если б кто был. Потом он вдруг расстроился, собрал наскоро чемоданишко и еще вещмешок, с которым в сорок девятом году явился в Гапоновку, поцеловал детей и ушел. Анна Архиповна, все время сидевшая неподвижно с раскрытым ртом и выпученными глазами, как только, хлопнула дверь, сразу закричала, забилась, замахала руками: -- Что ж ты, идиотка чертова, над собой сделала? Что ты фордыбачишь, принципы строишь? Ты погляди на себя: уже ни рожи, ни задницы, двое малят на шее. А он такой мужик, любая за ним через море побежит. Бежи сейчас же за ним, проси прощения. Я тебе говорю! И Анна Архиповна вдруг ударила Раю ладошкой по щеке. -- Детей сиротить хочешь. Как я, хочешь надрываться! Безмужней. Не пойдешь -- я уйду, уеду сейчас же к Катьке и малят заберу. Пропадай тут одна! Но Рая не пошла за Петром, и Анна Архиповна никуда не уехала. А тот под утро сам пришел со своими вещичками. -- Я, -- говорит, -- ночь на вокзале сидел. И десять просижу. Никуда мне от тебя не деться. Неужели и ты любовных чувств не понимаешь? Неужели ж ты така каменна? 44 Рая была не каменная. И он остался. И они стали дальше жить как муж с женой... Все вроде бы получалось, как Рая хотела. И даже Петр ушел из управляющих. Не совсем верно сказать, что ушел, -- его освободили. Но он на этот раз не возражал и не боролся, хотя мог бы кое-куда пойти, напомнить заслуги, показать свой диплом. Товарищу Никифорову не хотелось обижать Раю и просто так снимать Усыченко. Он желал все обставить поделикатнее и, вызвав Петра для решительного разговора, был с ним почти ласков. Зная его привычку к руководящей работе, директор, конечно, не ожидал, что тот вдруг согласится пойти на какую-нибудь обыкновенную работу. Но вот можно бы поставить Петра хозяйственником на винзавод. Вроде подходяще. А? И тут вдруг -- представляете себе! -- Петр отказался. Наотрез! -- Нет, -- сказал он гордо. -- Раз такое у некоторых мнение, что я к ответственной работе не подхожу, так я, пожалуйста, пойду за рядового, в бригаду. Никифоров страшно удивился и, неожиданно для себя, стал убеждать Петра не отказываться. Он даже что-то залепетал про Петров ценный опыт... Но тот сказал, что желает в бригаду, может пойти даже в бывшее свое отделение, но только не на косогор... Петр шел из конторы домой кружным путем. Обдумывал, как он сообщит Рае обо всех этих делах. С одной стороны, ему очень хотелось сказать как-нибудь по-небрежнее: "Мол, хватит, накомандовался, есть желание руками поработать, поделать малость продукцию". Но еще больше хотелось ему крикнуть: "Смотри, Раечка! Я ж для тебя всего лишаюсь! Я ж для тебя на унижение иду! Чтоб только ты меня любила без оглядки. Если б не ты, поехал бы я сейчас до товарища Емченко, и он бы меня от облисполкома рекомендовал куда-нибудь, и был бы я обратно на коне (а может, на еще большем коне, чем раньше). Но ничего мне не надо, и буду я ходить на виноград, и буду я подчиняться хоть Катьке-балаболке, только люби меня, Раечка, цени меня, Раечка, и уважай, как в прежние прекрасные времена!" Кажется, даже он все это думал вслух. Потому что знакомые собаки, когда он проходил мимо соседских дворов, вдруг начинали громко и беспокойно лаять и провожали его до самых своих границ, до заборов. -- Меня погнали, -- сказал Петр прямо с порога, чтоб больше не откладывать, не мучиться.-- Буду в бригаде. Он потом долго казнился, что не сказал Рае все как следует, не помянул о предложении идти в хозяйственники, которое сам же, по своей же воле отверг! В первый момент растерялся, а потом уж было бы глупо объяснять. -- Но я прошу тебя, Петь,-- сказала Рая, скорее испуганно, чем счастливо,-- ты хоть теперь постарайся. Будь человеком, не считай за низкое... Потом она глубоко вздохнула и стала его целовать, и лохматить волосы, и повторять: -- Ничего, ничего, все хорошо получится... Ты же вон какой здоровый... Ты не расстраивайся. Но чем больше она его утешала и жалела, тем больнее ему было вспоминать первый ее испуг и первые слова, вырвавшиеся из самой души. За что ему от всех такое? Разве он когда-нибудь искал своей выгоды или выкручивал, чтоб было полегче? Он же готов был сделать все, решительно все, что надо. Надо было перестроиться, -- он, пожалуйста, перестроился. Надо было еще что-нибудь,-- он, пожалуйста, все, что угодно, с дорогой душой. Он всегда верил! Он всегда все исполнял и никогда ни в чем не сомневался. Почему же люди ничего хорошего не ждут от него! И Никифоров даже считает, что вообще не может быть от Петра проку! И вот Раечка только что попросила: "Будь хоть человеком!" За что это ему? За какую вину мука? ... Стал Петр работать на Хиврином холме. В том же отделении, что Рая, только в другой бригаде у почтенной и справедливой старушки, тети Гафии, которой не так зазорно было подчиняться. Знакомые тетки с холма каждый день докладывали Рае, как у Петра идет работа, и заодно, по собственному почину, еще давали разные сводки: кто там из девочек чересчур к Петру липнет, на кого он как посмотрит и кому что скажет. Но Рая запретила давать эти сводки. Сказала, что совершенно не интересуется такими вещами, потому что хоть они рядом работают, а она на косогоре, но все равно ей видней. Может, насчет взглядов и симпатий ей действительно было виднее. Но вот чего она не видела и не оценила, это страшной Петровой злости и горячности, с которыми он работал на трудном хивринском винограднике. Он работал как зверь и наполнял манерку -- ящик с ручкой, как от ведра, -- наверно, в два раза быстрее, чем самые проворные девчонки. Слава богу, это было во зремя уборочной, и особенной квалификации не требовалось. Только желание требовалось. А Петрова злость была вдесятеро сильнее любого самого сильного желаания. Вот он как работал! Правильно, как зверь, он работал! И Рая об этом, наверно, знала. Девчонки безусловно, докладывали! И на нарядах его три раза официально хвалили. Чего ей еще надо? нему брал. И ему почему-то давали. Может быть потому, что он замещал сейчас рабочкома Сальникова, посланного на учебу. Ехали молча; только утром была у них большая ссора. Петр выступил на наряде и сказал, что надо после каждого рабочего дня оставаться на полчасика и проводить производственную пятиминутку. Это значит, делать разбор, что было положительного, а что отрицательного в только что закончившемся трудовом дне. Рая, против обыкновения, сдержалась и дала ему закончить речь. И сперва она довольно мягко возразила, что предложение это пустое и придуманное. Но потом, когда они остались наедине, она стала страшно кричать. И обругала его, как не положено вообще советскому человеку ругать советского человека, а не только что жене мужа. Они ехали по веселой, залитой солнцем шоссейке, навстречу самосвалам, обдававшим их чудным винно-бензиновым запахом, навстречу мохнатым зеленым горам и голубоватым, под цвет неба, домикам Гапоновки. Но невесело было им вместе. И Петр сказал, сердечно и грустно: -- Я не хотел тебе прилюдно делать замечания, Рая. Я все стерпел. Но хоть ты теперь и в Москве фигура, а все равно ты неправа. И ты недопоняла политическую сторону этого мероприятия... А она ответила, не поднимая глаз, устало, тихо, без надежды достучаться до него: -- Люди же они, Петя. Работают же они. Можешь ты понять? И оба замолчали. Уже до самой Гапоновки, до самого дома... РОМАНТИКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ ПОВЕСТЬ В ДИАЛОГАХ По моим наблюдениям, в обычной трезвой жизни монологи не встречаются почти никогда (ну разве что Робинзон окажется без Пятницы). Между тем весь наш день, включая утро, вечер, иногда и ночь, все наши общения, споры и разговоры -- производственные и сугубо личные -- все сплошной диалог... Тем не менее право прозы на монолог неоспоримо, а диалог почему-то считается уместным только в пьесах. Повесть, которую мне нужно было написать, мне очень хотелось всю построить на диалогах, применить в ней всяческую условность, не препятствующую реализму, устраивать, как на сцене, разговоры героев с отсутствующими душами... Но я боялся, что это получится уже просто пьеса. А раз пьеса, то сразу же другие, таинственные для меня законы: "сценичность", "физическое действие", "режиссер умирает в актере" и "театр начинается с вешалки". Но сейчас все-таки время великого смешения наук и искусств (иногда, к сожалению, и ремесел). Сейчас учредились химфизика и физхимия, притом ученые утверждают, что это не одно и то же -- радиоастрономия и палеозоогеография. Так что пусть будет повесть в диалогах. Не обессудьте, мне это действительно очень нужно. Автор. Представьте себе молодой городок строителей (но не в тайге, не в пустыне, не за Полярным кругом). Называется он, предположим, Светлоград. Или лучше Кузино. Если вам не случалось бывать в подобных городках, ничего страшного. Вы их все равно легко можете себе представить, вспомнив любые десять фильмов из жизни строителей (шахтеров, монтажников). Только пусть перед вашим умственным взором пройдут не первые романтические кадры, в которых полагается сконцентрировать девяносто процентов отпущенных на фильм трудностей, а заключительные. Ну, те самые неизбежные кадры, где герой, преодолев препятствия производственного и личного характера, соединяется с любимой и гордо ведет ее (или гордо везет вместе с нею детскую колясочку) по новым улицам своего юного города, где башенные краны обнимают небо железными руками, где молодые деревца шумят первой листвой в парке имени Будущего, где маляры докрашивают фасад новенького Дворца культуры (без колонн, ибо город заложен уже в период осуждения излишеств). Ну, словом, ясно... Вот в этом городе и живут люди, которых я вынужден назвать обязывающим словом "герои" или еще более обязывающими словами "действующие лица" (действующие! лица!). Я вам хочу заранее, хотя бы в общих чертах, рассказать, кто они такие, чтобы потом не мучиться, не совать в уста каждому неуклюжие авторекомендации. А то просто жалко бывает авторов (и зрителей, само собой), когда в пьесах приходится нам выходить из положения вот таким путем. Ваня. Здоров, Петруха, я слышал, что ты назначен заведующим фермой в "Красный путь", смотри не подкачай, это ведь передовое хозяйство. Петя. Да, здесь пригодится мой прежний опыт, недаром три года на целине отбарабанил, и Тимирязевка что-нибудь да значит, мы ведь с тобой вместе кончали, на одной скамье сидели. Ваня. Да, вместе кончали. Огневое было время. Мы все о целине мечтали, но ты вот поехал, а я остался на кафедре... Так вот в этом городке Кузине живет семья Малышевых. Алексей Алексеевич, инженер, его жена Катя, домохозяйка, и их дочь Раймонда, четырнадцати лет, естественно, школьница. А еще с ними живет Саша, брат Алексея Алексеевича, лет на двадцать пять его моложе. Этот Саша, монтажник и студент, человек рабочий и интеллигентный, и будет главным нашим героем. Еще вы познакомитесь с Александром Сергеевичем Пашкиным. По штату он тоже монтажник, по должности руководитель самодеятельности, худрук клуба, что-то в этом роде. По профессии он никто. Лет ему двадцать пять. Человек он не рабочий и не интеллигентный. Что же касается его ровесника Виктора Галанина, инженера-механика, то он человек интеллигентный. Безусловно! В повести вам предстоит еще встретиться с Яковом Павловичем Сухоруковым, начальником стройуправления, самым главным здешним начальником, человеком лет пятидесяти. Он выглядит и держится так, что, если бы вам кто-нибудь сказал про него, что он слесарь, или бухгалтер, или старший мастер, или даже начальник участка, вы бы ни за что не поверили. Почему-то сразу ясно, что он куда крупнее... Даже когда рядом с ним Петр Петрович Суворов -- важный гость и хороший человек, начальник главка (пусть чужого, не имеющего власти ни над стройкой, ни над Кузином), -- Яков Павлович держится более главным. Необходимо еще, прежде чем я приступлю к самому повествованию, сообщить вам, что Костя Откосов -- монтажник, поэт и жених -- ровесник Саши, Виктора и Пашкина (последнего, чтобы отличать, зовут не Сашей, а Шурой), что Ира -- новоиспеченный доктор, что табельщица Юлька Рябобык -- прелестная девушка восемнадцати лет, что Ахат Фархутдиныч Фархутдинов -- председатель постройкома, а его заместитель Гиковатый -- образцово-показательный рабочий. Я не смею надеяться, что вы запомните все эти фамилии и характеристики. Но все-таки, мне кажется, хорошо, что есть эта страничка, в которую вы сможете заглянуть, если вдруг возникнет вопрос, скажем: "Гиковатый? Кто такой Гиковатый?" Посмотрите, скажете "Ага!" и станете читать дальше, если, конечно, захотите. В повести вам встретятся еще и некоторые другие лица, кроме упомянутых, но с теми вы и сами разберетесь. Итак... ГЛАВА ПЕРВАЯ Я хотел бы, чтобы перед вами предстала живая картина воскресника -- этакого торжества молодой энергии. Сто или двести парней и девушек с лопатами, носилками, тачками весело орудуют у свежевырытой канавы, идущей от могучего (с пятнадцатиэтажный дом) главного корпуса ГРЭС к какому-то техническому зданию пониже и понеказистее. Но это все, считайте, где-то там, на заднем плане. А разговор -- или, если угодно, диалог, -- который предстоит вам услышать сейчас, он идет в холодке у стены вот того второго здания, которое понеказистее. На стене плакат: "НА ВОСКРЕСНИК ТЫ ПРИДЕШЬ -- ВКЛАД РАБОЧИЙ СВОЙ ВНЕСЕШЬ!" С той стороны, где работают бригады, из-за высоченного вала разрытой земли доносится чуть приглушенный расстоянием говор, смех, музыка (духовой оркестр играет бодрую песню, ну, предположим, "Не кочегары мы, не плотники"). Под аккомпанемент всех этих жизнеутверждающих звуков и ведут свой разговор Виктор, Костя и Пашкин, то есть даже они еще не ведут разговора, просто сидят на бревне, блаженно вытянув ноги, покуривают... И тут подбегает Саша с лопатой в руке. И начинается диалог -- первый из многих в этой повести... Саша (бьет железной палочкой по лопате). А ну кончай! Кончай загорать! Уже левая догоняет! Костя (встает, делает последнюю затяжку). Жалко, бригадир... Московская, с фильтром... (Берет лопату и гасит об нее сигарету.) Вот товарищ Галанин угостил. Виктор (не вставая, достал из кармана пачку сигарет, протянул Саше). Одолжайтесь, как говорил Иван Никифорович... И сядь ты, ради бога! Пашкин. Какой Иван Никифорович? Виктор. Который поссорился с Иваном Ивановичем. Тебе бы надо, Пашкин, знать Н.В.Гоголя, раз ты деятель искусства... (Саше). Да сядь же! Саша. Вы что, ребята, маленькие? Я же сказал, они догоняют... Ну, может, три метра осталось... Пашкин. Это кошмарно, как любит говорить моя мамаша... Целых три метра! Саша (свирепея). Ладно, ваше дело. Пошли, Костя. Пашкин (примирительно). Да не фырчи ты. Все в порядке. Мероприятие уже состоялось. Виктор. И не на нас надо шипеть. Ты бы лучше подумал, а накой он вообще, этот воскресник? Саша. Это я? Тебе? Должен? Объяснить? Пашкин (усмехаясь). Да нет, нам объяснять не надо. Ты сам сообрази... Вон за водоочисткой, это что там такое? Саша. Ладно, давай короче, работать надо. Пашкин. Это стоит экскаватор марки "Ковровец". Трехкубовый. Он исправен, Костя? Костя (недоуменно). Исправен. Пашкин. Ну вот, значит, на четыре часа для двух товарищей работа. А тут, видишь, в выходной пригнали сто человек. Лозунгов одних (жест в сторону плаката) на пятнадцать рублей шестьдесят копеек. Лично я выписывал... И оркестр шахтостроевский (жест в ту сторону, откуда доносится марш). Они за похороны четвертной дерут! Так что тут, считай, не меньше полсотни. Вот разъясни мне, молодому (последняя фраза обращена уже к Косте), для чего это? Костя (ошарашенно). Не знаю... Для трудовоспитания... Саша (мрачно). А на хрена оно? Знаешь, кого пускай трудовоспитывают! А мы всю неделю на главном корпусе. И по восемь часов. Когда аврал... Виктор. Ты догадливый! Это действительно липа! Любимое наше дерево. Саша. Чего ж вы молчали?! Пашкин. А чего кричать? Мероприятие! Саша (взбегает на насыпь, орет, машет руками). Ребята! Э-ге-гей! Бросай работу! Пашкин. Тише, дурак! Спятил! Виктор (взбегает за Сашей). Давай все сюда! Сбегаются взволнованные ребята. Их поведение контрастируется со сладкими и фальшивыми звуками вальса "Дунайские волны", выдуваемого оркестром. Саша. Ребята! Воскресник липовый...Тут экскаватор, оказывается... Давай все по домам! Девушка с золотым зубом. Умница, Сашенька, золотко... (Целует его.) А то у меня белье намочено стоит! (Убегает.) Первый парень. Давай, ребята! Живенько. А то еще раздумает бригадир... Второй парень. Точно. Спасибо, Сашок, с нас пол-литра! Некоторые с нездоровой поспешностью топают за насыпь и очень скоро возвращаются с лопатами и куртками в руках, на полной скорости проскакивают мимо нас и исчезают. Кое-кто уходит и вовсе налегке, без лопат. Костя. Мишка, рогатик, а кто за тобой лопату подбирать будет? Третий парень. Кто затеял, тот хай и подбирает! Пашкин. Вот, товарищи, Малышев заварил кашу-- теперь питайтесь: а) мероприятие сорвано, б) кубометры недобраны, в) вера в людях подорвана. Саша. Думаешь, она от брехни укрепляется? В-вера! Пашкин. В данный момент тебе должно быть интересно не что я думаю, а что подумают вышестоящие товарищи! Дурак! Идеалист! Г-гегель! Подходит робкая девушка с лопатой, за нею оркестрант -- рыжий молодец с огромной трубой. За ними еще несколько парней и девушек с лопатами. Виктор. Все, музыка не требуется. Когда говорят пушки, замолкают музы. Оркестрант. Это ваше дело. А мы чтоб ровно три часа. И будем свои три часа исполнять -- есть вы тут, нет вас тут. Робкая девушка. А нас не заругают, если мы уйдем? Пашкин (оттесняя плечом Сашу, который порывался что-то ответить). Что ты его спрашиваешь? Он что, заведующий? Комсорг? Голову имеешь -- решай. Саша. Идите все! Мы с Костей пригоним экскаватор и все сделаем. (Пашкину.) И ты иди! Пашкин. Товарищ Малышев, вы меня обижаете! Неужели я брошу товарища, заметив в нем пустяковый недостаток. Ну, недостаток серого вещества... (Постукивает пальцем по лбу.) Вновь звучит оркестр. Видно, музыканты решили стоять насмерть. Они играют военный марш. Саша. Да гони их, Витя... Чего зря дудят. Пашкин. А они не уйдут... Хоть ты стреляй. Так и так им надо три часа. А то постройком не заплатит... Из-за насыпи выходят Сухоруков и Представитель. Сухоруков (Пашкину). Почему не удержали людей? Почему не разъяснили им значение? Пашкин. Так ведь оно почти что стихийно вышло. Действительно ведь есть экскаватор... Сухоруков. Вы не можете знать, для какой цели предназначается машина. Громадная стройка, могут быть более важные решающие участки. Если каждый возьмется судить по своему разумению, что будет? Саша. Но он же стоит! Третьи сутки стоит!... Пашкин (оттесняет его плечом). Як Палч, мы им говорили... Объясняли... Но ведь экскаватор, Як Палч... Сухоруков (уже добродушнее). Плохо, значит, объясняли. Растерялись. Ну ладно, на будущее наука... Виктор. А как объяснишь, что черное -- белое?.. Сухоруков. То есть что вы имеете в виду? Саша. А я считаю, это по сути знаете что? Этот воскресник. Пашкин отчаянно подмигивает, снова перебивает его, нарочито громко и крикливо. Пашкин. Мы с товарищем Малышевым решили: раз так получилось -- все сейчас сами сделаем! По-комсомольски! Выручим. На экскаваторе. За три часа все сделаем! Представитель. Что ж, это правильно, товарищи. А крикунов потом обязательно обсудите в своей среде. Желаю успеха! Саша. Нет, подождите! (Пашкин больно бьет его каблуком по ноге). Ой! Как же вы хотите уйти? Ведь страшная же подлость, этот спектакль! Это я кричал, чтоб все уходили. Лично я! Представитель. Вы кто? Саша. Малышев, бригадир... Александр... А то есть еще Алексей. Представитель. Значит, воскресник, по-вашему, спектакль? Саша. А что ж он по-вашему? Представитель (взвинчиваясь). Интересно! Значит, воскресник, или, скажем, субботник, это спектакль? Великий почин -- спектакль? Когда, понимаете, Владимир Ильич бревна на своих плечах носил! Вручную, уважаемый товарищ! Без экскаватора! Это, по-вашему, спектакль? Так это по-вашему? Саша. Для дела я бы в зубах бревна носил. Сухоруков (врезаясь в разговор). Нет уж, вы не юлите! Отвечайте прямо: значит, наш коммунистический воскресник, по-вашему, спектакль? Виктор. Яков Палч, он не так говорил! Сухоруков. Помолчите-ка, адвокат... Так да или нет, товарищ Малышев? Саша. Что да? Сухоруков (грустно махнув рукой). Ну, словом, все понятно. Придется вам за срыв воскресника, за удар в спину стройке ответить. Перед коллективом, перед товарищами своими... (Почему-то обращаясь к представителю.) Мы не посмотрим, что вы лучший турбинист! Что у вас характер такой... Невыдержанный, понимаете, вспыльчивый. Пора же сознавать: вам не пятнадцать лет. Саша. Я-то сознаю, а вот... Виктор. Мы все сделаем за три часа. Экскаватор же стоит! Зря же? (Последние слова он говорит представителю.) Представитель. Да, Яков Павлович, вот у этих товарищей законный вопрос. Сухоруков. Вот и начинали бы с вопроса. С минуты на минуту экскаватор должен потребоваться в другом месте. (Со значением.) На спец-ра-боте! Саша (орет). Неважно, какой у меня характер. Но экскаватор сто-ит! Сухоруков (вдруг разъярившись). Предупреждаю, я сейчас пришлю вахтера. К экскаватору не подходить. (Саше). Мальчишка, понимаете, демагог! Поворачивается, уходит. Представитель райкома прикладывает руку к велюровой шляпе... Представитель. Желаю успеха, товарищи. (Уходит.) Пашкин. Ну чего ты сейчас вылез? Все уже обошлось. Так нет, опять полез! Саша. А я не хочу, чтоб обходилось! Свинство, чтоб это обходилось! Правильные громкие слова, как подушки, перед собой носят, ты бьешь, а оно -- в подушку. Ты кричишь, а оно -- в подушку! В субботу в четвертом общежитии ребята эту Евсикову прижали, зав. столовкой. Говорят: не еда -- баланда вместо щей. А она, эта морда, понимаешь, встает: "В-вы, что-о эт-то? Советский суп вам баланда? Советский суп баландой называть? Это знаете, чем пахнет? Такие настроения?" Пашкин. Но канавы все-таки не будет. Срыв воскресника... удар в спину... стройка под угрозой... Считай, мальчик, ты погиб! (Поет на развеселый мотив знаменитой песни "Имел бы я златые горы"): Погиб поэт, невольник чести, Пал, оклеве-е-етанный молвой, С свинцом в груди и жаждою мести, Поникнул гордой, эх-д, голо-вой... Ничего, не тушуйся, отбрешемся как-нибудь. Только уж не будь дураком... Не лезь ты... Не писай против ветра... Саша. А пошел ты!... (Берет лопату, вслед за ним с комическим вздохом берет лопату Виктор, его примеру следует Костя.) Пашкин. Ба-аюсь, что не я... пошел... ГЛАВА ВТОРАЯ Кухня в квартире Малышевых. На столе швейная машинка, куски ткани, уже раскроенной. У переносного трельяжа, стоящего на буфетике, вертится Юлька. Она примеряет сметанное на живую нитку платье. Катя стоит перед ней на корточках с булавками. По кухне разболтанной походочкой слоняется Раймонда. Она в брючках, на голове -- конский хвост. Катя. Раймонда! (Девочка и ухом не ведет.) Раймонда! (Ноль внимания.) Райка! Я кому говорю! Раймонда. Я же сказала, я не буду откликаться на это стиляжное имя! Юлька. Да-а... Катя. Почему стиляжное? Раймонда Дьен! Она была борец за мир... Она легла на рельсы перед военным эшелоном... Раймонда. Угу, я буду каждому объяснять про рельсы... Катя. Важно самой знать! И вообще что-то ты стала больно рассуждающая! Раймонда (нахально). Пожалуйста, я буду не рассуждающая (сует руки в карманы брючек, уходит). Раздается длинный, настойчивый, явно хозяйский звонок. Юлька. Ай! (Подхватывает платьишко, убегает в другую комнату, Катя отворяет дверь, входит Алексей с какими-то свертками.) Алексей. Опять благодетельствуешь? Ей-богу, и так уж говорят: у Малышева жена шьет. Частным образом! Катя. Так я ж девочкам. За бесплатно. Раз я умею, а в ателье столько дерут... Алексей (усмехаясь). Дождешься фининспектора! Он же не поверит, что бесплатно. Таких дур больше нету. Катя. А ты что ж, все за деньги делаешь? Алексей. Нет. Но я же государственную работу делаю, народную. А ты черт те что... Катя. А девочки кто? Не народ? Алексей. Ну, ладно. Каждый раз один и тот же разговор... Входит чинная, уже переодевшаяся в свое старое платье Юлька. Она церемонно кланяется Алексею. Юлька. Добрый вечер. Алексей. Здравствуй, Юлька. (Выходит.) Раймонда (появляется из комнаты). Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть. Мне теперь морской по нраву дьявол, е-го ха-чу лю-би-и-ить! Катя. Ты что за гадость поешь? Юлька. Теть Кать, это не гадость. Это потрясная песенка. Из "Амфибии": "Лади-дади-дади-дади, все на дно, лади-дуди-бади-дади, пьют вино..." Катя. Стой, не вертись! Юлька. Извините, теть Кать, правда. Я вам никто, а вы возитесь. Алексей. Слушай, как там у нас насчет закуски? К а т я (удивленно). У нас? Алексей. Ну, в магазине... Сегодня будет гость. Катя. Господи! Алексей. Нет, ты знаешь кто?.. Петр Петрович... Прораб правого берега, ныне фигура! Начальник главка, почти замминистра... Так Кать, подкупи колбаски отдельной или ладно... любительской. И столичную. Две... И шпротов, каких получше (выходит). Ну и вообще там. Юлька. Теть Кать, я сбегаю! Катя кивает ей, лезет в сумку за деньгами. Потом что-то пишет на бумажке. Юлька накидывает пальто, оставив высокую стильную шляпку на вешалке, и начинает долго и артистично охорашиваться у зеркала. Катя (Юльке). Возьми. Я тебе записала, что купить... Деньги не потеряй, фефела. (Та убегает) Алексей. Да, чуть не забыл. Ты с Петром Петровичем давай поосторожнее, помягче. От него, кажется, Анна Григорьевна ушла. Или что-то в этом роде. Так что учти и Зою предупреди. Катя. Ты что, и Красюков позвал? Алексей. Угу... Катя. Обоих? И его, и 3ою? Алексей (отчаянно). И Фархутдинова... Катя (совсем испуганно!. С Марусей? Алексей. Нет, одного... Интересно же! Товарищи по Кузнецку... Катя открывает настежь дверцу холодильника и извлекает из его нутра какие-го банки и жестянки. Катя. Надо же! От такого человека! Черт знает, нашу сестру вожжами бить надо, как дед бабку бил... Алексей. Да, такое горе мужику... Выходит Раймонда в пальто и шапочке. Алексей. Ты куда? Раймонда. В школу! Алексей. Какая сейчас школа? Раймонда. А у нас тематический тему "Я люблю тебя, жизнь!", Апексе й. Утренник?! Ночь скоро. Раймонда. Ах, па, та ничего не понимаешь. Это на самом деле вечер, но называется утренник. Мы еще Вбегает Юлька в распахнутом пальто с полной авоськой. Юлька (нарочно не сразу замечает Костю). А, это ты... Костя. Да, это я... (Перестает жевать.) Саша. Да ешь ты, подумаешь... Костя. Мне пора (испытующе смотрит на Юльку). Юлька (весело). Не смеем удерживать... Саша. А ну закройся. (Ему.) Сядь, Костя! Костя поспешно одевает плащ, от волнения просовывая в рукав руку с бутербродом. Убегает, забыв попрощаться. Саша (Юльке). Тебе интересно узнать, что я про тебя думаю? Юлька (кокетливо). Интересно. Саша. Я думаю, что ты змея. Юлька (вдруг жалобно). А какое тебе дело до него? Он мне совершенно безразличен, твой лагерник прекрасный. Саша. Лагерник? Он за кусок мяса сидел пацанчиком. Он мясо украл, чтобы жить. Потому что у него отца не было, а мать пила. Он по базару с голоду шнырял. А тебя в пятьдесят третьем году твоя мамочка ставила на табуретку. И ты стояла с бантиками. И декламировала стишки для гостей. (Пищит омерзительным "детским" голоском.) "Я маленькая девочка, играю и пою..." Эх... Катя. Правда, Юлька, ты бессердечная. Видишь, что с парнем делается. И золото же парень... Юлька. Лучше я уйду. Хватит мне лекций от мамочки... С а ш а. Иди, иди... Давай отсюда... Юлька (как будто тоном приказа, но с мольбой). Извинись! Саша. Извиняюсь. Юлька хватает с вешалки пальто и шапку, убегает. Катя. Что ж ты с нею так? Как с девчонкой. Она ведь уже барышня... Саша. Барышня. Такая со всеми прелестная, ресницами своими хлопает, мяу-мяу... А видит, что над Костькой власть заимела, так сразу зверь, змея! Алексей. Господи! Женщина же. Галанин вчера хорошо сострил: все жены, говорит, -- как наша легкая промышленность. На выставку или там на экспорт -- прелесть что такое. А для внутреннего потребления... В халатах ходят. Бр-р... Катя (спокойно). Пожалуйста, на тебе халат, и готовь сам. Все, что надо для своих гостей. (Уходит в другую комнату, через мгновение высовывается ее голая рука с халатом.) На! Алексей. Да не про тебя... Я вообще... Что сегодня все такие нервные. И этот тоже... Саша. Я? Нервный? Я совершенно спокоен. Вот смотри! Берет со стола чашку, ставит ее на палец и начинает с жонглерскими ужимками вертеть ее. Алексей. Брось, дурень! Чашка падает и со звоном раскалывается на куски. Алексей. Тьфу, вторая... Девятнадцать лет стоял сервиз... Пять великих строек пережил... нет, шесть -- эта уже седьмая. Саша. Ну и черт с ним! Алексей. Ну, черт с ним! А воскресник? С ним-то не черт. Смотри, братик... (стучит пальцем по столу) зазнался... Со своей турбиной, с успехами этими. Смотри... Бога за бороду дерешь! ГЛАВА ТРЕТЬЯ Столовая в той же квартире, за пиршественным столом -- московский гость Суворов, Алексей, Катя, Саша, Фархутдинов и Красюк с женой Зоей. Они уже, как видно, давно пируют. И теперь настал час хорового пения. Поют нестройно, вдохновенно и чересчур громко. Все (кроме Саши): Гудит, ломая скалы, ударный труд, Прорвался с песней алой ударный труд. Сидит буржуй за рубежом, Грозит нам новым грабежом, Но уголь наш и сталь его зальют рекой. Зальют расплавленной рекой... Саша, чуть усмехаясь, смотрит на их внезапно помолодевшие, возбужденные лица. А те поют еще громче и энергичнее, а Фархутдинов даже вскочил и дирижирует. Бей сплеча, каждый час Даешь программу Ильича! Даешь, даешь, даешь! Парим-нам-нам, пар-пам, пам-пам... Алексей (Саше). Вот какие, брат, песни были! Теперь почему-то не поют эту. И по радио тоже... Саша. Нет. Я вот сейчас первый раз услышал. Очень какая-то трогательная, наивная. Это самое "с песней алой". Почему с алой? Зоя заливисто смеется. Катя (с горечью). Вот вам, пожалуйста: наивная. У них теперь ненаивные в моде. (Передразнивает.) "Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я уже успела облысеть". Зоя заливисто смеется. Суворов. Ну-ну, ладно. Все не то, все не так. И новые есть, не хуже наших. И тогда вполне хватало всяких дурацких. Ну, пожалуйста, вот эта... Помните, ребята? Ее Вадим Козин пел. (Поет нарочно отвратительным голосом.) "Вдыхая розы аромат, тенистый вспоминаю сад и слово нежное люблю, что вы шепнули мне тогда". Фархутдинов (нежно). Та-ра-ра-ра-ра. Все. "Моя любовь не струйка дыма, что тает вдруг в сиянье дня, но вы прошли с улыбкой мимо и не заметили меня..." Суворов. Страшная глупость (смеется). А эту? Помнишь, Ахат Фархутдиныч? "Скажи, скажи, дитя..." Алексей. Господи! (Вместе с ним подхватывают несколько голосов.) "Лю-юбишь ли ты меня, ах как много горестей приносят фокстроты для тебя". Фархутдинов (издает губами тарелочный звук). Чь-шь! Все (мощно). "Скажи, скажи, дитя..." Красюк (хватает Алексея за руку, орет, умоляет). Подождите, подождите, ребята! Давайте лучше, которую все знают. Давайте вот эту. "Саша, ты помнишь наши встречи..." Все (упоенно). ...в приморском парке, на берегу, Саша, ты помнишь теплый вечер, Весенний вечер, каштан в цвету! Поют все громче и быстрее, стучат от избытка чувств ладонями по столу. Нет ярче красок, нигде и никогда, Саша, как много в жизни ласки, Как незаметно бегут года... (Звонок.) Катя. Тише вы. Звонок... Алексей идет отворять. Мужские голоса в прихожей: "Прошу, прошу... может, не вовремя... пожалуйста..." Красюк (подмигивает Кате). Внеплановый гость. Зоя заливисто смеется. Входит с двумя бутылками шампанского Сухоруков. За ним -- Ира и Алексей. Сухоруков (кланяется Кате). Извините за вторжение... Незваный гость.... Алексей (закашлялся). Гхм-кхм... Сухоруков (заметив Фархутдинова). Хуже американца. Здравствуй, Ахат Фархутдиныч. Приветствую вас, Петр Петрович. Я весь свой аппарат на дыбы поставил, но узнал-таки, где ты окопался. Хоть чужое начальство, но начальство. Позвольте вас приветствовать на вверенной мне территории. Суворов. Здоров, здоров. Красивый ты стал, невозможно (обнимаются). Сухоруков. Здравствуйте, Зоя Васильевна. (Зоя заливисто смеется.) Здоров (это Красюку). Здравствуй, лучший турбинист (это уже Саше). Саша. Мы уже сегодня здоровались. Сухоруков. Ну, тогда здравствуй, борец за правду! И не смотри на меня так страшно. Дырку прожжешь... Ох, да, извините. Позвольте вам представить мою племянницу. Волчкова Ирина -- тебя теперь, наверно, по отчеству надо? -- Ирина Ивановна. Свежеиспеченный доктор, прошу любить и жаловать. Катя. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. И вы, Ирочка, к Саше. Красюк (скучным голосом). Что-то руки стали зябнуть... (Весело хмыкает.) Не пора ли нам дерябнуть? Ваше здоровье, Петр Петрович. Все пьют, затем энергично закусывают. Катя. Саша, ты что? Поухаживай за Ирочкой. (Передает ему тарелку и рюмку.) Саша молча сует Ире под нос прибор, потом, не глядя, накладывает на ее тарелку что-то мясное, что-то рыбное и салат. Ира насмешливо наблюдает за ним. Прочие гости заняты своими делами, едят, разговаривают вполголоса. Ира. Даже если наши семейства называются Монтекки и Капулетти, то друг на друга нам с вами сердиться пока не с чего. Налейте мне вина... Саша (мрачно). Семейство ни при чем. Я с ним враждую! Зоя. Кто, кто? Саша. Я. Сухоруков. Со мной? Зоя смеется. Красюк. Есть обычай дорогой, надо выпить по другой. Здоровье Яков Палыча! Сухоруков. Давай лучше старайся, Красюк. "Нашего дорогого и любимого Якова Палыча Сухорукова, под руководством которого мы все... от победы к победе". Стелись, давай, травкой... Но все равно не дам я тебе компрессор... (Смеется.) Красюк. Пожалуйста. Я тебя могу даже оплотом мира назвать или как хочешь... только дай. Катя. Мужчины, бросьте вы о делах! Сухоруков. Не можем мы, Катюша Ивановна, бросить о делах. Вся наша жизнь в этих самых делах. А выгонят на пенсию или, может, просто в шею -- за грехи... И уже мы никто. Без дела и бог никто... Суворов. Почему это мы будем никто? Мы не будем, не-ет! Все-таки мы до черта кругом всякого понастроили. И оно стоит, крутится, вообще действует... Значит, извините, мы уже не никто! (С подъемом.) И выгонят -- не никто, и помрем -- все равно не никто! (Берет рюмку и вдруг добавляет грустно.) Но это, конечно, теоретически... А практически: дай боже, чтоб дольше. Алексей. Дай боже! (Чокается с ним, все чокаются.) Красюк. Говорят, ВСНХ пробивает проект... Чтоб сто процентов платить пенсионерам... которые работают (захватывает вилкой грибок) на решающих участках. Вы, Петр Петрович, не слышали случайно? Суворов. Случайно слышал... Можно мне тост?.. Я хочу, товарищи, перед лицом грядущего собеса выпить за романтику. Черт те что с нами было -- и Днепрострой и тридцать седьмой год, и война туда, и война обратно (делает жест, обозначающий: сперва назад, потом вперед), и восстановление, и постановления... И на грудь, и по шее... Но жизнь же! Романтика. Хоть мы этого слова тогда не знали. Но она же была, романтика! Всю дорогу была. С самого же начала, с самого, этого, торжественного обещания. Как там оно? "Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду четко и неуклонно..." Катя. Точно и неуклонно! (Гости спорят.) Суворов. Четко, старуха! Четко... Катя. Точно! Честное слово, точно! Суворов. Четко! Катя. Райка! (Из соседней комнаты появляется Раймонда в пижаме.) Рай, какие в торжественном обещании слова? Ну, когда в пионеры принимают! Там "четко" или "точно"? Раймонда. Не помню! Это еще когда было. В пятом классе! Катя (возмущенно). Вот вам, пожалуйста... Саша. А что "пожалуйста"? Что "пожалуйста"? Ну, некоторые меньше любят слова? Но разве они от этого хуже? Оттого, что не клянутся, а просто делают то же, что и вы? Ира.Товарищи, по-моему, это вообще ерунда, -- все люди разные. Суворов. (Смеется). Видит бог, правда! Дурацкий разговор. "Десять лет разницы пустяки",-- как сказал Эдуард Багрицкий. Вот вы любите Багрицкого? Саша. Лично я Багрицкого люблю. Ну и что? Суворов. Ничего. Твое здоровье. Будем молодые. (Поклон в сторону Саши.) И вы тоже, пожалуйста! Сухоруков. (тянется с бокалом к Саше): Мир и дружба! Фриден унд фройндшафт! Будь здоров, бунтовщик! Саша. Я -- здоров! Ира (смеясь, чокается с Сухоруковым). Фриден, дядя Яша. Будь здоров! (Саше.) Мир и дружба! Все, хохоча, начинают в такт хлопать в ладоши, как на фестивалях. Все. Мир и дру-жба, мир и дружба! Саша (вдруг вызывающе орет песню). По ночному городу иде-е-ет ти-ши-на! (Выходит.) Все за столом озадаченно замолкают. Красюк. Набрался! Пить не умеют, бес-по-койные сердца. Все (вдруг подхватывают песню). Комсомольцы все доводят до конца, Друзья, вперед, Нас жизнь зовет. Тра-ля-ля-ля вперед иде-ет! Стена коридора, в ней широкая дверь, открытая в ту самую комнату. Из комнаты доносятся звуки старого танго "Дождь идет". Там уже танцуют. В коридоре на сундуке сидит Саша и читает книжку. В дверях появляется Сухоруков, за ним Алексей. Алексей. Вторая дверь направо... Сухоруков. Спасибо. Я просто покурить. (Подсаживается к Саше.) Ну, все дуешься, борец за правду... Давай мириться. Я ведь на тебя по должности рычал... Я сам когда-то был такой. Фр-фр... И голубоглазый. Саша. А потребовалось -- переменили цвет? Сухоруков. У-у. Ишь ты как... Да, брат, потребовалось -- и переменил! Очень потребовалось, и от тебя, голубчик, потребуется. Жизнь! И я тебя любя бью. И не до крови... Для твоей же пользы бью. Саша. А зачем меня бить? Сухоруков. Потом спасибо скажешь. Разве ж меня так били?! Вот ты, дурень, завел диспут при Павлищеве из обкома. А я пресек. И скажи спасибо! Он -- будь уверен -- совсем бы не так пресек. Думаешь, я зря распинался: "Лучший турбинист", "Характер горячий". Ты что, правда глупый? Не понимаешь? Да не стань я сразу реагировать, -- знаешь что такое ре-а-ги-ро-вать? -- так он бы уже взял тебя на вооружение. Для докладов и. статей... Как отрицательный пример или там вылазку. Нет, "вылазка" теперь не говорят. Теперь говорят "выпад"! И была бы тебе хана... Саша. Значит, обо мне заботились? Сухоруков. Нет, о Лермонтове. Саша. Но где-то ж вы... неправду говорили... Притворялись или там... или вот сейчас... Сухоруков. Куренок ты, ей-богу... И прямой... Как столбик... Саша. Ну а каким же быть? Кривым быть? Я не за себя обижаюсь. Пожалуйста, пусть будет мне выговор, пусть записывают в этот самый пример, куда угодно. И я буду вам друг, я вам буду в