то вся долина пришла в движение: островки белых гимнастерок заколыхались, быстро стягиваясь к передовой. Мимо высотки бежали бледные люди, впереди ходко прихрамывал пожилой офицер с длинными усами. - Не отставай, штыки выше! - тонко и пронзительно крикнул он, оглядываясь. - Семенцов, смотри там! Башку оторву! Мимо уже шли другие ротные колонны, но Варя все провожала взглядом ту, первую, с пожилым командиром и неведомым Семенцовым. Рота развернулась в линию и медленно побежала к далекому редуту, над которым еще пуще завздыбились земляные фонтаны. - Ну, сейчас он им даст, - сказал кто-то рядом. Вдали на поле уже вовсю рвались снаряды, стало плохо видно из-за стелющегося по земле дыма, но Варина рота пока бежала исправно, и по ней никто, кажется, не стрелял. - Давай, Семенцов, давай, - шептала Варя, сжав кулаки. Вскоре за спинами развернувшихся колонн разглядеть "своих" стало уже невозможно. Когда открытое пространство перед редутом наполнилось белыми гимнастерками до середины, прямо по людской массе аккуратными кустами встали разрывы: первый, второй, третий, четвертый. Потом, чуть ближе - еще раз: первый, второй, третий, четвертый. И еще. И еще. - Густо чешет, - услышала Варя. - Вот тебе и артподготовка. Не форсить надо было с этой дурацкой психологией, а лупить без передыха. - Побежали! Бегут! - Казанзаки схватил Варю за плечо и сильно сжал. Она возмущенно взглянула на него снизу вверх, но поняла, что человек не в себе. Кое-как высвободилась, посмотрела на поле. Оно скрылось за пеленой дыма, в котором мелькало белое и летали черные комья земли. На холме притихли. Из сизого тумана молча бежала толпа, обтекая наблюдательный пункт с обеих сторон. Варя увидела красные пятна на гимнастерках и вжала голову в плечи. Дым понемногу редел. Обнажилась долина, вся в черных кругах воронок и белых точках гимнастерок. Приглядевшись, Варя заметила, что точки шевелятся, и услышала глухое, словно идущее из самой земли подвывание - как раз и пушки стрелять перестали. - Первая проба сил закончена, - сказал знакомый майор, приставленный к журналистам от главного штаба. - Крепко засел Осман, придется повозиться. Сейчас еще артподготовочка, а потом снова "ура-ура". Варю замутило. Глава девятая, в которой Фандорин получает нагоняй от начальства "Русские ведомости" (Санкт-Петербург), 31 августа (12 сентября) 1877 г. "... Отважный юноша, помня отеческое напутствие горячо любимого командира, воскликнул: "Умру, Михал Дмитрия, но донесение доставлю!" Девятнадцатилетний герой вскочил на своего донца и понесся по овеваемой свинцовыми ветрами долине, туда, где за притаившимися башибузуками располагались главные силы армии. Пули свистели над головой всадника, но он лишь пришпоривал горячего коня, шепча: "Быстрей! Быстрей! От меня зависит судьба сражения!" Однако злой рок сильнее отваги. Грянули выстрелы из засады, и доблестный ординарец рухнул наземь. Обливаясь кровью, он вскочил и с клинком в руке ринулся на басурман, но уж налетели на него черными коршунами жестокие враги, повалили и долго рубили шашками безжизненное тело. Так погиб Сергей Верещагин, брат знаменитого художника. Так увял многообещающий талант, которому не суждено было расцвесть в полную силу. Так пал третий из гонцов, отправленных Соболевым к Государю... " В восьмом часу вечера она вновь оказалась на знакомой развилке, но вместо хриплого капитана там распоряжался такой же осипший поручик, которому приходилось еще горше, чем предшественнику, потому что теперь приходилось управлять двумя встречными потоками: на передовую по-прежнему тянулись повозки с боеприпасами, а с поля боя вывозили раненых. После первой атаки Варя смалодушничала, поняв, что второй раз подобного зрелища не вынесет. Уехала в тыл, а по дороге еще и поплакала - благо никого из знакомых рядом не было. Но до лагеря не добралась, потому что стало стыдно. Мимоза, кисейная барышня, слабый пол, ругала она себя. Знала ведь, что на войну едешь, а не в Павловское на гуляние. И еще очень уж не хотелось доставлять удовольствие титулярному советнику, который, выходит, опять оказался прав. В общем, повернула обратно. Ехала шагом, сердце тоскливо замирало от приближающихся звуков боя. В центре ружейная пальба почти стихла и грохотали только пушки, зато с Ловчинского шоссе, где сражался отрезанный отряд Соболева, беспрерывно доносились залпы и неумолчный рев множества голосов, едва слышный на таком расстоянии. Кажется, генералу Мишелю приходилось несладко. Варя встрепенулась - из кустов на дорогу выехал забрызганный грязью Маклафлин. Шляпа съехала на бок, лицо красное, по лбу стекает пот. - Ну что там? Как идет дело? - спросила Варя, схватив лошадь ирландца под уздцы. - Кажется, хорошо, - ответил он, вытирая щеки платком. - Уф, заехал в какие-то заросли, насилу выбрался. - Хорошо? Что, редуты взяты? - Нет, в центре турки устояли, но двадцать минут назад мимо нашего наблюдательного пункта пронесся галопом граф Зуров. Он очень торопился в ставку и крикнул только: "Pobeda! My v Plevne! Nekogda, gospoda, srochnoye doneseniye!" Мсье Казанзаки пустился за ним вдогонку. Этот господин - большой честолюбец и, верно, хочет быть рядом с носителем счастливой вести - вдруг и ему что-нибудь перепадет. - Маклафлин неодобрительно покачал головой. - Ну, а господа журналисты немедленно бросились врассыпную - ведь у каждого на такой случай есть свой человечек среди телеграфистов. Уверяю вас, в эту самую минуту в редакции газет уже летят телеграммы о взятии Плевны. - А вы что же? Корреспондент с достоинством ответил: - Я никогда не суечусь, мадемуазель Суворова. Сначала надо всесторонне выяснить подробности. Вместо коротенького сообщения я пришлю целую статью, и она попадет в тот же утренний выпуск, что и их куцые телеграммы. - Значит, можно возвращаться в лагерь? - облегченно спросила Варя. - Полагаю, да. В штабе мы узнаем больше, чем в этой саванне. Да и стемнеет скоро. Однако в штабе ничего толком не знали, поскольку из ставки никаких сообщений о взятии Плевны не поступало - наоборот, выходило, что наступление отбито по всем главным пунктам и потери какие-то астрономические, не менее двадцати тысяч человек. Говорили, что государь совсем пал духом, а на вопросы об успехе Соболева только махали рукой: как мог Соболев с его двумя бригадами взять Плевну, если 60 батальонов центра и правого фланга не сумели занять даже первой линии редутов? Получалась какая-то ерунда. Маклафлин торжествовал, довольный своей осмотрительностью, а Варя злилась на Зурова: хвастун, враль, наплел невесть что, только всех запутал. Наступила ночь, в штаб вернулись угрюмые генералы. Варя видела, как в домик оперативного отдела прошел окруженный адъютантами Николай Николаевич. Его лошадиное, обрамленное густыми бакенбардами лицо дергалось от тика. Все перешептывались об огромных потерях - выходило, что полегла четверть армии, но вслух говорили о проявленном солдатами и офицерами героизме. Героизма было проявлено много, особенно офицерами. В первом часу Варю разыскал хмурый Фандорин. - Идемте, Варвара Андреевна. Нас вызывает высокое н-начальство. - Нас? - удивилась она. - Да. Всю особую часть в полном составе, и нас с вами тоже. Быстрым шагом они дошли до мазанки, где располагалось ведомство подполковника Казанзаки. В знакомой комнате собрались офицеры, сотрудники особой части Западного отряда, однако начальника среди них не было. Зато за столом, грозно насупившись, сидел сам Лаврентий Аркадьевич Мизинов. - А-а, господин титулярный советник с госпожой секретаршей пожаловали, - ядовито произнес он. - Ну чудненько, теперь осталось только его высокоблагородие господина подполковника дождаться, и можно начинать. Где Казанзаки?! - рявкнул генерал. - Ивана Харитоновича вечером никто не видел, - робко ответил старший из офицеров. - Славно. Хороши защитники секретов. Мизинов вскочил, громко топая, прошелся по комнате. - Не армия, а представление искейпистов. Цирк шапито! Кого ни хватишься, нету, говорят. Исчезли! Бесследно! - Ваше высокопревосходительство, вы г-говорите загадками. В чем дело? - негромко спросил Фандорин. - Не знаю, Эраст Петрович, не знаю! - вскричал Мизинов. - Надеялся, что вы с господином Казанзаки мне объясните. - Он помолчал и, сделав над собой усилие, продолжил уже спокойнее. - Хорошо-с. Больше никого не ждем. Я только что от государя. Присутствовал при интереснейшей сцене: генерал-майор свиты его императорского величества Соболев-второй орал и на его императорское величество, и на его императорское высочество, а государь и главнокомандующий перед ним оправдывались. - Невозможно! - ахнул кто-то из жандармов. - Молчать! - взвизгнул генерал. - Молчать и слушать! Выясняется, что в четвертом часу пополудни отряд Соболева, захватив лобовым ударом Кришинский редут, прорвался на южную окраину Плевны, зайдя в тыл основным силам турецкой армии, однако был вынужден остановиться за недостаточностью штыков и артиллерии. Соболев неоднократно посылал гонцов с требованием немедленно прислать подкреплений, однако башибузуки перехватывали их. Наконец в шесть часов адъютант Зуров в сопровождении полусотни казаков сумел пробиться к расположению центральной группы. Казаки вернулись обратно к Соболеву, потому что там каждый человек был на счету, а Зуров поскакал в ставку один. Подкреплений ждали с минуты на минуту, но тщетно. И неудивительно, потому что в ставку Зуров не прибыл и об успехе левого фланга мы не узнали. Вечером турки провели передислокацию, обрушились на Соболева всей мощью, и перед полуночью, потеряв большинство людей, он отступил на исходные позиции. А ведь Плевна была у нас в кармане! Вопрос к присутствующим: куда мог подеваться адъютант Зуров - среди бела дня, в самом центре нашего расположения? Кто может ответить? - Видимо, подполковник Казанзаки, - сказала Варя, и все обернулись к ней. Волнуясь, она пересказала то, что услышала от Маклафлина. После продолжительной паузы шеф жандармов обратился к Фандорину: - Ваши выводы, Эраст Петрович? - Сражение п-проиграно, рвать волосы поздно - это эмоции, мешающие расследованию, - сухо ответил титулярный советник. - А сделать надо вот что. Разбить территорию между корреспондентским наблюдательным пунктом и ставкой на квадраты. Это п-первое. С первым же лучом солнца к-каждый квадрат прочесать. Это второе. В случае обнаружения т-трупов Зурова или Казанзаки ничего руками не трогать и землю вокруг не топтать - это третье. На всякий случай поискать того и друтого по лазаретам среди тяжело раненых - это четвертое. Пока, Лаврентий Аркадьевич, б-больше сделать ничего нельзя. - Какие предположения? Что доложить государю? Измена? Эраст Петрович вздохнул. - Скорее, д-диверсия. Впрочем, утром узнаем. Ночью не спали. Было много работы: сотрудники особой части делили по карте район на полуверстовые квадраты, определяли состав поисковых команд, а Варя объехала все шесть госпиталей и лазаретов - проверяла офицеров, привезенных в бессознательном состоянии. Такого насмотрелась, что к рассвету впала в странную, бесчувственную одурь, но ни Зурова, ни Казанзаки не обнаружила. Зато увидала среди раненых немало знакомых, в том числе Перепелкина. Капитан тоже пытался прорваться за подмогой, но получил удар кривой саблей поперек ключицы - не везло ему с башибузуками. Лежал на койке бледный, несчастный, и запавшие карие глаза смотрели почти так же тоскливо, как в незабываемый день первой встречи. Варя к нему бросилась, а он отвернулся и ничего не сказал. За что такая нелюбовь? Первый луч солнца застал Варю на скамейке возле особой части. Фандорин усадил чуть не насильно, велел отдыхать, и Варя привалилась к стене тяжелым, онемевшим телом, погрузилась в мутную, тягостную полудрему. Ломило кости, подташнивало - нервы и бессонная ночь, ничего удивительного. Поисковые команды еще затемно разошлись по квадратам. В четверть восьмого прискакал нарочный с 14 участка, вбежал в хату, и сразу же, застегивая на ходу китель, вышел Фандорин. - Едемте, Варвара Андреевна, Зурова нашли, - коротко бросил он. - Убит? - всхлипнула она. Эраст Петрович не ответил. Гусар лежал ничком, вывернув голову вбок. Еще издали Варя заметила серебряную рукоятку кавказского кинжала, намертво засевшего в левой лопатке. Спешившись, увидела профиль: удивленно открытый глаз отливал красивым стеклянным блеском, развороченный выстрелом висок чернел окаемом порохового ожога. Варя снова бесслезно всхлипнула и отвернулась, чтобы не видеть этой картины. - Ничего не трогали, господин Фандорин, как приказано, - докладывал жандарм, руководивший командой. - Всего версту до командного пункта не доскакал. Тут ложбина, вот никто и не увидел. А выстрел что - такая пальба стояла... Картина ясная: ударили кинжалом в спину, врасплох, неожиданно. Потом добили пулей в левый висок - выстрел-то в упор. - Ну-ну, - неопределенно ответил Эраст Петрович, склонившись над трупом. Офицер понизил голос: - Кинжал Ивана Харитоновича, я сразу признал. Он показывал, говорил, подарок грузинского князя... На это Эраст Петрович сказал: - Славно. А Варе стало еще хуже, она зажмурилась, чтобы отогнать дурноту. - Что следы к-копыт? - спросил Фандорин, присев на корточки. - Увы. Сами видите, вдоль ручья сплошная галька, а повыше все истоптано - видно, вчера эскадроны прошли. Титулярный советник выпрямился, с минуту постоял подле распростертого тела. Лицо его было неподвижным, серым - в тон седоватым вискам. А ему едва за двадцать лет, подумала Варя и вздрогнула. - Хорошо, поручик. П-перевезите убитого в лагерь. Едемте, Варвара Андреевна. По дороге она спросила: - Неужто Казанзаки - турецкий агент? Невероятно! Конечно, он противный, но все же... - Не до такой степени? - невесело хмыкнул Фандорин. Перед самым полуднем нашелся и подполковник - после того, как Эраст Петрович велел еще раз, потщательней, прочесать рощицу и кустарник, расположенные неподалеку от места гибели бедного Ипполита. Судя по рассказам (сама Варя не ездила), Казанзаки полусидел-полулежал за густым кустом, привалившись спиной к валуну. В правой руке револьвер, во лбу дырка. Совещание по итогам расследования проводил сам Мизинов. - Прежде всего должен сказать, что крайне недоволен результатами работы титулярного советника Фандорина, - начал генерал голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Эраст Петрович, у вас под самым носом орудовал опасный, изощренный враг, нанесший нашему делу тяжкий вред и поставивший под угрозу судьбу всей кампании, а вы его так и не распознали. Разумеется, задача была нелегкой, но ведь и вы, кажется, не новичок. Какой спрос с рядовых сотрудников особой части? Они набраны из разных губернских управлений, прежде в основном занимались рядовой следовательской работой, но уж вам-то с вашими способностями непростительно. Варя, прижимая ладонь к ноющему виску, искоса посмотрела на Фандорина. Тот имел вид совершенно невозмутимый, однако скулы едва заметно (кроме Вари никто, пожалуй, и не разглядел бы) порозовели - видно, слова шефа задели его за живое. - Итак, господа, что мы имеем? Мы имеем беспрецедентный в мировой истории конфуз. Секретной частью Западного отряда, главного из соединений всей Дунайской армии, руководил изменник. - Это можно считать установленным, ваше высокопревосходительство? - робко спросил старший из жандармских офицеров. - Судите сами, майор. Ну, то что Казанзаки по происхождению грек, а среди греков много турецких агентов, это еще, разумеется, не доказательство. Но вспомните, что в записях Лукана фигурирует загадочный J. Теперь понятно, что это за J такой - "жандарм". - Но слово "жандарм" пишется через G - gendarme, - не унимался седоусый майор. - Это по-французски gendarme, a по-румынски пишется jandarm, - снисходительно разъяснило высокое начальство. - Казанзаки - вот кто дергал румынского полковника за ниточки. Далее. Кто кинулся сопровождать Зурова, следовавшего с донесением, от которого зависела судьба сражения, а возможно, и всей войны? Казанзаки. Далее. Чьим кинжалом убит Зуров? Вашего начальника. Далее. А что, собственно, далее? Не сумев извлечь застрявший в лопаточной кости клинок, убийца понял, что ему не удастся снять с себя подозрение, и застрелился. Между прочим, в барабане его револьвера не хватает как раз двух пуль. - Но вражеский шпион не стал бы себя убивать, а попытался бы скрыться, - все так же несмело вставил майор. - Куда, позвольте узнать? Линию огня ему было не пересечь, а в наших тылах на него с сегодняшнего дня объявили бы розыск. У болгар ему бы не спрятаться, до турок не добраться. Лучше пуля, чем виселица - тут он рассудил верно. Кроме того, Казанзаки не шпион, а именно изменник. Новгородцев, - обернулся генерал к адъютанту, - где письмо? Тот достал из папки сложенный вчетверо белоснежный листок. - Обнаружено в кармане у самоубийцы, - пояснил Мизинов. - Читайте вслух, Новгородцев. Адъютант с сомнением покосился на Варю. - Читайте, читайте, - поторопил его генерал. - У нас тут не институт благородных девиц, а госпожа Суворова - член следственной группы. Новгородцев откашлялся и, залившись краской, стал читать. "Милый Ватик-Харитончик серцо мое... " Тут такая орфография, господа, - вставил от себя адъютант. - Читаю, как написано. Жуткие каракули. Хм. "... серцо мое. Жизне бэз тебя будет такая что руки на себя положить ито луче чем такое жизне. Цаловал-милавал ты мине а я тибе а судба подлец сматрел-завидавал и нож за спину прятал Бэз тибе я пыл, гроз земной. Очен прошу вернис скорей. А если кто другой вместо Бесо в твой паршивый Кышынов найдош-приеду и клянус мамой кышки вон. Твой на тыща лет Шалунишка". - В смысле "твоя"? - спросил майор. - Нет, не "твоя", а именно "твой", - криво усмехнулся Мизинов. - В том-то вся и штука. Перед тем, как попасть в Кишиневское жандармское управление, Казанзаки служил в Тифлисе. Мы немедленно послали запрос, и ответ уже получен. Прочтите телеграмму, Новгородцев. Новый документ Новгородцев читал с явно большим удовольствием, чем любовное послание. - "Его высокопревосходительству генерал-адъютанту Л. А. Мизинову в ответ на запрос от августа 31 дня, полученный в 1 час 52 минуты пополудни. Сверхсрочно. Сверхсекретно. Докладываю, что за время службы в Тифлисском жандармском управлении с января 1872 г. по сентябрь 1876 г. подполковник Иван Казанзаки проявил себя дельным, энергичным работником и официальных взысканий не имел. Напротив, получил по выслуге орден Св. Станислава 3 степени и две благодарности от Е. И. Высочества кавказского наместника. Однако, согласно поступившей летом 1876 г. агентурной информации, имел странные пристрастия и якобы даже состоял в противоестественной связи с известным тифлисским педерастом князем Виссарионом Шаликовым, по прозвищу Шалун Бесо. Я бы не придал значения подобным сплетням, не подтвержденным доказательствами, однако с учетом того, что, невзирая на зрелый возраст подполковник Казанзаки холост и в связях с женщинами не замечался, решил провести секретное внутреннее расследование. Удалось установить, что с Шалуном подполковник Казанзаки, действительно, знаком, однако факт интимных отношений не подтвержден. Все же я почел за благо ходатайствовать о переводе подполковника Казанзаки в другое управление без каких-либо последствий для его послужного списка. Начальник Тифлисского жандармского управления полковник Панчулидзев. - Вот так, - горько резюмировал Мизинов. - Сплавил другим сомнительного сотрудника, да еще и причину от начальства утаил. А результат расхлебывает вся армия. Из-за измены Казанзаки мы два месяца торчим под этой чертовой Плевной и неизвестно, сколько провозимся с ней еще! Высочайшее тезоименитство испорчено! Государь сегодня говорил про отступление, представляете!? - Он судорожно сглотнул. - Три неудачных штурма, господа! Три! Вы помните, Эраст Петрович, что первый приказ о занятии Плевны в шифровальный отдел относил Казанзаки? Уж не знаю, каким образом ему удалось поменять "Плевну" на "Никополь", но без этого иуды тут явно не обошлось! Встрепенувшись, Варя подумала, что в Петрушиной судьбе, кажется, наметился просвет. А генерал, пожевав губами, продолжил: - Полковника Панчулидзева в назидание прочим молчальникам я, разумеется, отдам под суд и буду добиваться полного разжалования, однако его телеграмма позволяет нам дедуктивно восстановить всю цепочку. Здесь все достаточно просто. Про тайный порок Ивана Казанзаки наверняка узнала турецкая агентура, которой кишит весь Кавказ, и подполковник был завербован посредством шантажа. История вечная, как мир. "Ванчик-Харитончик"! Тьфу, пакость! Добро б еще из-за денег! Варя открыла было рот, чтобы заступиться за приверженцев однополой любви, которые, в конце концов, не виноваты, что природа сотворила их не такими, как все, но тут поднялся Фандорин. - Позвольте взглянуть на письмо, - попросил он, повертел листок в руках, зачем-то провел пальцем по сгибу и спросил: - А где к-конверт? - Эраст Петрович, вы меня удивляете, - развел руками генерал. - Какой может быть конверт? Не по почте все подобные послания шлют. - П-просто лежало во внутреннем кармане? Ну-ну - И Фандорин сел. Лаврентий Аркадьевич пожал плечами. - Вы лучше вот чем займитесь, Эраст Петрович. Не исключаю, что кроме полковника Лукана предатель успел завербовать кого-то еще. Ваша задача - выискать, не осталось ли в штабе или вокруг штаба драконьих зубов. Майор, - обратился он к старшему из офицеров, тот вскочил и вытянулся. - Вас назначаю временно заведовать особой частью. Задача та же. Титулярному советнику оказывать всемерное содействие. - Слушаюсь! В дверь постучали. - Разрешите, ваше высокопревосходительство? - просунулась в щель голова в синих очках. Варя знала, что это секретарь Мизинова, тихий чиновничек с труднозапоминающейся фамилией, которого почему-то не любят и опасаются. - Что такое? - насторожился шеф жандармов. - Чрезвычайное происшествие на гауптвахте. Явился комендант. Говорит, у него арестант повесился. - Вы что, Пшебышевский, с ума сошли! У меня важное совещание, а вы лезете со всякой дребеденью! Варя схватилась за сердце, и в следующую секунду секретарь произнес те самые слова, которые она так боялась услышать: - Так ведь это шифровальщик Яблоков повесился, тот самый. Оставил записку, имеющую прямое касательство... Вот я и осмелился... Однако если не ко времени, прошу извинить и удаляюсь. - Чиновник обиженно шмыгнул носом и сделал вид, что хочет исчезнуть за дверью. - Сюда письмо! - рыкнул генерал. - И коменданта сюда! У Вари все плыло перед глазами. Она силилась встать, но не могла, скованная диковинным оцепенением. Увидела склонившегося Фандорина, хотела ему что-то сказать, но лишь жалко зашлепала губами. - Теперь ясно, как Казанзаки подправил приказ! - воскликнул Мизинов, пробежав глазами записку. - Слушайте. "Снова тысячи убитых, и все из-за моей оплошности. Да, я смертельно виноват и больше запираться не стану. Я совершил непоправимую ошибку - оставил на столе шифровку о занятии Плевны, а сам отлучился по личному делу. В мое отсутствие кто-то заменил в депеше одно слово, а я отнес шифровку, даже не проверив! Ха-ха, истинный спаситель Турции вовсе не Осман-паша, а я, Петр Яблоков. Не трудитесь разбирать мое дело, господа судьи, я вынес себе приговор сам". Ах, как все элементарно! Пока мальчишка бегал по своим делам, Казанзаки быстренько подправил депешу. Минутное дело! Генерал скомкал записку и швырнул на пол, под ноги вытянувшемуся в струнку коменданту гауптвахты. - Эр... Эраст Пет... рович, что же... это? - с трудом пролепетала Варя. - Петя! - Капитан, что с Яблоковым? Мертв? - спросил Фандорин, обернувшись к коменданту. - Какой там мертв, петли толком затянуть не умеют, - гаркнул тот. - Вынули Яблокова, откачивают! Варя оттолкнула Фандорина и бросилась к двери. Ударилась о косяк, выбежала на крыльцо и ослепла от яркого солнца. Пришлось остановиться. Рядом опять возник Фандорин. - Варвара Андреевна, успокойтесь, все обошлось. Сейчас сходим туда вместе, только отдышитесь, на вас лица нет. Он осторожно взял ее за локоть, но это вполне деликатное прикосновение почему-то вызвало у Вари приступ непереносимого отвращения. Ока согнулась пополам, и ее обильно вырвало прямо Эрасту Петровичу на сапоги. После этого Варя села на ступеньку и попыталась понять, отчего земля стоит диагонально, но никто с нее не скатывается. На лоб ей легло что-то приятное, ледяное, и Варя даже замычала от удовольствия. - Хорошие дела, - раздался гулкий голос Фандорина. - Да ведь это тиф. Глава десятая, в которой государю преподносят золотую саблю "Дейли пост" (Лондон), 9 декабря (27 ноября) 1877 г. "Последние два месяца осадой Плевны фактически руководит старый и опытный генерал Тотлебен, хорошо памятный британцам по Севастопольской кампании. Будучи не столько полководцем, сколько инженером, Тотлебен отказался от тактики лобовых атак и подверг армию Османа-паши правильной блокаде. Русские потратили массу драгоценного времени, за что Тотлебена подвергали резкой критике, однако ныне приходится признать, что осторожный инженер прав. С тех пор, как месяц назад турок окончательно отрезали от Софии, в Плевне начался голод и нехватка боеприпасов. Тотлебена все чаще называют вторым Кутузовым (русский фельдмаршал, измотавший силы Наполеона бесконечным отступлением в 1812 году - прим. редакции). Со дня на день ожидается капитуляция Османа со всем его 50-тысячным войском". Холодным, противным днем (серое небо, ледяная морось, чавкающая грязь) Варя возвращалась на специально нанятом извозчике в расположение армии. Целый месяц провалялась в Тырновском эпидемическом госпитале на больничной койке и даже вполне могла умереть, потому что от тифа умирали многие, но ничего, обошлось. Потом еще два месяца изнывала от скуки, дожидаясь, пока отрастут волосы - не ехать же стриженой под татарина. Проклятые волосы отрастали медленно, они и теперь не столько лежали, сколько стояли бобриком. Вид был жутко нелепый, но терпение кончилось - еще неделя безделья, и Варя просто сошла бы с ума от вида горбатых улочек опостылевшего городишки. Один раз вырвался проведать Петя. Он все еще числился под следствием, но уже не сидел на гауптвахте, а ходил на службу - армия разрослась, и шифровальщиков не хватало. Петя сильно изменился: оброс жидкой, ужасно ему не шедшей бороденкой, отощал и через слово поминал то Бога, то служение народу. Больше всего Варю потрясло то, что при встрече жених поцеловал ее в лоб. Что это он, как покойницу в гробу? Неужто до такой степени подурнела? Тырновское шоссе было запружено обозами, и коляска еле ползла, поэтому Варя на правах знатока здешних мест велела извозчику свернуть на проселок, что вел к югу, в объезд лагеря. Так хоть и дальше, но доедешь быстрей. По пустой дороге лошадка затрусила живей, да и дождь почти прекратился. Еще часок-другой и дома. Варя фыркнула. Ничего себе "дома". Это в сырой-то палатке, под семью ветрами! За Ловчей стали встречаться одиночные всадники - все больше фуражиры да деловитые ординарцы, а вскоре Варя увидела и первого знакомого. Долговязая фигура в котелке и рединготе, нескладно сидевшая на понурой рыжей кобыле, - обознаться невозможно. Маклафлин! У Вари возникло ощущение deja-vu: во время третьей Плевны она точно так же возвращалась к расположению армии, и точно так же на дороге ей повстречался ирландец. Только тогда было жарко, а теперь холодно, да и выглядела она, наверно, получше. И очень даже удачно, что первым ее увидит именно Маклафлин. Он человек прямой, бесхитростный, по его реакции сразу поймешь, можно ли показываться в обществе с такими волосами или лучше повернуть обратно. Да и новости опять же узнать... Варя мужественно сдернула шляпку, обнажив свой постыдный бобрик. Проверка так проверка. - Мистер Маклафлин! - приподнявшись на сиденье, звонко крикнула она, когда коляска догнала корреспондента. - А это я! Куда направляетесь? Ирландец оглянулся и приподнял котелок. - О, мадемуазель Варя, очень рад видеть вас в добром здравии. Это вас из гигиенических соображений так обстригли? Прямо не узнать. У Вари внутри все так и оборвалось. - Что, ужасно? - упавшим голосом спросила она. - Вовсе нет, - поспешил уверить ее Маклафлин. - Но сейчас вы гораздо больше похожи на мальчика, чем во время нашей первой встречи. - Нам по пути? - спросила она, - Так садитесь ко мне, поболтаем. Лошадь-то у вас не очень. - Ужасная кляча. Моя Бесси умудрилась нагулять брюхо от драгунского жеребца, и ее разнесло, как бочку. А штабной конюх Frolka меня не любит, потому что я никогда из принципиальных соображений не даю ему взяток (то что у вас называется nа chai), и подсовывает таких одров! Где он их только берет! А ведь я спешу по крайне важному, секретному делу. Маклафлин многозначительно умолк, но было видно, что его всего распирает от важности и секретности. При всегдашней сдержанности альбионца это выглядело необычно - похоже, журналист и в самом деле разузнал нечто из ряда вон выходящее. - Да присядьте на минутку, - вкрадчиво произнесла Варя. - Дайте отдохнуть несчастному животному. У меня тут и пирожки с вареньем, и термостатическая фляга. А в ней кофе с ромом... Маклафлин достал из кармана часы на серебряной цепочке. - Half past seven... Another forty minutes to get there... All right, an hour. It'll be half past eight..., - пробормотал он на своем невразумительном наречии и вздохнул. - Ну хорошо, разве что на минутку. Доеду с вами до развилки, а там сверну на Петырницы. Привязав поводья к коляске, он уселся рядом с Варей, один пирожок проглотил целиком, от второго откусил половину и с удовольствием отхлебнул из крышечки горячего кофе. - В Петырницу-то зачем?-небрежно спросила Варя. - Снова встречаетесь со своим плевненским осведомителем, да? Маклафлин испытующе посмотрел на нее, поправил запотевшие от пара очки. - Дайте слово, что никому не расскажете - по крайней мере до десяти часов, - потребовал он. - Честное слово, - сразу же сказала Варя. - Да что за новость такая? Поколебленный легкостью, с которой было дано обещание, Маклафлин запыхтел, но отступать было поздно, да и, похоже, очень уж хотелось поделиться. - Сегодня, 10 декабря, а по вашему стилю 28 ноября 1877 года - исторический день, - торжественно начал он и перешел на шепот. - Но об этом во всем русском лагере пока знает только один человек - ваш покорный слуга. О, Маклафлин не дает nа chai за то, что человек выполняет свои прямые служебные обязанности, но за хорошую работу Маклафлин платит хорошо, можете мне поверить. Все-все, об этом больше ни слова! - вскинул он ладонь, предупреждая вопрос, уже готовый сорваться с Вариных губ. - Источник информации я вам не назову. Скажу только, что он неоднократно проверен и ни разу меня не подводил. Варя вспомнила, как кто-то из журналистов с завистью говорил, что сведениями о плевненской жизни корреспондента "Дейли пост" снабжает не какой-нибудь там болгарин, а чуть ли даже не турецкий офицер. Впрочем, в это мало кто верил. А вдруг правда? - Ну говорите же, не томите. - Помните, до десяти часов вечера никому ни слова. Вы дали честное слово. Варя нетерпеливо кивнула. Ох уж эти мужчины со своими дурацкими ритуалами. Ну конечно, она никому не скажет. Маклафлин наклонился к самому ее уху. - Сегодня вечером Осман-паша сдастся. - Да что вы! - вскричала Варя. - Тише! Ровно в 10 часов вечера к командиру гренадерского корпуса генерал-лейтенанту Ганецкому, чьи войска занимают позицию по левому берегу Вида, явятся парламентеры. Я буду единственным из журналистов, кто окажется свидетелем этого великого события. А заодно предупрежу генерала - в половине десятого, не ранее, - чтобы дозоры по ошибке не открыли по парламентерам огонь. Представляете, какая получится статья? - Представляю, - восхищенно кивнула Варя. - И что, никому-никому нельзя рассказать? - Вы меня погубите! - в панике воскликнул Маклафлин. - Вы дали слово! - Хорошо-хорошо, - успокоила его она. - До десяти буду молчать, как рыба. - А вот и развилка. Стой! - корреспондент ткнул извозчика в спину. - Вам направо, мадемуазель Варя, а мне налево. Предвкушаю эффект. Сидим с генералом, пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а в половине десятого я достаю часы и как бы между прочим: "Кстати, Ivan Stepanovich, через полчаса к вам приедут от Осман-паши". А, каково? Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в стремя. Через минуту Варя его уже не видела - скрылся за серым пологом набиравшего силу дождя. Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости. Палаток не осталось - ровными шеренгами выстроились дощатые бараки. Повсюду мощеные дороги, телеграфные столбы, аккуратные указатели. Все-таки хорошо, когда армией командует инженер, подумала Варя. В особой части, которая теперь занимала целых три дома, сказали, что господину Фандорину выделен отдельный коттэдж (дежурный произнес новое слово с явным удовольствием) и показали, как пройти. "Коттэдж" нумер 158 оказался сборной щитовой избушкой в одну комнату и находился на самой окраине штабного городка. Хозяин был дома, дверь открыл сам и посмотрел на Варю так, что внутри у нее потеплело. - Здравствуйте, Эраст Петрович, вот я и вернулась, - сказала она, отчего-то ужасно волнуясь. - Рад, - коротко произнес Фандорин и посторонился, давая пройти. Комната была самая простая, но с шведской стенкой и целым арсеналом гимнастических снарядов. На стене висела трехверстная карта. Варя объяснила: - Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят на службе, так я сразу к вам. - Вижу, здоровы. - Эраст Петрович осмотрел ее с головы до ног, кивнул. - П-прическа новая. Это теперь такая мода? - Да. Очень практично. А что тут у вас? - Ничего. Сидим, осаждаем турку. - В голосе титулярного советника прозвучало ожесточение. - Месяц сидим, два сидим, т-три сидим. Офицеры спиваются от скуки, интенданты воруют, казна пустеет. В общем, все нормально. Война по-русски. Европа вздохнула с облегчением, наблюдает, к-как из России уходят жизненные соки. Если Осман-паша продержится еще две недели, война будет п-проиграна. Тон у Эраста Петровича был такой брюзгливый, что Варя сжалилась, шепнула: - Не продержится. Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза. - Что-то знаете? Что? Откуда? Ну, она и рассказала. Уж Эрасту Петровичу можно, этот не побежит рассказывать всякому встречному-поперечному. - К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? - нахмурился титулярный советник, дослушав до конца. Он подошел к карте и забормотал под нос: - Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не в ставку? Стоп. Стоп. С исказившимся лицом титулярный советник рванул с крючка шинель и кинулся к двери. - Что? Что такое? - истошно закричала Варя, бросаясь за ним. - Провокация, - сквозь зубы, на ходу бросал Фандорин. - У Ганецкого оборона тоньше. И за ним Софийское шоссе. Это не капитуляция. Это прорыв. Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не стрелял. - Ой! - поняла она. - А это будут никакие не парламентеры? Вы куда? В штаб? Эраст Петрович остановился. - Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника к начальнику. Время уйдет. К Ганецкому не поспеть. К Соболеву! Полчаса галопом. Соболев не станет командование запрашивать. Да, он рискнет. Ударит первым. Завяжет бой. Не поможет Ганецкому, так хоть во фланг зайдет. Трифон, коня! Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя. Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало известно, что раненый в бою Осман капитулировал со всей своей армией: десять пашей и сорок две тысячи войска сложили оружие. Все, кончилось плевненское сидение. Убитых было много, корпус Ганецкого, захваченный врасплох нежданной атакой, полег чуть не целиком. И у всех на устах было имя Белого Генерала, неуязвимого Ахиллеса - Соболева-второго, который в решительный момент, на свой страх и риск, ударил через оставленную турками Плевну, прямо Осману в неприкрытый бок. Пять дней спустя, 3 декабря, государь, отбывавший с театра военных действий, устроил в Парадиме прощальный смотр для гвардии. На церемонию были приглашены доверенные лица и особо отличившиеся герои последнего сражения. За Варей прислал свою коляску сам генерал-лейтенант Соболев, чья звезда взмыла прямо к зениту. Не забыл, оказывается, старую знакомую блистательный Ахиллес. Никогда еще Варя не оказывалась в столь изысканном обществе. От сияния эполетов и орденов можно было просто ослепнуть. Честно говоря, она и не подозревала, что в русской армии такое количество генералов. В первом ряду, ожидая выхода высочайших лиц, стояли старшие военачальники, и среди них неприлично молодой Мишель в неизменном белом мундире и без шинели, невзирая на то, что день выдался хоть и солнечным, но морозным. Все взгляды были устремлены на спасителя отечества, который, как показалось Варе, стал гораздо выше ростом, шире в плечах и значительнее лицом, чем ранее. Видно, правду говорят французы, лучшие дрожжи - слава. Рядом вполголоса переговаривались два румяных флигель-адъютанта. Один все косился черным, маслянистым глазом на Варю, и это было приятно. -... А государь ему: "В знак уважения к вашей доблести, мушир, возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас в России, где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству". Такая сцена - жалко тебя не было. - Зато я дежурил на совете 29-го, - ревниво откликнулся собеседник. - Собственными ушами слышал, как государь сказал Милютину: "Дмитрий Александрович, испрашиваю у вас как у старшего из присутствующих георгиевских кавалеров разрешения надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется, я заслужил... " "Испрашиваю"! Каково? - Да, нехорошо, - согласился черноглазый. - Могли бы и сами догадаться. Не министр, а фельдфебель какой-то. Уж государь проявил такую щедрость! Тотлебену и Непокойчицкому - "Георгия" 2-й степени, Ганецкому - "Георгия" 3-й степени. А тут темляк. - А что Соболеву? - живо спросила Варя, хотя с этими господами была незнакома. Ну да ничего, военные условия, да и случай особенный. - Уж верно что-нибудь особенное получит наш Ак-паша, - охотно ответил черноглазый. - Если уж его начальник штаба Перепелкин сразу через звание скакнул! Оно и понятно - не может же капитанишка на такой должности состоять. А перед Соболевым нынче такие горизонты открываются, что дух захватывает. Везуч, ничего не скажешь. Если б его не портили страсть к вульгару и дешевой эффектности... - Тсс! - прошипел второй. - Идут! На крыльцо неказистого дома, гордо именуемого "походным дворцом", вышли четверо военных: император, главнокомандующий, цесаревич и румынский князь. Александр Николаевич был в зимнем форменном пальто, на эфесе сабли Варя углядела яркое оранжевое пятнышко - не иначе как пресловутый темляк. Оркестр грянул торжественный Преображенский марш. Вперед лихо выкатился гвардейский полковник, отсалютовал и звонким, подрагивающим от волнения басом зачеканил: - Ваше им-ператорское величчество! Па-а