних строчках мирно живут два гражданина (а может быть, две гражданки), пользующиеся милой фамилией Бульон. Но в одном случае фамилия пишется, как и надо, Бульон, а в другом -- на французский лад: Буллион. Что бы им взять да и установить одно общее правописание? Куда там! Это целая история... Впрочем, изредка из этого можно извлечь и некоторую выгоду. Вот я вижу замечательную фамилию Борсук; в моей телефонной книжке даже два таких Борсука подряд: Борсук, В. К. и Борсук, Т. А. Вы сами, наверное, видите тут грубейшую ошибку: надо же писать не "бОр", а "бАр". Однако, ежели вам повезло и вы сами носите эту не часто встречающуюся фамилию, у вас есть удивительное преимущество. На всех экзаменах, во всех документах вы можете безнаказанно писать: "И. Борсук, И. Борсук, И. Борсук", смело делая ошибку за ошибкой, и ни один преподаватель языка, даже самый строгий, не вздумает исправить вас или снизить вам за это отметку. Нельзя: фамилия! * ----- * Любопытно, кстати, отметить, что в древнерусском языке слово это писалось и звучало именно так: "борсук"; произношение. "бАрсук" установилось значительно позднее, под влиянием так называемых "акающих" говоров нашего языка. ----- Однако не вздумайте перехватить через край и непосредственно под подписью И. Борсук начать вашу работу так: "Лисица и бОрсук", басня": тут вам не избежать страшной мести со стороны грамматиков. Ну как же не вспомнить некую мадемуазель Прэ-фер, изображенную французским писателем Анатолем Франсом, директрису девичьей школы! "Мое мнение, -- говорила эта почтенная дама, -- что у собственных имен -- своя орфография!" И устраивала воспитанницам пугавшие их диктанты на собственные имена... Похоже, что это было не так уж нелепо. Учиться правильно писать и эти имена -- полезно. Все только что рассказанное поражает нас своей причудливостью, но это обычная причудливость языка: она ничему, по сути дела, не мешает. Не только продолжают безбедно существовать такие странные фамилии, но мы и пользуемся ими без малейшего затруднения. Каждый из нас сочтет совершенно невозможными сочетания слов "тетя Петя" или "дядя Василиса"; в то же время сказать "гражданка Козак" или, наоборот, "гражданин Сорока" ничуть не представляется неуместным. Вот небольшой список людей, в тридцатых годах ходатайствовавших о перемене фамилий. Среди них есть Выдра Яков Савельевич, Губа Иван Власович, Черепаха Николай Митрофанович. Но есть тут и дамы, пожалуй, еще более удивительные: одну из них звали Верой Гробокопатель, другую -- Софьей Петровной Жених. Подумайте сами: если жених носит имя Сони, то как же должна называться невеста; не менее чем Спиридоном! Надо заметить, что такое положение вещей длится уже много лет и десятилетий; в произведениях всех крупнейших писателей XIX века (особенно у сатириков и юмористов) мы находим великое множество фамилий ничуть не менее удивительных. Вспомним еще раз чеховских городового Жратву, телеграфиста Ятя, отставного профессора П. И. Кнопку. Чехов и настойчиво собирал, и сам измышлял такие фамилии: в его знаменитой "Записной книжке" недалеко от женщины Аромат фигурирует мужчина -- Ящерица. Целый муравейник таких же причудливых имен кишит в рассказах, повестях, драматических творениях Н. В. Гоголя, на страницах величественной поэмы его "Мертвые души". Артемий Филиппович Земляника из "Ревизора", посети он Петербург, пришелся бы ко двору в доме Ивана Павловича Яичницы, выступающего в "Женитьбе". Иван Иванович Шпонька мог бы оказаться достойным соседом Настасьи Петровны Коробочки, а Афанасий Иванович Товстогуб, встретив в миргородском поветовом суде Ивана Никифоровича Довгочхуна, оценил бы по достоинству и его личность, и его солидную фамилию. Сотни и сотни гоголевских персонажей носят такие же и похожие на эти фамилии. Но фамилии ли перед нами? Может быть, это имена, вроде рассмотренных нами "мирских" имен древности? Или прозвища, странные клички, те самые, про которые Гоголь с удивленным восхищением говорил, что русский народ "не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает [прозвище. -- Л. У.] сразу, как лашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, -- одной чертой обрисован ты с ног до головы!" ("Мертвые души", т. I, гл. V.) Нет, конечно, это не имена; имена у этих людей совсем другие. Собакевич продал Чичикову девицу Воробей, но у нее было и настоящее имя -- Елизавета. Пробка, мужик "трех аршин с вершком ростом", звался Степаном; у крестьянина со странным прозванием Доезжай-не-Доедешь имелось обычное имя Григорий. Значит, перед нами либо прозвища, либо фамилии. ФАМИЛИЯ И ПРОЗВИЩЕ Несколькими главами раньше мы учились отличать прозвища от "мирских" имен. Попробуем установить, чем они отличаются от наших современных фамилий. Фамилия -- имя родовое: его особенность в том, что оно коллективно, принадлежит не одному, а нескольким людям, членам одной семьи. От отцов оно способно переходить к детям, от мужей -- к женам. Почти никогда оно не содержит в себе признаков, которые обрисовывали бы те или иные черты, общие всем членам данного рода. Гораздо чаще оно просто прилепляется к ним -- людям совершенно разным и непохожим -- на основании единственного признака -- родства. А прозвище как раз наоборот: как бы указывает на. одного-единственного, данного человека, на его личные, только ему одному присущие отличительные черты. Боярин Андрей Харитонович, первым получивший от великого князя московского Василия Темного прозвище Толстой, был, несомненно, человеком тучным. Тот римский мальчик, который водил своего слепого отца, поддерживая его подобно "сципиону" -- посоху, по заслугам был назван "Сципионом". Если бы в роду Сципионов не появился человек, обладавший особенно крупным носом, никому из членов этого рода не было бы придано личное прозвище Назика (Носач). Тот, кто жил в дореволюционной русской деревне, помнит: почти каждый крестьянин имел, кроме имен", отчества и патронимической полуфамилии, данной по отцу (Николай Степанов Степанов), и еще какое-нибудь-- нередко затейливое и злое, подчас ласковое и почтительное -- прозвище, отражавшее, как в зеркале, те или другие его личные свойства. "А зовут меня Касьяном, А по прозвищу -- Блоха!.." --добродушно мурлычет себе под нос чернявый малорослый мужичонка -- Касьян с Красивой Мечи у И. С. Тур- генева. "Вот и пришел он к моему покойному батюшке, -- рассказывает помещик Полутыкин про своего оброчного крестьянина, -- и говорит: дескать, позвольте мне, Николай Кузьмич, поселиться у вас в лесу на болоте... Вот он и поселился на болоте. С тех пор Хорем его и прозвали". Просмотрите "Записки охотника" Тургенева, -- почти в каждом рассказе вы встретите эти замечательные личные прозвища. И почти всегда они точно соответствуют замечанию Гоголя -- так подходят к их носителям, что "...нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, -- одной чертой обрисован ты с ног до головы!" "...Настоящее имя этого человека было Евграф Иваков; но никто во всем околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как нельзя лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам... ...Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело: русский народ на прозвища мастер". И далее: "Я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные лукавые "гляделки". Они никогда не смотрят просто -- все высматривают да подсматривают". Рядом с этими, великолепно обрисованными самими своими прозвищами, людьми в том же рассказе "Певцы" выведены еще Дикий Барин, в котором, по словам автора, "особенно поражала... смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства", и Яков-Турок, "прозванный Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки". * Четыре прозвища, и про каждое из них наблюдательный автор сообщает, что оно прямо вытекало из личных свойств, внешности, характера или жизни его носителя. В этом и есть смысл "прозывания"; если бы такие прозвища давались без причин и оснований, не характеризуя человека, они не могли бы существовать. ----- * И. С. Тургенев. Записки охотника, Собр. соч., т. I. Гослитиздат, 1953 ----- Но ведь именно этим определяется их важнейшее свойство: они и относиться могут только к одному человеку, тому, на которого они похожи. А фамилия должна отличаться как раз обратным свойством: ее должны с одинаковым удобством носить многие люди, обладающие совершенно разными лицами, фигурами, характерами, особенностями поведения и биографии. Фамилия, вообще говоря, не может и не должна ничего решительно характеризовать, ничего выражать. В роду Толстых было великое множество людей худощавых; среди членов фамилии Сципионов-Н а з и к имелось немало людей с маленькими носами. И тем не менее худышки гордо именовались Толстяками, а курносые римские мальчики -- Носарями, Это яикого не смущало: ведь тут речь шла уже не о прозвищах, а о родовых именах, то есть о фамилиях. Таким образом, фамилии могут, помимо всего чего, рождаться из прозвищ, утративших свой прямс смысл, так же, как они рождаются и из "мирских", родных имен, из названий профессий, из наименований географических пунктов и пр. И происходит это самыми различными путями. Самый простой и прямой путь очень похож на тот, который в отношении личных имен мы называли "патронимическим". Живет в тургеневских "Певцах" человек, по прозвищу Моргач. У него есть сынишка. "А Моргачонок в отца вышел!" -- говорят о нем вполголоса старики... и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова". Сын Моргача на юге, естественно, получит звание Моргаченка, на севере -- Морга-чонка или Моргачова, так же как сын Тараса становится или Тарасенком, или Тарасовым. И вот уже из слова "моргач", когда-то бывшего одиночным прозвищем одного человека, его личной характеристикой, возникает родовое имя многих людей, их фамилия, никого не характеризующая ничем, кроме как указанием на происхождение от того, первого, родоначальника. Моргаченки, Моргачовы, Моргачонковы в известном смысле такие же Лагиды наших дней, какими по от-мошению к своему пращуру Лагу были Птолемеи Египта Но есть и другой, несколько менее логичный путь; к моей большой радости, и он в одном случае намечен у Тургенева: "Кругом телеги стояло человек шесть молодых великанов, очень похожих друг на друга и на Федю. "Все дети Хоря!" -- заметил Полутыкин. "Все Хорьки! -- подхватил Федя... -- Да еще не все: Потап в лесу, а Сидор уехал со старым Хорем в город..." "Остальные Хорьки (пишет уже и Тургенев, охотно принимая только что возникшее групповое, семейное прозвище) усмехнулись от выходки Феди". Видите, что получается? Тут уже не потребовалось никаких особых операций" над прозвищем отца, чтобы оно просто и прямо перешло к детям, никаких специальных суффиксов, никаких изменений формы. Отец-- Хорь, и дети -- Хори или Хорьки, и внуки -- такие же Хорьки... А спустя поколение или два никто уже не расскажет, что первый "старый Хорь" получил свое прозвище, поселясь, как хорек, в лесу на пустом болоте; бывшее прозвище превратится в обычнейшую фамилию, сохранив, однако, всю видимость прозвища. Вот так-то, именно таким образом, и возникли все те удивляющие наш слух и наше зрение причудливые фамилии-слова -- существительные, прилагательные, глаголы,-- которые пестрят и в официальных документах и на страницах книг. Впрочем, удивляют они не всех, не повсюду и не в одинаковой мере и степени, потому что не везде на пространстве нашей страны они одинаково легко или трудно создаются. Русский язык менее склонен к такому типу фамилий, нежели западноевропейские языки или даже родной его брат -- язык украинский. У нас дети кузнеца обычно становятся Кузнецовыми, тогда как потомки английского кузнеца -- смита -- продолжают сами быть Смитами, кузнецами, даже становясь матросами, шорниками, адвокатами и профессорами. И на Украине рядом с Коваленками (сынами "коваля" -- кузнеца) могут превосходно существовать многочисленные Ковали-дети, давным-давно уже утратившие всякое отношение к кузнечному делу. В 1916 году в Петрограде жило, судя по справочнику, восемь украинцев Ковалей; среди них был и подпоручик Измайловского лейб-гвардии полка, и инженер-путеец; были в их числе и две женщины, не считая жен и дочерей. Можно сказать уверенно, -- ни один из них не знал, почему именно получили они такую фамилию; а кое-кто, вероятно, давно обрусев, перестав быть украинцем по языку, даже не сумел бы объяснить и значение слова "коваль". Тем более относится это к тем случаям, когда фамилия родилась из прозвища давно, так давно, что самое слово, создавшее ее, вышло уже из употребления, или когда она появилась где-нибудь в глухом углу дореволюционной России, возникнув из слова местного, неизвестного за пределами своей небольшой области, иногда даже волости или части уезда. Человек носит ядовитую на слух фамилию Язвица. Если он задумается над ее происхождением, он, вероятно, решит, что кто-то из далеких его предков отличался неважным характером, был остер на язык, язвителен. А ведь на деле большинство фамилий этого корня -- Язвин, Язвицкий, Язва -- обязаны своим существованием спокойному лесному животному -- барсуку. "Язва" во многих местностях РСФСР -- то же, что "барсук"; никакого отношения к зловредному характеру родоначальника эта фамилия не имеет. Граждане, носящие фамилию Кметь, с удивлением и недоумением пожимают плечами, пытаясь понять, что значит она. Она кажется им совершенно бессмысленной. А если бы они вспомнили, как в "Слове о полку Иго-реве" говорится о "курянах" (жителях Курска), что они суть "сведоми кмети", то есть "славные воины", они стали бы относиться к своему наследственному имени совершенно иначе: оно говорит о благородной воинской славе кого-то из их далеких пращуров; очень далеких, потому что вот уже много веков, как слово "кметь" исчезло из нашего языка, а если и сохранилось где-либо, то, может быть, только в одной их фамилии. Возьмите гоголевское прозвище "Бульба". Еще в 1951 году в Ленинграде на улице Жуковского жил гражданин И, И. Бульба; однако я не уверен, мог ли он верно объяснить происхождение своей фамилии. В самом деле, в современном белорусском языке "буль-ба" означает "картофель", но во времена Запорожской Сечи, описанные Гоголем, во дни смелых кошевых и свирепых гетманов, никакого картофеля на востоке Европы еще не знали; ведь только в XVIII веке это растение мало-мальски стало обычным около Петербурга. Еще в сороковых годах прошлого столетия на Руси то и дело вспыхивали "картофельные бунты", и в 1844 году правительство все еще считало нужным "сохранить премии и награды за посев картофеля в южных губерниях, где он еще недостаточ