ас часто вспоминала. Вы Эмме понравились. И как вас зовут, помню -- Эраст Петрович. Красивое имя -- Эраст. Фандорину показалось, что он уснул и видит чудесный сон. Тут главное -- не шевелиться, а то не дай Бог проснешься. Глава пятнадцатая, в которой убедительнейшим образом доказывается важность правильного дыхания В обществе Лизаньки ("Лиззи" у Эраста Петровича как-то не прижилось) одинаково хорошо и говорилось, и молчалось. Вагон мерно покачивался на стыках, поезд, время от времени порыкивая гудком, мчался на головокружительной скорости через сонные, окутанные предрассветным туманом валдайские леса, а Лизанька и Эраст Петрович сидели в первом купе на мягких стульях и молчали. Смотрели в основном в окно, но по временам взглядывали и друг на друга, причем если взгляды ненароком пересекались, то это было совсем не стыдно, а наоборот, весело и приятно. Фандорин уже нарочно старался оборачиваться от окна как можно проворней, и всякий раз, когда ему удавалось поймать встречный взгляд, Лизанька тихонько прыскала. Говорить не следовало еще и потому, что можно было разбудить господина барона, покойно дремавшего на диване. Еще не так давно Александр Аполлодорович увлеченно обсуждал с Эрастом Петровичем балканский вопрос, а потом, почти на полуслове, вдруг всхрапнул и уронил голову на грудь. Теперь голова уютно покачивалась в такт стуку вагонных колес: та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда); та-дам, та-дам (туда-сюда, туда-сюда). Лизанька тихо засмеялась каким-то своим мыслям, а когда Фандорин вопросительно посмотрел на нее, пояснила: -- Вы такой умный, все знаете. Вон папеньке и про Мидхат-пашу объяснили и про Абдул-Гамида. А я такая глупая, вы даже не представляете. -- Вы не можете быть глупая, -- с глубоким убеждением прошептал Фандорин. -- Я бы вам рассказала, да стыдно... А впрочем, расскажу. Мне почему-то кажется, что вы не будете надо мной смеяться. То есть вместе со мной будете, а без меня не будете. Правда? -- Правда! -- воскликнул Эраст Петрович, но барон шевельнул во сне бровями, и молодой человек снова перешел на шепот. -- Я над вами никогда смеяться не буду. -- Смотрите же, обещали. Я после того вашего прихода представляла себе всякое... И так у меня красиво получалось. Только жалостливо очень и непременно с трагическим концом. Это из-за "Бедной Лизы". Лиза и Эраст, помните? Мне всегда ужасно это имя нравилось -- Эраст. Представляю себе: лежу я в гробу прекрасная и бледная, вся в окружении белых роз, то утонула, то от чахотки умерла, а вы рыдаете, и папенька с маменькой рыдают, и Эмма сморкается. Смешно, правда? -- Смешно, -- подтвердил Фандорин. -- Просто чудо, что мы так на станции встретились. Мы к ma tante1 погостить ездили и должны были еще вчера вернуться, но папенька в министерстве по делам задержался и переменили билеты. Ну разве не чудо? -- Какое же это чудо? -- удивился Эраст Петрович. -- Это перст судьбы. Странное в окне было небо: все черное, а вдоль горизонта алая кайма. На столе уныло белели забытые депеши. x x x Извозчик вез Фандорина через всю утреннюю Москву от Николаевского вокзала в Хамовники. День был чист и радостен, а в ушах Эраста Петровича все не умолкал прощальный возглас Лизаньки: -- Так вы непременно приезжайте сегодня! Обещаете? По времени все отлично складывалось. Сейчас в эстернат, к миледи. В жандармское управление лучше заехать потом -- потолковать с начальником, а если удастся у леди Эстер выяснить что-то важное -- так и телеграмму Лаврентию Аркадьевичу послать. С другой стороны, за ночь могли из посольств остальные депеши прийти... Фандорин достал из новенького серебряного портсигара папиросу, не очень ловко закурил. Не поехать ли все-таки сначала в жандармское? Но лошадка уже бежала по Остоженке, и поворачивать назад было глупо. Итак: к миледи, потом в управление, потом домой -- забрать вещи и переехать в приличную гостиницу, потом переодеться, купить цветов и к шести часам на Малую Никитскую, к Эверт-Колокольцевым. Эраст Петрович блаженно улыбнулся и пропел: "Он был титулярный советник, она генеральская до-очь, он робко в любви объясни-ился, она прогнала его про-очь". А вот и знакомое здание с чугунными воротами, и служитель в синем мундире у полосатой будки. -- Где мне найти леди Эстер? -- крикнул Фандорин, наклонившись с сиденья. -- В эстернате или у себя? -- Об это время обыкновенно у себя бывают, -- браво отрапортовал привратник, и коляска загромыхала дальше, в тихий переулок. У двухэтажного домика дирекции Фандорин велел извозчику ждать, предупредив, что ожидание может затянуться. Все тот же надутый швейцар, которого миледи назвала "Тимофэй", бездельничал возле двери, только не грелся на солнце, как в прошлый раз, а перебрался в тень, ибо июньское светило припекало не в пример жарче майского. Теперь "Тимофэй" повел себя совершенно иначе, проявив недюжинный психологический талант, -- снял фуражку, поклонился и сладким голосом спросил, как доложить. Что-то, видно, изменилось во внешности Эраста Петровича за минувший месяц, не возбуждал он более у швейцарского племени инстинкта хватать и не пущать. -- Не докладывай, сам пройду. "Тимофэй" изогнулся дугой и безропотно распахнул дверь, пропуская посетителя в обитую штофом прихожую, откуда по ярко освещенному солнцем коридору Эраст Петрович дошел до знакомой бело-золотой двери. Она отворилась ему навстречу, и некий долговязый субъект в такой же, как у "Тимофэя", синей ливрее и таких же белых чулках, вопросительно уставился на пришедшего. -- Третьего отделения чиновник Фандорин, по срочному делу, -- строго сказал Эраст Петрович, однако лошадиная физиономия лакея осталась непроницаемой, и пришлось пояснить по-английски: -- State police, inspector Fandorin, on urgent official business. Снова ни один мускул не дрогнул на каменном лице, однако смысл сказанного был понят -- лакей чопорно наклонил голову и исчез за дверью, плотно прикрыв за собой створки. Через полминуты они снова распахнулись. На пороге стояла сама леди Эстер. Увидев старого знакомого, она радостно улыбнулась: -- О, это вы, мой мальчик. А Эндрю сказал, какой-то важный господин из тайной полиции. Проходите-проходите. Как поживаете? Почему у вас такой усталый вид? -- Я только с петербургского поезда, миледи, -- стал объяснять Фандорин, проходя в кабинет. -- Прямо с вокзала к вам, уж очень дело срочное. -- О да, -- печально покивала баронесса, усаживаясь в кресло и жестом приглашая гостя сесть напротив. -- Вы, конечно, хотите поговорить со мной о милом Джеральде Каннингеме. Это какой-то страшный сон, я ничего не понимаю... Эндрю, прими у господина полицейского шляпу... Это мой давний слуга, только что приехал из Англии. Славный Эндрю, я по нему скучала. Иди, Эндрю, иди, друг мой, ты пока не нужен. Костлявый Эндрю, вовсе не показавшийся Эрасту Петровичу славным, с поклоном удалился, и Фандорин заерзал в жестком кресле, устраиваясь поудобнее -- разговор обещал затянуться. -- Миледи, я очень опечален случившимся, однако господин Каннингем, ваш ближайший и многолетний помощник, оказался замешан в очень серьезную криминальную историю. -- И теперь вы закроете мои российские эстернаты? -- тихо спросила миледи. -- Боже, что будет с детьми... Они только-только начали привыкать к нормальной жизни. И сколько среди них талантов! Я обращусь с просьбой на высочайшее имя -- быть может, мне позволят вывезти моих питомцев за границу. -- Вы напрасно тревожитесь, -- мягко сказал Эраст Петрович. -- Ничего с вашими эстернатами не случится. В конце концов, это было бы просто преступлением. Я всего лишь хочу расспросить вас о Каннингеме. -- Разумеется! Все, что угодно. Бедняжка Джеральд... Вы знаете, он ведь из очень хорошей семьи, внук баронета, но его родители утонули, возвращаясь из Индии, и мальчик в одиннадцать лет остался сиротой. У нас в Англии очень жесткие законы наследования, все достается старшему сыну -- и титул, и состояние, а младшие часто не имеют и гроша за душой. Джеральд был младшим сыном младшего сына, без средств, без дома, родственники им не интересовались... Вот, я как раз пишу соболезнование его дяде, абсолютно никчемному джентльмену, которому до Джеральда не было никакого дела. Что поделаешь, мы, англичане, придаем большое значение формальностям. -- Леди Эстер показала листок, исписанный крупным, старомодным почерком с завитушками и затейливыми росчерками. -- В общем, я взяла ребенка к себе. В Джеральде обнаружились выдающиеся математические способности, я думала, что он станет профессором, но живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной карьере. Я быстро заметила, что мальчик пользуется авторитетом у других детей, что ему нравится верховодить. Он обладал прирожденным лидерским талантом: редкостная сила воли, дисциплинированность, умение безошибочно выделить в каждом человеке сильные и слабые стороны. В Манчестерском эстернате его избрали старостой. Я полагала, что Джеральд захочет поступить на государственную службу или заняться политикой -- из него получился бы прекрасный колониальный чиновник, а со временем, возможно, даже генерал-губернатор. Каково же было мое удивление, когда он выразил желание остаться у меня и заняться воспитательской деятельностью! -- Еще бы, -- кивнул Фандорин. -- Тем самым он получал возможность подчинять своему влиянию неокрепшие детские умы, а затем поддерживать контакты с выпускниками... -- Эраст Петрович не договорил, пораженный внезапной догадкой. Боже, как все просто! Поразительно, что это не открылось ему раньше! -- Очень скоро Джеральд стал моим незаменимым помощником, -- продолжила миледи, не заметив, как изменилось выражение лица собеседника. -- Какой это был самоотверженный, неутомимый работник! И редкостный лингвистический дар -- без него мне было бы просто невозможно уследить за работой филиалов в стольких странах. Я знаю, его врагом всегда было непомерное честолюбие. Это детская психическая травма, желание доказать родственникам, что он всего добьется и без их помощи. Я чувствовала, чувствовала странное несоответствие -- при его способностях и амбициях он никак не должен был довольствоваться скромной ролью педагога, хоть бы даже и с очень приличным жалованьем. Однако Эраст Петрович уже не слушал. У него в голове словно зажглась электрическая лампа, высветив все то, что прежде тонуло во мраке. Все сходилось! Неизвестно откуда взявшийся сенатор Доббс, "потерявший память" французский адмирал, турецкий эфенди неведомого происхождения, да и покойный Бриллинг -- да-да, и он тоже! Нелюди? Марсиане? Пришельцы из потустороннего мира? Как бы не так! Они все -- питомцы эстернатов, вот они кто! Они подкидыши, только подброшенные не к дверям приюта, а наоборот -- из приюта их подбросили в общество. Каждый был соответствующим образом подготовлен, каждый обладал искусно выявленным и тщательном выпестованным талантом! Не случайно Жана Антрепида подбросили именно на путь французского фрегата -- очевидно, у юноши было незаурядное дарование моряка. Только зачем-то понадобилось скрыть, откуда он такой талантливый взялся. Хотя понятно, зачем! Если бы мир узнал, сколько блестящих карьеристов выходит из питомника леди Эстер, то неминуемо насторожился бы. А так все происходит как бы само собой. Толчок в нужном направлении -- и талант непременно себя проявит. Вот почему каждый из когорты "сирот" добился таких потрясающих успехов в карьере! Вот почему им так важно было доносить Каннингему о своем продвижении по службе -- ведь тем самым они подтверждали свою состоятельность, правильность сделанного выбора! И совершенно естественно, что по-настоящему все эти гении преданы только своему сообществу -- ведь это их единственная семья, семья, которая защитила их от жестокого мира, взрастила, раскрыла в каждом его неповторимое "я". Ну и семейка из почти четырех тысяч гениев, разбросанных по всему миру! Ай да Каннингем, ай да "лидерский талант"! Хотя стоп... -- Миледи, а сколько лет было Каннингему? -- нахмурившись, спросил Эраст Петрович. -- Тридцать три, -- охотно ответила леди Эстер. -- А 16 октября исполнилось бы тридцать четыре. На свой день рождения Джеральд всегда устраивал для детей праздник, причем не ему дарили подарки, а он сам всем что-нибудь дарил. По-моему, это съедало чуть ли не все его жалование... -- Нет, не сходится! -- вскричал Фандорин в отчаянии. -- Что не сходится, мой мальчик? -- удивилась миледи. -- Антрепид найден в море двадцать лет назад! Каннингему тогда было всего тринадцать. Доббс разбогател четверть века назад, Каннингем тогда еще и сиротой не стал! Нет, это не он! -- Да что вы такое говорите? -- пыталась вникнуть англичанка, растерянно моргая ясными голубыми глазками. А Эраст Петрович молча уставился на нее, сраженный страшной догадкой. -- Так это не Каннингем..., -- прошептал он. -- Это все вы... Вы сами! Вы были и двадцать, и двадцать пять лет, и сорок назад! Ну конечно, кто же еще! А Каннингем,действительно, был всего лишь вашей правой рукой! Четыре тысячи ваших питомцов, по сути дела ваших детей! И для каждого вы как мать! Это про вас, а вовсе не про Амалию говорили Морбид с Францем! Вы каждому дали цель в жизни, каждого "вывели на путь"! Но это же страшно, страшно! -- Эраст Петрович застонал, как от боли. -- Вы с самого начала собирались использовать вашу педагогическую теорию для создания всемирного заговора. -- Ну, не с самого, -- спокойно возразила леди Эстер, в которой произошла какая-то неуловимая, но совершенно очевидная перемена. Она больше не казалась мирной, уютной старушкой, глаза засветились умом, властностью и несгибаемой силой. -- Сначала я просто хотела спасти бедных, обездоленных детенышей человеческих. Я хотела сделать их счастливыми -- скольких смогу. Пусть сто, пусть тысячу. Но мои усилия были крупицей песка в пустыне. Я спасала одного ребенка, а свирепый Молох общества тем временем перемалывал тысячу, миллион маленьких человеков, в каждом из которых изначально горит Божья искра. И я поняла, что мой труд бессмысленен. Ложкой моря не вычерпать. -- Голос леди Эстер набрал силу, согбенные плечи распрямились. -- И еще я поняла, что Господь дал мне силы на большее. Я могу спасти не горстку сирот, я могу спасти человечество. Пусть не при жизни, пусть через двадцать, тридцать, пятьдесят лет после моей смерти. Это мое призвание,это моя миссия. Каждый из моих детей -- драгоценность, венец мироздания, рыцарь нового человечества. Каждый принесет неоценимую пользу, изменит своей жизнью мир к лучшему. Они напишут мудрые законы, откроют тайны природы, создадут шедевры искусства. И год от года их становится все больше, со временем они преобразуют этот мерзкий, несправедливый, преступный мир! -- Какие тайны природы, какие шедевры искусства? -- горько спросил Фандорин. -- Вас ведь интересует только власть. Я же видел -- у вас там все сплошь генералы да будущие министры. Миледи снисходительно улыбнулась: -- Друг мой, Каннингем ведал у меня только категорией F, очень важной, но далеко не единственной. "F" -- это Force3, то есть все, имеющее касательство к механизму прямой власти: политика, государственный аппарат, вооруженные силы, полиция и так далее. А еще есть категория "S" -- Science4, категория "A" -- Art5, категория "B" -- Business. Есть и другие. За сорок лет педагогической деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто три человека. Разве вы не видите, как стремительно в последние десятилетия развиваются наука, техника, искусство, законотворчество, промышленность? Разве вы не видите, что в нашем девятнадцатом столетии, начиная с его середины, мир вдруг стал добрее, разумнее, красивее? Происходит настоящая мирная революция. И она совершенно необходима, иначе несправедливое устроение общества приведет к иной, кровавой революции, которая отбросит человечество на несколько веков назад. Мои дети каждодневно спасают мир. И погодите, то ли еще будет в грядущие годы. Кстати, я помню, как вы спрашивали меня, почему я не беру девочек. В тот раз, каюсь, я вам солгала. Я беру девочек. Совсем немного, но беру. В Швейцарии у меня есть особый эстернат, где воспитываются мои дорогие дочери. Это совершенно особый материал, возможно, еще более драгоценный, чем мои сыновья. С одной из моих воспитанниц вы, кажется, знакомы. -- Миледи лукаво усмехнулась. -- Сейчас, правда, она ведет себя неразумно и на время забыла о долге. С молодыми женщинами это случается. Но она непременно ко мне вернется, я знаю своих девочек. Из этих слов Эрасту Петровичу стало ясно, что Ипполит все-таки не убил Амалию, а, видимо, куда-то увез, однако напоминание о Бежецкой разбередило старые раны и несколько ослабило впечатление (признаться, довольно изрядное), которое произвели на молодого человека рассуждения баронессы. -- Благая цель -- это, конечно, замечательно! -- запальчиво воскликнул он. -- Но как насчет средств? Ведь вам человека убить -- как комара прихлопнуть. -- Это неправда! -- горячо возразила миледи. -- Я искренне сожалею о каждой из потерянных жизней. Но нельзя вычистить Авгиевы конюшни, не замаравшись. Один погибший спасает тысячу, миллион других людей. -- И кого же спас Кокорин? -- язвительно поинтересовался Эраст Петрович. -- На деньги этого никчемного прожигателя жизни я воспитаю для России и мира тысячи светлых голов. Ничего не поделаешь, мой мальчик, не я устроила этот жестокий мир, в котором за все нужно платить свою цену. По-моему, в данном случае цена вполне разумна. -- Ну, а смерть Ахтырцева? -- Во-первых, он слишком много болтал. Во-вторых, чрезмерно досаждал Амалии. А в-третьих, -- вы же сами говорили Ивану Бриллингу: бакинская нефть. Никто не сможет опротестовать написанное Ахтырцевым завещание, оно осталось в силе. -- А риск полицейского расследования? -- Ерунда, -- пожала плечом миледи. -- Я знала, что мой милый Иван все устроит. Он с детства отличался блестящим аналитическим умом и организаторским талантом. Какая трагедия, что его больше нет... Бриллинг устроил бы все идеальным образом, если б не один чрезвычайно настырный юный джентльмен. Нам всем очень, очень не повезло. -- Постойте-ка, миледи, -- наконец-то додумался насторожиться Эраст Петрович. -- А почему вы со мной так откровенны? Неужто вы надеетесь перетянуть меня в свой лагерь? Если б не пролитая кровь, я был бы целиком на вашей стороне, однако же ваши методы... Леди Эстер, безмятежно улыбнувшись, перебила: -- Нет, друг мой, я не надеюсь вас распропагандировать. К сожалению, мы познакомились слишком поздно -- ваш ум, характер, система моральных ценностей успели сформироваться, и теперь изменить их почти невозможно. А откровенна я с вами по трем причинам. Во-первых, вы очень смышленый юноша и вызываете у меня искреннюю симпатию. Я не хочу, чтобы вы считали меня чудовищем. Во-вторых, вы совершили серьезную оплошность, отправившись с вокзала прямо сюда и не известив об этом свое начальство. Ну а в-третьих, я не случайно усадила вас в это крайне неудобное кресло с так странно изогнутой спинкой. Она сделала рукой какое-то неуловимое движение, и из высоких подлокотников выскочили две стальных полосы, намертво приковав Фандорина к креслу. Еще не осознав случившегося, он дернулся встать, но не смог даже толком пошевелиться, а ножки кресла будто приросли к полу. Миледи позвонила в колокольчик, и в ту же секунду вошел Эндрю, словно подслушивал за дверью. -- Мой славный Эндрю, пожалуйста, поскорее приведи профессора Бланка, -- приказала леди Эстер. -- По дороге объясни ему ситуацию. Да, и пусть захватит хлороформ. А Тимофэю поручи извозчика. -- Она печально вздохнула. -- Тут уж ничего не поделаешь... Эндрю молча поклонился и вышел. В кабинете повисло молчание: Эраст Петрович пыхтел, барахтаясь в стальном капкане и пытаясь извернуться, чтоб достать из-за спины спасительный "герсталь", однако проклятые обручи прижали так плотно, что от этой идеи пришлось отказаться. Миледи участливо наблюдала за телодвижениями молодого человека, время от времени покачивая головой. Довольно скоро в коридоре раздались быстрые шаги, и вошли двое: гений физики профессор Бланк и безмолвный Эндрю. Мельком взглянув на пленника, профессор спросил по-английски: -- Это серьезно, миледи? -- Да, довольно серьезно, -- вздохнула она. -- Но поправимо. Конечно, придется немного похлопотать. Я не хочу без нужды прибегать к крайнему средству. Вот и вспомнила, что вы, мой мальчик, давно мечтали об эксперименте с человеческим материалом. Похоже, случай представился. -- Однако я еще не вполне готов работать с человеческим мозгом, -- неуверенно сказал Бланк, разглядывая притихшего Фандорина. -- С другой стороны, было бы расточительством упускать такой шанс... -- В любом случае нужно его усыпить, -- заметила баронесса. -- Вы принесли хлороформ? -- Да-да, сейчас. -- Профессор достал из вместительного кармана склянку и обильно смочил из нее носовой платок. Эраст Петрович ощутил резкий медицинский запах и хотел было возмутиться, но Эндрю в два прыжка подскочил к креслу и с невероятной силой обхватил узника за горло. -- Прощайте, бедный мальчик, -- сказала миледи и отвернулась. Бланк вынул из жилетного кармана золотые часы, посмотрел на них поверх очков и плотно закрыл лицо Фандорина пахучей белой тряпкой. Вот когда пригодилась Эрасту Петровичу спасительная наука несравненного Чандры Джонсона! Вдыхать предательский аромат, в котором праны явно не содержалось, молодой человек не стал. Самое время было приступить к упражнению по задержке дыхания. -- Одной минуты будет более чем достаточно, -- заявил ученый, крепко прижимая платок ко рту и носу обреченного. "И-и восемь, и-и девять, и-и десять", -- мысленно считал Эраст Петрович, не забывая судорожно разевать рот, пучить глаза и изображать конвульсии. Кстати говоря, при всем желании вдохнуть было бы не так просто, поскольку Эндрю сдавил горло железной хваткой. Счет перевалил за восемьдесят, легкие из последних сил боролись с жаждой вдоха, а гнусная тряпка все холодила влагой пылающее лицо. Восемспять, восемсшесть, восемсемь, -- перешел на нечестную скороговорку Фандорин, из последних сил пытаясь одурачить невыносимо медленный секундомер. Внезапно он сообразил, что хватит дергаться, давно пора потерять сознание, и обмяк, замер, а для пущей убедительности еще и нижнюю челюсть отвалил. На счете девяносто три Бланк убрал руку. -- Однако, -- констатировал он, -- какая сопротивляемость организма. -- Почти семьдесят пять секунд. "Бесчувственный" откинул голову на бок и делал вид, что дышит мерно и глубоко, хотя ужасно хотелось хватать воздух изголодавшимся по кислороду ртом. -- Готово, миледи, -- сообщил профессор. -- Можно приступать к эксперименту. Глава шестнадцатая, в которой электричеству предвещается великое будущее -- Перенесите его в лабораторию, -- сказала миледи. -- Но нужно торопиться. Через двенадцать минут начнется перемена. Дети не должны этого видеть. В дверь постучали. -- Тимофэй, это ви? -- спросила баронесса по-русски. -- Come in! Эраст Петрович не решался подглядывать даже через ресницы -- если кто заметит, все, конец. Он услышал тяжелые шаги швейцара и громкий, словно обращенный к глухим, голос: -- Так что все в лучшем виде, ваше сиятельство. Олл райт. Позвал извозчика чайку попить. Чай! Ти! Дринк!1 Живучий, чертяка, попался. Пьет, пьет и хоть бы что ему. Дринк, дринк -- насинг2. Но потом ничего, сомлел. А пролеточку я за дом отогнал. Бихайнд наш хаус3. Во двор, говорю, отогнал. Пока постоит, а после уж я позабочусь, не извольте беспокоиться. Бланк перевел баронессе сказанное. -- Fine, -- откликнулась она и вполголоса добавила. -- Andrew, just make sure that he doesn't try to make a profit selling the horse and the carriage4. Ответа Фандорин не услышал -- должно быть, молчаливый Эндрю просто кивнул. "Ну давайте, гады, отстегивайте меня, -- мысленно поторопил злоумышленников Эраст Петрович. -- У вас же перемена скоро. Сейчас я вам устрою эксперимент. Про предохранитель бы только не забыть". Однако Фандорина ждало серьезное разочарование -- никто его отстегивать не стал. Прямо возле уха раздалось сопение и запахло луком ("Тимофэй", безошибочно определил узник), что-то тихонько скрежетнуло раз, второй, третий, четвертый. -- Готово. Отвинтил, -- доложил швейцар. -- Бери, Андрюха, несем. Эраста Петровича подняли вместе с креслом и понесли. Чуть-чуть приоткрыв глаз, он увидел галерею и освещенные солнцем голландские окна. Все ясно -- волокут в главный корпус, в лабораторию. Когда, стараясь не шуметь, носильщики ступили в рекреационную залу, Эраст Петрович всерьез задумался -- не очнуться ли ему и не нарушить ли учебный процесс истошными воплями. Пусть детки посмотрят, какими делами их добрая миледи занимается. Но из классов доносились такие мирные, уютные звуки -- мерный учительский басок, взрыв мальчишеского смеха, распевка хора -- что у Фандорина не хватило духу. Ничего, еще не время раскрывать карты, оправдал он свою мягкотелость. А потом было уже поздно -- школьный шум остался позади. Эраст Петрович подглядел, что его волокут вверх по какой-то лестнице, скрипнула дверь, повернулся ключ. Даже сквозь закрытые веки было видно, как ярко вспыхнул электрический свет. Фандорин одним прищуренным глазом быстро обозрел обстановку. Успел разглядеть какие-то фарфоровые приборы, провода, металлические катушки. Все это ему крайне не понравилось. Вдали приглушенно ударил колокол -- видно, закончился урок, и почти сразу же донеслись звонкие голоса. -- Надеюсь, все закончится хорошо, -- вздохнула леди Эстер. -- Мне будет жаль, если юноша погибнет. -- Я тоже надеюсь, миледи, -- явно волнуясь, ответил профессор и загремел чем-то железным. -- Но науки без жертв, увы, не бывает. За каждый новый шажок познания приходится платить дорогой ценой. На сантиментах далеко не уедешь. А если вам этот молодой человек так дорог, пусть бы ваш медведь не травил извозчика, а подсыпал бы ему снотворного. Я бы тогда начал с извозчика, а молодого человека оставил на потом. Это дало бы ему дополнительный шанс. -- Вы правы, друг мой. Абсолютно правы. Это была непростительная ошибка. -- В голосе миледи звучало неподдельное огорчение. -- Но вы все же постарайтесь. Объясните мне еще раз, что именно вы намерены сделать? Эраст Петрович навострил уши -- этот вопрос его тоже очень интересовал. -- Вам известна моя генеральная идея, -- с воодушевлением произнес Бланк и даже перестал греметь. -- Я считаю, что покорение электрической стихии -- ключ к грядущему столетию. Да-да, миледи! До двадцатого века остается двадцать четыре года, но это не так уж долго. В новом столетии мир преобразится до неузнаваемости, и свершится эта великая перемена благодаря электричеству. Электричество -- это не просто способ освещения, как полагают профаны. Оно способно творить чудеса и в великом, и в малом. Представьте себе карету без лошади, которая едет на электромоторе! Представьте поезд без паровоза -- быстрый, чистый, бесшумный! А мощные пушки, разящие врага направленным разрядом молнии! А городской дилижанс без конной тяги! -- Все это вы уже много раз говорили, -- мягко прервала энтузиаста баронесса. -- Объясните мне про медицинское использование электричества. -- О, это самое интересное, -- еще больше возбудился профессор. -- Именно этой сфере электрической науки я намерен посвятить свою жизнь. Макроэлектричество -- турбины, моторы, мощные динамо-машины -- изменят окружающий мир, а микроэлектричество изменит самого человека, исправит несовершенства природной конструкции homo sapiens. Электрофизиология и электротерапия -- вот что спасет человечество, а вовсе не ваши умники, которые играют в великих политиков или, смешно сказать, малюют картинки. -- Вы неправы, мой мальчик. Они тоже делают очень важное и нужное дело. Но продолжайте. -- Я дам вам возможность сделать человека, любого человека, идеальным, избавить его от пороков. Все дефекты, определяющие поведение человека, гнездятся вот здесь, в подкорке головного мозга. -- Жесткий палец пребольно постучал Эраста Петровича по темени. -- Если объяснять упрощенно, в мозге есть участки, ведающие логикой, наслаждениями, страхом, жестокостью, половым чувством и так далее, и так далее. Человек мог бы быть гармонической личностью, если б все участки функционировали равномерно, но этого не бывает почти никогда. У одного чрезмерно развит участок, отвечающий за инстинкт самосохранения, и этот человек -- патологический трус. У другого недостаточно задействована зона логики, и этот человек -- непроходимый дурак. Моя теория состоит в том, что при помощи электрофореза, то есть направленного и строго дозированного разряда электрического тока, возможно стимулировать одни участки мозга и подавлять другие, нежелательные. -- Это очень, очень интересно, -- сказала баронесса. -- Вы знаете, милый Гебхардт, что я до сих пор не ограничивала вас в финансировании, но почему вы так уверены, что подобная корректировка психики в принципе возможна? -- Возможна! В этом нет ни малейших сомнений! Известно ли вам, миледи, что в захоронениях инков обн аружены черепа с одинаковым отверстием вот здесь? -- Палец снова дважды ткнул Эраста Петровича в голову. -- Тут расположен участок, ведающий страхом. Инки знали это и при помощи своих примитивных инструментов выдалбливали у мальчиков касты воинов трусость, делали своих солдат неустрашимыми. А мышь? Вы помните? -- Да, ваша "бесстрашная мышь", кидавшаяся на кошку, произвела на меня впечатление. -- О,это только начало. Представьте себе общество, в котором нет преступников! Жестокого убийцу, маньяка, вора после ареста не казнят и не посылают на каторгу -- ему всего лишь делают небольшую операцию, и этот несчастный человек, навсегда избавившись от болезненной жестокости, чрезмерной похоти или непомерной алчности, становится полезным членом общества! А вообразите, что какого-нибудь из ваших мальчиков, и без того очень способного, подвергли моему электрофорезу, еще более усилившему его дар? -- Ну уж своих мальчиков я вам не отдам, -- отрезала баронесса. -- От чрезмерного таланта сходят с ума. Лучше уж экспериментируйте с преступниками. А что такое "чистый человек"? -- Это сравнительно простая операция. Думаю, я к ней уже почти готов. Можно нанести удар по участку накопления памяти, и тогда мозг человека станет чистым листом, вы словно пройдетесь по нему ластиком. Сохранятся все интеллектуальные способности, но приобретенные навыки и знания исчезнут. Вы получаете человека чистеньким, будто новорожденным. Помните эксперимент с лягушкой? После операции она разучилась прыгать, но двигательных рефлексов не утратила. Разучилась ловить мошек, но глотательный рефлекс остался. Теоретически можно было бы обучить ее всему этому заново. Теперь возьмем нашего пациента... А вы двое, что вылупились? Берите его, кладите на стол. Macht schnell!5 Вот оно, сейчас! Фандорин изготовился. Однако подлый Эндрю так крепко взял его за плечи, что нечего было и пытаться лезть за револьвером. "Тимофэй" чем-то щелкнул, и стальные обручи, давившие узнику на грудь, убрались. -- Раз-два, взяли! -- скомандовал "Тимофэй", беря Эраста Петровича за ноги, а Эндрю, все так же цепко сжимавший пленнику плечи, легко поднял его из кресла. Подопытного перенесли на стол и уложили навзничь, причем Эндрю по-прежнему придерживал его за локти, а швейцар за щиколотки. Кобура немилосердно врезалась Фандорину в поясницу. Снова раздались звуки колокола -- перемена закончилась. -- После того, как я синхронно обработаю электрическим разрядом два участка мозга, пациент совершенно очистится от предшествующего жизненного опыта и, так сказать, превратится в младенца. Его нужно будет снова учить всему -- ходить, жевать, пользоваться туалетом, а позднее читать, писать и так далее. Полагаю, что ваших педагогов это заинтересует, тем более вы ведь уже имеете некоторое представление о склонностях этого индивида. -- Да. Он отличается прекрасной реакцией, смел, обладает хорошо развитым логическим мышлением и уникальной интуицией. Надеюсь, все это поддается восстановлению. В другой обстановке Эраст Петрович почувствовал бы себя польщенным столь лестной характеристикой, но сейчас его закорчило от ужаса -- он представил, как лежит в розовой колыбельке, с соской во рту и бессмысленно гугукает, а над ним склоняется леди Эстер и укоризненно говорит: "У, какие мы нехолосые, снова мокленькие лежим". Нет уж, лучше смерть! -- У него конвульсии, сэр, -- впервые разомкнул уста Эндрю. -- Не очнулся бы. -- Невозможно, -- отрезал профессор. -- Наркоза хватит минимум на два часа. Легкие конвульсивные движения -- это нормально. Опасность, миледи, в одном. У меня не было достаточно времени, чтобы точно рассчитать потребную силу разряда. Если дать больше, чем нужно, это убьет пациента или навсегда сделает его идиотом. Если недобрать, в подкорке сохранятся смутные, остаточные образы, которые под воздействием внешнего раздражителя могут однажды сложится в определенное воспоминание. Помолчав, баронесса произнесла с явным сожалением: -- Мы не можем рисковать. Пускайте разряд посильней. Раздалось странное жужжание, а потом потрескивание, от которого у Фандорина мороз пробежал по коже. -- Эндрю, выстригите два кружочка -- вот здесь и вот здесь, -- сказал Бланк, коснувшись волос лежащего. -- Мне нужно будет подсоединить электроды. -- Нет, этим пусть займется Тимофэй, -- решительно объявила леди Эстер. -- А я ухожу. Не хочу это видеть -- потом ночью не усну. Эндрю, ты пойдешь со мной. Я напишу кое-какие срочные депеши, а ты отвезешь их на телеграф. Нужно принять меры предосторожности -- ведь нашего друга скоро хватятся. -- Да-да, миледи, вы мне только будете мешать, -- рассеянно ответил профессор, занятый приготовлениями. -- Я немедленно извещу вас о результате. Железные клещи, которыми были стиснуты локти Эраста Петровича, наконец-то разжались. Едва за дверью стихли удаляющиеся шаги, Фандорин открыл глаза, рывком высвободил ноги и, стремительно разогнув колени, пнул "Тимофэя" в грудь -- да так, что тот отлетел в угол. В следующее мгновение Эраст Петрович уже спрыгнул со стола на пол и, щурясь от света, рванул из-под фалды заветный "герсталь". -- Ни с места! Убью! -- мстительно прошипел воскресший, и в этот миг ему, в самом деле, хотелось застрелить их обоих -- и тупо хлопающего глазами "Тимофэя", и сумасшедшего профессора, недоуменно застывшего с двумя стальными спицами в руке. От спиц тонкие провода тянулись к какой-то хитрой, помигивающей огоньками машине. В лаборатории вообще имелось множество всяких любопытных штук, но рассматривать их было не ко времени. Швейцар не пытался подняться с пола и только мелко крестился, но с Бланком, кажется, было неблагополучно. Эрасту Петровичу показалось, что ученый совсем не испугался, а только взбешен неожиданным препятствием, которое могло сорвать эксперимент. В голове пронеслось: сейчас бросится! И желание убить съежилось, растаяло без остатка. -- Без глупостей! Стоять на месте! -- чуть дрогнув голосом, выкрикнул Фандорин. В ту же секунду Бланк взревел: -- Scweinhund! Du hast alles verdorben!6 -- и ринулся вперед, ударившись боком о край стола. Эраст Петрович нажал на спуск. Ничего. Предохранитель! Щелкнул кнопкой. Нажал два раза подряд. Да-дах! -- жахнуло двуединым раскатом, и профессор упал ничком, головой прямо под ноги стрелявшему. Испугавшись нападения сзади, Фандорин резко равернулся, готовый стрелять еще, но "Тимофэй" вжался спиной в стену и плачущим голосом зачастил: -- Ваше благородие, не убивайте! Не по своей воле! Христом-богом! Ваше благородие! -- Вставай, мерзавец! -- взвыл полуоглохший, озверевший Эраст Петрович. -- Марш вперед! Толкая швейцара дулом в спину, погнал по коридору, потом вниз по лестнице. "Тимофэй" мелко семенил, ойкая всякий раз, когда ствол тыкался ему в позвоночник. Через рекреационную залу пробежали быстро, и Фандорин старался не смотреть на открытые двери классных комнат, откуда выглядывали учителя и высовывавшиеся из-за их спин молчаливые дети в синих мундирчиках. -- Это полиция! -- крикнул Эраст Петрович в пространство. -- Господа учителя, детей из классов не выпускать! Самим тоже не выходить! Длинной галереей, все так же полушагом-полубегом достигли флигеля. У бело-золотой двери Эраст Петрович толкнул "Тимофэя" изо всех сил -- швейцар лбом распахнул створки и едва удержался на ногах. Никого. Пусто! -- Марш вперед! Открывай все двери! -- приказал Фандорин. -- И учти: если что, убью, как собаку. Швейцар только всплеснул руками и зарысил обратно в коридор. В пять минут осмотрели все комнаты первого этажа. Ни души -- лишь в кухне, грузно навалившись грудью на стол и вывернув на сторону мертвое лицо, спал вечным сном бедняга извозчик. Эраст Петрович только мельком взглянул на крошки сахара в бороде, на лужицу разлившегося чая, и велел "Тимофэю" двигаться дальше. На втором этаже располагались две спальни, гардеробная и библиотека. Баронессы и ее лакея не оказалось и там. Где же они? Услышали выстрелы и спрятались где-то в эстернате? Или вообще скрылись бегством? Эраст Петрович в сердцах взмахнул рукой с револьвером, и внезапно грянул выстрел. Пуля с визгом отрикошетила от стены и ушла в окно, оставив на стекле аккуратную звездочку с расходящимися лучиками. Черт, предохранитель-то снят, а спуск слабый, вспомнил Фандорин и тряхнул головой, чтобы освободиться от звона в ушах. На "Тимофэя" неожиданный выстрел произвел магическое воздействие -- швейцар повалился на колени и заканючил: -- Ваше бла... ваше высокоблагородие... Не лишайте жизни! Бес попутал! Все, все, как на духу! Ведь детки, жена хворая! Покажу! Как Бог свят покажу! В погребе они, в подвале тайном! Покажу, только душу не погубите! -- В каком таком подвале? -- грозно спросил Эраст Петрович и поднял пистолет, словно и в самом деле собирался немедленно учинить расправу. -- А вот за мной, за мной пожалуйте. Швейцар вскочил на ноги и, поминутно оглядываясь, повел Фандорина снова на первый этаж, в кабинет баронессы. -- По случаю один раз подглядел... Оне нас не подпускали. Не было у них к нам доверия. А как же -- русский человек, душа православная, не англинских кровей. -- "Тимофэй" перекрестился. -- Только Андрею ихнему туда ход был, а нам ни-ни. Он забежал за письменный стол, повернул ручку на секретере, и секретер вдруг отъехал вбок, обнажив небольшую медную дверь. -- Открывай! -- велел Эраст Петрович. "Тимофэй" еще трижды перекрестился и толкнул дверцу. Она беззвучно отворилась, и показалась лестница, ведущая вниз, в темноту. Подталкивая швейцара в спину, Фандорин стал осторожно спускаться. Лестница кончилась стенкой, но за угол, направо, сворачивал низкий коридор. -- Пошел, пошел! -- шикнул на замешкавшего "Тимофэя" Эраст Петрович. Свернули за угол, в кромешную тьму. Надо было свечу захватить, подумал Фандорин и полез левой рукой в карман за спичками, но впереди вдруг ярко вспыхнуло и грохнуло. Швей