мы купили систему связи
"Харлекс". Человека, который ее купил, звали Ричард Таш. Он учился на Земле
и отказался от блестящей карьеры, чтобы служить нашему делу. Месяц назад он
погиб в нелепой перестрелке. Это был блестящий специалист.
-- Я знаю, -- сказал я, -- мне пришлось заканчивать за него работу в
замке Бродячего Перевала. Я воспользовался одной из его идей для "Павиана".
-- А теперь, -- сказал Ласси, -- у нас есть "Харлекс" и нет ни
специалистов, ни документации, чтобы он заработал.
-- Замолчи, -- сказал полковник.
-- А где документация? -- спросил я.
-- Сгорела вместе с Ричардом Ташем, -- ответил Ласси.
-- Я бы хотел посмотреть на то, что осталось...
Закупленное Ташем оборудование стояло в картонных коробках в домике с
глиняными стенами и травяной крышей. Тот же ливень, который превратил в
жидкую грязь три дня назад стены моей тюрьмы, размочил и стены склада. Глина
стекла вниз, и ящики с миллионным оборудованием были намертво приклеены к
полу. Углы их обвисли и оттопырились вверх. Можно подумать, у мятежников не
умеют расстреливать. Если у них умеют расстреливать, почему бы им не
расстрелять интенданта, который так хранит ящики с миллионным оборудованием?
Через три часа я сидел под травяным навесом среди развороченных
коробок. Была уже ночь. Липкая лента, склеивавшая коробки, сверкала под
луной, и они выглядели, как огромные квадратные зебры. Небо было черным, как
сгоревший особняк. Кто-то выбил великану желтую челюсть и повесил ее над
верхушками скал вместо луны.
Вдалеке под огромным дубом горел костер. Вокруг на корточках сидело
десятка два мятежников -- дочти мальчишки, вчерашние крестьяне.
Сзади заскрипели ступеньки -- это был полковник. Он подошел и сел на
циновку рядом со мной.
Я ткнул в ящики, похожие на смирных полосатых зебр.
-- Сколько вы заплатили за все это?
-- Шесть миллионов.
-- Похоже, -- сказал я, -- что правительство пристрелило своего
собственного агента.
Полковник тяжело задышал.
-- Что вы хотите сказать?
-- Красная цена всему этому хламу, -- объяснил я, -- шестьдесят тысяч.
Откуда Таш его взял? Ограбил музей технических заблуждений предков?
Полковник схватил меня за шиворот и сказал:
-- Я тебя повешу на той же виселице, что и Адана! Ты говоришь о герое,
павшем в борьбе за свободу!
Голос полковника изменился. Он стал визгливым и неестественным.
-- Этот человек имел предложения от известнейших компаний. Он бросил
все -- деньги, покой, безопасность! Его беззаветная любовь к родине служит
примером моим людям.
Я выслушал все это и еще немножко. Полковник наконец отпустил мой
ворот, и я упал на циновку.
-- Ага, -- сказал я, -- Ричард Таш беззаветно любил родину. Вместо того
чтобы пробивать себе дорогу наверх на чужой планете и быть мальчишкой на
побегушках, он стал вашей правой рукой, да? Непререкаемым техническим
авторитетом? Зрячим в стране слепых, а по совместительству -- предателем. За
бывший в употреблении хлам, который он купил под видом последнего слова в
системах связи, он положил себе в карман пять с половиной миллионов, да еще
департамент полиции подкинул ему за такую операцию.
Полковник опять вцепился в меня.
-- Оставьте в покое мою рубашку, -- потребовал я. -- Она у меня
единственная.
Полковник выпустил мой воротничок и сел на ящик.
-- Вы узнали это, -- продолжал я, -- и послали людей наказать
предателя. И вы приписали это дело полиции, чтобы прекрасный пример
самоотверженного служения родине не пропал втуне.
Полковник сидел, опустив голову.
-- Поэтому вы держали эти ящики так, чтобы они через год сгнили.
Поэтому вы сожгли документацию. Поэтому когда в ваши руки попал я,
специалист по системам связи, вы сообразили, что дело дойдет до ящиков, и
готовы были расстрелять меня под любым предлогом!
-- Ричард Таш, -- тихо сказал полковник, -- не был предателем. Он был
вором. Он клал деньги народа в свой карман, воровал, как хотел. Когда я это
понял, я предложил ему на выбор: быть повешенным, как собака, или умереть
как герой. Он выбрал последнее.
Полковник повернулся и ушел, а я остался сидеть среди развороченных
ящиков. Он даже не удосужился сказать, что пристрелит меня, если я не буду
держать язык за зубами, но об этом я и сам догадался.
В глиняном домике был переносной телевизор. Я вынес его на веранду,
обложился подушками и до полуночи смотрел новости.
Последние голоса в мою защиту смолкли. Я был окончательно предатель,
шпион и диверсант, вместе с Ласси мастерски обманул ван Роширена, чтобы
получить у него приглашение быть в числе участников проповеди и оттуда со
всеми удобствами застрелить Президента. Ван Роширен был добрый человек и
забавный проповедник, но этот случай доказывал, что он ничего не смыслит в
практической политике, -- двое мерзавцев надули его, как ребеночка.
Правительство явно ухватилось за меня, чтобы высмеять ван Роширена.
В последних известиях показали наши с Ласси фермы. Деревья вирилеи
обросли маленькими, дрожащими на ветру шариками, и шарики уже начинали
розоветь. В последнее лето мира судьба подарила мне самый красивый урожай за
двадцать лет, но собирать его было некому.
У ворот фермы под охранным деревцем вирилеи стояли гвардейцы.
"Анреко" отреклась от меня Личный друг Президента Филипп Деннер
подтвердил, что полиция предъявила ему убедительные доказательства моей
измены, и назначил от имени компании награду за мою поимку: десять тысяч
кредитов в качестве награды и новый автомат с комплектом боезапасов на год,
чтобы защититься от террористов.
Деннер поступал так, как ему было удобней. Он думал, что я уже не могу
кусаться.
На следующее утро я явился к полковнику. Он сидел в глиняной комнатке
вместе с одним из членов пятерки -- старым человеком с большой головой и
умными глазами, кажется, княжеского рода.
-- Что значит "Христос умер за других?" -- обиженно говорил террорист.
-- Какой тут подвиг? Если человек умирает за своего друга, то это не подвиг,
а долг. А если человек умирает за своего врага, то это не подвиг, а
глупость.
-- Президент Дасак убил моего отца, -- сказал полковник.
Тут вошел я, они замолчали. Собеседник полковника поднялся и сказал:
-- Ну, я пойду.
-- Я могу починить ваш хлам, -- когда мы остались одни, сказал я,
протянув полковнику лист бумаги. -- Больше того, если вы достанете мне эти
приборы, я соберу вам из этого хлама аналог передатчиков "Павиана".
Полковник откинулся на стуле, заложил руки за голову и долго меня
рассматривал своими желтыми страшными глазами.
-- Я слыхал, -- сказал он, -- что для "Павиана" нужно сложное
оборудование. А судя по ценам на листе, это не такое сложное оборудование.
-- Хорошая система связи, -- сказал я, -- делается стандартными
деталями и нестандартно мыслящими инженерами. Стандартных деталей у меня
целый склад, -- и я, усмехнувшись, махнул рукой в сторону домика с
устаревшим "Харлексом".
-- Когда мы делали "Павиана", мои мозги спали на полке. Месяц назад я
снял их с полки и понял, как сделать "Павиана" впятеро дешевле и вдвое
надежней.
-- А "Анреко" знает, что вы сняли мозги с полки?
-- Нет, иначе бы они не осмелились полоскать мое имя.
-- А почему "Анреко" об этом не знает?
Я пожал плечами.
-- Это мое дело.
-- Вы решили сбежать из компании, да? -- прищурился полковник. -- В
"Харперс". И вы решили, что нет смысла делиться с компанией изобретением, за
которое вы получите вдвое больше у ее конкурентов?
-- Господин полковник, -- сказал я, -- вы не ван Роширен, чтобы
наставлять меня в том, что такое хорошо и что такое плохо.
Шестнадцатого числа, вечером, по телевизору опять показали мою ферму:
деревья стояли, усыпанные воздушными шариками, словно готовясь взлететь.
Работники разбежались, а Агнес и Дена не выпускали из дома.
Я работал как сумасшедший. Я собрал вокруг себя человек двадцать
местных умельцев и растолковал им схему и смысл. Это был уменьшенный
"Павиан", которого можно было таскать за собой в кармане. Обедал и ужинал я
с Ласси и довольно часто у полковника. Не могу сказать, что я стал его
личным другом, но, несомненно, знал о нем больше, чем любой другой землянин
на Новой Андромеде.
Как-то он спросил меня:
-- Как вы думаете, если бы я отпустил вас, то смог бы через вас
договориться с "Анреко"?
Я пожал плечами:
-- Государство задолжало компании двести миллионов кредитов. Только три
месяца назад Деннер предоставил Президенту заем на пять миллионов, чтобы тот
мог достойно отпраздновать замужество своей дочери. Вы всегда обещали
аннулировать эти кредиты, а заодно и конфисковать собственность компании.
-- Я мог бы и не делать этого, -- сказал полковник. -- Если я конфискую
имущество сторонников Президента, у меня будет достаточно добра, чтобы
раздать его моим сторонникам.
Я поглядел на него и ответил:
-- Это хорошее предложение, но думать об этом следовало в самый первый
день, когда компания еще колебалась, кем меня объявить. А теперь Деннер
назначил за мою голову награду, и, признаться, это то самое, о чем он всегда
мечтал. Так что вряд ли его удастся переубедить.
Как-то раз полковник принялся расспрашивать меня о ван Роширене. Я
сказал, что, по моему мнению, это очень хороший человек, но рецепты его
несколько устарели. Если тебя ударят по правой щеке, можно подставить левую,
но если в тебя выстрелят из гранатомета, то подставлять что-нибудь будет уже
поздно.
Между тем власти опять оставили ван Роширена в покое, и он продолжал
проповедовать.
То, что говорил ван Роширен, было ужасной глупостью: этим можно было
соблазнить разве что неграмотных крестьян Галилеи. Но беда в том, что
большинство населения Асаиссы находилось как раз на уровне развития этих
самых галилейских крестьян.
Президент сначала взбеленился: это привлекло к ван Роширену внимание.
Президент опомнился и оставил его в покое. Потом он опять обиделся, услышав
про папу Льва и язычника Атиллу. Почему-то Президент решил, что под Атиллой
имеют в виду его, а не полковника. Полковник тоже обиделся: он решил, что
под Атиллой имеют в виду его, а не Президента.
В ван Роширена стреляли: пуля попала в крест, и многие люди повесили
себе кресты на шею как новейшее средство против пуль и стрел. Вскорости
одного имевшего крест на шее зарезали в кабачке. Ван Роширен поторопился
разъяснить, что, если человек носит на шее крест, а в Того, кого носит на
кресте, не верует, то толку никакого не будет. Ван Роширен сказал, что тот,
кто имеет веру хоть с горчичное зерно, может сдвинуть гору и, уж конечно,
остановить пулю. Люди стали веровать в Христа. Впрочем, некоторых из них все
равно убивали, и это, несомненно, происходило потому, что эти люди веровали
недостаточно.
Раньше, когда бог в мешочке на шее не защищал их от пули, они бранили
бога в мешочке на шее. Теперь они бранили себя.
Вышвыривать его из страны было уже поздно, потому что трудно сказать,
что сделала бы преданная ему толпа, если бы его вышвырнули из страны.
Одиннадцатого числа я продемонстрировал полковнику возможности моей
системы.
Полковник спросил меня:
-- Рано или поздно моих людей поймают с этой штукой в руках. Что тогда
сделает компания?
-- Пожалеет, -- сказал я, -- что выбросила меня на свалку, как
устаревшую модель.
Полковник повертел рацию в руках.
-- Вы создали себе хорошую рекламу, -- сказал он. -- Потом, когда вы
уедете от нас и станете работать на "Харперс".
Постепенно, чувствуя свою силу, ван Роширен начал защищать меня и
Ласси. Я именовался раскаявшимся циником, холодным, расчетливым
представителем среднего класса, в душе которого, несмотря на безбожие
окрестного мира, теплился божественный огонь. Мое поведение показывало, что
Бог действует через всех -- и через тех, кто ему покорен, и через тех, кто
ему противится. "Если Денисон мог раскаяться, почему не может раскаяться
Президент?" -- вопрошал ван Роширен.
Ласси именовался раскаявшимся террористом. Полиция доказала, что это
Ласси через четыре дня после покушения на Президента учинил безобразие в
департаменте полиции.
Ван Роширен обвинил полицию в подлоге.
Я и Ласси стали весьма популярны.
В воскресенье семнадцатого числа ван Роширен проповедовал в Кипарисовой
долине, возле холма Четырех Коров, в пяти милях от моей фермы. Он произнес
короткую проповедь о Христе, пострадавшем безвинно за наши грехи. Он
напомнил, что вера без дел мертва.
Он сказал, что подлинная власть дается только от Бога, и ни насилие ни
кровопролитие еще не дают права властвовать. После этого он напомнил, что
истинному христианину не подобает противиться власти с оружием в руках.
Он сравнил меня и Ласси с мучениками, которых какой-то Диоклетиан
бросал на съедение львам. Толпа заволновалась. Он опять повторил, что не
призывает противиться власти. Вместо этого он предложил толпе пойти в сады
двух невинных страдальцев и собрать урожай.
Люди пришли в наши сады и стали собирать урожай.
Власти заволновались: в середине дня из-за холма перед садом показались
два броневичка. Толпа вышла на дорогу. Из броневиков закричали, чтобы люди
убирались по домам. Люди взялись за руки и остались. Броневики, дробя в
клочья старый асфальт, приближались к ним. Те стали петь песни, которые им
объяснил ван Роширен. Из броневиков закричали, что у них есть приказ
стрелять. Толпа стала садиться на дорогу.
Ван Роширен поднял в руки крест и пошел навстречу броневичку.
Бро-невичок остановился перед крестом, из него высунулся разъяренный
лейтенант и стал орать. Ван Роширен помахал крестом. Лейтенант смутился и
нырнул обратно в люк. Ван Роширен поднял крест еще выше и пошел на
броневичок. Броневичок же при радостных криках толпы и на глазах телекамер
попятился от креста.
Весь день пришедшие на проповедь собирали вирилею: одни собирали,
другие веяли и отвозили в амбар, третьи вели репортажи. Броневички забросали
цветами. Из города приехали люди с едой. Молодой лейтенант опять вылез из
броневичка и на этот раз заговорил вполне печатным языком. Он сказал:
-- Президент приказал нам подавить бунт. Но я не думаю, что сбор
вирилеи можно считать бунтом. Если сбор вирилеи считать бунтом, что же такое
не бунт?
Хозяин харчевни из соседнего городка объяснил:
-- Когда я услышал об этом деле, я подумал: ага! Если там есть люди,
значит, они хотят есть. Если они хотят есть, значит, они заплатят по кредиту
за сандвич.
-- Но вы раздали сандвичи даром? -- уточнил репортер.
-- Ну, -- развел руками трактирщик, -- а иначе я был бы совершенной
сволочью, правда?
Вечером в моих и Ласси амбарах лежало сорок тонн упакованной в мешки
вирилеи. Кто бы, вы думали, взял на себя обязанности координатора? Джек
Митчелл, мой сосед. Журналист спросил его: "В доме ничего не пропало?"
"Ничего, -- ответил Митчелл и, сконфузившись, махнул рукой на лесок за синей
канавой, -- только вон лесок весь загадили".
Вечерние газеты выходили с аршинными заголовками: "Христианский колдун
останавливает танки", "Президент объявляет бунтом сбор вирилеи", "Президент,
покайтесь!".
Следующий день я провел на одной из военных баз полковника в горах. Я
показывал людям, как пользоваться "Павианом-2".
На обратном пути мы узнали, что моя жена вернулась на ферму. У ворот
фермы поставили охранников. Князь Бродячего Перевала, заступаясь за
обиженных и ограждая слабых, взял ее под свою защиту. Это, впрочем,
означало, что он имел право на "долю благодарности" от урожая.
Когда я вернулся, полковник сказал:
-- Что вы за это хотите?
-- Ласси спас мне жизнь. Это подарок для Ласси.
-- Воспитанный человек не оставляет подарков без ответа, -- сказал
полковник. -- Что вы хотите?
-- Освободите мою жену и сына, -- сказал я.
-- Хорошо.
-- Я хочу сам принять в этом участие.
-- Вы настолько не доверяете нам?
-- В доме есть документы, которые только я могу отыскать. Я бы хотел
забрать их с собой в "Харперс".
Через два дня в десять часов утра я вылез из машины во дворе моей
фермы.
Под травяным навесом стоял маленький трактор. Местная полицейская
машина уткнулась носом в его колесо. Не было ни малейшего ветерка, но дерево
вирилеи у ворот слегка шелестело листьями: это время от времени срывались с
ветки и взлетали в небо розовые шарики. Утреннее солнце отразилось в большой
капле росы на листе толокнянки и недоуменно вытаращилось на меня.
Я был одет в форму майора президентской гвардии. Волосы мои были
покрашены в каштановый цвет, и особый крем, каким пользуются актрисы и
террористы, наложенный накануне на ночь, стянул кожу на моем лице и
совершенно изменил его черты. За соседним холмом на всякий .случай стояла
еще одна машина -- зеленый "пикап" с людьми полковника. Ласси, однако,
полковник со мной не пустил -- риск и так был слишком велик.
У ворот моего дома скучали два охранника. Они отдали мне честь.
Двое моих спутников поднялись со мной наверх. Я постучался и вошел в
гостиную. Агнес и Ден пили чай с добродушным белокурым полицейским.
-- Собирайтесь, -- сказал я с легким акцентом, -- вы едете с нами в
столицу.
Глаза Агнес от ужасе стали большие, как блюдца. Она прижала Дена к
себе.
-- Мальчишка едет с вами.
Полицейский, видимо, расстроился и уткнул глаза в пол. Я незаметно
подмигнул Агнес. Она ахнула и выронила чайник, который держала в руках. Я
прошел в свой собственный кабинет. Белокурый полицейский поднялся за мной.
-- Где ключи? -- спросил я.
-- Тут уже искали, господин капитан.
Из соседней комнаты донесся всхлип Агнес.
-- Ключи, -- брезгливо сказал я, -- и помогите этой бабе.
Едва я включил компьютер, как рядом со мной зашуршал телефон: кто-то в
коридоре набирал номер. Я снял трубку и стал слушать.
-- Алло, -- сказал голос полицейского.
-- Секретариат майора Ишеддара слушает.
-- Гм... -- сказал гвардеец, -- я тут вот это как... Тут жена этого
самого... Денисона... Плачет. Может, не надо?
-- Вы сержант Данна? Несете охрану фермы?
-- Ну да.
-- Вы видели ордер на арест? Выполняйте приказ.
На другом конце провода бросили трубку.
Моя система работала превосходно.
-- Но она не виновата! -- заорал гвардеец в оглохший телефон.
Я стоял в своем кабинете у раскрытого сейфа, когда скрипнули ступеньки,
раскрылась дверь, и за моей спиной кто-то сказал:
-- Руки!
Я обернулся. Посреди комнаты с пистолетом в руках стоял старый князь
Бродячего Перевала.
Глава девятая
-- Руки, -- сказал князь.
-- Что вы себе позволяете! -- взвизгнул я.
-- Я обещал этой женщине мое покровительство, -- сказал князь. -- Если
Президент совершает бесчестные поступки, князья страны должны напомнить ему
о благородстве.
Я вытаращил глаза и взглянул на белокурого полицейского, который
осторожно выглядывал из-за спины князя. Я ткнул в него пальцем:
-- Это ты предупредил князя!
-- Я, -- улыбнулся князь, -- боялся, что это случится, и. охотился
неподалеку.
Полицейский сказал, потупившись:
-- Не стоит Президенту причинять зло этой женщине. Люди этого не
простят. Надо думать о благе государства.
-- О благе государства, -- сказал я, -- полагается думать Президенту а
не нам с тобой. Если каждый начнет думать о благе государства то знаешь, что
выйдет?
Князь ткнул меня пистолетом и сказал:
-- Выметайся. Если я не защищу эту женщину, я буду обесчещен.
Я побледнел и выронил дискету, которую держал в руках. Я и князь
нагнулись одновременно, чтобы ее поднять. Губы князя очутились возле моего
уха.
-- Что пожалует мне Президент,_ шепнул князь, -- если я отдам ему эту
женщину?
-- Эту ферму, -- прошептал я, -- и все туземные фермы между этой фермой
и вашим замком.
Князь выпрямился и протянул мне дискету. Вдруг он повернулся к своим
слугам.
-- Пошли отсюда, -- сказал он.
Через минуту со двора послышался шум отъезжающего автомобиля.
Я провел в кабинете пятнадцать минут. Я увлекся, иначе бы услышал, как
во двор въезжает еще одна машина. Но я сообразил, что происходит, только
когда услышал топот сапог на лестнице, а потом -- отчаянный женский крик. Я
выхватил револьвер и бросился вниз.
Посреди комнаты валялся чемодан с раскрытым брюхом. В углу заливался
криком Ден. Его прижимал к себе человек с рыжей бородкой и с погонами
гвардейского капитана.
-- Бросьте револьвер, Денисон, -- сказал он, -- а то я застрелю
мальчишку.
Я бросил револьвер. Кто-то подошел сзади, завел мне за спину руки и
защелкнул на них наручники. Я оглянулся -- человек за моей спиной тоже был
одет в гвардейскую форму, он был одного со мной роста и веса, только на мне
была серая парадная форма, а на нем -- полевой камуфляж. Я лягнулся, и он в
ответ сунул мне локтем под ребра. Я свалился на пол.
Капитан отпустил Дена и ушел в соседнюю комнату. Через минуту он
вернулся с сумкой, которую я там оставил. Он погладил сумку и сказал:
-- Мы давно вас ждем, Денисон. С тех пор, как наши специалисты отыскали
в ваших компьютерах скрытые диски и не смогли их прочесть.
-- Вы с ума сошли, капитан! -- возмутился я. -- За кого вы меня
принимаете?
Белокурый охранник что-то залопотал ему на ухо.
-- Что, -- сказал капитан, -- наше ведомство?
Снял трубку и набрал номер.
-- Алло, первый секретариат? Дайте мне Адди... Какого черта? Кто это
говорит?
Гвардеец внезапно бросил трубку.
-- Электронщик, -- зашипел он, -- это ваши штучки! Быстро в машину!
Капитан и двое охранников проволокли меня по двору и швырнули в
полицейский фургончик.
-- Быстро, -- заорал капитан, -- у него тут друзья!
Полицейская машина выскочила из ворот, и в тот же миг на соседний холм
вывернулся прыткий зеленый "пикап". Над крышей его сверкнула длинная, как
удочка, антенна радиотелефона.
-- Вот она, первая канцелярия, -- и капитан от избытка чувств двинул
меня под ребра.
Затрещал автомат, словно кто-то швырнул горсть железных виноградин о
задние, пуленепробиваемые дверцы фургончика.
-- Проклятье, -- сказал капитан, -- а они не боятся угрохать своего
дружка?
Напарник его на переднем сиденье орал в рацию, желая вызвать подмогу,
но рация словно потеряла сознание.
-- Твои штучки! -- закричал капитан.
Это и в самом деле были мои штучки.
Фургончик несся во всю прыть: автоматные очереди подгоняли его, как бич
ленивую лошадку. Это был обычный полицейский фургончик, консервная банка, на
которую навесили немножко брони и пуленепробиваемые щитки над колесами.
Такая штука годилась для разгона демонстраций, но не для погонь: мотор
фургончика задыхался и фыркал, не в силах справиться с непредусмотренным в
конструкции весом.
До первых городских постов было полчаса езды: дальше люди полковника не
посмели бы преследовать полицию. За полчаса нас, скорее всего, догонят или
подстрелят, несмотря на броневые дверцы и щитки над колесами. Капитан
догадался правильно, террористы, конечно, не прочь освободить меня, но
меньше всего им хочется, чтобы я живьем попал в руки полиции. Кстати говоря,
моя смерть решала множество проблем полковника. Возможно...
Фургончик тряхнуло. Опять запел автомат.
-- Они не успокоятся, пока не получат своего Денисона живым или
мертвым, -- сказал молодой гвардеец.
-- Живым они его не получат, -- ответил капитан.
Весомое заявление. Капитан и молодой гвардеец обменялись понимающим
взглядом. Гвардеец что-то зашептал ему на ухо.
-- Разденьте его! -- рявкнул капитан.
С меня безо всяких церемоний содрали штаны и башмаки. С гвардейской
курткой им пришлось повозиться, потому что, когда они сняли с меня
наручники, я начал пихаться, но они и тут управились в две минуты. Молодой
гвардеец напялил мою одежду на себя. Мы были с ним одинакового роста и веса.
Я все еще не понимал, что они хотят делать. Капитан защелкнул на гвардейце
наручники.
Машина въехала на Чертов мост, передо мной открылся и пропал
великолепный вид -- скалистый берег Ниссы и стальные фермы моста на фоне
синей с белыми барашками реки. В ста метрах, далеко внизу начинались
заборные решетки электростанции. Капитан -поднял свой револьвер.
Гвардеец, наряженный в мою форму, налег на боковую дверцу и вывалился
наружу, перекувыркнулся через голову, поднял скованные руки и пробежал
несколько шагов навстречу зеленому "пикапу". В это мгновение капитан
выстрелил: пуля и другая вошли гвардейцу в голову. Тот, охнув, отлетел к
деревянному парапету, перевесился через него и со стометровой высоты рухнул
в воду.
Вот так. Почему гвардейцам удается одолеть террористов, которые, не
колеблясь, убивают себя для блага полковника? Потому, что гвардейцы тоже не
боятся убивать себя для блага Президента.
Я еще успел заметить из заднего г, окошка, как зеленый "пикап"
затормозил на середине моста. Из него выскочил Дан Большие Уши, подбежал к
парапету, посмотрел и без колебаний прыгнул вниз, как полагал он, за моим
телом...
Капитан осклабился и с досадой ударил меня рукоятью револьвера по
голове. Тут меня выдернули из розетки, и больше я ничего не помню.
Я очнулся от того, что на меня вылили ведро ледяной воды. Я помотал
головой и сказал:
-- М-м-м...
На меня вылили второе ведро Я открыл глаза и попытался приподняться. Я
лежал на кафельной скамье в тюремном дворике с бетонными стенами. Небо надо
мной было обтянуто железной сеткой. В нем плыли плоские с золотой оборкой
облака, бессмысленные, как иероглифы, которые сначала изобрели, а потом
забыли. Слева торчали витые башенки президентского дворца. Здания компании
не было видно. Судя по виду на витые башенки, я лежал во дворике Пятого
департамента, в вотчине майора Ишеддара.
На меня вылили третье ведро воды встряхнули, переодели и повели.
Через пять минут меня втолкнули в кабинет майора Ишеддара. На потолке
был нарисован оригинал известной телевизионной заставки: Президент,
спускающийся с небес на национальном флаге. Стены кабинета увешаны
разнообразной утварью для убийства -- от охотничьего ножа до самого
настоящего гранатомета. Это все -- оружие, из которого хотели убить, но не
убили владельца кабинета. В окна кабинета на всякий случай вделаны стальные
решетки На столе орехового дерева лежали большая папка черного цвета и
несколько дискет, вероятно, из числа тех, которые я пытался прихватить с
собой с фермы. Из-за стола поднялся и пошел мне навстречу очень красивый
человек лет тридцати пяти со смуглым, почти девичьим лицом и .осиной талией.
Это был майор Ишеддар начальник личной охраны Президента, тот самый, который
ненавидел землян.
-- Ну, ученик праведника, -- сказал майор Ишеддар, -- рассказывайте,
что вы делали у террористов.
-- Я иностранный подданный. Я пользуюсь правом экстерриториальности и
ни на какие вопросы отвечать не буду. Позовите представителей "Анреко".
Майор Ишеддар завел глаза к по толку, словно советуясь со спускающимся
с небес Президентом.
-- Вы, конечно, были иностранным подданным, пока не померли, -- сказал
майор. -- Это интересный вопрос: может ли покойник быть чьим-то подданным?
-- Один человек по имени Рай Адан меня уже хоронил, -- ответил я
Майор Ишеддар пожал плечами и продемонстрировал мне несколько
телевизионных записей, а вслед за этим любезно разрешил послушать "вторую
волну" мятежников. И правительство, и мятежники сходились в том, что я
мертв. Не согласны они были в следующем: мятежники утверждали, что я
выскочил из гвардейской машины и тут же меня застрелили вдогонку. А
гвардейцы утверждали, что стреляли не они, а сами мятежники, желая убрать
уже ненужного человека.
-- Вы, Денисон, сначала попробуйте доказать, что вы живы, а потом и
права требуйте, -- наставительно сказал майор. Склонил голову и прибавил: --
А ведь полковник приказал вас убить.
Я молчал.
-- Вы хотели забрать жену, ребенка и вон те дискеты на столе и передать
дискеты в "Харперс", чтобы набить себе цену.
Я равнодушно пожал плечами.
-- Так вот, когда полковник услышал, что вы не собираетесь оставаться с
ним, он решил забрать эти документы себе, а вас утопить в ближайшей канаве.
С Ласси он как-нибудь бы объяснился. Вы должны благодарить меня и моих
людей: они спасли вас и вашу семью.
-- Майор, -- сказал я, -- отчего у вас на брюках варенье?
Ишеддар удивился и глянул вниз. У него на брюках не было никакого
варенья. Майор нехорошо улыбнулся и сказал:
-- Не верите? Тогда почему террористы вели по фургончику, огонь на
поражение?
Я сказал:
-- Может быть, это и так, но, видите ли, майор, если полковник приказал
меня убить, у вас все равно нет ни малейших тому доказательств. А если он не
приказал меня убить, то вы бы все равно обвинили его в этом.
Красавец майор расхохотался.
-- А что вы ему придумали?
-- Ничего.
-- Не валяйте дурака! Все эти фокусы с радиотелефонами: сообщения,
которые нельзя передать, сообщения, которые принимает не тот абонент,
сообщения, которые не берут декодеры...
Я молчал, как выключенный телефон.
-- Вы будете говорить?
-- А пошли вы... -- сказал я.
Я произнес довольно длинную фразу. Майор выслушал меня до конца.
Смуглое его лицо осветилось застенчивой улыбкой.
-- Это физиологически невозможно, -- сказал он.
Я снова раскрыл рот. Он ударил меня по лицу и сшиб со стула.
Вечером меня посадили в длинный бронированный автомобиль и повезли. Мы
ехали по правительственным улицам, залитым светом военных прожекторов, на
перекрестках маялись часовые и танцевали статуи древних богов, а за
бронзовыми решетками старых дворцов мирно спали люди в чистом белье и с
грязными душами.
Месяц назад мне приснилось, что я еду в правительственном автомобиле,
заместителем министра связи. Сон в руку!
Меня ввели в большой кабинет, отделанный согласно старой асаисской
традиции. Мебель в кабинете была затянута белым шелком, украшенным голубыми
клеймами с изображением богов и героев. По обеим сторонам двери стояли два
бронзовых треножника, разделенных золотым кольцом на три пояса с
изображениями неба, земли и подземного царства. В чашечке на вершине
треножника курились благовония. Посередине комнаты лежал белый ковер с
такими длинными и тонкими ворсинками, что, когда открытая дверь всколыхнула
воздух в комнате, ворсинки ковра заволновались, как трава под порывом ветра.
В глубине кабинета за очень большим столом сидел очень маленький человек.
-- Здравствуйте, господин Президент, -- сказал я.
Маленький человек встал из-за большого стола и неожиданно пожал мне
руку.
-- Здравствуйте, мистер Денисон.
Лакеи с каменными лицами танцующей походкой принесли нам несколько
подносов с фруктами, печеньем и закусками, неслышно расставили чайный прибор
и, поклонившись, удалились. Президент, тяжело вздохнув, налил мне и себе по
чашке дымящейся вирилеи.
Я видел лицо Президента бесчисленное количество раз -- на банкнотах с
белыми кроликами и на плакатах, на статуях прежних богов, у которых
гвардейцы посбивали прежние головы, и на телевизионной заставке,
изображающей Президента, спускающегося с небес на национальном флаге. Но эти
лица совсем не походили на то, которое я видел сейчас. Президент был
какой-то усталый и сникший: уголки его глаз опущены вниз и кончик чуть
приплюснутого носа время от времени грустно подергивался, как у кота,
упустившего добычу. Я знал про этого человека много мерзостей, но сейчас,
сидя с ним один на один в обтянутом шелком кабинете, я понял, что этот
человек заслуживает доверия. Президент посмотрел мне прямо в душу большими
зелеными глазами и, вздохнув опять, произнес:
-- Расскажите-ка мне все, как было, мистер Денисон.
Я рассказывал довольно долго. Он слушал, сцепив руки и внимательно
глядя мне в лицо. Его брови у самых корней были белые, а дальше -- черные:
он, наверное, красил брови, но они слегка отросли. По тому, как он слушал, я
видел, что он понимает меня. В конце концов этому человеку тоже было
нелегко, возможно, хуже, чем мне. Против него были ленивая страна, косные
традиции и жадные земляне. Да, теперь еще и сумасшедшие проповедники. Я
говорил совершенно откровенно.
Я кончил.
Президент поднялся и стал ходить по пушистому ковру взад и вперед,
маленький по сравнению со своим собственным портретом на стене. Я подумал,
что в кабинете, наверное, каждый месяц стелют новый ковер.
-- Возможно, -- сказал Президент, -- я в чем-то неправ. Надо что-то
делать. А что?
Я молчал.
-- Значит, вы не верите ван Роширену? Почему?
-- Этот человек живет в прошлом, -- ответил я. -- Он просто подражает
всем этим папам, к которым императоры являлись босиком, и отшельникам,
допускавшим крестовые походы.
-- Значит, подражает папам, -- усмехнулся Президент. -- А кому хотите
подражать вы? Старому Гарфилду?
Боковая дверь раскрылась, в кабинет, неслышно ступая, вошел красавец
майор Ишеддар.
-- Да, -- сказал с тоской Президент, повернувшись ко мне, -- возможно,
я в чем-то неправ. Где сейчас Ласси?
-- Не знаю, -- ответил я.
-- Он хлопочет около ван Роширена, -- сказал майор. -- Он хотел бы
организовать встречу ван Роширена и полковника, но мои люди испортили его
планы.
Президент остановился.
-- А почему бы, -- спросил он, -- господину Денисону не помочь другу?
Пусть он отправит от имени Ласси извещение, что встреча назначена... ну хотя
бы в пятницу, в три часа дня, в замке на Бродячем Перевале.
Президент удовлетворенно покачал головой.
-- Да, почему бы и нет? Мятежники считают Денисона мертвым, ни одного
"Павиана-2" еще не попало к нам в руки. И если господин Денисон покажет нам,
как собрать аппарат и отправить сообщение, то все может вполне получиться.
Майор Ишеддар запротестовал:
-- Мой Президент! Зачем вам оказывать благодеяния ненавидящим вас?
-- Но, -- развел руками Президент, -- я тоже хочу быть на встрече. Этот
ван Роширен совершенно прав: когда я лично встречусь с полковником, все
проблемы страны будут разрешены.
Глаза его вдруг окостенели. Черные с белой подпушкой брови дернулись,
словно усы у кота, почуявшего мышь. Это был совсем другой человек, не тот,
что слушал меня пять минут назад. Вот такие, наверное, у него были глаза,
когда палачи убивали при нем отца полковника головой о ступени трона.
-- Даже, пожалуй, -- прибавил Президент, -- ван Роширена вовсе не надо
на этом свидании.
-- Нет-нет, -- возразил майор, -- ван Роширен тоже должен быть. Люди
полковника наверняка будут следить за ним, и если они увидят, что
проповедник не приехал в усадьбу, они естественно, не приедут тоже.
-- Мы слишком размечтались, -- сказал Президент, -- ведь все зависит от
доброй воли господина Денисона: захочет ли он помочь нам?
-- Нет, -- сказал я.
-- Как так -- не захочет? -- словно не расслышав меня, удивился майор
Ишеддар. -- Его жена и сын в наших руках. Разве он допустит, чтобы что-то
случилось с его женой и сыном?
А Президент повернулся ко мне и, слегка улыбаясь, повторил:
-- Господин Денисон, я заверяю вас, что у меня самые чистые намерения.
Я долго думал о словах ван Роширена и решил, что все проблемы страны
действительно будут кончены, если Президент и полковник встретятся лицом к
лицу.
Остаток ночи я провел в кабинете майора. Мне связали руки за спиной, а
майор взял меня за воротник и сказал:
-- Этого человека, ван Роширена, наняла ваша компания. С его помощью
земляне создают в стране совершенный хаос.
-- Нет, -- сказал я.
Майор размахнулся -- и я полетел в угол. Майор вытащил меня оттуда и
сказал:
-- "Анреко" предала Президента и послала вас к полковнику, чтобы
обзавестись другом по ту сторону. Деннер -- личный друг Президента, а вы
должны были стать личным другом полковника.
-- Нет, -- сказал я и опять очутился в углу.
-- Эту операцию, -- продолжал майор, -- поручил вам лично старый
Гарфилд. Когда Деннер сообразил, в чем дело, он отрекся от вас и принял все
меры к тому, чтобы вы не сели в его кресло, а вы, в свою очередь, решили
переметнуться в "Харперс".
-- Нет, -- сказал я и очнулся только через пять минут.
Майор Ишеддар сидел верхом на старинном стуле со спинкой, изогнутой
наподобие бараньей лопатки, и покачивался вперед-назад, вперед-назад.
-- Ну, долго еще вы мне тут будете пачкать мебель?
-- Сукин вы сын, -- сказал я с тоской, -- за что?
-- Вы сегодня, -- майор загибал пальцы, -- рассказывали моему
Президенту, что вы, землянин и начальник отдела связи, человек, чью душу
деньги съели ради бога, в которого вы не верили, а) помогли этому
проповеднику сойтись с высшими чиновниками и князьями, б) помирились с
туземцами, которых всегда презирали, в) поругались с землянами и даже побили
одного, г) согласились на публичное покаяние! Так?!
-- Так.
-- Не врите! Почему вы оказались в машине с террористами напротив
президентского дворца?
-- Мы с Ласси, -- сказал я, -- хотели прийти на проповедь и просить
друг у друга прощения.
-- Почему?
-- Так велел ван Роширен.
Майор выпучил глаза, вскочил со стула и заорал:
-- Мерзавец! Лгун! У вас деньги душу съели! С таким же успехом прощения
может просить Президент!
И сломал о меня стул.
Какого черта? Конечно, я сделал все, что он требовал. Чего вы хотите?
Через два дня нас навестил Президент. Майор почистил меня, посадил в
кресло и сказал:
-- Ван Роширен -- агент компании.
-- Да, -- ответил я.
-- Старый Гарфилд послал вас к полковнику.
-- Да, -- ответил я.
-- Компания совместно с полковником организовала покушение на
Президента.
-- Да.
-- Зная, как обстоят дела, вы не верили в бога и презирали ван
Роширена, однако по приказу Гарфилда помогали ему.
-- Да..
Президент зашипел. Я обернулся к нему и сказал:
-- А поскольку дела обстоят именно так, вы загнаны в угол, господин
Президент. И я должен от имени нашей компании потребовать, чтобы вы ушли в
отставку.
-- Меня убьют, -- сказал Президент.
-- Тогда просите у полковника прощения и защиты, как вам советует ван
Роширен. Даже полковник в таком случае не осмелится тронуть вас.
-- Видите, -- сказал Ишеддар, -- эта дрянь говорит то же, что Серрини!
Им. мало сбывать нам устаревшую технику! Они хотят сбыть нам даже своих
устаревших богов!
-- Вы дурак, господин Президент, -- завопил я, -- неужели вы не видите,
что это единственный выход! Вас убьют рано или поздно, в какую бы дыру вы ни
прятались. Я видел этих людей -- от них трудно было укрыться и раньше, когда
они носили бога в мешочке на шее, а теперь, когда они уверены, что Христос
укроет их невидимым плащом и проведет по коридорам вашего дворца...
Президент захрипел. Глаза его налились кровью.
-- Я убью вас всех, -- заорал он, -- всех, крысы с Земли! Я убью вас
раньше, чем сделает это полковник!
Меня отвели обратно в камеру.
У меня не было никаких претензий к майору. Майор Ишеддар не может
поверить, что землянин способен вести себя по-человечески. Что, когда
землянин не прав, он способен сказать "извините". Это задевает его
национальную гордость и способность к логическому рассуждению. Ему проще
поверить в шесть с половиной тонн заговора, чем в то, что у человека есть
совесть. Каждый судит о других по собственному опыту.
У меня не было никаких претензий ни к Президенту, ни к полковнику. Отца
полковника убили на глазах Президента. Полковнику было за что мстить. Бомба
террористов разнесла в клочья пятилетнего сына Президента. Президенту было
за что мстить. Это были люди власти. "Покажите мне человека, который не
любит власть, --