сандрович попросил Бориса вскрыть жестяную коробку. Когда это удалось, Вудрум вынул оттуда зерна и с его помощью уложил их в тайник. Жестянку с окаменевшей рукой легендарной Лавумы, веткой из священной рощи и кусочком метеорита Вудрум отдал Шорпачеву с просьбой передать все это в Национальный музей Паутоо в Макими. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОЯВЛЕНИЕ БИОСИЛИЦИТОВ Если человек зависит от природы, то и она зависит от него. Она его сделала, он ее переделывает. Анатоль Франс Люди никогда не считают таинственным то, что служит им и приносит пользу, но только то, что грозит им опасностью или причиняет вред. Карел Чапек 9. ТАЙНИК ВУДРУМА И Мурзаров, и я, изучив наследие Ивана Александровича Вудрума, оценили, как огромно, увлекательно и пока недоступно найденное. Что касается Юсгора, то для него многое уже было знакомо по материалам, имевшимся на Паутоо и в Европе. Теперь всех нас интересовало главное - где находки Вудрума? Сиреневые Кристаллы, Золотая Ладья, зародыши - все это надо было разыскать, исследовать - словом, продолжить труд нашего замечательного соотечественника. Десятки лет нас отделяли от того времени, когда Вудрум начал работу над силициевой загадкой, а проблема оставалась такой же заманчивой, таинственной и, как знать, может быть, опасной. Ведь такие проблемы не остаются без своих исследователей. Не мы, так другие в конце концов придут и откроют миру еще неизвестное сегодня. Так бывало всегда. Что касается силициевой загадки, то с нею дело обстояло особенно сложно. Были все основания считать, что нас могут опередить, и вовсе не хотелось, чтобы кто-то другой выпустил духа из бутылки. Рассчитывали ли мы на свое проворство в этой соблазнительной и вместе с тем рискованной операции, считали ли себя способными совладать с этим духом и заставить его трудиться именно на нас? Разумеется. Во всяком случае нам хотелось надеяться. Собранные материалы об экспедиции Вудрума вызвали горячую заинтересованность самых различных ученых, сделались объектом пристального изучения. Мурзаров, Юсгор и я в то время были "ударной группой". "Ударять" приходилось главным образом по неверующим, но очень нужным для осуществления наших намерений людям. Однако все это было весьма и весьма затруднительным. Да, рука окаменевшей Лавумы впечатляла, собранные нами документы вызывали самый живейший интерес, волновали, но нас спрашивали: "Ну и что же вы хотите? Каковы ваши намерения, планы?" А планы у нас были грандиозные и дерзкие. Мы хотели узнать, что представляют собой Сиреневые Кристаллы, за сотни километров ориентирующие Золотую Ладью, найти и изучить зародыши силициевой жизни. Мы хотели (но об этом еще не решались говорить на официальных совещаниях) оживить эти зародыши! Само собой разумеется, что для этого прежде всего надо было иметь зародыши. У нас их не было. Мы собрали все материалы, касающиеся походов И.А.Вудрума. Мы знали, какие продукты запасались для экспедиции, в каком магазине и за сколько они приобретались. Но мы не знали самого главного: где завещание русского ученого, написанное в предсмертный час на острове Сеунор в июне 1914 года? Дневники и часть писем Ивана Александровича Вудрума удалось найти у дочери профессора Евдокимова. Она бережно хранила их и, узнав о нашей работе, любезно предоставила их в распоряжение Института космической химии, рассказала о своем отце, который, уже будучи очень пожилым человеком, решил заняться систематизацией материалов, касающихся изысканий Вудрума, собрать о нем возможно более полный материал, написать работу об исследованиях своего так незаслуженно забытого друга, но не успел. В 1920 году его не стало. Из черновых набросков, начатых Елизаром Алексеевичем в конце 1919 года, мы установили, как попали в Россию документы об экспедиции Вудрума. Борис Шорпачев похоронил Ивана Александровича рядом с сыном и от привала у развалин страшного Верхнего Храма отправился в Макими. Трудно представить себе, сколь тяжким был этот путь через джунгли для молодого человека, только что потерявшего своих друзей. Одинокий, изголодавшийся, все время опасаясь, что и его могут отравить где-то таящиеся в зарослях враги, он брел едва проходимыми дебрями с одной только мыслью: во что бы то ни стало выполнить волю покойного, сохранить находки, дневники, завещание. Силы покидали молодого человека, порой казалось, что уже не преодолеть всех трудностей опасного пути, но он все же добрался до Макими. Здесь уже можно было сделать передышку, привести себя в порядок и, главное, выполнить хотя бы один наказ Вудрума - передать находки Национальному музею. Хранитель музея без всякого восторга принял жестянку, видимо не представляя себе толком, как велико значение находящегося в ней. Был момент, когда Шорпачев, почувствовав столь безразличное к находкам экспедиции отношение, хотел было забрать их у хранителя обратно, но не решился. Воля Ивана Александровича была для него священна. Еще в Макими Шорпачев узнал, что в Европе началась война. Выстрел в Сараево отозвался даже на островах Паутоо. Надо было спешить. Не теряя времени, едва подправив немного здоровье, Борис пустился в длительное, трудное путешествие. Пока добирался до Голландии, Парсет умер. Передать завещание было некому. Последний, быть может самый сложный, участок пути - и Шорпачев наконец в городе, откуда отправилась в 1913 году экспедиция Вудрума. В России гражданская война, разруха, голод. Родина встретила сурово, а на сердце радостно. Победа революции воспринимается молодым человеком, повидавшим мир, полный несправедливости и жестокости, всей душой. Ему неведомы сомнения, с кем быть. Он берет винтовку в руки, чтобы защищать Петроград от Юденича. Таким, с винтовкой, готовым к походу, и увидел его профессор Евдокимов. В первый и последний раз. В Петрограде Шорпачев не нашел никого из семьи Вудрумов: Наталья Сергеевна умерла в начале восемнадцатого года. Смятение и неуверенность овладели молодым человеком: кому передать пакет? Шорпачев понимал, что Вудрум доверил ему нечто огромное, чувствовал, как значительно сделанное русским ученым открытие, и хорошо знал, что Иван Александрович хотел сохранить его в тайне, боясь доверить людям, которые не могли быть его единомышленниками. Из разговоров с Вудрумом, из его записей в дневниках Борис Шорпачев знал о профессоре Евдокимове и перед отправкой на фронт пошел к нему. Весь вечер и часть ночи они просидели вдвоем в большой нетопленной комнате у керосиновой лампочки, вспоминая дорогих им обоим людей. Елизар Алексеевич в своих записках очень подробно и тепло описывает эту встречу, свои впечатления о молодом человеке, пронесшем через полмира завещание ученого, рассказывает, как ранним утром проводил Шорпачева, готового к походу, и замечает, что больше ничего не слышал о славном русском парне. Нам тоже больше ничего не удалось узнать о Борисе Евграфовиче Шорпачеве, сыгравшем такую значительную роль во всей вудрумовской эпопее, с честью выполнившем обещание, данное Вудруму, и отдавшем жизнь за то, что стало его главной правдой. А завещание? В бумагах профессора Евдокимова его не оказалось. Мы подняли не только архивные материалы, касавшиеся самого Елизара Алексеевича, но и разыскали уйму документов о его друзьях, знакомых, сотрудниках, учениках. Терпение наше и настойчивость были вознаграждены: в одном из писем его сотрудника мы обнаружили фразу, казалось не имевшую к нашим изысканиям прямого отношения: "От Елизара Алексеевича, дабы, не откладывая, выполнить его поручение, прямо поехал к Колесникову..." Письмо было написано за день до смерти Е.А.Евдокимова. Мы сочли, что поручение это, вероятно, было серьезным, и начали перебирать всех Колосниковых, которые могли быть знакомы профессору Евдокимову. Трудные поиски увенчались успехом. Иван Петрович Колесников, старинный знакомый Елизара Алексеевича, работал в то время в архиве Академии наук. Естественно, возникло предположение: не отправил ли перед смертью профессор Евдокимов завещание Вудрума на хранение в архив? В архивах Академии и был найден пакет с адресом тайника, черновики писем Вудрума, копии отчетов экспедиции - словом, все то, что профессор Евдокимов счел наиболее важным. Эти материалы и легли в основу наших изысканий. Юсгор ликовал больше нас всех: его поездка в СССР оказалась успешной. Предположение, что только в Советском Союзе можно найти ключевой материал к силициевой проблеме, блестяще подтвердилось. Теперь наша "ударная группа" обрела цель совершенно определенную - поскорее на Паутоо! Мы покончили с надоевшими нам архивными изысканиями и жаждали действий: разыскивать Сиреневые Кристаллы, зародыши, продолжать работу с загадочным метеоритом. Юсгор считал обязательным, как можно скорее приступить к поискам, а когда получил письмо из метрополии от своего друга и сотрудника молодого паутоанца Худжуба, стал настаивать на необходимости нашей совместной поездки на Паутоо. Юсгор всегда самым лучшим образом отзывался о Худжубе, но вместе с тем опасался излишней порывистости, а подчас и безрассудности в действиях этого молодого человека. Увлекающийся, не умеющий ждать, он тревожил уравновешенного, рассудительного Юсгора и вместе с тем импонировал ему своей живостью и глубокой порядочностью. Худжуб имел все основания стать хорошим ученым. Его помощь и энергию Юсгор ценил, но никак не мог справиться с буйным нравом своего соотечественника. Письмо Худжуба насторожило Юсгора, да и нас: Худжубу стало известно, что интерес к силициевой загадке возрастает. Ему удалось узнать в метрополии Западного Паутоо, что Фурн, доверенное лицо владельца каучукового концерна Отэна Карта, человек изворотливый, наглый и вместе с тем умный и хитрый, успел побывать в СССР, по-видимому с целью разведать все возможное о работах Вудрума. Юсгор мог успокоить Худжуба. Фурн не имел никакой возможности пробраться в архивы Академии наук, но сам факт внимания к наследству Вудрума заставлял задуматься, спешить с поездкой на Паутоо, коль скоро мы не хотели, чтобы нас опередили в метрополии Западного Паутоо. Нельзя не сказать, что получение адреса тайника сразу же изменило положение нашей "ударной группы". Раньше у нас, кроме энтузиазма, ничего не было, теперь мы располагали уникальными документами, конкретными планами исследований. Институт космической химии, который наиболее сочувственно относился к нашим намерениям, начал самым настойчивым образом хлопотать в нужных инстанциях, доказывая необходимость посылки на Паутоо небольшой группы советских ученых. Множество совещаний, докладов, демонстрации привезенных Юсгором экспонатов, доказывающих, что наука действительно столкнулась с явлением совершенно особенным и, как знать, быть может, грозным... Немало уговоров, настойчивых просьб, надежд и огорчений - и наконец решение состоялось: профессор Мурзаров и я получили длительную командировку в Восточный Паутоо. Разумеется, время, ушедшее на эти сугубо организационные дела, было не зря потеряно. Мы неустанно продолжали вести работу, изучая кусок метеорита (осколок статуи Небесного Гостя), привезенный Юсгором вместе с окаменевшей пеной и рукой Лавумы. Скептиков теперь становилось все меньше. Наши исследования, проведенные в Институте космической химии, уж очень убедительно показали, что впервые за всю историю изучения метеоритов, этих пока единственных посланцев неведомых миров, человек столкнулся с новыми, совершенно особенными формами жизни, о которой можно достоверно сказать, что эта жизнь силициевая. Современные средства науки позволяли глубже, чем во времена Вудрума, проникнуть в силициевую проблему. И вот, настал день, когда Мурзаров и я покинули Москву. Конечно, вспомнили Вудрума и его друзей... Снежный осенний петербургский день, горсточка русских людей, отправляющихся за тысячи миль, чтобы совершить замечательное открытие, людей, собственно говоря, не получивших почти никакой поддержки на родине, вынужденных надеяться только на самих себя и вскоре попавших в зависимость от Гуна Ченснеппа. Да, тревожно было Ивану Александровичу Вудруму на борту маленькой "Азалии", уходившей в черноту Балтики! Мы с Мурзаровым вылетели на Паутоо в комфортабельном реактивном лайнере, который за двенадцать часов лета перебросил нас в Макими. Дело, конечно, не в изменившихся технических средствах. Мы не испытывали опасений Вудрума прежде всего потому, что у нас на родине оставались единомышленники, была возможность в любое время получить помощь многих десятков научных учреждений. Итак, мы летели в Макими. Часы полета, несмотря на комфорт, оказались довольно утомительными. Развлекаться созерцанием земли, ушедшей от нас куда-то вниз, на глубину девяти тысяч метров, нам не удалось, да почему-то и не очень хотелось. Облачность почти на всей трассе мешала наблюдениям, и мы только кое-когда узнавали знакомые по географическим картам очертания морей, иногда правильно определяли, над каким местом пролетаем, а в общем не очень часто заглядывали в небольшие, малопригодные для обозрения иллюминаторы. По мере приближения островов Паутоо меня все больше одолевали неспокойные мысли о предстоящих поисках, исследованиях, о дружественной стране, казавшейся хорошо знакомой и в то же время недостаточно нами изученной, сложной. Молодая республика в становлении, еще сильны в ней феодальные и религиозные традиции. В Восточном Паутоо наряду с крепкой централизованной властью существуют независимые княжества, а нет-нет и начинают орудовать банды. В Западном Паутоо, где еще хозяйничает метрополия, действуют партизанские отряды, не прекращается борьба за независимость, за воссоединение страны. Словом, обстановка сложная. Будет трудно - мы это понимали превосходно. Пожалуй, именно в часы полета я особенно отчетливо представил себе, как по-разному мы с Мурзаровым относимся к силициевой проблеме. Ханан Борисович, человек довольно прямолинейный, если не сказать догматичный, не разделял, по-видимому, многих моих сомнений. И он, и Юсгор, как только нам досталось "наследство", кажется, ни разу не задумались над вопросом: доросли люди до соприкосновения с неведомым или нет? Вечерами я часто перечитывал предсмертное письмо Вудрума. Я уже наизусть помнил каждую строчку этого документа, написанного человеком, прекрасно понимавшим, как велико может быть несчастье, если люди не сумеют совладать с пробужденной ими силой космоса. Вудрум писал: "...рано!" А сейчас?.. Да, за прошедшие десятилетия изменилось многое, появился новый общественный строй, окрепли силы, которые не допустят, чтобы силициевая жизнь была использована во зло, как не дают ядерным силам погубить жизнь на планете... Не допустят!.. Но как?.. Что, если там, где еще живут по законам, создаваемым ченснеппами, раньше нас подберутся к тайнику, сумеют взять в свои руки то огромное, что таит в себе необычайный посланец космоса?.. Похоже, они не собираются ждать и уже действуют, активно, не очень-то стесняясь в средствах и способах. Значит, нужно действовать и нам, да так, чтобы опередить, чтобы иметь неоспоримые преимущества, и для этого... Для этого прежде всего надо думать не над тем, как вызвать к жизни грозную силу, а над тем, как научиться владеть ею! Однако, не вызвав ее, мы, очевидно, и не найдем способа покорить, подчинить ее себе. Тогда где же выход? Голова шла кругом, я запутывался в противоречиях и вместе с тем отчетливо понимал необходимость найти какое-то оригинальное решение. Найти во что бы то ни стало! Но как?.. Столица Паутоо произвела на нас особенное впечатление. По литературе, из рассказов Юсгора мы знали, конечно, что с тех пор, как здесь побывала экспедиция Вудрума, в стране и городе произошли огромные перемены, но вместе с тем мы настолько сжились с Макими, описанным Вудрумом, настолько хорошо представляли себе его дома, улицы, базары, храмы и отели, что казалось, приехав, будем себя чувствовать в нем как в давно знакомом и полюбившемся городе. И вот все оказалось другим, очень близким и вместе с тем неузнаваемым. Тишина заросших зеленью улиц; скрывающиеся в глубине садов белые, как правило, одноэтажные домики, окруженные тенистыми верандами; неспешный шаг маленьких лошадок, запряженных в экипажи с полосатыми тентами; редкие цепочки тускловатых фонарей, развешанных только в порту да на главных улицах; пестрые, довольно жалкие, торгующие до глубокой ночи лавчонки - где все это? Мы очутились в огромном процветающем городе. Множество высоких ультрасовременных зданий, заполненных конторами, банками, редакциями газет и нарядными магазинами; почти везде хорошие мостовые и тротуары. Движение такое, что на перекрестках нередки заторы. Потоки самых разнообразных автомашин - от джипов до скоростных приземистых лимузинов; трамваи, автобусы вперемежку с легкими, крытыми полосатыми тентами колясками и трехколесными велосипедами-такси - все это спешит и движется отнюдь не с "восточной медлительностью". Люди приветливы, красочно и со вкусом одеты, всюду царит свойственное паутоанцам непринужденное веселье. Вечером центр столицы расцвечивается огнями реклам, а на окраинных, не очень людных улицах, таких же зеленых, как и во времена Вудрума, идет жизнь специфическая, чисто паутоанская, сохранившая древние национальные обычаи и впитавшая плоды современной цивилизации. Паутоанцы предпочитают жить не внутри дома, а во дворе, на открытом воздухе. Здесь можно увидеть и приготовления к старинным, имеющим многовековую давность мистическим обрядам, и выставленный под сень широченных банановых листьев телевизор. Прохлада звездного вечера вызывает оживление, не угасающее до позднего часа. Все наполнено звуками жизни разнообразной, подчас непонятной и привлекательной. Откуда-то доносится мелодия маленького национального оркестра - там, прямо на улице, уже танцует молодежь; слышится протяжное песнопение - это собрались на молитву верующие; а вот раздаются из репродуктора позывные радиостанции и начинается передача метеосводки. В городе причудливо смешалось стародавнее с современным; столица, как и вся страна, хранит и чтит традиции и вместе с тем полна стремления создать новую жизнь, которая впитает лучшее от прошлого и все нужное паутоанцам от современности. Таким мы нашли Макими, родину Юсгора. Встретил он нас, как и было условлено, на аэродроме. Юсгор выехал из Москвы недели на две раньше меня и Мурзарова и за это время успел побывать в столице метрополии Западного Паутоо. Юсгор принимал нас как самых дорогих гостей. Он прилагал все старания к тому, чтобы у нас осталось самое приятное впечатление от знакомства со страной, городом, людьми. Юсгор искренне волновался, видя какой-нибудь непорядок, настораживался, ожидая, как воспримем мы тот или иной обычай, ту или иную национальную черту паутоанцев. Он не уставал извиняться за то плохое, что еще бытовало в стране, весело, по-мальчишески гордился всем хорошим. Словом, принимал он нас как хозяин, хозяин, любящий страну, верящий в нее и работящий. Разместились мы в скромном удобном коттедже на территории университета. Благодаря заботливому вниманию Юсгора и его друзей жизнь в нем наладилась быстро. Первое утро в Макими я встретил, как и подобает в тропиках, в пять тридцать, не дожидаясь, когда неистовое светило начнет приветствовать слишком пылко. Проснувшись так рано, я похвалил себя и собрался идти будить Ханана Борисовича, но он уже был на веранде. В одних шортах, с газетой в руках, профессор дожидался короткой, вернее сказать, мимолетной зари. Мы любовались вершиной Себарао, разгоравшейся в первых лучах солнца, всего несколько минут. Чистый небосклон стал быстро заполняться белыми облаками. Вскоре над вершиной повисла дымка, величественная картина потускнела и Мурзаров уже читал газету. Вероятно, в мире не может случиться ничего такого, что заставило бы Ханана Борисовича отказаться от его непременной дозы газет. День перелета и первого знакомства с Паутоо несколько выбил его из колеи, и теперь он без аппетита, но, как всегда, усердно дожевывал свою вчерашнюю порцию. Еще с вечера Ханан Борисович попросил Юсгора пораньше прислать нам газеты. Я, грешный, в это же время завел разговор об утреннем питье тропиков - кокосовом молоке. Юсгор, разумеется, пообещал и то и другое. Настроение у меня в первое паутоанское утро было задорное, и я, как бы играя в чет-нечет, загадал, что принесут нам раньше - орехи или газеты? Если орехи, то найду решение мучавшего меня вопроса, если газеты... Впрочем, как-то не хотелось думать ни о чем тревожащем в то чистое утро. Уж очень хорошо было. Легкий ветерок, еще освежающий, бодрящий, приносил на веранду аромат крупных, белоснежных, как лилии, цветов древовидных дотур и нежный запах красного жасмина. Перед нами простиралась огромная территория университета. Проглядывалась она хорошо: голые, слегка изогнутые стволы пальм позволяли рассмотреть белые двухэтажные корпуса факультетов, лабораторные здания и даже кусочек океана, заманчиво синевшего вдали. Ару появился на веранде, как бы возникнув из ничего. Ни я, ни Мурзаров так и не поняли, откуда взялся здесь этот приветливый, прекрасно сложенный молодой человек, но как-то сразу догадались, что это и-есть Ару, сотрудник Юсгора, о котором он нам рассказывал не меньше, чем о Худжубе. Ару принес и газеты, и орехи. С юношеского возраста, прочтя книжку Геккеля, превосходно описывавшего тропики, я мечтал о том, чтобы начинать свой день в тропиках, выпивая содержимое кокосового ореха. Ару изъяснялся по-английски очень бойко и очень неправильно. Был он человеком общительным, остроумным и быстро завоевал симпатии - мою и даже Мурзарова, понимающе и по-доброму отнесясь к нашим маленьким прихотям. Ханану Борисовичу он остроумно охарактеризовал местные газеты разных направлений, а угощая меня, священнодействовал столь уморительно, то вытягивая трубочкой губы, то забавно причмокивая, что я понял: Ару предвкушает мое разочарование. После этого я пил бы сок из ореха, если бы он даже оказался каким-нибудь едко-химическим. Но было хуже. Из разрубленного ореха вытекла мутноватая древесная бурда, отдававшая мылом, имеющая кисловатый вяжущий вкус подозрительного кваса. Больше я никогда не повторял попытку по утрам подбадривать себя доброй порцией кокосового молока. Что касается Мурзарова, то он за время пребывания на Паутоо, кажется, ни разу не пропустил случая выпить натощак орех. Превосходное настроение вскоре было испорчено. Не орехом, разумеется. Пришел Юсгор, приветствовал он нас, как всегда, радостно, славная его улыбка освещала лицо, когда он самым радушным образом приглашал нас к себе. - Севена ждет вас, друзья, сегодня, часов в восемь. Она у меня очень хорошая жена - уже научилась работать в лаборатории и еще не забыла, как готовить атмау. О, это будет настоящий паутоанский ужин. Мы славно посидим вечерок в нашей хижине. Не бойтесь, она не такая, как была у моей доброй старой Менамы в жалкой рыбацкой деревушке. - А вы думаете, Юсгор, мы бы не решились навестить вас в бамбуковой избушке? Юсгор рассмеялся. Он верил в нашу готовность побывать у него, в какой бы хижине он ни жил, но и великолепно понимал, что мы предпочитаем помещение с кондиционированным воздухом. Веселье Юсгора в это утро мне как-то не нравилось. Я уже хорошо знал и любил его и не мог не почувствовать, что он чем-то серьезно огорчен или встревожен. - Что-нибудь случилось, Юсгор? - Да. Пойдемте посидим. Надо поговорить. Мы оставили веранду вовремя: начинался очередной (здесь они действуют довольно точно по "расписанию") тропический ливень. В комнате было куда уютнее. - Вчера я не успел рассказать вам о своем посещении столицы метрополии Западного Паутоо, - начал Юсгор. - Знаете, все начинает выглядеть, как это?.. Забавно. Мы становимся заметными людьми. Если так пойдет дальше, то о нас будут знать больше, чем бы этого хотелось. Я убедился, что о моем приезде в метрополию знали, следили за мной, так как в первый же день по приезде я получил приглашение. К кому бы вы думали? - К самому президенту? - Хуже. - К звезде экрана Лилиан Бартней? - О! - Да бросьте, Юсгор, не томите! - К Отэну Карту. Я свистнул. Мурзаров вынул блокнот и надел роговые очки. - Да, к самому Отэну Карту. Юсгор довольно подробно рассказал нам о том, как его принял один из богатейших людей Европы, живо обрисовал обстановку, в которой встретил его этот тучный, очень подвижный и энергичный пожилой человек, обладающий способностями не только сколачивать деньги, но и вникать в самые различные области, казалось бы чуждые его кругу интересов. Отэн Карт потратил на Юсгора почти полтора часа. Одно это уже говорило о том, что каучуковый магнат затеял крупную игру, а его заинтересованность в силициевой проблеме значительна. Он самым лестным образом отозвался о работе Юсгора в Паутоанском университете, выказал удивительную осведомленность о делах Юсгора и не без бахвальства рассказал о возможностях возглавляемого им концерна. - Я хорошо познакомился с его институтом, - продолжал Юсгор. - Это просто здорово, друзья. Там, видимо, работают весьма толковые люди. Лаборатории великолепны, оборудование первоклассное, впрочем, я и не ожидал иного, коль скоро Отэн Карт конкурирует на мировом рынке с концерном "Ченснепп-каучук". Меня поразило другое. Как бы это сказать... Размах цинизма. Вы знаете. Карт по-своему привлекателен. Чему вы удивляетесь? Я думаю, каждому из вас интересно было бы повидать саблезубого тигра, предположим. Я побывал в очень совершенном и фешенебельном логове. Было и интересно, и жутковато. Со мной он был отменно предупредителен, если хотите, даже ласков, но... Не помню, какие животные бывают ласковы со своей жертвой, прежде чем ее съесть... - Человек, кошка, да вот, пожалуй, и все, - спокойно констатировал Мурзаров. Юсгор посмотрел на него недоуменно, видимо с трудом отрываясь от своих воспоминаний, а потом рассмеялся. - Не знаю, представлял ли он меня мышонком, но всячески старался выказать свое расположение. Начал Отэн Карт с рассказа об абстрактной скульптуре, которая стоит у него в кабинете. Карт рассказал, с каким трудом ему удалось приобрести "шедевр", и не лишил себя удовольствия упомянуть мимоходом о стоимости. Цена какая-то почти нереальная. Говорил он обо всем этом с легкостью, изяществом и верой в свою неотразимость. Нет, он не забавлялся. Он просто был уверен, что я никуда не денусь, обольщенный его головокружительными обещаниями. С таким же увлечением, как о скульптуре, он начал рассказывать о вещах, поразивших меня куда больше. Его откровенность была строго продумана: она была одним из средств воздействия. От скульптуры он перешел к сейфу и вынул оттуда... Как выдумаете, что? - Живого динозавра, - спокойно ответил Мурзаров. - Нет, Ханан Борисович, вы ошибаетесь. Кусок силицированной ткани, который вы нашли при раскопках в Урашту. Мурзаров сперва записал что-то в блокноте, а уже потом, сняв очки, недоуменно уставился на Юсгора. - Удивляться не стоит, друзья. Вы помните, я еще в Ленинграде предполагал, что похищение ткани из музея должно быть связано с Картом. Так оно и получилось. Удивляться и в самом деле было нечему. Просто было непривычно и противно. К этому времени мы уже немало знали о Ченснеппе и Карте, о их могущественных концернах. Отношения между ними нельзя было назвать враждебными. Просто главы двух фирм всегда были непримиримыми конкурентами, такими, как их отцы и, вероятно, деды. Тягаться с Ченснеппом, имевшим огромные плантации каучука на Паутоо, Карту было трудно. Выход был только один - синтетический каучук. И он появился. Изделия из него получались не только дешевле изготовляемых из натурального, но и в ряде случаев превосходили их по качеству. Это было ударом для Ченснеппа. Он стал особое внимание уделять исследовательским работам. Институт его был расширен, туда привлекли квалифицированных специалистов, появился и у Ченснеппа синтетический каучук, обострилась борьба за рынки сбыта. Борьба шла с переменным успехом. Возросли запросы промышленности, обе фирмы стали изыскивать новые способы производства и вскоре начали выпускать кремнеорганический, силициевый каучук. На рынке почти одновременно появились силициевые каучуки и с маркой Ченснеппа, и с маркой Карта. Отэн Карт считал, что затрачивать средства на разработку прогрессивной технологии было, конечно, необходимо и даже выгодно, однако еще дешевле было просто выведать, как обстоят дела у конкурента. Немало служащих Ченснеппа приумножили свой заработок, своевременно сообщая о кое-каких производственных секретах фирме Отэна Карта. Он был в достаточной степени осведомлен об изысканиях института Ченснеппа, и только одна лаборатория, вернее, самая секретная ее часть оставалась для него неприступной. В отличие от остальных ею руководил не химик, а известный биолог Асквит, работавший с паутоанским ученым Куаном Родбаром. В лаборатории проводились исследования, связанные с загадкой древнего Паутоо, однако какие именно - оставалось тайной. В лабораторию Асквита проникнуть не удавалось. Несколько человек, работавших с Родбаром, - почти все паутоанцы - были совершенно неподкупны. Сам Родбар вел странный, отшельнический образ жизни. Паутоанец, сын одного из богатейших плантаторов Тансея, он юношей приехал в метрополию, закончил колледж и продолжил образование в Англии. По окончании Кембриджа вернулся в метрополию и вскоре получил место на кафедре столичного университета - тогда это был единственный профессор паутоанец. Несколько лет назад он встретился с профессором Асквитом, который в это время уже занимался силициевой проблемой. Асквит предложил Куану Родбару сотрудничество; Родбар согласился, оставил университет и обосновался в институте Ченснеппа, в Таркоре. Больше о прошлом, о связях, семье и привязанностях Родбара почти ничего не удавалось узнать. Замкнутый по натуре, одержимый какой-то целиком охватившей его идеей, биолог, как моллюск в раковину, ушел за крепкие стены секретной ченснепповской лаборатории, где не только работал, но и жил. - Чего же добивается Отэн Карт? - спросил я у Юсгора. - Видимо, ему не дают покоя лавры Нума Ченснеппа? Он что, и у себя намерен организовать такую же таинственную лабораторию, предложив руководство вам? - Интересно, - подхватил Мурзаров, - кажется, в метрополии стало модным поручать руководство подобными лабораториями ученым-паутоанцам. Там - Родбар, у Карта - Юсгор. - Нет, дело, конечно, не в моде. Карт позволил себе роскошь быть откровенным. Он считал, что мне, как паутоанцу, да еще знакомому с профессором Куаном Родбаром, легче будет устроиться в Таркоре. Ну и если я проникну туда, то... то я должен буду информировать концерн Карта о работах, ведущихся в секретном отделении лаборатории Асквита - Родбара. - Каков наглец! - Я ему так и заявил. - И он приказал вас вышвырнуть из своего сугубо абстрактного кабинета. - Ничуть. Кнопку он действительно нажал, в кабинете появился его личный секретарь, принесший лед и виски. Вот тут-то Отэн Карт стал обольщать меня, предлагая условия такие, от которых, как он полагал, отказаться немыслимо. Разумеется, я отказался и от виски, и от "сказочного" вознаграждения за подлость. Тогда он довольно ловко все обернул в шутку, однако сумму уменьшил вдвое и предложил работать у него в лаборатории. Я сказал Карту, что не покину университет в Макими. Карт по-прежнему любезно пытался объяснить мне разницу между возможностями Паутоанского университета и теми, которые будут созданы для меня его концерном. - Что же вы ему ответили? - Индонезийской пословицей: "Пусть на чужбине идет дождь золотой, а у нас каменный, все равно на родине лучше". Карт понял меня и поубавил любезность. Теперь, вероятно, я нажил себе сильного и злобного врага. - Вас это очень огорчает? - Как вам сказать, Ханан Борисович?.. Скорее, вызывает озабоченность. Наше положение сложно и трудно. Мы, правда, никогда с вами не заблуждались на этот счет. Но знаете, при всех трудностях и сравнительно небольших силах не хватало нам только борьбы с Картом да, пожалуй, еще и с Ченснеппом. Но надо признаться, огорчает меня другое. Подлость врага - это полбеды, а вот то, что я не сумел удержать друга от явно недобропорядочного поступка, - вот это уже беда! Худжуб оставил нас и поступил на работу к Ченснеппу. - Худжуб? - Да, представьте себе. В столице метрополии Западного Паутоо он успел разведать больше, чем вся сыскная система Отэна Карта. В Таркоре, у Ченснеппа, профессор Куан Родбар работает с зародышами, найденными Вудрумом. - Этого не может быть! - Юсгор, надо думать, Худжуб ошибся. Вероятно, его ввели в заблуждение. Вы рассказали ему о наших изысканиях в Ленинграде? - Разумеется. Я показал Худжубу добытые нами документы, фотокопию завещания. Это его не убедило. Он продолжал настаивать на своем. - И все же Худжуб ошибается. Как могли попасть зародыши в Европу? Давайте, друзья, обсудим. - Мурзаров положил свой большой блокнот на стол и стал в колонку, нумеруя, записывать высказываемые соображения по порядку. Проку в этом было мало. Просто Ханан Борисович несколько успокаивался, когда вооруженная пером его рука привычно бегала по листу бумаги. Мы перебирали все варианты, так и не найдя ни в одном путь к разгадке. - Юсгор, а что вам известно о судьбе Шираста? Не тянется ли ниточка от него? - Шираст? Его постигла участь всех остальных членов вудрумовской экспедиции. Только несколько позже. Яду досталось ему, видимо, поменьше. Он успел все же добраться до Макими. Заболел и умер он уже там, в городской больнице. - Значит, он... Впрочем, он ничего не мог. У него была коробка с обломками, подсунутыми Шорпачевым, и Золотая Ладья. Он ничего не мог знать о намерении Вудрума запрятать зародыши в тайник. - Совершенно верно, Алеша. Материалы экспедиции, отчеты о ней после смерти Шираста действительно попали Гуну Ченснеппу, их унаследовал Нум Ченснепп, но о тайнике с зародышами упоминается только в завещании Вудрума, содержание которого знали мы, и никто больше. Тропический ливень не утихал. Удары грома время от времени сотрясали все вокруг, молнии прорезывали тяжелые тучи, нависшие над Макими. Опустился живой серый занавес дождя. Из окон коттеджа уже не стало видно университетских зданий, так приветливо белевших в утренних лучах. Высокие гибкие пальмы, теряя крупные вайи, раскачивались из стороны в сторону, будто стараясь вынырнуть из сплошного потока. Потемнело, и Юсгор включил настольную лампу. Стало душно. Думалось трудно... Потратить столько сил, средств и времени, с огромным трудом добыть адрес тайника, приехать сюда и вдруг... Неужели каким-то невероятным образом кто-то смог все же добраться до тайника, не зная его описания? Это казалось невозможным. Как могли узнать о нем, найти его? Ведь это было не легче, чем найти песчинку, оброненную на многокилометровом пляже. В тропической глуши, в местах, где сотни лет не появляется человек, среди диких скал, увитых буйной растительностью, разыскать выдолбленную в камне лунку со спрятанной в ней горсточкой зерен? Нет, нет, не верилось... - Юсгор, - прервал молчание Мурзаров, - а что вам известно о намерениях Худжуба? - Я рассказал Худжубу о наших планах, однако он не согласился с ними. Бунтарь, человек нетерпеливый, он не разделял нашу тактику, назвал все наши намерения блужданием в потемках и мелкой возней. Он жаждет деятельности, свершений немедленных, действий рискованных и впечатляющих. Когда я передал ему разговор с Отэном Картом, он решил сам проникнуть к Родбару. - Ого! - Да, мои уговоры не помогли. Худжуб настаивал на своем. Я не мог одобрить его намерения тайно проникнуть к Родбару, мне противны такие методы. Все это и привело к разрыву наших давних и очень теплых отношений. - Это прискорбно, конечно, но все же у меня не выходит из головы мысль: что же стало с зародышами? - недоумевал Ханан Борисович. - Вчера вечером, после того как я отвез вас сюда, в коттедж, я встречал еще один самолет. Он прилетел из метрополии Западного Паутоо. Мне передали записку. - От Худжуба? - Да. Вот она. Записка была короткой: "Юсгор! Я был прав. Действовать нужно решительно, а если потребуется, то и проникать в логово врага. Зародыши у Родбара! Худжуб". Так неожиданно усложнилась наша и без того нелегкая задача. Неужели вопреки последней воле Вудрума зародыши, добытые и распознанные ценой таких невероятных трудов и жертв, попали в ненадежные руки? Что происходит с ними в таинственных лабораториях Таркора?.. А если профессору Родбару удастся их оживить? Такое предположение больше пугало, чем радовало. С новой силой нахлынули тревожные соображения о судьбе силициевой жизни и о силе, вероятно таящейся в зародышах. Больше всего хотелось думать, что экспансивный Худжуб ошибся. Впрочем, все эти раздумья и сомнения не мешали нам продолжать начатое. В Паутоанском университете закончилось строительство и оборудование комплекса новых лабораторий, выполняемого по проекту и под руководством советских специалистов, и наша группа разместилась в превосходных помещениях. Сомнения сомнениями, а поход к тайнику с зародышами и к Верхнему Храму, где, по данным экспедиции Вудрума, находились Сиреневые Кристаллы, мы готовили. Все шире разворачивались работы по исследованию куска метеорита, теперь уже получившего официальное название Себарао. Мы предполагали, что оплавленная оболочка его заключала в себе зачатки _двух_ форм силициевой жизни. Одна из них, возможно, таилась в зародышах, спрятанных Вудрумом, а другая, простейшая, судя по легенде о Рокомо и Лавуме, начала стихийно проявлять себя еще в древности. Освобожденная из метеорита ударом, нанесенным Рокомо, и, быть может, под влиянием электрических разрядов бушевавшей в то время грозы, эта форма воспрянула к жизни. Найдя благоприятные условия - большое количество веществ, содержащих силиций, являющийся для нее питательной средой, она стала бурно развиваться. Эта низшая форма, вероятно, представляла собой нечто вроде подвижной плазмы, чрезвычайно реакционно способной, как многие другие известные на Земле соединения силиция, а также крайне ядовитой: она мгновенно убивала все живое (смерть Рокомо и Лавумы!). Углеродистые вещества - земные растения и животные - являлись как бы ферментами для силициевой жизни. Она стремилась распространиться главным образом в живых существах, заполняя их, проникая во все клетки тканей, силицируя их. Но в природе все построено на борьбе противоположных сил. Находятся благоприятные условия для развития той или иной формы жизни, но и возникают условия, ее угнетающие. Такими и были дымы фимиама Раомара. Как силициевая плазма, будучи ядовитой для углеродистых существ, мгновенно убивала их, так и вещества, содержащиеся в смолах, сжигаемых в курильницах древнего храма, оказались губительными для силициевой плазмы. Это и помогло древним паутоанцам приостановить дальнейшее развитие чужеродной жизни в растениях, которыми она успевала овладеть, и плазма окаменевала в них. Таким образом, сугубо эмпирически был найд