питков, то самую малость, для укрепления здоровья и расшатанных нервов. Грех вам, ей-богу. - Да ну вас, - махнул на помощника грубый доктор и продолжил отчет. - Нумера первый, третий, седьмой, двенадцатый и тринадцатый тоже не по вашей части. Классика: "пером в бок" либо "чиркалом по сопелке". Чистая работа, никакого изуверства. Пожалуй, волоките отсюда и их. - Егор Виллемович пыхнул крепким табаком из трубки, любовно похлопал жуткую синюю бабищу по распоротому брюху. - А эту вот Василису Прекрасную и еще четверых я оставлю. Надо проверить, насколько аккуратно их шинковали, остер ли был ножик и прочее. На первый взгляд рискну предположить, что нумера четвертый и четырнадцатый - дело рук нашего знакомого. Только, видно, торопился он или спугнул кто, помешал человеку любимое дело до конца довести. Доктор осклабился, не разжимая зубов, меж которых торчала трубка. Анисий сверил по списку. Все точно: четвертая - это нищенка Марья Косая с Малого Трехсвятского, четырнадцатая - проститутка Зотова из Свиньинского переулка. Ижицын, бесстрашный человек, словами эксперта не удовлетворился, зачем-то затеял перепроверять. Чуть не носом в зияющие раны тыкался, дотошные вопросы задавал. Анисий такому самообладанию позавидовал, никчемности своей устыдился, но дела никакого придумать для себя не смог. Вышел на свежий воздух, где перекуривали копальщики. - Что, паныч, не зря копали-то? - спросил Пахоменко. - Аль еще копать будем? - Да где ж еще? - охотно откликнулся Анисий. - Уж выкопали всех. Даже странно. По всей Москве за три месяца всего десяток гулящих зарезали. А в газетах пишут, город у нас опасный. - Тю, десяток, - фыркнул сторож. - Кажете тоже. Цеж тильки которые с хвамилиями. А которых без хвамилий привозят, тех мы в рвы складаем. Анисий встрепенулся: - Какие такие рвы? - А як же, - удивился Пахоменко. - Нешто господин дохтур не казав? Пидемо, сам побачишь. Он повел Анисия в дальний край кладбища, показал длинную яму, поверху чуть присыпанную землей. - Це апрельский. Тильки началы. А вон мартовский, вже зарытый. - Он показал на продолговатый холмик. - Тама вон февральский, тама январский. А допреж того не знаю, бо я тут ще не працовал. Я тута с Крещенья служу - як с Оптиной Пустыни прийшов, с богомолья. До меня тут Кузьма такой був. Сам я его не бачив. Он, Кузьма этот, на Рождество разговелся штофиком-другим, в могилку незакрытую сверзся и шею поломал. Вон каку смертю ему Господь подгадал. Мол, сторожил раб Божий могилки, от могилки и конец свой прими. Любит Он пошутить над нашим братом кладбищенским, Господь-то. Навроде дворников мы у Его. Вот могильщик наш Тишка на среднокрестную... - И что, много безымянных во рвы закапывают? - перебил говоруна Анисий, разом забывший и про волглые сапоги, и про холод. - Та богато. В один прошлый месяц, почитай, с дюжину, а то и поболе. Человек без имени что псина без ошейника. Хучь на живодерню тащи - никому дела немае. Кто имя потерял - вроде как вже и не людына. - А было, чтоб среди безымянных сильно порезанные попадались? Сторож печально покривил мягкое лицо: - Кто ж их сердешных разглядывать-то будет? Хорошо если дьячок с Иоанна-Воина молитовку протарабанит, а то, бывает, что я, грешный, "Вечную память" спою. Ох люды, люды... Вот тебе и следователь по особо важным, вот тебе и дотошный человек, злорадно подумал Анисий. Такое обстоятельство упустил. Махнул сторожу рукой: извини, дядя, дело. Припустил к кладбищенской конторе бегом. - Ну-ка, ребята, - закричал еще издалека. - Еще работа есть! Бери кирки, лопаты и давай все сюда! Вскочил только молоденький Линьков. Старший городовой Приблудько остался сидеть, а жандармы и вовсе отвернулись. Намахались, наломались на непривычной, невместной работе, опять же начальство не свое, да и не шибко солидное. Но Тюльпанов уж ощущал себя при исполнении и заставил служивых пошевеливаться. Не зря, как выяснилось, заставил. * * * Совсем поздним вечером, а можно сказать, что уже и ночью, потому как время было к полуночи, сидел Тюльпанов у шефа на Малой Никитской (славный такой флигель в шесть комнаток, с изразцовыми голландскими печами, с электрическим освещением, при телефоне), ужинал и отогревался грогом. Грог был особенный, из японской водки сакэ, красного вина и чернослива, изготовлен по рецепту восточного человека Масахиро Сибаты, если коротко - Масы, фандоринского лакея. Впрочем поведением и разговором японец на лакея никак не походил. С Эрастом Петровичем держался запросто, а уж Анисия и вовсе за важную персону не держал. По линии физических экзерциций Тюльпанов у Масы ходил в учениках и терпел от строгого учителя немало поношений, издевательств, а то и молотьбы, замаскированной под обучение японскому мордобою. Как только Анисий ни хитрил, как ни отлынивал от постылой басурманской премудрости, но с шефом не поспоришь. Велел Эраст Петрович овладеть приемами дзюдзюцу, так хоть в лепешку расшибись, но овладей. Только неважнецкий выходил из Тюльпанова спортсмен, преуспевал он все больше по части расшибания в лепешку. - Утром сто раз приседаесь? - грозно спросил Маса, когда Анисий малость поел и разрозовелся от грога. - Радоська по зерезка стутись? Покази радоськи. Ладошки Тюльпанов спрятал за спину, потому что стучать ими до тысячи раз в день по "зерезке", специальной железной палке, ленился, да и больно, знаете ли. Жесткие мозоли на ладонных ребрах никак не нарастали, и Маса за это сильно на Анисия ругался. - Покушали? Ну вот теперь можете Эрасту Петровичу и о деле доложить, - разрешила Ангелина и прибор со стола убрала, оставила только серебряный кувшин с грогом и кружки. Хороша Ангелина, просто заглядение: светло-русые волосы сплетены в пышную косу, уложенную на затылке сдобным кренделем, лицо чистое, белое, большие серые глаза смотрят серьезно и будто бы свет из них некий на окружающий мир изливается. Особенная женщина, нечасто такую встретишь. Уж на Тюльпанова-то, плюгавца лопоухого, этакая лебедь ни в жизнь не взглянет. Эраст Петрович во всех отношениях кавалер хоть куда, и женщины его любят. За три года тюльпановского ассистентства уже несколько пассий одна краше другой поцарствовали-поцарствовали во флигеле на Малой Никитской да сгинули, но такой простой, ясной, светлой, как Ангелина, еще не бывало. Хорошо бы задержалась подольше. А еще лучше - осталась бы навсегда. - Благодарствую, Ангелина Самсоновна, - сказал Анисий, провожая взглядом ее статную, высокую фигуру. Царевна, право слово царевна, хоть и простого мещанского сословия. И вечно у шефа то царевны, то королевны. Что ж удивляться - такой уж человек. Ангелина Крашенинникова на Малой Никитской появилась с год назад. Помог ей, сироте, Эраст Петрович в одном трудном деле, вот она и прильнула к нему. Видно, хотела отблагодарить чем могла, а кроме любви ничего у ней и не было. Теперь не очень и понятно, как тут без нее раньше обходились. Уютно стало в холостяцком жилище коллежского советника, тепло, душевно. Анисий и прежде любил здесь бывать, а теперь подавно. И шеф при Ангелине вроде как мягче стал, проще. Ему это на пользу. - Ладно, Тюльпанов. Сыты, пьяны, т-теперь рассказывайте, что вы там с Ижицыным накопали. Вид у Эраста Петровича был непривычно сконфуженный - совестится, понял Тюльпанов, что на эксгумацию не поехал, меня послал. Что ж, Анисий только рад, что в кои-то веки сгодился и уберег обожаемого начальника от лишних потрясений. И то сказать, облагодетельствован шефом со всех сторон: обеспечен казенной квартирой, приличным жалованием, интересной службой. Самый большой, неоплатный долг - за сестру Соньку, убогую идиотку. Спокойна за нее анисиева душа, потому что сам он на службе, а Сонька обихожена, обласкана, накормлена. Фандоринская горничная Палашка ее любит, балует. Теперь и жить стала у Тюльпановых. Забежит на часок-другой помочь Ангелине по хозяйству, и назад, к Соньке. Благо квартирует Тюльпанов близехонько, в Гранатном переулке. Рапорт Анисий начал спокойно так, издалека: - Егор Виллемович обнаружил у двух покойниц явные признаки посмертного глумления. У нищенки Марьи Косой, погибшей при невыясненных обстоятельствах 11 февраля, горло перерезано, брюшная полость вскрыта, печень отсутствует. У девицы легкого поведения Александры Зотовой, зарезанной 5 февраля (предположительно сутенером Дзапоевым), тоже рассечено горло и вырезана утроба. Еще одна - цыганка Марфа Жемчужникова, убитая неизвестно кем 10 марта, под вопросом: горло цело, живот распорот крест-накрест, но все органы на месте. Тут Анисий случайно отвел глаза в сторону и стушевался. В дверях, приложив руку к высокой груди, стояла Ангелина и смотрела на него расширенными от ужаса глазами. - Господи, - перекрестилась она, - что это вы, Анисий Питиримович, какие ужасы рассказываете. Шеф недовольно оглянулся: - Геля, иди к себе. Это не для т-твоих ушей. Мы с Тюльпановым работаем. Красавица безропотно вышла, Анисий же взглянул на шефа с укоризной. Так-то оно так, Эраст Петрович, но помягче бы. Ангелина Самсоновна, конечно, не голубых кровей, вам не ровня, а, ей-богу, любую столбовую дворянку за пояс заткнет. Другой бы такую жемчужину в законные супруги взял, не побрезговал. Какой там - за счастье бы почел. Но вслух ничего не высказал, не посмел. - Следы полового сношения? - сосредоточенно спросил шеф, не придав значения тюльпановской мимике. - Егор Виллемович определить затруднился. Хоть и мерзлая земля, а все же время-то прошло. Но главное другое! Анисий сделал эффектную паузу и перешел к основному. Рассказал, как по его указанию вскрыли так называемые "рвы" - общие могилы для безымянных покойников. Всего осмотрено более семидесяти мертвецов. На девяти трупах, причем из них один мужской, - несомненные следы изуверства. Картина сходна с сегодняшней: кто-то, хорошо разбирающийся в анатомии и располагающий хирургическим инструментом, изрядно поглумился над телами. - Самое же примечательное, шеф, в том, что три обезображенных трупа извлечены из прошлогодних рвов! - доложил Анисий и скромно присовокупил. - Это я велел на всякий случай разрыть ноябрьский и декабрьский рвы. Эраст Петрович слушал помощника очень внимательно, а тут аж со стула вскочил: - Как декабрьский, как ноябрьский! Это невероятно! - Вот и я возмутился. Какова наша полиция, а? Столько месяцев этакий зверюга в Москве орудует, а мы ни слухом ни духом! Раз изгой общества зарезан, так полиции и дела нет - зарыли и до свидания. Воля ваша, шеф, а я бы на вашем месте задал по первое число и Юровскому, и Эйхману. Но шеф что-то расстроился слишком уж сильно. Быстро прошел взад-вперед по комнате, пробормотал: - Этого не может быть, чтоб в д-декабре, а в ноябре тем паче! Он в то время еще был в Лондоне! Тюльпанов захлопал глазами, не уразумев, при чем здесь Лондон - с версией о Потрошителе Эраст Петрович познакомить его не успел. Покраснев, Фандорин вспомнил, как оскорбленно взглянул он давеча на князя Долгорукого, сказавшего, что чиновник особых поручений редко ошибается. Выходит, что ошибаетесь, Эраст Петрович, да еще как ошибаетесь. * * * Принятое решение осуществлено. Так быстро претворить его в жизнь мне помог промысел Божий, не иначе. Весь день переполняло ощущение восторга и неуязвимости - после вчерашнего экстаза. Дождь и слякоть, днем было много работы, а усталости нет и в помине. Душа поет, рвется на простор, бродить по окрестным улицам и пустырям. Снова вечер. Иду по Протопоповскому к Каланчевке. Там стоит баба, крестьянка, торгуется с извозчиком. Не сторговалась, ванька укатил, а она стоит, растерянно топчется на месте. Смотрю - а у ней огромный, раздутый живот. Беременная, и месяце на седьмом, никак не меньше. Так в сердце и ударило: вот оно, само в руки идет. Подхожу ближе - все сходится. Именно такая, как нужно. Грязная, толстомордая. Вылезшие брови и ресницы - очевидно, люэс. Трудно вообразить себе существо, более отдаленное от понятия Красоты. Заговариваю. Приехала из деревни проведать мужа. Он мастеровой в Арсенале. Все выходит до смешного просто. Говорю, что Арсенал недалеко, обещаю проводить. Она не боится, потому что сегодня я женщина. Веду пустырями к пруду Иммеровского садоводства. Там темнота и никого. Пока идем, баба жалуется мне, как трудно жить в деревне. Я ее жалею. Привожу на берег, говорю, чтоб не боялась, что ее ждет радость. Она тупо смотрит. Умирает молча, только свист воздуха из горла и бульканье крови. Мне не терпится раскрыть жемчужницу, и я не жду, пока судороги прекратятся. Увы, меня ждет разочарование. Когда дрожащими от сладостного нетерпения руками я отворяю надрезанную матку, охватывает гадливость. Живой зародыш безобразен и на жемчужину ничуть не похож. Выглядит точь-в-точь как уродцы в спиртовых банках на кафедре у профессора Линца: такой же упыренок. Шевелится, разевает мышиный ротик. Брезгливо отшвыриваю его в сторону. Вывод: человек, как и цветок, должен созреть, чтобы стать красивым. Теперь ясно, почему мне никогда не казались красивыми дети - карлики с непропорционально большой головой и недоразвитой системой воспроизведения. Московские сыщики зашевелились - вчерашняя декорация наконец известила полицейских о моем появлении. Смешно. Я хитрее и сильнее, им никогда меня не раскрыть. "Какой актер пропадает", сказал Нерон. Это про меня. Но труп бабы и ее мышонка топлю в пруду. Ни к чему дразнить гусей, да и похвастать нечем, достойной декорации не получилось. "Бандероря" 5 апреля, великая среда, утро С утра пораньше Эраст Петрович заперся у себя в кабинете думать, а Тюльпанов снова отправился на Божедомку - вскрывать октябрьский и сентябрьский рвы. Сам предложил. Надо же определить, когда начал московский душегуб свои художества. Шеф возражать не стал. Что ж, сказал, съездите, а сам мыслями уже где-то далеко - дедуктирует. Работа оказалась муторной, не в пример хуже вчерашней. Трупы, захороненные до холодов, сильно разложились и смотреть на них не было никакой человеческой возможности, а вдыхать отравленный воздух и того паче. Вырвало-таки пару раз и Анисия, не уберегся. - Видишь, - чахло улыбнулся он сторожу, - все никак мозолями не обрасту... - Есть такие, что навовсе не обрастают, - ответил тот, участливо качая головой. - Энтим на свете тяжельше всего проживать. Но зато их Боженька дуже любит. На-ка вот, паныч, выпей моей настоечки... Присел Анисий на скамеечку, выпил травнику, поболтал с кладбищенским философом о том о сем, байки его послушал, о своей жизни рассказал, душой малость отмяк и снова - во рву копаться. Только зря все - ничего полезного для расследования в старых рвах больше не нашлось. Захаров желчно сказал: - Дурная башка ногам покою не дает, и ладно бы еще только вашим, Тюльпанов. Не боитесь, что жандармы вас случайно киркой по темечку заденут? А я и заключение по всей форме составлю: преставился губернский секретарь собственной смертью - споткнулся, да и дурной своей головой о камень. И Грумов засвидетельствует. Надоели вы нам с вашей тухлятиной хуже горькой редьки. Правда, Грумов? Чахоточный ассистент оскалил желтые зубы, потер запачканной перчаткой шишковатый лоб. Пояснил: - Егор Виллемович шутят. Но это бы еще ладно, доктор - человек циничный, грубый. Обидно, что пришлось от противного Ижицына насмешку стерпеть. Важнейший следователь прикатил на кладбище ни свет ни заря, пронюхал как-то про тюльпановские изыскания. Сначала тревожен был, что расследование движется без его участия, а после успокоился, духом воспрял. - Может, - говорит, - у вас с Фандориным еще какие гениальные идеи имеются? В выгребных ямах не желаете покопаться, пока я следствие веду? И уехал, низкая душонка, победительно посмеиваясь. * * * В общем, вернулся Тюльпанов на Малую Никитскую не солоно хлебавши. Вяло поднялся на крыльцо, позвонил в электрический звонок. Открыл Маса. В белом гимнастическом костюме с черным поясом, на лбу повязка с иероглифом "усердие". - Дзраствуй, Тюри-сан. Давай рэнсю дерать. Какое там рэнсю, когда от усталости и расстройства с ног валишься. - У меня срочное донесение для шефа, - попробовал схитрить Анисий, но Масу не проведешь. Он ткнул пальцем на оттопыренные тюльпановские уши и безапелляционно заявил: - Когда у чебя срочное донесение, у чебя граз пученый и уси красные, а сичас граз маренький и уси савсем берые. Снимай синерю, стибреты снимай, надзевай сьтаны и куртотька. Будзем бегать и критять. Бывало, что за Анисия заступалась Ангелина, только она и могла отразить натиск чертова японца, но ясноокой хозяйки было не видно, и тиран заставил бедного Тюльпанова переодеться в гимнастическую форму прямо в прихожей. Вышли во двор. Зябко прыгая с ноги на ногу - земля-то холодная - Анисий помахал руками, поорал "о-осу!", укрепляя прану, а после началось издевательство. Маса запрыгнул ему сзади на плечи и велел бегать по двору кругами. Росточка японец был небольшого, но коренаст, плотно сбит, и весу в нем имелось пуда четыре с половиной, никак не меньше. Тюльпанов два круга кое-как пробежал и стал спотыкаться. А мучитель в ухо приговаривает: - Гаман! Гаман! Самое любимое его слово. "Терпение" значит. Гамана у Анисия хватило еще на полкруга, а после он рухнул. Не без задней мысли - прямо перед большой грязной лужей, чтоб идолище поганое через него перелетело и немножко искупалось. Маса через упавшего перелететь перелетел, но в лужу не шлепнулся - только руки окунул. Спружинил пальцами, сделал в воздухе невозможное сальто и приземлился на ноги уже по ту сторону водного препятствия. Безнадежно покачал круглой башкой, махнул: - Радно, идзи, мойся. Анисия со двора как ветром сдуло. Отчет помощника (смывшего грязь, переодевшегося и причесавшегося) Фандорин выслушал у себя в кабинете, стены которого были увешаны японскими гравюрами, оружием и гимнастическими снарядами. Невзирая на послеполуденный час, коллежский советник был еще в халате. Отсутствию результата он ничуть не огорчился, а скорее даже обрадовался. Впрочем, особенного удивления не выразил. Когда ассистент замолчал, Эраст Петрович прошелся по комнате, поигрывая любимыми нефритовыми четками, и произнес фразу, от которой у Анисия всегда сладко сжималось сердце: - Итак, д-давайте рассуждать. Шеф щелкнул зеленым каменным шариком, покачал кистями халата. - Не думайте, что на кладбище вы прокатились зря, - начал он. С одной стороны слышать это было отрадно, с другой стороны слово "прокатились" применительно к утренним испытаниям показалось Анисию не вполне точным. - Для верности нужно было убедиться, что ранее ноября случаев с потрошением жертв не н-наблюдалось. Ваше вчерашнее сообщение о том, что два искромсанных трупа найдены в декабрьской общей могиле и один в ноябрьской, поначалу заставили меня усомниться в версии о переезде Потрошителя в Москву. Тюльпанов кивнул, так как накануне был подробнейшим образом посвящен в кровавую историю британского монстра. - Однако же сегодня, вновь п-просмотрев свои лондонские записи, я пришел к выводу, что от этой гипотезы отказываться не следует. Вам угодно знать почему? Анисий снова кивнул, отлично зная, что сейчас его дело - помалкивать и не мешать. - Извольте. Шеф взял со стола блокнот. - Последнее убийство, приписываемое пресловутому Джеку, произошло 20 декабря на Поплар-Хай-стрит. Наш московский Потрошитель к этому времени уже вовсю поставлял свою кошмарную п-продукцию на Божедомку, что вроде бы исключает возможность сведения английского и русского душегубов к одной персоне. Однако у проститутки Роуз Майлет, убитой на Поплар-Хай-стрит, горло перерезано не было и вообще отсутствовали обычные для Джека следы глумления. Полиция решила, что убийцу спугнули поздние прохожие. Я же, в свете вчерашнего открытия, готов предположить, что Потрошитель вовсе не имел к-касательства к этой смерти. Возможно, эту Майлет убил кто-то другой, а всеобщая истерия, охватившая Лондон после предшествующего убийства, заставила приписать новое убийство проститутки тому же маньяку. Теперь о предшествующем убийстве, приключившемся 9 ноября. Фандорин перелистнул страничку. - Это уж несомненная работа Джека. Проститутка Мери Джейн Келли была найдена у себя в каморке на Дорсет-стрит, где обычно принимала к-клиентов. Горло перерезано, груди отсечены, мягкие ткани на бедрах сняты, внутренние органы аккуратно разложены на кровати, желудок вскрыт - есть предположение, что убийца питался его содержимым. Анисия снова замутило, как давеча на кладбище. - На виске знакомый нам по Андреичкиной кровавый отпечаток губ... Тут Эраст Петрович прервал свои рассуждения, потому что в кабинет вошла Ангелина: в сером, невидном платье, в черном платке, на лоб свешивались русые пряди - видно, их вытянул свежий ветер. По-разному одевалась подруга шефа - бывало, что и дамой, но больше любила наряды простые, русские, вроде сегодняшнего. - Работаете? Помешаю? - спросила она, устало улыбаясь. Тюльпанов вскочил и поспешил сказать раньше шефа: - Что вы, Ангелина Самсоновна, мы очень рады. - Да-да, - кивнул Фандорин. - Ты из больницы? Красавица сняла с плеч платок, заколола непослушные волосы. - Сегодня интересно было. Доктор Блюм учил нас вырезать чиреи. Это, оказывается, вовсе не трудно. Анисий знал, что Ангелина, светлая душа, ходит в Штробиндеровскую лечебницу, что в Мамоновом переулке, облегчать муки страждущих. Сначала им гостинцы носила, Библию читала, а потом ей этого мало показалось. Захотела настоящую пользу приносить, на сестру милосердную выучиться. Эраст Петрович отговаривал, но Ангелина настояла на своем. Святая женщина, на таких вся Русь держится: молитва, помощь ближним и любящее сердце. Вроде в грехе живет, но не пристает к ней нечистота. Да и не виновата она, что угодила в невенчаные жены, вновь, уж в который раз, осердился на шефа Анисий. Фандорин поморщился: - Ты вырезала ч-чиреи? - Да, - радостно улыбнулась она. - Двум нищим старушкам. Сегодня ведь среда, день бесплатного приема. Вы не думайте, Эраст Петрович, у меня хорошо вышло, и доктор похвалил. Я уж много что умею. А после старушкам этим "Книгу Иова" читала, для душевного укрепления. - Ты б им лучше денег дала, - досадливо произнес Эраст Петрович. - А твоя книга и твои заботы им не нужны. Ангелина ответила: - Денег я дала, по полтинничку. А заботы эти мне нужнее, чем им. Больно уж счастливо живу я с вами, Эраст Петрович. Совестно мне от этого. Счастье - хорошо, но только грех в счастьи про несчастных забывать. Помогай им, взирай на язвы их и помни, что счастье твое - дар Божий, оно редко кому на этом свете достается. Вы думаете, зачем вокруг дворцов и хоромов столько нищих и убогих жмется? - Понятно, зачем. Там подают б-больше. - Нет, бедные лучше богатых подают. А это Господь счастливым несчастных показывает: помните, что в мире горя много и сами от горя не зарекайтесь. Эраст Петрович вздохнул и отвечать сожительнице не стал. Видно, не нашелся. Повернулся к Анисию, четками тряхнул. - П-продолжим. Итак, я исхожу из того, что последним английским преступлением Джека Потрошителя было убийство Мери Джейн Келли, совершенное 9 ноября, а к делу 10 декабря он непричастен. 9 ноября - это по русскому стилю еще конец октября, так что Потрошитель имел достаточно времени, чтобы перебраться в Москву и пополнить ж-жертвой своего извращенного воображения ноябрьский ров на Божедомке. Согласны? Анисий кивнул. - В-велика ли вероятность, что в одно и то же время в Европе появились два маньяка, действующих по совершенно одинаковому, до мелочей совпадающему сценарию? Анисий мотнул головой. - Тогда последний вопрос, прежде чем мы приступим к делу. Д-достаточно ли мала только что упомянутая мною вероятность, чтобы целиком сосредоточиться на основной версии? Два кивка столь энергичных, что качнулись знаменитые тюльпановские уши. Анисий затаил дыхание, зная, что сейчас на его глазах произойдет чудо: из ничего, из тумана и морока, возникнет стройная версия - с методикой поиска, планом следственных действий, а возможно, что и с конкретными подозреваемыми. - Подведем итоги. Джек Потрошитель по какой-то, пока неизвестной нам причине перебрался в Москву и весьма решительно взялся за изведение здешних проституток и нищенок. Это раз. - Для вящей убедительности шеф щелкнул четками. - Прибыл он сюда в ноябре минувшего г-года. Это два (щелк!). Все последние месяцы находился в городе, и если отлучался, то ненадолго. Это три (щелк!). Он медик или изучал медицину, ибо владеет хирургическим инструментом, умеет им п-пользоваться и имеет навыки анатомирования. Это четыре. Последний щелчок, и шеф спрятал четки в карман халата, что свидетельствовало о переходе расследования из теоретической стадии в практическую. - Как видите, Тюльпанов, задача выглядит не столь уж сложной. Анисий пока этого не видел и потому от кивка воздержался. - Ну как же, - удивился Эраст Петрович. - Достаточно проверить тех, кто прибыл в нужный нам период из Англии в Россию и поселился в Москве. Причем не всех, а лишь тех, кто так или иначе связан либо прежде был связан с медициной. Т-только и всего. Вы удивитесь, когда узнаете, как узок круг поиска. В самом деле, как просто! Москва не Петербург, сколько медиков могло прибыть в первопрестольную из Англии в ноябре месяце? - Так давайте скорей проверим регистрацию приезжающих по всем полицейским частям! - Анисий вскочил, готовый немедленно взяться за дело. - Всего-то двадцать четыре запроса! Там в регистрационных книгах мы его, голубчика, и обнаружим! Ангелина хоть и пропустила начало речи Эраста Петровича, но потом слушала очень внимательно, и задала резонный вопрос: - А если этот ваш душегуб приехал и в полиции не отметился? - Маловероятно, - ответил шеф. - Это человек обстоятельный, подолгу живущий на одном месте, с-свободно путешествующий по Европе. Зачем ему зря рисковать, нарушая установления закона? Он ведь не политический террорист, не беглый каторжник, а маньяк. У маньяков вся агрессивность в их болезненную "идею" уходит, на прочую деятельность сил не остается. Обычно это тихие, неприметные людишки, никогда и не подумаешь, что у них в г-голове ад кромешный... Да вы сядьте, Тюльпанов. Никуда бежать не нужно. Чем я, по-вашему, занимался все утро, пока вы покойников т-тревожили? Он взял с письменного стола несколько листков, исписанных казенным писарским почерком. - Телефонировал ч-частным приставам и попросил доставить мне регистрационные сведения обо всех приезжих, кто прибыл в Москву прямо из Англии либо через любой п-промежуточный пункт. На всякий случай взял не только ноябрь, но и декабрь - для предосторожности: вдруг Розу Майлет все-таки убил наш Потрошитель, а ваша ноябрьская находка, наоборот, - дело рук какого-нибудь туземного головореза. Трудно д-давать точное патологоанатомическое заключение по телу, которое пролежало в земле, хоть бы даже и мерзлой, целых пять месяцев. Вот два декабрьских трупа - это уже серьезно. - Резонно, - согласился Анисий. - Ноябрьская покойница и в самом деле была не того... Егор Виллемович даже не хотел в ней копаться, говорил, профанация. Земля в ноябре еще не очень промерзла, труп-то и подгнил. Ой, извините, Ангелина Самсоновна! - испугался Тюльпанов излишнего натурализма, но, кажется, зря - Ангелина в обморок падать не собиралась, ее серые глаза смотрели все так же серьезно и внимательно. - Вот видите. Но даже и за д-два месяца к нам из Англии прибыли всего тридцать девять человек, включая между прочим и нас с Ангелиной Самсоновной. Но нас, с вашего позволения, я учитывать не с-стану. - Эраст Петрович улыбнулся. - Из остальных двадцать т-три пробыли в Москве недолго и потому интереса для нас не представляют. Остаются четырнадцать, из коих к медицине имеют отношение только трое. - Ага! - хищно вскричал Анисий. - Естественно, первым п-привлек мое внимание доктор медицины Джордж Севилл Линдсей. За ним, как и за всеми иностранцами, негласно приглядывает Жандармское управление, так что навести справки оказалось проще простого. Увы, мистер Линдсей нам не подходит. Выяснилось, что перед приездом в Россию он пробыл на родине всего полтора месяца. Ранее же с-служил в Индии, вдали от лондонского Ист-Энда. Получил место в Екатерининской больнице, потому и прибыл к нам сюда. Остаются двое, оба русские. Мужчина и женщина. - Женщина такого сотворить не могла, - твердо сказала Ангелина. - И среди нашей сестры всякие изверги бывают, но ножом животы кромсать - большая сила нужна. Да и не любим мы, женщины, крови-то. - Тут речь идет об особенном существе, не похожем на обычных людей, - возразил ей Фандорин. - Это и не мужчина, и не женщина, а вроде как т-третий пол, или, выражаясь по-простонародному, нелюдь. Женщин ни в коем случае исключать нельзя. Среди них попадаются и физически крепкие. Не г-говоря уж о том, что при известном навыке работы со скальпелем особенная сила не нужна. Вот, к примеру, - он заглянул в листок. - Повивальная бабка Несвицкая Елизавета Андреевна, 28 лет, девица, прибыла из Англии через Санкт-Петербург 19 ноября. Необычная личность. Семнадцати лет по политическому делу п-просидела два года в крепости, затем в административном порядке отправлена на поселение в Архангельскую губернию. Б-бежала за границу, окончила медицинский факультет Эдинбургского университета. Ходатайствовала о дозволении вернуться на родину. Вернулась. Ее прошение о признании врачебного диплома действительным в России рассматривается министерством внутренних дел, пока же Несвицкая устроилась повивальной бабкой во вновь открытую Морозовскую гинекологическую больницу. Находится под негласным надзором полиции. По агентурным сведениям, Несвицкая, невзирая на неподтвержденное врачебное звание, ведет прием пациентов из числа неимущих. Больничное начальство смотрит сквозь пальцы и д-даже втайне поощряет - возиться с неимущими мало кому охота. Вот сведения, которыми мы располагаем о Несвицкой. - Во время лондонских преступлений Потрошителя находилась в Англии, это раз, - стал резюмировать Тюльпанов. - Во время московских преступлений находилась в Москве, это два. Медицинскими навыками обладает, это три. Личность, судя по всему, специфическая и отнюдь не женского склада, это четыре. Несвицкую снимать со счетов никак нельзя. - Именно. А к-кроме того, не будем забывать, что и в лондонских убийствах, и в убийстве девицы Андреичкиной отсутствуют следы полового вмешательства, обычные, когда маньяком является мужчина. - А второй кто? - спросила Ангелина. - Иван Родионович Стенич. Тридцати лет, б-бывший студент медицинского факультета Московского императорского университета. Семь лет назад отчислен "за безнравственность". Черт его знает, что имелось в виду, но по нашему профилю вроде бы годится. Переменил несколько занятий, лечился от д-душевного недуга, путешествовал по Европе. В Россию прибыл из Англии, 11 декабря. С Нового года служит милосердным братом в больнице для умалишенных "Утоли мои печали". Тюльпанов хлопнул ладонью по столу: - Чертовски подозрителен! - Таким образом, подозреваемых у нас д-двое. Если оба к делу непричастны, займемся линией, которую предложила Ангелина Самсоновна - о том, что Джек Потрошитель прибыл в Москву, сумев избежать полицейского ока. И лишь убедившись, что и это исключено, мы откажемся от основной версии и станем разыскивать доморощенного Ваню-Потрошителя, в Ист-Энде отроду не бывавшего. Согласны? - Да, только это тот самый Джек, а никакой не Ваня, - убежденно заявил Анисий. - Все сходится. - Кем предпочитаете заняться, Тюльпанов, - милосердным братом или повивальной бабкой? - спросил шеф. - Даю вам право выбора как мученику эксгумации. - Раз этот самый Стенич служит в психической лечебнице, у меня есть отличный предлог с ним познакомиться - Сонька, - изложил Анисий соображение вроде бы вполне резонное, но подсказанное не столько холодной логикой, сколько азартом - все-таки мужчина, да еще с душевным недугом, в качестве Потрошителя смотрелся перспективней, чем беглая революционерка. - Ну что ж, - улыбнулся Эраст Петрович. - Отправляйтесь в Лефортово, а я на Девичье Поле, к Несвицкой. Однако и бывшим студентом, и повивальной бабкой пришлось заниматься Анисию, потому что в этот самый миг затрезвонил дверной звонок. Вошел Маса, доложил: - Посьта. И уточнил, с удовольствием произнося трудное, звучное слово: - Бандероря. "Бандероря" была небольшой. На серой оберточной бумаге скачущим, небрежным почерком размашистая надпись: "Его высокоблагородию коллежскому советнику Фандорину в собственные руки. Срочно и сугубо секретно". Тюльпанову стало любопытно, но шеф развернул бандероль не сразу. - Принес п-почтальон? Что-то адрес не написан. - Нет, марьсиська. Сунур и убедзяр. Надо поймачь? - встревожился Маса. - Раз убежал, уж не п-поймаешь. Под оберткой оказалась бархатная коробочка, перевязанная красной атласной лентой. В коробочке - круглая лаковая пудреница. В пудренице, на салфетке, что-то желтое, рельефное. Анисию в первый миг показалось - лесной гриб волнушка. Пригляделся - ойкнул. Человеческое ухо. * * * По Москве поползли слухи. Якобы завелся в городе оборотень. Кто из баб ночью из дому нос высунет, оборотень тут как тут. Крадется тихо-тихо, из-за забора красным глазом высверкивает, и тут, если вовремя молитву святую не прочесть, конец душе христианской - выпрыгивает и первым делом зубьями в глотку, а после брюхо на клочки рвет, требухой лакомится. И будто бы уже загрыз этот оборотень баб видимо-невидимо, да только начальство от народа утаивает, потому царя-батюшку боится. Так сегодня говорили на Сухаревской толкучке. Это про меня, это я оборотень, который у них тут завелся. Смешно. Такие, как я, не "заводятся", их присылают со страшной или с радостной вестью. Меня, московские обыватели, прислали к вам с радостной. Некрасивый город и некрасивые люди, я сделаю вас прекрасными. Всех не смогу, не взыщите. Не хватит сил. Но многих, многих. Я люблю вас со всеми вашими мерзостями и уродствами. Я желаю вам добра. У меня хватит любви на всех. Я вижу Красоту под вшивыми одежками, под коростой немытого тела, под чесоткой и сыпью. Я ваш спаситель, я ваша спасительница. Я вам брат и сестра, отец и мать, муж и жена. Я и женщина, и мужчина. Я андрогин, тот самый прекрасный пращур человечества, который обладал признаками обоих полов. Потом андрогины разделились на две половинки, мужскую и женскую, и появились люди - несчастные, далекие от совершенства, страдающие от одиночества. Я - ваша недостающая половинка. Ничто не помешает мне воссоединится с теми из вас, кого я выберу. Господь дал мне ум, хитрость, предвидение и неуязвимость. Тупые, грубые, пепельно-серые ловили андрогина в Лондоне, даже не попытавшись понять, что означают послания, отправляемые им миру. Сначала меня забавляли эти жалкие попытки. Потом подступила горечь. Быть может, воспримет пророка свое отечество, подумалось мне. Нерациональная, мистическая, не утратившая искренней веры Россия, с ее скопцами, раскольничьими самосожжениями и схимниками поманила меня - и, кажется, обманула. Теперь такие же тупые, грубые, лишенные воображения ловят Декоратора в Москве. Мне весело, по ночам я трясусь от беззвучного хохота. Никто не видит этих приступов веселья, а если бы увидел, то наверняка решил бы, что я не в себе. Что ж, если всякий, кто не похож на них, сумасшедший, - тогда конечно. Но в этом случае и Христос сумасшедший, и все святые угодники, и все гениальные безумцы, которыми они так гордятся. Днем я ничем не отличаюсь от некрасивых, жалких, суетливых. Я виртуоз мимикрии, им ни за что не догадаться, что я из другой породы. Как могут они гнушаться Божьим даром - собственным телом! Мой долг и мое призвание - понемногу приучать их к Красоте. Я делаю красивыми тех, кто безобразен. Тех, кто красив, я не трогаю. Они не оскорбляют собой образа Божия. Жизнь - захватывающая, веселая игра. Кошки-мышки, hide-and-seek. Я и кошка, я и мышка. I hide and I seek. Раз-два-три-четыре-пять, выхожу искать. Кто не спрятался, я не виноват. Черепаха, сеттер, львица, зайчик 5 апреля, великая среда, день Анисий велел Палаше одеть Соньку по-праздничному, и сестра, великовозрастная идиотка, обрадовалась, загукала. Для нее, дурехи, любой выезд - событие, а в больницу, к "доту" (что на Сонькином языке означало "доктор") убогая ездить особенно любила. Там с ней долго, терпеливо разговаривали, непременно давали конфету или пряник, приставляли к груди прохладную железку, щекотно мяли живот, с интересом заглядывали в рот - а Сонька и рада стараться, разевала так, что всю насквозь было видать. Вызвали знакомого извозчика Назара Степаныча. Сначала, как положено, Сонька немножко побоялась смирной лошади Мухи, которая фыркала ноздрей и звякала сбруей, косясь кровавым глазом на толстую, нескладную, замотанную в платки бабищу. Такой у Мухи с Сонькой был ритуал. Покатили из Гранатного в Лефортово. Обычно ездили ближе, к доктору Максим Христофорычу на Рождественку, во Взаимно-вспомогательное общество, а тут, считай, через весь город путешествие. Трубную объезжать пришлось - всю начисто водой залило. И когда только солнышко выглянет, землю подсушит. Хмурая стояла Москва, неопрятная. Дома серые, мостовые грязные, людишки какие-то все в тряпье замотанные, под ветром скрюченные. Но Соньке, похоже, нравилось. То и дело пихала брата локтем в бок: "Нисий, Нисий" - и тыкала пальцем в грачей на дереве, в водовозную бочку, в пьяного мастерового. Только думать мешала. А подумать очень даже было о чем - и об отрезанном ухе, которым шеф занялся лично, и о собственном непростом задании. Александровская община "Утоли мои печали" для излечения психических, нервных и параличных больных располагалась на Госпитальной площади, за Яузой. Известно было, что Стенич состоит милосердным братом при лекаре Розенфельде в пятом отделении, где пользуют самых буйных и безнадежных. К Розенфельду, заплатив в кассу пять целковых, Анисий сестру и повел. Стал подробно рассказывать лекарю про Сонькины происшествия последнего времени: ночью просыпаться стала с плачем, два раза Палашу оттолкнула, чего раньше не бывало, и еще вдруг повадилась возиться с зеркальцем - прилипнет и смотрит часами, тараща поросячьи глазки. Рассказ получился долгим. Дважды в кабинет заходил человек в белом халате. Сначала шприцы прокипяченные принес, потом взял рецепт на изготовление какой-то тинктуры. Врач называл его на "вы" и по имени-отчеству: "Иван Родионыч". Стало быть вот он какой, Стенич. Изможденный, бледный, с огромными глазами. Волоса отрастил длинные, прямые, а усы-бороду бреет, и лицо у него от этого какое-то средневековое. Оставив сестру у доктора для осмотра, Анисий вышел в коридор, заглянул в приоткрытую дверь с надписью "Процедурная". Стенич был повернут спиной, мешал в маленькой склянке какую-то зеленую бурду. Что сзади углядишь? Сутулые плечи, халат, стоптанные задники сапог. Шеф учил: самое главное - первая фраза в разговоре, в ней ключик. Гладко вош